Климов Александр. Сельва

   Как жжет между ребер... Проклятая игла! Она выпустила яд в мою кровь. Глаза слипаются, будто к векам подвесили гири. Вязкая и черная пустота.
   Апатия. Противно представить, что надо вставать и идти куда-то, когда не видишь в этом ни малейшего смысла.
   Со мной такое уже было - в пересылочном изоляторе полицейского управления.
   Студенты - народ веселый! Студенческие годы, как правило, тоже самые радостные годы в жизни человека. Сила, оптимизм, энтузиазм. А какие грандиозные планы!.. На их выполнение не хватило бы и десяти жизней. Молодой ум не может не искать выходов из тупиков. Там, где старость смиряется, молодость воюет. Глупо, взбалмошно, не с тем и не так, но воюет!
   Мои же студенческие годы закончились катастрофой, ломкой всех грандиозных планов.
   Конечно, не всем удается найти денег на оплату учебы в университете. В этом смысле мне повезло. Мой дед - легендарный охотник за голубыми тушканчиками на крошечной планете - спутнике Велле, сумел сколотить небольшой капиталец, который и завещал мне для оплаты моего образования. Я видел его фотографию: сильный старик. От него мне перешли не только деньги, но и огненные рыжие волосы, и глаза цвета зеленого бутылочного стекла...
   Итак, студенческие годы. В те далекие времена одни знания меня не удовлетворяли. Я был молод, полон энергии и желания делать что-нибудь важное, бороться с несправедливостью. И вот я попал в студенческую группу, пытавшуюся противостоять реакционной реформе университета. Цель была благородной, но теперь, с вершины лет, я ясно вижу, что, не попади я в нашу группу, меня бы без труда зацепила любая другая организация вплоть до страшной "военизированной молодежи" или "Борцов за твердый кулак". У меня не было своих убеждений, да и откуда им было взяться, когда с детства телевидение накачивает тебя дикой смесью из рекламы и боевиков?
   Я был, как любили тогда выражаться, примкнувшим. Может быть, со временем из меня и вышел бы хороший боец, но этому не суждено было случиться.
   Университет гудел, как развороченный улей. Старейшее учебное заведение страны находилось в состоянии неустойчивого равновесия. Демонстрации, митинги, стычки с "военизированной молодежью" и затянутыми в защитные комбинезоны борцами за твердый кулак, которые, естественно, приветствовали реформу университета.
   Во время одной из демонстраций провокатор бросил бутылку с зажигательной смесью в полицейский бронетранспортер. Это послужило сигналом для избиения демонстрантов. До сих пор я не могу без ужаса вспоминать события того вечера. Свист дубинок и стальных прутьев, газовые бомбы, выстрелы, озверевшие лица и пустые глаза молодчиков из "военизированной молодежи"...
   Очнулся я в полицейском участке, весь в крови, со сломанной рукой.
   Меня приволокли в комнату допросов, где за дубовым столом улыбался толстый добродушный полицейский с нашивками капитана:
   - Проходите, садитесь, не стесняйтесь, - сказал он, протягивая мне сигареты. - Только предупреждаю: если вы решите меня убить, не планируйте воспользоваться стулом. Он крепко привинчен к полу!
   Полицейский захохотал, очень довольный своей шуткой. С трудом вернувшись к серьезному настроению, он приказал принести мои вещи.
   К моему глубочайшему удивлению, из кармана моего пальто проворные руки сержанта вытащили... бутылку с зажигательной смесью.
   - Не очень-то хорошо жечь бронетранспортеры, - заметил капитан.
   - Вы ее подложили! - крикнул я.
   - Конечно, - сразу согласился толстяк полицейский. - Только, кроме вас и меня, никто об этом не знает. Однако, бутылка может исчезнуть, если вы согласитесь дать небольшую информацию по вашему движению. В этом случае сержант ничего не видел.
   Сержант в подтверждение этих слов надвинул на глаза фуражку и захрапел.
   Предательство - самый тяжкий грех. Я считал так тогда, считаю так и теперь. Поэтому я здесь - в сельве...
   Прошли годы. Из памяти исчезли даты, имена, а страх остался.
   Скорее бы конец.
   Капрал Пихра
   Скорее бы конец.
   Третий день бредем через джунгли, ориентируясь по редким солнечным лучам, пробивающимся сквозь сросшиеся кроны деревьев.
   Най опирается на суковатую палку как на костыль. Рана воспалилась, и правая нога почти не сгибается. Его трясет лихорадка, но он по-прежнему зорок и подозрителен. Только благодаря ему нам вовремя удалось избежать встречи с двумя монстрами, рыскавшими по джунглям в поисках поживы.
   Арвин все чаще падает, и мне приходится поддерживать его. Еще день-два, и он не сможет идти.
   Меня тоже пошатывает от голода. Галеты кончились, а съедобных плодов почему-то не попадается.
   Как же я оказался здесь? Отчего обрек себя на страдания? Есть ли смысл во всем происходящем? Да и что, собственно, происходит с миром и со мной, как его крохотной частичкой? Кто сможет ответить на эти вопросы? Арвин? Нет. Если бы он мог это сделать, то не полз бы сейчас рядом.
   Сельва?.. Она, конечно, знает. Ведь это она - машина перерождения и замаливания грехов. И только каждому из нас известно, как велики эти грехи.
   Почему я не отрубил руку, бравшую деньги лейтенанта-инструктора Торро?!
   В тот злосчастный вечер я, как обычно, торчал в гарнизонном кабачке. Настроение было паршивым, и я пытался улучшить его при помощи джина с тоником.
   Часа через полтора пришел Торро. Он плюхнулся возле меня и, обхватив голову, что-то промычал.
   - Что? - переспросил я.
   - Конец. Крышка! - крикнул лейтенант, уставившись на меня мутными красными глазами. Он залпом осушил стакан воды и взволнованно зашептал: Ты слышал о том молодом генерале, который пообещал президенту, что очистит ряды армии от взяточников и расхитителей? Он, конечно, больше политик, чем военный. Тем оно и страшнее! Так вот: он добрался и до нашей базы!
   - Ну и что! - ухмыльнулся я, не осознавая непоправимости случившегося. - Пусть докажет, если сможет. Ни один террорист не даст против нас показаний.
   - Если прижмут, даст, - Торро посмотрел на меня, как на дремучую деревенщину. - И потом... копать ведь начнут! Могут вылезти делишки и посерьезнее торговли оружием...
   Улыбка мигом слетела с моего лица.
   - Что ты мелешь! Какие делишки? Я ничего не знаю!
   - Правильно, ты ничего не знаешь. Но тебе расскажут об этом потом, когда будут зачитывать приговор!
   Наверное, в тот момент я впервые понял, в какую трясину попал.
   - И что же теперь делать? - я старался говорить спокойно, но голос предательски дрожал.
   - Пихра, - отеческим тоном начал лейтенант-инструктор. - Чтобы расследование заглохло, надо ему кого-то подсунуть. Нужно, чтобы кто-то взял вину на себя. Хотя бы часть вины, чтобы на поверхность не выплыла ее другая, большая часть.
   - Но кого?
   - Тебя. Пойми, другого выхода нет. Дело ограничится переводом на Ферру, в экспедиционный корпус. И все будут довольны! Думаешь, этому генералу-политику понадобилась справедливость? Как бы не так! Он борется за удобное кресло и только! А тебя не забудут. Процент на твой счет в банке будет идти аккуратно. Да и на Ферре будешь жить не хуже, чем на курорте. А вернешься домой...
   Дослушать я не успел, потому что Торро не успел договорить. Моя рука вдруг поднялась над стойкой и опустилась на голову лейтенанта-инструктора. Тот мешком свалился на пол и остался лежать среди окурков и бумажек от жевательной резинки.
   Словно из-под земли вырос военный патруль, и скоро я валялся на столе, связанный по рукам и ногам.
   Разбирательство тянулось долго. Торро, как и следовало ожидать, от всего отвертелся. Покровители не дали его в обиду, а может, испугались за свое благополучие. Негодяй Торро определенно был "талантливым человеком".
   Не могу сказать, что ход разбирательства меня не интересовал. Конечно, хотелось отделаться полегче, но по-настоящему меня волновало только одно: как все случившееся отразится на детях, жене, наших отношениях.
   Все закончилось, как и предвидел Торро. Все грехи списали на меня, генерал-правдолюбец занял вожделенный пост и успокоился. Постепенно дело заглохло, и я был переведен в феррианский экспедиционный корпус. Даже без понижения в звании...
   - Пихра, - раздался глухой, словно вырвавшийся из могилы голос Ная. Мы сбились с пути.
   Достаю карту и пытаюсь определить, куда мы попали. Огромный лесной массив расползся на бумаге уродливой кляксой, красный пунктир маршрута рассек его пополам. И никаких ориентиров, кроме ненадежных солнечных лучей.
   Арвин тяжело опускается на кочку. Глаза его блестят. Вдруг, взмахнув рукой, Най на лету ловит стрекозу и подносит ее к лицу. Он долго рассматривает насекомое, затем разжимает кулак. Стрекоза некоторое время вхолостую вращает радужными крыльями, потом, справившись с испугом, срывается и уносится в небо.
   - Надо идти, - говорю скорее себе, чем Арвину. - Необходимо выбраться из топей. Здесь мы умрем от голода.
   Най кивает и делает попытку подняться, но ноги не слушаются. Поддерживаю его за локоть, давая возможность опереться на костыль. На измученном лице Арвина появляется улыбка. Давно я не видел его улыбающимся.
   Не знаю, почему, вдруг ощущаю прилив сил. Вроде и болото стало светлее и мельче...
   И действительно, вскоре деревья расступаются, давая место горячим солнечным лучам.
   Продираюсь сквозь сплошную стену колючего кустарника и падаю в траву.
   Арвин Най
   Продираюсь сквозь сплошную стену колючего кустарника и падаю в траву.
   Рядом хрипит Пихра.
   Как он тогда сказал: "Мы с тобой теперь вроде братьев?" А ведь действительно похоже: и цель, и судьба едины.
   Поднимаю голову и вижу тихую светлую поляну. На краю ее - хижина, утопающая в зарослях цветного бамбука. После подвального полумрака сельвы яркие краски ласкают взгляд.
   С трудом поднимаемся и, шатаясь, бредем к хижине.
   Из кустов вылезают десятка полтора глиняных человечков. Они рассеиваются по поляне и, крутя безглазыми головами, принимаются разыгрывать свою вечную пантомиму. Куклы маршируют, сбиваются в тесные группки, присаживаются, падают на землю.
   Никто еще не смог объяснить, какие силы приводят их в движение. Аборигены просто лепят человечков из мягкой речной глины, и те оживают, включаясь в непонятную, немного жутковатую игру. Зачем аборигены делают глиняных человечков? Никто не знает. И все же какой-то смысл в их существовании определенно есть.
   Дельцы-перекупщики - люди энергичные и предприимчивые - пытались наладить экспорт кукол на Эсту, но вне сельвы те мгновенно превращались в обыкновенные куски глины. Против воли на ум приходит аналогия с человеком, легкие которого поражены желтыми спорами.
   В хижине тихо и прохладно. Крыша из пальмовых листьев дышит на легком ветерке, работая лучше любого кондиционера. Утрамбованный земляной пол чист, будто по нему секунду назад прошлись влажным веником. Ажурные живые стены пропускают внутрь красноватые лучи заходящего солнца. Но самое удивительное, что этот чудесный дом сработан без помощи пилы и топора. Сельва сама построила его по одной ей известному проекту. Корни деревьев превратились в балки и колонны, ветви сплелись в стены, листва образовала надежную неувядающую кровлю. Как говорил Вуфи Илм: "Аборигены - частица сельвы, а разве целое обидит свою часть?" Воистину так! Жалко только, что этот мудрый закон не всегда распространяется на человеческое общество. Хотя... свой замок надо строить своими руками.
   - Эй, есть тут кто живой? - кричит капрал. Ответом ему служит молчание. Да... Наше вторжение в сельву обошлось ее обитателям гораздо дороже, чем нам самим. Что болота и монстры по сравнению с болезнетворными микробами? Наверное, когда-то и этот поселок был полон жизни, смеха, суеты.
   Идем к дверям и сталкиваемся со стариком аборигеном, несущим в руках охапку свежей травы. Глаза его черны и бездонны. Сухое обнаженное тело молодо, голова же седа.
   Над стариком вьются две огромные черно-желтые пчелы. Они рассерженно гудят и выпускают свои страшные ядовитые жала.
   Абориген машет рукой, и пчелы улетают.
   - Привет, - машинально говорит Пихра, совершенно забыв, что лесной житель не может его понять.
   Старик молчит. Его глаза косятся на автомат и закатываются под веки. Может, таким образом у аборигенов принято выражать свое неудовольствие?
   Мы собираемся знаками дать понять старику, что хотим есть, но в этот момент с поляны доносится громкий заразительный смех.
   Пихра отбрасывает старика в сторону и одним прыжком преодолевает расстояние в несколько метров. Автомат оживает в его руках: щелкает предохранитель, с хрустом входит в гнездо тяжелый рожок.
   Опираясь на палку, ковыляю к выходу. На секунду забываю о боли в боку: прямо перед нами целые и невредимые стоят Вуфи Илм и Келин Квинн...
   Биолог держит в руках какие-то крупные желтые плоды, на голове женщины венок.
   Удивительная встреча!
   Буфи Илм
   Удивительная встреча!
   Глаза капрала полезли на лоб. Кажется, он вот-вот выронит автомат. Най привалился к стене хижины, наверное, впервые в жизни забыв об осторожности.
   Келин испугалась. Чувствую, как напряглось ее тело, в глазах проснулся страх. Капрал для нее - символ опасности, и сколько еще должно пройти времени, прежде чем она поймет, что настоящая опасность носит дорогой костюм, а не грязный рваный комбинезон.
   Я удивлен не меньше, чем Келин, однако страха не ощущаю. Наоборот как это ни странно, мне радостно видеть Арвина и Пихру. Только теперь начинаю осознавать, как много они для меня значат. Люди, вместе прошедшие тяжелое испытание, не могут оставаться чужими.
   - Вуфи! - кричит Арвин наконец придя в себя. - Не верю своим глазам! Вы живы, а ведь мы были уверены, что сельва давно расправилась с вами.
   - Как видите, мы целы и невредимы, - отвечаю я, улыбаясь. - Не знаю, чем это объясняется, но тем не менее это факт!
   - Везение. Удивительное везение! - подает голос капрал.
   - Не думаю, что только оно, - говорю я и в этот момент замечаю, что грудь Ная обмотана тряпками, насквозь пропитавшимися кровью.
   - Вы ранены, Арвин? - спрашиваю я, и будто в подтверждение моих слов лицо проводника бледнеет, и он сползает в траву.
   Бросаемся к нему и осторожно переносим его в хижину. Келин бежит за водой, а мы с капралом понемногу начинаем разматывать повязку. Ткань присохла, приходится срезать ее ножом.
   Наконец сходит последний слой, и открывается страшная рана. Тело вокруг нее посинело, опухло. Под истончившейся кожей обозначились черные клубки вен.
   Дело плохо. Похоже на заражение.
   Делаю надрез и промываю рану. Подходит старик абориген, протягивает мне толстый, будто покрытый воском лист. Прикладываю его к ране и делаю свежую повязку.
   Видимо, задеваю Арвина неловким движением, потому что он приходит в себя и морщится от боли.
   - Ну как? - спрашивает Пихра.
   С удивлением отмечаю в его голосе неподдельное волнение.
   - Ничего. И не из таких передряг выкарабкивались, - говорит Най. Он очень старается, чтобы голос его звучал бодро.
   Возвращается Келин с каской, полной воды. Арвин жадно пьет, а потом обессиленно откидывается на руки капрала.
   Келин забыла о своих страхах и теперь с жалостью смотрит на измученных сельвой людей.
   - Как же вы дошли сюда? - спрашивает Арвин, и по всему чувствуется, что вопрос этот его очень волнует. - Даже нам с капралом эта дорога показалась адом, а ведь у нас было оружие, опыт...
   - Одна и та же дорога может быть покрыта мягкой травой и ядовитыми шипами, - отвечает Келин и сама пугается своей смелости.
   - Действительно, - подтверждаю я. - Сельва словно играла с нами. Как котенок, который, если и покажет коготки, то совсем маленькие и не опасные. Может, она чувствовала, что мы не способны причинить ей вреда?
   - Ерунда! - рубит воздух ладонью капрал. - Вы же сами говорили, что сельва и не замечает присутствия человека.
   - Зато она очень хорошо чувствует результаты его присутствия. Сельва намного сложнее всего, что мы можем думать о ней.
   - И все же слишком много совпадений, чтобы не заподозрить в этом какой-то смысл, - неожиданно поддерживает меня Арвин. - Джунгли бесконечные, но мы все почему-то приходим в одно место.
   - Ну мы-то не сами сюда пришли, - отвечает Келин. - Скорее нас с Буфи сюда привели.
   - Кто же это? - не верит капрал.
   - Он, - указываю на старика, колдующего над лесными травами и цветами. - Пчелы нашли нас, а он привел.
   Словно на зов, прилетает огромная мохнатая пчела и, покружив над нашими головами, садится на плечо старика.
   - Пчелы у него вроде сторожевых собак или помощников. Когда они прижали нас к земле, я подумала, что сельва приготовила для нас самую мучительную смерть, - Келин передергивает плечами, а затем заразительно смеется. Я смотрю на нее и тоже не могу сдержать улыбки. Даже суровый капрал добродушно качает головой и хлопает себя по коленям.
   - Зачем же ему понадобилось вести вас к хижине? - спрашивает Арвин, безмерно удивленный рассказом Келин.
   - Можно только гадать.
   - Может, ему просто одиноко? - робко спрашивает Келин. - Глиняные человечки не заменят живых людей.
   - Похоже, Келин отчасти права, - подтверждаю я. - Конечно, дело не совсем в одиночестве, но пчелы старика определенно "натасканы" на людей, терпящих в сельве бедствие.
   Арвин и капрал непонимающе смотрят на меня.
   - Дело в том, что неделю назад они привели сюда еще одного человека...
   Пихра поднимается и берет в руки автомат.
   - Где он?
   - Отложите автомат, капрал, - говорю я. - Он вам не понадобится.
   Арвин тоже с трудом встает.
   - Ведите, - говорит он, опираясь на палку.
   Прохожу в дальний угол и приподнимаю циновку. На лежанке из травы и листьев разметался человек огромного роста. Широкие плечи, могучий, оплетенный мускулами торс, короткие светлые волосы. На руках - следы недавнего страшного ожога.
   Капрал вздрагивает и пристально смотрит на Арвина. Тот согласно кивает и говорит:
   - Да, это тот верзила, что сумел уйти из засады.
   Какая засада? О чем они говорят? Значит, Пихра и Най знают человека с ожогом?
   Хочу спросить об этом, но Арвин, будто почувствовав, поднимает руку и говорит:
   - Не надо вопросов, Буфи.
   Он говорит это чуть громче, и раненый просыпается. Он видит Ная, капрала, дуло автомата и испуганно вжимается в лежанку. В глазах его ужас и ненависть.
   - Не надо пугаться, - говорю я, давая знак Арвину удалиться. - Никто не причинит вам вреда.
   Раненый вновь погружается в забытье.
   Укрываю его остатками защитного комбинезона и выхожу, опустив циновку.
   Арвин и Пихра подкрепляются фруктами. Келин идет проведать старика.
   - Это хорошо, что вы пришли сюда, - говорю я, присаживаясь в углу.
   Най и капрал замирают и поворачиваются ко мне. Они давно забыли, что кто-то может радоваться их приходу.
   Как же они все-таки изменились! Для себя они менялись медленно, незаметно, но, не видя их больше трех недель, Буфи Илм может оценить эту резкую перемену.
   - Что же вы с Келин решили делать дальше? - спрашивает Пихра, чтобы сгладить возникшую неловкость. - Как будете выбираться к поселку?
   - Мы решили остаться здесь, - говорю я и вижу, как вытягиваются лица Арвина и капрала. - Не удивляйтесь. Что хорошего ждет нас в поселке? Или даже на Эсте? Здесь же мы впервые почувствовали себя свободными. От всего: денег, условностей общественного положения, несправедливости. Может, в таких хижинах и вырастет настоящий народ Ферры. Пчелы приведут новых несчастных, которые и создадут новое общество, и в нем не будет подлецов и завистников. Они не будут бояться сельвы, потому что сельва перестанет бояться их. Они не смогут делать больно друг другу, потому что сами много раз испытывали боль. Когда же нас станет много, тогда мы пойдем к поселку, чтобы бороться с тем, что превратило сельву в свалку. В свалку человеческих душ!
   - Мечтатель, - говорит Арвин.
   - Мечтатель, - соглашается Пихра. - Но какая красивая мечта...
   - Вы останетесь с нами? - спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.
   - Нам очень хочется остаться, Буфи, - отвечает капрал. - Но мы столько сил и энергии отдали поискам Дерева, столько надежд связывали с ним, что уже просто не можем не идти к нему.
   Я знал, что они ответят именно так. Отговаривать их бессмысленно.
   - Что ж. Идите, - говорю и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. - Только помните, что в этой хижине вас всегда ждут.
   Встаю и прикрываю лицо рукой.
   Капрал Пихра
   Встаю и прикрываю лицо рукой.
   Гудящие тучи мошкары мгновенно превращают пальцы в сплошные волдыри.
   Тринадцать дней назад мы покинули хижину старика, а в ушах все еще звенят прощальные слова Вуфи Илма. Они что-то сдвинули в моей душе.
   Странная штука - совесть. Она может спать десятки лет и вдруг проснуться от одного слова, в самый неожиданный момент. И тогда с вершины срывается лавина. Несутся камни, вывернутые с корнем деревья. То, что ты старательно подавлял в себе, вылезает наружу, память наполняет тебя безграничным стыдом. Ты внезапно понимаешь, что все делал не так, плыл по течению, даже не стараясь вырваться из стремнины. Все твои попытки объяснялись желанием облегчить свое существование, а сделав однажды подлость во имя этого облегчения, уже очень трудно преодолеть новое искушение.
   Изменит ли в моей жизни что-нибудь Дерево, если я сам не решу изменить ее?
   Илм не захотел бессмертия. Не захотела его и Келин. Они поняли что-то такое, чего не смогли понять ни Арвин, ни я.
   Дерево не исправит душу. Так зачем же мы ползем к нему?
   Все это бред, что сельва перерождает человека. Человек перерождается сам, если того захочет. Сельва инструмент: в одних руках - добрый, в других - опасный.
   А мы все обманываем и обманываем себя.
   Спасательный круг самообмана...
   Самообман.
   Арвин Най
   Самообман.
   Если бы не страх, мне не понадобилось бы Дерево!
   Какая жуткая боль! Кажется, что вены заполнены расплавленным свинцом. Цепляюсь за жизнь, как будто это самое ценное, что можно отнять у человека. Принцип, совесть, плечо друга - вот ценности, за которые порой отдают и жизнь.
   Зачем же мне Дерево? Чтобы стать бессмертным циником? Что же оно мне может дать? Избавить от постоянного страха за свою жизнь? Но тогда навалится целая стая других прожорливых страхов - за средства к существованию, имущество...
   - Я - трус! Я жалкий трус!!! - кричу на всю сельву. Но она не слышит.
   Не слышит и Пихра. Он, утопая в чавкающем болоте, ползет на четвереньках и тащит меня. Он уже не реагирует на окружающее. Движения его монотонны и размеренны, как у автомата.
   Есть ли предел человеческим силам?
   Ноги мои объяты пламенем. Скоро конец, и только Дерево сможет предотвратить его.
   Наверное, последнее, что я увижу, покидая этот мир, будут глаза капрала. И я рад этому. Рад! Потому что могу назвать его другом, потому что он тащит меня, как буксир баржу!
   Хорошее слово - друг!
   Капрал Пихра
   Хорошее слово - друг!
   Оно поддерживает во мне силы, а их хватает лишь на то, чтобы, изредка взглянув на карту, тащить бесчувственное, тяжелое, как каменная глыба, тело Арвина.
   Почему же я его тащу? Один бы я давно добрался до Дерева. Все же что-то изменилось во мне. Ненависть, выплескивавшаяся на тех, кто меня окружает, переросла в ненависть к силам, принудившим окружающих жить такой страшной жизнью. Ведь гибель человеку приносят не руки, убивающие его, а головы, заставляющие эти руки убивать. А главное - я начинаю понимать и чувствовать не только личную беду, но и трагедию жизни Ная, Келин, Браса...
   Только теперь замечаю, что болото давно кончилось, и я ползу по плотному влажному песку.
   Поднимаю голову и вскрикиваю от изумления.
   Джунгли расступились, растеклись в стороны волнами, обнажив одиночную, похожую на зуб скалу. Камень растрескался под солнечными лучами. Ветер и время превратили его в нагромождение плит и зазубренных пластин. На вершине угадывается вход в пещеру. Между глыбами змеится еле приметная тропинка, подтверждающая, что скала, хоть и редко, но посещается. Там, в глубине каменного мешка, по преданию, и растет странное Дерево, дающее бессмертие.
   Добрались! Даже не верится... Что же я чувствую? Торжество? Пожалуй. Человеку свойственно торжествовать, когда, преодолев трудности, он достигает заветной цели. А еще что? Опустошенность. Так бывает, когда стремишься к чему-нибудь, а потом толком не знаешь, что тебе делать.
   - Арвин, очнись! - трясу товарища за плечо.
   Най разлепляет спекшиеся веки. Постепенно разум возвращается к нему, взгляд обретает осмысленность. Он пытается подняться, но ноги, раздувшиеся, как бурдюки с вином, не держат.
   - Пихра, - говорит он, пытаясь отогнать видение рукой. - Это храм? Это правда храм?
   - Да, - отвечаю и почему-то улыбаюсь.
   Улыбаюсь и чувствую себя счастливым.
   Арвин Най
   Улыбаюсь и чувствую себя счастливым.
   Свершилось! Уйдут в прошлое страх, выматывающий душу ужас. Я смогу просто бродить по сельве - без оружия, не обращая внимания на змей, взрывающиеся плоды и лианы-удавки, - рассматривать цветы, наслаждаться их ароматом. Ведь я же буду бессмертным. Дерево залечит мои раны, вернет гибкость членам.
   Кого же благодарить за это? Конечно, Пихру! Что заставило его тащить меня? Может, смерть Вако и Браса - людей, которых мы по праву должны назвать своими близкими? Или Илм, старик, глиняные человечки? Какой смысл гадать? Пихра не тот, что раньше. И это главное!
   Скала чудесна! Чудесна сельва, ее окружающая! Нет сейчас в мире предмета, показавшегося бы мне отвратительным.
   К черту память, размышления о смысле жизни, дурацкое самокопание! Жизнь проста, как небо, солнце, земля, и прекрасна, как глоток сока бессмертия...
   Глоток сока...
   Да, но что, если этот глоток - всего один. Никто не знает, сколько бессмертия дает Дерево. Может, всего глоток - на двоих не хватит!
   Но тогда... Пихра силен и здоров, я же искалечен. Если сока действительно мало, он заберет его, а я умру, потому что обратной дороги у меня нет!
   Один глоток!.. Но капрал тащил меня через трясины. Вот он стоит и, улыбаясь, смотрит на храм. Лицо молодое, полное радости.
   Я сейчас сойду с ума. Сельва, зачем же ты поставила меня перед этим выбором! Рука сама тянется к бедру, к ножнам, в которых острый, как бритва, тесак...
   Он же спас меня!
   Нет! Нет!!
   - Ну что ж, - Пихра поворачивается ко мне и подмигивает. - Вперед.
   Он подходит ко мне, взваливает на плечи и, тяжело ступая, идет по горной тропе.
   Вот и пещера. Врата в вечность
   Как здесь сумрачно и прохладно. Откуда-то сверху льется мутный рассеянный свет. Углы зала тонут в темноте, но пол мерцает мелкой кварцевой крошкой. Искрятся каменные сосульки, сросшиеся в фантастическую колоннаду.
   Пихра идет длинной темной галереей, и мы наконец оказываемся в просторном светлом зале.
   Противоположная стена густо покрыта рисунками. Высокие темнокожие люди выходят из леса. Они садятся в кружок, что-то обсуждают, горячатся. Селение - шумное, веселое. Дети, плетущие из лиан фантастические живые картины. Во всем ощущение праздника, радости.
   И никакого Дерева!
   Вернее, сами рисунки складываются в чудесное, пышное и раскидистое дерево.
   Догадка молнией проносится в моей голове, и, словно в подтверждение ее, раздается смех Пихры:
   - Это же история! История жизни аборигенов в сельве!
   Действительно история. Человеку всегда хочется знать, как жили бесчисленные поколения его предков.
   Смех Пихры постепенно стихает. Он оборачивается ко мне и говорит:
   - А знаешь, по-моему, это самое справедливое бессмертие. Бессмертие целого народа, жившего в гармонии с природой и прожившего бы так тысячи лет, не вмешайся мы со своими автоматами и болезнями.
   Крушение надежд! Но я воспринял его как-то спокойно, поэтому не могу не согласиться с капралом.
   Пихра опускается на чистый прохладный пол и говорит:
   - Арвин, я благодарен тебе, что ты сказал себе "нет". Тогда, когда подумал об одном глотке бессмертия.
   Я смотрю на него, как на ясновидца, и чувствую, что начинаю краснеть:
   - Откуда ты знаешь?..
   Пихра хитро улыбается и переспрашивает:
   - Откуда?
   И тут мы оба начинаем смеяться. Мы смеемся так, как, наверное, не смеялись никогда в жизни.
   - Ну что ж. В дорогу, - говорит капрал, взваливая меня на плечи.
   - Куда же мы теперь, Пихра?
   - Куда? Наш путь только начинается.