Страница:
Ида же вдруг случайно замечала Дашу с Олегом в час дня валяющимися на кроватях и с расслабленной улыбкой говорила:
— Ребятки, а может, вам вообще сегодня не вставать, обед я вам сюда подам…
Она могла переделать тысячу дел и только к вечеру, когда заканчивался ее завод, присесть на диван и, засмеявшись, воскликнуть:
— Ой, а умыться.то я сегодня забыла!
Теперь дети ездили друг к другу на все каникулы. Московская и ленинградская семьи вместе лежали на пляже в Крыму и спали в палатках на озере Селигер, пели песни на подмосковной даче Идиных родных и пинками гнали Дашу с Олегом в филармонию в Ленинграде.
Повсюду за ними следовал Сонин контролирующий взгляд: занять лежаки в тени, до самого верха застегнуть спальники… и Идина улыбка, говорящая «ребятки, расслабьтесь!».
С того времени как Дашина семья перебралась в центр и Соня начала ежедневно прогуливаться по Гостиному Двору, мужья носили одинаковую обувь, а они с Идой одни и те же платья. Дети же часто бывали одеты как близнецы.
Даша всегда знала, что есть Олег, он всегда знал, что есть Даша. После Папиной смерти дома было так ужасно тоскливо, казалось, из него ушла навсегда даже самая маленькая радость, больше никто не засмеется, не улыбнется даже… У Сони все валилось из рук, она не могла читать, забывала на работе сумку, а в метро зонтик… Пришла как-то с работы и начала с порога плакать — ее обсчитали в кулинарии «Метрополя».
— Я хотела купить паштет, это так дорого, но ты же любишь! Я хотела купить немного, а мне недодали две десятки, на что теперь мы будем жить! — всхлипывала она, и Даша, отвернувшись, плакала от жалости к ней.
Сонино детство и юность были такими голодными и раздетыми, что, рано став профессорской женой и ни в чем не нуждаясь, она поместила ощущения нужды очень глубоко в себя. После смерти мужа загнанный вглубь страх нужды вырвался наружу со скоростью пробки под давлением, быстро став настоящей манией.
Основания для такого страха были серьезные. Папа получал большую зарплату, деньги за патенты и изобретения, и жизнь втроем на тысячу отличалась от существования вдвоем на Сонины сто сорок плюс сорок рублей Дашиной стипендии…
Однажды Соне пришло в голову, что им с Дашей необходимо заготовить корм на зиму, например, заквасить капусту. Целый вечер они вдвоем упорно стругали бесконечные кочаны, резали морковку. Весь кухонный стол, который Папа часто занимал своими бумагами, был покрыт омерзительными капустными стружками. Не совсем четко представляя себе, что с ними делают дальше, Соня пошла звонить Аде и заснула. Даша выбросила нарезанную капусту, оставив немного на случай, если у Сони не пройдет приступ хозяйственного рвения. Пожалуйста, давай заквасим, если ты настаиваешь…
Соня даже не вспомнила про капусту, хозяйственное рвение прошло, но страх, что им не на что будет есть, остался… Сбережений не было, они могли лишь продать машину, но не ранее чем через полгода, когда пройдет срок вступления в права наследования.
В апреле приехал на неделю Олег проведать Соню и Дашу. Проведал, поменял билет и остался еще на неделю, а потом сдал билет, а новый пока покупать не стал.
Специального решения о том, что он остается в Ленинграде, не принималось. Обсуждать, в каком качестве Олег живет с ними, было вообще странно. Друг семьи, Дашин муж, жених, подружка — какая глупость! Олег, и все!
Соня начала улыбаться, вечерами сидела с ними на кухне, один раз пошутила, а однажды даже засмеялась со всхлипом, как раньше… Приехал дядя Юра, и Даша почувствовала себя совсем уютно и уверенно. После Папиной смерти было так страшно, что теперешнее спокойствие показалось ей едва ли не лучшим временем, которое было в ее жизни.
Крупный, похожий на «Мишку на Севере» с конфетного фантика, дядя Юра тихим низким голосом сказал Соне и Даше:
— Вы молодцы, девочки, справляетесь, — и она, как в детстве, потерлась щекой об его плечо. Дядя Юра привез документы Олега для перевода на четвертый курс Ленинградского строительного института.
Долго сидели на кухне все вместе, потом взрослые разошлись спать по своим комнатам. Дядю Юру положили спать в Папин кабинет, где раньше ночевал Олег, а ему с Дашей, как в детстве, досталось ночевать вместе.
Вдруг совершенно ясным стало, что Олег всегда любил Дашу, а ей очень хорошо с Олегом — все хорошо, и молчать, и разговаривать, и любить его. Олег высокий, почти метр девяносто, неуклюжий от такого огромного роста, у него мягкое, такое же, как у дяди Юры, лицо, Идины темные глаза в длинных ресницах всегда смотрят чуть обиженно…
К тому же многие девочки однокурсницы уже были замужем… Марина с Женькой неожиданно для всех подали заявление в ЗАГС… Кого бы Даша ни выбрала себе в мужья, привести домой чужого было бы неправильным. Бросить Соню невозможно, а тут все так сложилось… У них не было свадьбы, какая свадьба без Папы! Просто сходили в ЗАГС, посидели все вместе дома за столом, Соня с Идой вспоминали Папу, а с Олегом и Дашей что же — они знали, что так и будет, всегда знали.
Маринино наступление на Женьку было запланированной и безукоризненно выполненной согласно плану операцией. Сначала она приняла вскользь оброненные Юлей слова о необходимости искать мужа за очередное злобное проявление Юлиного климактерического взрыва и не придала им значения. Но привычное доверие Юлиному здравому смыслу и подсознательный страх ослушаться мать грозил ей самой страшной бедой — не согласиться с Юлей означало ошибиться и неправильно выстроить жизнь…
Вскоре зерно, зароненное Юлей, развилось в ее все раскладывающем по полочкам уме в четкий план действий. Осмотревшись вокруг и перебрав в уме имеющиеся возможности, она остановилась на Женьке с его легким отношением к жизни, неумолкающими шутками, квартирой, черной «Волгой», дачей и высокопоставленным отцом.
Построившись, Марина как оловянный солдатик начала продуманную атаку. К весне ей казалось, что Женька вот-вот предложит ее выйти за него замуж. Он был готов встречаться с ней каждый день, но она продуманно балансировала на разумной грани, когда привычка к частому общению уже появилась, а привычки к удовлетворению страсти еще нет.
Марина часто бывала у него дома, Евгения Леонидовна покуривала с ней на кухне, поила ее кофе из красивой банки, расспрашивала о семье и, по Марининому мнению, осталась довольна родителями-врачами и доставшейся в наследство от дедушки-академика дачей в Репине.
Владислав Сергеевич, заставая ее на своей кухне, каждый раз одобрительно крякал и, расплываясь в улыбке, говорил: «Красивая ты, Маринка, девушка!» Женька довольно усмехался, он всегда жадно ловил похвалы Марининой внешности, принимая комплименты на свой счет как подтверждение правильности своего выбора.
Сам он как будто еще сомневался, кружил вокруг Марины, то приближался, то удалялся, беспричинно изменяя радиус. Вдруг пропадал, как будто пугался чего-то, потом появлялся безо всяких объяснений, шутил, кривлялся, смотрел напряженно, что-то просчитывая и решая про себя…
Наконец осторожно, намеками, в любую минуту готовый к отступлению, перемежая свое предложение необычно несмешными шуточками, Женька сказал, что он, конечно, не знает, но, может быть, им пожениться, и родители не против, но если она считает, что не стоит, то он с ней совершенно согласен и готов остаться в тех же отношениях, что и сейчас…
— Женька, у меня в глазах рябит от тебя! Определись, ты хочешь меня или… — Ей захотелось потрясти головой, показалось, что по Женьке пробегает волна, так он дергался в разные стороны, одновременно готовый и жениться и убежать. От близости старта у Марины перехватило дыхание, но она. из последних сил засмеялась и была при этом так независимо хороша, что Женька немедленно подтвердил, да, он хочет на ней, такой красивой, жениться!
Женька был очень горд своим предстоящим браком и крайне недоволен Дашиным замужеством.
— Эй, Дашка, почему ты выходишь замуж через мою голову?! — ревниво шутил он. — Зачем тебе замуж?
— А тебе зачем жениться?
— Твой Мумзель совершает решающий в его и твоей жизни шаг, потому что Маринка такая красивая, что на ней нельзя не жениться! — довольно отвечает он. — А Олег твой совсем не такой красавец, чтобы мы с тобой на нем женились! А если говорить серьезно, ты его не любишь, а просто с ним дружишь. Ты, Мумзель, всеобщая подружка!
— Неправда! он мне нравится, и я его люблю! — сердится Даша.
Женька важно поднимает вверх указательный палец:
— А как же секс, Мумзель, что у тебя с этой немаловажной частью жизни? Или ты со своим мужем только дружишь?
— Женька, — Даша проникновенно смотрит ему в глаза, ехидно улыбаясь, — я тебе раньше все подробно рассказывала, а сейчас не расскажу!..
— Ага, не рассказываешь, значит, тебе нечего поведать своему Мумзелю!.. Ах, скажите, какие мы стали важные! Я, кстати, сочинил про тебя разоблачающую и угрожающую поэму. — И Женька небрежно вручает Даше зеленую тетрадку за две копейки.
Ваше свинородие, господин Мумзёська!
Для кого ты идеал, для меня ты моська… —
читает Даша вслух и смеется.
— Учти, Мумзелевич, что эта тетрадь — только начало огромного трехтомного труда. Поэма большая, и в ней я открываю все порочащие тебя секреты!
Девочки едят блинчики в «Севере» и обсуждают неожиданный брак Марины и Женьки. За Дашу платит Марина, они знают, что у Даши нет денег, им с Олегом пока помогает дядя Юра, но эти деньги на жизнь, а не на кафе с подружками. Три головы, светлая, каштановая и почти черная, сблизились над столом.
— Ну ладно, с Женькой все понятно, ему всегда хотелось большую пышную блондинку… как наша Марина, — рассудительно говорит Даша. — А ты, Маринка, неужели после почти трех лет знакомства вдруг его разглядела? Только не ври нам!
Маринка хватает с Дашиной тарелки кусок блинчика, быстро жует и окидывает стол голодным взглядом.
— Девочки, закажем еще?
— Давайте лучше профитроли…
— Профитроли само собой!
— Ага, разглядела, — вместо Маринки отвечает Алка. — С трудом разглядела, пришлось наклониться и посмотреть внимательно — что это за малыш у моих ног болтается, может быть, ему грудь дать?
— Маринка, а ты знаешь, что Женьке с мамочкой пуповину еще не разрезали? — честно предостерегает Даша. — Евгения Леонидовна будет тебе по вечерам звонить и спрашивать, закрыла ли ты форточку, не надует ли ее Женечке, а если закрыла, то не вспотел ли он…
— Отвечаю. — Марина наконец доела все, что было на столе и в тарелках подруг, и теперь может принять участие в беседе. — Он меня смешит. Это очень важно в жизни. Но главное другое. — Она делает паузу, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Много ли вы знаете женщин, которые что-то значат сами по себе?
— Зоя Космодемьянская! — ляпает Даша, но никто не смеется. — Ну ладно, Валентина Терешкова, а что?
— А то, что статус женщины определяет мужчина. А Женька умеет ладить с людьми, он умный, с детства привык к хорошей жизни, знает, чего надо добиваться… У него, между прочим, имеется номенклатурный папаша, забыли?
— Думаешь, он организует тебе статус, — уважительно к ее будущему спрашивает Даша и задумывается, будет ли у нее статус и если будет, то какой. Кем может стать Олег лет через десять?
— Без сомнения, он же его не бросит!
— Девочки, смотрите, какие у нас разные браки! Даша с Мариной удивленно глядят на Алку.
— Алка, ты обычно не склонна к сравнению, обобщению и другим мыслительным процессам! — язвительно замечает Марина. Она, представив, как кормит Женьку грудью, все-таки немного обиделась на Алку.
Но Алка, поймав мысль, не хочет ее отпускать.
— Маринка выходит замуж по расчету, Дашка вышла по дружбе, а я, — тут она потупилась и мечтательно улыбнулась, — выйду замуж только по любви…
— Ладно, мыслитель, я тоже выхожу замуж по любви! А ты ни о каком статусе можешь даже не мечтать, твой ненаглядный Игорек в этом контексте совершенно безнадежен! — довольно грубо бросает Марина, но, взглянув на обиженную Алку, тут же смягчается.
«А ведь Маринка права, — думает Даша. — Мама, например, была профессорской женой, а сейчас она кто? В том-то и дело, что никто… мне кажется, она тоже об этом думает…»
— Мы сегодня говорим обо всякой чепухе, а о самом главном забыли! Алка! Почему ты нам ничего не рассказываешь о твоей вороватой собаке?
Бесхитростно приняв Маринкины слова за искренний интерес к Лео, Алка оживляется:
— О, вы еще не знаете! Лео оказался импотентом! К нему привели девочку, я его просила, умоляла, даже за лапы держала! Он ничего не смог, ну абсолютно ничего!
Свадьба Маринки и Женьки — настоящее пышное мероприятие, задуманное и проведенное с такой помпой, что Женьке, кажется, даже немного неловко.
— Пусть родители получат удовольствие, — шепчет он Даше во Дворце бракосочетаний, улучив момент, когда все внимание направлено на невесту.
На Марине кружевное платье с таким длинным шлейфом, что Даша с Алкой вдвоем с трудом его удерживают. Отвернувшись от гостей, Алка раздраженно говорит:
— Дашка, ты свидетельница, так что тебе положено мучиться, а я-то почему должна целый день с глупым видом таскать за Маринкой ее хвост!
Жених с невестой в черной «Волге» с куклой на капоте едут на Марсово поле. Накрапывает дождик, и земля на пути к Вечному огню расползается под ногами. Марина в белых туфлях осторожно переступает через лужи, а позади нее с несчастным видом волокутся Даша с Алкой, держа в руках скрученные в неаккуратный ком три метра белой капроновой ткани.
В гранатовом зале «Метрополя» Женька сидит с отсутствующим видом, только изредка встряхивается и улыбается во все стороны, как киноактер при вручении премии.
Марина так вжилась в роль невесты, что всю свадьбу изображает ангела, по чистому недоразумению спустившегося на землю и угодившего прямиком за уставленный закусками свадебный стол. Каждые полчаса ангел бегает с девочками курить в туалет, жарко обсуждает гостей и подарки и затем вновь надевает на себя задумчиво-возвышенное выражение лица.
Юля светится довольством и так льстиво заглядывает в глаза новым высокопоставленным родственникам, что кажется, прямо сейчас, на свадьбе, попросит Владислава Сергеевича о повышении по службе в своей консультации, о выгодном обмене квартиры или хотя бы о льготной путевке в санаторий.
Алка выходит из зала и возвращается бледная и почему-то с чисто умытым, без косметики, лицом.
— Меня вырвало, — объясняет она Даше тихо.
— Ты съела что.нибудь не то?
— Меня тошнит от этой свадьбы, — неожиданно злобно произносит она.
На свадьбе присутствует настоящий, заказанный в специальной свадебной организации тамада.
— А сейчас родственники молодых будут награждены специально изготовленными медалями! — зазывно кричит он голосом массовика-затейника, развлекающего вялую престарелую публику во второсортном доме отдыха.
Тамада торжественно преподносит желтые блестящие кругляшки по очереди всем главным родственникам. Женькины родители довольно демонстрируют свои медали «Свекровь» и «Свекор», а Юля с некоторым ужасом читает на своей кругляшке «Теща».
Тамада оглядывается в поисках человека, которому он должен вручить медаль «Тесть», и Юля небрежно указывает ему на невысокого седого человека, скромно сидящего в стороне от главного стола. Юля позволила отцу своей дочери прийти на свадьбу, правда, без медсестры и девочки, Марининой сестры. Даша с Алкой за все годы дружбы с Мариной видят его впервые. Кажется, он здесь ни с кем не знаком. Их общих друзей Юля разделила между ними сразу после развода, и тем, что достались ей, не разрешено общаться с бывшим мужем. Зато ему разрешили оплатить почти половину ресторанного веселья, тамады и свадебного стола.
— Какой он милый, — кивает на него Даша. — По-моему, Юле жалко для него медали!
Вместо Марины ей отвечает Женька:
— Неловко получилось…
Он подходит к Марининому отцу, долго с ним разговаривает и делает рукой приглашающий жест в сторону главного стола. «Нет-нет, спасибо, я лучше тут останусь», — кажется, отвечает отец, теребя в руках все-таки нашедшую его медаль.
Марина с Женькой тоже получают медаль — на золоченой поверхности затейливым шрифтом выгравировано: «Да будет ваша серебряная свадьба в 2005 году!»
Гости Женькиных родителей сначала только солидно переговариваются, сидя на своих местах, но постепенно выпивают, раскрепощаются, и вот они уже танцуют в кругу вместе с Юлиными друзьями. Некоторое время свадьба гуляет самостоятельно, без тамады. Теперь взрослые гости сами хотят веселиться, дружить и заводить романы.
Они с некоторым недоумением обнаруживают на свадьбе еще одну компанию молодежи, друзей Маринки и Женьки, и, кажется, испытывают желание строго сказать: «А теперь, дети, идите в свою комнату и закройте за собой двери».
Но тамада еще не отработал свои деньги и опять требует всеобщего внимания. На этот раз он предлагает жениху и невесте разделить между собой каравай. В качестве каравая используется буханка черного хлеба за четырнадцать копеек. Марина, смеясь, крепко держит каравай, а Женька стоит рядом и пытается скрыть неловкость фальшивой улыбкой.
— Давай, жених, — науськивает Женьку бодрый тамада. — Это русский обычай такой, сколько каравая сейчас себе оторвешь, столько потом власти в семье и получишь!
Евгения Леонидовна, волнуясь, напряженно наблюдает за русским народным действом, ей хочется, чтобы у Женьки было много каравая и много семейной власти. Марина, уставшая быть ангелом, со зверским лицом вцепилась в буханку, глаза посверкивают упорным огоньком. Женька вяло пытается оторвать свою половину, но ему с трудом удается отщипнуть от Маринкиного хлеба всего лишь маленький кусочек. Евгения Леонидовна натянуто смеется, стараясь скрыть свое разочарование, тамада профессионально выдает неожиданно тактичный комментарий, и после небольшой заминки свадьба продолжается.
Алка теперь всегда приходила с Игорьком, а перед майскими праздниками вдруг зашла одна.
— Он меня избил, — произнесла Алка так обыденно, как будто уже успела к этому привыкнуть. — И бил все время по животу, думал, что у меня будет выкидыш. Но никакого выкидыша не было… Что будем делать? — Оцепенев от ужаса, она смотрела на Дашу застывшим взглядом.
Алка не плакала и не возмущалась Игорьком, в ней проглядывала какая-то усталая покорность. Это не был больше теплый школьный медвежонок, а была беременная женщина, которую били за то, что она беременна.
Даша взглянула на Алкин плоский живот.
— Почему ты не сделала аборт раньше? — спросила она, пробуя на вкус слово «аборт».
— Я сначала не поняла ничего, потом думала, может, он захочет на мне жениться… А как я пойду в консультацию, я боюсь!
— Пойдем завтра вместе, — предложила Даша, приятно ощущая свою необходимость.
Девочки долго и неумело считали сроки Алкиной беременности, сначала на пальцах, потом чиркали ручкой в маленьком календарике с изображением солдата Советской армии с бодрым лицом и автоматом наперевес. Получалось, что у Алки было уже почти три месяца.
— Завтра мы пойдем к Юле, — твердо сказала Даша. — По-моему, аборт можно сделать до определенного срока, тебе, наверное, уже срочно надо делать.
— Давай только не завтра, — попросила Алка.
Назавтра девочки сидели в покрашенном отвратительной зеленой краской коридоре и рассматривали картинки на стенах, изображающие вперемешку толстых младенцев у материнской груди, бледные спирахеты и веселые гонококки. Обе дрожали так, что, когда Юля, высунувшись из кабинета, махнула им рукой, не сразу смогли подняться со своих мест и вползли в кабинет, подволакивая за собой негнущиеся ноги.
— Даша, садись к столу, Алла — быстро на кресло! — скомандовала Юля, не поднимая головы от чьей-то карточки. Она и у себя дома отличалась деловитостью и командным голосом, а уж при виде этой чужой властной Юли в белом халате девочки оробели окончательно.
Алка на кресле и Даша у стола с карточками одновременно сжались и закрыли глаза, как будто Юля осматривала обеих.
— Ну что, Алла, сдавай анализы, — мгновенно осмотрев Алку, деловито сказала та и протянула ей целую кипу направлений. — И не затягивай, у тебя одиннадцать недель. Ты должна успеть до праздников, иначе ни один врач не возьмется тебя абортировать. Будешь рожать!
Полностью распавшаяся на части Алка смогла задать только один вопрос:
— Юлия… — Она запнулась, пытаясь вспомнить Юлино отчество. — Юлия Владимировна, а у меня на майские праздники родители приезжают, меня выпишут до Первого мая?
Юля, не затрудняясь ответом, брезгливо взглянула на Алку, видимо, сомневаясь, стоило ли связываться с умственно отсталыми Мариниными подругами. Ухватившись друг за друга и повторяя «спасибо, большое спасибо», девочки задом выползли из кабинета, уронив на пол коробку конфет для Юли.
В больнице Алку обманули — обещали по знакомству выпустить в день аборта и забыли. Родители были дома, а лимит вранья по поводу ее отсутствия уже исчерпан.
Когда Алка попадала в экстремальную ситуацию, в ней, всегда такой флегматичной, просыпалась необычайная решимость. Поскольку все, что возможно, было соврано, она просто сбежала из отделения — сунула нянечке пятерку и попросила выпустить ее через черный ход.
Первого мая, в день международной солидарности трудящихся, Алка вывалилась из черного хода больницы в сером больничном халате, без трусов, в огромных разношенных тапках и попала прямо в толпу демонстрантов с красными флагами и портретами вождей. Она шла вместе с кричащей «ура» демонстрацией и придерживала руками тряпку между ногами, выданную в больнице вместо трусов. Толпа донесла ее до Садовой, где, чуть не потеряв тапок, она и нырнула в Дашин двор, серой мышью прошмыгнув мимо милиционера.
Как шпион, Алка вошла во двор в одном обличье и через десять минут вышла в другом. Переодетая в Дашины джинсы и любимый полосатый свитер, она выскользнула из двора, ничем не напоминая странное существо в застиранном байковом халате, только что по стеночке пробиравшееся в дом. Дашина обувь не годилась Алке, и туфли пришлось одолжить у Сони. В Дашиной одежде и Сониных туфлях Алка отправилась домой к родителям, счастливая, что все плохое позади. Игорьку больше не за что ее бить, и впереди ждет мир, дружба, солидарность с трудящимися всех стран и большое Алкино женское счастье.
Вечером Марина и Даша пришли навестить Алку, а оказывается, надо было навещать ее боксера Лео. Алка подошла к своему дому, подпрыгивая от восторга, что все так ловко получилось, и, подняв голову, увидела на своем балконе скачущего Лео. Она радостно крикнула «Лео!», и сумасшедший пес прыгнул к ней на тротуар со второго этажа. Удивительным образом придурок ничего не сломал, только подвернул лапу. Марина с Дашей хотели Алку после аборта утешать, но ей, похоже, это не требовалось. Она лежала с Лео на кровати, примостив на животе тарелку с нарезанными кусочками сыра и ветчины, и массировала ему ушибленную лапу, засовывая в пасть кусочки еды.
— Как ты себя чувствуешь? — все-таки спросила Маринка.
— Слава Богу, что у Лео нет переломов, я бы тогда себя просто убила! — ответила ей Алка.
Марина с Женькой вьют гнездо. Среди всех друзей только они живут отдельно от родителей: однокомнатную квартиру на Гражданке Владислав Сергеевич подарил сыну к свадьбе.
— Девочки, вы не представляете, как замечательно быть невесткой папаши-начальника! — Маринка загибает пальцы: — Во-первых, они взяли меня с собой на базу и купили мне дубленку, югославскую, с капюшоном! Во-вторых, они покупают нам машину! «Шестерку»! Я хочу синюю! В.тре-тьих, Владислав Сергеевич устроил Юлю на очень хорошее место, теперь она работает в горздраве!
— А как тебе семейная жизнь?
— Замечательно! Мы все время смеемся! Женька такой остроумный! Принес откуда-то карнавальные костюмы, и мы с ним дома танцуем в заячьих ушах! Дашка, поехали с нами в Таллин, папаша устраивает «Виру»!
Все прогуливали, получали двойки и досдавали зимнюю сессию летом, а летнюю поближе к зимней, но только Игорек вылетел с третьего курса университета и отправился служить куда-то под Ленинград.
«Он там умрет!» — рыдала Алка и была не так уж не права. Главной чертой Игорька, во всяком случае той, что он показывал людям, была совершенно истерическая независимость от жизненных обстоятельств и тем более от людей. Легко можно было представить, что под началом какого.нибудь сержанта Игорек мог и умереть…
А через месяц Алка пригласила Маринку и Дашу на свадьбу.
Странная это была свадьба. Алкины родители приехать не успели, отец Игорька проживал с другой женщиной и не был приглашен, так что из всего комплекта родителей присутствовала одна Ляля.
Бритый жених, отпущенный с места службы на три дня, и невеста в фате с цветочками были на этом празднике второстепенными персонажами, зато очень веселилась Ляля. Она танцевала, высоко задирая юбку, и громко предлагала находившемуся при ней молодому человеку полюбоваться ее ногами. Усевшись за стол, она наконец вспомнила, что присутствует на свадьбе сына.
— Ну.ка, Алла, покажи, где ты сегодня будешь спать с моим сыном! — на весь стол закричала она.
Растерянная Алка, глупо улыбаясь, полезла из-за стола и повела свекровь к себе в комнату показывать свою школьную кровать.
— Ребятки, а может, вам вообще сегодня не вставать, обед я вам сюда подам…
Она могла переделать тысячу дел и только к вечеру, когда заканчивался ее завод, присесть на диван и, засмеявшись, воскликнуть:
— Ой, а умыться.то я сегодня забыла!
Теперь дети ездили друг к другу на все каникулы. Московская и ленинградская семьи вместе лежали на пляже в Крыму и спали в палатках на озере Селигер, пели песни на подмосковной даче Идиных родных и пинками гнали Дашу с Олегом в филармонию в Ленинграде.
Повсюду за ними следовал Сонин контролирующий взгляд: занять лежаки в тени, до самого верха застегнуть спальники… и Идина улыбка, говорящая «ребятки, расслабьтесь!».
С того времени как Дашина семья перебралась в центр и Соня начала ежедневно прогуливаться по Гостиному Двору, мужья носили одинаковую обувь, а они с Идой одни и те же платья. Дети же часто бывали одеты как близнецы.
Даша всегда знала, что есть Олег, он всегда знал, что есть Даша. После Папиной смерти дома было так ужасно тоскливо, казалось, из него ушла навсегда даже самая маленькая радость, больше никто не засмеется, не улыбнется даже… У Сони все валилось из рук, она не могла читать, забывала на работе сумку, а в метро зонтик… Пришла как-то с работы и начала с порога плакать — ее обсчитали в кулинарии «Метрополя».
— Я хотела купить паштет, это так дорого, но ты же любишь! Я хотела купить немного, а мне недодали две десятки, на что теперь мы будем жить! — всхлипывала она, и Даша, отвернувшись, плакала от жалости к ней.
Сонино детство и юность были такими голодными и раздетыми, что, рано став профессорской женой и ни в чем не нуждаясь, она поместила ощущения нужды очень глубоко в себя. После смерти мужа загнанный вглубь страх нужды вырвался наружу со скоростью пробки под давлением, быстро став настоящей манией.
Основания для такого страха были серьезные. Папа получал большую зарплату, деньги за патенты и изобретения, и жизнь втроем на тысячу отличалась от существования вдвоем на Сонины сто сорок плюс сорок рублей Дашиной стипендии…
Однажды Соне пришло в голову, что им с Дашей необходимо заготовить корм на зиму, например, заквасить капусту. Целый вечер они вдвоем упорно стругали бесконечные кочаны, резали морковку. Весь кухонный стол, который Папа часто занимал своими бумагами, был покрыт омерзительными капустными стружками. Не совсем четко представляя себе, что с ними делают дальше, Соня пошла звонить Аде и заснула. Даша выбросила нарезанную капусту, оставив немного на случай, если у Сони не пройдет приступ хозяйственного рвения. Пожалуйста, давай заквасим, если ты настаиваешь…
Соня даже не вспомнила про капусту, хозяйственное рвение прошло, но страх, что им не на что будет есть, остался… Сбережений не было, они могли лишь продать машину, но не ранее чем через полгода, когда пройдет срок вступления в права наследования.
В апреле приехал на неделю Олег проведать Соню и Дашу. Проведал, поменял билет и остался еще на неделю, а потом сдал билет, а новый пока покупать не стал.
Специального решения о том, что он остается в Ленинграде, не принималось. Обсуждать, в каком качестве Олег живет с ними, было вообще странно. Друг семьи, Дашин муж, жених, подружка — какая глупость! Олег, и все!
Соня начала улыбаться, вечерами сидела с ними на кухне, один раз пошутила, а однажды даже засмеялась со всхлипом, как раньше… Приехал дядя Юра, и Даша почувствовала себя совсем уютно и уверенно. После Папиной смерти было так страшно, что теперешнее спокойствие показалось ей едва ли не лучшим временем, которое было в ее жизни.
Крупный, похожий на «Мишку на Севере» с конфетного фантика, дядя Юра тихим низким голосом сказал Соне и Даше:
— Вы молодцы, девочки, справляетесь, — и она, как в детстве, потерлась щекой об его плечо. Дядя Юра привез документы Олега для перевода на четвертый курс Ленинградского строительного института.
Долго сидели на кухне все вместе, потом взрослые разошлись спать по своим комнатам. Дядю Юру положили спать в Папин кабинет, где раньше ночевал Олег, а ему с Дашей, как в детстве, досталось ночевать вместе.
Вдруг совершенно ясным стало, что Олег всегда любил Дашу, а ей очень хорошо с Олегом — все хорошо, и молчать, и разговаривать, и любить его. Олег высокий, почти метр девяносто, неуклюжий от такого огромного роста, у него мягкое, такое же, как у дяди Юры, лицо, Идины темные глаза в длинных ресницах всегда смотрят чуть обиженно…
К тому же многие девочки однокурсницы уже были замужем… Марина с Женькой неожиданно для всех подали заявление в ЗАГС… Кого бы Даша ни выбрала себе в мужья, привести домой чужого было бы неправильным. Бросить Соню невозможно, а тут все так сложилось… У них не было свадьбы, какая свадьба без Папы! Просто сходили в ЗАГС, посидели все вместе дома за столом, Соня с Идой вспоминали Папу, а с Олегом и Дашей что же — они знали, что так и будет, всегда знали.
Маринино наступление на Женьку было запланированной и безукоризненно выполненной согласно плану операцией. Сначала она приняла вскользь оброненные Юлей слова о необходимости искать мужа за очередное злобное проявление Юлиного климактерического взрыва и не придала им значения. Но привычное доверие Юлиному здравому смыслу и подсознательный страх ослушаться мать грозил ей самой страшной бедой — не согласиться с Юлей означало ошибиться и неправильно выстроить жизнь…
Вскоре зерно, зароненное Юлей, развилось в ее все раскладывающем по полочкам уме в четкий план действий. Осмотревшись вокруг и перебрав в уме имеющиеся возможности, она остановилась на Женьке с его легким отношением к жизни, неумолкающими шутками, квартирой, черной «Волгой», дачей и высокопоставленным отцом.
Построившись, Марина как оловянный солдатик начала продуманную атаку. К весне ей казалось, что Женька вот-вот предложит ее выйти за него замуж. Он был готов встречаться с ней каждый день, но она продуманно балансировала на разумной грани, когда привычка к частому общению уже появилась, а привычки к удовлетворению страсти еще нет.
Марина часто бывала у него дома, Евгения Леонидовна покуривала с ней на кухне, поила ее кофе из красивой банки, расспрашивала о семье и, по Марининому мнению, осталась довольна родителями-врачами и доставшейся в наследство от дедушки-академика дачей в Репине.
Владислав Сергеевич, заставая ее на своей кухне, каждый раз одобрительно крякал и, расплываясь в улыбке, говорил: «Красивая ты, Маринка, девушка!» Женька довольно усмехался, он всегда жадно ловил похвалы Марининой внешности, принимая комплименты на свой счет как подтверждение правильности своего выбора.
Сам он как будто еще сомневался, кружил вокруг Марины, то приближался, то удалялся, беспричинно изменяя радиус. Вдруг пропадал, как будто пугался чего-то, потом появлялся безо всяких объяснений, шутил, кривлялся, смотрел напряженно, что-то просчитывая и решая про себя…
Наконец осторожно, намеками, в любую минуту готовый к отступлению, перемежая свое предложение необычно несмешными шуточками, Женька сказал, что он, конечно, не знает, но, может быть, им пожениться, и родители не против, но если она считает, что не стоит, то он с ней совершенно согласен и готов остаться в тех же отношениях, что и сейчас…
— Женька, у меня в глазах рябит от тебя! Определись, ты хочешь меня или… — Ей захотелось потрясти головой, показалось, что по Женьке пробегает волна, так он дергался в разные стороны, одновременно готовый и жениться и убежать. От близости старта у Марины перехватило дыхание, но она. из последних сил засмеялась и была при этом так независимо хороша, что Женька немедленно подтвердил, да, он хочет на ней, такой красивой, жениться!
Женька был очень горд своим предстоящим браком и крайне недоволен Дашиным замужеством.
— Эй, Дашка, почему ты выходишь замуж через мою голову?! — ревниво шутил он. — Зачем тебе замуж?
— А тебе зачем жениться?
— Твой Мумзель совершает решающий в его и твоей жизни шаг, потому что Маринка такая красивая, что на ней нельзя не жениться! — довольно отвечает он. — А Олег твой совсем не такой красавец, чтобы мы с тобой на нем женились! А если говорить серьезно, ты его не любишь, а просто с ним дружишь. Ты, Мумзель, всеобщая подружка!
— Неправда! он мне нравится, и я его люблю! — сердится Даша.
Женька важно поднимает вверх указательный палец:
— А как же секс, Мумзель, что у тебя с этой немаловажной частью жизни? Или ты со своим мужем только дружишь?
— Женька, — Даша проникновенно смотрит ему в глаза, ехидно улыбаясь, — я тебе раньше все подробно рассказывала, а сейчас не расскажу!..
— Ага, не рассказываешь, значит, тебе нечего поведать своему Мумзелю!.. Ах, скажите, какие мы стали важные! Я, кстати, сочинил про тебя разоблачающую и угрожающую поэму. — И Женька небрежно вручает Даше зеленую тетрадку за две копейки.
Ваше свинородие, господин Мумзёська!
Для кого ты идеал, для меня ты моська… —
читает Даша вслух и смеется.
— Учти, Мумзелевич, что эта тетрадь — только начало огромного трехтомного труда. Поэма большая, и в ней я открываю все порочащие тебя секреты!
Девочки едят блинчики в «Севере» и обсуждают неожиданный брак Марины и Женьки. За Дашу платит Марина, они знают, что у Даши нет денег, им с Олегом пока помогает дядя Юра, но эти деньги на жизнь, а не на кафе с подружками. Три головы, светлая, каштановая и почти черная, сблизились над столом.
— Ну ладно, с Женькой все понятно, ему всегда хотелось большую пышную блондинку… как наша Марина, — рассудительно говорит Даша. — А ты, Маринка, неужели после почти трех лет знакомства вдруг его разглядела? Только не ври нам!
Маринка хватает с Дашиной тарелки кусок блинчика, быстро жует и окидывает стол голодным взглядом.
— Девочки, закажем еще?
— Давайте лучше профитроли…
— Профитроли само собой!
— Ага, разглядела, — вместо Маринки отвечает Алка. — С трудом разглядела, пришлось наклониться и посмотреть внимательно — что это за малыш у моих ног болтается, может быть, ему грудь дать?
— Маринка, а ты знаешь, что Женьке с мамочкой пуповину еще не разрезали? — честно предостерегает Даша. — Евгения Леонидовна будет тебе по вечерам звонить и спрашивать, закрыла ли ты форточку, не надует ли ее Женечке, а если закрыла, то не вспотел ли он…
— Отвечаю. — Марина наконец доела все, что было на столе и в тарелках подруг, и теперь может принять участие в беседе. — Он меня смешит. Это очень важно в жизни. Но главное другое. — Она делает паузу, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Много ли вы знаете женщин, которые что-то значат сами по себе?
— Зоя Космодемьянская! — ляпает Даша, но никто не смеется. — Ну ладно, Валентина Терешкова, а что?
— А то, что статус женщины определяет мужчина. А Женька умеет ладить с людьми, он умный, с детства привык к хорошей жизни, знает, чего надо добиваться… У него, между прочим, имеется номенклатурный папаша, забыли?
— Думаешь, он организует тебе статус, — уважительно к ее будущему спрашивает Даша и задумывается, будет ли у нее статус и если будет, то какой. Кем может стать Олег лет через десять?
— Без сомнения, он же его не бросит!
— Девочки, смотрите, какие у нас разные браки! Даша с Мариной удивленно глядят на Алку.
— Алка, ты обычно не склонна к сравнению, обобщению и другим мыслительным процессам! — язвительно замечает Марина. Она, представив, как кормит Женьку грудью, все-таки немного обиделась на Алку.
Но Алка, поймав мысль, не хочет ее отпускать.
— Маринка выходит замуж по расчету, Дашка вышла по дружбе, а я, — тут она потупилась и мечтательно улыбнулась, — выйду замуж только по любви…
— Ладно, мыслитель, я тоже выхожу замуж по любви! А ты ни о каком статусе можешь даже не мечтать, твой ненаглядный Игорек в этом контексте совершенно безнадежен! — довольно грубо бросает Марина, но, взглянув на обиженную Алку, тут же смягчается.
«А ведь Маринка права, — думает Даша. — Мама, например, была профессорской женой, а сейчас она кто? В том-то и дело, что никто… мне кажется, она тоже об этом думает…»
— Мы сегодня говорим обо всякой чепухе, а о самом главном забыли! Алка! Почему ты нам ничего не рассказываешь о твоей вороватой собаке?
Бесхитростно приняв Маринкины слова за искренний интерес к Лео, Алка оживляется:
— О, вы еще не знаете! Лео оказался импотентом! К нему привели девочку, я его просила, умоляла, даже за лапы держала! Он ничего не смог, ну абсолютно ничего!
Свадьба Маринки и Женьки — настоящее пышное мероприятие, задуманное и проведенное с такой помпой, что Женьке, кажется, даже немного неловко.
— Пусть родители получат удовольствие, — шепчет он Даше во Дворце бракосочетаний, улучив момент, когда все внимание направлено на невесту.
На Марине кружевное платье с таким длинным шлейфом, что Даша с Алкой вдвоем с трудом его удерживают. Отвернувшись от гостей, Алка раздраженно говорит:
— Дашка, ты свидетельница, так что тебе положено мучиться, а я-то почему должна целый день с глупым видом таскать за Маринкой ее хвост!
Жених с невестой в черной «Волге» с куклой на капоте едут на Марсово поле. Накрапывает дождик, и земля на пути к Вечному огню расползается под ногами. Марина в белых туфлях осторожно переступает через лужи, а позади нее с несчастным видом волокутся Даша с Алкой, держа в руках скрученные в неаккуратный ком три метра белой капроновой ткани.
В гранатовом зале «Метрополя» Женька сидит с отсутствующим видом, только изредка встряхивается и улыбается во все стороны, как киноактер при вручении премии.
Марина так вжилась в роль невесты, что всю свадьбу изображает ангела, по чистому недоразумению спустившегося на землю и угодившего прямиком за уставленный закусками свадебный стол. Каждые полчаса ангел бегает с девочками курить в туалет, жарко обсуждает гостей и подарки и затем вновь надевает на себя задумчиво-возвышенное выражение лица.
Юля светится довольством и так льстиво заглядывает в глаза новым высокопоставленным родственникам, что кажется, прямо сейчас, на свадьбе, попросит Владислава Сергеевича о повышении по службе в своей консультации, о выгодном обмене квартиры или хотя бы о льготной путевке в санаторий.
Алка выходит из зала и возвращается бледная и почему-то с чисто умытым, без косметики, лицом.
— Меня вырвало, — объясняет она Даше тихо.
— Ты съела что.нибудь не то?
— Меня тошнит от этой свадьбы, — неожиданно злобно произносит она.
На свадьбе присутствует настоящий, заказанный в специальной свадебной организации тамада.
— А сейчас родственники молодых будут награждены специально изготовленными медалями! — зазывно кричит он голосом массовика-затейника, развлекающего вялую престарелую публику во второсортном доме отдыха.
Тамада торжественно преподносит желтые блестящие кругляшки по очереди всем главным родственникам. Женькины родители довольно демонстрируют свои медали «Свекровь» и «Свекор», а Юля с некоторым ужасом читает на своей кругляшке «Теща».
Тамада оглядывается в поисках человека, которому он должен вручить медаль «Тесть», и Юля небрежно указывает ему на невысокого седого человека, скромно сидящего в стороне от главного стола. Юля позволила отцу своей дочери прийти на свадьбу, правда, без медсестры и девочки, Марининой сестры. Даша с Алкой за все годы дружбы с Мариной видят его впервые. Кажется, он здесь ни с кем не знаком. Их общих друзей Юля разделила между ними сразу после развода, и тем, что достались ей, не разрешено общаться с бывшим мужем. Зато ему разрешили оплатить почти половину ресторанного веселья, тамады и свадебного стола.
— Какой он милый, — кивает на него Даша. — По-моему, Юле жалко для него медали!
Вместо Марины ей отвечает Женька:
— Неловко получилось…
Он подходит к Марининому отцу, долго с ним разговаривает и делает рукой приглашающий жест в сторону главного стола. «Нет-нет, спасибо, я лучше тут останусь», — кажется, отвечает отец, теребя в руках все-таки нашедшую его медаль.
Марина с Женькой тоже получают медаль — на золоченой поверхности затейливым шрифтом выгравировано: «Да будет ваша серебряная свадьба в 2005 году!»
Гости Женькиных родителей сначала только солидно переговариваются, сидя на своих местах, но постепенно выпивают, раскрепощаются, и вот они уже танцуют в кругу вместе с Юлиными друзьями. Некоторое время свадьба гуляет самостоятельно, без тамады. Теперь взрослые гости сами хотят веселиться, дружить и заводить романы.
Они с некоторым недоумением обнаруживают на свадьбе еще одну компанию молодежи, друзей Маринки и Женьки, и, кажется, испытывают желание строго сказать: «А теперь, дети, идите в свою комнату и закройте за собой двери».
Но тамада еще не отработал свои деньги и опять требует всеобщего внимания. На этот раз он предлагает жениху и невесте разделить между собой каравай. В качестве каравая используется буханка черного хлеба за четырнадцать копеек. Марина, смеясь, крепко держит каравай, а Женька стоит рядом и пытается скрыть неловкость фальшивой улыбкой.
— Давай, жених, — науськивает Женьку бодрый тамада. — Это русский обычай такой, сколько каравая сейчас себе оторвешь, столько потом власти в семье и получишь!
Евгения Леонидовна, волнуясь, напряженно наблюдает за русским народным действом, ей хочется, чтобы у Женьки было много каравая и много семейной власти. Марина, уставшая быть ангелом, со зверским лицом вцепилась в буханку, глаза посверкивают упорным огоньком. Женька вяло пытается оторвать свою половину, но ему с трудом удается отщипнуть от Маринкиного хлеба всего лишь маленький кусочек. Евгения Леонидовна натянуто смеется, стараясь скрыть свое разочарование, тамада профессионально выдает неожиданно тактичный комментарий, и после небольшой заминки свадьба продолжается.
Алка теперь всегда приходила с Игорьком, а перед майскими праздниками вдруг зашла одна.
— Он меня избил, — произнесла Алка так обыденно, как будто уже успела к этому привыкнуть. — И бил все время по животу, думал, что у меня будет выкидыш. Но никакого выкидыша не было… Что будем делать? — Оцепенев от ужаса, она смотрела на Дашу застывшим взглядом.
Алка не плакала и не возмущалась Игорьком, в ней проглядывала какая-то усталая покорность. Это не был больше теплый школьный медвежонок, а была беременная женщина, которую били за то, что она беременна.
Даша взглянула на Алкин плоский живот.
— Почему ты не сделала аборт раньше? — спросила она, пробуя на вкус слово «аборт».
— Я сначала не поняла ничего, потом думала, может, он захочет на мне жениться… А как я пойду в консультацию, я боюсь!
— Пойдем завтра вместе, — предложила Даша, приятно ощущая свою необходимость.
Девочки долго и неумело считали сроки Алкиной беременности, сначала на пальцах, потом чиркали ручкой в маленьком календарике с изображением солдата Советской армии с бодрым лицом и автоматом наперевес. Получалось, что у Алки было уже почти три месяца.
— Завтра мы пойдем к Юле, — твердо сказала Даша. — По-моему, аборт можно сделать до определенного срока, тебе, наверное, уже срочно надо делать.
— Давай только не завтра, — попросила Алка.
Назавтра девочки сидели в покрашенном отвратительной зеленой краской коридоре и рассматривали картинки на стенах, изображающие вперемешку толстых младенцев у материнской груди, бледные спирахеты и веселые гонококки. Обе дрожали так, что, когда Юля, высунувшись из кабинета, махнула им рукой, не сразу смогли подняться со своих мест и вползли в кабинет, подволакивая за собой негнущиеся ноги.
— Даша, садись к столу, Алла — быстро на кресло! — скомандовала Юля, не поднимая головы от чьей-то карточки. Она и у себя дома отличалась деловитостью и командным голосом, а уж при виде этой чужой властной Юли в белом халате девочки оробели окончательно.
Алка на кресле и Даша у стола с карточками одновременно сжались и закрыли глаза, как будто Юля осматривала обеих.
— Ну что, Алла, сдавай анализы, — мгновенно осмотрев Алку, деловито сказала та и протянула ей целую кипу направлений. — И не затягивай, у тебя одиннадцать недель. Ты должна успеть до праздников, иначе ни один врач не возьмется тебя абортировать. Будешь рожать!
Полностью распавшаяся на части Алка смогла задать только один вопрос:
— Юлия… — Она запнулась, пытаясь вспомнить Юлино отчество. — Юлия Владимировна, а у меня на майские праздники родители приезжают, меня выпишут до Первого мая?
Юля, не затрудняясь ответом, брезгливо взглянула на Алку, видимо, сомневаясь, стоило ли связываться с умственно отсталыми Мариниными подругами. Ухватившись друг за друга и повторяя «спасибо, большое спасибо», девочки задом выползли из кабинета, уронив на пол коробку конфет для Юли.
В больнице Алку обманули — обещали по знакомству выпустить в день аборта и забыли. Родители были дома, а лимит вранья по поводу ее отсутствия уже исчерпан.
Когда Алка попадала в экстремальную ситуацию, в ней, всегда такой флегматичной, просыпалась необычайная решимость. Поскольку все, что возможно, было соврано, она просто сбежала из отделения — сунула нянечке пятерку и попросила выпустить ее через черный ход.
Первого мая, в день международной солидарности трудящихся, Алка вывалилась из черного хода больницы в сером больничном халате, без трусов, в огромных разношенных тапках и попала прямо в толпу демонстрантов с красными флагами и портретами вождей. Она шла вместе с кричащей «ура» демонстрацией и придерживала руками тряпку между ногами, выданную в больнице вместо трусов. Толпа донесла ее до Садовой, где, чуть не потеряв тапок, она и нырнула в Дашин двор, серой мышью прошмыгнув мимо милиционера.
Как шпион, Алка вошла во двор в одном обличье и через десять минут вышла в другом. Переодетая в Дашины джинсы и любимый полосатый свитер, она выскользнула из двора, ничем не напоминая странное существо в застиранном байковом халате, только что по стеночке пробиравшееся в дом. Дашина обувь не годилась Алке, и туфли пришлось одолжить у Сони. В Дашиной одежде и Сониных туфлях Алка отправилась домой к родителям, счастливая, что все плохое позади. Игорьку больше не за что ее бить, и впереди ждет мир, дружба, солидарность с трудящимися всех стран и большое Алкино женское счастье.
Вечером Марина и Даша пришли навестить Алку, а оказывается, надо было навещать ее боксера Лео. Алка подошла к своему дому, подпрыгивая от восторга, что все так ловко получилось, и, подняв голову, увидела на своем балконе скачущего Лео. Она радостно крикнула «Лео!», и сумасшедший пес прыгнул к ней на тротуар со второго этажа. Удивительным образом придурок ничего не сломал, только подвернул лапу. Марина с Дашей хотели Алку после аборта утешать, но ей, похоже, это не требовалось. Она лежала с Лео на кровати, примостив на животе тарелку с нарезанными кусочками сыра и ветчины, и массировала ему ушибленную лапу, засовывая в пасть кусочки еды.
— Как ты себя чувствуешь? — все-таки спросила Маринка.
— Слава Богу, что у Лео нет переломов, я бы тогда себя просто убила! — ответила ей Алка.
Марина с Женькой вьют гнездо. Среди всех друзей только они живут отдельно от родителей: однокомнатную квартиру на Гражданке Владислав Сергеевич подарил сыну к свадьбе.
— Девочки, вы не представляете, как замечательно быть невесткой папаши-начальника! — Маринка загибает пальцы: — Во-первых, они взяли меня с собой на базу и купили мне дубленку, югославскую, с капюшоном! Во-вторых, они покупают нам машину! «Шестерку»! Я хочу синюю! В.тре-тьих, Владислав Сергеевич устроил Юлю на очень хорошее место, теперь она работает в горздраве!
— А как тебе семейная жизнь?
— Замечательно! Мы все время смеемся! Женька такой остроумный! Принес откуда-то карнавальные костюмы, и мы с ним дома танцуем в заячьих ушах! Дашка, поехали с нами в Таллин, папаша устраивает «Виру»!
Все прогуливали, получали двойки и досдавали зимнюю сессию летом, а летнюю поближе к зимней, но только Игорек вылетел с третьего курса университета и отправился служить куда-то под Ленинград.
«Он там умрет!» — рыдала Алка и была не так уж не права. Главной чертой Игорька, во всяком случае той, что он показывал людям, была совершенно истерическая независимость от жизненных обстоятельств и тем более от людей. Легко можно было представить, что под началом какого.нибудь сержанта Игорек мог и умереть…
А через месяц Алка пригласила Маринку и Дашу на свадьбу.
Странная это была свадьба. Алкины родители приехать не успели, отец Игорька проживал с другой женщиной и не был приглашен, так что из всего комплекта родителей присутствовала одна Ляля.
Бритый жених, отпущенный с места службы на три дня, и невеста в фате с цветочками были на этом празднике второстепенными персонажами, зато очень веселилась Ляля. Она танцевала, высоко задирая юбку, и громко предлагала находившемуся при ней молодому человеку полюбоваться ее ногами. Усевшись за стол, она наконец вспомнила, что присутствует на свадьбе сына.
— Ну.ка, Алла, покажи, где ты сегодня будешь спать с моим сыном! — на весь стол закричала она.
Растерянная Алка, глупо улыбаясь, полезла из-за стола и повела свекровь к себе в комнату показывать свою школьную кровать.