Страница:
— Я никому не могу доверять и ни на кого не могу положиться…
Уже во второй раз за короткий промежуток времени ошеломленный маршал стал очевидцем непостижимой необузданности диктатора. Если бы кто-нибудь раньше рассказал ему о таком неадекватном поведении фюрера, он посчитал бы это преувеличением и не поверил. Многие генералы, политики, дипломаты и гражданские специалисты испытали на себе эти граничащие с истерией приступы неудержимой ярости диктатора, если высказывали отличное от его точки зрения мнение и уж не дай бог, если пытались его в чем-то переубедить. Посол Шуленбург, представлявший интересы рейха в Москве, тщетно добивался встречи с Гитлером после неудавшегося визита Молотова зимой 1941 года. Шуленбург пытался отговорить Гитлера от конфронтации с Россией, но диктатор даже не принял его. Немецкий военный атташе в Москве, Кестринг, выступал против недооценки Красной Армии и в своем аналитическом докладе дал объективную характеристику советским вооруженным силам. Гитлер подверг его обструкции и заклеймил позором, а Кестринг был вынужден доказывать, что он не «скрытый русофил».
У ног генерал-фельдмаршала Федора фон Бока с треском разлетелись два стула — Гитлер разбил их в порыве безудержной ярости и в попытке подкрепить свои аргументы.
Все это выходило за границы здравого смысла, и Роммель пребывал в недоумении: по-прежнему ли Гитлер находится в добром здравии или же проявила себя скрытая до сих пор демоническая сторона сущности диктатора, которая в один прекрасный момент приведет страну к катастрофе. Наверное, можно было найти извинительные мотивы такого поведения, учитывая то потрясение, которое испытал фюрер при известии о неудаче под Сталинградом и отступлении в Африке. Но разве не должен быть выдержанным и ответственным человек, ведущий за собой нацию и держащий руки на пульсе истории…
Роммель постепенно начинал понимать, что этот человек представляет собой средоточие темных и пагубных для Германии сил.
Герман Геринг застал погрузившегося в глубокое раздумье Роммеля в приемной. Рейхсмаршал предложил Гитлеру лично отправиться в Рим, провести переговоры с Муссолини и добиться от дуче гарантированного снабжения германских войск, удерживающих позиции в Северной Африке. Роммель знал цену обещаний фашистских лидеров и приблизительно представлял себе, чем закончатся переговоры в Риме, но это был его последний шанс: только таким образом он мог повлиять на развитие ситуации в Африке. Как утопающий за соломинку он ухватился за это предложение Геринга, хотя и не был согласен с решением Гитлера по африканской проблеме. Нечто, во что он верил, погибло в его душе после визита в Ставку.
В спецпоезде Геринга в Рим поехала и фрау Ром-мель. После войны я встретился с ней, и она рассказала мне о той поездке:
— На мужа было страшно смотреть — он был потрясен до глубины души. Он все время повторял: «Они не видят опасность — они не хотят ее видеть. Но она надвигается на нас семимильными шагами. Это полная катастрофа». Он никогда не был мнительным или подозрительным человеком, но вы понимаете, что я почувствовала, когда он, запинаясь, произнес: «Давай разговаривать потише. Кто знает, может быть, нас прослушивают». Впервые на нас опустилась зловещая тень гестапо.
РИМСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ ГЕРИНГА
Глава 8.
ТУНИССКАЯ АВАНТЮРА
АМЕРИКАНСКИЕ ТАНКИ У ВОРОТ ТУНИСА
Уже во второй раз за короткий промежуток времени ошеломленный маршал стал очевидцем непостижимой необузданности диктатора. Если бы кто-нибудь раньше рассказал ему о таком неадекватном поведении фюрера, он посчитал бы это преувеличением и не поверил. Многие генералы, политики, дипломаты и гражданские специалисты испытали на себе эти граничащие с истерией приступы неудержимой ярости диктатора, если высказывали отличное от его точки зрения мнение и уж не дай бог, если пытались его в чем-то переубедить. Посол Шуленбург, представлявший интересы рейха в Москве, тщетно добивался встречи с Гитлером после неудавшегося визита Молотова зимой 1941 года. Шуленбург пытался отговорить Гитлера от конфронтации с Россией, но диктатор даже не принял его. Немецкий военный атташе в Москве, Кестринг, выступал против недооценки Красной Армии и в своем аналитическом докладе дал объективную характеристику советским вооруженным силам. Гитлер подверг его обструкции и заклеймил позором, а Кестринг был вынужден доказывать, что он не «скрытый русофил».
У ног генерал-фельдмаршала Федора фон Бока с треском разлетелись два стула — Гитлер разбил их в порыве безудержной ярости и в попытке подкрепить свои аргументы.
Все это выходило за границы здравого смысла, и Роммель пребывал в недоумении: по-прежнему ли Гитлер находится в добром здравии или же проявила себя скрытая до сих пор демоническая сторона сущности диктатора, которая в один прекрасный момент приведет страну к катастрофе. Наверное, можно было найти извинительные мотивы такого поведения, учитывая то потрясение, которое испытал фюрер при известии о неудаче под Сталинградом и отступлении в Африке. Но разве не должен быть выдержанным и ответственным человек, ведущий за собой нацию и держащий руки на пульсе истории…
Роммель постепенно начинал понимать, что этот человек представляет собой средоточие темных и пагубных для Германии сил.
Герман Геринг застал погрузившегося в глубокое раздумье Роммеля в приемной. Рейхсмаршал предложил Гитлеру лично отправиться в Рим, провести переговоры с Муссолини и добиться от дуче гарантированного снабжения германских войск, удерживающих позиции в Северной Африке. Роммель знал цену обещаний фашистских лидеров и приблизительно представлял себе, чем закончатся переговоры в Риме, но это был его последний шанс: только таким образом он мог повлиять на развитие ситуации в Африке. Как утопающий за соломинку он ухватился за это предложение Геринга, хотя и не был согласен с решением Гитлера по африканской проблеме. Нечто, во что он верил, погибло в его душе после визита в Ставку.
В спецпоезде Геринга в Рим поехала и фрау Ром-мель. После войны я встретился с ней, и она рассказала мне о той поездке:
— На мужа было страшно смотреть — он был потрясен до глубины души. Он все время повторял: «Они не видят опасность — они не хотят ее видеть. Но она надвигается на нас семимильными шагами. Это полная катастрофа». Он никогда не был мнительным или подозрительным человеком, но вы понимаете, что я почувствовала, когда он, запинаясь, произнес: «Давай разговаривать потише. Кто знает, может быть, нас прослушивают». Впервые на нас опустилась зловещая тень гестапо.
РИМСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ ГЕРИНГА
Во время поездки из Мюнхена в Рим Герман Геринг обратился к фрау Роммель:
— Госпожа Роммель, хочу пожаловаться на вашего мужа. Вы не находите, что он стал слишком пессимистичным? Прошу вас, окажите на него влияние!
Она ответила на эту произнесенную шутливым тоном просьбу:
— Мой муж пессимист? Нет, этого не может быть! Напротив, он неисправимый оптимист. Достаточно только появиться намеку на что-нибудь хорошее, как он сразу же это замечает. Впрочем, если он ничего не замечает, то сразу же называет вещи своими именами.
При принятии решений по североафриканскому и средиземноморскому театру военных действий большое влияние на Гитлера оказывал его друг Муссолини. Фюрер верил итальянскому диктатору больше, чем своим генералам и политикам. Геринг был прекрасно осведомлен о тонкостях взаимоотношений двух «вождей», поэтому, желая польстить дуче, во время приема во Дворце дожей без колебания подверг Роммеля унизительному аутодафе. С улыбкой на лице он произнес:
— Я бы не стал категорически утверждать, что Роммель бросил итальянцев на произвол судьбы…
Маршал еще не успел осознать оскорбительный смысл этого замечания, как прозвучала подчеркнуто язвительная реплика дуче:
— Вот об этом мне как раз-таки ничего не известно. Ваше отступление, господин фельдмаршал, было осуществлено… гениально!
Роммель обстоятельно докладывал рейхсмаршалу об опыте борьбы армии «Африка» с превосходящими силами британских ВВС. Он предостерегал от опасности недооценки американской помощи и подчеркивал необходимость более интенсивного развития отечественной авиационной промышленности. Геринг невозмутимо обронил:
— Наши самолеты и наши военные летчики — лучшие в мире. Ваши рассказы об авиации противника напоминают мне охотничьи небылицы. А американцы умеют делать только хорошие лезвия для бритья!
Роммель едва не задохнулся от негодования и резко бросил:
— Господин рейхсмаршал, я настоятельно рекомендую вам приехать в Африку и понаблюдать за этими пресловутыми «лезвиями». Я бы нисколько не возражал, если бы наши люфтваффе точно так же «брили» бы своих противников!
Геринг бросил злой взгляд на Роммеля, замолчал и сменил тему разговора. Показательным для реального состояния дел в Италии был конфуз, произошедший на приеме в немецком посольстве. Во время обеда Геринг обратился к фрау Роммель со словами:
— Госпожа Роммель, могу сказать вам только одно — я не встану из-за этого стола, пока мы окончательно не решим вопрос со снабжением.
Не лезущая за словом в карман супруга немецкого посла в Италии фон Макензена демонстративно сухо, с легкой иронией и под общий смех присутствующих произнесла:
— Дорогая фрау Роммель, тогда я дам вам хороший совет: переезжайте на постоянное жительство в Рим!
Роммель вернулся в Африку измотанным и опустошенным. Теперь он точно знал, какой бесславный конец ждет его армию. Впервые он оказался на грани полного физического истощения — терял сознание и падал в глубокие обмороки (один раз потерял сознание и упал прямо перед штабным автобусом — несколько часов врачи не могли привести его в чувство). Безрезультатная борьба за спасение своей армии в Ставке ускорила его физический и эмоциональный срыв.
Возникает вопрос: почему Роммель не сделал однозначного вывода в этой ситуации? В тот момент он считал, что обстановка в Ливии и ожидаемый десант американцев в Тунисе не позволяют ему предпринимать шаги, которые могут оказать непредсказуемое воздействие на ход всей войны и изменить стратегический баланс сил в Европе.
В кругу близких друзей он часто высказывал мнение, что Германия уже миновала свой победный пик и сейчас стремительно катится в бездну поражения. Он продолжал усердно тянуть свою лямку, зная, что никто из военачальников вермахта не имеет достаточного опыта и не сможет заменить его в африканской пустыне. В конце концов, одно его имя внушало врагу не только уважение, но и страх. Когда армия «Африка» начала отступать и отправилась в свой скорбный путь длиной в 3 000 километров, противник боялся атаковать хитрого как лис полководца, а это давало возможность получить небольшую передышку его измученным и потрепанным войскам — передышку, которую Монтгомери вряд ли представил бы менее опасному полководцу. Он честно исполнял свой солдатский долг и все больше становился полководцем, а не стратегом — в горниле сражений африканской пустыни лихой дивизионный командир и удачливый генерал танковых войск давно уже превратился в заботливого отца своих солдат.
В Африке Роммель узнал важнейшую аксиому современной войны: мужество, героизм и самопожертвование, конечно, продолжают играть большую роль, но сражение выигрывает тот, у кого лучшее обеспечение, снабжение и координирование действий. Верность присяге заставляла его зубами вгрызаться в землю там, где другой бы благоразумно отступил. Но это ни в коем случае не было армейской привычкой к бездумному выполнению приказов — во главу угла Эрвин Роммель всегда ставил жизнь и здоровье вверенных ему солдат. Если что-то еще можно было спасти в Африке, то это мог сделать только Роммель.
Он никогда не был генералом от политики. Роммель был солдатом, и как все немецкие офицеры прошел суровую школу повиновения и дисциплины — вначале в Германской империи, потом в Веймарской республике и, наконец, в «Третьем рейхе». Он трижды присягал в верности Верховному главнокомандующему вооруженных сил и прекрасно отдавал себе отчет в том, что армия любой страны мира строится на безоговорочном выполнении приказов, даже если они не вполне соответствуют твоим внутренним убеждениям.
Жизнь, прожитая в армии, не позволяла Роммелю в корне изменить свои привычки и заняться политикой — к этому он был еще не готов. В конце концов, он был не из породы бунтарей, поддающихся минутному порыву и в мгновение ока открещивающихся от всего, что было путеводной звездой в этой жизни. Роммелю требовалось время, чтобы, изменяя себя, изменить окружающий мир. Маршал остался на капитанском мостике получившего пробоину и идущего ко дну корабля, он вернулся в Африку, которая подарила ему великие победы и принесла горькие разочарования.
— Госпожа Роммель, хочу пожаловаться на вашего мужа. Вы не находите, что он стал слишком пессимистичным? Прошу вас, окажите на него влияние!
Она ответила на эту произнесенную шутливым тоном просьбу:
— Мой муж пессимист? Нет, этого не может быть! Напротив, он неисправимый оптимист. Достаточно только появиться намеку на что-нибудь хорошее, как он сразу же это замечает. Впрочем, если он ничего не замечает, то сразу же называет вещи своими именами.
При принятии решений по североафриканскому и средиземноморскому театру военных действий большое влияние на Гитлера оказывал его друг Муссолини. Фюрер верил итальянскому диктатору больше, чем своим генералам и политикам. Геринг был прекрасно осведомлен о тонкостях взаимоотношений двух «вождей», поэтому, желая польстить дуче, во время приема во Дворце дожей без колебания подверг Роммеля унизительному аутодафе. С улыбкой на лице он произнес:
— Я бы не стал категорически утверждать, что Роммель бросил итальянцев на произвол судьбы…
Маршал еще не успел осознать оскорбительный смысл этого замечания, как прозвучала подчеркнуто язвительная реплика дуче:
— Вот об этом мне как раз-таки ничего не известно. Ваше отступление, господин фельдмаршал, было осуществлено… гениально!
Роммель обстоятельно докладывал рейхсмаршалу об опыте борьбы армии «Африка» с превосходящими силами британских ВВС. Он предостерегал от опасности недооценки американской помощи и подчеркивал необходимость более интенсивного развития отечественной авиационной промышленности. Геринг невозмутимо обронил:
— Наши самолеты и наши военные летчики — лучшие в мире. Ваши рассказы об авиации противника напоминают мне охотничьи небылицы. А американцы умеют делать только хорошие лезвия для бритья!
Роммель едва не задохнулся от негодования и резко бросил:
— Господин рейхсмаршал, я настоятельно рекомендую вам приехать в Африку и понаблюдать за этими пресловутыми «лезвиями». Я бы нисколько не возражал, если бы наши люфтваффе точно так же «брили» бы своих противников!
Геринг бросил злой взгляд на Роммеля, замолчал и сменил тему разговора. Показательным для реального состояния дел в Италии был конфуз, произошедший на приеме в немецком посольстве. Во время обеда Геринг обратился к фрау Роммель со словами:
— Госпожа Роммель, могу сказать вам только одно — я не встану из-за этого стола, пока мы окончательно не решим вопрос со снабжением.
Не лезущая за словом в карман супруга немецкого посла в Италии фон Макензена демонстративно сухо, с легкой иронией и под общий смех присутствующих произнесла:
— Дорогая фрау Роммель, тогда я дам вам хороший совет: переезжайте на постоянное жительство в Рим!
Роммель вернулся в Африку измотанным и опустошенным. Теперь он точно знал, какой бесславный конец ждет его армию. Впервые он оказался на грани полного физического истощения — терял сознание и падал в глубокие обмороки (один раз потерял сознание и упал прямо перед штабным автобусом — несколько часов врачи не могли привести его в чувство). Безрезультатная борьба за спасение своей армии в Ставке ускорила его физический и эмоциональный срыв.
Возникает вопрос: почему Роммель не сделал однозначного вывода в этой ситуации? В тот момент он считал, что обстановка в Ливии и ожидаемый десант американцев в Тунисе не позволяют ему предпринимать шаги, которые могут оказать непредсказуемое воздействие на ход всей войны и изменить стратегический баланс сил в Европе.
В кругу близких друзей он часто высказывал мнение, что Германия уже миновала свой победный пик и сейчас стремительно катится в бездну поражения. Он продолжал усердно тянуть свою лямку, зная, что никто из военачальников вермахта не имеет достаточного опыта и не сможет заменить его в африканской пустыне. В конце концов, одно его имя внушало врагу не только уважение, но и страх. Когда армия «Африка» начала отступать и отправилась в свой скорбный путь длиной в 3 000 километров, противник боялся атаковать хитрого как лис полководца, а это давало возможность получить небольшую передышку его измученным и потрепанным войскам — передышку, которую Монтгомери вряд ли представил бы менее опасному полководцу. Он честно исполнял свой солдатский долг и все больше становился полководцем, а не стратегом — в горниле сражений африканской пустыни лихой дивизионный командир и удачливый генерал танковых войск давно уже превратился в заботливого отца своих солдат.
В Африке Роммель узнал важнейшую аксиому современной войны: мужество, героизм и самопожертвование, конечно, продолжают играть большую роль, но сражение выигрывает тот, у кого лучшее обеспечение, снабжение и координирование действий. Верность присяге заставляла его зубами вгрызаться в землю там, где другой бы благоразумно отступил. Но это ни в коем случае не было армейской привычкой к бездумному выполнению приказов — во главу угла Эрвин Роммель всегда ставил жизнь и здоровье вверенных ему солдат. Если что-то еще можно было спасти в Африке, то это мог сделать только Роммель.
Он никогда не был генералом от политики. Роммель был солдатом, и как все немецкие офицеры прошел суровую школу повиновения и дисциплины — вначале в Германской империи, потом в Веймарской республике и, наконец, в «Третьем рейхе». Он трижды присягал в верности Верховному главнокомандующему вооруженных сил и прекрасно отдавал себе отчет в том, что армия любой страны мира строится на безоговорочном выполнении приказов, даже если они не вполне соответствуют твоим внутренним убеждениям.
Жизнь, прожитая в армии, не позволяла Роммелю в корне изменить свои привычки и заняться политикой — к этому он был еще не готов. В конце концов, он был не из породы бунтарей, поддающихся минутному порыву и в мгновение ока открещивающихся от всего, что было путеводной звездой в этой жизни. Роммелю требовалось время, чтобы, изменяя себя, изменить окружающий мир. Маршал остался на капитанском мостике получившего пробоину и идущего ко дну корабля, он вернулся в Африку, которая подарила ему великие победы и принесла горькие разочарования.
Глава 8.
«СТАЛИНГРАД» В ПУСТЫНЕ
ТУНИССКАЯ АВАНТЮРА
Высадка союзнического десанта на северо-западе Африки стала началом целого ряда операций, предусматривающих возвращение захваченной вермахтом Европы. Операция вторжения в Африку началась одновременно с атакой Монтгомери позиций Роммеля под Эль-Аламейном и была составной частью стратегического плана союзников — великолепным образчиком взаимодействия крупных войсковых соединений. Верховное главнокомандование было не готово к вражеской вылазке и оказалось захваченным врасплох, хотя правительство Виши неоднократно предупреждало немцев о готовящейся операции. Кабинету Петена стало известно о совершенно секретных планах союзников, и он тщетно пытался добиться разрешения на усиление французской группировки в Северной Африке для защиты французских колониальных владений. Из Виши даже пришло предложение включить французские соединения в состав германских экспедиционных войск в Африке для организации совместного отпора «захватчикам». Из надежных источников французы узнали о предполагаемой дате вторжения и утверждали, что оно произойдет не позже 20 ноября. Но ни Гитлер, ни ОКБ не проявили ни малейшей заинтересованности в военно-стратегическом партнерстве с правительством Виши. В Берлине потешались над «чрезмерной подозрительностью» и считали «болтовню о десанте» плодом досужего вымысла впечатлительных французов. Дилетантское отношение к доброкачественной разведывательной информации и поверхностный анализ геополитической ситуации привели к тому, что немецкая сторона не предприняла никаких контрмер, направленных на предотвращение реально существовавшей угрозы. Когда штаб германского ВМФ отправил Йодлю шифровку с сообщением об идущем через Гибралтар курсом на восток крупном конвое союзников, оперативный отдел ОКВ хладнокровно ответил:
— Мы считаем, что речь идет о попытке деблокировать испытывающий серьезные затруднения со снабжением гарнизон Мальты. Не может быть и речи о высадке десанта в Северной Африке — для этого у американцев и англичан не достаточно ни сил, ни опыта!
Это была роковая недооценка противника, и уже 8 ноября последовала молниеносная высадка десанта в разных точках североафриканского побережья. Как свидетельствуют документы, союзники проводили операцию быстро, слаженно и не боясь риска. Так, в официальном докладе американский генерал Маршалл доводил до сведения своего генштаба, что «главная сложность заключалась в том, чтобы переправить всю боевую авиацию, имея в своем распоряжении одну-единственную взлетно-посадочную площадку на весь Гибралтар, причем ровно через час она пришла в полную непригодность для дальнейшего использования…». Следует добавить, что в то время германские люфтваффе были уже не в состоянии преодолевать большие расстояния и наносить удары при сильном противодействии вражеских ВВС.
Первые запоздалые шаги немецкое командование предприняло только 11 ноября. В Риме собрали всех «африканских отпускников», кого удалось разыскать; составили сводный отряд из тридцати человек и под командованием офицера отправили в Бизерту на транспортном «Юнкерсе». Таким способом за первые три дня в Тунис под начало оберста Ледерера переправили 600 солдат и офицеров. Предохранительный отряд получил боевую задачу обеспечить прикрытие с запада: захватить прилегающую территорию, выслать вперед разведывательные взводы и расширить плацдарм для прибывающих из Италии и подтягивающихся с востока немецких частей.
15 ноября, ровно через неделю после высадки союзнического десанта, генерал Неринг вступил в должность командующего немецкими вооруженными силами в Тунисе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, назначавший Неринга на этот пост, как всегда лучился оптимизмом и во всеуслышание заявлял:
— Я надеюсь, что уже очень скоро положение стабилизируется, и дело пойдет на лад. Роммель занимается сейчас обустройством оборонительного фронта в Ливии. В Тунисе мы построим мощное предмостное укрепление, потом по мере возможности продвинемся до Орана и сбросим противника в море…
В ответ на справедливые возражения Неринга, что вверенные ему войска еще только готовятся к отправке в Африку, Кессельринг с арийским прямодушием заметил:
— Войск пока нет, а генерал пусть будет там. Прогуляетесь по Тунису в генеральском мундире, и противник решит, что мы задействовали крупные войсковые соединения…
Неринг и штабс-офицер оперативного управления генштаба, оберстлейтенант Молль, вылетели в Африку — тунисская авантюра началась! В Тунисе немецкие офицеры поселились в отеле «Мажестик», разъезжали по городу на французских такси и пытались связаться с оберстом Ледерером в Бизерте по французским каналам связи. В отеле немцы жили в деликатном соседстве с французскими офицерами, которые не понимали, как им себя вести по отношению к «новоявленным союзникам». В ответ на рапорт Неринга, что он прибыл с целью организовать противодействие союзническому десанту, генерал-губернатор Туниса адмирал Эстева сдержанно заявил:
— От маршала Петена не поступало никаких распоряжений на этот счет. Мне помощники не нужны. Я отклоняю всяческую поддержку данной мне властью…
В то время, пока Роммель вел свои дивизии через пески Египта и Ливии, всеми силами сдерживая противника и навязывая ему в своей манере жестокие арьергардные бои, в Тунисе кипели нешуточные страсти: полным ходом шли напряженные переговоры с официальными французскими властями — в них оказался вовлечен специальный представитель Гитлера в Тунисе, дипломатический посланник фон Ран. Без указаний свыше французские командиры не желали воевать, а главнокомандующий французскими колониальными войсками Барре в это время с двумя дивизиями явно смещался в направлении наступающих с запада американцев. Он оставлял заграждения на пути передовых немецких отрядов, а, начиная с 17 ноября приказал открывать огонь по немцам в случае их попыток пойти на сближение. Адмирал Дерьен, под командованием которого находилось 35 — 40 тысяч морских пехотинцев, напротив, поддерживал немцев, так что первые немецкие транспорты, прибывшие в Тунис 20—22 ноября, разгрузились без осложнений. Союзники между тем продвигались вперед вдоль северного побережья, и их передовые отряды были уже в какой-то сотне километров, а ситуация с Барре так окончательно и не прояснилась. Французы не пожелали отвечать на ультиматум — и только тогда их позиции под Меджез-эль-Бабом атаковали германские «Штукас». С этого боя собственно и началась война в Тунисе.
Через некоторое время из Виши пришла шифровка: Петен обязал колониальную администрацию оказывать всяческое содействие немецким войскам, прибывшим в Тунис для защиты французских колоний и для борьбы с союзническими армиями вторжения.
Гитлер и ОКВ полагали, что для патрулирования дорог, идущих из морских портов вглубь страны, вполне достаточно нескольких десятков «Штукас», которые превратят горные перевалы в непроходимые для врага завалы из камня. Оперативные разработки ОКВ предполагали создание мощного предмостного укрепления, где можно было бы накопить необходимые резервы, а потом нанести удар и сбросить врага в море. Об оказании помощи отступающей на запад обессиленной армии Роммеля никто даже и не подумал.
— Мы считаем, что речь идет о попытке деблокировать испытывающий серьезные затруднения со снабжением гарнизон Мальты. Не может быть и речи о высадке десанта в Северной Африке — для этого у американцев и англичан не достаточно ни сил, ни опыта!
Это была роковая недооценка противника, и уже 8 ноября последовала молниеносная высадка десанта в разных точках североафриканского побережья. Как свидетельствуют документы, союзники проводили операцию быстро, слаженно и не боясь риска. Так, в официальном докладе американский генерал Маршалл доводил до сведения своего генштаба, что «главная сложность заключалась в том, чтобы переправить всю боевую авиацию, имея в своем распоряжении одну-единственную взлетно-посадочную площадку на весь Гибралтар, причем ровно через час она пришла в полную непригодность для дальнейшего использования…». Следует добавить, что в то время германские люфтваффе были уже не в состоянии преодолевать большие расстояния и наносить удары при сильном противодействии вражеских ВВС.
Первые запоздалые шаги немецкое командование предприняло только 11 ноября. В Риме собрали всех «африканских отпускников», кого удалось разыскать; составили сводный отряд из тридцати человек и под командованием офицера отправили в Бизерту на транспортном «Юнкерсе». Таким способом за первые три дня в Тунис под начало оберста Ледерера переправили 600 солдат и офицеров. Предохранительный отряд получил боевую задачу обеспечить прикрытие с запада: захватить прилегающую территорию, выслать вперед разведывательные взводы и расширить плацдарм для прибывающих из Италии и подтягивающихся с востока немецких частей.
15 ноября, ровно через неделю после высадки союзнического десанта, генерал Неринг вступил в должность командующего немецкими вооруженными силами в Тунисе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, назначавший Неринга на этот пост, как всегда лучился оптимизмом и во всеуслышание заявлял:
— Я надеюсь, что уже очень скоро положение стабилизируется, и дело пойдет на лад. Роммель занимается сейчас обустройством оборонительного фронта в Ливии. В Тунисе мы построим мощное предмостное укрепление, потом по мере возможности продвинемся до Орана и сбросим противника в море…
В ответ на справедливые возражения Неринга, что вверенные ему войска еще только готовятся к отправке в Африку, Кессельринг с арийским прямодушием заметил:
— Войск пока нет, а генерал пусть будет там. Прогуляетесь по Тунису в генеральском мундире, и противник решит, что мы задействовали крупные войсковые соединения…
Неринг и штабс-офицер оперативного управления генштаба, оберстлейтенант Молль, вылетели в Африку — тунисская авантюра началась! В Тунисе немецкие офицеры поселились в отеле «Мажестик», разъезжали по городу на французских такси и пытались связаться с оберстом Ледерером в Бизерте по французским каналам связи. В отеле немцы жили в деликатном соседстве с французскими офицерами, которые не понимали, как им себя вести по отношению к «новоявленным союзникам». В ответ на рапорт Неринга, что он прибыл с целью организовать противодействие союзническому десанту, генерал-губернатор Туниса адмирал Эстева сдержанно заявил:
— От маршала Петена не поступало никаких распоряжений на этот счет. Мне помощники не нужны. Я отклоняю всяческую поддержку данной мне властью…
В то время, пока Роммель вел свои дивизии через пески Египта и Ливии, всеми силами сдерживая противника и навязывая ему в своей манере жестокие арьергардные бои, в Тунисе кипели нешуточные страсти: полным ходом шли напряженные переговоры с официальными французскими властями — в них оказался вовлечен специальный представитель Гитлера в Тунисе, дипломатический посланник фон Ран. Без указаний свыше французские командиры не желали воевать, а главнокомандующий французскими колониальными войсками Барре в это время с двумя дивизиями явно смещался в направлении наступающих с запада американцев. Он оставлял заграждения на пути передовых немецких отрядов, а, начиная с 17 ноября приказал открывать огонь по немцам в случае их попыток пойти на сближение. Адмирал Дерьен, под командованием которого находилось 35 — 40 тысяч морских пехотинцев, напротив, поддерживал немцев, так что первые немецкие транспорты, прибывшие в Тунис 20—22 ноября, разгрузились без осложнений. Союзники между тем продвигались вперед вдоль северного побережья, и их передовые отряды были уже в какой-то сотне километров, а ситуация с Барре так окончательно и не прояснилась. Французы не пожелали отвечать на ультиматум — и только тогда их позиции под Меджез-эль-Бабом атаковали германские «Штукас». С этого боя собственно и началась война в Тунисе.
Через некоторое время из Виши пришла шифровка: Петен обязал колониальную администрацию оказывать всяческое содействие немецким войскам, прибывшим в Тунис для защиты французских колоний и для борьбы с союзническими армиями вторжения.
Гитлер и ОКВ полагали, что для патрулирования дорог, идущих из морских портов вглубь страны, вполне достаточно нескольких десятков «Штукас», которые превратят горные перевалы в непроходимые для врага завалы из камня. Оперативные разработки ОКВ предполагали создание мощного предмостного укрепления, где можно было бы накопить необходимые резервы, а потом нанести удар и сбросить врага в море. Об оказании помощи отступающей на запад обессиленной армии Роммеля никто даже и не подумал.
АМЕРИКАНСКИЕ ТАНКИ У ВОРОТ ТУНИСА
Первые недели тунисской кампании были наполнены характерной для хода всей войны на африканском континенте сумятицей и неразберихой, что также косвенно свидетельствовало о недобросовестном анализе обстановки и оперативных недоработках ОКВ, а подчас дело спасало только неправдоподобное стечение обстоятельств.
Так, вечером 20 ноября в Тунис пришло сообщение из Джедайды, расположенной в 16 км от столицы: 60 американских танков прорвались к аэродрому и атаковали заходящую на посадку эскадрилью «Штукас». Шестнадцать самолетов были уничтожены в воздухе, а два разбились во время вынужденной посадки. Ровно через 60 минут аэродром был в руках американцев, и им оставалось ровно полчаса хода до Туниса. Не встречая преград на своем пути, танки могли легко прорваться в немецкий укрепрайон и завершить разгром. Французы уже доставали трехцветные знамена и вовсю готовились к торжественной встрече, но американцы не рискнули атаковать Тунис, опасаясь «хитроумно расставленной немцами западни»! В немецких штабах уничтожали совершенно секретные документы. Генерал Неринг и оберстлейтенант Молль обдумывали план прорыва через пустыню к Роммелю или… сдачу в неизбежный плен — появиться в Италии как главные виновники провала Тунисской операции они не могли.
И на следующий день 60 американских танков продолжали без дела стоять на аэродроме, а в нескольких километрах от них тихо как мыши сидели немцы. В любой из последовавших трех дней американцам нужно было всего-то завести моторы своих танков и… выиграть не успевшую начаться войну в Тунисе, но в дело вмешался случай: неожиданно в порт пришли транспортные суда с подкреплением, танками и противотанковыми пушками. Совершенно безнадежная ситуация была спасена, и немцы могли приступить к возведению скромных опоясывающих Тунис фортификационных сооружений. Потом к Нерингу прибыл ликующий Кессельринг и заявил:
— Вот видите, все не так уж и плохо! Вы, слава Богу, живы и здоровы. Теперь транспорты будут приходить регулярно, а я еще пришлю вам самолеты…
До назначения на этот пост Неринг командовал 90-м танковым корпусом, поэтому оперативная сметка позволяла ему видеть всю шаткость немецких позиций. Но, судя по всему, «положение могло еще более усугубиться по мере неудовлетворения тактических потребностей в подкреплении», как написал в своем рапорте немецкий генерал. Впоследствии у Неринга было множество разногласий с Кессельрингом и по поводу обещанного, но так и не полученного подкрепления, и по поводу насущных проблем тунисской кампании, что в конечном итоге закончилось для него отставкой с поста командующего тунисской группировкой.
В конце декабря 1942 года в Тунис прибыл новый главнокомандующий, генерал-оберст фон Арним. Ему сразу же стало ясно, что не может быть и речи о наступательной войне в Африке. Поэтому генерала интересовало положение армии Роммеля, и вопреки указаниям ОКВ о подготовке к наступлению он считал своей главной задачей усиление и расширение укрепрайона на восток — навстречу Роммелю. Только прочный тыл, гарантирующий получение снабжения и подкрепления через Тунис, позволял маршалу Роммелю продолжать борьбу на востоке. С большим трудом фон Арниму удалось убедить ОКВ в правомерности такой постановки вопроса, правда, только гипотетически. Главный тезис Верховного главнокомандования оставался прежним — наступательная война до победного конца.
Тунисская кампания приобретает особое значение в рамках нашего повествования в связи с появлением на границе Туниса генерал-фельдмаршала Роммеля. Он был подавлен и полон самых мрачных предчувствий, но прилагал титанические усилия ради спасения своих солдат. Уже после визита в Ставку находившийся в заведомо проигранной позиции Роммель, тем не менее, провел несколько разящих контратак, лишний раз убедив британцев и весь мир в том, насколько опасным и непредсказуемым противником становится загнанный в угол израненный, но не покорившийся лев. Немецкий генерал-фельдмаршал с некоторых пор стал необыкновенно популярен в военных кругах Африки и всего мира. Только Роммель олицетворял для союзников военную мощь Германии в Тунисе, хотя на Черном континенте, в центральной и северной областях, вполне успешно действовала еще одна немецкая армия, генерал-оберста фон Арнима. Следует добавить, что именно Арним стал главнокомандующим объединенными силами немцев и итальянцев в Северной Африке после того, как Роммель убыл к месту нового назначения в Европу.
В январе 1943 года, через некоторое время после возвращения Роммеля из штаб-квартиры фюрера, вблизи Габеса состоялась первая встреча Роммеля и фон Арнима. Фон Арним был настроен оптимистично и считал, что после удачного соединения двух армий немцам будет вполне по силам образовать линию фронта от форта Марет на юге до Бизерты на севере. В свою очередь Роммель считал, что «не представляется возможным в течение длительного времени удерживать фронт такой протяженности». Маршал прекрасно знал о материальном превосходстве противника и, в первую очередь, подавляющем превосходстве его ВВС. Роммель надеялся, что его солдатам удастся благополучно выбраться из Триполитании, попасть в Южный Тунис и образовать фронт от Марета на юге до Сфакса на севере. Вот как должны были развиваться события по его расчетам:
— Британцы попытаются нанести удар в тыл наших позиций под Маретом со стороны побережья или же будут атаковать на противоположном фланге через пустыню, соленые озера, оазисы Нефта и Таузар, форт Гафсу. Северная группировка противника перенесет тяжесть своих атак на юг и предпримет попытку прорыва с запада через Сбибу и Сбейтлу к Габесу и Сфаксу на средиземноморском побережье, чтобы препятствовать соединению обеих немецких армий. Тогда моя армия будет обречена на уничтожение, да и фон Арним окажется не в лучшем положении.
Маршал решил предвосхитить вполне предсказуемые действия противника и в свою очередь помешать соединению Монтгомери с высадившейся в Западной Африке англо-американской армией вторжения. Само собой разумеющимся для «лиса пустыни» было выбрать себе в качестве «жертвы» необстрелянные американские дивизии. Алан Мурхед вспоминает, какой панический страх испытывали американцы перед немецким полководцем:
— В распоряжении Роммеля остался последний, мизерный шанс: попытаться удержать Тунис до осени. Он уже проявил свой незаурядный талант полководца в ходе затяжных боев в пустыне. Если бы ему удалось выстоять в Тунисе еще семь или восемь месяцев, то высадка союзников в Европе была бы отложена до следующего года, а Германия использовала бы возникшую паузу для подготовки и проведения нового наступления в России.
Последнее наступление Роммеля в Африке было отмечено печатью его тактической гениальности — парадоксальным даром превращать преимущество неприятеля в его слабость и умением тотально наращивать давление и двигаться от успеха к успеху, используя малейшую оплошность врага. Предоставим слово его англо-американским оппонентам, на себе испытавшим всю мощь и ярость последнего удара:
— Со всей присущей ему гибкостью Роммель начал готовиться к новым сражениям. План февральского контрнаступления немцев основывался на старейшем военном законе, но в современной трактовке: «Если противник превосходит тебя в силе и пытается сконцентрироваться для нанесения решающего удара, всячески препятствуй ему, вовлекая в одиночные бои по всей линии фронта». Роммель должен был каким-то образом помешать англичанам, американцам и французам объединить свои усилия. Оперативная обстановка требовала уничтожить в зародыше саму возможность всесокрушающего наступления союзников. Начиная с февраля, немцы были заняты поиском методов и средств противодействия «решающему удару». Самым слабым в наших боевых порядках был, вне всякого сомнения, американский сектор в районе Сбейтлы. Дислоцировавшиеся там войска не имели боевого опыта, а линия обороны была протяженной и, что греха таить, дряблой и жидковатой. Американские позиции располагались на преимущественно равнинной местности без естественных укрытий, что еще больше затрудняло их оборону. Решительно настроенный Эйзенхауэр рассматривал эту позицию как временную, готовился к скорому наступлению и намеревался заставить немцев «заплатить за каждую пядь захваченной земли». В середине февраля Роммель собрал в железный кулак испытанных в жестоких боях, прошедших проверку на прочность в африканских песках ветеранов и новые танки, поступившие из Германии. 14 февраля он разорвал слабую линию американской обороны. Возможно, успех превзошел самые смелые ожидания Роммеля. Под Сбейтлой и Сиди-Бу-Зидом американские орудия были выведены из строя, так и не успев сделать ни одного выстрела. Не выдержали массированного давления у Кассеринского прохода и отступили американские танки. На необорудованных позициях, посреди голой равнины не оказали сопротивления и пехотинцы: большая их часть попала в плен, а остальные беспорядочно бежали. На севере пал Фаид, на юге Гафса и Фериана с выдвинутыми вперед фронтовыми аэродромами. Под угрозой захвата оказался административный центр Тебесса, хотя здесь позиции американцев были защищены цепью высоких холмов, лучше оборудованы и укреплены. Последние два года любой, даже менее значительный успех вызывал незамедлительную реакцию Роммеля — «дожимать и выдавливать из ситуации максимум выгоды». Дерзкий приказ бросил вперед отчаявшихся после долгих месяцев отступления немцев, жаждущих вдохнуть живительного воздуха победы! Они захватили Кассеринский проход, потом разделились на две колонны: одна атаковала Талу на севере, другая выдвинулась к Тебессе на западе. Завязались ожесточенные бои, отнюдь не местного значения, и под угрозой развала оказалась вся линия тунисского фронта союзников. Географически Тебесса была местом соединения 8-й и 1-й армий, поэтому, как Роммель и предполагал, нашим слабейшим звеном. Если бы немцам удалось здесь закрепиться, они задержали бы нас на месяцы. Падение Талы грозило нам еще большими осложнениями; отсюда немцы могли напрямую атаковать Эль-Кеф, а захватив его, выходили в тыл наших боевых порядков. После несложного маневра — прорыва к побережью через Боне — наш фронт был бы окружен, и десятки тысяч человек оказывались в западне!
Так, вечером 20 ноября в Тунис пришло сообщение из Джедайды, расположенной в 16 км от столицы: 60 американских танков прорвались к аэродрому и атаковали заходящую на посадку эскадрилью «Штукас». Шестнадцать самолетов были уничтожены в воздухе, а два разбились во время вынужденной посадки. Ровно через 60 минут аэродром был в руках американцев, и им оставалось ровно полчаса хода до Туниса. Не встречая преград на своем пути, танки могли легко прорваться в немецкий укрепрайон и завершить разгром. Французы уже доставали трехцветные знамена и вовсю готовились к торжественной встрече, но американцы не рискнули атаковать Тунис, опасаясь «хитроумно расставленной немцами западни»! В немецких штабах уничтожали совершенно секретные документы. Генерал Неринг и оберстлейтенант Молль обдумывали план прорыва через пустыню к Роммелю или… сдачу в неизбежный плен — появиться в Италии как главные виновники провала Тунисской операции они не могли.
И на следующий день 60 американских танков продолжали без дела стоять на аэродроме, а в нескольких километрах от них тихо как мыши сидели немцы. В любой из последовавших трех дней американцам нужно было всего-то завести моторы своих танков и… выиграть не успевшую начаться войну в Тунисе, но в дело вмешался случай: неожиданно в порт пришли транспортные суда с подкреплением, танками и противотанковыми пушками. Совершенно безнадежная ситуация была спасена, и немцы могли приступить к возведению скромных опоясывающих Тунис фортификационных сооружений. Потом к Нерингу прибыл ликующий Кессельринг и заявил:
— Вот видите, все не так уж и плохо! Вы, слава Богу, живы и здоровы. Теперь транспорты будут приходить регулярно, а я еще пришлю вам самолеты…
До назначения на этот пост Неринг командовал 90-м танковым корпусом, поэтому оперативная сметка позволяла ему видеть всю шаткость немецких позиций. Но, судя по всему, «положение могло еще более усугубиться по мере неудовлетворения тактических потребностей в подкреплении», как написал в своем рапорте немецкий генерал. Впоследствии у Неринга было множество разногласий с Кессельрингом и по поводу обещанного, но так и не полученного подкрепления, и по поводу насущных проблем тунисской кампании, что в конечном итоге закончилось для него отставкой с поста командующего тунисской группировкой.
В конце декабря 1942 года в Тунис прибыл новый главнокомандующий, генерал-оберст фон Арним. Ему сразу же стало ясно, что не может быть и речи о наступательной войне в Африке. Поэтому генерала интересовало положение армии Роммеля, и вопреки указаниям ОКВ о подготовке к наступлению он считал своей главной задачей усиление и расширение укрепрайона на восток — навстречу Роммелю. Только прочный тыл, гарантирующий получение снабжения и подкрепления через Тунис, позволял маршалу Роммелю продолжать борьбу на востоке. С большим трудом фон Арниму удалось убедить ОКВ в правомерности такой постановки вопроса, правда, только гипотетически. Главный тезис Верховного главнокомандования оставался прежним — наступательная война до победного конца.
Тунисская кампания приобретает особое значение в рамках нашего повествования в связи с появлением на границе Туниса генерал-фельдмаршала Роммеля. Он был подавлен и полон самых мрачных предчувствий, но прилагал титанические усилия ради спасения своих солдат. Уже после визита в Ставку находившийся в заведомо проигранной позиции Роммель, тем не менее, провел несколько разящих контратак, лишний раз убедив британцев и весь мир в том, насколько опасным и непредсказуемым противником становится загнанный в угол израненный, но не покорившийся лев. Немецкий генерал-фельдмаршал с некоторых пор стал необыкновенно популярен в военных кругах Африки и всего мира. Только Роммель олицетворял для союзников военную мощь Германии в Тунисе, хотя на Черном континенте, в центральной и северной областях, вполне успешно действовала еще одна немецкая армия, генерал-оберста фон Арнима. Следует добавить, что именно Арним стал главнокомандующим объединенными силами немцев и итальянцев в Северной Африке после того, как Роммель убыл к месту нового назначения в Европу.
В январе 1943 года, через некоторое время после возвращения Роммеля из штаб-квартиры фюрера, вблизи Габеса состоялась первая встреча Роммеля и фон Арнима. Фон Арним был настроен оптимистично и считал, что после удачного соединения двух армий немцам будет вполне по силам образовать линию фронта от форта Марет на юге до Бизерты на севере. В свою очередь Роммель считал, что «не представляется возможным в течение длительного времени удерживать фронт такой протяженности». Маршал прекрасно знал о материальном превосходстве противника и, в первую очередь, подавляющем превосходстве его ВВС. Роммель надеялся, что его солдатам удастся благополучно выбраться из Триполитании, попасть в Южный Тунис и образовать фронт от Марета на юге до Сфакса на севере. Вот как должны были развиваться события по его расчетам:
— Британцы попытаются нанести удар в тыл наших позиций под Маретом со стороны побережья или же будут атаковать на противоположном фланге через пустыню, соленые озера, оазисы Нефта и Таузар, форт Гафсу. Северная группировка противника перенесет тяжесть своих атак на юг и предпримет попытку прорыва с запада через Сбибу и Сбейтлу к Габесу и Сфаксу на средиземноморском побережье, чтобы препятствовать соединению обеих немецких армий. Тогда моя армия будет обречена на уничтожение, да и фон Арним окажется не в лучшем положении.
Маршал решил предвосхитить вполне предсказуемые действия противника и в свою очередь помешать соединению Монтгомери с высадившейся в Западной Африке англо-американской армией вторжения. Само собой разумеющимся для «лиса пустыни» было выбрать себе в качестве «жертвы» необстрелянные американские дивизии. Алан Мурхед вспоминает, какой панический страх испытывали американцы перед немецким полководцем:
— В распоряжении Роммеля остался последний, мизерный шанс: попытаться удержать Тунис до осени. Он уже проявил свой незаурядный талант полководца в ходе затяжных боев в пустыне. Если бы ему удалось выстоять в Тунисе еще семь или восемь месяцев, то высадка союзников в Европе была бы отложена до следующего года, а Германия использовала бы возникшую паузу для подготовки и проведения нового наступления в России.
Последнее наступление Роммеля в Африке было отмечено печатью его тактической гениальности — парадоксальным даром превращать преимущество неприятеля в его слабость и умением тотально наращивать давление и двигаться от успеха к успеху, используя малейшую оплошность врага. Предоставим слово его англо-американским оппонентам, на себе испытавшим всю мощь и ярость последнего удара:
— Со всей присущей ему гибкостью Роммель начал готовиться к новым сражениям. План февральского контрнаступления немцев основывался на старейшем военном законе, но в современной трактовке: «Если противник превосходит тебя в силе и пытается сконцентрироваться для нанесения решающего удара, всячески препятствуй ему, вовлекая в одиночные бои по всей линии фронта». Роммель должен был каким-то образом помешать англичанам, американцам и французам объединить свои усилия. Оперативная обстановка требовала уничтожить в зародыше саму возможность всесокрушающего наступления союзников. Начиная с февраля, немцы были заняты поиском методов и средств противодействия «решающему удару». Самым слабым в наших боевых порядках был, вне всякого сомнения, американский сектор в районе Сбейтлы. Дислоцировавшиеся там войска не имели боевого опыта, а линия обороны была протяженной и, что греха таить, дряблой и жидковатой. Американские позиции располагались на преимущественно равнинной местности без естественных укрытий, что еще больше затрудняло их оборону. Решительно настроенный Эйзенхауэр рассматривал эту позицию как временную, готовился к скорому наступлению и намеревался заставить немцев «заплатить за каждую пядь захваченной земли». В середине февраля Роммель собрал в железный кулак испытанных в жестоких боях, прошедших проверку на прочность в африканских песках ветеранов и новые танки, поступившие из Германии. 14 февраля он разорвал слабую линию американской обороны. Возможно, успех превзошел самые смелые ожидания Роммеля. Под Сбейтлой и Сиди-Бу-Зидом американские орудия были выведены из строя, так и не успев сделать ни одного выстрела. Не выдержали массированного давления у Кассеринского прохода и отступили американские танки. На необорудованных позициях, посреди голой равнины не оказали сопротивления и пехотинцы: большая их часть попала в плен, а остальные беспорядочно бежали. На севере пал Фаид, на юге Гафса и Фериана с выдвинутыми вперед фронтовыми аэродромами. Под угрозой захвата оказался административный центр Тебесса, хотя здесь позиции американцев были защищены цепью высоких холмов, лучше оборудованы и укреплены. Последние два года любой, даже менее значительный успех вызывал незамедлительную реакцию Роммеля — «дожимать и выдавливать из ситуации максимум выгоды». Дерзкий приказ бросил вперед отчаявшихся после долгих месяцев отступления немцев, жаждущих вдохнуть живительного воздуха победы! Они захватили Кассеринский проход, потом разделились на две колонны: одна атаковала Талу на севере, другая выдвинулась к Тебессе на западе. Завязались ожесточенные бои, отнюдь не местного значения, и под угрозой развала оказалась вся линия тунисского фронта союзников. Географически Тебесса была местом соединения 8-й и 1-й армий, поэтому, как Роммель и предполагал, нашим слабейшим звеном. Если бы немцам удалось здесь закрепиться, они задержали бы нас на месяцы. Падение Талы грозило нам еще большими осложнениями; отсюда немцы могли напрямую атаковать Эль-Кеф, а захватив его, выходили в тыл наших боевых порядков. После несложного маневра — прорыва к побережью через Боне — наш фронт был бы окружен, и десятки тысяч человек оказывались в западне!