Второй клуб – темная пещера, забитая чучелами с передвижных аттракционов. Кугуар, застывший в середине прыжка на вспугнутого козерога. Медведь гризли, несколько поеденный молью, нависает над баром, будто предостерегая неосторожных пьяниц. Голова гигантского буйвола – нос вытерт от прикосновений завсегдатаев на счастье – таращится в пространство, несомненно, разглядывая призрак Великого Белого Охотника, который убил его лет сто тому назад.
Пробираясь среди посетителей, я вдруг отчетливо ощущаю что за мной следят – и не только стеклянные глаза чучел на стенах. Я ныряю сквозь вышитый занавес в нишу рядом с главным залом. Стены окрашены флюоресцентной краской и освещены ультрафиолетовыми лампами. Посреди комнаты возвышается большой двуспальный матрас на помосте. Два трансвестита в платьях фасона «Мэри Тайлер Мур» и на шестидюймовых платформах сидят на кровати и затягиваются косяком. Они вопросительно смотрят на меня и возвращаются к прерванному разговору.
– Так что ты сказала Донни?
– Да только чтобы перестала из себя строить. Понимаешь, если она хочет танцами разжиться на операцию, так надо давать им то, чего они хотят...
Я хватаю свою тень, когда он еще не успел выйти из-за занавеса, и прижимаю его спиной к стене. Предплечьем я пережимаю ему горло, а рукоять пружинного ножа уже в миллиметре от его правого глаза.
– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.
Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.
Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.
– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.
Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.
– Зачем вы за мной следили?
– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.
И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.
Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:
«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.
Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.
Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.
– Семьдесят пять долларов за вход.
– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.
Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.
– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.
Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.
В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.
По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.
Я огибаю главный зал. Дамская комната – это унитаз, огороженный шлакоблочными стенами высотой до пояса. Дверь, которую мне было велено найти, охраняется чудовищно здоровенным типом в кожаных штанах, натянутой на бицепсах рубашке и кожаной маске на молнии. Никакой капюшон не может скрыть, что вышибала – огр.
– Меня послал Дзен, – говорю я, помахивая пригласительным билетом.
Огр, что-то хмыкнув, отступает в сторону и сует магнитный ключ в компьютерный замок двери. Видна лестница, ведущая в подвал. Когда я прохожу, огр запирает за мной дверь, предоставляя меня моей судьбе.
Спускаясь по лестнице, я слышу музыку – не диско, не техно и не рэйв, а что-то из Моцарта. Внизу еще одна дверь, охраняемая тоже огром, на этот раз таким уродливым, что хоть в маске, хоть без маски, его никто за человека не примет. Сросшиеся брови хмурятся, и огр потирает левый бивень, изучая пригласительный билет. В этой кривой огромной лапище он кажется игральной картой.
– Меня прислал Дзен, – поясняю я.
Огр фыркает, как африканский кабан, и открывает последнюю дверь ключом величиной с монтировку.
– Желаю повеселиться, – хрюкает он.
Внутри клуба темно – света от выкрашенных розовым тусклых ламп достаточно лишь для того, чтобы люди-служители не спотыкались и не падали. Полно бархатных штор, античных статуй и викторианской мебели. Но первое, что привлекает мое внимание, – свисающие с потолка люди: мужчины, женщины и дети. Представлены почти все главные этнические группы. Они голые и висят на крюках, привязанных к рояльным струнам. Некоторые завернуты в колючую проволоку. Есть среди них ободранные, с обнаженными мышцами. И все они живые.
Что-то теплое и мокрое капает мне на руку – кровь. Я поднимаю глаза – надо мной висит наполовину ободранный молодой мужчина. Мясо ниже колен с него тщательно снято, остались только кости. Он улыбается мне, как средневековый мученик, и глаза его то уходят в сторону, то снова наводятся на меня, когда он говорит:
– Милости просим в «Черный Грот», миледи.
Остальные люди-люстры подхватывают его приветствие голосами размытыми и сонными.
Вот это местечко для меня, -мурлычет Другая.
Я слишком отвлеклась на хор освежеванных херувимов, чтобы давить в себе голос Другой, и потому я слизываю кровь с руки и иду дальше. Ко мне направляется женщина, полностью облитая черным латексом, если не считать горла, руки сунуты за спину в единственную перчатку. Идет она под звон болтающихся цепей. На ней ошейник, длинной стальной цепью прикрепленный к стене. Из обнаженной яремной вены торчит внутривенный катетер.
Вперед выходит стройный юноша в кружевных трусиках и накрахмаленном переднике. На золотом подносе у него шприц и хрустальный бокал для вина.
Я гляжу на шприц, потом на шею женщины с катетером. Лица ее я не вижу – оно скрыто кожаной маской, рот застегнут на молнию снаружи. Глаза у нее влажные и блестящие, как у зверя в капкане.
Встряхнув головой, я отворачиваюсь. Обстановка вызывает у меня отвращение и интерес. В углу зала струнный квартет играет Сороковую симфонию Моцарта соль-минор. Присмотревшись, я замечаю, что у музыкантов во ртах резиновые кляпы, а веки сшиты.
С другого конца комнаты раздается крик, и из занавешенной кабинки выскакивает голый мальчишка не старше десяти лет. За ним вылетает, рассерженно шипя, вампир, одетый в рясу священника. Ближайший официант хватает испуганного мальчишку за волосы и бьет головой о стену, оглушая. Я делаю шаг, чтобы вмешаться, но поп-вампир бьет официанта с такой силой, что ломает ему шею. Голый окровавленный мальчик, шмыгая носом и вытирая кулаками глаза, бежит в объятия вампира. Священник бормочет ему ласковые слова и гладит по волосам, уводя обратно в кабинку. Струнный ансамбль переключается с Моцарта на аранжировку «Лиловой мглы» квартета Кроноса. Из тени выходит огр и вскидывает на плечо тело мертвого официанта, как пустую сумку.
– Я вижу, вы решили взглянуть.
Дзен стоит в сторонке, глядит на меня и криво улыбается. Левая рука его лежит на узких плечах голой девочки лет не больше шести или семи. Глаза ребенка густо подведены, как у египетских жриц, безволосая половая щель зашита.
Дзен перестает улыбаться и головой показывает на одну из занавешенных ниш.
– Мои работодатели хотели бы с вами говорить, миледи.
– Ваши работодатели? А кто они такие?
Дзен приподнимает тяжелый бархат завеса и жестом приглашает меня войти.
– Их Безмятежнейшие Величества Барон Луксор и Леди Нюи.
Имена кажутся знакомыми, хотя не могу вспомнить откуда. В любом случае ясно, что это Нобли. За двадцать лет, что я искала Моргана, мне попался только один имеющий власть вампир – Панглосс, вампирический породитель Моргана. Атак почти все кровососы, с которыми я имела дело, были исключительно мелкой сошкой, часто даже вурдалаками с мозговой смертью. И тут меня ведут не к одному, а сразу к двум Ноблям. Я проверяю, что пружинный нож у меня наготове.
Внутри «аудиенц-зала» стоит антикварное полуторное кресло, на котором расположился вампир мужского пола, голый, если не считать кожаной набедренной повязки, пояса для чулок, самих черных шелковых чулок и мягких кожаных туфель. Стрижка чуть напоминает «Битлз» – черные волосы обрамляют лицо без бровей и ресниц. Кожа настолько бледна, что кажется прозрачной, как тонко отполированный опал. У ног вампира лежит человек, тоже мужского пола, в костюме из латекса, свернувшись, как преданная гончая. Я переключаюсь в спектр Притворщиков, чтобы оценить ауру лорда вампиров. Она действительно мощная, пульсирует и пузырится вокруг его головы кипящим сахаром.
– Вы барон Луксор?
Губы Нобля растягиваются подобием улыбки.
– А вы – Синяя Женщина?
– Я Соня Блу, если вы это имеете в виду.
Луксор медленно садится, не отводя от меня глаз. Несомненно, он меня тоже оценивает.
– Мы приказали Дзену за вами присмотреть. Старик говорил, что вы рано или поздно придете.
– Старик?
– Панглосс. – Луксор встает, чуть покачнувшись на четырехдюймовых каблуках. – Это он нам рассказал о вас – что вы оставили Моргану отметину, переварили его химеру...
– Вы все говорите «мы», но я вижу только вас одного. А где леди Нюи, о которой говорил Дзен?
Луксор улыбается и поворачивается ко мне лицом, блеснув клыками.
– О, она здесь! Она всегда здесь.
Вдруг его опалесцирующая кожа рябит и дергается, мышцы под ней танцуют. Талия лорда вампиров уходит внутрь, будто сдавленная невидимой рукой. Мышцы на груди колышутся и расцветают парой небольших, но вполне пригодных грудей. Набедренная повязка опадает, когда Луксор втягивает мошонку в себя. Кости на его лице хлюпают и скрипят, перестраиваясь в более мягкое и женственное лицо. Густая струя медных локонов льется с кожи головы на плечи. Должна признать, что на меня это произвело впечатление. Такое владение собственной формой – вещь непростая, даже для Нобля.
Леди Нюи хлопает в ладоши, и раб в латексном коконе вскакивает и бежит в тень. Он тут же возвращается с шелковым кимоно, украшенным бабочками. Леди Нюи, расставив руки, позволяет ему себя одеть.
– Зачем вы меня искали?
– Нам сказали, что вы – создание огромной силы. И достаточно... целеустремленное. И что вы желаете смерти Лорда Утренней Звезды.
– А вам что за дело до этого?
Леди Нюи достает шприц и вставляет его в катетер, торчащий из локтевого сгиба каучукового раба. Не прерывая разговора, она нацеживает четверть пинты крови и выливает ее в фужер для шампанского.
– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.
– И что?
Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.
– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.
Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.
– Н-нет, спасибо.
Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.
– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?
– Да.
– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.
– И даже дети?
– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.
– Я вам не верю.
Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.
Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.
– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительноразозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?
Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.
Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.
– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.
– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.
При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.
– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.
– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?
Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.
– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.
Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.
– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.
~~
Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.
Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.
Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди. Я прохожу мимо группы гуляк у корейского магазинчика, прижимающих к груди бутылки и спорящих, куда пойти теперь. Сильно пьяный мужчина с джерсийским акцентом во всю мочь орет в трубку телефона-автомата:
– Ну и мать твою! И тебя тоже!
Он пытается хлопнуть трубкой на рычаг, но промахивается. От этого он злится так, что лупит трубкой по кожуху аппарата.
– Твою мать! Мать, мать, мать!
Гуляки отступают, не зная, что делать с вдруг озверевшим компаньоном. Ненавистник автоматов пытается запустить трубкой в проезжающий автомобиль, но она падает недалеко. Зато по инерции пьяница налетает прямо на меня. Я на ходу небрежно его отбрасываю, и он с мясистым звуком – будто собаку сбило бампером – стукается о телефон. И перестает орать. Гуляки, вдруг протрезвев, быстро освобождают мне путь.
Я чувствую, как мой «хвост» неуверенно решает, что делать. Оглушенный пьяница – серьезный соблазн, тем более что его приятели его тут же бросили, не заботясь о его судьбе. Я не хочу, чтобы он заметил мое внимание, а потому продолжаю идти в сторону угла Первой и Хьюстон-стрит.
Вход на станцию линии "F" находится посреди асфальтовой пустыни, которой полагается быть зоной отдыха. Узкая полоска, зажатая между Хьюстон-стрит и Первой, щеголяет заброшенными качелями, крохотной гандбольной площадкой и парой фибергласовых цыплят на пружинах для катания малышей. Еще – баскетбольная площадка без сетки и без щита. В остальном здесь до боли пусто – разве что по выходным бродяги и уличные карманники устраивают тут свой воровской рынок. Но сейчас слишком поздно, чтобы кто-то играл в баскетбол или интересовался покупкой чужого мусора. Раннее утро придает этой зоне что-то по-городскому зловещее.
Я направляюсь к лестнице, ведущей в подземку, переключившись с низкой передачи на высокую. Когда я тусуюсь с людьми на их уровне, у меня бывает чувство, будто я двигаюсь под водой, как у чистокровной лошади на скачках с гандикапом. Но время от времени – когда никто не видит – я отбрасываю притворство и двигаюсь с недоступной людскому восприятию скоростью.
Я проскакиваю мимо кассы, на миг замедлившись посмотреть в пуленепробиваемую клетку, где сидит скучающая продавщица жетонов. В моих глазах она движется еще медленнее, чем на самом деле, если это возможно; указательный палец застыл, перелистывая страницы иллюстрированного журнала. Если она меня и почувствовала, то лишь как мимолетные мурашки по коже – не больше.
И сигнал не срабатывает, когда я перескакиваю турникет и направляюсь к платформе. Я скольжу по ступеням, держась в тени между красными толстыми колоннами, поддерживающими крошащуюся крышу.
Голая бетонная платформа тянется вдоль Хьюстон-стрит между Первой и Второй авеню, прерываемая одинокой скамейкой и центральной стойкой, выложенной красной и белой плиткой. На платформе никого, кроме бродяги, который вынужден спать на скамейке сидя – она разделена перегородками на отдельные сиденья. Между изорванными армейскими ботинками бродяги – лужица рвоты. Будь я человеком, мне бы тревожно было ждать поезда на такой станции.
Я влезаю по красному столбу и устраиваюсь среди балок, спугнув крысу из гнезда. Она пищит и показывает зубы, я хватаю ее и ломаю ей шею одним движением, прекращая ее жалобы. Удовлетворенная, смотрю вниз, поджидая свою тень. Ждать приходится недолго.
Это мужчина, с виду тридцати с чем-то лет. Одет совершенно неприметно, но респектабельно. Он ничем не примечательный, но и презрения недостойный. Так обычно маскируются вампиры – большинство из них. Только более старшие и сильные рискуют выделяться, привлекая к себе внимание.
Вампир, как и я, включил высокую скорость, то есть практически не виден человеческому глазу. Если очнется бродяга или на станцию войдет другой пассажир, он лишь боковым зрением может заметить неясное движение. Хотя если он очень проницателен, ему станет тревожно и он поспешит уйти.
Я жду с интересом, пока моя тень бегает по платформе взад-вперед, досадливо рыча, что я куда-то делась. Кажется, Луксор послал из своих подчиненных самого тупого. Подождав, пока вампир будет прямо подо мной, я спрыгиваю и хлопаю его по плечу, приземляясь. Он недоуменно оборачивается, и выражение страха и удивления на его физиономии мне нравится. Давно уже его никто не заставал врасплох.
– Меня ищешь, покойничек?
Я даю ему левой в челюсть, и она отваливается в сторону, как сбитые ворота. Я налетаю на него, нанося удар в живот такой силы, что он взмывает на фут или два вверх.
Но преимущество внезапности кончилось; покойник с визгом вцепляется когтями мне в лицо, распарывая до костей. Маска конторской крысы сброшена, и передо мной оказывается высохший, красноглазый, безносый гуль с трехдюймовыми костями и таким дыханием, что может отогнать стервятника от вагона с дерьмом. Мне уже не впервые видеть такую метаморфозу.
Мы падаем на землю, отплевываясь и когтя друг друга, как дикие коты во время гона. Посланец Луксора силен, надо отдать ему должное, но выносливости ему не хватает. Он привык глушить невезучих поздних пассажиров или прохожих и точно не привык к настоящей драке.
Я сажусь верхом ему на грудь, хватаю за молочно-белое горло и начинаю колотить его черепом по бетону. Я знаю, что надо бы достать нож, сделать дело, а гниющую голову кровососа оставить на пороге у его хозяина в знак предупреждения, но я не убираю рук. Я хочу убить этого говнюка, но хочу убить его медленно.
– Ни с места, панк!
К моему виску прижат ствол. Подняв глаза, я вижу перед собой дуло «глока», а рукоять держит бродяга, который минуту назад валялся на скамейке в отключке. В руках у бродяги, одетого в вонючие лохмотья, удостоверение. Черт, мое везение! Так была занята вампиром, что не проверила бродягу.
Я отпускаю покойника и медленно встаю. Дуло «глока» в сантиметре от моего лба. Я могла бы скрутить этого копа, но не хочу рисковать. Пуля в голову – это конец, вампир ты или нет.
Коп хватает меня за воротник куртки и швыряет на ближайший столб.
– Ну-ка, ты! Руки подними, чтобы я их видел! Пальцы в стороны, пока я тебе их на фиг не поломал, ясно?
Держа одну руку у меня на плече, он оборачивается к моему противнику:
– Сэр, вы не ранены? Сейчас сюда едет подкрепление – «скорую» вызвать?
Я слышу вой сирен, уже отдающийся эхом в туннеле подземки как вопли баньши, летящих на пир. Покойник тоже слышит и потому нервничает. Задание обернулось плохо. Настолько плохо, что у хозяина наверняка найдется для него что-нибудь очень неприятное. Что-нибудь похуже, чем просто быть мертвым.
– Сэр, вы можете ответить? Вам помощь нужна?
Покойник поворачивается к нему, и замаскированный коп впервые как следует видит «жертву». При виде вывихнутой челюсти вампира и запекшейся крови на черепе он неловко переступает с ноги на ногу.
– Э-э...сэр?
Вампир уже на нем – раньше, чем коп успевает мигнуть. Он орет, когда клыки вонзаются ему в горло, но при этом успевает пару раз спустить курок, направив пистолет на нападающего. «Глок» оставляет огромные рваные дыры в груди и в спине вампира, но тот их даже не замечает.
Я хватаю кровососа за макушку и отрываю от жертвы, как пиявку. Коп потерял много крови, но далеко еще не высушен. Он хватается за горло, в глазах его ужас и недоумение, а я держу вампира борцовским хамерлоком. Тварь плюется, шипит и молотит когтями воздух, как рысь, которой припекли задницу каленым железом.
Пробираясь среди посетителей, я вдруг отчетливо ощущаю что за мной следят – и не только стеклянные глаза чучел на стенах. Я ныряю сквозь вышитый занавес в нишу рядом с главным залом. Стены окрашены флюоресцентной краской и освещены ультрафиолетовыми лампами. Посреди комнаты возвышается большой двуспальный матрас на помосте. Два трансвестита в платьях фасона «Мэри Тайлер Мур» и на шестидюймовых платформах сидят на кровати и затягиваются косяком. Они вопросительно смотрят на меня и возвращаются к прерванному разговору.
– Так что ты сказала Донни?
– Да только чтобы перестала из себя строить. Понимаешь, если она хочет танцами разжиться на операцию, так надо давать им то, чего они хотят...
Я хватаю свою тень, когда он еще не успел выйти из-за занавеса, и прижимаю его спиной к стене. Предплечьем я пережимаю ему горло, а рукоять пружинного ножа уже в миллиметре от его правого глаза.
– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.
Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.
Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.
– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.
Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.
– Зачем вы за мной следили?
– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.
И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.
Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:
«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.
Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.
Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.
* * *
Швейцар в «Выхода Нет» одет в ковбойские кожаные штаны, замшевую перевязь в паху и кожаный с хромированной сталью ошейник раба. Нахмурившись при виде меня, он поднимает руку, преграждая мне путь.– Семьдесят пять долларов за вход.
– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.
Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.
– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.
Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.
В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.
По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.
Я огибаю главный зал. Дамская комната – это унитаз, огороженный шлакоблочными стенами высотой до пояса. Дверь, которую мне было велено найти, охраняется чудовищно здоровенным типом в кожаных штанах, натянутой на бицепсах рубашке и кожаной маске на молнии. Никакой капюшон не может скрыть, что вышибала – огр.
– Меня послал Дзен, – говорю я, помахивая пригласительным билетом.
Огр, что-то хмыкнув, отступает в сторону и сует магнитный ключ в компьютерный замок двери. Видна лестница, ведущая в подвал. Когда я прохожу, огр запирает за мной дверь, предоставляя меня моей судьбе.
Спускаясь по лестнице, я слышу музыку – не диско, не техно и не рэйв, а что-то из Моцарта. Внизу еще одна дверь, охраняемая тоже огром, на этот раз таким уродливым, что хоть в маске, хоть без маски, его никто за человека не примет. Сросшиеся брови хмурятся, и огр потирает левый бивень, изучая пригласительный билет. В этой кривой огромной лапище он кажется игральной картой.
– Меня прислал Дзен, – поясняю я.
Огр фыркает, как африканский кабан, и открывает последнюю дверь ключом величиной с монтировку.
– Желаю повеселиться, – хрюкает он.
Внутри клуба темно – света от выкрашенных розовым тусклых ламп достаточно лишь для того, чтобы люди-служители не спотыкались и не падали. Полно бархатных штор, античных статуй и викторианской мебели. Но первое, что привлекает мое внимание, – свисающие с потолка люди: мужчины, женщины и дети. Представлены почти все главные этнические группы. Они голые и висят на крюках, привязанных к рояльным струнам. Некоторые завернуты в колючую проволоку. Есть среди них ободранные, с обнаженными мышцами. И все они живые.
Что-то теплое и мокрое капает мне на руку – кровь. Я поднимаю глаза – надо мной висит наполовину ободранный молодой мужчина. Мясо ниже колен с него тщательно снято, остались только кости. Он улыбается мне, как средневековый мученик, и глаза его то уходят в сторону, то снова наводятся на меня, когда он говорит:
– Милости просим в «Черный Грот», миледи.
Остальные люди-люстры подхватывают его приветствие голосами размытыми и сонными.
Вот это местечко для меня, -мурлычет Другая.
Я слишком отвлеклась на хор освежеванных херувимов, чтобы давить в себе голос Другой, и потому я слизываю кровь с руки и иду дальше. Ко мне направляется женщина, полностью облитая черным латексом, если не считать горла, руки сунуты за спину в единственную перчатку. Идет она под звон болтающихся цепей. На ней ошейник, длинной стальной цепью прикрепленный к стене. Из обнаженной яремной вены торчит внутривенный катетер.
Вперед выходит стройный юноша в кружевных трусиках и накрахмаленном переднике. На золотом подносе у него шприц и хрустальный бокал для вина.
Я гляжу на шприц, потом на шею женщины с катетером. Лица ее я не вижу – оно скрыто кожаной маской, рот застегнут на молнию снаружи. Глаза у нее влажные и блестящие, как у зверя в капкане.
Встряхнув головой, я отворачиваюсь. Обстановка вызывает у меня отвращение и интерес. В углу зала струнный квартет играет Сороковую симфонию Моцарта соль-минор. Присмотревшись, я замечаю, что у музыкантов во ртах резиновые кляпы, а веки сшиты.
С другого конца комнаты раздается крик, и из занавешенной кабинки выскакивает голый мальчишка не старше десяти лет. За ним вылетает, рассерженно шипя, вампир, одетый в рясу священника. Ближайший официант хватает испуганного мальчишку за волосы и бьет головой о стену, оглушая. Я делаю шаг, чтобы вмешаться, но поп-вампир бьет официанта с такой силой, что ломает ему шею. Голый окровавленный мальчик, шмыгая носом и вытирая кулаками глаза, бежит в объятия вампира. Священник бормочет ему ласковые слова и гладит по волосам, уводя обратно в кабинку. Струнный ансамбль переключается с Моцарта на аранжировку «Лиловой мглы» квартета Кроноса. Из тени выходит огр и вскидывает на плечо тело мертвого официанта, как пустую сумку.
– Я вижу, вы решили взглянуть.
Дзен стоит в сторонке, глядит на меня и криво улыбается. Левая рука его лежит на узких плечах голой девочки лет не больше шести или семи. Глаза ребенка густо подведены, как у египетских жриц, безволосая половая щель зашита.
Дзен перестает улыбаться и головой показывает на одну из занавешенных ниш.
– Мои работодатели хотели бы с вами говорить, миледи.
– Ваши работодатели? А кто они такие?
Дзен приподнимает тяжелый бархат завеса и жестом приглашает меня войти.
– Их Безмятежнейшие Величества Барон Луксор и Леди Нюи.
Имена кажутся знакомыми, хотя не могу вспомнить откуда. В любом случае ясно, что это Нобли. За двадцать лет, что я искала Моргана, мне попался только один имеющий власть вампир – Панглосс, вампирический породитель Моргана. Атак почти все кровососы, с которыми я имела дело, были исключительно мелкой сошкой, часто даже вурдалаками с мозговой смертью. И тут меня ведут не к одному, а сразу к двум Ноблям. Я проверяю, что пружинный нож у меня наготове.
Внутри «аудиенц-зала» стоит антикварное полуторное кресло, на котором расположился вампир мужского пола, голый, если не считать кожаной набедренной повязки, пояса для чулок, самих черных шелковых чулок и мягких кожаных туфель. Стрижка чуть напоминает «Битлз» – черные волосы обрамляют лицо без бровей и ресниц. Кожа настолько бледна, что кажется прозрачной, как тонко отполированный опал. У ног вампира лежит человек, тоже мужского пола, в костюме из латекса, свернувшись, как преданная гончая. Я переключаюсь в спектр Притворщиков, чтобы оценить ауру лорда вампиров. Она действительно мощная, пульсирует и пузырится вокруг его головы кипящим сахаром.
– Вы барон Луксор?
Губы Нобля растягиваются подобием улыбки.
– А вы – Синяя Женщина?
– Я Соня Блу, если вы это имеете в виду.
Луксор медленно садится, не отводя от меня глаз. Несомненно, он меня тоже оценивает.
– Мы приказали Дзену за вами присмотреть. Старик говорил, что вы рано или поздно придете.
– Старик?
– Панглосс. – Луксор встает, чуть покачнувшись на четырехдюймовых каблуках. – Это он нам рассказал о вас – что вы оставили Моргану отметину, переварили его химеру...
– Вы все говорите «мы», но я вижу только вас одного. А где леди Нюи, о которой говорил Дзен?
Луксор улыбается и поворачивается ко мне лицом, блеснув клыками.
– О, она здесь! Она всегда здесь.
Вдруг его опалесцирующая кожа рябит и дергается, мышцы под ней танцуют. Талия лорда вампиров уходит внутрь, будто сдавленная невидимой рукой. Мышцы на груди колышутся и расцветают парой небольших, но вполне пригодных грудей. Набедренная повязка опадает, когда Луксор втягивает мошонку в себя. Кости на его лице хлюпают и скрипят, перестраиваясь в более мягкое и женственное лицо. Густая струя медных локонов льется с кожи головы на плечи. Должна признать, что на меня это произвело впечатление. Такое владение собственной формой – вещь непростая, даже для Нобля.
Леди Нюи хлопает в ладоши, и раб в латексном коконе вскакивает и бежит в тень. Он тут же возвращается с шелковым кимоно, украшенным бабочками. Леди Нюи, расставив руки, позволяет ему себя одеть.
– Зачем вы меня искали?
– Нам сказали, что вы – создание огромной силы. И достаточно... целеустремленное. И что вы желаете смерти Лорда Утренней Звезды.
– А вам что за дело до этого?
Леди Нюи достает шприц и вставляет его в катетер, торчащий из локтевого сгиба каучукового раба. Не прерывая разговора, она нацеживает четверть пинты крови и выливает ее в фужер для шампанского.
– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.
– И что?
Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.
– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.
Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.
– Н-нет, спасибо.
Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.
– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?
– Да.
– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.
– И даже дети?
– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.
– Я вам не верю.
Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.
Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.
– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительноразозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?
Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.
Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.
– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.
– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.
При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.
– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.
– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?
Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.
– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.
Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.
– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.
~~
Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.
Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.
Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди. Я прохожу мимо группы гуляк у корейского магазинчика, прижимающих к груди бутылки и спорящих, куда пойти теперь. Сильно пьяный мужчина с джерсийским акцентом во всю мочь орет в трубку телефона-автомата:
– Ну и мать твою! И тебя тоже!
Он пытается хлопнуть трубкой на рычаг, но промахивается. От этого он злится так, что лупит трубкой по кожуху аппарата.
– Твою мать! Мать, мать, мать!
Гуляки отступают, не зная, что делать с вдруг озверевшим компаньоном. Ненавистник автоматов пытается запустить трубкой в проезжающий автомобиль, но она падает недалеко. Зато по инерции пьяница налетает прямо на меня. Я на ходу небрежно его отбрасываю, и он с мясистым звуком – будто собаку сбило бампером – стукается о телефон. И перестает орать. Гуляки, вдруг протрезвев, быстро освобождают мне путь.
Я чувствую, как мой «хвост» неуверенно решает, что делать. Оглушенный пьяница – серьезный соблазн, тем более что его приятели его тут же бросили, не заботясь о его судьбе. Я не хочу, чтобы он заметил мое внимание, а потому продолжаю идти в сторону угла Первой и Хьюстон-стрит.
Вход на станцию линии "F" находится посреди асфальтовой пустыни, которой полагается быть зоной отдыха. Узкая полоска, зажатая между Хьюстон-стрит и Первой, щеголяет заброшенными качелями, крохотной гандбольной площадкой и парой фибергласовых цыплят на пружинах для катания малышей. Еще – баскетбольная площадка без сетки и без щита. В остальном здесь до боли пусто – разве что по выходным бродяги и уличные карманники устраивают тут свой воровской рынок. Но сейчас слишком поздно, чтобы кто-то играл в баскетбол или интересовался покупкой чужого мусора. Раннее утро придает этой зоне что-то по-городскому зловещее.
Я направляюсь к лестнице, ведущей в подземку, переключившись с низкой передачи на высокую. Когда я тусуюсь с людьми на их уровне, у меня бывает чувство, будто я двигаюсь под водой, как у чистокровной лошади на скачках с гандикапом. Но время от времени – когда никто не видит – я отбрасываю притворство и двигаюсь с недоступной людскому восприятию скоростью.
Я проскакиваю мимо кассы, на миг замедлившись посмотреть в пуленепробиваемую клетку, где сидит скучающая продавщица жетонов. В моих глазах она движется еще медленнее, чем на самом деле, если это возможно; указательный палец застыл, перелистывая страницы иллюстрированного журнала. Если она меня и почувствовала, то лишь как мимолетные мурашки по коже – не больше.
И сигнал не срабатывает, когда я перескакиваю турникет и направляюсь к платформе. Я скольжу по ступеням, держась в тени между красными толстыми колоннами, поддерживающими крошащуюся крышу.
Голая бетонная платформа тянется вдоль Хьюстон-стрит между Первой и Второй авеню, прерываемая одинокой скамейкой и центральной стойкой, выложенной красной и белой плиткой. На платформе никого, кроме бродяги, который вынужден спать на скамейке сидя – она разделена перегородками на отдельные сиденья. Между изорванными армейскими ботинками бродяги – лужица рвоты. Будь я человеком, мне бы тревожно было ждать поезда на такой станции.
Я влезаю по красному столбу и устраиваюсь среди балок, спугнув крысу из гнезда. Она пищит и показывает зубы, я хватаю ее и ломаю ей шею одним движением, прекращая ее жалобы. Удовлетворенная, смотрю вниз, поджидая свою тень. Ждать приходится недолго.
Это мужчина, с виду тридцати с чем-то лет. Одет совершенно неприметно, но респектабельно. Он ничем не примечательный, но и презрения недостойный. Так обычно маскируются вампиры – большинство из них. Только более старшие и сильные рискуют выделяться, привлекая к себе внимание.
Вампир, как и я, включил высокую скорость, то есть практически не виден человеческому глазу. Если очнется бродяга или на станцию войдет другой пассажир, он лишь боковым зрением может заметить неясное движение. Хотя если он очень проницателен, ему станет тревожно и он поспешит уйти.
Я жду с интересом, пока моя тень бегает по платформе взад-вперед, досадливо рыча, что я куда-то делась. Кажется, Луксор послал из своих подчиненных самого тупого. Подождав, пока вампир будет прямо подо мной, я спрыгиваю и хлопаю его по плечу, приземляясь. Он недоуменно оборачивается, и выражение страха и удивления на его физиономии мне нравится. Давно уже его никто не заставал врасплох.
– Меня ищешь, покойничек?
Я даю ему левой в челюсть, и она отваливается в сторону, как сбитые ворота. Я налетаю на него, нанося удар в живот такой силы, что он взмывает на фут или два вверх.
Но преимущество внезапности кончилось; покойник с визгом вцепляется когтями мне в лицо, распарывая до костей. Маска конторской крысы сброшена, и передо мной оказывается высохший, красноглазый, безносый гуль с трехдюймовыми костями и таким дыханием, что может отогнать стервятника от вагона с дерьмом. Мне уже не впервые видеть такую метаморфозу.
Мы падаем на землю, отплевываясь и когтя друг друга, как дикие коты во время гона. Посланец Луксора силен, надо отдать ему должное, но выносливости ему не хватает. Он привык глушить невезучих поздних пассажиров или прохожих и точно не привык к настоящей драке.
Я сажусь верхом ему на грудь, хватаю за молочно-белое горло и начинаю колотить его черепом по бетону. Я знаю, что надо бы достать нож, сделать дело, а гниющую голову кровососа оставить на пороге у его хозяина в знак предупреждения, но я не убираю рук. Я хочу убить этого говнюка, но хочу убить его медленно.
– Ни с места, панк!
К моему виску прижат ствол. Подняв глаза, я вижу перед собой дуло «глока», а рукоять держит бродяга, который минуту назад валялся на скамейке в отключке. В руках у бродяги, одетого в вонючие лохмотья, удостоверение. Черт, мое везение! Так была занята вампиром, что не проверила бродягу.
Я отпускаю покойника и медленно встаю. Дуло «глока» в сантиметре от моего лба. Я могла бы скрутить этого копа, но не хочу рисковать. Пуля в голову – это конец, вампир ты или нет.
Коп хватает меня за воротник куртки и швыряет на ближайший столб.
– Ну-ка, ты! Руки подними, чтобы я их видел! Пальцы в стороны, пока я тебе их на фиг не поломал, ясно?
Держа одну руку у меня на плече, он оборачивается к моему противнику:
– Сэр, вы не ранены? Сейчас сюда едет подкрепление – «скорую» вызвать?
Я слышу вой сирен, уже отдающийся эхом в туннеле подземки как вопли баньши, летящих на пир. Покойник тоже слышит и потому нервничает. Задание обернулось плохо. Настолько плохо, что у хозяина наверняка найдется для него что-нибудь очень неприятное. Что-нибудь похуже, чем просто быть мертвым.
– Сэр, вы можете ответить? Вам помощь нужна?
Покойник поворачивается к нему, и замаскированный коп впервые как следует видит «жертву». При виде вывихнутой челюсти вампира и запекшейся крови на черепе он неловко переступает с ноги на ногу.
– Э-э...сэр?
Вампир уже на нем – раньше, чем коп успевает мигнуть. Он орет, когда клыки вонзаются ему в горло, но при этом успевает пару раз спустить курок, направив пистолет на нападающего. «Глок» оставляет огромные рваные дыры в груди и в спине вампира, но тот их даже не замечает.
Я хватаю кровососа за макушку и отрываю от жертвы, как пиявку. Коп потерял много крови, но далеко еще не высушен. Он хватается за горло, в глазах его ужас и недоумение, а я держу вампира борцовским хамерлоком. Тварь плюется, шипит и молотит когтями воздух, как рысь, которой припекли задницу каленым железом.