Глядя в ее зеркальные глаза, я познаю страх и радость.
Так прекрасна. Так смертоносна.
И я замираю в благоговении перед ней, моим прекрасным, моим смертоносным шедевром.
Не то же ли испытал Пигмалион, когда Галатея шагнула с пьедестала? Конечно, ему не приходилось беспокоиться, чтобы его создание не погналось за ним по всей мастерской с молотком и резцом, желая его убить. А она при последней нашей встрече была близка к этому, очень близка. За семьсот лет своего существования много мне пришлось перенести увечий, в том числе ампутации, но те раны, что нанесла она, останутся со мной навеки.
Она развалила мне лицо серебряным ножом. И это было наслаждением.
Я касаюсь шрама, который стягивает правую сторону лица в гримасу шута, и думаю о моей роковой красавице. Закрывая оставшийся глаз, я вижу ее перед собой, нагую только в мантии силы, что светится вокруг нее как гнилушка или блуждающий огонек, и шрам на сердце начинает вибрировать.
Боги Тьмы Внешней, помогите мне – я люблю ее.
И вот почему я должен уничтожать ее. Снова. И снова. И снова. Пока не буду уверен, что смогу заставить себя сделать это в действительности.
Из журналов сэра Моргана, Лорда Утренней Звезды.
2
3
Так прекрасна. Так смертоносна.
И я замираю в благоговении перед ней, моим прекрасным, моим смертоносным шедевром.
Не то же ли испытал Пигмалион, когда Галатея шагнула с пьедестала? Конечно, ему не приходилось беспокоиться, чтобы его создание не погналось за ним по всей мастерской с молотком и резцом, желая его убить. А она при последней нашей встрече была близка к этому, очень близка. За семьсот лет своего существования много мне пришлось перенести увечий, в том числе ампутации, но те раны, что нанесла она, останутся со мной навеки.
Она развалила мне лицо серебряным ножом. И это было наслаждением.
Я касаюсь шрама, который стягивает правую сторону лица в гримасу шута, и думаю о моей роковой красавице. Закрывая оставшийся глаз, я вижу ее перед собой, нагую только в мантии силы, что светится вокруг нее как гнилушка или блуждающий огонек, и шрам на сердце начинает вибрировать.
Боги Тьмы Внешней, помогите мне – я люблю ее.
И вот почему я должен уничтожать ее. Снова. И снова. И снова. Пока не буду уверен, что смогу заставить себя сделать это в действительности.
Из журналов сэра Моргана, Лорда Утренней Звезды.
2
Вильям Палмер вынырнул из сна, как ныряльщик из моря: ловя ртом воздух.
Он лежал навзничь, уставясь в растресканную штукатурку потолка, не видя ее, и последние капельки сна уплывали тем временем из уголков глаз.
Сон. Слава Богу, всего лишь сон.
Снова ему приснился этот дом. Приснилась «Западня Призраков».
Здание построил в начале века одаренный, хоть и безумный архитектор, и построил так, чтобы спастись от мстительных призраков своей убитой семьи. Это было сумасшедшее нагромождение комнат без окон, глухих лестниц, потайных ходов и прочих горячечных фантазий, слепленное на принципах неевклидовой геометрии, чтобы сбить с толку и дезориентировать и мертвых, и живых. Для того, кто, подобно Палмеру, обладал псионическими способностями выше обычных человеческих, этот дом был ментальным аналогом смоляных ям Ла-Бреа.
Почти три года назад Палмер заблудился в «Западне Призраков», отданный на милость мертвых, что скитались по ее залам. Попал он туда в поисках своей напарницы и возлюбленной, Сони Блу – женщины, которая научила его, как овладеть своими парапсихическими способностями, а потом втянула в свою войну с мастером вампиров Морганом.
Он уцелел в ту ночь в «Западне Призраков», но только чудом. На его глазах дом ужасов рухнул в пламени, навсегда отпустив своих пораженных вечным проклятием обитателей. «Западня Призраков» перестала существовать в реальном мире, но осталась в мозгу Палмера, став театром его кошмаров.
Сейчас он пялился на потолочный вентилятор, медленно месивший лопастями тяжелый и влажный воздух. Наверняка духота и жара добавили что-то к приснившемуся кошмару. В комнате было действительно душно, но в этом году комары совершенно озверели, и невозможно было спать в гамаке на террасе.
Палмер сел, откинув промокшие от пота простыни. Сейчас ему снова не заснуть – а если заснуть, то не сразу. Он спустил ноги с кровати и со стоном встал, мельком поймав взглядом свое отражение в зеркале напротив. Рассеянно тронул рукой ритуальную татуировку через всю грудь. Это был узор майя, и нефритовые серьги, растягивающие мочки ушей, тоже принадлежали этой культуре. Такие серьги носили люди из Дома Повелителей Ягуаров.
Палмер не верил в послежизненную регрессионную терапию, каналирование, космических братьев и прочую чушь новой эры. Просто так случилось, что он оказался перевоплощением индейца майя доколумбовых времен. В прошлой жизни он был одним из шестипалых царей-волшебников Хан Балам, в своем уродстве видевших знак божественности. Еще он был частным детективом на покое, прощенным правонарушителем, телепатом и владельцем успешного экспортного предприятия.
Палмер двинулся в сторону холла и застыл, когда что-то размеров и формы большого тарантула вылетело из-за двери. Потом вздохнул с облегчением, увидев, что это было – мумифицированная шестипалая рука, отрезанная у запястья.
– Слушай, Лефти, ты меня так до инфаркта доведешь! – буркнул Палмер, чуть поддев ногой отрезанную кисть. За эти годы он привязался к жутковатой реликвии. В этом даже не было ничего странного – в конце концов, она когда-то принадлежала его предыдущему воплощению.
Он босиком прошлепал по коридору в одних трусах. Лефти засеменила за ним, как верная собачка. Возле детской Палмер остановился и приоткрыл дверь – тихонько, чтобы не разбудить Лит.
«Вообще-то это уже не детская, – подумал он про себя, и уже не в первый раз. – Ребенок слишком вырос».
Не сразу он заметил девочку среди мягких зверушек и кукол, которых она натащила с собой в кровать, но увидел ее волосы – темные и блестящие, как соболиный мех, выглядывающие между Тряпичной Энн и Медведем Паддингтоном. Девочка что-то неразборчиво промямлила во сне.
Скоро ей надо будет покупать новую одежду. Из купленной месяц назад она уже выросла, набрав три дюйма буквально не по дням, а по часам. Палмер глянул на дверцу шкафа, где отмечал рост Лит, посмотрел на убегающие вверх карандашные отметки с указанием даты и возраста. При последнем измерении рост Лит был пять футов и один дюйм. Неплохо для ребенка, которому еще нет трех лет.
Одна из теней в ногах кровати отделилась от других и двинулась к Палмеру. Вдруг вспыхнули две золотистые точки примерно на высоте человеческих глаз.
– Не волнуйся, Фидо. Все в порядке, я просто проверял, – шепнул Палмер.
Сгорбленная фигура, похожая на груду грязного белья, которой придали форму человека, тупо кивнула и вернулась к своему безмолвному бдению. За два с половиной года, проведенных в обществе серафима, Палмер так и не понял, что думает это создание – и думает ли оно вообще. Оно явно было назначено охранять Лит, но никогда не пыталось общаться с Палмером – по крайней мере на понятном ему уровне.
С удовлетворением убедившись, что все под контролем, Палмер продолжил ночной обход. Остановился у двери во дворик, выложенный дорогой испанской плиткой, с маленьким трехкаскадным фонтаном, который все время что-то журчал, будто разговаривая сам с собой.
Палмер вышел наружу. Влажная юкатанская ночь не принесла облегчения – будто самая большая в мире псина обдала Палмера своим дыханием. Он утер пот со лба и верхней губы, вглядываясь в монолит неба.
Где ты?– мысленно шепнул он в ночь.
Звук радиоприемника, принимающего одновременно тысячу станций, заполнил его голову. Какие-то звучали мощно, другие еле слышно. Некоторые вещали на понятных ему языках другие нет. Были голоса сердитые, были грустные и счастливые – но почти все спутанные. Сигналы размывались и накладывались, взлетали и исчезали.
Где ты?
Он усилил собственный сигнал, надеясь прорваться сквозь гул приглушенных голосов, забивших эфир. На этот раз он получил ответ – далекий и искаженный, но все же узнаваемый голос.
Я здесь. В Новом Орлеане.
Он улыбнулся при звуке ее голоса в мозгу. Хотя она и не видела улыбки, зато почувствовала.
Когда ты вернешься?
Скоро. Но тут есть кое-какая работа.
Я скучаю по тебе.
И я по тебе. -Она улыбнулась, и он это ощутил.
Есть успехи?
Никаких его следов пока что, но интуиция мне подсказывает, где он может скрываться. Как Лит?
Нормально. Я так думаю.
Рада слышать, что все в порядке. Сейчас мне пора...
Соня? Соня, нам надо поговорить... Соня?
Ответа не было, лишь щелканье и шелест миллионов разумов, бормочущих в пустоте.
Он лежал навзничь, уставясь в растресканную штукатурку потолка, не видя ее, и последние капельки сна уплывали тем временем из уголков глаз.
Сон. Слава Богу, всего лишь сон.
Снова ему приснился этот дом. Приснилась «Западня Призраков».
Здание построил в начале века одаренный, хоть и безумный архитектор, и построил так, чтобы спастись от мстительных призраков своей убитой семьи. Это было сумасшедшее нагромождение комнат без окон, глухих лестниц, потайных ходов и прочих горячечных фантазий, слепленное на принципах неевклидовой геометрии, чтобы сбить с толку и дезориентировать и мертвых, и живых. Для того, кто, подобно Палмеру, обладал псионическими способностями выше обычных человеческих, этот дом был ментальным аналогом смоляных ям Ла-Бреа.
Почти три года назад Палмер заблудился в «Западне Призраков», отданный на милость мертвых, что скитались по ее залам. Попал он туда в поисках своей напарницы и возлюбленной, Сони Блу – женщины, которая научила его, как овладеть своими парапсихическими способностями, а потом втянула в свою войну с мастером вампиров Морганом.
Он уцелел в ту ночь в «Западне Призраков», но только чудом. На его глазах дом ужасов рухнул в пламени, навсегда отпустив своих пораженных вечным проклятием обитателей. «Западня Призраков» перестала существовать в реальном мире, но осталась в мозгу Палмера, став театром его кошмаров.
Сейчас он пялился на потолочный вентилятор, медленно месивший лопастями тяжелый и влажный воздух. Наверняка духота и жара добавили что-то к приснившемуся кошмару. В комнате было действительно душно, но в этом году комары совершенно озверели, и невозможно было спать в гамаке на террасе.
Палмер сел, откинув промокшие от пота простыни. Сейчас ему снова не заснуть – а если заснуть, то не сразу. Он спустил ноги с кровати и со стоном встал, мельком поймав взглядом свое отражение в зеркале напротив. Рассеянно тронул рукой ритуальную татуировку через всю грудь. Это был узор майя, и нефритовые серьги, растягивающие мочки ушей, тоже принадлежали этой культуре. Такие серьги носили люди из Дома Повелителей Ягуаров.
Палмер не верил в послежизненную регрессионную терапию, каналирование, космических братьев и прочую чушь новой эры. Просто так случилось, что он оказался перевоплощением индейца майя доколумбовых времен. В прошлой жизни он был одним из шестипалых царей-волшебников Хан Балам, в своем уродстве видевших знак божественности. Еще он был частным детективом на покое, прощенным правонарушителем, телепатом и владельцем успешного экспортного предприятия.
Палмер двинулся в сторону холла и застыл, когда что-то размеров и формы большого тарантула вылетело из-за двери. Потом вздохнул с облегчением, увидев, что это было – мумифицированная шестипалая рука, отрезанная у запястья.
– Слушай, Лефти, ты меня так до инфаркта доведешь! – буркнул Палмер, чуть поддев ногой отрезанную кисть. За эти годы он привязался к жутковатой реликвии. В этом даже не было ничего странного – в конце концов, она когда-то принадлежала его предыдущему воплощению.
Он босиком прошлепал по коридору в одних трусах. Лефти засеменила за ним, как верная собачка. Возле детской Палмер остановился и приоткрыл дверь – тихонько, чтобы не разбудить Лит.
«Вообще-то это уже не детская, – подумал он про себя, и уже не в первый раз. – Ребенок слишком вырос».
Не сразу он заметил девочку среди мягких зверушек и кукол, которых она натащила с собой в кровать, но увидел ее волосы – темные и блестящие, как соболиный мех, выглядывающие между Тряпичной Энн и Медведем Паддингтоном. Девочка что-то неразборчиво промямлила во сне.
Скоро ей надо будет покупать новую одежду. Из купленной месяц назад она уже выросла, набрав три дюйма буквально не по дням, а по часам. Палмер глянул на дверцу шкафа, где отмечал рост Лит, посмотрел на убегающие вверх карандашные отметки с указанием даты и возраста. При последнем измерении рост Лит был пять футов и один дюйм. Неплохо для ребенка, которому еще нет трех лет.
Одна из теней в ногах кровати отделилась от других и двинулась к Палмеру. Вдруг вспыхнули две золотистые точки примерно на высоте человеческих глаз.
– Не волнуйся, Фидо. Все в порядке, я просто проверял, – шепнул Палмер.
Сгорбленная фигура, похожая на груду грязного белья, которой придали форму человека, тупо кивнула и вернулась к своему безмолвному бдению. За два с половиной года, проведенных в обществе серафима, Палмер так и не понял, что думает это создание – и думает ли оно вообще. Оно явно было назначено охранять Лит, но никогда не пыталось общаться с Палмером – по крайней мере на понятном ему уровне.
С удовлетворением убедившись, что все под контролем, Палмер продолжил ночной обход. Остановился у двери во дворик, выложенный дорогой испанской плиткой, с маленьким трехкаскадным фонтаном, который все время что-то журчал, будто разговаривая сам с собой.
Палмер вышел наружу. Влажная юкатанская ночь не принесла облегчения – будто самая большая в мире псина обдала Палмера своим дыханием. Он утер пот со лба и верхней губы, вглядываясь в монолит неба.
Где ты?– мысленно шепнул он в ночь.
Звук радиоприемника, принимающего одновременно тысячу станций, заполнил его голову. Какие-то звучали мощно, другие еле слышно. Некоторые вещали на понятных ему языках другие нет. Были голоса сердитые, были грустные и счастливые – но почти все спутанные. Сигналы размывались и накладывались, взлетали и исчезали.
Где ты?
Он усилил собственный сигнал, надеясь прорваться сквозь гул приглушенных голосов, забивших эфир. На этот раз он получил ответ – далекий и искаженный, но все же узнаваемый голос.
Я здесь. В Новом Орлеане.
Он улыбнулся при звуке ее голоса в мозгу. Хотя она и не видела улыбки, зато почувствовала.
Когда ты вернешься?
Скоро. Но тут есть кое-какая работа.
Я скучаю по тебе.
И я по тебе. -Она улыбнулась, и он это ощутил.
Есть успехи?
Никаких его следов пока что, но интуиция мне подсказывает, где он может скрываться. Как Лит?
Нормально. Я так думаю.
Рада слышать, что все в порядке. Сейчас мне пора...
Соня? Соня, нам надо поговорить... Соня?
Ответа не было, лишь щелканье и шелест миллионов разумов, бормочущих в пустоте.
3
Вынуждена отдать этому мертвецу должное: умение казаться человеком от него топором не отодрать. Он отлично выучил, какие жесты и интонации скрывают факт, что его внешний лоск маскирует не поверхностность, а полное отсутствие чего-либо человеческого.
Я много видала таких, кому он сейчас подражает: бледных вальяжных интеллектуалов, гордых своей утонченностью и знанием, умением быть «в курсе», оттачивающих свое остроумие на других. Как тот вампир, что сейчас их изображает, они существуют за счет жизненной силы других. Разница лишь в том, что вампир в этом смысле честнее.
Я пробираюсь в бар, тщательно закрывая себя от видения юного мертвеца – как физически, так и ментально. Еще рано моей добыче меня учуять. Я слышу, как вампир несколько в нос обсуждает заслуги разных художников.
– Честно говоря, я считаю использование этого фотомонтажа непростительной банальностью. На выставке Олана Миллза я видел и получше.
Интересно, у кого вампир стянул эту фразу. Мертвец его силы не придумывает метких фраз и остроумных замечаний сам. Если большую часть сознательной энергии забирает необходимость не забывать дышать и моргать, то тут не до блестящих словесных изысков. Это все – защитная окраска, вроде перевоплощения Питона Монти.
Должно пройти еще лет десять – двадцать, пока вампир, одетый в черный шелк и кожу, с египетским крестом из нержавейки в одном ухе и с кристаллом в левой ноздре научится направлять энергию на что-то, помимо поддержания своей внешности. Но я сильно сомневаюсь, что этому мертвецу представится такой шанс.
Махнув рукой бармену, я заказываю пиво, а в ожидании его смотрю на себя в зеркале за стойкой. Случайный наблюдатель вряд ли даст мне больше двадцати пяти лет. Потертая кожаная куртка, футболка с «Серкл Джеркс» в пятнах, линялые джинсы, зеркальные очки и темные волосы, увязанные в петушиный гребень, – обыкновенная девчонка «Поколения X». Никто и не заподозрит, что на самом деле мне сорок.
Я засасываю холодное пиво – это моя защитная окраска. На самом деле я могу выпить его три ящика без видимого эффекта. Оно на меня больше не действует. И водка тоже. И кокаин. И героин. И крэк. Я все это пробовала в таких дозах, что вся олимпийская команда США угодила бы в морг, но без толку. Только один наркотик теперь меня заводит. Только он может дать приход.
И это – кровь.
Да, этот мертвец мог бы обдурить другого вампира. Но не в этот раз.
Я задумчиво рассматриваю свою дичь. Вряд ли этот фраер доставит мне много хлопот. Сейчас я легко с ними справляюсь.
И уж точно справлюсь с неживой мелочью, у которой еще не развились псионические мускулы. У таких типов хватает, конечно, месмерических способностей, чтобы задурить мозги людям, оказавшимся рядом, но вряд ли на что другое. По сравнению с моими способностями у этого пожирателя искусства просто пугач с горохом. Но проявлять самоуверенность – не мудро. Лорд Морган выбросил меня в такой же небрежной манере, а сейчас у него половины лица нет. Самодовольство наказуемо.
Я перевожу зрение в спектр Притворщиков и изучаю истинное обличье вампира. Интересно, эти вот околохудожественные кретины, столпившиеся возле своего гуру и кивающие, как марионетки, внимали бы его откровениям с той же жадностью, если бы знали, что кожа у него имеет цвет и текстуру истлевшей скатерти? Что губы у него черные и высохшие, и не по размерам разросшиеся клыки скалятся вечной ухмылкой мертвой головы? Да нет, побросали бы свое дешевое пойло и в панике разбежались бы кто куда, а городская утонченность вместе с напускной скукой сменились бы честным и старомодным ужасом, выплеснувшимся прямо из обезьяньей подкорки.
Людям в повседневной жизни нужны маски, даже среди своей породы. Им и невдомек, что эта зависимость от искусственности и притворства дает великолепное укрытие хищникам. Хищникам вроде того вампира, что сейчас притворяется эстетом. Хищникам вроде меня.
Я сжимаю в кармане рукоятку ножа. Полночь! Время сбрасывать маски!
– Гм, простите?
Я поворачиваюсь чуть слишком резко, слегка удивляя молодого человека, который стоит рядом. Я так увлеклась своей добычей, что не заметила его приближения. Оплошность. Непростительная промашка.
– Да, в чем дело?
Молодой человек мигает, несколько обескураженный резкостью моего голоса.
– Я, гм, хотел спросить, э-э, могу ли я вас угостить?
Я автоматически сканирую его, но никаких признаков Притворщика не обнаруживаю. Природный стопроцентный лох. Он выше меня на пару дюймов, светлые волосы забраны в хвост. В правом ухе у него три кольца и еще в левой ноздре одно. Несмотря на весь этот металл, он довольно красив.
Я не нахожу слов. Не привыкла я, чтобы ко мне обращались обычные люди. От меня исходит слабая парапсихическая энергия, которая почти у всех людей вызывает беспокойство или неприятие. Говоря языком профана: люди либо меня боятся, либо на дух не выносят.
– Я...я...
Краем глаза я гляжу в сторону. А, черт! Этот гад уже действует, выводит одного из загипнотизированных почитателей.
– Я понимаю, что это очень тупой подход, – говорит человек, смущенно улыбаясь. – Но я вот увидел вас через зал и просто хотел познакомиться. Позвольте мне вас угостить.
Вампир выводит из зала свою добычу, широко улыбаясь и продолжая рассуждать об искусстве постмодерна.
– У меня тут срочное дело – но я сейчас вернусь! Обещаю! Вы никуда не уходите!
И я бросаюсь в погоню за намеченной добычей.
Вампир и его добыча сидят на заднем сиденье серебристой «БМВ» с густо тонированными стеклами, их силуэты движутся, как тени в аквариуме. Времени терять нельзя, придется рисковать, что меня обнаружат.
Тот, кто притворялся эстетом-гомосексуалистом, неподдельно удивляется, когда мой кулак пробивает заднее стекло, засыпая машину осколками. Он вызывающе шипит и обнажает клыки, оборачиваясь ко мне. Жертва сидит рядом с ним, недвижная, как манекен, глаза бессмысленны, ширинка расстегнута. Член торчит оттуда, дрожа как камертон.
Я хватаю вампира за ворот шелковой рубашки и выдергиваю через разбитое стекло. Он лягается и вопит. Человек даже глазом не моргнет.
– Кончай верещать! – рычу я, выбрасывая вампира на гравий стоянки. – Быстро с этим закончим, пацан, а то у меня свидание на мази!
Вампир бросается на меня, согнув когти и выставив клыки. Я встречаю нападение, выкидывая лезвие ножа из рукояти. Серебро клинка входит в грудь вампира, и мертвая тварь визжит от боли, повисает у меня на кулаке и бьется в судорогах – его нервная система реагирует на яд серебра.
Присев, я быстро отделяю голову вампира от туловища. Когда я достаю ключи от машины, тело уже начинает разлагаться. Открыв багажник, я быстро закидываю туда распадающиеся останки вампира, сначала положив ключи в карман его штанов.
Потом оглядываюсь. Это чудо, но ни одного свидетеля на темной стоянке нет. Обойдя машину, я вытаскиваю оттуда человека, так и не вышедшего из транса.
Он стоит, прислонившись к бамперу как пьяный, глаза его блуждают, щеки обвисли. Член свисает из штанов, как сдутый воздушный шарик. Я беру человека двумя пальцами за подбородок и поворачиваю лицом к себе.
– Этого не было. Ты вообще не выходил из бара ни с кем. Это ясно?
– Н-ничего не было.
– Прекрасно! Теперь иди в бар и веселись. Да, только засунь это обратно в штаны. Ты же не хочешь, чтобы тебя загребли за непристойное поведение?
Меня кто-то толкает в спину, и я оборачиваюсь. Это незаметная женщина с мышиными волосами и нахмуренным лицом. Я останавливаюсь, рассматривая шизофрению, окружающую эту женщину как нимб мученика. Она в это время обдумывает, как бы сейчас вернуться домой, заколоть престарелых родителей каждого в своей кровати, а дом поджечь. Мысль не новая. Нахмуренная вдруг краснеет, сутулится, опускает голову и спешит прочь, будто обнаружив, что ходит голая во сне. Я пожимаю плечами и высматриваю молодого человека, что заговорил со мной.
Да брось ты, он тебя давно забыл и нашел себе на вечер другую чувиху.
Мне удается сдержаться и не дернуться, услышав в голове голос Другой. Почти всю ночь мне повезло прожить без ее комментариев.
Он, оказывается, ждет меня у бара. Последний раз осмотревшись, нет ли на мне крови или других красноречивых следов, я подхожу.
– Вы не передумали меня угостить?
Он улыбается с неподдельным облегчением.
– Вы вернулись!
– Разве я не говорила, что вернусь?
– Да, говорили. – Он снова улыбается и протягивает руку. – Наверное, я должен был бы представиться. Джад.
Я принимаю руку и улыбаюсь, не разжимая губ.
– Рада познакомиться, Джад. Меня зовут Соня.
– Какого черта вы тут делаете?!
Джад резко перестает улыбаться, глаза его смотрят куда-то за мое правое плечо. Я поворачиваюсь. Почти нос к носу со мной стоит молодая женщина в облегающем платье, чулках-сеточке и с избытком косметики на лице. Психоз обволакивает ее, как околоплодный пузырь – новорожденного младенца.
Джад вздыхает, закрыв глаза.
– Послушай, Китти, все кончено! Живи своей жизнью, а мне дай жить своей.
– Ах вот как ты заговорил? А я помню, как ты по-другому пел! Что всегдабудешь меня любить! Думал, я такая дура, что поверю?
От злости пузырь на лице Китти приобретает забавный сиреневый оттенок, переливаясь, как лавовая лампа.
– Так вот, не выйдет, сукин ты сын! А это кто – твоя новая шлюха?
Она бьет меня ладонью в плечо – оттолкнуть прочь от Джада. Я перехватываю ее запястье – осторожно, чтобы не сломать на глазах у Джада.
Да отломай ты ей лапу, этой психованной! -мурлычет Другая. – Поделом ей будет!
–Не трогай меня, – говорю я голосом холодным и плоским, как меч плашмя.
Китти пытается вырвать руку.
– Я тебя, сука, еще и не так трону! Ты к моему парню не лезь! Отпусти, сказала!
Она пытается вцепиться мне в лицо свободной рукой, но безуспешно – я и вторую руку перехватываю, заставляя Китти взглянуть мне в лицо. Она бледнеет и перестает вырываться. Я знаю, что она видит меня – по-настоящему видит, кто я. Воспринимать Реальный Мир и тех, кто его населяет, умеют люди только трех типов: сенситивы, пьяные поэты и сумасшедшие. Китти явно относится к последней категории.
Я выпускаю ее. Она потирает запястья, не сводя с меня глаз. Потом открывает рот, будто хочет что-то сказать, но поворачивается и убегает, чуть не падая на высоких каблуках.
Джаду неловко.
– Извините, что так вышло. Китти – девушка со странностями. Мы жили вместе какое-то время, но она была невероятно ревнива. Когда я больше не мог выдержать, я от нее ушел. С тех пор она меня выслеживает. Двух моих последних подруг она отпугнула.
Я пожимаю плечами:
– Меня напугать не просто.
Он несколько раз ставит мне выпивку, которую я поглощаю без всякого эффекта. Но в его обществе у менядействительнослегка кружится голова. Чтобы меня приняли за желанную женщину, за человека – это просто лестно. Тем более что я давно уже о себе такими словами не думаю.
Потом мы идем танцевать, вливаясь в плещущую толпу. В какой-то момент я замечаю, что смеюсь – смеюсь от души, обхватив Джада рукой за талию. И тут он наклоняется и целует меня.
Я едва успела убрать клыки, когда его язык нашел мой. Обняв его и второй рукой, я тяну его к себе, прижимаюсь к нему. Он подается мне навстречу, его эрекция трется о мое бедро как ласковый кот. И тут я понимаю, что хочу знать, какова на вкус его кровь.
И отталкиваю Джада с такой силой, что он отшатывается на пару шагов, чуть не сев на задницу. Я трясу головой, будто стараюсь вытряхнуть воду из ушей, и из груди у меня поднимается стон.
– Соня?
На его лице недоуменное, обиженное выражение.
Я вижу,как манит меня его кровь из-под кожи: вены синие, артерии пульсируют алым. Повернувшись спиной, я убегаю прочь из бара, опустив голову. Плечом проталкиваюсь сквозь скопление танцоров, они разлетаются, как мелкие кегли. Кто-то кричит мне вслед ругательства, кто-то даже плюет в мою сторону, но я глуха к их злобе, слепа к их презрению.
Только оставив между собой и баром пару кварталов, я замедляю шаг и приваливаюсь к двери какого-то подъезда. Гляжу на собственные трясущиеся руки, будто на чужие.
– Он мне понравился. Он мне честно понравился, и я хотела... хотела...
От одной этой мысли горло перехватывает рвотным спазмом. Любовь, ненависть – какая разница? Кровь – это жизнь, чья бы она ни была.
–Только не так. Никогда я не возьму кровь у того, кто этого не заслужил.
Ах, какие мы особенные!
–Заткнись, зараза!
– Соня?
Автоматически я прижала его к стене, предплечьем придавив трахею, и только потом узнала. Джад вцепился в мою руку, и глаза у него лезут из орбит.
– Я хотел... извиниться... – хрипит он.
Я отпускаю его.
– Нет, это мне надо было бы извиниться. И больше, чем ты думаешь.
Джад оглядывает меня с уважением, потирая горло, но в его глазах все еще нет страха.
– Понимаешь, я не знаю, что я такого сказал или сделал, что ты так вспыхнула...
– Тут дело не в тебе, Джад, поверь мне.
Я поворачиваюсь и ухожу, но он спешит за мной.
– Слушай, здесь за углом есть кафе, открытое всю ночь. Может, зайдем и все обсудим?
– Джад, оставил бы ты меня в покое. Для тебя будет гораздо лучше просто меня забыть.
– Как можно забыть такую девушку?
– Проще, чем ты думаешь.
Он шагает рядом, отчаянно пытаясь заглянуть в глаза.
– Ну, Соня! Послушай... Может, ты хоть посмотришь на меня?
Я резко останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, надеясь, что за зеркальными очками он не сможет прочесть выражение моих глаз.
– Вот этого тебе меньше всего надо было бы.
Джад вздыхает и вынимает из кармана листок бумаги.
– Ты действительно странная, тут без сомнения! Но ты мне нравишься, и не спрашивай почему – сам не знаю. – Он царапает что-то на листке и сует его мне в руку. – Вот, возьми мой телефон. Просто позвони, ладно?
Я зажимаю листок в кулаке.
– Джад...
Он поднимает руки ладонями ко мне.
– Вот – ничего в руках, ничего в рукавах. Честное слово. Только позвони.
Я улыбаюсь неожиданно для себя самой.
– Ладно, позвоню. А сейчас я пойду, хорошо?
Вчера я проверила как следует, что Джад за мной не следит. Гнездом мне сейчас служит квартира на чердаке старого склада неподалеку от Французского квартала. Помимо моей лежанки, в ней имеется еще деревянный шкаф, пара стульев от Армии Спасения, холодильник и радиотелефон. Еще повсюду валяются контейнеры со всякими эзотерическими курьезами, которыми я расплачиваюсь с торговцами информацией или волшебством. А так в этом просторном помещении пусто. Кроме тех случаев, когда в гости заходят Мертвые. Как сегодня, например.
Сперва я призрака не узнаю. Он потерял ощущение своей сущности за время, прошедшее после смерти, как-то размылся его образ. Сейчас он клубится сквозь половицы синим дымом, постепенно принимая форму. И только когда фантом вытаскивает из собственной эктоплазмы дымящуюся сигарету, я его узнаю.
– Привет, Чаз.
Призрак моего бывшего любовника издает такой звук, будто кошка тонет. Мертвые не могут говорить понятно – даже для Притворщиков, – кроме трех дней в году: Вторник Масленицы, Хэллоуин и весеннее равноденствие.
– Пришел проведать свою убийцу? Чаз издает звук, будто церковный колокол на половинной скорости.
– К сожалению, нет у меня спиритической планшетки, а то бы поговорили. Ты сегодня пришел по делу, или просто скучно там?
Чаз хмурится и показывает на листок бумаги у меня в руке. Единственный свет в комнате – излучение от призрака.
– Что такое? Ты не хочешь, чтобы я звонила по этому телефону?
Чаз так энергично кивает, что голова его чуть не всплывает с плеч.
– Ты пытался предупредить Палмера в тот Марди-Грас. Не вышло – но ты, я думаю, уже про это знаешь. Он теперь живет в Юкатане, и мы очень счастливы.
Смех призрака звучит как стук пальцев по школьной доске.
– Ага, очень смешно, покойничек. И знаешь, что я тебе скажу, Чаз? Палмер в постели куда лучше, чем ты когда-нибудь бывал!
Чаз делает неприличный жест, что представляется бессмысленным, поскольку у него нет тела ниже пояса. Я смеюсь и хлопаю в ладоши, покачиваясь на корточках.
– Я знала, что тебя это достанет, мертвый ты или нет! А теперь пошел вон! У меня есть дела поважнее, чем играть в шарады с дохлым педерастом!
Чаз взвывает, как младенец, брошенный в кипящее масло, и исчезает в вихре пыли и эктоплазмы, оставляя меня наедине с зажатым в руке телефоном Джада.
Я много видала таких, кому он сейчас подражает: бледных вальяжных интеллектуалов, гордых своей утонченностью и знанием, умением быть «в курсе», оттачивающих свое остроумие на других. Как тот вампир, что сейчас их изображает, они существуют за счет жизненной силы других. Разница лишь в том, что вампир в этом смысле честнее.
Я пробираюсь в бар, тщательно закрывая себя от видения юного мертвеца – как физически, так и ментально. Еще рано моей добыче меня учуять. Я слышу, как вампир несколько в нос обсуждает заслуги разных художников.
– Честно говоря, я считаю использование этого фотомонтажа непростительной банальностью. На выставке Олана Миллза я видел и получше.
Интересно, у кого вампир стянул эту фразу. Мертвец его силы не придумывает метких фраз и остроумных замечаний сам. Если большую часть сознательной энергии забирает необходимость не забывать дышать и моргать, то тут не до блестящих словесных изысков. Это все – защитная окраска, вроде перевоплощения Питона Монти.
Должно пройти еще лет десять – двадцать, пока вампир, одетый в черный шелк и кожу, с египетским крестом из нержавейки в одном ухе и с кристаллом в левой ноздре научится направлять энергию на что-то, помимо поддержания своей внешности. Но я сильно сомневаюсь, что этому мертвецу представится такой шанс.
Махнув рукой бармену, я заказываю пиво, а в ожидании его смотрю на себя в зеркале за стойкой. Случайный наблюдатель вряд ли даст мне больше двадцати пяти лет. Потертая кожаная куртка, футболка с «Серкл Джеркс» в пятнах, линялые джинсы, зеркальные очки и темные волосы, увязанные в петушиный гребень, – обыкновенная девчонка «Поколения X». Никто и не заподозрит, что на самом деле мне сорок.
Я засасываю холодное пиво – это моя защитная окраска. На самом деле я могу выпить его три ящика без видимого эффекта. Оно на меня больше не действует. И водка тоже. И кокаин. И героин. И крэк. Я все это пробовала в таких дозах, что вся олимпийская команда США угодила бы в морг, но без толку. Только один наркотик теперь меня заводит. Только он может дать приход.
И это – кровь.
Да, этот мертвец мог бы обдурить другого вампира. Но не в этот раз.
Я задумчиво рассматриваю свою дичь. Вряд ли этот фраер доставит мне много хлопот. Сейчас я легко с ними справляюсь.
И уж точно справлюсь с неживой мелочью, у которой еще не развились псионические мускулы. У таких типов хватает, конечно, месмерических способностей, чтобы задурить мозги людям, оказавшимся рядом, но вряд ли на что другое. По сравнению с моими способностями у этого пожирателя искусства просто пугач с горохом. Но проявлять самоуверенность – не мудро. Лорд Морган выбросил меня в такой же небрежной манере, а сейчас у него половины лица нет. Самодовольство наказуемо.
Я перевожу зрение в спектр Притворщиков и изучаю истинное обличье вампира. Интересно, эти вот околохудожественные кретины, столпившиеся возле своего гуру и кивающие, как марионетки, внимали бы его откровениям с той же жадностью, если бы знали, что кожа у него имеет цвет и текстуру истлевшей скатерти? Что губы у него черные и высохшие, и не по размерам разросшиеся клыки скалятся вечной ухмылкой мертвой головы? Да нет, побросали бы свое дешевое пойло и в панике разбежались бы кто куда, а городская утонченность вместе с напускной скукой сменились бы честным и старомодным ужасом, выплеснувшимся прямо из обезьяньей подкорки.
Людям в повседневной жизни нужны маски, даже среди своей породы. Им и невдомек, что эта зависимость от искусственности и притворства дает великолепное укрытие хищникам. Хищникам вроде того вампира, что сейчас притворяется эстетом. Хищникам вроде меня.
Я сжимаю в кармане рукоятку ножа. Полночь! Время сбрасывать маски!
– Гм, простите?
Я поворачиваюсь чуть слишком резко, слегка удивляя молодого человека, который стоит рядом. Я так увлеклась своей добычей, что не заметила его приближения. Оплошность. Непростительная промашка.
– Да, в чем дело?
Молодой человек мигает, несколько обескураженный резкостью моего голоса.
– Я, гм, хотел спросить, э-э, могу ли я вас угостить?
Я автоматически сканирую его, но никаких признаков Притворщика не обнаруживаю. Природный стопроцентный лох. Он выше меня на пару дюймов, светлые волосы забраны в хвост. В правом ухе у него три кольца и еще в левой ноздре одно. Несмотря на весь этот металл, он довольно красив.
Я не нахожу слов. Не привыкла я, чтобы ко мне обращались обычные люди. От меня исходит слабая парапсихическая энергия, которая почти у всех людей вызывает беспокойство или неприятие. Говоря языком профана: люди либо меня боятся, либо на дух не выносят.
– Я...я...
Краем глаза я гляжу в сторону. А, черт! Этот гад уже действует, выводит одного из загипнотизированных почитателей.
– Я понимаю, что это очень тупой подход, – говорит человек, смущенно улыбаясь. – Но я вот увидел вас через зал и просто хотел познакомиться. Позвольте мне вас угостить.
Вампир выводит из зала свою добычу, широко улыбаясь и продолжая рассуждать об искусстве постмодерна.
– У меня тут срочное дело – но я сейчас вернусь! Обещаю! Вы никуда не уходите!
И я бросаюсь в погоню за намеченной добычей.
* * *
Я сканирую автостоянку в поисках следов вампира и молюсь, чтобы не было уже поздно. Когда вампир отобьет человека от стада, дальше он действует быстро. Я это помню по пережитому в руках сэра Моргана – той дохлой сволочи, что преобразил меня самое.Вампир и его добыча сидят на заднем сиденье серебристой «БМВ» с густо тонированными стеклами, их силуэты движутся, как тени в аквариуме. Времени терять нельзя, придется рисковать, что меня обнаружат.
Тот, кто притворялся эстетом-гомосексуалистом, неподдельно удивляется, когда мой кулак пробивает заднее стекло, засыпая машину осколками. Он вызывающе шипит и обнажает клыки, оборачиваясь ко мне. Жертва сидит рядом с ним, недвижная, как манекен, глаза бессмысленны, ширинка расстегнута. Член торчит оттуда, дрожа как камертон.
Я хватаю вампира за ворот шелковой рубашки и выдергиваю через разбитое стекло. Он лягается и вопит. Человек даже глазом не моргнет.
– Кончай верещать! – рычу я, выбрасывая вампира на гравий стоянки. – Быстро с этим закончим, пацан, а то у меня свидание на мази!
Вампир бросается на меня, согнув когти и выставив клыки. Я встречаю нападение, выкидывая лезвие ножа из рукояти. Серебро клинка входит в грудь вампира, и мертвая тварь визжит от боли, повисает у меня на кулаке и бьется в судорогах – его нервная система реагирует на яд серебра.
Присев, я быстро отделяю голову вампира от туловища. Когда я достаю ключи от машины, тело уже начинает разлагаться. Открыв багажник, я быстро закидываю туда распадающиеся останки вампира, сначала положив ключи в карман его штанов.
Потом оглядываюсь. Это чудо, но ни одного свидетеля на темной стоянке нет. Обойдя машину, я вытаскиваю оттуда человека, так и не вышедшего из транса.
Он стоит, прислонившись к бамперу как пьяный, глаза его блуждают, щеки обвисли. Член свисает из штанов, как сдутый воздушный шарик. Я беру человека двумя пальцами за подбородок и поворачиваю лицом к себе.
– Этого не было. Ты вообще не выходил из бара ни с кем. Это ясно?
– Н-ничего не было.
– Прекрасно! Теперь иди в бар и веселись. Да, только засунь это обратно в штаны. Ты же не хочешь, чтобы тебя загребли за непристойное поведение?
* * *
Голова еще гудит, когда я возвращаюсь в бар. Хочется думать, что это эйфория после боя. Адреналин еще струится в крови, обостряя восприятие и создавая у меня чувство, что я создана из молний и фибергласа. Не такое сильное ощущение, как от крови, но все равно приятно.Меня кто-то толкает в спину, и я оборачиваюсь. Это незаметная женщина с мышиными волосами и нахмуренным лицом. Я останавливаюсь, рассматривая шизофрению, окружающую эту женщину как нимб мученика. Она в это время обдумывает, как бы сейчас вернуться домой, заколоть престарелых родителей каждого в своей кровати, а дом поджечь. Мысль не новая. Нахмуренная вдруг краснеет, сутулится, опускает голову и спешит прочь, будто обнаружив, что ходит голая во сне. Я пожимаю плечами и высматриваю молодого человека, что заговорил со мной.
Да брось ты, он тебя давно забыл и нашел себе на вечер другую чувиху.
Мне удается сдержаться и не дернуться, услышав в голове голос Другой. Почти всю ночь мне повезло прожить без ее комментариев.
Он, оказывается, ждет меня у бара. Последний раз осмотревшись, нет ли на мне крови или других красноречивых следов, я подхожу.
– Вы не передумали меня угостить?
Он улыбается с неподдельным облегчением.
– Вы вернулись!
– Разве я не говорила, что вернусь?
– Да, говорили. – Он снова улыбается и протягивает руку. – Наверное, я должен был бы представиться. Джад.
Я принимаю руку и улыбаюсь, не разжимая губ.
– Рада познакомиться, Джад. Меня зовут Соня.
– Какого черта вы тут делаете?!
Джад резко перестает улыбаться, глаза его смотрят куда-то за мое правое плечо. Я поворачиваюсь. Почти нос к носу со мной стоит молодая женщина в облегающем платье, чулках-сеточке и с избытком косметики на лице. Психоз обволакивает ее, как околоплодный пузырь – новорожденного младенца.
Джад вздыхает, закрыв глаза.
– Послушай, Китти, все кончено! Живи своей жизнью, а мне дай жить своей.
– Ах вот как ты заговорил? А я помню, как ты по-другому пел! Что всегдабудешь меня любить! Думал, я такая дура, что поверю?
От злости пузырь на лице Китти приобретает забавный сиреневый оттенок, переливаясь, как лавовая лампа.
– Так вот, не выйдет, сукин ты сын! А это кто – твоя новая шлюха?
Она бьет меня ладонью в плечо – оттолкнуть прочь от Джада. Я перехватываю ее запястье – осторожно, чтобы не сломать на глазах у Джада.
Да отломай ты ей лапу, этой психованной! -мурлычет Другая. – Поделом ей будет!
–Не трогай меня, – говорю я голосом холодным и плоским, как меч плашмя.
Китти пытается вырвать руку.
– Я тебя, сука, еще и не так трону! Ты к моему парню не лезь! Отпусти, сказала!
Она пытается вцепиться мне в лицо свободной рукой, но безуспешно – я и вторую руку перехватываю, заставляя Китти взглянуть мне в лицо. Она бледнеет и перестает вырываться. Я знаю, что она видит меня – по-настоящему видит, кто я. Воспринимать Реальный Мир и тех, кто его населяет, умеют люди только трех типов: сенситивы, пьяные поэты и сумасшедшие. Китти явно относится к последней категории.
Я выпускаю ее. Она потирает запястья, не сводя с меня глаз. Потом открывает рот, будто хочет что-то сказать, но поворачивается и убегает, чуть не падая на высоких каблуках.
Джаду неловко.
– Извините, что так вышло. Китти – девушка со странностями. Мы жили вместе какое-то время, но она была невероятно ревнива. Когда я больше не мог выдержать, я от нее ушел. С тех пор она меня выслеживает. Двух моих последних подруг она отпугнула.
Я пожимаю плечами:
– Меня напугать не просто.
* * *
Он меня не боится. И склонности к саморазрушению, которая привлекает людей к таким, как я, в нем тоже не заметно. Он не мотылек, манимый моим темным огнем, и не ренфилд, который ищет хозяина. Обыкновенный хороший парень, которому я показалась физически привлекательной. Меня интригует новизна этой обычности.Он несколько раз ставит мне выпивку, которую я поглощаю без всякого эффекта. Но в его обществе у менядействительнослегка кружится голова. Чтобы меня приняли за желанную женщину, за человека – это просто лестно. Тем более что я давно уже о себе такими словами не думаю.
Потом мы идем танцевать, вливаясь в плещущую толпу. В какой-то момент я замечаю, что смеюсь – смеюсь от души, обхватив Джада рукой за талию. И тут он наклоняется и целует меня.
Я едва успела убрать клыки, когда его язык нашел мой. Обняв его и второй рукой, я тяну его к себе, прижимаюсь к нему. Он подается мне навстречу, его эрекция трется о мое бедро как ласковый кот. И тут я понимаю, что хочу знать, какова на вкус его кровь.
И отталкиваю Джада с такой силой, что он отшатывается на пару шагов, чуть не сев на задницу. Я трясу головой, будто стараюсь вытряхнуть воду из ушей, и из груди у меня поднимается стон.
– Соня?
На его лице недоуменное, обиженное выражение.
Я вижу,как манит меня его кровь из-под кожи: вены синие, артерии пульсируют алым. Повернувшись спиной, я убегаю прочь из бара, опустив голову. Плечом проталкиваюсь сквозь скопление танцоров, они разлетаются, как мелкие кегли. Кто-то кричит мне вслед ругательства, кто-то даже плюет в мою сторону, но я глуха к их злобе, слепа к их презрению.
Только оставив между собой и баром пару кварталов, я замедляю шаг и приваливаюсь к двери какого-то подъезда. Гляжу на собственные трясущиеся руки, будто на чужие.
– Он мне понравился. Он мне честно понравился, и я хотела... хотела...
От одной этой мысли горло перехватывает рвотным спазмом. Любовь, ненависть – какая разница? Кровь – это жизнь, чья бы она ни была.
–Только не так. Никогда я не возьму кровь у того, кто этого не заслужил.
Ах, какие мы особенные!
–Заткнись, зараза!
– Соня?
Автоматически я прижала его к стене, предплечьем придавив трахею, и только потом узнала. Джад вцепился в мою руку, и глаза у него лезут из орбит.
– Я хотел... извиниться... – хрипит он.
Я отпускаю его.
– Нет, это мне надо было бы извиниться. И больше, чем ты думаешь.
Джад оглядывает меня с уважением, потирая горло, но в его глазах все еще нет страха.
– Понимаешь, я не знаю, что я такого сказал или сделал, что ты так вспыхнула...
– Тут дело не в тебе, Джад, поверь мне.
Я поворачиваюсь и ухожу, но он спешит за мной.
– Слушай, здесь за углом есть кафе, открытое всю ночь. Может, зайдем и все обсудим?
– Джад, оставил бы ты меня в покое. Для тебя будет гораздо лучше просто меня забыть.
– Как можно забыть такую девушку?
– Проще, чем ты думаешь.
Он шагает рядом, отчаянно пытаясь заглянуть в глаза.
– Ну, Соня! Послушай... Может, ты хоть посмотришь на меня?
Я резко останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, надеясь, что за зеркальными очками он не сможет прочесть выражение моих глаз.
– Вот этого тебе меньше всего надо было бы.
Джад вздыхает и вынимает из кармана листок бумаги.
– Ты действительно странная, тут без сомнения! Но ты мне нравишься, и не спрашивай почему – сам не знаю. – Он царапает что-то на листке и сует его мне в руку. – Вот, возьми мой телефон. Просто позвони, ладно?
Я зажимаю листок в кулаке.
– Джад...
Он поднимает руки ладонями ко мне.
– Вот – ничего в руках, ничего в рукавах. Честное слово. Только позвони.
Я улыбаюсь неожиданно для себя самой.
– Ладно, позвоню. А сейчас я пойду, хорошо?
* * *
Когда на следующий вечер я оживаю, то нахожу в кармане смятый листок с телефоном Джада. Сидя на старом матрасе, который служит мне кроватью, я долго рассматриваю цифры.Вчера я проверила как следует, что Джад за мной не следит. Гнездом мне сейчас служит квартира на чердаке старого склада неподалеку от Французского квартала. Помимо моей лежанки, в ней имеется еще деревянный шкаф, пара стульев от Армии Спасения, холодильник и радиотелефон. Еще повсюду валяются контейнеры со всякими эзотерическими курьезами, которыми я расплачиваюсь с торговцами информацией или волшебством. А так в этом просторном помещении пусто. Кроме тех случаев, когда в гости заходят Мертвые. Как сегодня, например.
Сперва я призрака не узнаю. Он потерял ощущение своей сущности за время, прошедшее после смерти, как-то размылся его образ. Сейчас он клубится сквозь половицы синим дымом, постепенно принимая форму. И только когда фантом вытаскивает из собственной эктоплазмы дымящуюся сигарету, я его узнаю.
– Привет, Чаз.
Призрак моего бывшего любовника издает такой звук, будто кошка тонет. Мертвые не могут говорить понятно – даже для Притворщиков, – кроме трех дней в году: Вторник Масленицы, Хэллоуин и весеннее равноденствие.
– Пришел проведать свою убийцу? Чаз издает звук, будто церковный колокол на половинной скорости.
– К сожалению, нет у меня спиритической планшетки, а то бы поговорили. Ты сегодня пришел по делу, или просто скучно там?
Чаз хмурится и показывает на листок бумаги у меня в руке. Единственный свет в комнате – излучение от призрака.
– Что такое? Ты не хочешь, чтобы я звонила по этому телефону?
Чаз так энергично кивает, что голова его чуть не всплывает с плеч.
– Ты пытался предупредить Палмера в тот Марди-Грас. Не вышло – но ты, я думаю, уже про это знаешь. Он теперь живет в Юкатане, и мы очень счастливы.
Смех призрака звучит как стук пальцев по школьной доске.
– Ага, очень смешно, покойничек. И знаешь, что я тебе скажу, Чаз? Палмер в постели куда лучше, чем ты когда-нибудь бывал!
Чаз делает неприличный жест, что представляется бессмысленным, поскольку у него нет тела ниже пояса. Я смеюсь и хлопаю в ладоши, покачиваясь на корточках.
– Я знала, что тебя это достанет, мертвый ты или нет! А теперь пошел вон! У меня есть дела поважнее, чем играть в шарады с дохлым педерастом!
Чаз взвывает, как младенец, брошенный в кипящее масло, и исчезает в вихре пыли и эктоплазмы, оставляя меня наедине с зажатым в руке телефоном Джада.