Страница:
Вернувшись к гостям, Ляля, посмотрев долгим взглядом на Дашу, томно спросила, кокетничая акцентом:
— Даша, а какой вы национальности?
— Я еврейка, Полина Михайловна, — спокойно ответила Даша, поймав извиняющийся взгляд Игорька. «Понятно теперь, откуда у Игорька в детстве взялась „жидовка“! Из дома принес! У него там русские и поляки, но все антисемиты!» Ей было весело и совсем не обидно.
— Я не понимаю, — прошептала Марина Даше. — Зачем надо было заставлять Алку делать аборт и так ее изводить… Значит, он ее любит, раз женился на ней, тем более в армии…
Сложность идеи, рожденной Игорьком с целью спасения из армии, и виртуозность ее исполнения была далеко не юношеской. Вся история говорила о его неординарной способности к построению сложных многоходовых комбинаций, дерзкой смелости и умению пожертвовать второстепенным ради главного.
Через месяц после свадьбы Игорек получил несколько писем от друга, в которых тот сообщал, что его жена Алка изменяет ему с его приятелями, друзьями, со всем универом и со всем Ленинградом… но предусмотрительно не указал конкретно, с кем. Жена — это не просто девушка, с которой встречаешься до армии, жена — это очень уважительная причина для суицидной попытки. Игорек инсценировал попытку самоубийства, за что и был препровожден из рядов действующей армии прямиком в дурдом. Еще месяц в дурдоме, и он оказался дома, правда, с диагнозом «вялотекущая шизофрения», зато свободным от армии.
Алка даже в кино без Дашиного совета не ходила, а тут молчала как партизан все три месяца проведения военной операции «женитьба, суицид, дурдом, диагноз, демобилизация». Слишком опасная это была игра: если бы где-то произошел прокол, Игорьку грозила уже не армия, а тюрьма, и срок за то, что он совершил, — немалый.
Сам Игорек не любил вспоминать, как он «косил в дурке», а если что-то рассказывал, глаза его становились попеременно то бешеными, то по-детски обиженными. Позже он вообще вычеркнул эту историю из своей биографии, только вот водительские права ему приходилось покупать, поскольку при сдаче на права требуется справочка из психдиспансера, что не состоишь на учете, а он-то как раз и состоял.
Известно, что достаточно большая часть народонаселения бегает по улицам и даже управляет автомобилями, имея при этом некий формально не выставленный психиатрический диагноз. Известно также, что строгой психиатрической нормы не существует, и обидеть легким шизофреническим диагнозом можно любого человека. Да, безусловно, Игорек все рассчитал и отдал пару пешек ради ферзя… Но удалось ли ему обмануть врачей, или обманутые им врачи проницательно вычислили Игорька?
За эту блестящую комбинацию и страдания Даша Игорька не то чтобы полюбила и не то чтобы пожалела, а какую-то странную нежность к нему испытывала. Его как будто по голове хотелось погладить и сказать: «Ничего, маленький, ничего…»
«Пеленка теплая, пеленка холодная, распашонки две, шапочка теплая, чепчик, одеяло байковое, одеяло ватное, лента розовая».
У Даши с Олегом родилась Маргоша. Маргоша уже собиралась рождаться, а Даша этого не знала и хотела ехать в Репино в гости. Соня ее не отпускала, кричала:
— Только через мой труп!
Олег молчал, не вмешивался, всем своим видом показывая, что он не по этой части, пусть женщины сами со своими женскими делами разбираются.
Весь день они с Соней препирались, и Даша, уже собираясь переступить через Сонин труп, стояла в прихожей, как вдруг под ней налилась маленькая лужица.
— Вот! — торжествующе воскликнула Соня, и они с Олегом повезли Дашу в тот роддом, который определила для нее Юля. Юля сказала, что после ее звонка Даше там устроят все «по первому разряду».
Больно почти не было, но по дороге Даша для пущего нагнетания страстей старательно стонала — а что, ей одной, что ли, мучиться…
Страшно стало, когда Соня с Олегом ушли в нормальную жизнь, а за ней, отделив ее от всего человечества, захлопнулась дверь отделения. «Все, — отстраненно подумала Даша. — Теперь все. Не сбежишь, и живот сам по себе никуда не денется, придется рожать». Поднявшись в родильное отделение, Даша услышала такой страшный звериный вой, что у нее от ужаса прекратились схватки. Она хотела сообщить врачу, что пока передумала рожать, но никто ею не интересовался. Тогда она решила сидеть тихо, как мышь.
Дашу с вялыми схватками обнаружили только на второй день пребывания в родильном отделении, вспомнили, что она рожает здесь от Юли, а не просто так, и уколами помогли наконец родить Маргошу.
Лежа на каталке в коридоре, она слышала, как врачи говорили между собой: «Эта рожала от горздрава, хорошо, что вспомнили про нее, два дня тут со схватками ходила, всякое могло случиться! Имели бы потом неприятности…»
Даше неинтересно подслушивать про роды, она ведь уже родила. А вот есть ужасно хочется!.. В пяти метрах от ее каталки стоит раздаточная тележка, а на ней тарелка с остатками гречневой каши и сосиской. Даша оглядывается — ура, в коридоре никого нет! Отталкиваясь рукой от стены, она, потихонечку перемещая каталку, подъезжает к еде и быстро, как вороватый кот, хватает тарелку. Сосиску съесть легко, можно рукой, а вот кашу без вилки неудобно. О черт, вся обсыпалась гречкой!
Никто за ней не приходил, и Даша задремала, погрузившись в какие-то счастливые видения.
Зимой Соня долго, минут двадцать, одевает пятилетнюю Дашу на прогулку. Сначала синие шерстяные рейтузы, они еще с прошлой прогулки сохраняют форму Дашиных ног и вытянуты на коленках отвисшими мешками. Можно надеть рейтузы коленками назад, будет смешно, как будто у Даши коленки спереди и сзади. Затем надевают чернильного цвета штаны с начесом, после прогулки чернильные ледяные штаны в мелких замерзших катышках поставят у батареи. Они согреются, а потом, скрутившись, упадут на пол. Голову обматывают белым платком, на нем в середине точечки, а по краям ромбики. Платок крепко завязывают, Даша вертит головой, старается вылезти. «Ты что крутишься, стой прямо, на улице мороз!» — говорит ей Соня. Сверху нахлобучивают меховую шапку, теперь уже Даша вообще ничего не слышит. Она может только повернуть шапку набок, тогда одно ухо высвободится, зато пол-лица закроется, так что можно либо слышать, либо разговаривать. Шуба огромная, длинная, не покупать же шубу на один год, надо на два, а лучше на три. Даше в этой выгодной шубе невозможно бегать, неудобно ходить, зато в саночках очень уютно, как будто под одеялом лежишь. Если везут быстро, можно с санок свалиться, а они уйдут вперед и не заметят… Беги потом за ними! Один раз Даша с санок сползла и лежала поперек дороги на боку, а ее же еще и ругали, что не кричала, не звала. Дома Соня от ужаса, что могла Дашу потерять, поставила ее в угол. Даша взяла с собой простой карандаш, на всякий случай, и сначала просто стояла, рассматривала чуть отошедшие от стены обои в углу, а потом тихонечко на обоях порисовала тоненько, не нажимая, совсем чуть-чуть.
Живот был все время сам по себе, и вдруг получилась Маргоша. Даша хочет идти в гости, хочет курить, не то чтобы затянуться за углом, а спокойно пить кофе и держать сигарету в наманикюренных пальцах, она хочет ехать со всей компанией в Пярну, в конце концов, хочет спать!
Маргоша крошечная, недоношенная, откуда у нее берутся силы так громко кричать сердитым басом? Она как розовый червячок на животе у огромного Олега, он ночами носит ее по комнате на руках, только присядет, Маргоша опять начинает орать. Соня ночью вбегает и кричит страшным голосом:
— Что вы делаете с ребенком?!
Днем Соня над Маргошей поет, разговаривает с ней, а Даша ревнует, она тоже маленькая, ведь Соня ее мама! А Даша — Маргошина мама, но к этому надо еще привыкнуть. К Олегу тоже надо привыкать заново. Даша сейчас совсем его не любит, лежит ночью и думает о нем с неприязнью, какой он большой, а Маргоша такая маленькая, даже дыхания ее не слышно.
Маргоше нужно Дашино молоко, а у Даши нет для нее молока, вернее, есть, но мало и оно почему-то странного голубого цвета. «Может быть, ребенок не хочет эту твою синюю цыплячью воду?» — рассуждает Соня. Когда Даша кормит, она для спокойствия ставит перед глазами картонный пакет с молочной смесью «Малыш». Значит, у Даши есть отступной вариант, и ребенок не останется голодным. После бессмысленных пассов у Дашиной груди Маргошу взвешивают, и оказывается, что она съела пятнадцать граммов. Тогда Олег варит молочную смесь, Соня кормит Маргошу, а Даша плачет, и все при деле.
Даша вообще сейчас часто плачет. Услышала по радио сказку «Тараканище» и, когда таракан велел зверям: «Приносите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!», рыдала так, что ее не могли успокоить, пришлось Олегу давать ей валерьянку. Даша стучала зубами о стакан, а Олег вышел из кухни, сказав: «Посиди одна, психам и в одиночестве неплохо!» Действительно, она псих ненормальный, а не мать!
Друзья навещают Дашу с таким видом, как будто приходят к ней в больницу. «Ну, как там на воле? — спрашивает она, а у самой губы дрожат. — А я тут сижу, детей выращиваю…»
Марина иногда с Маргошей погуляет, потом быстро сунет Даше кулек в прихожей и убежит. Красивая она, и жизнь у нее интересная, не то что у Даши. Алка приходит с Игорьком, он прижимает кулечек к себе и вдруг вскрикивает:
— Смотри, она мне улыбнулась! — и лицо у него становится странным, все как будто потекло от нежности.
Даша совсем не ценит его нежность, смотрит на него как цепная собака, думает, скольких нестерильных женщин он трогал. Сейчас как запачкает своими лапами ее драгоценную Маргошу. Они приходят часто, несколько раз в неделю, и Алка с удивлением говорит Даше:
— Игорек сам меня к тебе тянет. Ему Маргоша очень нравится. Странно, правда?
Да, действительно очень странно! Кто бы мог подумать, что жесткому Игорьку, у которого, кажется, вообще нет души, так полюбится ребенок.
Однажды Игорек задумался над Маргошей и вдруг, скривив лицо в улыбку, произнес странную фразу.
— Эй, девчонки, вы через двадцать лет уже будете толстыми тетками, а я еще на Маргоше женюсь!
«Нечего его пускать к Маргоше, нечего, — думала Даша. — Вечно он так, только подумаешь, что он стал приличным человеком, а он и выдаст какую-нибудь чушь!»
Только с Женькой она чувствует себя прежней. Женька всегда что-нибудь придумает, чтобы Дашу рассмешить. Они идут по Садовой с коляской, два взрослых человека, у одного взрослого человека даже есть ребенок, вот он тут в коляске лежит.
— Мумзель, давай наперегонки, — говорит Женька, и Даша смотрит на него непонимающим взглядом.
— Как это наперегонки, я же с коляской!
— Давай по-честному: я бегу с коляской, а ты одна, кто быстрее…
Два совершенно взрослых человека, один из них с коляской, расталкивая изумленных прохожих, бегут по Садовой наперегонки. Женьке прохожие уступают дорогу, у него получается быстрее. Даша останавливается, задыхаясь от смеха:
— Ладно, ты победил.
Они идут дальше рядом, и Женька говорит небрежным тоном:
— Да, кстати, Мумзель, дай-ка мне свои ключи!
— Ты что.то забыл у меня? Беги, я тут знаю один дворик, я тебя там подожду, только ты быстрее. — Даша расстроилась, ей и так сейчас достается совсем немного Женьки, так теперь он еще и уйдет на полчаса, вот растяпа! Она протягивает ключи.
— Твой Мумзель имеет в виду совершенно другое, глупая ты курица. Ты завтра пойдешь гулять с Маргошей, а я приду к тебе с барышней! Потом ты придешь, а нас уже нет, мы улетели на крыльях любви!
— А как же Маринка? Мне неловко…
Женька встает смирно, делает идиотически одухотворенное лицо и поет:
— Маринка, Маринка, взлети выше солнца… — И добавляет: — Маринка к этому вообще равнодушна.
Даша, сомневаясь, качает головой, и тогда Женька серьезно спрашивает:
— Дашка, как ты думаешь, кто человеку ближе — друзья или родственники?
— Я не знаю, у меня есть только двоюродная сестра Ривка в Сибири, она сумасшедшая комсомолка, делегат какого-то съезда ВЛКСМ, представляешь? Наверное, друзья ближе, мы же их сами выбираем…
— Если бы делегат, она же депутат Ривка попросила тебя о временном приюте своей комсомольской страсти, ты бы не отказала! — Он опять кривляется. — Так разве ты можешь допустить, чтобы твой Мумзель, который выбрал бессмысленную тебя из мириад еще более жалких существ, сгорал от неудовлетворенной любви?! И учти: я буду часто, очень часто просить, нет, требовать, у тебя твои ключи. Впрочем, с сегодняшнего дня ты можешь их называть моими ключами!
Даша. 1985 год
— Даша, а какой вы национальности?
— Я еврейка, Полина Михайловна, — спокойно ответила Даша, поймав извиняющийся взгляд Игорька. «Понятно теперь, откуда у Игорька в детстве взялась „жидовка“! Из дома принес! У него там русские и поляки, но все антисемиты!» Ей было весело и совсем не обидно.
— Я не понимаю, — прошептала Марина Даше. — Зачем надо было заставлять Алку делать аборт и так ее изводить… Значит, он ее любит, раз женился на ней, тем более в армии…
Сложность идеи, рожденной Игорьком с целью спасения из армии, и виртуозность ее исполнения была далеко не юношеской. Вся история говорила о его неординарной способности к построению сложных многоходовых комбинаций, дерзкой смелости и умению пожертвовать второстепенным ради главного.
Через месяц после свадьбы Игорек получил несколько писем от друга, в которых тот сообщал, что его жена Алка изменяет ему с его приятелями, друзьями, со всем универом и со всем Ленинградом… но предусмотрительно не указал конкретно, с кем. Жена — это не просто девушка, с которой встречаешься до армии, жена — это очень уважительная причина для суицидной попытки. Игорек инсценировал попытку самоубийства, за что и был препровожден из рядов действующей армии прямиком в дурдом. Еще месяц в дурдоме, и он оказался дома, правда, с диагнозом «вялотекущая шизофрения», зато свободным от армии.
Алка даже в кино без Дашиного совета не ходила, а тут молчала как партизан все три месяца проведения военной операции «женитьба, суицид, дурдом, диагноз, демобилизация». Слишком опасная это была игра: если бы где-то произошел прокол, Игорьку грозила уже не армия, а тюрьма, и срок за то, что он совершил, — немалый.
Сам Игорек не любил вспоминать, как он «косил в дурке», а если что-то рассказывал, глаза его становились попеременно то бешеными, то по-детски обиженными. Позже он вообще вычеркнул эту историю из своей биографии, только вот водительские права ему приходилось покупать, поскольку при сдаче на права требуется справочка из психдиспансера, что не состоишь на учете, а он-то как раз и состоял.
Известно, что достаточно большая часть народонаселения бегает по улицам и даже управляет автомобилями, имея при этом некий формально не выставленный психиатрический диагноз. Известно также, что строгой психиатрической нормы не существует, и обидеть легким шизофреническим диагнозом можно любого человека. Да, безусловно, Игорек все рассчитал и отдал пару пешек ради ферзя… Но удалось ли ему обмануть врачей, или обманутые им врачи проницательно вычислили Игорька?
За эту блестящую комбинацию и страдания Даша Игорька не то чтобы полюбила и не то чтобы пожалела, а какую-то странную нежность к нему испытывала. Его как будто по голове хотелось погладить и сказать: «Ничего, маленький, ничего…»
«Пеленка теплая, пеленка холодная, распашонки две, шапочка теплая, чепчик, одеяло байковое, одеяло ватное, лента розовая».
У Даши с Олегом родилась Маргоша. Маргоша уже собиралась рождаться, а Даша этого не знала и хотела ехать в Репино в гости. Соня ее не отпускала, кричала:
— Только через мой труп!
Олег молчал, не вмешивался, всем своим видом показывая, что он не по этой части, пусть женщины сами со своими женскими делами разбираются.
Весь день они с Соней препирались, и Даша, уже собираясь переступить через Сонин труп, стояла в прихожей, как вдруг под ней налилась маленькая лужица.
— Вот! — торжествующе воскликнула Соня, и они с Олегом повезли Дашу в тот роддом, который определила для нее Юля. Юля сказала, что после ее звонка Даше там устроят все «по первому разряду».
Больно почти не было, но по дороге Даша для пущего нагнетания страстей старательно стонала — а что, ей одной, что ли, мучиться…
Страшно стало, когда Соня с Олегом ушли в нормальную жизнь, а за ней, отделив ее от всего человечества, захлопнулась дверь отделения. «Все, — отстраненно подумала Даша. — Теперь все. Не сбежишь, и живот сам по себе никуда не денется, придется рожать». Поднявшись в родильное отделение, Даша услышала такой страшный звериный вой, что у нее от ужаса прекратились схватки. Она хотела сообщить врачу, что пока передумала рожать, но никто ею не интересовался. Тогда она решила сидеть тихо, как мышь.
Дашу с вялыми схватками обнаружили только на второй день пребывания в родильном отделении, вспомнили, что она рожает здесь от Юли, а не просто так, и уколами помогли наконец родить Маргошу.
Лежа на каталке в коридоре, она слышала, как врачи говорили между собой: «Эта рожала от горздрава, хорошо, что вспомнили про нее, два дня тут со схватками ходила, всякое могло случиться! Имели бы потом неприятности…»
Даше неинтересно подслушивать про роды, она ведь уже родила. А вот есть ужасно хочется!.. В пяти метрах от ее каталки стоит раздаточная тележка, а на ней тарелка с остатками гречневой каши и сосиской. Даша оглядывается — ура, в коридоре никого нет! Отталкиваясь рукой от стены, она, потихонечку перемещая каталку, подъезжает к еде и быстро, как вороватый кот, хватает тарелку. Сосиску съесть легко, можно рукой, а вот кашу без вилки неудобно. О черт, вся обсыпалась гречкой!
Никто за ней не приходил, и Даша задремала, погрузившись в какие-то счастливые видения.
Зимой Соня долго, минут двадцать, одевает пятилетнюю Дашу на прогулку. Сначала синие шерстяные рейтузы, они еще с прошлой прогулки сохраняют форму Дашиных ног и вытянуты на коленках отвисшими мешками. Можно надеть рейтузы коленками назад, будет смешно, как будто у Даши коленки спереди и сзади. Затем надевают чернильного цвета штаны с начесом, после прогулки чернильные ледяные штаны в мелких замерзших катышках поставят у батареи. Они согреются, а потом, скрутившись, упадут на пол. Голову обматывают белым платком, на нем в середине точечки, а по краям ромбики. Платок крепко завязывают, Даша вертит головой, старается вылезти. «Ты что крутишься, стой прямо, на улице мороз!» — говорит ей Соня. Сверху нахлобучивают меховую шапку, теперь уже Даша вообще ничего не слышит. Она может только повернуть шапку набок, тогда одно ухо высвободится, зато пол-лица закроется, так что можно либо слышать, либо разговаривать. Шуба огромная, длинная, не покупать же шубу на один год, надо на два, а лучше на три. Даше в этой выгодной шубе невозможно бегать, неудобно ходить, зато в саночках очень уютно, как будто под одеялом лежишь. Если везут быстро, можно с санок свалиться, а они уйдут вперед и не заметят… Беги потом за ними! Один раз Даша с санок сползла и лежала поперек дороги на боку, а ее же еще и ругали, что не кричала, не звала. Дома Соня от ужаса, что могла Дашу потерять, поставила ее в угол. Даша взяла с собой простой карандаш, на всякий случай, и сначала просто стояла, рассматривала чуть отошедшие от стены обои в углу, а потом тихонечко на обоях порисовала тоненько, не нажимая, совсем чуть-чуть.
Живот был все время сам по себе, и вдруг получилась Маргоша. Даша хочет идти в гости, хочет курить, не то чтобы затянуться за углом, а спокойно пить кофе и держать сигарету в наманикюренных пальцах, она хочет ехать со всей компанией в Пярну, в конце концов, хочет спать!
Маргоша крошечная, недоношенная, откуда у нее берутся силы так громко кричать сердитым басом? Она как розовый червячок на животе у огромного Олега, он ночами носит ее по комнате на руках, только присядет, Маргоша опять начинает орать. Соня ночью вбегает и кричит страшным голосом:
— Что вы делаете с ребенком?!
Днем Соня над Маргошей поет, разговаривает с ней, а Даша ревнует, она тоже маленькая, ведь Соня ее мама! А Даша — Маргошина мама, но к этому надо еще привыкнуть. К Олегу тоже надо привыкать заново. Даша сейчас совсем его не любит, лежит ночью и думает о нем с неприязнью, какой он большой, а Маргоша такая маленькая, даже дыхания ее не слышно.
Маргоше нужно Дашино молоко, а у Даши нет для нее молока, вернее, есть, но мало и оно почему-то странного голубого цвета. «Может быть, ребенок не хочет эту твою синюю цыплячью воду?» — рассуждает Соня. Когда Даша кормит, она для спокойствия ставит перед глазами картонный пакет с молочной смесью «Малыш». Значит, у Даши есть отступной вариант, и ребенок не останется голодным. После бессмысленных пассов у Дашиной груди Маргошу взвешивают, и оказывается, что она съела пятнадцать граммов. Тогда Олег варит молочную смесь, Соня кормит Маргошу, а Даша плачет, и все при деле.
Даша вообще сейчас часто плачет. Услышала по радио сказку «Тараканище» и, когда таракан велел зверям: «Приносите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!», рыдала так, что ее не могли успокоить, пришлось Олегу давать ей валерьянку. Даша стучала зубами о стакан, а Олег вышел из кухни, сказав: «Посиди одна, психам и в одиночестве неплохо!» Действительно, она псих ненормальный, а не мать!
Друзья навещают Дашу с таким видом, как будто приходят к ней в больницу. «Ну, как там на воле? — спрашивает она, а у самой губы дрожат. — А я тут сижу, детей выращиваю…»
Марина иногда с Маргошей погуляет, потом быстро сунет Даше кулек в прихожей и убежит. Красивая она, и жизнь у нее интересная, не то что у Даши. Алка приходит с Игорьком, он прижимает кулечек к себе и вдруг вскрикивает:
— Смотри, она мне улыбнулась! — и лицо у него становится странным, все как будто потекло от нежности.
Даша совсем не ценит его нежность, смотрит на него как цепная собака, думает, скольких нестерильных женщин он трогал. Сейчас как запачкает своими лапами ее драгоценную Маргошу. Они приходят часто, несколько раз в неделю, и Алка с удивлением говорит Даше:
— Игорек сам меня к тебе тянет. Ему Маргоша очень нравится. Странно, правда?
Да, действительно очень странно! Кто бы мог подумать, что жесткому Игорьку, у которого, кажется, вообще нет души, так полюбится ребенок.
Однажды Игорек задумался над Маргошей и вдруг, скривив лицо в улыбку, произнес странную фразу.
— Эй, девчонки, вы через двадцать лет уже будете толстыми тетками, а я еще на Маргоше женюсь!
«Нечего его пускать к Маргоше, нечего, — думала Даша. — Вечно он так, только подумаешь, что он стал приличным человеком, а он и выдаст какую-нибудь чушь!»
Только с Женькой она чувствует себя прежней. Женька всегда что-нибудь придумает, чтобы Дашу рассмешить. Они идут по Садовой с коляской, два взрослых человека, у одного взрослого человека даже есть ребенок, вот он тут в коляске лежит.
— Мумзель, давай наперегонки, — говорит Женька, и Даша смотрит на него непонимающим взглядом.
— Как это наперегонки, я же с коляской!
— Давай по-честному: я бегу с коляской, а ты одна, кто быстрее…
Два совершенно взрослых человека, один из них с коляской, расталкивая изумленных прохожих, бегут по Садовой наперегонки. Женьке прохожие уступают дорогу, у него получается быстрее. Даша останавливается, задыхаясь от смеха:
— Ладно, ты победил.
Они идут дальше рядом, и Женька говорит небрежным тоном:
— Да, кстати, Мумзель, дай-ка мне свои ключи!
— Ты что.то забыл у меня? Беги, я тут знаю один дворик, я тебя там подожду, только ты быстрее. — Даша расстроилась, ей и так сейчас достается совсем немного Женьки, так теперь он еще и уйдет на полчаса, вот растяпа! Она протягивает ключи.
— Твой Мумзель имеет в виду совершенно другое, глупая ты курица. Ты завтра пойдешь гулять с Маргошей, а я приду к тебе с барышней! Потом ты придешь, а нас уже нет, мы улетели на крыльях любви!
— А как же Маринка? Мне неловко…
Женька встает смирно, делает идиотически одухотворенное лицо и поет:
— Маринка, Маринка, взлети выше солнца… — И добавляет: — Маринка к этому вообще равнодушна.
Даша, сомневаясь, качает головой, и тогда Женька серьезно спрашивает:
— Дашка, как ты думаешь, кто человеку ближе — друзья или родственники?
— Я не знаю, у меня есть только двоюродная сестра Ривка в Сибири, она сумасшедшая комсомолка, делегат какого-то съезда ВЛКСМ, представляешь? Наверное, друзья ближе, мы же их сами выбираем…
— Если бы делегат, она же депутат Ривка попросила тебя о временном приюте своей комсомольской страсти, ты бы не отказала! — Он опять кривляется. — Так разве ты можешь допустить, чтобы твой Мумзель, который выбрал бессмысленную тебя из мириад еще более жалких существ, сгорал от неудовлетворенной любви?! И учти: я буду часто, очень часто просить, нет, требовать, у тебя твои ключи. Впрочем, с сегодняшнего дня ты можешь их называть моими ключами!
Даша. 1985 год
— Даша, спи, мне сегодня попозже на работу, я сам отведу ребенка в садик, — тихо сказал Олег зашевелившейся Даше и шикнул на Маргошу: — Тише, дай маме поспать!
— Она может спать сколько захочет, а я так в садик ходи, — завистливо проворчала Маргоша.
Олег схватил ее и вместе с куклой и цветным комом одежды вынес из комнаты. Даша, не открывая глаз, высунула из.под одеяла ногу, прощально помахала ему и Маргоше и опять провалилась в сон.
Брак Даши и Олега, образовавшийся из Дашиной неприкаянности после смерти отца, тоски по прежней уютной семье и желания немедленно восстановить эту семью, могла постигнуть судьба всех детских браков. В таких браках на смену быстрого удовлетворения невзрослой, не знающей, что с собой делать, чувственности не приходит ничего, кроме удивления, почему рядом вдруг оказывается чужой человек, взросление которого пошло совершенно иным путем, нежели собственное.
Подсознательно Даша пыталась воссоздать родительскую семью, в которой Олег был теперь вместо Папы, зарабатывал деньги, баловал Дашу тряпками и путешествиями и не особенно вникал в ее жизнь, предоставляя ей полную свободу. Свобода, с одной стороны, была вполне невинной и заключалась в возможности дружить с кем хочется и сколько захочется, но в действительности являла собой осуществление полностью автономной, независимой от Олега жизни.
Даше удалось занять в семье позицию имеющей дома крепкий тыл дочери, которая живет своей собственной жизнью и вечером возвращается к своему доброму папе. Родственность, которая приходит в хорошие семьи наградой за проведенные вместе годы, легко досталась Даше и Олегу в придачу к детской дружбе, а спокойная уверенность в любви Олега заменяла ей собственную влюбленность. Отсутствие страсти и трепета Даша компенсировала нежностью Олега, который каждую проведенную рядом с ней минуту хотел касаться ее, обнимать, держать за руку, гладить.
Олег привычно восхищался Дашей и по-мужски покорно сносил ее капризы. Такое восхищение — как теплая постель без единой маленькой горошины, всегда можешь разлечься как пожелаешь, и, как ни повернешься, все равно тепло и уютно.
Рождение Маргоши ничего в их отношениях не изменило. Олег честно стирал пеленки и гулял с Маргошей, но долгое время дочка была для него всего лишь требующим определенных услуг младенцем. Ребенком, нуждающимся в любовной опеке, оставалась Даша. Хитрющая болтливая Маргоша, выплюнув в полтора года соску, предпочла тупому сосанию постороннего предмета общение с родителями.
С тех пор она ни на секунду не останавливалась в оповещении мира о своих чувствах и мыслях, мнениях и оценке окружающих. В три года она могла вечером выбежать навстречу Олегу, задыхаясь от желания донести до него очень важную информацию о том, что сегодня к маме приходила одна подруга и сказала, что у ее мужа есть любовница, а мама на это сказала, что… И дальше следовал подробный, достаточно толковый пересказ того, что именно сказала мама.
Обладая страстным желанием и умением проникнуть в мир взрослых, Маргоша быстро заняла в семье позицию третьего дружка и росла, взрослея вместе с Олегом и Дашей. Даше такое распределение семейных ролей было удобно, она и в семье неосознанно строила отношения, как в дружбе, и с удовольствием заняла привычную позицию в центре, радуясь большей любви мужа и дочери к ней самой, чем друг к другу.
Взросление Маргоши несколько обгоняло Дашино, и если дочь точно знала, что у нее есть мать Даша, то на Дашином лице часто возникала печать застывшего удивления раннего материнства. «Эта хорошенькая кудрявая девочка, она, конечно, намного младше меня, но неужели она мой ребенок, моя дочь, я веду ее за ручку в садик…»
В первый день в садике наряженную в лучшее розовое платьице Маргошу отрывали от Даши втроем — две воспитательницы и нянечка. Нянечка даже попыталась дернуть ее за огромный белый бант, на что Маргоша, блеснув глазами, заехала ей локтем в живот. Заведующая детским садом, милая, похожая на игрушку женщина в черных пластмассовых очочках, стояла в дверях своего кабинета и неодобрительно наблюдала за тем, как Маргоша по-обезьяньи цепляется за Дашу.
— Ну уймите же наконец своего ребенка! — неожиданным басом сказала игрушка и брезгливо посмотрела на рыжую кудрявую Маргошу, превратившуюся в один сплошной рот, из которого вырывался оглушительный вой.
Даша, испугавшись, что Маргошу не возьмут в садик, совершила решительный рывок из цепких Маргошиных лапок и, зажав уши, выскочила за дверь. Она вприпрыжку помчалась по улице, резво удаляясь от Маргошиного рева и приговаривая про себя, что в ее возрасте еще не бывает осознанного материнства. Стоя в девять утра на Невском, Даша ощущала себя неприличной богачкой, которая может распоряжаться своим временем как угодно.
Ничуть не волнуясь за Маргошу, она чувствовала стыдное счастливое облегчение, что ей не надо повторять нудный ежедневный цикл «прогулка, обед, прогулка». Прогулка была кульминацией ее материнского дня. Даша тщательно одевалась, ежедневно меняя джинсы, свитерочки и куртки, которые исправно таскала ей Маринка.
Маринина мечта сбылась, она работала в «Интуристе», где благодаря простертой над ней начальственной длани Владислава Сергеевича ей доставались самые престижные группы. Даше перепала возможность не бегать больше по спекулянткам, а спокойно покупать то, что Марина приносила ей домой. Иногда Маринка просто звонила с работы и говорила: «Принесли клевую куртку и к ней сумку! Тебе это надо, я возьму!»
Принарядившись, Даша отправлялась с Маргошей в Михайловский сад, где, засунув Маргошу в песочницу, пыталась почитать на скамейке. Маргоша так страстно отнимала игрушки и разрушала чужие куличики, что долго притворяться, будто эта рыжая девочка не имеет к ней никакого отношения, не удавалось. Неминуемо раздавался грозный рык: «Чья это хулиганка?!» — и Даша с небрежным видом и обреченностью в душе, потягиваясь, поднималась со скамейки. Рассеянным выражением лица она всячески подчеркивала, что только случайно на минуточку задремала и не расслышала торжествующих Маргошиных воплей. Довольная Маргоша под звуки чужого рева восседала на куче добытых в драке формочек и совочков.
После прогулки следовал обед, когда Даша, бдительно сопровождая взглядом каждый кусочек мяса, отправляющийся в Маргошин рот, прикидывала, сколько раз на этой неделе она уже отводила Маргошу к Соне. Как ей половчее подкинуть ее Соне сегодня вечером — позвонить и молчать в трубку, а потом заплакать? Клянчить и умолять или холодно и строго поставить Соню перед фактом? А еще можно просто поставить Маргошу под Сонину дверь и убежать.
Год назад, когда Маргоше было два года, Соня вышла замуж за давно вдовевшего брата своей школьной подруги и опять стала профессорской женой.
Ада как-то раз поинтересовалась у Даши, не ревнует ли она.
— Я даже не понимаю, тетя Адочка, что вы имеете в виду, честно. Кого и к кому мне ревновать… Папы нет, тогда была одна жизнь, а теперь другая. — Даша ответила бы так, даже сгорая от ревности, но это была правда.
Соня жила теперь на улице Герцена, в двух автобусных остановках от своего прежнего дома, напротив Маргошиного садика. Первые несколько дней пребывания Маргоши в саду она, взяв отгулы на работе, не отходила от окна, нервно наблюдая, не дерется ли ее внучка днями напролет.
Волновалась она напрасно, конформная Маргоша хорошо понимала, где находится в данный момент, где ее мама, где ее Соня, и не учинила в детском саду ни одной драки. Теперь Соне оставалось только проверять из окна, хорошо ли чинно играющей в песочнице Маргоше завязали фиолетовую шапку с помпоном, под которую Соня подшила для тепла еще одну шапочку.
Даша с Маргошей видели Олега не каждый вечер, он обычно приходил либо поздно, либо очень поздно. Они давно уже не пользовались денежной помощью его родителей. Еще студентом Олег, сколотив собственную бригаду, начал свою деятельность с обустройства колхозов Псковской области новыми домами и коровниками. Он проводил линии электропередачи, крыл крыши заводских помещений в небольших городках, в общем, обнаружил такую перманентную способность зарабатывать деньги, что ко времени Маргошиного водворения в детский коллектив их с Дашей жизнь была украшена всеми приметами благосостояния конца восьмидесятых.
Самым главным достоянием, конечно же, была машина, голубая «пятерка», к которой Олег относился как к любимому члену семьи, а Маргоша нежно называла «голубайкой». Наряду с машиной Даша обладала видеомагнитофоном из сертификатного магазина, от которого она получала едва ли не больше удовольствия, чем от машины.
Видик, бывший тогда редкостью, постоянно подпитывал светскую жизнь, собирая в их доме огромное количество народа. Даша была равнодушна к кино, но не равнодушна к тому, что является центром компании. Только у нее друзья, а также друзья друзей и знакомые знакомых имеют возможность, рассевшись несколькими рядами на полу, посмотреть легендарные фильмы Копполы или «Эммануэль», от первых кадров которой с непривычки не знали куда девать глаза и прикрывали смущение смешками.
Смотрели все, что удавалось достать, в уважении к неведомому прежде западному киноискусству, старательно пялились даже на оторванные головы и прислушивались к вою вампиров в детских фильмах ужасов. После просмотра одного из таких фильмов Даше вызывали «Скорую». В тот вечер детскими кровавыми ужасами наслаждались в двадцатиметровой комнате человек тридцать и непрерывно при этом курили.
После ночных посиделок большинство гостей отправлялись на работу в свои НИИ, где благополучно досыпали, прикорнув за пыльными столами. А Даша рано утром тащила Маргошу в садик, недалеко, две остановки по Невскому на автобусе.
Вернувшись домой, можно было сразу же, не теряя ни минуты, упасть обратно в постель. Ночную рубашку она не снимала, а подкатывала повыше, краешек заправляла в джинсы, а сверху надевала куртку. Получалось, что внутри Даша еще лежит в постели, а снаружи идет на работу.
Однажды Даша с Маргошей ссорились, сидя в автобусе. Маргоша канючила, чтобы ее забрали с обеда, потому что нет более глупой потери времени, чем сон в детском саду, ведь она отменила себе дневной сон еще в полгода. Даша не соглашалась сократить свое законное свободное время, воспринимая Маргошину просьбу как личную обиду, специально нанесенную ей вредной Маргошей. В отместку Маргоша, сохраняя невинный вид, незаметно засунула руку под Дашину куртку и тихонечко выдернула рубашку из джинсов. Подскочив с Маргошей к выходу, Даша предстала перед утренними пассажирами в белой в розовый горошек ночной рубашке, достающей почти до грязного пола, из-под которой торчали узкие полоски джинсов и белые кроссовки «Адидас».
Благодаря деятельности Олега у Даши была возможность спокойно жить счастливым независимым аспирантом, не размышляя о скудости аспирантской стипендии в восемьдесят рублей. В аспирантуру в обход всех правил взял Дашу к себе на кафедру невероятно быстро сделавший карьеру бывший Папин аспирант, ныне завкафедрой.
Молодой завкафедрой когда.то выпил у них дома не один литр кофе, помнил ее школьницей и вспоминал о Папе благодарно и нежно. Считая, что должен помочь Даше в память об отце, он болезненно обязывал этим Дашу. Значительно проще было бы считать, что никто никому не должен!
В институте она оставалась дочерью своего Папы, чувствуя себя в рамках его имени и желаний. Обязывала Папина мечта о ее научной карьере, долгом оборачивалось участие его бывшего ученика в ее судьбе. Не оказаться идиоткой, неспособной самой написать диссертацию, не подвести Папу и его ученика — все это было очень важным, но сама она была уверена только в своих возможностях отлично сдать любые встретившиеся на ее пути экзамены, но никак не в своих способностях к научной деятельности.
— Зачем мне вся эта возня с диссертацией! — жаловалась Даша Женьке.
— Мумзевич, если диссертации защищаются, значит, это кому-нибудь нужно! — перефразировал Маяковского Женька.
Кроме машины, видика и некоторых свободных денег, у Даши был Олег. Он не всегда теперь был прежним, спокойным и ласковым. По-детски мягкое лицо его вместе с загаром, не исчезавшим теперь круглый год, приобрело более четкие очертания. Взгляд стал жестче, губы все чаще сжимались в полоску, и иногда, совсем редко, он начал покрикивать на Дашу. Даша обижалась, смотрела укоризненно, и тогда он мгновенно превращался в прежнего мальчика, чуть обиженно поглядывающего на мир сквозь пушистые ресницы.
— Он ведет себя по-хозяйски, потому что он тебя содержит, и содержит хорошо, — говорил Женька. — Погоди, Мумзель, ты еще у него маршировать будешь! Чем лучше будешь жить, тем ловчее научишься честь отдавать!
— Он просто устает, поэтому не может сразу переключиться и путает меня со своими рабочими! — защищала Олега и себя Даша.
— Она может спать сколько захочет, а я так в садик ходи, — завистливо проворчала Маргоша.
Олег схватил ее и вместе с куклой и цветным комом одежды вынес из комнаты. Даша, не открывая глаз, высунула из.под одеяла ногу, прощально помахала ему и Маргоше и опять провалилась в сон.
Брак Даши и Олега, образовавшийся из Дашиной неприкаянности после смерти отца, тоски по прежней уютной семье и желания немедленно восстановить эту семью, могла постигнуть судьба всех детских браков. В таких браках на смену быстрого удовлетворения невзрослой, не знающей, что с собой делать, чувственности не приходит ничего, кроме удивления, почему рядом вдруг оказывается чужой человек, взросление которого пошло совершенно иным путем, нежели собственное.
Подсознательно Даша пыталась воссоздать родительскую семью, в которой Олег был теперь вместо Папы, зарабатывал деньги, баловал Дашу тряпками и путешествиями и не особенно вникал в ее жизнь, предоставляя ей полную свободу. Свобода, с одной стороны, была вполне невинной и заключалась в возможности дружить с кем хочется и сколько захочется, но в действительности являла собой осуществление полностью автономной, независимой от Олега жизни.
Даше удалось занять в семье позицию имеющей дома крепкий тыл дочери, которая живет своей собственной жизнью и вечером возвращается к своему доброму папе. Родственность, которая приходит в хорошие семьи наградой за проведенные вместе годы, легко досталась Даше и Олегу в придачу к детской дружбе, а спокойная уверенность в любви Олега заменяла ей собственную влюбленность. Отсутствие страсти и трепета Даша компенсировала нежностью Олега, который каждую проведенную рядом с ней минуту хотел касаться ее, обнимать, держать за руку, гладить.
Олег привычно восхищался Дашей и по-мужски покорно сносил ее капризы. Такое восхищение — как теплая постель без единой маленькой горошины, всегда можешь разлечься как пожелаешь, и, как ни повернешься, все равно тепло и уютно.
Рождение Маргоши ничего в их отношениях не изменило. Олег честно стирал пеленки и гулял с Маргошей, но долгое время дочка была для него всего лишь требующим определенных услуг младенцем. Ребенком, нуждающимся в любовной опеке, оставалась Даша. Хитрющая болтливая Маргоша, выплюнув в полтора года соску, предпочла тупому сосанию постороннего предмета общение с родителями.
С тех пор она ни на секунду не останавливалась в оповещении мира о своих чувствах и мыслях, мнениях и оценке окружающих. В три года она могла вечером выбежать навстречу Олегу, задыхаясь от желания донести до него очень важную информацию о том, что сегодня к маме приходила одна подруга и сказала, что у ее мужа есть любовница, а мама на это сказала, что… И дальше следовал подробный, достаточно толковый пересказ того, что именно сказала мама.
Обладая страстным желанием и умением проникнуть в мир взрослых, Маргоша быстро заняла в семье позицию третьего дружка и росла, взрослея вместе с Олегом и Дашей. Даше такое распределение семейных ролей было удобно, она и в семье неосознанно строила отношения, как в дружбе, и с удовольствием заняла привычную позицию в центре, радуясь большей любви мужа и дочери к ней самой, чем друг к другу.
Взросление Маргоши несколько обгоняло Дашино, и если дочь точно знала, что у нее есть мать Даша, то на Дашином лице часто возникала печать застывшего удивления раннего материнства. «Эта хорошенькая кудрявая девочка, она, конечно, намного младше меня, но неужели она мой ребенок, моя дочь, я веду ее за ручку в садик…»
В первый день в садике наряженную в лучшее розовое платьице Маргошу отрывали от Даши втроем — две воспитательницы и нянечка. Нянечка даже попыталась дернуть ее за огромный белый бант, на что Маргоша, блеснув глазами, заехала ей локтем в живот. Заведующая детским садом, милая, похожая на игрушку женщина в черных пластмассовых очочках, стояла в дверях своего кабинета и неодобрительно наблюдала за тем, как Маргоша по-обезьяньи цепляется за Дашу.
— Ну уймите же наконец своего ребенка! — неожиданным басом сказала игрушка и брезгливо посмотрела на рыжую кудрявую Маргошу, превратившуюся в один сплошной рот, из которого вырывался оглушительный вой.
Даша, испугавшись, что Маргошу не возьмут в садик, совершила решительный рывок из цепких Маргошиных лапок и, зажав уши, выскочила за дверь. Она вприпрыжку помчалась по улице, резво удаляясь от Маргошиного рева и приговаривая про себя, что в ее возрасте еще не бывает осознанного материнства. Стоя в девять утра на Невском, Даша ощущала себя неприличной богачкой, которая может распоряжаться своим временем как угодно.
Ничуть не волнуясь за Маргошу, она чувствовала стыдное счастливое облегчение, что ей не надо повторять нудный ежедневный цикл «прогулка, обед, прогулка». Прогулка была кульминацией ее материнского дня. Даша тщательно одевалась, ежедневно меняя джинсы, свитерочки и куртки, которые исправно таскала ей Маринка.
Маринина мечта сбылась, она работала в «Интуристе», где благодаря простертой над ней начальственной длани Владислава Сергеевича ей доставались самые престижные группы. Даше перепала возможность не бегать больше по спекулянткам, а спокойно покупать то, что Марина приносила ей домой. Иногда Маринка просто звонила с работы и говорила: «Принесли клевую куртку и к ней сумку! Тебе это надо, я возьму!»
Принарядившись, Даша отправлялась с Маргошей в Михайловский сад, где, засунув Маргошу в песочницу, пыталась почитать на скамейке. Маргоша так страстно отнимала игрушки и разрушала чужие куличики, что долго притворяться, будто эта рыжая девочка не имеет к ней никакого отношения, не удавалось. Неминуемо раздавался грозный рык: «Чья это хулиганка?!» — и Даша с небрежным видом и обреченностью в душе, потягиваясь, поднималась со скамейки. Рассеянным выражением лица она всячески подчеркивала, что только случайно на минуточку задремала и не расслышала торжествующих Маргошиных воплей. Довольная Маргоша под звуки чужого рева восседала на куче добытых в драке формочек и совочков.
После прогулки следовал обед, когда Даша, бдительно сопровождая взглядом каждый кусочек мяса, отправляющийся в Маргошин рот, прикидывала, сколько раз на этой неделе она уже отводила Маргошу к Соне. Как ей половчее подкинуть ее Соне сегодня вечером — позвонить и молчать в трубку, а потом заплакать? Клянчить и умолять или холодно и строго поставить Соню перед фактом? А еще можно просто поставить Маргошу под Сонину дверь и убежать.
Год назад, когда Маргоше было два года, Соня вышла замуж за давно вдовевшего брата своей школьной подруги и опять стала профессорской женой.
Ада как-то раз поинтересовалась у Даши, не ревнует ли она.
— Я даже не понимаю, тетя Адочка, что вы имеете в виду, честно. Кого и к кому мне ревновать… Папы нет, тогда была одна жизнь, а теперь другая. — Даша ответила бы так, даже сгорая от ревности, но это была правда.
Соня жила теперь на улице Герцена, в двух автобусных остановках от своего прежнего дома, напротив Маргошиного садика. Первые несколько дней пребывания Маргоши в саду она, взяв отгулы на работе, не отходила от окна, нервно наблюдая, не дерется ли ее внучка днями напролет.
Волновалась она напрасно, конформная Маргоша хорошо понимала, где находится в данный момент, где ее мама, где ее Соня, и не учинила в детском саду ни одной драки. Теперь Соне оставалось только проверять из окна, хорошо ли чинно играющей в песочнице Маргоше завязали фиолетовую шапку с помпоном, под которую Соня подшила для тепла еще одну шапочку.
Даша с Маргошей видели Олега не каждый вечер, он обычно приходил либо поздно, либо очень поздно. Они давно уже не пользовались денежной помощью его родителей. Еще студентом Олег, сколотив собственную бригаду, начал свою деятельность с обустройства колхозов Псковской области новыми домами и коровниками. Он проводил линии электропередачи, крыл крыши заводских помещений в небольших городках, в общем, обнаружил такую перманентную способность зарабатывать деньги, что ко времени Маргошиного водворения в детский коллектив их с Дашей жизнь была украшена всеми приметами благосостояния конца восьмидесятых.
Самым главным достоянием, конечно же, была машина, голубая «пятерка», к которой Олег относился как к любимому члену семьи, а Маргоша нежно называла «голубайкой». Наряду с машиной Даша обладала видеомагнитофоном из сертификатного магазина, от которого она получала едва ли не больше удовольствия, чем от машины.
Видик, бывший тогда редкостью, постоянно подпитывал светскую жизнь, собирая в их доме огромное количество народа. Даша была равнодушна к кино, но не равнодушна к тому, что является центром компании. Только у нее друзья, а также друзья друзей и знакомые знакомых имеют возможность, рассевшись несколькими рядами на полу, посмотреть легендарные фильмы Копполы или «Эммануэль», от первых кадров которой с непривычки не знали куда девать глаза и прикрывали смущение смешками.
Смотрели все, что удавалось достать, в уважении к неведомому прежде западному киноискусству, старательно пялились даже на оторванные головы и прислушивались к вою вампиров в детских фильмах ужасов. После просмотра одного из таких фильмов Даше вызывали «Скорую». В тот вечер детскими кровавыми ужасами наслаждались в двадцатиметровой комнате человек тридцать и непрерывно при этом курили.
После ночных посиделок большинство гостей отправлялись на работу в свои НИИ, где благополучно досыпали, прикорнув за пыльными столами. А Даша рано утром тащила Маргошу в садик, недалеко, две остановки по Невскому на автобусе.
Вернувшись домой, можно было сразу же, не теряя ни минуты, упасть обратно в постель. Ночную рубашку она не снимала, а подкатывала повыше, краешек заправляла в джинсы, а сверху надевала куртку. Получалось, что внутри Даша еще лежит в постели, а снаружи идет на работу.
Однажды Даша с Маргошей ссорились, сидя в автобусе. Маргоша канючила, чтобы ее забрали с обеда, потому что нет более глупой потери времени, чем сон в детском саду, ведь она отменила себе дневной сон еще в полгода. Даша не соглашалась сократить свое законное свободное время, воспринимая Маргошину просьбу как личную обиду, специально нанесенную ей вредной Маргошей. В отместку Маргоша, сохраняя невинный вид, незаметно засунула руку под Дашину куртку и тихонечко выдернула рубашку из джинсов. Подскочив с Маргошей к выходу, Даша предстала перед утренними пассажирами в белой в розовый горошек ночной рубашке, достающей почти до грязного пола, из-под которой торчали узкие полоски джинсов и белые кроссовки «Адидас».
Благодаря деятельности Олега у Даши была возможность спокойно жить счастливым независимым аспирантом, не размышляя о скудости аспирантской стипендии в восемьдесят рублей. В аспирантуру в обход всех правил взял Дашу к себе на кафедру невероятно быстро сделавший карьеру бывший Папин аспирант, ныне завкафедрой.
Молодой завкафедрой когда.то выпил у них дома не один литр кофе, помнил ее школьницей и вспоминал о Папе благодарно и нежно. Считая, что должен помочь Даше в память об отце, он болезненно обязывал этим Дашу. Значительно проще было бы считать, что никто никому не должен!
В институте она оставалась дочерью своего Папы, чувствуя себя в рамках его имени и желаний. Обязывала Папина мечта о ее научной карьере, долгом оборачивалось участие его бывшего ученика в ее судьбе. Не оказаться идиоткой, неспособной самой написать диссертацию, не подвести Папу и его ученика — все это было очень важным, но сама она была уверена только в своих возможностях отлично сдать любые встретившиеся на ее пути экзамены, но никак не в своих способностях к научной деятельности.
— Зачем мне вся эта возня с диссертацией! — жаловалась Даша Женьке.
— Мумзевич, если диссертации защищаются, значит, это кому-нибудь нужно! — перефразировал Маяковского Женька.
Кроме машины, видика и некоторых свободных денег, у Даши был Олег. Он не всегда теперь был прежним, спокойным и ласковым. По-детски мягкое лицо его вместе с загаром, не исчезавшим теперь круглый год, приобрело более четкие очертания. Взгляд стал жестче, губы все чаще сжимались в полоску, и иногда, совсем редко, он начал покрикивать на Дашу. Даша обижалась, смотрела укоризненно, и тогда он мгновенно превращался в прежнего мальчика, чуть обиженно поглядывающего на мир сквозь пушистые ресницы.
— Он ведет себя по-хозяйски, потому что он тебя содержит, и содержит хорошо, — говорил Женька. — Погоди, Мумзель, ты еще у него маршировать будешь! Чем лучше будешь жить, тем ловчее научишься честь отдавать!
— Он просто устает, поэтому не может сразу переключиться и путает меня со своими рабочими! — защищала Олега и себя Даша.