Страница:
— Теперь понятно, зачем он работал граблями! — сообразил Леша. — Хотел уничтожить следы кресла-каталки. Когда мы перенесли Павла Сергеевича в сторожку, убийца взял кресло из портика, чтобы вывезти тело. Борис был грузным, поэтому от кресла остались глубокие колеи. Увидев их, любой догадался бы, что оттуда везли что-то тяжелое.
— А зачем убийца отвез труп в подвал? — спросил Генрих. — Ведь там его рано или поздно нашли бы…
— Наверное, сначала он хотел бросить его в озеро, но по высокой лестнице с тяжелым креслом не спустишься, а по дороге в объезд — слишком далеко. К тому же убийца знал, что мы не спим и в любую минуту можем выскочить из сторожки. Поэтому, наткнувшись в кармане Бориса на ключ от подвала, он решил временно спрятать труп там, а окончательно отделаться от него на следующую ночь, когда будет поспокойнее.
— Но на главный вопрос мы так и не ответили, — сказал Прошка. — Кто он, этот убийца?
— Одно могу утверждать наверняка: не Замухрышка, — решительно заявила я. — Он ни за что не справился бы с Борисом даже при помощи удавки. И уж тем более не сумел бы взвалить такую громадину на инвалидное кресло.
— Наталья и Лариса тоже исключаются, — добавил Генрих. — Даже если забыть об их принадлежности к слабому полу, они сделали все, чтобы спасти Бориса от убийцы.
— И Павел Сергеевич не убийца, — сказал Леша. — Он уж никак не мог избавиться от трупа после того, как мы унесли его, раненного, в сторожку.
— Остаются двое: Лева и Вальдемар, — подытожила я. — Будем бросать монетку?
— Но Леву тоже отравили, — напомнил Генрих.
— Не тоже, Генрих. Бориса, как теперь ясно, задушили, Павлу Сергеевичу разбили голову, а Вальдемар, скорее всего, просто перепил. Отравили только Леву. И это вполне могла сделать одна из дам, пытавшихся спасти Бориса. Вспомни, какой ужас застыл в глазах Натальи, когда Леша обнаружил «жучок». И ее слова: «Номер прослушивался… Значит, Борю могли убить…» Естественно предположить, что план бегства обсуждался в гостиной Бориса. Увидев подслушивающее устройство, Наталья поняла: тот, ради кого был затеян весь спектакль, знает правду. Есть два варианта: либо ей ничего не известно о действительной смерти брата и тогда она подсыпала яд в бутылку виски, чтобы остановить убийцу, либо известно и тогда она ему отомстила.
— Откуда ей могло быть известно? — воскликнул Прошка. — Вряд ли Лева хвастал перед ней своими ночными подвигами.
— Посмотри пункт восьмой, — посоветовал ему Марк. — Когда Лева пропал, Ларису охватила паника. Леша, какое объяснение она вам выдала? Дескать, муж никогда не оставлял ее надолго без предупреждения? И потому она чуть не упала в обморок? Звучит крайне неубедительно. Скорее, она боялась, что Лева мог что-нибудь разнюхать и сорвать побег. А на следующий день Наталья узнает о существовании «жучка». Она вполне могла сложить два и два — то есть возможную осведомленность Левы и его утреннюю прогулку — и сделать вывод, что он поджидал Бориса где-то в лесу и расправился с ним.
— Но на самом-то деле с Борисом расправились ночью, — возразил Прошка. — Куда же ходил Лева утром?
— Я, кажется, догадываюсь куда, — сказала я. — Когда ночью заговорщики обсуждали план побега, они наверняка не намечали точный маршрут. Естественно, Лева предположил, что они попытаются уехать по единственной дороге. Рано утром он улизнул из отеля и отправился в лес, чтобы устроить засаду. Вероятно, для засады он выбрал участок дороги, где машина проехать не могла. Но Наталья взяла в проводники Павла Сергеевича, и старик рассказал ей о заброшенной просеке. Наталья повела машину туда, и Лева тщетно просидел несколько часов под проливным дождем. То-то он был таким злобным, когда я застукала его в цоколе.
— А почему он, кстати, переодевался именно там? — спросил Прошка.
— Теперь об этом можно только догадываться. Но одно предположение у меня есть. Там, на дороге — желтая глина. И больше нигде в лесу ее нет. Во время дождя глина размокла, Лева наверняка не единожды падал и весь перемазался. Если бы Лариса увидела желтую грязь на одежде мужа, она могла сообразить, куда и почему он ходил, а Лева наверняка хотел скрыть свою осведомленность о заговоре. Он, конечно, не знал, что Борис заблудится и вернется к отелю, но, возможно, рассчитывал разыскать и убить его позже, в Москве.
— Почему? — спросил Леша.
— Что — почему?
— Почему он хотел убить Бориса? Зачем ему это было нужно?
Я пожала плечами.
— Может быть, убийца все-таки Вальдемар? — предположил Генрих, видя, что никто не торопится высказываться. — У него все-таки был мотив…
— Нет, — возразил Марк. — Если Вальдемар знал, что Борис собирается «умереть», мотив у него пропадал. Наталья и так становилась наследницей; зачем же ему настоящее убийство?
— А если не знал? Если «жучок» поставил Лева или Георгий?
— Тогда как, по-твоему, Вальдемар убил Бориса? Нечаянно встретил ночью? Да он бы перепугался до одури и с громким воем бросился наутек. Ведь он считал, что шурин мертв и погребен в болоте. Неужели ты веришь, что Вальдемар с его куриным умишком разгадал комбинацию Бориса, сообразил, что у него есть возможность безнаказанно убить, и в одиночку провернул всю эту операцию с удушением, устранением свидетеля, уничтожением следов?
— А главное, ведь не Вальдемара боялся Борис, узнав о потопе и затевая спектакль со своей мнимой смертью, — поддержала я Марка. — Вальдемару как раз не было смысла покушаться на жизнь внезапно обедневшего родственника.
— Но Леву финансовое положение Бориса вообще не должно было волновать, — напомнил Леша. — Для него наводнение в отеле означало только одно: ему не придется вкладывать деньги в строительство дороги. Где вы видите здесь мотив для убийства?
Все промолчали.
— Да, — вздохнув, сказал наконец Марк. — Как ни крути, а испугаться Борис должен был Георгия. Только он мог возжаждать крови партнера, который вовлек его в разорительное предприятие. Но даже если забыть о разнице в их весовых категориях, Георгий не мог убить Бориса вчера ночью, потому что ничего не знал о затопленном подвале. Чепуха какая-то получается…
— А что, если… — Все повернули головы к умолкшему на полуслове Генриху. — Что, если Борис действительно испугался Георгия, но не потому, что тот мог его убить… Например, Георгий мог сгоряча наговорить что-нибудь такое, чего говорить было нельзя…
Я поперхнулась и закашлялась. Взглянув на меня, Леша подскочил к креслу и начал хлопать ладонью по моей спине.
— Что, Варька? — испуганно воскликнул Генрих. — Я угадал?
Я не могла ответить — приступ кашля не давал мне даже вздохнуть, поэтому пришлось ограничиться кивком. Заинтригованный Прошка пришел Леше на помощь и начал лупить меня с таким остервенением, что я не выдержала и врезала ему локтем в глаз. То есть в глаз я попала нечаянно: кто же знал, что наш доброхот нагнется в тот миг, когда я сделаю изящное движение локтем? Но Прошка моих объяснений выслушать не пожелал. Он схватился за глаз и с громким воем заметался по гостиной. Марк, который бегал в ванную, чтобы принести мне стакан воды, едва не упал, столкнувшись с обезумевшим страдальцем. Вода, естественно, угодила Прошке в лицо. Пока они орали друг на друга, Генрих носился по гостиной в поисках чего-нибудь, что можно приложить к подбитому глазу. При этом он небрежно смахивал на пол предметы, которые для этой цели не годились: журналы, подушки, керамическую вазу с камышом, магнитофонные кассеты… Через две минуты гостиная напоминала место Мамаева побоища.
— Леша, останови Генриха, — взмолилась я, прокашлявшись. — Иначе сейчас на полу окажутся телевизор и видеомагнитофон.
Марк с Прошкой замолчали и огляделись. Прошка присвистнул и даже оторвал ладонь от подбитого глаза.
— Вот это да! Теперь я понимаю, Генрих, почему ты говорил, что семейное счастье легким не бывает. Наверное, это Машенькина точка зрения, да?
Генрих окинул рассеянным взором плоды своих трудов и недоуменно поднял брови:
— Почему ты так считаешь?
— Семейную жизнь Генриха обсудите на досуге, — решительно пресек новую интермедию Марк и вернулся в свое кресло. — Так о чем ты собиралась поведать нам, Варвара?
— Замухрышка действительно пронюхал о какой-то тайне Бориса. Правда, он и сам не знает точно о какой. Но Борис, вероятно, считал, что его дружок докопался до истины. — И я передала друзьям рассказ Георгия о звонках Бориса с неизвестного номера и последующих событиях. — Если верить Замухрышке, то подтверждения версии о романе с замужней дамой он не нашел, но одно сомнений не вызывает: Борис до смерти испугался, когда понял, что приятелю известен этот телефонный номер. Кстати, вспомнив эту историю, Георгий догадался, что моя помолвка с Борисом — блеф…
— Стоп! — Марк вскинул руку. — Помолчите две минуты. Кажется, я вижу разгадку…
Мы замерли и не две, а целых пять минут молча пожирали Марка глазами. Даже Прошке удалось не проронить ни слова. Наконец Марк убрал ладонь от лица и выпрямился.
— Кажется, все сходится.
— Ну?! — закричали мы в один голос.
— Осталось только одно слабое место, но тут ничего не поделаешь. Возможно, нас ввели в заблуждение… Или они нашли какой-то выход…
— Кто?!
— Борис и Лариса, разумеется. С чего началась для нас вся эта катавасия? С того, что Борис затравил Варвару своими ухаживаниями, верно? Она несколько месяцев держала оборону, скрывалась от него, скандалила, разыгрывала идиотку перед его знакомыми, но Борис упорно навязывал ей свое общество, называл невестой, и главное — постоянно демонстрировал ее небольшому кругу одних и тех же людей. Возникает вопрос: кому конкретно и зачем? Георгия личная жизнь Бориса не интересует. Наталью с Вальдемаром, учитывая поведение Варвары, выбор Бориса мог только ужаснуть. Мне представляется сомнительным, что он избрал такой сложный способ досадить родственникам. Остается Лева. Он ревнив и, по всеобщему мнению, опасен. Если Борису удалось каким-то образом соблазнить его жену и Лева заподозрил неладное, он вполне мог расправиться с обоими любовниками. Тогда история с жениховством становится понятной. Борис должен был усыпить подозрения ревнивца. Вот он и предъявляет Леве свою «невесту».
— Но как он мог закрутить роман с Ларисой, если Лева никогда не оставлял жену без присмотра? — спросил Прошка.
— Вот это и есть мое слабое место…
— Наверное, перекупил надзирателя, которого Лева к ней приставил, — предположил Генрих.
— Возможно. А дальше все просто, как дважды два. Приехав сюда с нами, Борис узнает о безнадежном положении отеля. Он не сомневается, что Георгий придет в ярость и, весьма вероятно, попытается отомстить. Думаю, Борис понял, что допустил ошибку, когда умолял Георгия забыть тот номер телефона. Хорошо зная своего приятеля, он догадывался, что тот не успокоится, пока не докопается до сути. Предположим, что человек, снимавший ту квартиру, — агент Бориса. Предположим, что квартира служила местом свиданий любовников. Тогда Георгий мог найти какую-нибудь соседку, видевшую Ларису. Узнать ее по описанию нетрудно. Итак, Борис подозревал, что Георгий проник в их тайну и в минуту гнева может выдать их с Ларисой Леве. Поэтому он решает «умереть» и посвящает в свои планы сестру и любовницу. Снотворное, которое Варвара видела на ладони Натальи, предназначалось и Леве, и Вальдемару, ведь заговорщикам нужно было обсудить и подготовить побег. Для этого необходимо, чтобы мужья обеих дам крепко спали. Но Лева свое виски пить не стал. По приезде в отель он сразу установил в телефонном аппарате Бориса «жучок» и подслушал, как Борис просил сестру подбросить снотворное в бокалы.
— Ну, дальше понятно, — сказал Прошка. — Ночью Лева притворился спящим и, когда Лариса ушла обсуждать детали плана, преспокойненько сидел в номере, подслушивал да наматывал на ус. А на рассвете, когда жена вернулась и заснула, пошел на дорогу и устроил засаду. То-то он, должно быть, попрыгал от злости, когда просидел несколько часов под проливным дождем и понял, что никто не приедет.
— Да, ему пришлось смириться с мыслью, что расквитаться с Борисом удастся нескоро — сначала беглеца еще нужно разыскать. Наверное, он был приятно удивлен, когда ночью выглянул в окно и увидел врага. Лариса приняла на ночь снотворное, и ничто не мешало ему потихоньку выйти из отеля и подкараулить свою жертву.
— Но Варька и Павел Сергеевич чуть все не испортили, — подхватил Прошка. — Лева, наверное, позеленел от злости, когда услышал окрик старика. Ведь любовник жены был практически у него в руках. Не скройся в эту минуту луна, Борис остался бы в живых. Но луна скрылась, и Лева решил рискнуть. Он знал, что старику понадобится время, чтобы дойти до места. Но не успел убийца довести до конца свое черное дело, как в Варькином окне загорелся свет. Потом погас и снова загорелся. Лева сообразил, что кто-то смотрел в окно. А тут еще истопник подоспел со своим фонарем… В общем, пришлось убийце попотеть. Но как же он все-таки пробрался в отель незамеченным?
— Варька объяснила как, — ответил ему Леша. — Затащил в кусты Павла Сергеевича, труп Бориса, наверное, отволок подальше, в густую тень, а сам бегом помчался к подъезду. Спрятался в цоколе, подождал, пока мы выбежим за дверь, и поднялся к себе в номер. И ему вполне хватило времени, чтобы переодеться, пока мы шарили в кустах и спорили кому что делать.
— А позже он перевез труп и обработал газон граблями, — догадался Генрих. — Когда спровадил нас всех в сторожку.
— Но кто все-таки отравил самого Леву? — Я обвела всю компанию вопросительным взглядом. — Судя по тому, как Лариса билась в истерике, она этого не делала. Но Наталья не подсыпала бы яд в бутылку, не предупредив сообщницу. Вдруг Лариса решила бы сама пропустить стаканчик для успокоения нервов?
— Наверное, все-таки Лариса, — сказал Марк. — Возможно, Лева проговорился — случайно или намеренно — о том, что убил Бориса. Лариса в состоянии аффекта отравила мужа, а оплакивала потом не его, а любовника.
— Чего гадать? — воскликнул Прошка. — Пойдем в сторожку и спросим! Не думаю, что Лариса или Наталья станут отпираться.
После бурных дебатов мы все-таки приняли это предложение. Генрих сбегал в триста восемнадцатый номер, убедился, что Вальдемар жив, и мы всей компанией отправились в сторожку. Дверь открыла Лариса. Увидев, в каком количестве мы прибыли, она поспешно отступила на кухню, освобождая нам место.
— Раздевайтесь и проходите в комнату, — пригласила она от двери. — Все собрались там.
Мы сняли плащи и сапоги и протопали в комнату. Павел Сергеевич уже не лежал, а сидел, опираясь на подушки. Георгий пристроился рядом с Натальей, сидевшей у изголовья больного. Лариса заняла стул в углу.
— Стульев больше нет, ребятки, но у той стены лавка, — показал нам Павел Сергеевич. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.
Мы по-прежнему мялись в дверях и чувствовали себя в высшей степени неловко. Видимо, присутствующие уловили исходящее от нас напряжение — на всех лицах отразилась тревога.
— Володя?.. С ним что-нибудь не в порядке? — хрипло спросила Наталья.
— Нет-нет, не волнуйтесь. Он спит, — заверил Генрих и удрученно замолчал.
Я поймала его несчастный взгляд и хотела было подать какой-нибудь знак остальным, что беседу надо отложить, но тут Прошка набрал в грудь побольше воздуху и выпалил:
— Лариса, мы знаем, что вы отравили мужа.
Лариса побледнела.
— Не думайте, что мы вас осуждаем. Нам известно все. Мы нашли в подвале тело Бориса…
Наталья вскрикнула и закрыла глаза. Лариса медленно поднялась со стула и так же медленно осела на пол.
Глава 21
— А зачем убийца отвез труп в подвал? — спросил Генрих. — Ведь там его рано или поздно нашли бы…
— Наверное, сначала он хотел бросить его в озеро, но по высокой лестнице с тяжелым креслом не спустишься, а по дороге в объезд — слишком далеко. К тому же убийца знал, что мы не спим и в любую минуту можем выскочить из сторожки. Поэтому, наткнувшись в кармане Бориса на ключ от подвала, он решил временно спрятать труп там, а окончательно отделаться от него на следующую ночь, когда будет поспокойнее.
— Но на главный вопрос мы так и не ответили, — сказал Прошка. — Кто он, этот убийца?
— Одно могу утверждать наверняка: не Замухрышка, — решительно заявила я. — Он ни за что не справился бы с Борисом даже при помощи удавки. И уж тем более не сумел бы взвалить такую громадину на инвалидное кресло.
— Наталья и Лариса тоже исключаются, — добавил Генрих. — Даже если забыть об их принадлежности к слабому полу, они сделали все, чтобы спасти Бориса от убийцы.
— И Павел Сергеевич не убийца, — сказал Леша. — Он уж никак не мог избавиться от трупа после того, как мы унесли его, раненного, в сторожку.
— Остаются двое: Лева и Вальдемар, — подытожила я. — Будем бросать монетку?
— Но Леву тоже отравили, — напомнил Генрих.
— Не тоже, Генрих. Бориса, как теперь ясно, задушили, Павлу Сергеевичу разбили голову, а Вальдемар, скорее всего, просто перепил. Отравили только Леву. И это вполне могла сделать одна из дам, пытавшихся спасти Бориса. Вспомни, какой ужас застыл в глазах Натальи, когда Леша обнаружил «жучок». И ее слова: «Номер прослушивался… Значит, Борю могли убить…» Естественно предположить, что план бегства обсуждался в гостиной Бориса. Увидев подслушивающее устройство, Наталья поняла: тот, ради кого был затеян весь спектакль, знает правду. Есть два варианта: либо ей ничего не известно о действительной смерти брата и тогда она подсыпала яд в бутылку виски, чтобы остановить убийцу, либо известно и тогда она ему отомстила.
— Откуда ей могло быть известно? — воскликнул Прошка. — Вряд ли Лева хвастал перед ней своими ночными подвигами.
— Посмотри пункт восьмой, — посоветовал ему Марк. — Когда Лева пропал, Ларису охватила паника. Леша, какое объяснение она вам выдала? Дескать, муж никогда не оставлял ее надолго без предупреждения? И потому она чуть не упала в обморок? Звучит крайне неубедительно. Скорее, она боялась, что Лева мог что-нибудь разнюхать и сорвать побег. А на следующий день Наталья узнает о существовании «жучка». Она вполне могла сложить два и два — то есть возможную осведомленность Левы и его утреннюю прогулку — и сделать вывод, что он поджидал Бориса где-то в лесу и расправился с ним.
— Но на самом-то деле с Борисом расправились ночью, — возразил Прошка. — Куда же ходил Лева утром?
— Я, кажется, догадываюсь куда, — сказала я. — Когда ночью заговорщики обсуждали план побега, они наверняка не намечали точный маршрут. Естественно, Лева предположил, что они попытаются уехать по единственной дороге. Рано утром он улизнул из отеля и отправился в лес, чтобы устроить засаду. Вероятно, для засады он выбрал участок дороги, где машина проехать не могла. Но Наталья взяла в проводники Павла Сергеевича, и старик рассказал ей о заброшенной просеке. Наталья повела машину туда, и Лева тщетно просидел несколько часов под проливным дождем. То-то он был таким злобным, когда я застукала его в цоколе.
— А почему он, кстати, переодевался именно там? — спросил Прошка.
— Теперь об этом можно только догадываться. Но одно предположение у меня есть. Там, на дороге — желтая глина. И больше нигде в лесу ее нет. Во время дождя глина размокла, Лева наверняка не единожды падал и весь перемазался. Если бы Лариса увидела желтую грязь на одежде мужа, она могла сообразить, куда и почему он ходил, а Лева наверняка хотел скрыть свою осведомленность о заговоре. Он, конечно, не знал, что Борис заблудится и вернется к отелю, но, возможно, рассчитывал разыскать и убить его позже, в Москве.
— Почему? — спросил Леша.
— Что — почему?
— Почему он хотел убить Бориса? Зачем ему это было нужно?
Я пожала плечами.
— Может быть, убийца все-таки Вальдемар? — предположил Генрих, видя, что никто не торопится высказываться. — У него все-таки был мотив…
— Нет, — возразил Марк. — Если Вальдемар знал, что Борис собирается «умереть», мотив у него пропадал. Наталья и так становилась наследницей; зачем же ему настоящее убийство?
— А если не знал? Если «жучок» поставил Лева или Георгий?
— Тогда как, по-твоему, Вальдемар убил Бориса? Нечаянно встретил ночью? Да он бы перепугался до одури и с громким воем бросился наутек. Ведь он считал, что шурин мертв и погребен в болоте. Неужели ты веришь, что Вальдемар с его куриным умишком разгадал комбинацию Бориса, сообразил, что у него есть возможность безнаказанно убить, и в одиночку провернул всю эту операцию с удушением, устранением свидетеля, уничтожением следов?
— А главное, ведь не Вальдемара боялся Борис, узнав о потопе и затевая спектакль со своей мнимой смертью, — поддержала я Марка. — Вальдемару как раз не было смысла покушаться на жизнь внезапно обедневшего родственника.
— Но Леву финансовое положение Бориса вообще не должно было волновать, — напомнил Леша. — Для него наводнение в отеле означало только одно: ему не придется вкладывать деньги в строительство дороги. Где вы видите здесь мотив для убийства?
Все промолчали.
— Да, — вздохнув, сказал наконец Марк. — Как ни крути, а испугаться Борис должен был Георгия. Только он мог возжаждать крови партнера, который вовлек его в разорительное предприятие. Но даже если забыть о разнице в их весовых категориях, Георгий не мог убить Бориса вчера ночью, потому что ничего не знал о затопленном подвале. Чепуха какая-то получается…
— А что, если… — Все повернули головы к умолкшему на полуслове Генриху. — Что, если Борис действительно испугался Георгия, но не потому, что тот мог его убить… Например, Георгий мог сгоряча наговорить что-нибудь такое, чего говорить было нельзя…
Я поперхнулась и закашлялась. Взглянув на меня, Леша подскочил к креслу и начал хлопать ладонью по моей спине.
— Что, Варька? — испуганно воскликнул Генрих. — Я угадал?
Я не могла ответить — приступ кашля не давал мне даже вздохнуть, поэтому пришлось ограничиться кивком. Заинтригованный Прошка пришел Леше на помощь и начал лупить меня с таким остервенением, что я не выдержала и врезала ему локтем в глаз. То есть в глаз я попала нечаянно: кто же знал, что наш доброхот нагнется в тот миг, когда я сделаю изящное движение локтем? Но Прошка моих объяснений выслушать не пожелал. Он схватился за глаз и с громким воем заметался по гостиной. Марк, который бегал в ванную, чтобы принести мне стакан воды, едва не упал, столкнувшись с обезумевшим страдальцем. Вода, естественно, угодила Прошке в лицо. Пока они орали друг на друга, Генрих носился по гостиной в поисках чего-нибудь, что можно приложить к подбитому глазу. При этом он небрежно смахивал на пол предметы, которые для этой цели не годились: журналы, подушки, керамическую вазу с камышом, магнитофонные кассеты… Через две минуты гостиная напоминала место Мамаева побоища.
— Леша, останови Генриха, — взмолилась я, прокашлявшись. — Иначе сейчас на полу окажутся телевизор и видеомагнитофон.
Марк с Прошкой замолчали и огляделись. Прошка присвистнул и даже оторвал ладонь от подбитого глаза.
— Вот это да! Теперь я понимаю, Генрих, почему ты говорил, что семейное счастье легким не бывает. Наверное, это Машенькина точка зрения, да?
Генрих окинул рассеянным взором плоды своих трудов и недоуменно поднял брови:
— Почему ты так считаешь?
— Семейную жизнь Генриха обсудите на досуге, — решительно пресек новую интермедию Марк и вернулся в свое кресло. — Так о чем ты собиралась поведать нам, Варвара?
— Замухрышка действительно пронюхал о какой-то тайне Бориса. Правда, он и сам не знает точно о какой. Но Борис, вероятно, считал, что его дружок докопался до истины. — И я передала друзьям рассказ Георгия о звонках Бориса с неизвестного номера и последующих событиях. — Если верить Замухрышке, то подтверждения версии о романе с замужней дамой он не нашел, но одно сомнений не вызывает: Борис до смерти испугался, когда понял, что приятелю известен этот телефонный номер. Кстати, вспомнив эту историю, Георгий догадался, что моя помолвка с Борисом — блеф…
— Стоп! — Марк вскинул руку. — Помолчите две минуты. Кажется, я вижу разгадку…
Мы замерли и не две, а целых пять минут молча пожирали Марка глазами. Даже Прошке удалось не проронить ни слова. Наконец Марк убрал ладонь от лица и выпрямился.
— Кажется, все сходится.
— Ну?! — закричали мы в один голос.
— Осталось только одно слабое место, но тут ничего не поделаешь. Возможно, нас ввели в заблуждение… Или они нашли какой-то выход…
— Кто?!
— Борис и Лариса, разумеется. С чего началась для нас вся эта катавасия? С того, что Борис затравил Варвару своими ухаживаниями, верно? Она несколько месяцев держала оборону, скрывалась от него, скандалила, разыгрывала идиотку перед его знакомыми, но Борис упорно навязывал ей свое общество, называл невестой, и главное — постоянно демонстрировал ее небольшому кругу одних и тех же людей. Возникает вопрос: кому конкретно и зачем? Георгия личная жизнь Бориса не интересует. Наталью с Вальдемаром, учитывая поведение Варвары, выбор Бориса мог только ужаснуть. Мне представляется сомнительным, что он избрал такой сложный способ досадить родственникам. Остается Лева. Он ревнив и, по всеобщему мнению, опасен. Если Борису удалось каким-то образом соблазнить его жену и Лева заподозрил неладное, он вполне мог расправиться с обоими любовниками. Тогда история с жениховством становится понятной. Борис должен был усыпить подозрения ревнивца. Вот он и предъявляет Леве свою «невесту».
— Но как он мог закрутить роман с Ларисой, если Лева никогда не оставлял жену без присмотра? — спросил Прошка.
— Вот это и есть мое слабое место…
— Наверное, перекупил надзирателя, которого Лева к ней приставил, — предположил Генрих.
— Возможно. А дальше все просто, как дважды два. Приехав сюда с нами, Борис узнает о безнадежном положении отеля. Он не сомневается, что Георгий придет в ярость и, весьма вероятно, попытается отомстить. Думаю, Борис понял, что допустил ошибку, когда умолял Георгия забыть тот номер телефона. Хорошо зная своего приятеля, он догадывался, что тот не успокоится, пока не докопается до сути. Предположим, что человек, снимавший ту квартиру, — агент Бориса. Предположим, что квартира служила местом свиданий любовников. Тогда Георгий мог найти какую-нибудь соседку, видевшую Ларису. Узнать ее по описанию нетрудно. Итак, Борис подозревал, что Георгий проник в их тайну и в минуту гнева может выдать их с Ларисой Леве. Поэтому он решает «умереть» и посвящает в свои планы сестру и любовницу. Снотворное, которое Варвара видела на ладони Натальи, предназначалось и Леве, и Вальдемару, ведь заговорщикам нужно было обсудить и подготовить побег. Для этого необходимо, чтобы мужья обеих дам крепко спали. Но Лева свое виски пить не стал. По приезде в отель он сразу установил в телефонном аппарате Бориса «жучок» и подслушал, как Борис просил сестру подбросить снотворное в бокалы.
— Ну, дальше понятно, — сказал Прошка. — Ночью Лева притворился спящим и, когда Лариса ушла обсуждать детали плана, преспокойненько сидел в номере, подслушивал да наматывал на ус. А на рассвете, когда жена вернулась и заснула, пошел на дорогу и устроил засаду. То-то он, должно быть, попрыгал от злости, когда просидел несколько часов под проливным дождем и понял, что никто не приедет.
— Да, ему пришлось смириться с мыслью, что расквитаться с Борисом удастся нескоро — сначала беглеца еще нужно разыскать. Наверное, он был приятно удивлен, когда ночью выглянул в окно и увидел врага. Лариса приняла на ночь снотворное, и ничто не мешало ему потихоньку выйти из отеля и подкараулить свою жертву.
— Но Варька и Павел Сергеевич чуть все не испортили, — подхватил Прошка. — Лева, наверное, позеленел от злости, когда услышал окрик старика. Ведь любовник жены был практически у него в руках. Не скройся в эту минуту луна, Борис остался бы в живых. Но луна скрылась, и Лева решил рискнуть. Он знал, что старику понадобится время, чтобы дойти до места. Но не успел убийца довести до конца свое черное дело, как в Варькином окне загорелся свет. Потом погас и снова загорелся. Лева сообразил, что кто-то смотрел в окно. А тут еще истопник подоспел со своим фонарем… В общем, пришлось убийце попотеть. Но как же он все-таки пробрался в отель незамеченным?
— Варька объяснила как, — ответил ему Леша. — Затащил в кусты Павла Сергеевича, труп Бориса, наверное, отволок подальше, в густую тень, а сам бегом помчался к подъезду. Спрятался в цоколе, подождал, пока мы выбежим за дверь, и поднялся к себе в номер. И ему вполне хватило времени, чтобы переодеться, пока мы шарили в кустах и спорили кому что делать.
— А позже он перевез труп и обработал газон граблями, — догадался Генрих. — Когда спровадил нас всех в сторожку.
— Но кто все-таки отравил самого Леву? — Я обвела всю компанию вопросительным взглядом. — Судя по тому, как Лариса билась в истерике, она этого не делала. Но Наталья не подсыпала бы яд в бутылку, не предупредив сообщницу. Вдруг Лариса решила бы сама пропустить стаканчик для успокоения нервов?
— Наверное, все-таки Лариса, — сказал Марк. — Возможно, Лева проговорился — случайно или намеренно — о том, что убил Бориса. Лариса в состоянии аффекта отравила мужа, а оплакивала потом не его, а любовника.
— Чего гадать? — воскликнул Прошка. — Пойдем в сторожку и спросим! Не думаю, что Лариса или Наталья станут отпираться.
После бурных дебатов мы все-таки приняли это предложение. Генрих сбегал в триста восемнадцатый номер, убедился, что Вальдемар жив, и мы всей компанией отправились в сторожку. Дверь открыла Лариса. Увидев, в каком количестве мы прибыли, она поспешно отступила на кухню, освобождая нам место.
— Раздевайтесь и проходите в комнату, — пригласила она от двери. — Все собрались там.
Мы сняли плащи и сапоги и протопали в комнату. Павел Сергеевич уже не лежал, а сидел, опираясь на подушки. Георгий пристроился рядом с Натальей, сидевшей у изголовья больного. Лариса заняла стул в углу.
— Стульев больше нет, ребятки, но у той стены лавка, — показал нам Павел Сергеевич. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.
Мы по-прежнему мялись в дверях и чувствовали себя в высшей степени неловко. Видимо, присутствующие уловили исходящее от нас напряжение — на всех лицах отразилась тревога.
— Володя?.. С ним что-нибудь не в порядке? — хрипло спросила Наталья.
— Нет-нет, не волнуйтесь. Он спит, — заверил Генрих и удрученно замолчал.
Я поймала его несчастный взгляд и хотела было подать какой-нибудь знак остальным, что беседу надо отложить, но тут Прошка набрал в грудь побольше воздуху и выпалил:
— Лариса, мы знаем, что вы отравили мужа.
Лариса побледнела.
— Не думайте, что мы вас осуждаем. Нам известно все. Мы нашли в подвале тело Бориса…
Наталья вскрикнула и закрыла глаза. Лариса медленно поднялась со стула и так же медленно осела на пол.
Глава 21
Сцену, которая последовала за описанным эпизодом, я вспоминать не люблю и охотно пропустила бы ее вовсе. Только нежелание нарушать целостность повествования удерживает меня от искушения поставить звездочки или многоточие и сразу перейти к развязке. Но и всякое стремление к совершенству имеет предел, так что, боюсь, данное ниже описание может показаться кому-то куцым.
Мы чувствовали, да и вели себя, как скопище недоумков. По крайней мере, я, Прошка и Леша. Генрих с Марком проявили большую находчивость. Генрих сразу же бросился к Ларисе, Марк, припечатав Прошку недобрым взглядом, — к аптечке. Замухрышка, злобно зыркнув в нашу сторону, вскочил со стула, прижал к груди голову Натальи и стал покачиваться из стороны в сторону, точно баюкал ребенка. В другое время это, несомненно, выглядело бы смешно, поскольку рядом с Натальей он смотрелся, как обычного сложения человек рядом с монументальной барышней со станции метро «Площадь Революции». Но в те минуты я утратила способность смеяться. Наталья тихо выла: «Я знала. Я знала. Я поняла. Как только увидела эту дьявольскую черную коробочку…» Павел Сергеевич откинулся на подушки и безучастно смотрел в потолок. Леша — как обычно в редкие минуты душевного волнения — бестолково бегал туда-сюда по комнате. Прошка столбом стоял на месте, и на лице его было написано столь явное желание провалиться сквозь землю, что не пожалеть его было невозможно. Я отчаянно пыталась придумать, как создать хотя бы видимость полезной деятельности, — ведь уйти из комнаты означало бы проявить непростительную черствость, а просто глазеть на раздавленных горем людей было мучительно и стыдно.
«Сейчас, наверное, самое время изобразить обещанный Леше обморок, — мелькнула у меня дурацкая мысль. — Тогда всем троим — мне, Леше и Прошке — нашлось бы какое-то занятие». Я уже совсем было собралась лечь на пол и закрыть глаза, но в последнюю секунду удержалась, сообразив, что третий обморок за один час — это явный перебор.
Тем временем Марк с Генрихом привели в чувство Ларису, и она, рыдая, бросилась в объятия Натальи. Марк, подталкивая нас, как баранов, к двери, выгнал всех на кухню. Прошка, Леша и Генрих сели на топчан, Марк — на перевернутое ведро, а я — на низенькую скамеечку возле печки.
Сколько времени мы провели в угрюмом молчании, я не знаю. Мне казалось, что давно уже должно было наступить утро, но за окном лишь чуть посветлело. Георгий дважды приходил за водой, но оба раза не произнес ни слова.
— Может, вернемся в отель к Вальдемару? — виноватым голосом предложил наконец Генрих.
Ответить ему мы не успели, потому что дверь открылась и в проеме появилась Наталья. Ее бледное лицо от слез покрылось пятнами, но было на удивление спокойным.
— Заходите в комнату, — тихо попросила она. — Нам нужно многое обсудить.
Мы молча подчинились. Я прихватила с собой скамеечку, потому что впятером на лавке мы бы не поместились. Завидев нас, Георгий враждебно нахмурился и уставился в окно. Лариса, бессильно свесив руки, сидела на своем стуле в позе полной покорности судьбе. Павел Сергеевич по-прежнему разглядывал потолок. Наталья, закрыв за нами дверь, пересекла комнату, села у изголовья его постели и кивком показала нам на лавку. Я устроилась на скамеечке, привалившись спиной к двери, а остальные не без труда разместились на предложенном сиденье.
Помолчав, Наталья откашлялась и объявила:
— Прежде всего, вы, безусловно, должны узнать правду. Лариса со мной согласна. Вообще говоря, это ее история, но она неважно себя чувствует, и, думаю, рассказывать придется мне.
Рыжая грива взметнулась и опала.
— Нет, — неожиданно твердо возразила Лариса. — Вы, Наташа, всей правды не знаете. Даже Боря не знал ее до конца. Мне так и не хватило мужества рассказать ему все. Теперь я наконец могу сбросить с себя этот многолетний груз, хотя… Боюсь, облегчения это не принесет.
Она обвела нас блестящими зелеными глазами и начала рассказ:
— Восемь… нет, уже девять лет назад я закончила медицинское училище и стала работать массажисткой. Вскоре у меня появились частные пациенты. Один из них — наш сосед по лестничной площадке, Григорий Кузьмич. В прошлом он был знаменитым медвежатником; говорят, вскрытыми им сейфами можно загрузить приличный железнодорожный состав. Но к старости Кузьмич остепенился, иногда к нему даже киносценаристы с режиссерами за консультацией обращаются…
Однажды, выходя от него, я столкнулась в дверях с молодым человеком, который поразил мое воображение. Он был очень красив, но какой-то необычной, хищной красотой. Гибкая стройная фигура, по-кошачьи пластичные движения, тонкий нос с горбинкой, пронзительные черные глаза… Я встретилась с ним взглядом и, почувствовав, что краснею, побыстрее прошла к своей квартире. Незнакомец стоял и смотрел на меня, пока за мной не закрылась дверь.
На следующий день я не удержалась и спросила соседа, кто его вчера навещал. Григорий Кузьмич внимательно на меня посмотрел, потом хмыкнул и сказал:
— Этого красавца зовут Вадим Десятников, но шире он известен под кличкой Гриф. Не совсем удачная кличка, надо сказать. Гриф все больше падалью питается, а Вадим предпочитает свежатинку. Ты бы, детка, держалась от него подальше.
Мне бы его слова запомнить до конца жизни, но я, двадцатилетняя дурочка, уже готовая влюбиться, тут же выкинула их из головы.
Дима… Вадим появился у нас в доме через два дня. Он стоял на лестничной клетке у окна и поджидал меня. Не помню, куда я шла в тот вечер, но в любом случае до своей цели я так и не добралась…
Наш роман длился без малого два года. Вадим обращался со мной по-хозяйски, иногда бывал жесток, но я все равно безумно его любила. И надо сказать, от относился ко мне довольно бережно: в свои дела никогда не посвещал, на уголовные сходки не водил, с приятелями не знакомил и делал щедрые подарки. Наверное, это были довольно счастливые два года. Только вот с мамой мы ссорились постоянно. Она невзлюбила Диму с первой встречи и всеми силами пыталась отвадить меня от него, но добилась лишь того, что от нее отдалилась я.
А потом Вадим исчез. Без ссор, без объяснений, не попрощавшись. Просто исчез — и все. Я звонила ему по многу раз на дню, часами ждала под дверью его квартиры, но безрезультатно. В конце концов я не выдержала и спросила о нем у соседа: если Диму на чем-то поймали и посадили в тюрьму, Григорий Кузьмич должен был знать. Но он только сочувственно посмотрел на меня и покачал головой.
Целый год я ждала и лила слезы, проводила все свободное время у окна и вздрагивала от каждого звонка. А потом случилось несчастье с мамой, и мне стало не до сердечных мук. Мама — она у меня молодая и очень красивая — спускалась зимой с моста, поскользнулась, упала на лестницу и повредила позвоночник. У нее отказали ноги. Я до сих пор удивляюсь, как мне удалось все это вынести и не сойти с ума. Мама не хотела жить. За ней нужен был постоянный уход. У нас катастрофически не хватало денег, и мне приходилось работать до изнеможения, а в перерывах между сеансами бегать домой, кормить маму, разговаривать с ней, утешать, следить, чтобы у нее под рукой не оказалось ничего опасного… Словом, на другие душевные переживания уже не оставалось сил, и мой роман как-то сам собой забылся.
А три года назад я неожиданно встретила на улице Вадима. Он шел передо мной, и лица я видеть не могла, но фигура, походка, посадка головы… все было его. Я прибавила шагу, крикнула: «Дима!» — а когда он обернулся, обомлела. Лицо было совсем чужое: другие губы, брови, нос, разрез глаз, подбородок, линия волос — словом, ничего общего с Вадимом. Дима всегда казался мне красивым, а человек, стоявший передо мной, имел прямо-таки отталкивающую внешность. Он неприятно улыбнулся и сказал: «Вы ошиблись. Я не Дима. Но очень хотел бы им оказаться». Я пробормотала: «Извините» и как можно быстрее перешла через улицу.
А вечером недалеко от дома меня остановил водитель «Жигулей», спросив, не помогу ли я ему разобрать название улицы, записанное в его записной книжке. Я наклонилась, и он прыснул мне в лицо какой-то гадостью из баллончика. Очнулась я на тахте, в незнакомой квартире, связанная и с кляпом во рту. Напротив меня в кресле сидел давешний прохожий.
Мы чувствовали, да и вели себя, как скопище недоумков. По крайней мере, я, Прошка и Леша. Генрих с Марком проявили большую находчивость. Генрих сразу же бросился к Ларисе, Марк, припечатав Прошку недобрым взглядом, — к аптечке. Замухрышка, злобно зыркнув в нашу сторону, вскочил со стула, прижал к груди голову Натальи и стал покачиваться из стороны в сторону, точно баюкал ребенка. В другое время это, несомненно, выглядело бы смешно, поскольку рядом с Натальей он смотрелся, как обычного сложения человек рядом с монументальной барышней со станции метро «Площадь Революции». Но в те минуты я утратила способность смеяться. Наталья тихо выла: «Я знала. Я знала. Я поняла. Как только увидела эту дьявольскую черную коробочку…» Павел Сергеевич откинулся на подушки и безучастно смотрел в потолок. Леша — как обычно в редкие минуты душевного волнения — бестолково бегал туда-сюда по комнате. Прошка столбом стоял на месте, и на лице его было написано столь явное желание провалиться сквозь землю, что не пожалеть его было невозможно. Я отчаянно пыталась придумать, как создать хотя бы видимость полезной деятельности, — ведь уйти из комнаты означало бы проявить непростительную черствость, а просто глазеть на раздавленных горем людей было мучительно и стыдно.
«Сейчас, наверное, самое время изобразить обещанный Леше обморок, — мелькнула у меня дурацкая мысль. — Тогда всем троим — мне, Леше и Прошке — нашлось бы какое-то занятие». Я уже совсем было собралась лечь на пол и закрыть глаза, но в последнюю секунду удержалась, сообразив, что третий обморок за один час — это явный перебор.
Тем временем Марк с Генрихом привели в чувство Ларису, и она, рыдая, бросилась в объятия Натальи. Марк, подталкивая нас, как баранов, к двери, выгнал всех на кухню. Прошка, Леша и Генрих сели на топчан, Марк — на перевернутое ведро, а я — на низенькую скамеечку возле печки.
Сколько времени мы провели в угрюмом молчании, я не знаю. Мне казалось, что давно уже должно было наступить утро, но за окном лишь чуть посветлело. Георгий дважды приходил за водой, но оба раза не произнес ни слова.
— Может, вернемся в отель к Вальдемару? — виноватым голосом предложил наконец Генрих.
Ответить ему мы не успели, потому что дверь открылась и в проеме появилась Наталья. Ее бледное лицо от слез покрылось пятнами, но было на удивление спокойным.
— Заходите в комнату, — тихо попросила она. — Нам нужно многое обсудить.
Мы молча подчинились. Я прихватила с собой скамеечку, потому что впятером на лавке мы бы не поместились. Завидев нас, Георгий враждебно нахмурился и уставился в окно. Лариса, бессильно свесив руки, сидела на своем стуле в позе полной покорности судьбе. Павел Сергеевич по-прежнему разглядывал потолок. Наталья, закрыв за нами дверь, пересекла комнату, села у изголовья его постели и кивком показала нам на лавку. Я устроилась на скамеечке, привалившись спиной к двери, а остальные не без труда разместились на предложенном сиденье.
Помолчав, Наталья откашлялась и объявила:
— Прежде всего, вы, безусловно, должны узнать правду. Лариса со мной согласна. Вообще говоря, это ее история, но она неважно себя чувствует, и, думаю, рассказывать придется мне.
Рыжая грива взметнулась и опала.
— Нет, — неожиданно твердо возразила Лариса. — Вы, Наташа, всей правды не знаете. Даже Боря не знал ее до конца. Мне так и не хватило мужества рассказать ему все. Теперь я наконец могу сбросить с себя этот многолетний груз, хотя… Боюсь, облегчения это не принесет.
Она обвела нас блестящими зелеными глазами и начала рассказ:
— Восемь… нет, уже девять лет назад я закончила медицинское училище и стала работать массажисткой. Вскоре у меня появились частные пациенты. Один из них — наш сосед по лестничной площадке, Григорий Кузьмич. В прошлом он был знаменитым медвежатником; говорят, вскрытыми им сейфами можно загрузить приличный железнодорожный состав. Но к старости Кузьмич остепенился, иногда к нему даже киносценаристы с режиссерами за консультацией обращаются…
Однажды, выходя от него, я столкнулась в дверях с молодым человеком, который поразил мое воображение. Он был очень красив, но какой-то необычной, хищной красотой. Гибкая стройная фигура, по-кошачьи пластичные движения, тонкий нос с горбинкой, пронзительные черные глаза… Я встретилась с ним взглядом и, почувствовав, что краснею, побыстрее прошла к своей квартире. Незнакомец стоял и смотрел на меня, пока за мной не закрылась дверь.
На следующий день я не удержалась и спросила соседа, кто его вчера навещал. Григорий Кузьмич внимательно на меня посмотрел, потом хмыкнул и сказал:
— Этого красавца зовут Вадим Десятников, но шире он известен под кличкой Гриф. Не совсем удачная кличка, надо сказать. Гриф все больше падалью питается, а Вадим предпочитает свежатинку. Ты бы, детка, держалась от него подальше.
Мне бы его слова запомнить до конца жизни, но я, двадцатилетняя дурочка, уже готовая влюбиться, тут же выкинула их из головы.
Дима… Вадим появился у нас в доме через два дня. Он стоял на лестничной клетке у окна и поджидал меня. Не помню, куда я шла в тот вечер, но в любом случае до своей цели я так и не добралась…
Наш роман длился без малого два года. Вадим обращался со мной по-хозяйски, иногда бывал жесток, но я все равно безумно его любила. И надо сказать, от относился ко мне довольно бережно: в свои дела никогда не посвещал, на уголовные сходки не водил, с приятелями не знакомил и делал щедрые подарки. Наверное, это были довольно счастливые два года. Только вот с мамой мы ссорились постоянно. Она невзлюбила Диму с первой встречи и всеми силами пыталась отвадить меня от него, но добилась лишь того, что от нее отдалилась я.
А потом Вадим исчез. Без ссор, без объяснений, не попрощавшись. Просто исчез — и все. Я звонила ему по многу раз на дню, часами ждала под дверью его квартиры, но безрезультатно. В конце концов я не выдержала и спросила о нем у соседа: если Диму на чем-то поймали и посадили в тюрьму, Григорий Кузьмич должен был знать. Но он только сочувственно посмотрел на меня и покачал головой.
Целый год я ждала и лила слезы, проводила все свободное время у окна и вздрагивала от каждого звонка. А потом случилось несчастье с мамой, и мне стало не до сердечных мук. Мама — она у меня молодая и очень красивая — спускалась зимой с моста, поскользнулась, упала на лестницу и повредила позвоночник. У нее отказали ноги. Я до сих пор удивляюсь, как мне удалось все это вынести и не сойти с ума. Мама не хотела жить. За ней нужен был постоянный уход. У нас катастрофически не хватало денег, и мне приходилось работать до изнеможения, а в перерывах между сеансами бегать домой, кормить маму, разговаривать с ней, утешать, следить, чтобы у нее под рукой не оказалось ничего опасного… Словом, на другие душевные переживания уже не оставалось сил, и мой роман как-то сам собой забылся.
А три года назад я неожиданно встретила на улице Вадима. Он шел передо мной, и лица я видеть не могла, но фигура, походка, посадка головы… все было его. Я прибавила шагу, крикнула: «Дима!» — а когда он обернулся, обомлела. Лицо было совсем чужое: другие губы, брови, нос, разрез глаз, подбородок, линия волос — словом, ничего общего с Вадимом. Дима всегда казался мне красивым, а человек, стоявший передо мной, имел прямо-таки отталкивающую внешность. Он неприятно улыбнулся и сказал: «Вы ошиблись. Я не Дима. Но очень хотел бы им оказаться». Я пробормотала: «Извините» и как можно быстрее перешла через улицу.
А вечером недалеко от дома меня остановил водитель «Жигулей», спросив, не помогу ли я ему разобрать название улицы, записанное в его записной книжке. Я наклонилась, и он прыснул мне в лицо какой-то гадостью из баллончика. Очнулась я на тахте, в незнакомой квартире, связанная и с кляпом во рту. Напротив меня в кресле сидел давешний прохожий.