Страница:
— Сыр отнесите Стивену, — произнесла она. — Колбаску Павлуше — он это оценит. А творог съешьте сами, у вас молодой организм, растущий.
— Нет, — сказал я твердо, — садитесь поудобнее и не морочьте мне голову.
При слове «голова» Сабина вздрогнула и умоляюще взглянула на меня. Я выскочил из палаты, отыскал в столовой, которая была еще открыта, чистую миску и чашку, накрошил творога, полил его йогуртом и, добавив к этой трапезе булку и горячий чай, отнес все в палату.
— На ужин была пшенная каша, — сообщили мне. — Но мы не хотели вас с Сабиной Георгиевной беспокоить.
— Спасибо! — воскликнул я без воодушевления. Сабина спала, укрытая одеялом чьей-то сердобольной рукой. В ушах у нее поблескивали зеленоватым золотом сережки, а руки сжимали свежую городскую газету, помеченную сегодняшним числом. Она, видимо, взяла номер у кого-то в палате, чтобы просмотреть информацию о вчерашнем преступлении. Но я-то знал, что там об этом ничего нет.
Ни слова.
Я поставил миску и чай на тумбочку, накрыл их салфеткой и, пожелав спокойной ночи соседям Сабины, вышел в коридор, спустился вниз, переобулся и рванул на остановку — дожидаться своего троллейбуса.
Мне не очень хотелось возвращать пса Сабининым родичам, и я решил, прежде чем подняться к себе, заглянуть к ним в двадцать четвертую. О Люсе я и думать забыл и вспомнил о ней лишь на подходе к дому, когда машинально взглянул на свои окна. Они были темны, следовательно, Степан томился в одиночестве.
Входя в подъезд, я спросил свою сменщицу Анну Петровну, не приходила ли ко мне рыжеволосая высокая девушка. Получив сугубо отрицательный ответ, я попросил пропустить мою однокурсницу в любое время. Анна Петровна согласно тряхнула кудряшками и побежала на улицу — подъехал «шевроле» из четырнадцатой.
Парковался он всегда со скандалом.
Я поднялся на шестой и нажал кнопку звонка. Дверь распахнулась, и передо мной возник взлохмаченный пацан, жующий здоровенный гамбургер.
— Родители дома? — спросил я. — Позови кого-нибудь, пожалуйста.
— Па! — вякнул он и скрылся за дверью двадцать четвертой.
Я прислушался. Из квартиры доносился стук, будто там заколачивали деревянный ящик. С минуту никого не было, затем ко мне вышел Павел Николаевич Романов. Был он в кухонном фартуке поверх майки и спортивных штанов с пузырями на коленях; его бледная мясистая грудь тяжело вздымалась. В вырезе колыхался большой алюминиевый крест на черной шелковой бечеве. Павлуша взглянул на меня с недоуменным испугом, и тут же выражение его лица сменилось на скорбное и отчасти укоризненное.
«Знаете, что мы с Сабиной отчебучили…» — мелькнуло в моей порядком утомленной голове, и я уже открыл было рот, чтобы покаяться, но он опередил меня:
— Вас, кажется, зовут Егор?
— Да.
— И вы уже в курсе случившегося с Сабиной Георгиевной?
— Да, но я…
— Такой прискорбный финал, — с пафосом произнес Павлуша.
Теперь пришло время удивляться мне:
— Что вы имеете в виду?
— Она всегда была страшно рассеянна и неосмотрительна, — как бы не слыша моего вопроса, продолжал Павлуша. — И вот результат. А вы, собственно, по какому делу, Егор?
Не успел я ответить, как в тамбур вышла Евгения Александровна. Глаза ее, обведенные черными кругами, с испугом остановились на моей оторопелой физиономии.
— Кто это, Павлуша?
— Молодой человек пришел принести соболезнования, Евгения.
Я попятился к лифту.
— Проходите! — воскликнула Евгения. — Извините только — у нас жуткий беспорядок…
Я сделал еще пару шагов назад и проговорил:
— Если позволите, я зайду попозже, меня там… э-э… ожидают. До свидания… — Я нажал кнопку лифта и, когда дверь распахнулась, прыгнул в него, крикнув:
— Позже!
Проехав этаж вниз, я бросился к своей двери. На мои судорожные попытки попасть ключом в замок скотч-терьер отозвался глухим рычанием.
Я вскочил в прихожую, метнул сумку под вешалку и, на ходу потрепав холку виляющего хвостом и выглядящего довольным жизнью Степана, кинулся к телефону, чтобы набрать номер Плетневых.
Откликнулась Фаина Антоновна.
— Мужа нет дома, — расстроенным контральто проговорила она.
— Послушайте, — начал было я, — что, собственно, происходит в двадцать четвертой?
— А вы разве ничего не знаете, Егор?
— Откуда? Меня весь день не было дома.
— Сабиночку сегодня утром похоронили…
— Что?!
— Да, — печально произнесла Плетнева, — в тот день, когда вы дежурили, рано утром ее сбил прямо под нашими окнами автобус. Неужели вы до сих пор не в курсе?
— Нет, — ошарашенно проговорил я. — Только что мы разговаривали с зятем Сабины Георгиевны, и он мне ничего не сообщил…
— Этот… остолоп! — воскликнула Фаина Антоновна. — Чего вы от него ожидали? Недаром Сабина его не жаловала… Он даже нам ничего не сказал. Вчера она погибла, а уже сегодня он ее тайком похоронил…
— Почему тайком?
— Разве порядочные люди так поступают? — прогудела в трубку Фаина. — Я звоню им днем, спрашиваю, как Сабиночка, а этот Романов отвечает:
«Кремирована».
— Господи помилуй!
— Да, Егор! Именно так! А ведь все мы тут — не чужие…
Я попрощался с Плетневой и задумчиво побрел в прихожую. Любопытная складывалась ситуация. Сабина будет звонить в девять — и что я ей должен говорить?
Степан уже сидел на старте у двери. Вид у него был положительный, и пахло от него мылом «Сейфгард». Мне напрочь расхотелось отдавать пса Романовым.
Я присел на корточки и негромко произнес:
— Парень, мы сейчас пойдем гулять. — При слове «гулять» у Степана уши встали столбом. — Прошу тебя: веди себя прилично, как и положено солидному псу.
Твоя хозяйка отсутствует по недоразумению, назовем это так…
Скотчу быстро надоело слушать мой монолог, и он боднул меня башкой под коленки.
— Пошли! — вздохнул я, запер дверь, и по черной лестнице мы спустились вниз. Я надеялся, что Анна Петровна не задвинула засов на двери, выходящей в подъезд.
Так оно и вышло. Больше того, сама она вместе с мужем прогуливалась между припаркованных на стоянке машин.
Мы сразу свернули за дом, дошли до арки между пятиэтажками и углубились в безлюдный на первый взгляд двор.
Это было роковой ошибкой, потому что нам все чаще стали попадаться гуляющие особи всех собачьих пород обоего пола и Степан повел себя как всегда.
Я с тоской вспомнил, что его ошейник и поводок остались в кармане куртки хозяйки. Будь моя голова посвободнее, я мог бы подумать об этом еще в больнице.
Теперь я уже почти не видел его в темноте, снующего в кустах, и только догадывался, где пес решил затормозить и оставить метку. Поминутно вопя:
«Степан, ко мне!» — мне пришлось пронестись вслед за ним по всем злачным местам микрорайона: от мусорных баков и гаражей до покалеченных дворовой элитой скамеек — и все это в кромешной тьме. Джинсы мои были по колено в грязи, спина взмокла, горло пересохло. Но это было еще полбеды.
Самое скверное заключалось в том, что Степану не нравились практически все встречные кобели, и мне приходилось орать, надсаживая глотку: «Фу! Стоять!»
Пес подчинялся, но глухо рычал, и шерсть на его загривке вставала дыбом.
«Скажите, какой крутой! — укоризненно говорил я ему после очередного столкновения с каким-нибудь там ротвейлером, который, слава Богу, был на поводке. — Ну что бедняга тебе сделал? За что ты его ненавидишь?»
В конце концов мы забрели в освещенный детсад напротив нашего дома.
Степан сбросил пар и смирно шел рядом, очевидно сублимировав сексуальную энергию. Однако порох в пороховницах еще имелся. На выходе мы лоб в лоб столкнулись со светло-серой пуделихой с бантиком в челке, которая при виде устремившегося к ней, словно взбесившийся танк, Степана взвизгнула и села на круглую попку. Ее хозяйка заквохтала, глядя, как скотч-терьер, принюхиваясь, кровожадно кружит вокруг ее кудрявого сокровища, но я ее успокоил:
— Степан не причинит девочке неприятностей. Скотчи — джентльмены и умеют деликатно ухаживать, — и наконец-то закурил.
— Все-таки вы уберите пса, — проговорила женщина. — Моя Маечка такая нервная…
— Степан, ко мне! — протрубил я что было мочи.
Стервец и ухом не повел. Он суетился возле пуделихи, и та без всякой боязни кокетливо косила на него пуговичным глазом. Или он уже выдохся, или она пахла не так, как полагается, но рвение Степана, кажется, пошло на убыль. Чтобы не искушать судьбу и дальше, я направился к дому, а пес пошлепал сзади.
Возвратились мы тем же путем, как и выходили. Анна Петровна дремала вполглаза за барьером и Степана, похоже, не заметила. Меня она спросила: «Что, лифт опять барахлит?»
Я недоуменно пожал плечами.
Мы без помех поднялись в мою пустую нору, и я — уже во второй раз за этот день — вымыл пса.
Ужинали мы Сабининым творогом, который я предусмотрительно переполовинил в пропорции один к пяти в пользу растущих организмов — моего и Степана. Для равновесия я выпил две кружки кофе с двумя сигаретами, погрузившись в горячую воду.
Когда, ошалев от жары, я выполз оттуда, скотча нигде не было видно, и мне ничего не оставалось, как сесть в кресло и подождать звонка Сабины — и он последовал примерно через минуту.
— Простите, дорогой, что я тревожу вас позже назначенного времени, но мне никак не удавалось добраться до аппарата.
— Ничего, Сабина Георгиевна, я как раз гулял со Степаном.
— Как он? — Спит, разумеется.
— Вы заходили к моим?
— Да.
— Почему же вы не оставили Стиви?
— Их не оказалось дома…
— Это что-то новенькое, — удивилась Сабина. — Павлуша терпеть не может ходить по гостям.
— Я зайду к ним завтра, сейчас ведь начало одиннадцатого. Поздно, пожалуй.
— Да, — согласилась Сабина. — И я уже не буду им звонить. По утрам у нас здесь обходы, и посещение разрешено только после двенадцати.
— Вам Плетнева передает привет.
— Спасибо. И вы передайте Фаиночке от меня.
— Спокойной ночи, Сабина.
— Всего хорошего, мой дорогой, — сказала она и повесила трубку.
Я обессиленно откинулся в кресле и как бы задремал. Из сладостной нирваны меня вырвал скрежет дверного замка, заставив буквально выпрыгнуть в прихожую. Спросонок зарычал Степан, и я, обернувшись, зловещим шепотом скомандовал: «Тихо!»
Но это была всего-навсего Люська. Мы обрадовались друг другу чрезвычайно. Я попытался познакомить ее со Степаном, но он не соизволил появиться, заслышав незнакомый женский голос. Тогда мы отправились на кухню — пить водку, которую она принесла с собой. Телефон я предусмотрительно отключил.
При виде яств, которые возникли из чрева рюкзачка моей гостьи, в животе у меня заурчало. Мой растущий организм был буквально потрясен. Людмила посетила туалет, повозилась в ванной, а я тем временем накрыл кухонный стол. На сковородке шкварчали симпатичные свиные отбивные, но Степан проигнорировал их сладостные ароматы, наверное, из чистой вредности…
— Помянем! — сказала Люська, глядя на меня зелеными русалочьими глазами, и подняла стакан, в котором я, действуя как искусный престидижитатор, соорудил «Кровавую Мэри».
Я вздрогнул. В прямом смысле этого слова, все еще надеясь, что она не заметит моего состояния. Она и не заметила, опрокинула в себя горячительное и бодро зажевала, ловко орудуя ножом. Ей и самой, бедняжке, целый день было жутковато…
О происходящем в стенах прокуратуры мы не говорили, я лишь попросил ее в паузе перекура, пока мы еще были на полпути к гавани, чтобы с утра она меня прикрыла. На компьютере и вообще. Мне надо сбегать в больницу, сказал я, потом расскажу, в чем проблема.
Она кивнула. Подробности ее не интересовали. Оказывается, моя однокурсница — классный парень… и вообще…
Я уже не возился с «Мэри». Томатный сок мы выпили просто так. По мере убывания жидкости в бутылке у Люськи светлели глаза. Мне было тепло и по-дурацки бездумно. Я сказал ей, что она, когда распускает волосы, похожа на Джулию Роберте. Она туманно улыбнулась и предложила послушать музыку.
Обнявшись, мы отправились в комнату, и я негромко включил последний компакт «Супермаркса», хотя слушать его нужно на полную мощность. Я тоже был джентльменом и помог ей избавиться от одежды, после чего она показалась мне большой и прекрасной, как Афродита Книдская. Пока я пододвигал ее, обнимая, к своему узкому незастеленному дивану, она, в свою очередь, ловко освободила меня от джинсов и свитера.
Мы со стоном рухнули, и в сладостных усилиях выбраться из-под тяжести ее пылающего тела я не услышал печального вздоха, прозвучавшего из-под моего ложа.
Свет мы не выключили, так что Люська могла воочию убедиться, насколько я желал оказаться в привычном для мужчины положении, когда он впервые пребывает с дамой в интимных обстоятельствах. Но она упрямо стремилась главенствовать, пока наконец мне не удалось немного развернуть мою русалку. Вышло, однако, не вполне удачно — упираясь длинными ногами в стену, теперь она лежала поперек меня, свесив голову вниз…
— Егор! — вдруг в ужасе закричала Люська. — Чья это борода торчит из-под дивана?
Глава 2
— Нет, — сказал я твердо, — садитесь поудобнее и не морочьте мне голову.
При слове «голова» Сабина вздрогнула и умоляюще взглянула на меня. Я выскочил из палаты, отыскал в столовой, которая была еще открыта, чистую миску и чашку, накрошил творога, полил его йогуртом и, добавив к этой трапезе булку и горячий чай, отнес все в палату.
— На ужин была пшенная каша, — сообщили мне. — Но мы не хотели вас с Сабиной Георгиевной беспокоить.
— Спасибо! — воскликнул я без воодушевления. Сабина спала, укрытая одеялом чьей-то сердобольной рукой. В ушах у нее поблескивали зеленоватым золотом сережки, а руки сжимали свежую городскую газету, помеченную сегодняшним числом. Она, видимо, взяла номер у кого-то в палате, чтобы просмотреть информацию о вчерашнем преступлении. Но я-то знал, что там об этом ничего нет.
Ни слова.
Я поставил миску и чай на тумбочку, накрыл их салфеткой и, пожелав спокойной ночи соседям Сабины, вышел в коридор, спустился вниз, переобулся и рванул на остановку — дожидаться своего троллейбуса.
Мне не очень хотелось возвращать пса Сабининым родичам, и я решил, прежде чем подняться к себе, заглянуть к ним в двадцать четвертую. О Люсе я и думать забыл и вспомнил о ней лишь на подходе к дому, когда машинально взглянул на свои окна. Они были темны, следовательно, Степан томился в одиночестве.
Входя в подъезд, я спросил свою сменщицу Анну Петровну, не приходила ли ко мне рыжеволосая высокая девушка. Получив сугубо отрицательный ответ, я попросил пропустить мою однокурсницу в любое время. Анна Петровна согласно тряхнула кудряшками и побежала на улицу — подъехал «шевроле» из четырнадцатой.
Парковался он всегда со скандалом.
Я поднялся на шестой и нажал кнопку звонка. Дверь распахнулась, и передо мной возник взлохмаченный пацан, жующий здоровенный гамбургер.
— Родители дома? — спросил я. — Позови кого-нибудь, пожалуйста.
— Па! — вякнул он и скрылся за дверью двадцать четвертой.
Я прислушался. Из квартиры доносился стук, будто там заколачивали деревянный ящик. С минуту никого не было, затем ко мне вышел Павел Николаевич Романов. Был он в кухонном фартуке поверх майки и спортивных штанов с пузырями на коленях; его бледная мясистая грудь тяжело вздымалась. В вырезе колыхался большой алюминиевый крест на черной шелковой бечеве. Павлуша взглянул на меня с недоуменным испугом, и тут же выражение его лица сменилось на скорбное и отчасти укоризненное.
«Знаете, что мы с Сабиной отчебучили…» — мелькнуло в моей порядком утомленной голове, и я уже открыл было рот, чтобы покаяться, но он опередил меня:
— Вас, кажется, зовут Егор?
— Да.
— И вы уже в курсе случившегося с Сабиной Георгиевной?
— Да, но я…
— Такой прискорбный финал, — с пафосом произнес Павлуша.
Теперь пришло время удивляться мне:
— Что вы имеете в виду?
— Она всегда была страшно рассеянна и неосмотрительна, — как бы не слыша моего вопроса, продолжал Павлуша. — И вот результат. А вы, собственно, по какому делу, Егор?
Не успел я ответить, как в тамбур вышла Евгения Александровна. Глаза ее, обведенные черными кругами, с испугом остановились на моей оторопелой физиономии.
— Кто это, Павлуша?
— Молодой человек пришел принести соболезнования, Евгения.
Я попятился к лифту.
— Проходите! — воскликнула Евгения. — Извините только — у нас жуткий беспорядок…
Я сделал еще пару шагов назад и проговорил:
— Если позволите, я зайду попозже, меня там… э-э… ожидают. До свидания… — Я нажал кнопку лифта и, когда дверь распахнулась, прыгнул в него, крикнув:
— Позже!
Проехав этаж вниз, я бросился к своей двери. На мои судорожные попытки попасть ключом в замок скотч-терьер отозвался глухим рычанием.
Я вскочил в прихожую, метнул сумку под вешалку и, на ходу потрепав холку виляющего хвостом и выглядящего довольным жизнью Степана, кинулся к телефону, чтобы набрать номер Плетневых.
Откликнулась Фаина Антоновна.
— Мужа нет дома, — расстроенным контральто проговорила она.
— Послушайте, — начал было я, — что, собственно, происходит в двадцать четвертой?
— А вы разве ничего не знаете, Егор?
— Откуда? Меня весь день не было дома.
— Сабиночку сегодня утром похоронили…
— Что?!
— Да, — печально произнесла Плетнева, — в тот день, когда вы дежурили, рано утром ее сбил прямо под нашими окнами автобус. Неужели вы до сих пор не в курсе?
— Нет, — ошарашенно проговорил я. — Только что мы разговаривали с зятем Сабины Георгиевны, и он мне ничего не сообщил…
— Этот… остолоп! — воскликнула Фаина Антоновна. — Чего вы от него ожидали? Недаром Сабина его не жаловала… Он даже нам ничего не сказал. Вчера она погибла, а уже сегодня он ее тайком похоронил…
— Почему тайком?
— Разве порядочные люди так поступают? — прогудела в трубку Фаина. — Я звоню им днем, спрашиваю, как Сабиночка, а этот Романов отвечает:
«Кремирована».
— Господи помилуй!
— Да, Егор! Именно так! А ведь все мы тут — не чужие…
Я попрощался с Плетневой и задумчиво побрел в прихожую. Любопытная складывалась ситуация. Сабина будет звонить в девять — и что я ей должен говорить?
Степан уже сидел на старте у двери. Вид у него был положительный, и пахло от него мылом «Сейфгард». Мне напрочь расхотелось отдавать пса Романовым.
Я присел на корточки и негромко произнес:
— Парень, мы сейчас пойдем гулять. — При слове «гулять» у Степана уши встали столбом. — Прошу тебя: веди себя прилично, как и положено солидному псу.
Твоя хозяйка отсутствует по недоразумению, назовем это так…
Скотчу быстро надоело слушать мой монолог, и он боднул меня башкой под коленки.
— Пошли! — вздохнул я, запер дверь, и по черной лестнице мы спустились вниз. Я надеялся, что Анна Петровна не задвинула засов на двери, выходящей в подъезд.
Так оно и вышло. Больше того, сама она вместе с мужем прогуливалась между припаркованных на стоянке машин.
Мы сразу свернули за дом, дошли до арки между пятиэтажками и углубились в безлюдный на первый взгляд двор.
Это было роковой ошибкой, потому что нам все чаще стали попадаться гуляющие особи всех собачьих пород обоего пола и Степан повел себя как всегда.
Я с тоской вспомнил, что его ошейник и поводок остались в кармане куртки хозяйки. Будь моя голова посвободнее, я мог бы подумать об этом еще в больнице.
Теперь я уже почти не видел его в темноте, снующего в кустах, и только догадывался, где пес решил затормозить и оставить метку. Поминутно вопя:
«Степан, ко мне!» — мне пришлось пронестись вслед за ним по всем злачным местам микрорайона: от мусорных баков и гаражей до покалеченных дворовой элитой скамеек — и все это в кромешной тьме. Джинсы мои были по колено в грязи, спина взмокла, горло пересохло. Но это было еще полбеды.
Самое скверное заключалось в том, что Степану не нравились практически все встречные кобели, и мне приходилось орать, надсаживая глотку: «Фу! Стоять!»
Пес подчинялся, но глухо рычал, и шерсть на его загривке вставала дыбом.
«Скажите, какой крутой! — укоризненно говорил я ему после очередного столкновения с каким-нибудь там ротвейлером, который, слава Богу, был на поводке. — Ну что бедняга тебе сделал? За что ты его ненавидишь?»
В конце концов мы забрели в освещенный детсад напротив нашего дома.
Степан сбросил пар и смирно шел рядом, очевидно сублимировав сексуальную энергию. Однако порох в пороховницах еще имелся. На выходе мы лоб в лоб столкнулись со светло-серой пуделихой с бантиком в челке, которая при виде устремившегося к ней, словно взбесившийся танк, Степана взвизгнула и села на круглую попку. Ее хозяйка заквохтала, глядя, как скотч-терьер, принюхиваясь, кровожадно кружит вокруг ее кудрявого сокровища, но я ее успокоил:
— Степан не причинит девочке неприятностей. Скотчи — джентльмены и умеют деликатно ухаживать, — и наконец-то закурил.
— Все-таки вы уберите пса, — проговорила женщина. — Моя Маечка такая нервная…
— Степан, ко мне! — протрубил я что было мочи.
Стервец и ухом не повел. Он суетился возле пуделихи, и та без всякой боязни кокетливо косила на него пуговичным глазом. Или он уже выдохся, или она пахла не так, как полагается, но рвение Степана, кажется, пошло на убыль. Чтобы не искушать судьбу и дальше, я направился к дому, а пес пошлепал сзади.
Возвратились мы тем же путем, как и выходили. Анна Петровна дремала вполглаза за барьером и Степана, похоже, не заметила. Меня она спросила: «Что, лифт опять барахлит?»
Я недоуменно пожал плечами.
Мы без помех поднялись в мою пустую нору, и я — уже во второй раз за этот день — вымыл пса.
Ужинали мы Сабининым творогом, который я предусмотрительно переполовинил в пропорции один к пяти в пользу растущих организмов — моего и Степана. Для равновесия я выпил две кружки кофе с двумя сигаретами, погрузившись в горячую воду.
Когда, ошалев от жары, я выполз оттуда, скотча нигде не было видно, и мне ничего не оставалось, как сесть в кресло и подождать звонка Сабины — и он последовал примерно через минуту.
— Простите, дорогой, что я тревожу вас позже назначенного времени, но мне никак не удавалось добраться до аппарата.
— Ничего, Сабина Георгиевна, я как раз гулял со Степаном.
— Как он? — Спит, разумеется.
— Вы заходили к моим?
— Да.
— Почему же вы не оставили Стиви?
— Их не оказалось дома…
— Это что-то новенькое, — удивилась Сабина. — Павлуша терпеть не может ходить по гостям.
— Я зайду к ним завтра, сейчас ведь начало одиннадцатого. Поздно, пожалуй.
— Да, — согласилась Сабина. — И я уже не буду им звонить. По утрам у нас здесь обходы, и посещение разрешено только после двенадцати.
— Вам Плетнева передает привет.
— Спасибо. И вы передайте Фаиночке от меня.
— Спокойной ночи, Сабина.
— Всего хорошего, мой дорогой, — сказала она и повесила трубку.
Я обессиленно откинулся в кресле и как бы задремал. Из сладостной нирваны меня вырвал скрежет дверного замка, заставив буквально выпрыгнуть в прихожую. Спросонок зарычал Степан, и я, обернувшись, зловещим шепотом скомандовал: «Тихо!»
Но это была всего-навсего Люська. Мы обрадовались друг другу чрезвычайно. Я попытался познакомить ее со Степаном, но он не соизволил появиться, заслышав незнакомый женский голос. Тогда мы отправились на кухню — пить водку, которую она принесла с собой. Телефон я предусмотрительно отключил.
При виде яств, которые возникли из чрева рюкзачка моей гостьи, в животе у меня заурчало. Мой растущий организм был буквально потрясен. Людмила посетила туалет, повозилась в ванной, а я тем временем накрыл кухонный стол. На сковородке шкварчали симпатичные свиные отбивные, но Степан проигнорировал их сладостные ароматы, наверное, из чистой вредности…
— Помянем! — сказала Люська, глядя на меня зелеными русалочьими глазами, и подняла стакан, в котором я, действуя как искусный престидижитатор, соорудил «Кровавую Мэри».
Я вздрогнул. В прямом смысле этого слова, все еще надеясь, что она не заметит моего состояния. Она и не заметила, опрокинула в себя горячительное и бодро зажевала, ловко орудуя ножом. Ей и самой, бедняжке, целый день было жутковато…
О происходящем в стенах прокуратуры мы не говорили, я лишь попросил ее в паузе перекура, пока мы еще были на полпути к гавани, чтобы с утра она меня прикрыла. На компьютере и вообще. Мне надо сбегать в больницу, сказал я, потом расскажу, в чем проблема.
Она кивнула. Подробности ее не интересовали. Оказывается, моя однокурсница — классный парень… и вообще…
Я уже не возился с «Мэри». Томатный сок мы выпили просто так. По мере убывания жидкости в бутылке у Люськи светлели глаза. Мне было тепло и по-дурацки бездумно. Я сказал ей, что она, когда распускает волосы, похожа на Джулию Роберте. Она туманно улыбнулась и предложила послушать музыку.
Обнявшись, мы отправились в комнату, и я негромко включил последний компакт «Супермаркса», хотя слушать его нужно на полную мощность. Я тоже был джентльменом и помог ей избавиться от одежды, после чего она показалась мне большой и прекрасной, как Афродита Книдская. Пока я пододвигал ее, обнимая, к своему узкому незастеленному дивану, она, в свою очередь, ловко освободила меня от джинсов и свитера.
Мы со стоном рухнули, и в сладостных усилиях выбраться из-под тяжести ее пылающего тела я не услышал печального вздоха, прозвучавшего из-под моего ложа.
Свет мы не выключили, так что Люська могла воочию убедиться, насколько я желал оказаться в привычном для мужчины положении, когда он впервые пребывает с дамой в интимных обстоятельствах. Но она упрямо стремилась главенствовать, пока наконец мне не удалось немного развернуть мою русалку. Вышло, однако, не вполне удачно — упираясь длинными ногами в стену, теперь она лежала поперек меня, свесив голову вниз…
— Егор! — вдруг в ужасе закричала Люська. — Чья это борода торчит из-под дивана?
Глава 2
Программу нейтрализации похмелья я начал с того, что решил спуститься и выгулять пса. Ожидая лифта, я мстительно подумал: хорошо бы в нем оказался Павел Николаевич Романов. То-то была бы встреча! Но этого не случилось.
Степан был спокоен и поглядывал на меня уже как первый друг. Еще бы: всю ночь он продрых на моем диване в ногах, не давая мне пошевелиться. Мне снились кошмары, зато Люська, вытянув свои длинные ноги, безмятежно посапывала у стены. Скрючившись, как эмбрион, и каждую минуту опасаясь свалиться, я то и дело просыпался, пока наконец не рассвело.
Тогда я выполз на кухню, размял конечности и вымыл посуду, затем заварил чаю, выпил его с сигаретой и около семи тридцати позвал Степана пройтись.
На вахте ворковали голубок и горлица — Анна Петровна и ее супруг Борис Григорьевич, называемый ею БГ.
— Да это, кажется, — произнес он, — собачка из двадцать четвертой?
— Так точно, — ответил я. — Скотч-терьер принадлежит Сабине Георгиевне.
— Принадлежал, — горько поправил меня БГ. — Милая была женщина, интеллигентная во всех отношениях, Вам, Егор, вероятно, отдала пса ее дочь?
— Да, — кивнул я и шагнул к двери, пресекая дальнейшие расспросы.
— Понимаю, понимаю, — задумчиво проговорил БГ. — Очень благородно с вашей стороны.
— Им собака ни к чему, — прокомментировала Анна Петровна. — Они не из тех, кто усложняет себе жизнь.
— Почему ты так говоришь, детка? — встрепенулся Б Г.
— Разве я не вижу? — отрезала его жена. — Им и Сабина была ни к чему…
Я оставил сладкую парочку выяснять, почему Сабина Новак не пришлась ко двору собственному зятю, и вышел на улицу. Небо оказалось сплошь затянутым серой мутью, как в глухом ноябре. Мы со Степаном пробежались по установленному им маршруту, стараясь обходить кучи собачьих экскрементов, перемешанных с талым снегом и грязью. Я подивился вчерашнему своему везению — Степанова траектория представляла собой сплошное минное поле. Выход наш прошел без происшествий, и, довольные, мы возвратились домой.
Моя расторопная однокурсница уже приготовила нам завтрак, но сама есть не стала, лишь накачивалась кофе, потому что ее терзал тот же синдром.
— Как ты работать-то будешь? — посочувствовал я. — Кстати, кофе в этих случаях не помогает. Скорее наоборот.
— Ничего, — ответила она. — Стиви, мальчик, иди ко мне, пожалей бедную девушку.
Степан подошел и положил сырую башку на ее босую ногу в рваном шлепанце.
— Ты приедешь ко мне сегодня? — спросил я Люську.
— Не знаю, — ответила она, окинув меня туманным взором. — Я уже в форме. Мама будет волноваться.
— А вообще?
— Да надо бы, — сказала Люська. — Очень не люблю что-то делать наполовину.
— Приходи, — вдохновился я; — Да, кстати!
— Что?
— Скажи там — меня сегодня не будет. Я на задании. В ихнем бедламе никто проверять не станет.
— Хорошо.
Мы пожелали Степану не скучать и вместе покинули мою берлогу. Я посадил Люси в троллейбус, а сам отправился на рынок — купить Сабине каких-нибудь фруктов, а скотч-терьеру мяса, надеясь в обед забросить его домой, а заодно разведать обстановку в двадцать четвертой.
В больницу я попал гораздо раньше полудня, но мне удалось беспрепятственно проникнуть на второй этаж. Сабина была на процедурах, а меня затребовал к себе ее лечащий врач. Его подозрительность не рассеялась даже после того, как он окинул взором мой белый халат, больничные тапочки и выражавшую сугубую преданность физиономию.
— Вы в каких отношениях с Новак? — сразу перешел он к делу.
— В очень хороших, — вежливо ответил я.
— Кто вы ей? — Врач попытался отыскать в моем лице семейное сходство с Сабиной и, по-видимому, отыскал, так как голос его утратил дознавательную интонацию.
— Сосед, — разочаровал я его.
— У нее есть родственники?
— Да, но они… уехали. Сабина Георгиевна временно живет одна.
— Ладно, — вздохнул он. — Если так, мы еще подержим ее дня три-четыре.
Не нравится мне кардиограмма вашей Новак. В остальном все в норме, включая ногу. Когда возвращается ее родня?
— Через неделю. — За последние сутки врать я научился виртуозно.
— Отлично, — сказал доктор, — вот тогда и на выписку. Я назначу ей коротенький курс лечения, дней на пять. Если картина не изменится — переведем в кардиологию.
— Спасибо, — кивнул я. — Лекарства нужны?
— У нас все есть, — сухо сказал врач. — Если можно, обеспечьте ей питание — молочное, фрукты, соки.
— Хорошо.
— Все, — сказал доктор. — И прошу вас, напомните больной Новак, что ей предписан постельный режим. Она, может, и симпатичная женщина, но слишком уж резвая.
Больная Новак восседала на кровати и вдохновенно повествовала завороженным слушателям о том, как совершила круиз по Средиземноморью. Я вошел в момент описания экскурсии по Ватикану. Сабина умолкла и окинула меня недовольным взглядом.
— Впервые у меня нашлись слушатели, а вы, дорогой, на корню губите мой бенефис, — желчно заметила она. — Я ожидала вас вечером, Егор.
— Ничего, — сказал я, — у вас будет достаточно времени, чтобы развлечь аудиторию. Я побывал у вашего доктора.
— А, у этого привереды. — Сабина поправила подушки. — Тогда позвольте, я прилягу. Что же он сообщил вам? Вы были у моих?
— Давайте по порядку. — Я присел напротив, раздумывая, как бы поделикатнее сообщить Сабине Георгиевне, что она уже скончалась. — Доктор решил оставить вас тут еще на недельку, так как нашел у вас аритмию…
— Глупости! — воскликнула Сабина. — Она у меня всю жизнь.
— Не перебивайте меня. Ему виднее. За Степаном я пригляжу, он отлично у меня прижился; единственное — я прихвачу поводок и ошейник. Книги я вам принесу. Еду также. Повторяю, мы отлично ладим со Стивеном.
Она терпеливо слушала, однако глаза ее, внимательно следившие за выражением моего лица, постепенно утрачивали иронический блеск. Сейчас она была похожа скорее на ясновидящую.
— Так будет лучше, Сабиночка, — проникновенно ворковал я, касаясь ее руки и тайком пробуя нащупать пульс. — Я, со своей стороны…
— Что там случилось? — вдруг спросила Сабина, вырывая руку. —Чего вы пляшете вокруг меня, Егор? Вы заходили к Евгении?
— Нет. — Я разозлился до озноба. — У меня нет желания объяснять вашей дочери, что с вами случилось. И не я затеял всю эту авантюру. «Егор, не говорите никому, где я… мне страшно…» — передразнил я Сабину. — Вы сами поставили меня в такое идиотское положение.
— Поняла. Так сразу бы и сказали. Извините, я вела себя эгоистично. Я сейчас же позвоню и объяснюсь с ними.
— Нет! — завопил я.
— Почему? — изумилась Сабина. — Мне это не трудно, они привыкли к моим чудачествам. Знаете, Егор, я даже немного по ним соскучилась…
— Не нужно звонить, — твердо сказал я и добавил:
— Не волнуйтесь, с ними все в порядке.
Я понимал, что Сабина не из тех натур, которым серьезные вещи сообщают эзоповым языком, но тем не менее, набравши воздуху, буркнул:
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально. А почему вас это так волнует, Егор? — подозрительно спросила она.
— Я рад, что вы в добром здравии, Сабина Георгиевна… Однако не далее как вчера утром вас похоронили…
— Кто? — Она сузила глаза. — Каким это образом?
— Ваша семья.
— И где же, собственно, мой прах, так сказать, предали земле?
— В крематории.
— Так я и знала, — презрительно прокомментировала Сабина. — У них ума не хватило на что-нибудь другое. А ведь я им говорила… Впрочем, получив урну, можно отвезти ее на католическое кладбище в Браславе…
— Сабина! — застонал я.
Мы в упор посмотрели друг на друга.
— Что там происходит, черт возьми?
— Я не знаю.
— Так узнайте!
— Как? — воскликнул я шепотом. — Все соседи об этом только и толкуют.
Плетневы в трауре.
— Неужели это правда? — До нее наконец-то начал доходить смысл моего сообщения.
— Правда, — вздохнул я.
— Вот так история! — Меня привела в восхищение ее сардоническая ухмылка. — Я так боялась, что мне отрежут голову, а меня взяли и самым банальным образом сожгли. У вас найдется сигарета?
Мне невыносимо хотелось курить, но я опасался, что, если дам Сабине сигарету, это не пойдет на пользу ее аритмии. Она тут же прочла мои мысли.
— Спустимся в больничный двор. Там небольшой садик, — шепнула она. — На первом этаже мне выдадут на время прогулки куртку и кроссовки. Так все здесь делают. Возьмете Степанов ошейник, а я дам вам денег…
Сабина прихватила свой костыль, и я, сунув пакет с бананами, апельсинами и лимоном в тумбочку, повел ее по лестнице вниз. Там, в комнате, примыкающей к раздевалке, мы получили под расписку ее одежду. Сбрую Степана я спрятал в свою сумку.
В садике мы нашли свободную скамью и присели. Небо еще больше затянуло, было сыро, но, слава Богу, безветренно. Сабина тут же схватилась за сигарету.
— Может, вам нельзя? — робко предположил я, на что она резонно ответила:
— Теперь мне все можно! С минуту мы молча курили.
— Эх, — мстительно произнесла Сабина, — если бы я знала, что мне предстоит так бесславно умереть, я бы такой фейерверк устроила напоследок!..
— Вы думаете, это Павлушина идея? — перебил я Сабину.
— А чья же еще? Павел Николаевич всегда предпочитал выдавать желаемое за действительное. Я, конечно же, мешала его грандиозным планам… Кого же все-таки он кремировал вместо меня? Скажите, Егор, у нас в городе легко купить труп?
— В принципе, сейчас такое время, что все возможно… Но ведь мы запросто можем вывести вашего зятя на чистую воду. Прямо сейчас.
— Представляю его физиономию, когда я появлюсь на пороге, — усмехнулась она. — Нет, дорогой мой, этого никак не следует делать. Женечка сойдет с ума.
Как бы она, дурочка, ни была рабски привязана к своему мужу, ей, вероятно, было больно хоронить мать. Надеюсь, это так и было. Давайте лучше спокойно посмотрим, что он предпримет дальше. У меня есть еще несколько дней.
Она неожиданно легко поднялась, сбросила куртку, вывернула ее и на подкладке ногтем поддела какую-то нитку. Я не удивился, увидев в руках Сабины плотную пачку долларов.
— Лагерная школа, — сказала она. — Возьмите эти деньги и спрячьте у себя. Так как вы не сможете проникнуть в мою комнату, купите мне из них пару футболок, теплые носки, комнатные тапочки, полдюжины носовых платков и новый спортивный костюм пятидесятого размера. Все принесете вечером. Обменяйте сорок долларов на рубли и оставьте мне. Далее. Принесите книг. Возьмите деньги на еду… Да, и купите бутылочку вина, не сухого. Какой-нибудь там мадеры.
Копченую курицу и сыру. Торт «Делис».
— Зачем? — изумился я.
— У меня возникла мысль сегодня вечером вместе с моими однопалатницами устроить поминки. Отличный обычай.
— И кого же вы собираетесь поминать? — ехидно осведомился я.
— Делайте что ведено, — произнесла Сабина, застегивая куртку. — И вот что: купите Степану мяса. По утрам он привык получать хоть немного свежей говядины.
— Уже сделано.
— Прекрасно! — воскликнула Сабина. — А теперь идите. Да, Ежи!
— Что?
— Вы знаете, дорогой, убийца всегда унижает свою потенциальную жертву.
— Догадываюсь.
— Когда появляется примитивный ужас перед насилием, исчезает другой таинственный страх — перед самим бытием… Ладно, проводите меня. — Сабина зябко повела плечами под своей курткой и, грустно усмехнувшись, взяла меня под руку. — Всегда ненавидела это беспомощное бессилие в себе, — проговорила она. — И кого, спрашивается, я так боялась?
Мы возвратились в корпус, а уже через десять минут я несся по городу, скупая подряд все по Сабининому списку. Добравшись домой, я соорудил себе бутерброд, снова заварил крепкого чаю, и мы со Степаном перекусили, прежде чем выйти погулять.
Я заметил, что настроение у пса заметно упало. Пришлось объяснить ему ситуацию и заверить, что он непременно получит обратно свою хозяйку через несколько дней.
На улице сеялся дождь, и мне пришлось снова мыть страдальца. Затем для поднятия настроения я предложил ему кусок «Делиса», от которого Степан высокомерно отказался и ушел под кресло в комнату.
Я позвонил в прокуратуру и фальшивым голосом попросил позвать к телефону Людмилу Цимбалюк.
Степан был спокоен и поглядывал на меня уже как первый друг. Еще бы: всю ночь он продрых на моем диване в ногах, не давая мне пошевелиться. Мне снились кошмары, зато Люська, вытянув свои длинные ноги, безмятежно посапывала у стены. Скрючившись, как эмбрион, и каждую минуту опасаясь свалиться, я то и дело просыпался, пока наконец не рассвело.
Тогда я выполз на кухню, размял конечности и вымыл посуду, затем заварил чаю, выпил его с сигаретой и около семи тридцати позвал Степана пройтись.
На вахте ворковали голубок и горлица — Анна Петровна и ее супруг Борис Григорьевич, называемый ею БГ.
— Да это, кажется, — произнес он, — собачка из двадцать четвертой?
— Так точно, — ответил я. — Скотч-терьер принадлежит Сабине Георгиевне.
— Принадлежал, — горько поправил меня БГ. — Милая была женщина, интеллигентная во всех отношениях, Вам, Егор, вероятно, отдала пса ее дочь?
— Да, — кивнул я и шагнул к двери, пресекая дальнейшие расспросы.
— Понимаю, понимаю, — задумчиво проговорил БГ. — Очень благородно с вашей стороны.
— Им собака ни к чему, — прокомментировала Анна Петровна. — Они не из тех, кто усложняет себе жизнь.
— Почему ты так говоришь, детка? — встрепенулся Б Г.
— Разве я не вижу? — отрезала его жена. — Им и Сабина была ни к чему…
Я оставил сладкую парочку выяснять, почему Сабина Новак не пришлась ко двору собственному зятю, и вышел на улицу. Небо оказалось сплошь затянутым серой мутью, как в глухом ноябре. Мы со Степаном пробежались по установленному им маршруту, стараясь обходить кучи собачьих экскрементов, перемешанных с талым снегом и грязью. Я подивился вчерашнему своему везению — Степанова траектория представляла собой сплошное минное поле. Выход наш прошел без происшествий, и, довольные, мы возвратились домой.
Моя расторопная однокурсница уже приготовила нам завтрак, но сама есть не стала, лишь накачивалась кофе, потому что ее терзал тот же синдром.
— Как ты работать-то будешь? — посочувствовал я. — Кстати, кофе в этих случаях не помогает. Скорее наоборот.
— Ничего, — ответила она. — Стиви, мальчик, иди ко мне, пожалей бедную девушку.
Степан подошел и положил сырую башку на ее босую ногу в рваном шлепанце.
— Ты приедешь ко мне сегодня? — спросил я Люську.
— Не знаю, — ответила она, окинув меня туманным взором. — Я уже в форме. Мама будет волноваться.
— А вообще?
— Да надо бы, — сказала Люська. — Очень не люблю что-то делать наполовину.
— Приходи, — вдохновился я; — Да, кстати!
— Что?
— Скажи там — меня сегодня не будет. Я на задании. В ихнем бедламе никто проверять не станет.
— Хорошо.
Мы пожелали Степану не скучать и вместе покинули мою берлогу. Я посадил Люси в троллейбус, а сам отправился на рынок — купить Сабине каких-нибудь фруктов, а скотч-терьеру мяса, надеясь в обед забросить его домой, а заодно разведать обстановку в двадцать четвертой.
В больницу я попал гораздо раньше полудня, но мне удалось беспрепятственно проникнуть на второй этаж. Сабина была на процедурах, а меня затребовал к себе ее лечащий врач. Его подозрительность не рассеялась даже после того, как он окинул взором мой белый халат, больничные тапочки и выражавшую сугубую преданность физиономию.
— Вы в каких отношениях с Новак? — сразу перешел он к делу.
— В очень хороших, — вежливо ответил я.
— Кто вы ей? — Врач попытался отыскать в моем лице семейное сходство с Сабиной и, по-видимому, отыскал, так как голос его утратил дознавательную интонацию.
— Сосед, — разочаровал я его.
— У нее есть родственники?
— Да, но они… уехали. Сабина Георгиевна временно живет одна.
— Ладно, — вздохнул он. — Если так, мы еще подержим ее дня три-четыре.
Не нравится мне кардиограмма вашей Новак. В остальном все в норме, включая ногу. Когда возвращается ее родня?
— Через неделю. — За последние сутки врать я научился виртуозно.
— Отлично, — сказал доктор, — вот тогда и на выписку. Я назначу ей коротенький курс лечения, дней на пять. Если картина не изменится — переведем в кардиологию.
— Спасибо, — кивнул я. — Лекарства нужны?
— У нас все есть, — сухо сказал врач. — Если можно, обеспечьте ей питание — молочное, фрукты, соки.
— Хорошо.
— Все, — сказал доктор. — И прошу вас, напомните больной Новак, что ей предписан постельный режим. Она, может, и симпатичная женщина, но слишком уж резвая.
Больная Новак восседала на кровати и вдохновенно повествовала завороженным слушателям о том, как совершила круиз по Средиземноморью. Я вошел в момент описания экскурсии по Ватикану. Сабина умолкла и окинула меня недовольным взглядом.
— Впервые у меня нашлись слушатели, а вы, дорогой, на корню губите мой бенефис, — желчно заметила она. — Я ожидала вас вечером, Егор.
— Ничего, — сказал я, — у вас будет достаточно времени, чтобы развлечь аудиторию. Я побывал у вашего доктора.
— А, у этого привереды. — Сабина поправила подушки. — Тогда позвольте, я прилягу. Что же он сообщил вам? Вы были у моих?
— Давайте по порядку. — Я присел напротив, раздумывая, как бы поделикатнее сообщить Сабине Георгиевне, что она уже скончалась. — Доктор решил оставить вас тут еще на недельку, так как нашел у вас аритмию…
— Глупости! — воскликнула Сабина. — Она у меня всю жизнь.
— Не перебивайте меня. Ему виднее. За Степаном я пригляжу, он отлично у меня прижился; единственное — я прихвачу поводок и ошейник. Книги я вам принесу. Еду также. Повторяю, мы отлично ладим со Стивеном.
Она терпеливо слушала, однако глаза ее, внимательно следившие за выражением моего лица, постепенно утрачивали иронический блеск. Сейчас она была похожа скорее на ясновидящую.
— Так будет лучше, Сабиночка, — проникновенно ворковал я, касаясь ее руки и тайком пробуя нащупать пульс. — Я, со своей стороны…
— Что там случилось? — вдруг спросила Сабина, вырывая руку. —Чего вы пляшете вокруг меня, Егор? Вы заходили к Евгении?
— Нет. — Я разозлился до озноба. — У меня нет желания объяснять вашей дочери, что с вами случилось. И не я затеял всю эту авантюру. «Егор, не говорите никому, где я… мне страшно…» — передразнил я Сабину. — Вы сами поставили меня в такое идиотское положение.
— Поняла. Так сразу бы и сказали. Извините, я вела себя эгоистично. Я сейчас же позвоню и объяснюсь с ними.
— Нет! — завопил я.
— Почему? — изумилась Сабина. — Мне это не трудно, они привыкли к моим чудачествам. Знаете, Егор, я даже немного по ним соскучилась…
— Не нужно звонить, — твердо сказал я и добавил:
— Не волнуйтесь, с ними все в порядке.
Я понимал, что Сабина не из тех натур, которым серьезные вещи сообщают эзоповым языком, но тем не менее, набравши воздуху, буркнул:
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально. А почему вас это так волнует, Егор? — подозрительно спросила она.
— Я рад, что вы в добром здравии, Сабина Георгиевна… Однако не далее как вчера утром вас похоронили…
— Кто? — Она сузила глаза. — Каким это образом?
— Ваша семья.
— И где же, собственно, мой прах, так сказать, предали земле?
— В крематории.
— Так я и знала, — презрительно прокомментировала Сабина. — У них ума не хватило на что-нибудь другое. А ведь я им говорила… Впрочем, получив урну, можно отвезти ее на католическое кладбище в Браславе…
— Сабина! — застонал я.
Мы в упор посмотрели друг на друга.
— Что там происходит, черт возьми?
— Я не знаю.
— Так узнайте!
— Как? — воскликнул я шепотом. — Все соседи об этом только и толкуют.
Плетневы в трауре.
— Неужели это правда? — До нее наконец-то начал доходить смысл моего сообщения.
— Правда, — вздохнул я.
— Вот так история! — Меня привела в восхищение ее сардоническая ухмылка. — Я так боялась, что мне отрежут голову, а меня взяли и самым банальным образом сожгли. У вас найдется сигарета?
Мне невыносимо хотелось курить, но я опасался, что, если дам Сабине сигарету, это не пойдет на пользу ее аритмии. Она тут же прочла мои мысли.
— Спустимся в больничный двор. Там небольшой садик, — шепнула она. — На первом этаже мне выдадут на время прогулки куртку и кроссовки. Так все здесь делают. Возьмете Степанов ошейник, а я дам вам денег…
Сабина прихватила свой костыль, и я, сунув пакет с бананами, апельсинами и лимоном в тумбочку, повел ее по лестнице вниз. Там, в комнате, примыкающей к раздевалке, мы получили под расписку ее одежду. Сбрую Степана я спрятал в свою сумку.
В садике мы нашли свободную скамью и присели. Небо еще больше затянуло, было сыро, но, слава Богу, безветренно. Сабина тут же схватилась за сигарету.
— Может, вам нельзя? — робко предположил я, на что она резонно ответила:
— Теперь мне все можно! С минуту мы молча курили.
— Эх, — мстительно произнесла Сабина, — если бы я знала, что мне предстоит так бесславно умереть, я бы такой фейерверк устроила напоследок!..
— Вы думаете, это Павлушина идея? — перебил я Сабину.
— А чья же еще? Павел Николаевич всегда предпочитал выдавать желаемое за действительное. Я, конечно же, мешала его грандиозным планам… Кого же все-таки он кремировал вместо меня? Скажите, Егор, у нас в городе легко купить труп?
— В принципе, сейчас такое время, что все возможно… Но ведь мы запросто можем вывести вашего зятя на чистую воду. Прямо сейчас.
— Представляю его физиономию, когда я появлюсь на пороге, — усмехнулась она. — Нет, дорогой мой, этого никак не следует делать. Женечка сойдет с ума.
Как бы она, дурочка, ни была рабски привязана к своему мужу, ей, вероятно, было больно хоронить мать. Надеюсь, это так и было. Давайте лучше спокойно посмотрим, что он предпримет дальше. У меня есть еще несколько дней.
Она неожиданно легко поднялась, сбросила куртку, вывернула ее и на подкладке ногтем поддела какую-то нитку. Я не удивился, увидев в руках Сабины плотную пачку долларов.
— Лагерная школа, — сказала она. — Возьмите эти деньги и спрячьте у себя. Так как вы не сможете проникнуть в мою комнату, купите мне из них пару футболок, теплые носки, комнатные тапочки, полдюжины носовых платков и новый спортивный костюм пятидесятого размера. Все принесете вечером. Обменяйте сорок долларов на рубли и оставьте мне. Далее. Принесите книг. Возьмите деньги на еду… Да, и купите бутылочку вина, не сухого. Какой-нибудь там мадеры.
Копченую курицу и сыру. Торт «Делис».
— Зачем? — изумился я.
— У меня возникла мысль сегодня вечером вместе с моими однопалатницами устроить поминки. Отличный обычай.
— И кого же вы собираетесь поминать? — ехидно осведомился я.
— Делайте что ведено, — произнесла Сабина, застегивая куртку. — И вот что: купите Степану мяса. По утрам он привык получать хоть немного свежей говядины.
— Уже сделано.
— Прекрасно! — воскликнула Сабина. — А теперь идите. Да, Ежи!
— Что?
— Вы знаете, дорогой, убийца всегда унижает свою потенциальную жертву.
— Догадываюсь.
— Когда появляется примитивный ужас перед насилием, исчезает другой таинственный страх — перед самим бытием… Ладно, проводите меня. — Сабина зябко повела плечами под своей курткой и, грустно усмехнувшись, взяла меня под руку. — Всегда ненавидела это беспомощное бессилие в себе, — проговорила она. — И кого, спрашивается, я так боялась?
Мы возвратились в корпус, а уже через десять минут я несся по городу, скупая подряд все по Сабининому списку. Добравшись домой, я соорудил себе бутерброд, снова заварил крепкого чаю, и мы со Степаном перекусили, прежде чем выйти погулять.
Я заметил, что настроение у пса заметно упало. Пришлось объяснить ему ситуацию и заверить, что он непременно получит обратно свою хозяйку через несколько дней.
На улице сеялся дождь, и мне пришлось снова мыть страдальца. Затем для поднятия настроения я предложил ему кусок «Делиса», от которого Степан высокомерно отказался и ушел под кресло в комнату.
Я позвонил в прокуратуру и фальшивым голосом попросил позвать к телефону Людмилу Цимбалюк.