Клюева Варвара. Уникум (Язык мой - враг мой)

   - Почему же ты так уверена, что этот райский уголок обойден туристерами? ехидно поинтересовался Прошка, явно оживившись в предчувствии склоки.
   - Потому что там нет воды.
   - Что?!
   - Как это - нет воды?
   - И что же мы будем делать?
   - Ты предлагаешь пить морскую?
   Все заговорили разом, и некоторое время мне не удавалось вставить ни слова. Но вот испуганный галдеж стих, и друзья выжидательно уставились на меня.
   - За водой будем ходить в пансионат, - доброжелательно объяснила я.
   В наступившей тишине стал явственно слышен безмятежный стрекот цикад.
   - Как минимум четыре километра в один конец! - выдавил наконец потрясенный Генрих. - По жаре! С тяжелыми канистрами! Варька, побойся Бога!
   - Да уж, развлечение не из приятных, - поддержал Генриха Леша и тут же жизнерадостно добавил: - Зато каждый день!
   - Маньячка! - убежденно сказал Прошка.
   Даже Марк подрастерял решимость.
   - У нас только три канистры, причем одна - пятилитровая. Хватит ли нам двадцати пяти литров в сутки?
   - Взрослому человеку положено выпивать литр жидкости в день, - отмела я его сомнения. - Так что одну канистру можно смело использовать под вино.
   - Литр! По такой жаре? Варвара, ты перегрелась!
   - Ну ладно, можете выдувать по два с половиной, - великодушно разрешила я.
   - Но ходить каждый день! - запричитал Генрих.
   - Да что вы ее слушаете? - возмутился Прошка. - Остаемся здесь, и никаких гвоздей. Сейчас окунемся и пойдем ставить палатки.
   Я молча повернулась и решительно зашагала в сторону мыса. Изумленный возглас Генриха заставил меня остановиться:
   - Машенька! И ты туда же?
   Я обернулась. Машенька встала с камня и обреченно надевала рюкзак. Я ощутила мгновенный укол раскаяния.
   - Я же вас как облупленных знаю, Анри. Хочешь, расскажу, что в точности произойдет, если я сейчас не поддержу Варвару? Раз уж Варька уперлась, ее и танком не остановишь. Леша, естественно, пойдет с ней. Через пятнадцать минут Марк еще раз обозреет палатки и пляж и решит, что ежедневная прогулка за водой куда приятнее жизни в загаженном муравейнике. Потом ты будешь часа полтора уговаривать Прошку не разрушать компанию, а Прошка будет выторговывать себе освобождение от обязанностей водоноса. В итоге мы доберемся до Варькиного плато в темноте, дети заснут на камнях голодные, а вы до утра будете выяснять отношения. Нет, уж лучше сразу перейти на сторону победителей. По крайней мере, у нас останется надежда поужинать и поставить палатки.
   Нарисованная Машенькой картина произвела впечатление даже на Прошку. Без единого звука он поднялся с плиты и поплелся за нами.
   Через час мы вскарабкались по крутой тропинке в скалах и оказались на просторном плато, обрамленном густыми зарослями крымского древовидного можжевельника. В воздухе стоял острый хвойный запах, дружно стрекотали цикады, все вокруг дышало ленивым спокойствием.
   - Красота! - восхитилась Машенька.
   - Обрывы страшноватые, - поежился Прошка.
   - Ничего, они далеко, а близнецам запретим и близко подходить.
   В центре ровной площадки росло невысокое, но могучее раскидистое дерево, под которым кто-то из наших сумасшедших предшественников-туристов сложил из здоровенных плоских камней монументальный стол. Вокруг стола в живописном беспорядке стояли валуны поменьше - стулья. Наши предшественники явно ездили сюда не один год и любили комфорт. Они даже не поленились сложить неподалеку от стола очаг и водрузить сверху гигантскую чугунную решетку. Неужели притащили ее с собой?
   Все сразу повеселели и рассыпались по поляне выбирать места для палаток. Эрих с Алькой обнаружили в кустах зверька, похожего на тушканчика.
   - Крыса! - завопил Эрих.
   - Лови ее! - крикнула Алька, и они немедленно бросились в погоню.
   Несчастное существо метнулось на дерево и, тяжело дыша, с упреком уставилось на своих мучителей огромными круглыми глазами.
   - Она древесная, - разочарованно объявил Эрих.
   - Ну тогда ладно, пусть живет, - смягчилась Алька.
   Я нашла подходящий участок и вытряхнула из рюкзака палатку. Палатки - мое хобби, одно время я даже подрабатывала их шитьем, потому что знала одно местечко, где за пару бутылок водки можно было раздобыть нужное количество парашютного шелка и стропы. Палатки получались чудесные - компактные, удобные, практически невесомые. Мы с Лешей обеспечили ими всю компанию: я шила, а он добывал необходимую фурнитуру.
   - А кто пойдет за водой? - инквизиторским тоном поинтересовался Прошка.
   - Как - кто? - удивилась я. - Вы с Генрихом, конечно.
   От возмущения у Прошки перехватило дыхание. Он попытался что-то сказать, но лишь невнятно булькнул.
   - Почему мы? - жалобно проскулил Генрих.
   - Должен же быть от вас хоть какой-то прок, - с готовностью ответил за меня Марк. - Ничего другого вы все равно делать не умеете. Если не пойдете за водой, вообще превратитесь в бесполезный балласт.
   - А Варька - полезный? - прорезался у Прошки голос. - По-моему, вреднее не бывает. Она нас сюда пригнала, вот пусть сама и отправляется!
   - Но она же дама, - с упреком заметил галантный Генрих.
   - Кто? Варька?! Да она самое упрямое, вредное и злобное существо в мире. Если она дама, то я - папа римский. И потом, я же не предлагаю ее одну отправить. Пускай забирает с собой своего драгоценного Лешеньку.
   - А палатки будешь ставить ты? - ехидно поинтересовался Леша.
   Прошка сник было перед этим железным аргументом, но тут же снова воспрял:
   - Тогда пусть Марк идет.
   - Я буду рубить дрова, - отрезал Марк. - Или, по-твоему, я должен доверить топор вам с Генрихом?
   - Ох, нет, только не это! - вмешалась Машенька. - Анри, милый, прошу тебя, сходи, пожалуйста за водой!
   - Но почему, Машенька? - удивился Генрих. - Я прекрасно могу нарубить дров.
   - Могу себе представить! Сначала ты обдерешься в кровь и набьешь себе шишек, разыскивая в этих зарослях подходящее сухое дерево, потом будешь долго и задумчиво его созерцать, а в конце тяпнешь себя топором по ноге.
   Генрих обиженно засопел, но все-таки полез в рюкзак за канистрой. Даже Прошка, безмерно уважающий Машеньку, перестал качать права. Мы с Лешей начали расставлять палатку.
   - Иногда я спрашиваю себя, - задумчиво сказала Машенька, когда новоявленные мученики скрылись из виду, - как это они тебя до сих не придушили, Варвара? Иной раз у меня у самой руки чешутся.
   - Да, что ты, Машенька, они же во мне души не чают! И без меня они давно пропали бы, как пить дать. А твоя совершенно беспричинная кровожадность крайне меня удивляет. Разве я тебя хоть раз в жизни чем-нибудь обидела?
   Леша как-то странно хмыкнул, и я перехватила предостерегающий взгляд, который бросила на него Машенька.
   - Нет, что ты! Просто иногда хочется немного покоя, так, разнообразия ради.
   - Ты считаешь, что отсутствие покоя как-то связано со мной? - не поверила я своим ушам. - Да я самый кроткий, самый уравновешенный и терпеливый человек в этой компании!
   Леша поперхнулся. Я стремительно обернулась:
   - И ты туда же? Что, разве я не права? Кто бы еще, кроме меня, смог бы выносить столько лет это скопище отъявленных скандалистов? По-моему, за уживчивость и легкий нрав я давно заслужила Нобелевскую премию мира.
   - Да, да, конечно... - сдавленно произнес Леша, старательно пряча глаза.
   Машенька не выдержала и расхохоталась. Любопытные дети прибежали узнать, что так развеселило мамочку. Я насупилась и поджала губы. Раз они обо мне такого мнения, не скажу больше ни слова. Они еще раскаются!
   - Не обижайся, Варька, - вытирая слезы, попросила Машенька. - Ты - чудо. Ты умная, добрая, великодушная и бесстрашная женщина. Но твою самооценку трудно назвать трезвой.
   Я не могла долго дуться на Машеньку, а потому улыбнулась и вернулась к палатке, но Лешино предательство потрясло меня до глубины души. Хорош друг, нечего сказать! Сколько пудов соли мы с ним съели, - подумать страшно! - а он так и не дал себе труда оценить мою незлобивость. Свинство, да и только!
   Мы расставили остальные палатки. Леша болтал, не умолкая ни на минуту, и совершенно не обращал внимания на мое угрюмое молчание. Если у него и есть серьезные недостатки, то один из них - толстокожесть. Ну как можно ничего не замечать, если тебе так явно дают почувствовать, что тобой недовольны? В конце концов, убедившись, что мои усилия пропадают втуне, я махнула рукой. Не злиться же на него вечно, в самом деле!
   - Эй, пошли купаться! - кинула я клич.
   Дети встретили мое предложение криком "ура!". Машенька засмеялась.
   - Ты представляешь, что скажет нагруженный канистрами Прошка, если застукает нас в море?
   - Ничего, переживем!
   После купания настроение у меня заметно поднялось. Прошка с Генрихом и в самом деле застигли нас на месте преступления, но, против ожидания, взрыва не последовало. Возле пансионата они набрели на аборигенов, торговавших домашним вином, и порядком надегустировались. Генрих еще издалека принялся размахивать пятилитровой канистрой; при этом он слегка покачивался на длинных ногах, так что ни у кого не осталось сомнений относительно содержимого сосуда.
   - Хочется надеяться, что они не забыли про воду, - задумчиво произнес Марк в пространство.
   Остаток вечера прошел чудесно. Все были так милы и предупредительны друг с другом, что дорожные передряги как-то совершенно выветрились из памяти. Правда, то Машенькино замечание в мой адрес оставило в душе маленький неприятный осадок, но я твердо решила доказать ей, что она заблуждается. Если держаться в стороне и не вступать ни в какие перепалки, она сама убедится, что отнюдь не я главный нарушитель спокойствия.
   Сидя перед догорающим костром, Марк выразил надежду, что ночью никого не укусит сколопендра и нас не разбудят предсмертные хрипы.
   - Кого это ты собрался разбудить предсмертными хрипами? - удивился Генрих. - Здесь некоторых - не буду указывать пальцем - и береговая артиллерия заставила бы лишь перевернуться с боку на бок. Вот разве что назначить кого-нибудь дежурным... Жаль, нет Георгия... - Генрих многозначительно умолк.
   - А что Георгий? - с лукавинкой спросила Машенька.
   - Да разве ты забыла, какой у него бас? Однажды, когда мужская половина нашего курса ездила на военные сборы, он заступил в наряд дневальным. Ну, днем-то майор Грин, которого все знают, поставить его к "тумбочке" не рискнул - уж слишком мало Гогия напоминал курсанта - длинный, нескладный, сутулый, гимнастерка со штанами сидят мешком. Да и стоять "смирно", не говоря уже о строевом шаге, был не способен даже под угрозой трибунала. Очки плюс шесть диоптрий молодецкой удали тоже не прибавляли. Так вот, целый день Гогия наводил в помещении чистоту, а на "тумбочку" его поставили после отбоя, когда вероятность появления в казарме посторонних офицеров минимальна. Майор Грин коротко проэкзаменовал Георгия на предмет знания устава и, покачав головой, ушел восвояси; народ, чуть-чуть поколобродив, наконец улегся. Стоял, стоял Георгий и не заметил, как прислонился к стенке и задремал. Дремлет он, и снится ему, что открывается дверь и в казарму тихой сапой входит некто в зеленой рубашке с коротким рукавом. Подходит этот человек к Георгию и замирает перед ним, сверля глазами. Георгий видит, что рубашка у незнакомца по случаю теплой погоды без галстука, с расстегнутым воротом, а на погонах две тусклые звездочки прапорщика, и пытается вспомнить, как надлежит себя вести при появлении столь мелкого начальства.
   - Спите на посту, курсант?
   Гогия очнулся и видит: это не сон, а и в самом деле прапорщик. Вот только звездочки на погонах какие-то странные, крупные, вышитые... И... - он лихорадочно нащупал на тумбочке невесть как попавшие туда очки - батюшки! На штанах лампасы! Тут Гогия внезапно вспомнил, чт'о должен делать дневальный, и, набрав в грудь побольше воздуху, радостно, протяжно, во всю мощь своих легких и луженой глотки возвестил:
   - Рота, подъе-ем! Трево-ога!!!
   Отсмеявшись, я сказала:
   - Почему же он не поехал с нами, Генрих? Придется его срочно выписать из Москвы.
   - Да он сейчас не в Москве, - ответила Машенька. - "Ла Скала" нынче на гастролях в Лондоне.
   Я растянулась на коврике под звездным небом и блаженно вздохнула. "Похоже, на этот раз поездка обещает быть тихой и спокойной", - лениво подумалось мне перед сном.
   Глава 4
   Наутро я поднялась ни свет ни заря. Как ни люблю я подольше поспать, жаль было тратить драгоценные часы у моря на занятие, которому можно с тем же успехом предаваться и в Москве. Леша, наш единственный "жаворонок", уже изнывал от недостатка общества. Мы долго с наслаждением плескались в море, а потом решили проявить благородство и сходить за водой.
   Никто нашего благородства, естественно, не оценил, воду приняли как должное, но я, со свойственной мне кротостью, решила не придавать значения мелочам и не портить чудесный день утренней склокой.
   После завтрака все разбрелись кто куда. Детям, словно холоднокровным, зной лишь добавлял активности, и они шумно гонялись за розовокрылыми кобылками. Я решила поискать укромное местечко, с тем чтобы позагорать нагишом, и полезла в гору. Метрах в пятидесяти над нашим плато нашелся идеальный для моих целей участок - небольшая полянка, закрытая от нескромных взглядов густым кустарником. Я расстелила коврик на теплых камнях, пристроила голову в тень и открыла прихваченную с собой книгу.
   Но вскоре выяснилось, что мой замечательный солярий обладает еще и превосходными акустическими свойствами. Я отчетливо слышала все, что происходит не только на нашей стоянке, но и на берегу моря, хотя мое убежище находилось довольно-таки высоко. Судя по смеху и визгу, детей отправили купаться под присмотром Прошки и Леши; Марк мыл посуду; Машенька с Генрихом мирно беседовали у палатки.
   На мгновение я задумалась, не поискать ли себе другое место - мало ли что можно услышать, когда собеседники не подозревают о присутствии аудитории, - но потом решила, что всегда могу заткнуть уши, если беседа примет интимный характер. Пока, во всяком случае, разговор был совершенно невинным.
   - Глупо жить в августе в Крыму и питаться консервами, - говорила Машенька. - Детям нужны витамины, да и нам они не помешают. Ты не видел, вчера в пансионате не продавали фруктов?
   - Есть там небольшой рынок. Местные приезжают и прямо с машин продают свое добро. И фрукты, и помидоры с баклажанами и перцем.
   - Вот и ч'удно! - обрадовалась Машенька. - Крупы оставим на завтраки, а на обед и ужин можно тушить овощи и делать салаты.
   - Тогда в пансионат придется ходить втроем, - уныло сказал Генрих. - Двоих и на воду, и на снедь маловато.
   - Ну, сегодня воды уже принесли, так что одного носильщика будет достаточно. Надо будет попросить Марка...
   - Нет, это неудобно, лучше уж я схожу.
   - Если отпустить тебя одного, Анри, мы не дождемся ни тебя, ни фруктов. По рассеянности ты вполне способен дойти до Ялты.
   - Ну вот, идиота какого-то из меня делаешь, - обиделся Генрих. - Дома я ведь хожу в магазин, и ничего...
   - Да, только я едва не поседела, когда ты ушел в булочную и вернулся через два дня.
   - Но я же тебе объяснял...
   - А это еще что такое? - раздался грозный голос Марка. - Кто повесил эту гадость прямо над столом?
   - Пустяки, дело житейское. - Голос Леши. - Надо же ее где-то держать, а так, на сучке, сматывать удобнее и быстрее.
   - Ты что, боишься недотерпеть?
   Я поняла, что речь идет о туалетной бумаге. Любые намеки на физиологию вызывали у Марка омерзение.
   - Народ, как насчет партии в бридж? - прозвучал веселый голос Прошки.
   - Попозже, ладно? Сейчас надо бы сходить в пансионат, купить на обед овощей.
   - Ох! Только этого не хватало! - простонал Прошка. - Я пас.
   - Ладно, давайте я схожу, - великодушно согласился Марк.
   - Я с тобой, - обрадовался Генрих. - Вдвоем веселее.
   - А как же бридж? - разочарованно протянул Прошка.
   - Потерпишь до нашего возвращения, - отрезал Марк.
   Я еще немного позагорала, потом почувствовала, что сейчас расплавлюсь, и решила искупаться. Спустившись в лагерь за купальником, я поразилась царящей там тишине. Машенька лежала в тени с книжкой, близнецы мирно строили город из камешков, из Прошкиной с Лешей палатки доносилось похрапывание. Заглянув туда, я обнаружила Прошку, который при моем появлении открыл глаза.
   - А где Леша? - поинтересовалась я.
   - А что, его до сих пор нет? Он исчез сразу после завтрака. В последний раз я видел его на берегу.
   - Пойдем искупаемся. Заодно и Лешу поищем. Если он до сих пор внизу, его тепловой удар может хватить.
   На берегу в пределах видимости Леши не оказалось. Мы с Прошкой поплавали, потом, уже всерьез обеспокоившись, отправились на поиски. Пройдя по берегу около километра, мы дошли до нагромождения крупных камней. Прошка, опередивший меня на подъеме, вспрыгнул на очередной валун и замер. Глаза его округлились, челюсть медленно отвисла.
   - Что с тобой? - спросила я. - Призрак увидел посреди бела дня?
   - Если бы призрак, - пробормотал Прошка и снова замолчал.
   Я раздраженно топнула ногой и забралась на соседний валун. Выпрямившись, я вперила взгляд вдаль и едва не свалилась вниз. Картина и впрямь была впечатляющая. За небольшим пригорком устроилась парочка нудистов. В этом не было бы ничего примечательного, поскольку нудисты по берегу бродили целыми стадами, но эти были особенные. У кромки моря колыхались два огромных чудища. Сделав усилие, я поняла, что чудища разнополые. Толстяк невообразимых размеров и такая же толстуха мирно нежились под солнцем. Коротенькие ножки-бревна покоились в морской водице. Судя по всему, странная парочка чувствовала себя совершенно счастливой. Они безмятежно улыбались, явно очень довольные как собой, так и окружающим миром. Но самое удивительное заключилось не в нудистах. В конце концов, толстые люди тоже имеют право на самовыражение. Самой поразительной была третья фигура. Собственно, в ней не было бы ничего необычного, если бы... Это был Леша! Он пристроился рядышком с чудищами и о чем-то говорил. Чудища время от времени вставляли реплики и жизнерадостно улыбались. Я перевела взгляд на Прошку. Похоже, пора было принимать меры. Того и гляди, свалится со своего камня, и придется поднимать его в лагерь волоком.
   Я дернула его за руку. Он очнулся и взглянул на меня.
   - Что это? - слабым голосом спросил он.
   - Нудисты и Леша, - спокойно ответила я. - Ничего особенного.
   - Нудисты? А почему...
   - Потому. Люди всякие бывают. Если ты не обуздаешь свой аппетит, через десяток лет станешь таким же, - сварливо ответила я, пытаясь за раздраженным тоном скрыть изумление, граничившее с шоком.
   Леша, застенчивость которого в разговорах с малознакомыми людьми доходила до патологии, непринужденно болтал с совершенно голыми и совершенно посторонними личностями. Да еще какими! Я потрясла головой, надеясь, что это всего лишь галлюцинация. Но нет, нудисты остались на месте, Леша - тоже. Более того, он заметил нас и помахал рукой. Нудисты разом повернули арбузоподобные туловища и заколыхались в приветствии.
   Краем глаза я заметила, как Прошка пошатнулся и начал оседать на камни. Я повернулась к нему. Интересно, зачем этому клоуну понадобилось изображать обморок? Поначалу я хотела возмутиться, потом поняла, что замысел не так уж и глуп, и решила подыграть Прошке. Если у Леши от перегрева ум зашел за разум, привести его в чувство можно лишь радикальными средствами.
   Сзади послышался хруст камней.
   - Что это с ним? - осведомился Леша, дернув Прошку за ногу.
   - Обморок, - лаконично ответила я.
   - С чего бы это?
   - Увидел твоих новых знакомых. Откуда они взялись?
   - Вчера приехали. Они тут каждый год бывают. Очень милые люди. Зовут Иван и Марья.
   Я недоверчиво взглянула на него:
   - А о чем ты с ними так оживленно щебетал?
   - Представляешь, оказывается, Иван - главный хранитель статистического архива!
   - Понятно.
   Мне и в самом деле все стало понятно. Против страсти не попрешь, а Леша испытывал непреодолимую страсть к расписаниям и разного рода статистическим выкладкам. Скорее всего, он даже не заметил, что эти Иван да Марья невообразимо толсты и к тому же совершенно голы.
   Прошка слабо застонал и приподнял голову. Я вспомнила о своей роли:
   - Ты в порядке?
   - Да. По-моему, я видел мираж.
   - Это был не мираж. - Я решительно встала. - Пойдем, а то Леша от жары еще и не такое учудит.
   Прошка встал и тут же снова пошатнулся. Я поддержала его и обернулась. Голые толстяки носились по пляжу. Кажется, они вздумали поиграть в салки.
   Генрих с Марком вернулись часа через три, причем Генрих был весел, как птичка, а Марк - мрачен, как грозовое небо. От недоброго предчувствия у меня сжалось сердце.
   - Угадайте с трех раз, кого мы встретили! - с ликованием в голосе предложил Генрих.
   Взглянув еще раз на угрюмую физиономию Марка, я поняла, что трех раз мне не понадобится. Речь могла идти только о Мироне Полторацком. Я почувствовала, как к горлу подступает дурнота...
   На первом курсе Мирон был соседом Прошки и Генриха по комнате в общежитии, поэтому все мы хорошо его знали, но относились к нему совершенно по-разному. Генрих, будучи патологически дружелюбным, относился к Мирону с симпатией, Прошка испытывал к бывшему соседу недоверие, но в общем-то признавал за ним определенные достоинства, Леша сторонился Мирона, а мы с Марком люто его ненавидели.
   Мирон страдал комплексом неполноценности, который выражался в форме мании величия. Трудно сказать, что явилось причиной этого неприятного недуга маленький ли рост, неказистая внешность или армия, где он успел отслужить перед поступлением на факультет, но результат получился отталкивающий. Агрессия из Мирона так и перла, замашки фельдфебельские; он не выносил, когда ему перечили, и, фигурально выражаясь, размазывал своих оппонентов по стенке, а бывало, и в прямом смысле пускал в ход кулаки. Если добавить, что кулаком он мог бы убить быка - ну, не убить, так покалечить, - то станет ясно, что желающих поставить его на место как-то не находилось.
   Мирон стремился к первенству во всем и зачастую, приложив титанические усилия, добивался своего. Такой волей к победе можно было бы только восхищаться, если бы не одно "но": Мирон самоутверждался, унижая своих соперников. Главным достоинством в его глазах была принадлежность к мужскому полу. Самое страшное оскорбление в его устах звучало примерно так: "Разве ж это мужик? Тьфу!" С интеллигентными мехматовскими мальчиками он держался презрительно-высокомерно, разговаривал вечно с подначкой, а стоило кому-нибудь взять с ним тот же тон - лез в драку.
   Наивный и доброжелательный Генрих всего этого просто-напросто не замечал. Он не слышал зубовного скрежета, когда Мирон проигрывал ему в шахматы, считал невинной шуткой обращение "вы, гнилая интеллигенция...", не видел завистливого блеска в глазах однокашника, когда ему, Генриху, профессора пели дифирамбы и обещали блестящее будущее. Мирон всегда оставался для него неглупым веселым парнем и хорошим товарищем. И надо сказать, что Мирон отношение Генриха ценил и старался при нем не зарываться.
   Более проницательный Прошка на счет соседа по комнате не обманывался. Но, несмотря на кажущуюся задиристость, Прошка конфликтов терпеть не может - я имею в виду настоящих конфликтов, а не дружеских пикировок, - поэтому всегда старался держаться с Мироном по-приятельски ровно. Мирон, в свою очередь, тоже на рожон не лез, относясь к Прошке с презрительным равнодушием.
   А вот между мной и Марком, с одной стороны, и Мироном - с другой, шла самая настоящая война.
   Все началось с того, что на первом курсе Марку и Мирону понравилась одна и та же девушка. Гориллоподобный Мирон, скорее всего, подозревал, что шансов у него немного, и злился невероятно. В присутствии дамы сердца он всячески демонстрировал свою недюжинную силу и поливал Марка презрением, но особого успеха не имел. Тогда Мирон пошел на дурацкий и жестокий розыгрыш. Он подговорил на редкость непривлекательную девицу, обитавшую в одной комнате с "яблоком раздора", нарядиться в платье подруги и разыграть маленький спектакль. Под каким-то предлогом Мирон, предварительно выкрутив верхнюю лампочку, заманил Марка в свою комнату. Прошка и Генрих в тот день отправились на футбольный матч и ожидались поздно.
   Итак, Марк сидел за столом, щурясь от света настольной лампы, падавшего ему в лицо, и недоумевал, что понадобилось от него Мирону. Тут дверь открылась, и на пороге возник силуэт девицы в хорошо знакомом Марку платье.
   - О, Светлана! Заходи, заходи, я сейчас чайку поставлю. - С этими словами Мирон подхватил чайник и исчез.
   - Марк, - пресекающимся шепотом заговорила девица от двери, - я... я везде тебя искала... нам надо поговорить. Приходи сегодня в двенадцать к Ломоносову. Пожалуйста... - И девица выскользнула из комнаты.
   Памятник Ломоносову стоит перед главным зданием университета на Воробьевых горах. До метро оттуда идти пешком минут пятнадцать. Мирон все рассчитал точно.
   Дело было в марте, погода стояла слякотная и холодная. В половине первого ночи Марк заподозрил неладное, но еще до часу продолжал на что-то надеяться. К тому времени метро закрылось, а попасть после двенадцати в общежитие не более реально, чем очутиться на луне. В результате Марк отправился на другой конец Москвы пешком. Домой добрался едва живой от холода и, разумеется, слег с высокой температурой. О своих приключениях он ничего никому не рассказал.
   Но самое подлое в этой истории то, что Мирон раззвонил о ней по всему факультету. Нашлось несколько идиотов, которые сделали Марка предметом своих насмешек. Когда я обо всем узнала, у меня в глазах потемнело от ярости. В первую минуту я хотела бежать к Генриху с Прошкой, чтобы сообща выработать план мести, но потом передумала. Если они посмеют чем-нибудь задеть Мирона, вряд ли я их увижу живыми-невредимыми. Значит, осуществить страшную месть мне нужно самой. И я ее осуществила.