Страница:
Эти люди, теперь окружившие Екатерину, с пятерней пожалованных в графы братьев Орловых во главе, и спешили пожинать плоды «великого происшествия», как они называли июньское дело. Это были, по выражению иностранцев, все закоренелые русаки, поражавшие недостатком образования и в этом отношении стоявшие ниже дельцов елизаветинского времени Паниных, Шуваловых, Воронцовых. Привыкнув еще во время конспирации обращаться с Екатериной запросто, они не хотели отстать от этой привычки и после переворота. В минуту смерти императрицы Елизаветы гвардейский капитан муж княгини Дашковой прислал сказать Екатерине: «Прикажи, мы тебя возведем на престол». Теперь эти люди готовы были сказать ей: «Мы тебя возвели на престол, так ты наша». Они не довольствовались полученными наградами, тем, что Екатерина раздала им до 18 тыс. душ крестьян и до 200 тыс. руб. (не менее 1 млн на наши деньги) единовременных дач, не считая пожизненных пенсий. Они осаждали императрицу, навязывали ей свои мнения и интересы, иногда прямо просили денег. В разговоре с послом Бретейлем она сравнивала себя с зайцем, которого поднимают и гонят, что есть мочи, так донимают ее со всех сторон представлениями, не всегда разумными и честными. Екатерине приходилось ладить с этими людьми. Это было неприятно и неопрятно, но не особенно мудрено. Она пустила в ход свои обычные средства, неподражаемое умение терпеливо выслушивать и ласково отвечать, найтись в затруднительном случае. В записках княгини Дашковой встречаем образчик искусства, с каким императрица пользовалась этими средствами. На четвертый день после переворота, когда обе дамы беседовали вдвоем, врывается к ним генерал-поручик И.И. Бецкой и, упав на колени, чуть не со слезами умоляет Екатерину сказать, кому она считает себя обязанной престолом. «Богу и избранию моих подданных», — отвечает Екатерина. «Так я не стою этого знака отличия», — восклицает Бецкой и хочет снять с себя александровскую ленту. «Что это значит?» — спрашивает Екатерина. «Я несчастнейший из смертных, если ваше величество не признаете меня единственным виновником вашего воцарения! Не я ли подбивал к этому гвардейцев? Не я ли бросал деньги в народ?» Сначала смущенная Екатерина скоро нашлась и сказала: «Я признаю, сколь многим я вам обязана, и так как я вам обязана короной, то кому, как не вам, поручить приготовление короны и всего, что я надену во время коронации? Отдаю в ваше распоряжение всех ювелиров империи». Бецкой вне себя от восторга раскланялся с дамами, которые долго не могли нахохотаться. Екатерине нужно было немного времени и терпения, чтобы ее сторонники успели образумиться и стали к ней в подобающие отношения. Гораздо труднее было оправдать новое правительство в глазах народа. Екатерина плохо знала положение этого народа до воцарения и имела очень мало средств узнать его: русский двор при Елизавете стоял слишком далеко от России не только географически, но еще более нравственно. Вступив на престол, Екатерина скоро поняла, что там совсем неблагополучно: она замечала «признаки великого роптания на образ правления прошедших последних годов»; заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи. В 1763 г. в народе распространился подложный указ Екатерины, проникнутый сильным раздражением против дворянства, «пренебрегающего божий закон и государственные права, изринувшего и из России вон выгнавшего правду». Далекие от столицы глубокие народные массы не испытывали на себе личного обаяния императрицы, довольствуясь темными слухами да простым фактом, какой можно было выразуметь из всенародных манифестов: был император Петр III, но жена — императрица свергнула его и посадила в тюрьму, где он скоро умер. Эти массы, давно находившиеся в состоянии брожения, можно было успокоить только ощутительными для всех мерами справедливости и общей пользы.
Ее программа
Внешняя политика
Очередные задачи
Миролюбие Екатерины
Граф Панин Н.И. и его система
Невыгоды союза с Пруссией
Война с Турцией
Ее программа
Так Екатерина революционным захватом власти затянула сложный узел разнообразных интересов и ожиданий, указывавших ей направления деятельности. Чтобы сгладить впечатление захвата, Екатерине надобно было стать популярной в широких кругах народа, действуя наперекор предшественнику, поправляя, что было им испорчено. Предшественник ее оскорбил национальное чувство, презирая все русское, выдав Россию головой ее врагу; Екатерина обязана была действовать усиленно в национальном духе, восстановить попранную честь народа. Прежнее правительство вооружило против себя всех своим бесцельным произволом; новое разумно-либеральными мерами должно было упрочить законность в управлении, что и было обещано в июльском манифесте. Но Екатерина была возведена на престол дворянской гвардией, а дворянство не довольствовалось законом о вольности дворянской, требовало расширения и укрепления своих прав как господствующего сословия. Гвардейско-дворянский голос был, разумеется, самым внушительным для верховной власти, сделанной движением 28 июня. Так популярная деятельность нового правительства должна была одновременно следовать направлению национальному, либеральному и сословно-дворянскому. Легко заметить, что эта тройственная задача страдала несогласимым внутренним противоречием. После закона 18 февраля дворянство стало поперек всех народных интересов и даже преобразовательных потребностей государства.
Деятельность правительства в духе этого сословия не могла быть ни либеральна, ни национальна, т.е. не могла быть популярна. Притом либеральные реформы в духе идей века не могли найти в органах правительства, в служащем классе достаточно ни подготовленных, ни сочувственных проводников и исполнителей: так чужды были эти идеи всем преданиям, понятиям и привычкам русского управления. По соображениям ли гибкой мысли, или по указаниям опыта и наблюдения Екатерина нашла выход из неудобств своей программы. Не будучи в состоянии согласить противоречивые задачи и не решаясь пожертвовать которой-либо в пользу остальных, она разделила их, каждую проводила в особой сфере правительственной деятельности. Национальные интересы и чувства получили широкий размах во внешней политике, которой дан был полный ход. Предпринята была широкая реформа областного управления и суда по планам тогдашних передовых публицистов Западной Европы, но главным образом с туземной целью занять праздное дворянство и укрепить его положение в государстве и обществе. Отведена была своя область и либеральным идеям века: на них строилась проектированная система законодательства; они проводились как принципы в отдельных узаконениях, вводились в ежедневный оборот мнений, допускались, как украшение правительственного делопроизводства и общественной жизни, проводились в частных беседах императрицы, в великосветских гостиных, в литературе и даже в школе как образовательное средство. Но деловое содержание текущего законодательства закрепляло туземные факты, сложившиеся еще до Екатерины, или осуществляло желания, заявленные преимущественно тем же дворянством, — факты и желания, совершенно чуждые распространяемым идеям. Тройственная задача развилась в такую практическую программу: строго национальная, смело патриотическая внешняя политика, благодушно-либеральные, возможно гуманные приемы управления, сложные и стройные областные учреждения с участием трех сословий, салонная, литературная и педагогическая пропаганда просветительных идей времени и осторожно, но последовательно консервативное законодательство с особенным вниманием к интересам одного сословия. Основную мысль программы можно выразить так: попустительное распространение идей века и законодательное закрепление фактов места.
Деятельность правительства в духе этого сословия не могла быть ни либеральна, ни национальна, т.е. не могла быть популярна. Притом либеральные реформы в духе идей века не могли найти в органах правительства, в служащем классе достаточно ни подготовленных, ни сочувственных проводников и исполнителей: так чужды были эти идеи всем преданиям, понятиям и привычкам русского управления. По соображениям ли гибкой мысли, или по указаниям опыта и наблюдения Екатерина нашла выход из неудобств своей программы. Не будучи в состоянии согласить противоречивые задачи и не решаясь пожертвовать которой-либо в пользу остальных, она разделила их, каждую проводила в особой сфере правительственной деятельности. Национальные интересы и чувства получили широкий размах во внешней политике, которой дан был полный ход. Предпринята была широкая реформа областного управления и суда по планам тогдашних передовых публицистов Западной Европы, но главным образом с туземной целью занять праздное дворянство и укрепить его положение в государстве и обществе. Отведена была своя область и либеральным идеям века: на них строилась проектированная система законодательства; они проводились как принципы в отдельных узаконениях, вводились в ежедневный оборот мнений, допускались, как украшение правительственного делопроизводства и общественной жизни, проводились в частных беседах императрицы, в великосветских гостиных, в литературе и даже в школе как образовательное средство. Но деловое содержание текущего законодательства закрепляло туземные факты, сложившиеся еще до Екатерины, или осуществляло желания, заявленные преимущественно тем же дворянством, — факты и желания, совершенно чуждые распространяемым идеям. Тройственная задача развилась в такую практическую программу: строго национальная, смело патриотическая внешняя политика, благодушно-либеральные, возможно гуманные приемы управления, сложные и стройные областные учреждения с участием трех сословий, салонная, литературная и педагогическая пропаганда просветительных идей времени и осторожно, но последовательно консервативное законодательство с особенным вниманием к интересам одного сословия. Основную мысль программы можно выразить так: попустительное распространение идей века и законодательное закрепление фактов места.
Внешняя политика
Теперь сделаем обзор исполнения этой программы и начнем с внешней политики. Я не буду пересказывать событий, вам достаточно известных, международных отношений России в ту эпоху, войн, сражений, мирных договоров, а только сведу концы с началами, сопоставлю планы, какие задумывал и проводил русский кабинет, с добытыми результатами.
Очередные задачи
Внешняя политика — самая блестящая сторона государственной деятельности Екатерины, произведшая наиболее сильное впечатление на современников и ближайшее потомство. Когда хотят сказать самое лучшее, что можно сказать об этом царствовании, говорят о победоносных войнах с Турцией, о польских разделах, о повелительном голосе Екатерины в международных отношениях Европы. С другой стороны, внешняя политика была поприщем, на котором Екатерина всего удобнее могла завоевать народное расположение: здесь разрешались вопросы, понятные и сочувственные всему народу; поляк и татарин были для тогдашней Руси самые популярные недруги. Наконец, здесь не нужно было ни придумывать программы, ни искать возбуждений: задачи были готовы, прямо поставлены вековыми указаниями истории и настойчивее других требовали разрешения. Потому наибольшее внимание императрицы было обращено в эту сторону. После Ништадтского мира, когда Россия твердой ногой стала на Балтийском море, на очереди оставались два вопроса внешней политики, один территориальный, другой национальный. Первый состоял в том, чтобы продвинуть южную границу государства до его естественных пределов, до северной береговой линии Черного моря с Крымом и Азовским морем и до Кавказского хребта. Это восточный вопрос в тогдашней исторической своей постановке. Потом предстояло довершить политическое объединение русской народности, воссоединив с Россией оторванную от нее западную часть. Это вопрос западнорусский. По самому существу своему оба вопроса имели местное значение, возникли исторически из взаимных отношений соседних государств, притом не имели никакой исторической связи между собою. Потому для успешного их решения их следовало локализовать и разделить, т.е. разрешать без стороннего вмешательства, без участия третьих, и разрешать не оба вместе, а тот и другой порознь. Но сплетение международных отношений и неумелость или заносчивость дельцов дали ходу дел иное направление.
Миролюбие Екатерины
В первое время по воцарении Екатерина, слишком озабоченная упрочением своего шаткого положения, совсем не желала каких-либо осложнений в Европе и разделяла общую жажду покоя. Семилетняя война была на исходе; все участники ее крайне утомились и жестоко истратились. Екатерина не отступилась от мира с Пруссией, заключенного Петром III, отозвала свои войска из завоеванных ими прусских областей, прекратила приготовления к войне с Данией. Первое ознакомление с положением дел в империи также располагало Екатерину вести себя смирно. При вступлении ее на престол русская армия в Пруссии восьмой месяц не получала жалованья. На штатс-конторе числилось 17 млн долгу, не исполненных казной уплат, на один миллион больше годовой суммы государственных доходов, какую знал Сенат. Ежегодный дефицит в Семилетнюю войну дошел до 7 млн. Русский кредит пал: императрица Елизавета искала в Голландии занять 2 млн руб., и охотников на этот заем не оказалось. Флот, по словам Екатерины, был в упущении, армия в расстройке, крепости развалились. Несколько позднее, в 1765 г., Екатерина произвела смотр Балтийскому флоту. Любимое детище Петра Великого предстало перед ней жалким сиротой: корабли наезжали друг на друга, ломали снасти, линейные никак не могли выстроиться в линию, при стрельбе не попадали в цель. Екатерина писала, что это суда для ловли сельдей, а не военный флот, и признала, что у нас без меры много кораблей и на них людей, но нет ни флота, ни моряков? Откровенно и болтливо признавалась она в 1762 г. послу совсем не дружественной Франции, что ей нужно не менее пяти лет мира, чтобы привести свои дела в порядок, а пока она со всеми государями Европы ведет себя, как искусная кокетка. Но она ошиблась в своих кавалерах.
Граф Панин Н.И. и его система
Польские дела свели Екатерину до срока с пути невмешательства. Ждали скорой смерти польского короля Августа III. Возникал обычно мутивший соседей Польши вопрос о новых королевских выборах. Для России было все равно, кто будет ангажирован на придуманную польской историей мольеровскую роль короля республики: по состоянию Речи Посполитой король, враждебный России, был для нее безвреден, дружественный — бесполезен; при том и другом ей одинаково приходилось добиваться своего подкупом и оружием. Но у Екатерины был кандидат, которого она хотела провести во что бы то ни стало. Это был Станислав Понятовский, фат, рожденный для будуара, а не для какого-либо престола: шага не мог ступить без красивого словца и глупого поступка. Можно подозревать две главные причины настойчивости Екатерины: 1. Станислав оставил Екатерине очень приятные по себе воспоминания в бытность свою в Петербурге еще при императрице Елизавете. 2. Кандидатурой Станислава Екатерина доставляла себе немалое удовольствие вынудить у Фридриха II письмо с признанием, что присланные ему астраханские арбузы для него бесконечно дорого получить от руки, раздающей короны. Причины, какие выставлялись открыто, не более уважительны.
Эта кандидатура повлекла за собою вереницу соблазнов и затруднений. Прежде всего нужно было заготовить сотни тысяч червонных на подкуп торговавших отечеством польских магнатов с примасом, набольшим архиереем во главе, потом поставить на польской границе 30 тыс. русского войска да держать наготове еще 50 тыс. для поддержания свободы и независимости республики; наконец, пришлось круто поворотить весь курс внешней политики. До тех пор Россия держалась союза с Австрией, к которой в Семилетнюю войну присоединилась Франция. В первое время по воцарении, еще плохо понимая дела, Екатерина спрашивала мнения своих советников о мире с Пруссией, заключенном при Петре III. Советники не признали этого мира полезным для России и высказались за возобновление союза с Австрией. За это стоял и старый приятель Екатерины, возвращенный ею из ссылки, А.П. Бестужев-Рюмин, мнение которого она тогда особенно ценила. Чуть какое затруднение в делах — к нему идет собственноручная записочка: «Батюшка, Алексей Петрович! Пожалуй, помогай советами». Но около него стал дипломат помоложе его, ученик и противник его системы граф Н.И. Панин, воспитатель великого князя Павла. Он был не только за мир, но прямо за союз с Фридрихом, доказывая, что без его содействия ничего не добиться в Польше. Екатерина некоторое время крепилась: не хотелось ей продолжать ненавистную политику своего предшественника, быть союзницей короля, которого она в июльском манифесте всенародно обозвала злодеем России, но Панин одолел и надолго стал ближайшим сотрудником Екатерины во внешней политике.
В это время Екатерина крепко веровала в дипломатические таланты Панина, но потом иногда не соглашалась с его мнениями, бывала недовольна его медлительным умом и нерешительным характером, но пользовалась им, как гибким истолкователем ее видов. Союзный договор с Пруссией был подписан 31 марта 1764 г., когда в Польше по смерти короля Августа III шла избирательная агитация. Но этот союз только входил составной частью в задуманную сложную систему международных отношений. Панин был дипломат нового склада, непохожий на Бестужева. Много лет стоя на трудном посту посла в Стокгольме, он приобрел познания и навык в дипломатических делах, но с умом не соединял трудолюбия своего учителя. По смерти его Екатерина жаловалась, что довольно помучилась с ним, как с лентяем, в первую турецкую войну. После работящего и практичного до цинизма Бестужева, дипломата мелочных средств и ближайших целей, Панин выступил в дипломатии провозвестником идей, принципов и как досужий мыслитель любил при нерешительном образе действий широко задуманные, смелые и сложные планы, но не любил изучать подробности их исполнения и условия их исполнимости. Это был дипломат-белоручка, и так как его широкие планы строились на призраке мира и любви между европейскими державами, то при своем дипломатическом сибаритстве он был еще и дипломат-идиллик, чувствительный и мечтательный до маниловщины. Панин и стал проводником небывалой в Европе международной комбинации. Впрочем, не ему принадлежала первая мысль о ней. В 1764 г., незадолго до трактата 31 марта, русский посол в Копенгагене Корф представил императрице заявление, нельзя ли на севере образовать сильный союз держав, который можно было бы противопоставить южному, австро-франко-испанскому. Панин живо воспринял и разработал эту мысль. По его проекту северные некатолические государства, впрочем со включением и католической Польши, соединялись для взаимной поддержки, для защиты слабых сильными. Боевое назначение, прямое противодействие южному союзу лежало на главах северного союза, «активных» его членах, на России, Пруссии и Англии; от государств второстепенных, от «пассивных» членов, каковы Швеция, Дания, Польша, Саксония и другие мелкие государства, имевшие присоединиться к союзу, требовалось только, чтобы они при столкновениях обоих союзов не приставали к южному, оставались нейтральными. Это и была нашумевшая в свое время северная система. Легко заметить ее неудобства. Трудно было действовать вместе и дружно государствам, столь разнообразно устроенным, как самодержавная Россия, конституционно-аристократическая Англия, солдатски-монархическая Пруссия и республикански-анархическая Польша. Кроме того, у членов союза было слишком мало общих интересов: Англии не было дела до европейского континента помимо ее торговых и колониальных отношений; Пруссия вовсе не была расположена защищать Саксонию, тянувшую к Австрии, даже хотела захватить ее, как захватила Силезию. Куча пассивных членов союза, опекаемых Англией, Россией и Пруссией, — дипломатическая телега, запряженная щукой, лебедем и раком Фридрих II встретил план Панина раздраженными или насмешливыми возражениями, твердил, что для него довольно русского союза, при котором он никого не боится, его никто не тронет и других союзников ему не нужно. Фидрих вообще был невысокого мнения о своем русском стороннике и писал, что у Панина нет верных представлений ни об интересах, ни о политике, ни о степени могущества европейских государей. Панин не мог переубедить короля, Англия также уклонилась от союза, и северная система не облеклась ни в какой международный акт (умерла еще до рождения, не родившись), оставшись простой тенденцией русского кабинета, одним из тех простодушно-русских дипломатических планов, о которых настоящие дипломаты говорят со снисходительной улыбкой.
Эта кандидатура повлекла за собою вереницу соблазнов и затруднений. Прежде всего нужно было заготовить сотни тысяч червонных на подкуп торговавших отечеством польских магнатов с примасом, набольшим архиереем во главе, потом поставить на польской границе 30 тыс. русского войска да держать наготове еще 50 тыс. для поддержания свободы и независимости республики; наконец, пришлось круто поворотить весь курс внешней политики. До тех пор Россия держалась союза с Австрией, к которой в Семилетнюю войну присоединилась Франция. В первое время по воцарении, еще плохо понимая дела, Екатерина спрашивала мнения своих советников о мире с Пруссией, заключенном при Петре III. Советники не признали этого мира полезным для России и высказались за возобновление союза с Австрией. За это стоял и старый приятель Екатерины, возвращенный ею из ссылки, А.П. Бестужев-Рюмин, мнение которого она тогда особенно ценила. Чуть какое затруднение в делах — к нему идет собственноручная записочка: «Батюшка, Алексей Петрович! Пожалуй, помогай советами». Но около него стал дипломат помоложе его, ученик и противник его системы граф Н.И. Панин, воспитатель великого князя Павла. Он был не только за мир, но прямо за союз с Фридрихом, доказывая, что без его содействия ничего не добиться в Польше. Екатерина некоторое время крепилась: не хотелось ей продолжать ненавистную политику своего предшественника, быть союзницей короля, которого она в июльском манифесте всенародно обозвала злодеем России, но Панин одолел и надолго стал ближайшим сотрудником Екатерины во внешней политике.
В это время Екатерина крепко веровала в дипломатические таланты Панина, но потом иногда не соглашалась с его мнениями, бывала недовольна его медлительным умом и нерешительным характером, но пользовалась им, как гибким истолкователем ее видов. Союзный договор с Пруссией был подписан 31 марта 1764 г., когда в Польше по смерти короля Августа III шла избирательная агитация. Но этот союз только входил составной частью в задуманную сложную систему международных отношений. Панин был дипломат нового склада, непохожий на Бестужева. Много лет стоя на трудном посту посла в Стокгольме, он приобрел познания и навык в дипломатических делах, но с умом не соединял трудолюбия своего учителя. По смерти его Екатерина жаловалась, что довольно помучилась с ним, как с лентяем, в первую турецкую войну. После работящего и практичного до цинизма Бестужева, дипломата мелочных средств и ближайших целей, Панин выступил в дипломатии провозвестником идей, принципов и как досужий мыслитель любил при нерешительном образе действий широко задуманные, смелые и сложные планы, но не любил изучать подробности их исполнения и условия их исполнимости. Это был дипломат-белоручка, и так как его широкие планы строились на призраке мира и любви между европейскими державами, то при своем дипломатическом сибаритстве он был еще и дипломат-идиллик, чувствительный и мечтательный до маниловщины. Панин и стал проводником небывалой в Европе международной комбинации. Впрочем, не ему принадлежала первая мысль о ней. В 1764 г., незадолго до трактата 31 марта, русский посол в Копенгагене Корф представил императрице заявление, нельзя ли на севере образовать сильный союз держав, который можно было бы противопоставить южному, австро-франко-испанскому. Панин живо воспринял и разработал эту мысль. По его проекту северные некатолические государства, впрочем со включением и католической Польши, соединялись для взаимной поддержки, для защиты слабых сильными. Боевое назначение, прямое противодействие южному союзу лежало на главах северного союза, «активных» его членах, на России, Пруссии и Англии; от государств второстепенных, от «пассивных» членов, каковы Швеция, Дания, Польша, Саксония и другие мелкие государства, имевшие присоединиться к союзу, требовалось только, чтобы они при столкновениях обоих союзов не приставали к южному, оставались нейтральными. Это и была нашумевшая в свое время северная система. Легко заметить ее неудобства. Трудно было действовать вместе и дружно государствам, столь разнообразно устроенным, как самодержавная Россия, конституционно-аристократическая Англия, солдатски-монархическая Пруссия и республикански-анархическая Польша. Кроме того, у членов союза было слишком мало общих интересов: Англии не было дела до европейского континента помимо ее торговых и колониальных отношений; Пруссия вовсе не была расположена защищать Саксонию, тянувшую к Австрии, даже хотела захватить ее, как захватила Силезию. Куча пассивных членов союза, опекаемых Англией, Россией и Пруссией, — дипломатическая телега, запряженная щукой, лебедем и раком Фридрих II встретил план Панина раздраженными или насмешливыми возражениями, твердил, что для него довольно русского союза, при котором он никого не боится, его никто не тронет и других союзников ему не нужно. Фидрих вообще был невысокого мнения о своем русском стороннике и писал, что у Панина нет верных представлений ни об интересах, ни о политике, ни о степени могущества европейских государей. Панин не мог переубедить короля, Англия также уклонилась от союза, и северная система не облеклась ни в какой международный акт (умерла еще до рождения, не родившись), оставшись простой тенденцией русского кабинета, одним из тех простодушно-русских дипломатических планов, о которых настоящие дипломаты говорят со снисходительной улыбкой.
Невыгоды союза с Пруссией
Договор 31 марта не был столь бесплоден и вызвал разносторонние следствия, невыгодные для России. Прежде всего он был ненужен России. Главные его условия состояли во взаимном обеспечении владений и в обоюдном обязательстве не допускать никаких перемен в польской конституции, а также добиваться возвращения диссидентам их прежних прав или по меньшей мере свободы от притеснений. Но после Семилетней войны Фридрих по всем этим пунктам был или бесполезен России, или и при союзе вредил под рукой ее интересам не меньше, чем мог бы вредить без союза. Одинокий и беспомощный, он больше всего боялся разрыва с Россией, занемог даже новой болезнью — войнобоязнью и не мог забыть посещения Берлина в 1760 г. казаками и калмыками, сам признавался потом, что ему долго и часто снились эти гости. Притом этот союз, целью которого было облегчить России ее задачи в Польше, только еще более затруднял их. Россия опиралась там на патриотическую партию князей Чарторыйских, стремившихся вместе с новым королем вывести свое отечество из анархии путем реформ, замены сеймового liberum veto большинством голосов, установления наследственной монархии, отмены права конфедераций и т.п. Сам Панин не был против реформ и находил слишком жестоким мешать полякам выйти из варварства, лаская свое честолюбие мечтой прослыть восстановителем Польши. Эти реформы не были опасны для России; ей было даже выгодно, чтобы Польша несколько окрепла и стала полезной союзницей в борьбе с общим врагом, Турцией. Но Фридрих и слышать не хотел о пробуждении Польши от политической летаргии, по его выражению, и толкнул Екатерину на договор с Польшей (13 февраля 1768 г.), по которому Россия гарантировала неприкосновенность польской конституции, обязалась не допускать в ней никаких перемен. Так прусский союз заставил Екатерину оттолкнуть от себя преобразовательную партию Чарторыйских, важную опору русской политики в Польше. Тот же союз вооружал против России покинутую ею давнюю союзницу Австрию, а Австрия, с одной стороны, вместе с Францией подстрекнула против России Турцию (1768 г.), а с другой — забила европейскую тревогу: односторонняя русская гарантия грозит-де независимости и существованию Польши, интересам соседних с нею держав и всей политической системе Европы. Из Вены Фридриха пригласили сообща предложить Польше и австро-прусское ручательство за ее конституцию в дополнение к русскому. Единичная гарантия заменялась коллективной, и республика становилась под тройственный протекторат соседних держав. Фридрих охотно откликнулся на призыв, почуяв добычу и благоприятное расположение карт: раздел влияния в Польше можно было положить в основу раздела территории, а союз с Россией превратить в средство ей противодействовать. Недаром император Иосиф II вынес из свидания с Фридрихом по поводу этой венской комбинации (1769 г.) впечатление, выразившееся в его отзыве о короле: «Это гений, говорит он чудесно, но в каждом слове его сказывается плут». Пугая Австрию Россией, Россию Австрией, а ту и другую Францией в случае их союза, он передергивал бестолково запутавшиеся отношения европейских кабинетов, восполняя недостаток силы бесстыдством, смущавшим даже дипломатическую совесть того века. Опираясь на союз с Россией, он затянул в один узел русско-польское и русско-турецкое дело и оба дела вывел из сферы русской политики, сделав их европейскими вопросами, чем отнял у русской политики средства разрешить их исторически правильно — раздельно и без стороннего участия.
Таковы были неудобства и затруднения, созданные для России северной системой и прусским союзом. Этой системой Екатерина выходила на путь политики мечтаний, ставила себе слишком далекие от текущих нужд, даже недостижимые цели, а этим союзом подчиняла себя чужой политике; наконец, эта система и этот союз вместе затрудняли достижение прямых и ближайших целей, какие указывала история. Достаточно беглого обзора хода и приемов внешней политики в изучаемое царствование, чтобы видеть действие этих ее недостатков на разрешение обеих очередных задач.
Таковы были неудобства и затруднения, созданные для России северной системой и прусским союзом. Этой системой Екатерина выходила на путь политики мечтаний, ставила себе слишком далекие от текущих нужд, даже недостижимые цели, а этим союзом подчиняла себя чужой политике; наконец, эта система и этот союз вместе затрудняли достижение прямых и ближайших целей, какие указывала история. Достаточно беглого обзора хода и приемов внешней политики в изучаемое царствование, чтобы видеть действие этих ее недостатков на разрешение обеих очередных задач.
Война с Турцией
Начнем с восточного вопроса. На нем особенно ярко отразился недостаток политического глазомера, наклонность смотреть поверх ближайших целей, не соображая наличных средств. Вопрос состоял в том, чтобы продвинуть территорию государства на юге до естественных ее пределов, до морей Черного и Азовского, и ни в чем более он не состоял в то время. Но такая цель казалась слишком скромна: пустынные степи, крымские татары — это завоевания, которые не окупят потраченного на них пороха. Вольтер шутя писал Екатерине, что ее война с Турцией легко может кончиться превращением Константинополя в столицу Российской империи. Эпистолярная любезность совпала с серьезными промыслами в Петербурге и прозвучала как бы пророчеством. Турецкая война была проверочным испытанием для Екатерины. В шесть лет императрица успела широко взмахнуть крыльями, показать свой полет Европе делами в Польше, дома — созывом представительной комиссии 1767 г. Ее имя уже обволакивалось светлой дымкой величия. Опуститься на землю и пойти, как ходят обыкновенные государи, значило для Екатерины допустить, чтобы сияние рассыпалось болотными огоньками; тогда все зависти и злости, пришибленные ее успехами, поднимутся и бог знает, что может последовать. В таком приподнятом настроении встречала Екатерина турецкую войну, к которой совсем не была приготовлена. Унывать было нельзя. «Пойдем бодро вперед — поговорка, с которой я проводила одинаково и хорошие и худые годы, и вот прожила целых сорок лет, и что значит настоящая беда перед прошлыми?» — так писала Екатерина своей заграничной знакомой в самом начале военных действий — и начале, не совсем удачном.