Пора тебе отбросить детские представления об устройстве мира. ВсеНобли заняты кровавой вендеттой друг с другом – но никто из нас не хочет на самом деле уничтожения другого, иначе бы игра нам скоро надоела, и мы бы стали увядать от скуки. А ты настоящий психопат – ты уничтожаешь то, что дает смысл твоему существованию.
В твоем безумии есть и моя вина – в конце концов, если бы я остался рядом с тобой, учил бы тебя тонкостям общества Ноблей, ты бы не была сейчас так невежественна. Дитя, ты действовала инстинктивно из невежества и отвращения к себе, делала то, что естественно для нашей породы, но понятия не имея, зачем и почему.
Скажи мне правду, Соня, – ты не устала от постоянной битвы сама с собой? Не тянет ли тебя сбросить бремя совести? Не устала ли ты от постоянной бдительности, от страха потерять над собой контроль?
Глаза Сони скользнули куда-то в сторону.
– Да, – шепнула она.
– Так отбрось же прочь свою ненависть! Отложи оружие! Обними меня, как королева своего короля, и конец этой битве! Нам предназначено быть вместе, Соня. Невежество и страх держали нас порознь все эти годы – но хватит! Послушайся меня, Соня. Послушайся себя.
Его слова были так нежны, так сладки, так вкрадчивы. Что-то из его слов не доходило, но многое западало в душу. Что-то внутри у Сони стало размягчаться, поддаваться. Вдруг навалилась усталость. Мягкая, теплая, сонная, непобедимая. И хотелось только свернуться в клубочек и впасть в глубокий и сладкий сон.
Другая вцепилась ногтями в лобные доли мозга, визжа и плюясь, как разъяренный горный лев. Боль вспыхнула так сильно, что не осталось места даже для крика.
Идиотка, манда глупая! Он тебя выводит, как щуку на спиннинге! Морган мастер находить слабые места и обращать их к своей выгоде! Весь этот треп насчет «королев» и «равных» – фигня! Вампиры – либо хозяева, либо рабы – он это сам сказал! Он тебе подставил ловушку, подруга, и ты туда рухнула, как пьяная корова! Проснись, мать твою! Проснись и убей его – убей на месте!
Соня отшатнулась назад, прочь от Моргана, и еще одна молния боли пронизала серое вещество. Красно-черные звезды полыхнули в закрытых глазах.
Зачем ты это делаешь? За Палмера? За Лит? Или ты пытаешься так наказать нас за убийство Джада – дать Моргану превратить нас в свое гребаное охвостье? Если ты думаешь, сестренка, что я при этом буду сидеть и смотреть, то очень ошибаешься!
Морган постарался скрыть улыбку, когда Соня отшатнулась от его рук, вцепляясь ногтями себе в виски и рыча, как раненый зверь. Быстрый осмотр ее ауры выявил пульсирующий вокруг головы колючий нимб, сменяющиеся волны красного и черного. Как дерущиеся морские моллюски. Нечто подобное он видел когда-то в старом Бедламе, когда местное дворянство платило начальнику, чтобы посмотреть сумасшедших «в деле». Как бы там ни было, его игра удалась. Элементы нестабильной личности Сони обратились друг против друга.
Соня согнулась пополам и облевала себе ботинки черноватой жидкостью. Морган с отвращением сморщил нос. Бутылочное дерьмо.
Соня стояла на огромном и пустом ледяном поле. Ветер выл в ушах разъяренным зверем. Огромная рябая луна карабкалась в беззвездное небо, вылезая из-за торосов на горизонте. Темным блеском отсвечивал лед, как панцирь белого жука.
(Куда ты девалась, черт тебя побери?) -подумала она, оттачивая разум, пока он не превратился в плотный горячий луч, режущий лед как взгляд лазера. – (Отвечай, где ты? Тебе от меня не спрятаться!)
Вдруг лед под ногами подался вверх и наружу, подбросив Соню в воздух. В изумлении смотрела она, как вылезает Другая. Хотя они уже двадцать пять лет жили в одном теле и в одном сознании, Соня понятия не имела, как выглядит ее вампирическая сущность. Не хотелазнать.
Другая была похожа на ведьму, которой в средние века родители пугали детей. Кожа синяя, груди висят пустыми мешками на ребрах. Руки как хватательные лапы хищной птицы, а когти острее ножей. Хотя с виду она напоминала труп, губы ее были до неприличия полны и вроде бы жили своей жизнью, обнажая почерневшие десны и зубы, которые более подошли бы бешеной собаке. Двигалась она с ловкостью обезьяны, красные глаза горели вечной яростью.
(Я здесь.)
Соня поднялась и щелкнула пружинным ножом. Выскочило серебряное лезвие, блеснув под луной.
(Так станцуем, сука!)
Другая упала на четвереньки и понеслась вперед огромным скорпионом, выгибая суставы под невозможными углами. Соня следила за ее передвижением, все время оставаясь к ней лицом. Мелькнула мысль о том, что видели, глядя на нее, немногие люди, умеющие воспринимать Реальный Мир, и Соня вздрогнула с отвращением.
Этим мигом отвлечения Другая воспользовалась для броска. Когти ее вонзились Соне в живот, клыки потянулись к горлу. А потом все сознательные мысли исчезли и остался только инстинкт выживания.
Приливы психоэнергии, которые Морган уже видел, стали еще сильнее. Сейчас, кроме игры света, появился и звук. Треск псионических помех отдавался в голове Моргана визгом бормашины. Скривившись, вампир закрыл уши ладонями, хотя и понимал, что толку в этом нет.
Он уже почти решил ее не убивать, но теперь пришлось передумать. Субъект, обладающий способностью освобождать такую неукрощенную энергию, слишком опасен, чтобы дать ему существовать. Морган поднял глаза на стодвадцатидвухфутовую телебашню на вершине здания, вонзающуюся в небо как игла шприца. Сам воздух вокруг ее острия закипал. Морган в предвкушении облизал губы. Да, это будет приятно.
Эрнест Тримуй бегал по тесной комнатке, выходившей окнами на Таймс-сквер. Он сгрыз ноготь большого пальца до основания и продолжал грызть, несмотря на выступившую кровь.
Младенец не переставал кричать. Обычно Иоланду это так не беспокоило, но сегодня он точно действовал ей на нервы. Уж скорее бы мать пришла с работы и можно было бы сбежать шататься с друзьями. Она раньше думала, что с младенцем будет счастлива – приятно иметь что-то такое, что хочешь не хочешь, а должно тебя любить. А сейчас ей хотелось снова оказаться в восьмом классе и уходить, когда захочешь. Маленький Родриго стоял в манеже и вопил, тряся решетку. Иоланда включила телик на всю катушку и придвинула кресло почти носом к экрану, закрыла уши руками, чтобы заглушить негодующие вопли Родриго.
Обычно Сэму нравилось быть возле нее. Даже больше чем нравилось. Он был единственной настоящей любовью Синди. Они познакомились девять месяцев назад на свадьбе у друзей. Она была подружкой невесты, а он разливал напитки. Теперь же они жили в одной квартире в Верхнем Вест-Сайде. И все друзья завидовали их отношениям.
– Вы, ребята, отлично друг другу подходите.
– Никогда не видели такой счастливой пары.
Даже незнакомые восхищались. Обычно Сэм был с ней предупредителен, внимателен и нежен, но сегодняшний вечер оказался исключением. Серьезным. Почему-то Сэм был в дурном настроении и сидел у телевизора, тянул пиво банку за банкой и ничего почти не говорил – только бурчал что-то обидное насчет ее веса, ее вкуса в выборе друзей и одежды и насчет ее умственных способностей. Пару раз она поймала на себе его взгляд – довольно-таки неприятный. Стоя возле мойки и перемывая тарелки, Синди задумалась о своих отношениях с Сэмом. Он был кое-как перебивающимся актером, она работала в инвестиционной компании. Синди была на семь лет старше. Фактически они жили на ее зарплату, поскольку Сэм подрабатывал официантом, чтоб иметь возможность принять любую работу, если агент предложит. Хотя оба они работали по восемь часов, Синди как-то находила время мыть посуду, заниматься стиркой и прибирать в доме. И чем больше она сейчас об этом думала, тем обиднее ей становилось. Это он все нарочно.Наверняка он бросит ее ради какой-нибудь молоденькой вертихвостки, если его карьера пойдет на взлет. Синди затянулась так, что дым чуть не из ушей пошел, и бросила в мыльную воду вилки и ножи.
Отец Игнатий закрыл глаза и помолился, чтобы видение исчезло. Святым полагаются видения – по крайней мере так говорится в Библии. Но видение, поразившее отца Игнатия, было далеко не духовного свойства.
Мать сидит на кресле у окна, обмахиваясь веером и глядя сквозь ситцевые занавески на улицу, где они когда-то жили – на Адовой Кухне. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. Платье распахнулось, обнажив массивные груди. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. И глядит на улицу, будто его и в комнате нет. Потом подбирает юбки выше бедер и, не отрывая глаз от улицы, трет то, что у нее между ногами. В комнате пахнет зверями. Она дергается и стонет, будто сделала себе больно. Потом глядит прямо на отца Игнатия и улыбается голыми деснами – челюсти не вставила. Матери семьдесят два года.
Другая зарычала и полоснула ее острыми когтями, разорвав Соню от горла до паха. И мрачно захихикала, когда Соня неловко стала засовывать внутренности обратно в тело.
(Он тебя хочет убить. Ты что, еще не поняла?)
~~
Тело Сони изогнулось вверх, мышцы напряглись. Она стояла на пятках и на голове. Парапсихический шум стал сильнее, и Морган заскрежетал зубами от боли. Такой резкой реакции на свое вмешательство он не ожидал. С визгом псионической дрожи из диафрагмы Сони вырвалась темная энергия, ударив в телевышку, будто молния на негативе. Дыра в небе стала расширяться, будто заполняемая гноем.
Ветер набирал силу, свежел. Морган придвинулся к распростертому телу Сони. Когда он потянулся к ее горлу, раздался громкий треск, запахло озоном, сверкнула черная молния. Морган отдернул руку, зарычав от боли. Пальцы правой руки воняли горелой свининой. Он забыл это чертово серебряное распятие, которое сам ей подарил! Выругавшись себе под нос, он вытащил пистолет из внутреннего кармана своей пелерины. Обычно ему не нужны были такие грубые орудия разрушения – он убивал либо собственным разумом, либо чужими руками. Но Соня – это очень особый случай.
Он наклонил ствол, метя ей в голову.
Очень жаль, что все так выходит. Она могла бы ему обеспечить столетия – если не тысячи лет – интереснейших дуэлей. Но она слишком опасна – это он ей сам сказал. Она отказывается играть по правилам. Для нее месть – это больше, чем игра, чтобы заполнить время. Она поклялась уничтожить его, и сделает это, рано или поздно. Но что еще хуже – она соблазняет его. Соблазняет любить. Любить – это значит быть слабым, а быть слабым – значит быть рабом. Этого Морган не допустит никогда. Никогда.
– Прощай, моя совершенная любовь, – шепнул он и спустил курок.
(Я тебя терпела, сколько мала! Мне надоел твой вонючий голос, каждый день ты у меня в голове скрипела! Ты все мне испортила! Все! И теперь ты за это заплатишь, наконец!)
Другая утерла кровь и криво ухмыльнулась.
(Дурой ты была, дурой и осталась. А мне, думаешь, приятно было нянчиться с такой чистюлей-белоручкой? Всегда так она себя жалеет, такая она несчастная, оттого что стала таким нехорошим чудовищем! Давай, бей меня как хочешь! Руками бей, ногами, ни хрена не выйдет! Ты же пыталась уморить меня голодом – помнишь, лапонька? И тоже хрен вышло. Допри ты, наконец, дурочка – я здесь, и никак тебе меня не сбагрить!)
Ледяное поле содрогнулось, будто началось землетрясение. Соня и Другая переглянулись.
(Это ты, что ли?)
(Ни хрена не я!)
Раздался треск, будто гигантский сельдерей разломили пополам, и между Соней и Другой открылась трещина. Поднялся рев, луна в небе развалилась на тысячу сверкающих кусков. Еще сильнее содрогнулась земля, и пропасть развернулась вширь, утащив Другую во тьму.
Эрнест Тримуй услышал крики за окном и подошел посмотреть. На улицах вокруг Таймс-сквер криком никого не удивишь, но сама громкость, плюс звуки гнущихся бамперов и битого стекла заставляли подумать, что тут нечто большее, нежели обычная свара проституток за территорию. В тот момент, когда Тримуй выглянул, таксист заехал на тротуар и вмазался в толпу пешеходов. Водитель скорчился над баранкой, ухмыляясь как ошалелый, когда машина раскидывала драгдилеров, проституток, трансвеститов и туристов. Второе такси влетело в машину с джерсийскими номерами. Водители выскочили и стали дубасить друг друга по голове и по яйцам, вопя как дикие звери. Собралась толпа – слишком широкие глаза, слишком пустые лица, чтобы это были люди. Таксист сгреб джерсийца и пробил его головой ветровое стекло. Когда таксист отступил и с рук его сыпалась стеклянная крошка пополам с каплями крови, из воздуха прилетел «коктейль Молотова» и плюхнулся на стенку ближайшего киоска, поливая толпу горящим бензином. Воздух наполнился воплями и руганью, запахом горелых волос и поджаренного мяса.
Эрнесту Тримую хватило. Он пошел к чулану, где хранил винтовку. Наступает Конец Света, и пора Избранным постоять за Правое Дело. Он начал с трансвеститов – они ему больше других досаждали. Взял на прицел одного – того, который ему месяца полтора назад разрешил отсосать и содрал за это двадцатку. Эрнест тогда сразу же пожалел, едва это сделал. А хуже всего – этот пидор его запомнил и каждый раз, когда встречал, здоровался. Пристрелив гада, Эрнест завопил. И вопил дальше при каждом выстреле. Вопил, убивая всех и каждого – сам не зная почему. Он убивал грешников, но будто частично и самого себя. Когда трансвеститы кончились, он стал убивать черных.
Полисмены стреляли в упор слезоточивым газом в лица бунтарей, наполнивших улицы, а другие полисмены вламывались в толпу, размахивая дубинками и выхватывая пистолеты. Почти сразу исчезла разница между хулиганами и полицией, и полисмены с дубинками начали колошматить друг друга наравне с взбунтовавшимся населением.
Упряжные лошади в Сентрал-Парке бешено ржали, вздымаясь на дыбы, пытаясь выпрыгнуть из упряжи, а из парка валила толпа бездомных, вооруженных палками, камнями и голодом.
Звенели витрины магазинов Пятой авеню, и грабители вламывались в окна, расхватывая товар. Официанты и уборщики пятизвездочных ресторанов обливали посетителей спиртом и поджигали, превращая их в ромовые пудинги. Сестры отделения новорожденных бросались от инкубатора к инкубатору, отключая системы жизнеобеспечения. Хасиды с вытаращенными глазами взывали к Мессии и швырялись шлакоблоками с крыш своих домов. Тысячи нелегальных иммигрантов залили узкие улицы Чайнатауна, поджигая кондитерские.
Повсюду трещала стрельба. Горящие дома превратили город в именинный пирог со свечками. Крики преследуемых и охотников заполнили ночь. Манхэттен и его пригороды рвали себя на части, захлестнутые слепой лихорадкой клаустрофобии, как древние берсеркеры, полосующие себя ножами, чтобы пробудить убийственную ярость. Нетронутые безумием сжались в страхе и гадали, не пришел ли конец мира – или всего лишь Нью-Йорка? Для некоторых тут разницы не было.
Надо было взять себя в руки. Все это нереально,по крайней мере в физическом смысле. Она сейчас у себя в голове, а не на арктической льдине. Все, что нужно, – это открыть глаза и освободиться...
Раздался звук, как от пушечного выстрела, и земля под ногами взорвалась ледяным дождем. Оглушенная Соня смотрела, как вылезает Другая из ледового чрева. Она была огромна – голова и плечи закрывали небо. И Другая потянулась к ней лапой размером с грузовик.
С-с-сестра, -проворчала она. – Мы никогда не будем знать покоя, пока тот, кто сделал нас, не будет уничтожен. Пока он существует, мы слабы. Иди к нам, сестра. Иди к нам, чтобы мы могли родиться снова.
18
В твоем безумии есть и моя вина – в конце концов, если бы я остался рядом с тобой, учил бы тебя тонкостям общества Ноблей, ты бы не была сейчас так невежественна. Дитя, ты действовала инстинктивно из невежества и отвращения к себе, делала то, что естественно для нашей породы, но понятия не имея, зачем и почему.
Скажи мне правду, Соня, – ты не устала от постоянной битвы сама с собой? Не тянет ли тебя сбросить бремя совести? Не устала ли ты от постоянной бдительности, от страха потерять над собой контроль?
Глаза Сони скользнули куда-то в сторону.
– Да, – шепнула она.
– Так отбрось же прочь свою ненависть! Отложи оружие! Обними меня, как королева своего короля, и конец этой битве! Нам предназначено быть вместе, Соня. Невежество и страх держали нас порознь все эти годы – но хватит! Послушайся меня, Соня. Послушайся себя.
Его слова были так нежны, так сладки, так вкрадчивы. Что-то из его слов не доходило, но многое западало в душу. Что-то внутри у Сони стало размягчаться, поддаваться. Вдруг навалилась усталость. Мягкая, теплая, сонная, непобедимая. И хотелось только свернуться в клубочек и впасть в глубокий и сладкий сон.
Другая вцепилась ногтями в лобные доли мозга, визжа и плюясь, как разъяренный горный лев. Боль вспыхнула так сильно, что не осталось места даже для крика.
Идиотка, манда глупая! Он тебя выводит, как щуку на спиннинге! Морган мастер находить слабые места и обращать их к своей выгоде! Весь этот треп насчет «королев» и «равных» – фигня! Вампиры – либо хозяева, либо рабы – он это сам сказал! Он тебе подставил ловушку, подруга, и ты туда рухнула, как пьяная корова! Проснись, мать твою! Проснись и убей его – убей на месте!
Соня отшатнулась назад, прочь от Моргана, и еще одна молния боли пронизала серое вещество. Красно-черные звезды полыхнули в закрытых глазах.
Зачем ты это делаешь? За Палмера? За Лит? Или ты пытаешься так наказать нас за убийство Джада – дать Моргану превратить нас в свое гребаное охвостье? Если ты думаешь, сестренка, что я при этом буду сидеть и смотреть, то очень ошибаешься!
Морган постарался скрыть улыбку, когда Соня отшатнулась от его рук, вцепляясь ногтями себе в виски и рыча, как раненый зверь. Быстрый осмотр ее ауры выявил пульсирующий вокруг головы колючий нимб, сменяющиеся волны красного и черного. Как дерущиеся морские моллюски. Нечто подобное он видел когда-то в старом Бедламе, когда местное дворянство платило начальнику, чтобы посмотреть сумасшедших «в деле». Как бы там ни было, его игра удалась. Элементы нестабильной личности Сони обратились друг против друга.
Соня согнулась пополам и облевала себе ботинки черноватой жидкостью. Морган с отвращением сморщил нос. Бутылочное дерьмо.
* * *
А в голове у Сони сцена была полностью отличной от всего снаружи. Она сама плавала в огромной иссиня-черной пустоте. Хотя она находилась внутри собственного разума, ее имаго – образ себя самой – во всех деталях повторяло ее физический облик. Она висела в воздухе, не зная, где верх и где низ. Но это и не было важно. Иссиня-черная пустота сложилась, как смятый ребенком клочок бумаги, и так же резко раскрылась.Соня стояла на огромном и пустом ледяном поле. Ветер выл в ушах разъяренным зверем. Огромная рябая луна карабкалась в беззвездное небо, вылезая из-за торосов на горизонте. Темным блеском отсвечивал лед, как панцирь белого жука.
(Куда ты девалась, черт тебя побери?) -подумала она, оттачивая разум, пока он не превратился в плотный горячий луч, режущий лед как взгляд лазера. – (Отвечай, где ты? Тебе от меня не спрятаться!)
Вдруг лед под ногами подался вверх и наружу, подбросив Соню в воздух. В изумлении смотрела она, как вылезает Другая. Хотя они уже двадцать пять лет жили в одном теле и в одном сознании, Соня понятия не имела, как выглядит ее вампирическая сущность. Не хотелазнать.
Другая была похожа на ведьму, которой в средние века родители пугали детей. Кожа синяя, груди висят пустыми мешками на ребрах. Руки как хватательные лапы хищной птицы, а когти острее ножей. Хотя с виду она напоминала труп, губы ее были до неприличия полны и вроде бы жили своей жизнью, обнажая почерневшие десны и зубы, которые более подошли бы бешеной собаке. Двигалась она с ловкостью обезьяны, красные глаза горели вечной яростью.
(Я здесь.)
Соня поднялась и щелкнула пружинным ножом. Выскочило серебряное лезвие, блеснув под луной.
(Так станцуем, сука!)
Другая упала на четвереньки и понеслась вперед огромным скорпионом, выгибая суставы под невозможными углами. Соня следила за ее передвижением, все время оставаясь к ней лицом. Мелькнула мысль о том, что видели, глядя на нее, немногие люди, умеющие воспринимать Реальный Мир, и Соня вздрогнула с отвращением.
Этим мигом отвлечения Другая воспользовалась для броска. Когти ее вонзились Соне в живот, клыки потянулись к горлу. А потом все сознательные мысли исчезли и остался только инстинкт выживания.
* * *
Морган отступил, когда Соня свалилась на пол смотровой площадки, корчась как эпилептик. Пена выступила на губах, руки и ноги дрожали, будто по ним кто-то пропускал мощные импульсы тока. Ближе подойти Морган не решался, потому что нож был крепко зажат у нее в руке – и лезвие высунуто.Приливы психоэнергии, которые Морган уже видел, стали еще сильнее. Сейчас, кроме игры света, появился и звук. Треск псионических помех отдавался в голове Моргана визгом бормашины. Скривившись, вампир закрыл уши ладонями, хотя и понимал, что толку в этом нет.
Он уже почти решил ее не убивать, но теперь пришлось передумать. Субъект, обладающий способностью освобождать такую неукрощенную энергию, слишком опасен, чтобы дать ему существовать. Морган поднял глаза на стодвадцатидвухфутовую телебашню на вершине здания, вонзающуюся в небо как игла шприца. Сам воздух вокруг ее острия закипал. Морган в предвкушении облизал губы. Да, это будет приятно.
* * *
Парапсихическая мембрана, объединяющая восемь миллионов разумов города Нью-Йорка, задрожала и согнулась в ответ на псионическое возмущение, породившее небольшую рябь гешталъта.Или, следуя сравнению Моргана, стадо подняло головы, увидело молнии, прорезающие дыры в небе, и заволновалось, не зная почему. Что-то надвигалось плохое.* * *
Таймс-скверЭрнест Тримуй бегал по тесной комнатке, выходившей окнами на Таймс-сквер. Он сгрыз ноготь большого пальца до основания и продолжал грызть, несмотря на выступившую кровь.
* * *
Ленокс-авенюМладенец не переставал кричать. Обычно Иоланду это так не беспокоило, но сегодня он точно действовал ей на нервы. Уж скорее бы мать пришла с работы и можно было бы сбежать шататься с друзьями. Она раньше думала, что с младенцем будет счастлива – приятно иметь что-то такое, что хочешь не хочешь, а должно тебя любить. А сейчас ей хотелось снова оказаться в восьмом классе и уходить, когда захочешь. Маленький Родриго стоял в манеже и вопил, тряся решетку. Иоланда включила телик на всю катушку и придвинула кресло почти носом к экрану, закрыла уши руками, чтобы заглушить негодующие вопли Родриго.
* * *
Ирвинг-плейсОбычно Сэму нравилось быть возле нее. Даже больше чем нравилось. Он был единственной настоящей любовью Синди. Они познакомились девять месяцев назад на свадьбе у друзей. Она была подружкой невесты, а он разливал напитки. Теперь же они жили в одной квартире в Верхнем Вест-Сайде. И все друзья завидовали их отношениям.
– Вы, ребята, отлично друг другу подходите.
– Никогда не видели такой счастливой пары.
Даже незнакомые восхищались. Обычно Сэм был с ней предупредителен, внимателен и нежен, но сегодняшний вечер оказался исключением. Серьезным. Почему-то Сэм был в дурном настроении и сидел у телевизора, тянул пиво банку за банкой и ничего почти не говорил – только бурчал что-то обидное насчет ее веса, ее вкуса в выборе друзей и одежды и насчет ее умственных способностей. Пару раз она поймала на себе его взгляд – довольно-таки неприятный. Стоя возле мойки и перемывая тарелки, Синди задумалась о своих отношениях с Сэмом. Он был кое-как перебивающимся актером, она работала в инвестиционной компании. Синди была на семь лет старше. Фактически они жили на ее зарплату, поскольку Сэм подрабатывал официантом, чтоб иметь возможность принять любую работу, если агент предложит. Хотя оба они работали по восемь часов, Синди как-то находила время мыть посуду, заниматься стиркой и прибирать в доме. И чем больше она сейчас об этом думала, тем обиднее ей становилось. Это он все нарочно.Наверняка он бросит ее ради какой-нибудь молоденькой вертихвостки, если его карьера пойдет на взлет. Синди затянулась так, что дым чуть не из ушей пошел, и бросила в мыльную воду вилки и ножи.
* * *
Церковь Отца Нашего ИскупителяОтец Игнатий закрыл глаза и помолился, чтобы видение исчезло. Святым полагаются видения – по крайней мере так говорится в Библии. Но видение, поразившее отца Игнатия, было далеко не духовного свойства.
Мать сидит на кресле у окна, обмахиваясь веером и глядя сквозь ситцевые занавески на улицу, где они когда-то жили – на Адовой Кухне. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. Платье распахнулось, обнажив массивные груди. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. И глядит на улицу, будто его и в комнате нет. Потом подбирает юбки выше бедер и, не отрывая глаз от улицы, трет то, что у нее между ногами. В комнате пахнет зверями. Она дергается и стонет, будто сделала себе больно. Потом глядит прямо на отца Игнатия и улыбается голыми деснами – челюсти не вставила. Матери семьдесят два года.
* * *
Соня оседлала Другую, колотя ее затылком о черный лед. Ветер бессловесно визжал в ушах, пролетая над замерзшим полем. Никогда еще в жизни Соня не была так счастлива. Никогда еще не удавалось настолько дать себе волю, снять все запреты. И это было хорошо,как у стайера, у которого тело перешло за грань простой усталости. Это было ощущение свободы, отделения от места и времени, от собственной личности. Было только здесь и сейчас.Другая зарычала и полоснула ее острыми когтями, разорвав Соню от горла до паха. И мрачно захихикала, когда Соня неловко стала засовывать внутренности обратно в тело.
(Он тебя хочет убить. Ты что, еще не поняла?)
~~
Тело Сони изогнулось вверх, мышцы напряглись. Она стояла на пятках и на голове. Парапсихический шум стал сильнее, и Морган заскрежетал зубами от боли. Такой резкой реакции на свое вмешательство он не ожидал. С визгом псионической дрожи из диафрагмы Сони вырвалась темная энергия, ударив в телевышку, будто молния на негативе. Дыра в небе стала расширяться, будто заполняемая гноем.
Ветер набирал силу, свежел. Морган придвинулся к распростертому телу Сони. Когда он потянулся к ее горлу, раздался громкий треск, запахло озоном, сверкнула черная молния. Морган отдернул руку, зарычав от боли. Пальцы правой руки воняли горелой свининой. Он забыл это чертово серебряное распятие, которое сам ей подарил! Выругавшись себе под нос, он вытащил пистолет из внутреннего кармана своей пелерины. Обычно ему не нужны были такие грубые орудия разрушения – он убивал либо собственным разумом, либо чужими руками. Но Соня – это очень особый случай.
Он наклонил ствол, метя ей в голову.
Очень жаль, что все так выходит. Она могла бы ему обеспечить столетия – если не тысячи лет – интереснейших дуэлей. Но она слишком опасна – это он ей сам сказал. Она отказывается играть по правилам. Для нее месть – это больше, чем игра, чтобы заполнить время. Она поклялась уничтожить его, и сделает это, рано или поздно. Но что еще хуже – она соблазняет его. Соблазняет любить. Любить – это значит быть слабым, а быть слабым – значит быть рабом. Этого Морган не допустит никогда. Никогда.
– Прощай, моя совершенная любовь, – шепнул он и спустил курок.
* * *
Соня запихнула кишки обратно и запахнула дыру в теле, постаравшись не оторвать печень или селезенку. А потом пнула Другую ногой в рот, рассыпав фонтан зубов-камешков.(Я тебя терпела, сколько мала! Мне надоел твой вонючий голос, каждый день ты у меня в голове скрипела! Ты все мне испортила! Все! И теперь ты за это заплатишь, наконец!)
Другая утерла кровь и криво ухмыльнулась.
(Дурой ты была, дурой и осталась. А мне, думаешь, приятно было нянчиться с такой чистюлей-белоручкой? Всегда так она себя жалеет, такая она несчастная, оттого что стала таким нехорошим чудовищем! Давай, бей меня как хочешь! Руками бей, ногами, ни хрена не выйдет! Ты же пыталась уморить меня голодом – помнишь, лапонька? И тоже хрен вышло. Допри ты, наконец, дурочка – я здесь, и никак тебе меня не сбагрить!)
Ледяное поле содрогнулось, будто началось землетрясение. Соня и Другая переглянулись.
(Это ты, что ли?)
(Ни хрена не я!)
Раздался треск, будто гигантский сельдерей разломили пополам, и между Соней и Другой открылась трещина. Поднялся рев, луна в небе развалилась на тысячу сверкающих кусков. Еще сильнее содрогнулась земля, и пропасть развернулась вширь, утащив Другую во тьму.
* * *
Небо над «Эмпайр-Стейт-Билдинг» показалось бы странным даже случайному прохожему. Кипящие над его вершиной облака напоминали клубы чернил, выпущенные испуганным осьминогом. Но ни одна из ближних служб погоды не обнаружила признаки возмущения на своих радарах. И потому никто не мог объяснить внезапный треск молнии, потрясший все окна в городе в десять минут первого. И этот таинственный гром встряхнул не только окна. Раскололась мембрана здравого смысла, не дающая Нью-Йорку отгрызть себе ногу, подобно койоту в капкане. Потом, вежливо говоря, ад сорвался с цепи.* * *
Синди вышла из кухни, оставляя за собой след мыльной воды. В руке у нее был зажат мясницкий нож. Сэм все еще смотрел телевизор, спиной к ней. Синди видела лишь одно – ямку у него на шее. Все остальное будто перестало существовать. Если прищуриться, то видна еще и пунктирная линия поперек ямки.Эрнест Тримуй услышал крики за окном и подошел посмотреть. На улицах вокруг Таймс-сквер криком никого не удивишь, но сама громкость, плюс звуки гнущихся бамперов и битого стекла заставляли подумать, что тут нечто большее, нежели обычная свара проституток за территорию. В тот момент, когда Тримуй выглянул, таксист заехал на тротуар и вмазался в толпу пешеходов. Водитель скорчился над баранкой, ухмыляясь как ошалелый, когда машина раскидывала драгдилеров, проституток, трансвеститов и туристов. Второе такси влетело в машину с джерсийскими номерами. Водители выскочили и стали дубасить друг друга по голове и по яйцам, вопя как дикие звери. Собралась толпа – слишком широкие глаза, слишком пустые лица, чтобы это были люди. Таксист сгреб джерсийца и пробил его головой ветровое стекло. Когда таксист отступил и с рук его сыпалась стеклянная крошка пополам с каплями крови, из воздуха прилетел «коктейль Молотова» и плюхнулся на стенку ближайшего киоска, поливая толпу горящим бензином. Воздух наполнился воплями и руганью, запахом горелых волос и поджаренного мяса.
Эрнесту Тримую хватило. Он пошел к чулану, где хранил винтовку. Наступает Конец Света, и пора Избранным постоять за Правое Дело. Он начал с трансвеститов – они ему больше других досаждали. Взял на прицел одного – того, который ему месяца полтора назад разрешил отсосать и содрал за это двадцатку. Эрнест тогда сразу же пожалел, едва это сделал. А хуже всего – этот пидор его запомнил и каждый раз, когда встречал, здоровался. Пристрелив гада, Эрнест завопил. И вопил дальше при каждом выстреле. Вопил, убивая всех и каждого – сам не зная почему. Он убивал грешников, но будто частично и самого себя. Когда трансвеститы кончились, он стал убивать черных.
* * *
Родриго больше не плакал. Телевизор был по-прежнему включен на полную громкость, но Иоланда его не слышала. За соседней дверью стоял дикий шум – вроде домашней свары. Кого-то лупили и таскали. Такие вещи тут часто бывают, и Иоланда решила, что пора нести мусор на помойку. Бросила в мешок пустую банку из-под равиоли и грязный подгузник. Утоптала ногой, чтобы освободить место. Ручка Родриго высунулась; пальцы уже начали коченеть. Иоланда сказала себе, что это просто кукла. Всего-навсего кукла.* * *
Отец Игнатий перебрал четки и возблагодарил Господа, что видение кончилось. Только молитвенные четки были обмотаны вокруг шеи старого причетника, который напоминал ему мать. Исповедальню заполнил звериный запах.* * *
На улицы выплеснулось безумие, сдерживаемое и гноящееся годами, если не поколениями. Пешеходы выбивали ногами миски для подаяния у нищих и били их в почки, когда попрошайки пытались собирать рассыпанную мелочь. Пожарники с топорами набрасывались на всех, кто пытался тушить полыхающие пожарные участки.Полисмены стреляли в упор слезоточивым газом в лица бунтарей, наполнивших улицы, а другие полисмены вламывались в толпу, размахивая дубинками и выхватывая пистолеты. Почти сразу исчезла разница между хулиганами и полицией, и полисмены с дубинками начали колошматить друг друга наравне с взбунтовавшимся населением.
Упряжные лошади в Сентрал-Парке бешено ржали, вздымаясь на дыбы, пытаясь выпрыгнуть из упряжи, а из парка валила толпа бездомных, вооруженных палками, камнями и голодом.
Звенели витрины магазинов Пятой авеню, и грабители вламывались в окна, расхватывая товар. Официанты и уборщики пятизвездочных ресторанов обливали посетителей спиртом и поджигали, превращая их в ромовые пудинги. Сестры отделения новорожденных бросались от инкубатора к инкубатору, отключая системы жизнеобеспечения. Хасиды с вытаращенными глазами взывали к Мессии и швырялись шлакоблоками с крыш своих домов. Тысячи нелегальных иммигрантов залили узкие улицы Чайнатауна, поджигая кондитерские.
Повсюду трещала стрельба. Горящие дома превратили город в именинный пирог со свечками. Крики преследуемых и охотников заполнили ночь. Манхэттен и его пригороды рвали себя на части, захлестнутые слепой лихорадкой клаустрофобии, как древние берсеркеры, полосующие себя ножами, чтобы пробудить убийственную ярость. Нетронутые безумием сжались в страхе и гадали, не пришел ли конец мира – или всего лишь Нью-Йорка? Для некоторых тут разницы не было.
* * *
Соня с трудом поднялась на ноги. Ледяное поле тряслось и дыбилось, как спина дикого зверя, к небу взлетали ледяные колонны. И цвет неба переменился: вместо черноты вечной ночи – пульсирующее северное сияние. Надо было немедленно вернуться из этого быстро распадающегося преддверия ада в свое физическое тело. Неизвестно, что случилось с ее материальной сущностью, но явно что-то важное. Однако каждый раз, когда Соня пыталась собраться и вернуться в материальный мир, перед ней взметалось новое ледяное поле, перекрывая путь.Надо было взять себя в руки. Все это нереально,по крайней мере в физическом смысле. Она сейчас у себя в голове, а не на арктической льдине. Все, что нужно, – это открыть глаза и освободиться...
Раздался звук, как от пушечного выстрела, и земля под ногами взорвалась ледяным дождем. Оглушенная Соня смотрела, как вылезает Другая из ледового чрева. Она была огромна – голова и плечи закрывали небо. И Другая потянулась к ней лапой размером с грузовик.
С-с-сестра, -проворчала она. – Мы никогда не будем знать покоя, пока тот, кто сделал нас, не будет уничтожен. Пока он существует, мы слабы. Иди к нам, сестра. Иди к нам, чтобы мы могли родиться снова.
18
Когда Морган поднялся с пола смотровой площадки, у него все еще звенело в ушах. Сразу после выстрела раздался гром и полыхнула вспышка. Хорошо еще, что он сам от сотрясения не полетел вниз через перила.
Морган встал на ноги и сделал два неверных шага к месту, где растянулась Соня. От нее поднимались завитки пара, как от вынутой из печи индейки. Морган хотел возрадоваться падению врага, который так дорого ему обошелся, но смех не приходил.
И тут Соня села.
Черт бы побрал эти инструменты Человека! Он плохо прицелился! Не разнес ей череп, как перезрелую дыню, а лишь зацепил голову сбоку!
У нее не было правого уха и обнажился кусок кости размером с кулак, но все равно она была жива.
– Морган?
Он быстро сунул пистолет в карман и присел рядом с ней.
– Я здесь, дитя. Как ты? У тебя был припадок?
Соня была слегка не в себе, будто только что очнулась от глубокого сна.
– Вы были правы, милорд, – прошептала она. Стекла темных очков треснули, и Соня сняла их дрожащей рукой. – Я позволила себе увлечься неоправданной ненавистью. Ваши враги обернули меня против вас для своих целей. Я заставлю их страдать во имя ваше.
Морган поднял ее на ноги, и она позволила себе ткнуться лбом ему в плечо. Только усилием воли Морган заставил себя не расплыться в торжествующем оскале. Ничто еще не потеряно! Раз он смог сломить ее волю, то ее смерти можно избежать. Но если огонь в ее чреве погас, если она стала одной из многих обожающих невест, то нет смысла ее любить. Смертоносность Сони, ее свирепость, ее угрозаподхлестывали его страсть. Отчасти Моргану казалась заманчивой перспектива сокрушить ее волю и присовокупить физическую оболочку к списку трофеев, но он все же колебался.
Руки Сони обвили его талию, притянули к себе. Глазами цвета крови смотрела она в его изуродованное лицо. Такими же глазами, как у него.
– Поддержите меня, – вздохнула она. – Я так устала, милорд. Поддержите меня, пожалуйста.
– С удовольствием – но только сначала убери свое оружие.
Соня поглядела на нож – он все еще был зажат у нее в руке. Ногти так вонзились в кожу ладони, что из-под них показалась кровь. Скривившись в отвращении, Соня отбросила от себя серебряный нож, послав его через перила в ночь.
Морган взял ее покрепче. Она была так мягка на ощупь, так уязвима... так легко было бы проникнуть в ее разум и расколоть ее "я" как гнилой орех. Морган наклонил голову, и их губы соприкоснулись. Соня жадно потянулась к нему, привлекая его в свои объятия, язык ее искал и находил его язык. И разумы их слились в один.
Поглядев на Моргана, она улыбнулась. Ее глаза снова скрылись за щитками зеркального стекла, только стекла вроде росли прямо из бровей и врастали в щеки и скулы.
– Ты сейчас хочешь меня убить? Для того и выбрал такой уютный ландшафт? Чтобы усыпить мою настороженность, чтобы я тебе поверила?
Морган неловко поежился, дернув уголком рта, как в тике. Лицо, принадлежавшее имаго, было невредимым, но он уже привык улыбаться только половинкой лица.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать, любовь моя. Ты моя королева – зачем мне тебя убивать?
Соня пожала плечами, продолжая кормить золотых рыбок.
– Не знаю. Затем, что я опасна? Затем, что я угрожаю твоему существованию? Затем, что я растоптала твои мечты о мировом господстве? Затем, что я тебе рожу перепохабила? Затем, что поубивала твоих верных слуг? Затем, что ты меня боишься? Зачем? Затем.
– А если бы я попытался тебя убить? Что бы ты сделала, чтобы мне помешать?
– Ничего.
– Я тебе не верю.
Соня снова пожала плечами. Кусочек хлеба у нее в руке еще надо было раскрошить.
– Верь во что хочешь. Но я не стану тебе мешать. Я даже отдам тебе твою химеру. Если, конечно, ты все еще хочешь ее вернуть.
– Ты серьезно?
– Я же вроде не смеюсь?
Соня расстегнула куртку и достала из нагрудного кармана статуэтку слоновой кости. Статуэтка упала на землю и задергалась, заизвивалась, вырастая в размерах. Через секунду рядом с Соней стоял трехголовый тигр со скорпионьим хвостом, дергая колючкой на хвосте и рыча.
Морган протянул руку, и химера стала таять и коробиться, как рисунок мелом под дождем, превращаясь в татуировку якудза на голой груди Моргана.
– Ну вот, ты получил обратно свою химеру. Надеюсь, ты доволен. Можешь теперь меня убить, если хочешь, я тебе мешать не буду.
Он понимал, что она не лжет. Шагнув назад, Морган вытащил из ножен самурайский меч. Он был сделан не из стали, а из черного вулканического стекла. Меч Морган вынул так, будто готовился сделать первый удар по мячу в гольфе. Соня безмятежно смотрела, потом снова стала кормить рыбок.
Меч перерезал ей шею легко, будто воздух; отрубленная голова скатилась в прудик. Тело постояло мгновение, хлеща из обрубка фонтаном крови, потом рухнуло.
Морган стер кровь с клинка, восхищаясь, как легко все вышло, но все же озабоченно недоумевая, почему Соня не стала защищаться. В конце концов эта женщина в битве отняла у него часть его личности и сделала эту часть своей. Он ожидал хоть чего-то,похожего на бой.
Густой булькающий звук донесся от пруда. Морган посмотрел – воды стали красными как кровь, потом черными как тушь. Золотые рыбки бросились к поверхности, топорща жабры в последнем усилии вздохнуть. Середина пруда кипела, будто готовился извергнуться гейзер.
Морган встал на ноги и сделал два неверных шага к месту, где растянулась Соня. От нее поднимались завитки пара, как от вынутой из печи индейки. Морган хотел возрадоваться падению врага, который так дорого ему обошелся, но смех не приходил.
И тут Соня села.
Черт бы побрал эти инструменты Человека! Он плохо прицелился! Не разнес ей череп, как перезрелую дыню, а лишь зацепил голову сбоку!
У нее не было правого уха и обнажился кусок кости размером с кулак, но все равно она была жива.
– Морган?
Он быстро сунул пистолет в карман и присел рядом с ней.
– Я здесь, дитя. Как ты? У тебя был припадок?
Соня была слегка не в себе, будто только что очнулась от глубокого сна.
– Вы были правы, милорд, – прошептала она. Стекла темных очков треснули, и Соня сняла их дрожащей рукой. – Я позволила себе увлечься неоправданной ненавистью. Ваши враги обернули меня против вас для своих целей. Я заставлю их страдать во имя ваше.
Морган поднял ее на ноги, и она позволила себе ткнуться лбом ему в плечо. Только усилием воли Морган заставил себя не расплыться в торжествующем оскале. Ничто еще не потеряно! Раз он смог сломить ее волю, то ее смерти можно избежать. Но если огонь в ее чреве погас, если она стала одной из многих обожающих невест, то нет смысла ее любить. Смертоносность Сони, ее свирепость, ее угрозаподхлестывали его страсть. Отчасти Моргану казалась заманчивой перспектива сокрушить ее волю и присовокупить физическую оболочку к списку трофеев, но он все же колебался.
Руки Сони обвили его талию, притянули к себе. Глазами цвета крови смотрела она в его изуродованное лицо. Такими же глазами, как у него.
– Поддержите меня, – вздохнула она. – Я так устала, милорд. Поддержите меня, пожалуйста.
– С удовольствием – но только сначала убери свое оружие.
Соня поглядела на нож – он все еще был зажат у нее в руке. Ногти так вонзились в кожу ладони, что из-под них показалась кровь. Скривившись в отвращении, Соня отбросила от себя серебряный нож, послав его через перила в ночь.
Морган взял ее покрепче. Она была так мягка на ощупь, так уязвима... так легко было бы проникнуть в ее разум и расколоть ее "я" как гнилой орех. Морган наклонил голову, и их губы соприкоснулись. Соня жадно потянулась к нему, привлекая его в свои объятия, язык ее искал и находил его язык. И разумы их слились в один.
* * *
Они стояли возле озерца для медитаций в японском саду камней. Пятнистые коиплавали под нефритовой зеленой поверхностью воды, ловя крошки хлеба. Имаго Моргана было одето в костюм сёгуна эпохи Эдо. Имаго Сони было одето, как она обычно одевалась. Черная кожаная куртка скрипнула, когда Соня ухватила щепоть крошек и бросила в пруд.Поглядев на Моргана, она улыбнулась. Ее глаза снова скрылись за щитками зеркального стекла, только стекла вроде росли прямо из бровей и врастали в щеки и скулы.
– Ты сейчас хочешь меня убить? Для того и выбрал такой уютный ландшафт? Чтобы усыпить мою настороженность, чтобы я тебе поверила?
Морган неловко поежился, дернув уголком рта, как в тике. Лицо, принадлежавшее имаго, было невредимым, но он уже привык улыбаться только половинкой лица.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать, любовь моя. Ты моя королева – зачем мне тебя убивать?
Соня пожала плечами, продолжая кормить золотых рыбок.
– Не знаю. Затем, что я опасна? Затем, что я угрожаю твоему существованию? Затем, что я растоптала твои мечты о мировом господстве? Затем, что я тебе рожу перепохабила? Затем, что поубивала твоих верных слуг? Затем, что ты меня боишься? Зачем? Затем.
– А если бы я попытался тебя убить? Что бы ты сделала, чтобы мне помешать?
– Ничего.
– Я тебе не верю.
Соня снова пожала плечами. Кусочек хлеба у нее в руке еще надо было раскрошить.
– Верь во что хочешь. Но я не стану тебе мешать. Я даже отдам тебе твою химеру. Если, конечно, ты все еще хочешь ее вернуть.
– Ты серьезно?
– Я же вроде не смеюсь?
Соня расстегнула куртку и достала из нагрудного кармана статуэтку слоновой кости. Статуэтка упала на землю и задергалась, заизвивалась, вырастая в размерах. Через секунду рядом с Соней стоял трехголовый тигр со скорпионьим хвостом, дергая колючкой на хвосте и рыча.
Морган протянул руку, и химера стала таять и коробиться, как рисунок мелом под дождем, превращаясь в татуировку якудза на голой груди Моргана.
– Ну вот, ты получил обратно свою химеру. Надеюсь, ты доволен. Можешь теперь меня убить, если хочешь, я тебе мешать не буду.
Он понимал, что она не лжет. Шагнув назад, Морган вытащил из ножен самурайский меч. Он был сделан не из стали, а из черного вулканического стекла. Меч Морган вынул так, будто готовился сделать первый удар по мячу в гольфе. Соня безмятежно смотрела, потом снова стала кормить рыбок.
Меч перерезал ей шею легко, будто воздух; отрубленная голова скатилась в прудик. Тело постояло мгновение, хлеща из обрубка фонтаном крови, потом рухнуло.
Морган стер кровь с клинка, восхищаясь, как легко все вышло, но все же озабоченно недоумевая, почему Соня не стала защищаться. В конце концов эта женщина в битве отняла у него часть его личности и сделала эту часть своей. Он ожидал хоть чего-то,похожего на бой.
Густой булькающий звук донесся от пруда. Морган посмотрел – воды стали красными как кровь, потом черными как тушь. Золотые рыбки бросились к поверхности, топорща жабры в последнем усилии вздохнуть. Середина пруда кипела, будто готовился извергнуться гейзер.