Страница:
Все мои просьбы были тщетны. Живой нрав моей тетушки, очевидно, заставил ее допустить такую неосторожность, заметив которую она решилась не проронить больше ни слова. Как я ни старалась, но не выпытала у нее ничего о таинственном письме. «Подожди, пока не приедет завтра Гроссе» — было все, что она сказала.
Что касается Оскара, это маленькое происшествие произвело на него такое впечатление, которое еще больше усилило интерес, возбужденный во мне тетушкой.
Он слушал, затаив дух, как я старалась заставить тетушку ответить на мои вопросы. Когда я отказалась от этой попытки, он отодвинул от себя тарелку и больше не ел ничего. Напротив (хотя вообще Оскар самый умеренный из мужчин), пил он очень много за обедом и после. Вечером, играя в карты с тетушкой, он делал так много ошибок, что она отказалась играть с ним. Остальную часть вечера он просидел в углу, делая вид, что слушает мою игру на фортепиано, на самом же деле не замечая ни меня, ни моей музыки, погруженный в какие-то тяжелые думы.
Прощаясь, он шепнул мне на ухо, с волнением сжав мою руку:
— Я должен повидаться с вами наедине завтра до приезда Гроссе. Можете вы это устроить?
— Да.
— Когда?
— В одиннадцать часов, на набережной.
После того он ушел. С тех пор меня преследует вопрос, знает ли Оскар, кто автор таинственного письма. Я почти уверена, что он это знает. Завтрашний день покажет, права ли я. С каким нетерпением жду я завтрашнего дня!
Глава XLIV
Что касается Оскара, это маленькое происшествие произвело на него такое впечатление, которое еще больше усилило интерес, возбужденный во мне тетушкой.
Он слушал, затаив дух, как я старалась заставить тетушку ответить на мои вопросы. Когда я отказалась от этой попытки, он отодвинул от себя тарелку и больше не ел ничего. Напротив (хотя вообще Оскар самый умеренный из мужчин), пил он очень много за обедом и после. Вечером, играя в карты с тетушкой, он делал так много ошибок, что она отказалась играть с ним. Остальную часть вечера он просидел в углу, делая вид, что слушает мою игру на фортепиано, на самом же деле не замечая ни меня, ни моей музыки, погруженный в какие-то тяжелые думы.
Прощаясь, он шепнул мне на ухо, с волнением сжав мою руку:
— Я должен повидаться с вами наедине завтра до приезда Гроссе. Можете вы это устроить?
— Да.
— Когда?
— В одиннадцать часов, на набережной.
После того он ушел. С тех пор меня преследует вопрос, знает ли Оскар, кто автор таинственного письма. Я почти уверена, что он это знает. Завтрашний день покажет, права ли я. С каким нетерпением жду я завтрашнего дня!
Глава XLIV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА ЛУЦИЛЛЫ
4-го сентября. Нынешний день я отмечаю как один из самых печальных дней в моей жизни. Оскар показал мне мадам Пратолунго в настоящем свете. Он разобрал это прискорбное дело с такою ясностью, что не оставил мне возможности сомневаться. Я расточала свою любовь и свое доверие лживой женщине. В ней нет ни чувства чести, ни благодарности, ни деликатности. А я некогда считала ее.., больно вспомнить! Я не увижу ее более. (Замечание. Случалось ли вам когда-нибудь переписывать собственной рукой такого рода мнения о своем характере? Я могу засвидетельствовать, что ощущение, производимое таким положением, — нечто совершенно новое, а желание прибавить несколько строк от себя — одно из самых непреодолимых побуждений. П.) С Оскаром я встретилась на набережной в одиннадцать часов, как уговорились.
Он увел меня на восточную сторону. В этот утренний час (кроме нескольких матросов, не обращавших на нас никакого внимания) на набережной не было никого. День был прекрасный. Мы могли бы посидеть под ласковым солнечным светом, наслаждаясь свежим морским воздухом. В этот светлый день среди чудных видов было что-то ужасно неуместное в разговоре, которым мы были поглощены, в разговоре, раскрывающем только ложь, неблагодарность и измену.
Мне удалось заставить Оскара приступить к делу немедленно, не теряя времени на приготовления меня к тому, что ему предстояло сказать.
— Когда тетушка упомянула вчера за обедом о письме, — начала я, — мне показалось, что вы о нем что-то знаете. Отгадала я?
— Почти, — отвечал он. — Не могу сказать, чтоб я о нем что-нибудь знал. Я только подозреваю, что автор его — ваш и мой враг.
— Не мадам Пратолунго?
— Мадам Пратолунго.
Я начала тем, что не согласилась с ним. Мадам Пратолунго и моя тетушка поссорились по поводу политики. Переписка между ними, в особенности секретная, казалась мне невозможной. Я спросила Оскара, не догадывается ли он, о чем говорится в письме и почему не должна я его видеть, пока Гроссе не скажет, что я совершенно здорова.
— Я не могу отгадать содержания письма, — ответил он, — но понимаю цель, с которой оно написано.
— Какая же это цель?
— Цель, которую она имела в виду с самого начала, — помешать всеми способами моему браку с вами.
— Ради чего стала бы она поступать так?
— Ради моего брата.
— Простите меня, Оскар. Я не верю, чтоб она была на это способна.
До сих пор мы ходили. Когда я это сказала, он внезапно остановился и взглянул на меня очень серьезно.
— Вы, однако, допускали, что это возможно, в ответе на мое письмо, — сказал он.
Я согласилась.
— Я верила вашему письму, — подтвердила я, — и разделяла ваше мнение о ней, пока она находилась в одном доме со мной. Ее присутствие нервировало меня, возбуждало отвращение к ней, не знаю почему. Теперь, когда ее нет, есть что-то, говорящее в ее пользу и терзающее меня сомнениями, хорошо ли я поступила. Не могу объяснить этого. Я знаю только, что это так.
Он глядел на меня все внимательнее и внимательнее.
— Ваше хорошее мнение о ней, должно быть, основано на конкретных фактах, если держится так упорно, — сказал он. — Чем она могла заслужить это?
Если б я оглянулась назад и стала перебирать одно за другим все мои воспоминания о мадам Пратолунго, это заставило бы меня только расплакаться. Но я чувствовала, что должна стоять за нее да последней крайности.
— Я расскажу вам, как она вела себя после того, как я получила ваше письмо, — сказала я. — К счастью для меня, она была не совсем здорова в этот день и завтракала в постели. Я успела успокоиться и предостеречь Зиллу (которая прочла мне ваше письмо), прежде чем мы увиделись в первый раз в этот день. Накануне я рассердилась на нее за то, что она говорила, оправдывая ваш отъезд из Броундоуна. Мне казалось, что она недостаточно искренна со мною. Когда я увидела ее, помня ваше предостережение, я извинилась и вообще держала себя так, как по моему мнению, она должна была ожидать от меня при сложившихся тогда обстоятельствах. Но, волнуясь, я, кажется, утрировала свою роль. Как бы то ни было, я возбудила в ней подозрение, что не все благополучно. Она не только спросила меня, не случилось ли что-нибудь, но высказала прямо, что замечает во мне перемену. Я оборвала мадам Пратолунго, объяснив, что не понимаю ее. Она должна была заметить, что я лгу, что я нечто от нее скрываю. Несмотря на это, она не сказала ни слова. Чувство собственного достоинства и тактичность — я видела это так же ясно по ее лицу, как теперь вижу вас, — заставили ее замолчать. Она казалась огорченной. Ее взгляд преследует меня с тех пор, как я приехала сюда. Я спрашиваю себя, так ли поступила бы лживая женщина, чувствовавшая себя виноватой. Нет, она употребила бы все силы, чтобы выведать у меня, какое открытие сделала я. Оскар! Это деликатное молчание, этот оскорбленный взгляд говорят в ее пользу, когда мадам Пратолунго нет рядом. Я уже не уверена, как была когда-то, что она такое отвратительное существо, каким вы ее считаете. Я знаю, что вы не способны обманывать меня, что вполне уверены в том, что говорите. Но разве нельзя предположить, что вы заблуждаетесь?
Не ответив мне, Оскар остановился у каменного парапета набережной и сделал мне знак, предлагая сесть рядом с ним. Я повиновалась. Вместо того, чтобы смотреть на меня, он смотрел в противоположную сторону, в морскую даль. Я не понимала его. Он смущал, он почти страшил меня.
— Не оскорбила ли я вас? — спросила я.
Оскар повернулся ко мне порывисто. Глаза его блуждали, лицо было бледно.
— Вы доброе, великодушное создание, — сказал он. — Будем говорить о чем-нибудь другом.
— Нет! — сказала я. — Я очень хочу узнать правду, а не говорить о чем-нибудь другом.
Лицо его вспыхнуло. Он тяжело вздохнул, как вздыхаешь, когда делаешь над собой какое-нибудь тяжелое усилие.
— Вы этого хотите? — спросил он.
— Хочу!
Он встал опять. Чем ближе был он к тому, чтобы сказать мне то, что скрывал до сих пор, тем труднее, по-видимому, было ему произнести первые слова.
— Давайте ходить, если вам все равно, — сказал он.
Я молча встала и взяла его под руку. Мы медленно шли до конца набережной. Тут он остановился и произнес первые трудные слова, глядя на поверхность моря, избегая смотреть на меня.
— Я не прошу вас верить мне на слово, — начал он. — Собственные слова, собственные поступки этой женщины докажут ее виновность. Как я впервые заподозрил ее, как мои подозрения подтвердились, я не скажу вам, решившись не навязывать вам своих мнений без доказательств. Вспомните то время, о котором я говорил в моем письме, время, когда она проговорилась в саду приходского дома. Сказала ли она, что вы влюбились бы в моего брата, если бы встретились с ним прежде, чем со мной?
— Она это действительно сказала, — отвечала я, — но в такую минуту, когда была вне себя и когда я была тоже вне себя.
— Вернемся немного вперед, — продолжал он, — к тому времени, когда она пришла вслед за вами в Броундоун. — Была ли она все еще вне себя, когда извинялась пред вами?
— Нет.
— Вмешалась ли она, когда Нюджент, пользуясь вашею слепотой, заставил вас думать, что вы говорите со мной?
— Нет.
— Была она в это время вне себя?
Я продолжала защищать ее.
— Очень может быть, что она сердилась на меня, — отвечала я. — Она великодушно извинялась передо мной, а я отвечала ей непростительной грубостью.
Моя защита была бесполезна. Он спокойно повторил мои доводы.
— Она сравнивала меня с братом и отдавала ему предпочтение. Она позволила моему брату обмануть вас и не остановила его. В обоих случаях ее поведение, по-вашему, объясняется и оправдывается ее горячим характером. Прекрасно. Все равно, согласны мы или нет да сих пор. Прежде чем будем продолжать, нам надо только согласиться относительно одного неоспоримого факта — который из братьев был всегда ее фаворитом?
В этом не могло быть сомнения. Я тотчас же согласилась, что фаворитом ее был всегда Нюджент. Даже более, я вспомнила, как сама упрекала ее, что она с самого начала не была справедлива к Оскару.
(Замечание. Смотрите в главе шестнадцатой замечание мадам Пратолунго, что вам придется припомнить это обстоятельство. П.) Оскар продолжал.
— Не забывайте этого факта, — сказал он. — Теперь перейдем к тому времени, когда мы сидели в вашей гостиной и рассуждали об операции. Нас занимал, сколько мне помнится, следующий вопрос: обвенчаться ли вам со мной до операции или отложить нашу свадьбу до полного излечения. Как высказалась мадам Пратолунго в этом случае? Она высказалась против моих интересов, она поощряла вас отложить свадьбу.
Я продолжала защищать ее.
— Она сделала это из сочувствия ко мне, — сказала я.
Оскар удивил меня, согласившись опять беспрекословно принять мою точку зрения.
— Допустим, что она сделала это из сочувствия к вам, — сказал он. — Каковы бы ни были побуждения, результат все тот же. Наша свадьба была отложена на неопределенное время, и мадам Пратолунго отдала свой голос за эту отсрочку.
— А ваш брат, — прибавила я, — старался, напротив, убедить меня выйти за вас до операции. Как вы согласуете это с тем, что вы сказали…
Он не дал мне докончить.
— Оставьте моего брата, — сказал он. — Мой брат был в то время еще способен поступать честно и помнит свой долг относительно меня. Ограничимся пока только тем, что делала мадам Пратолунго. И подвинемся опять немного вперед, к тому времени, когда окончилось наше семейное совещание. Мой брат ушел первый. Потом ушли вы и оставили меня вдвоем с мадам Пратолунго. Помните?
Я помнила отлично.
— Вы тогда очень огорчили меня, — сказала я. — Вы не проявили никакого сочувствия моему страстному желанию восстановить зрение. Вы возражали, вы чинили препятствия. Я помню, что в разговоре с вами я высказала неудовольствие, которое чувствовала, осуждала вас за то, что вы не верите вместе со мной, не надеетесь вместе со мной, потом ушла и заперлась в своей комнате.
Этими словами я показала ему, что помню события того дня не хуже его. Оскар выслушал меня не прерывая.
— Мадам Пратолунго разделяла ваше мнение в этом случае и высказалась по этому вопросу в несравненно более жестких выражениях, чем вы. Она выдала себя перед вами в саду приходского дома. Она выдала себя передо мной в вашей гостиной, после того как вы оставили нас. Виноват опять ее горячий нрав? Конечно! Я с вами вполне согласен. То, что она сказала мне после вашего ухода не было бы никогда сказано, если б она умела владеть собою.
У меня появилось сомнение.
— Почему вы не сказали мне это раньше? — спросила я. — Боялись встревожить меня?
— Я боялся лишиться вас, — отвечал он.
До сих пор моя рука была в его руке. Я отняла ее теперь. Что означал его ответ как не то, что он тогда считал меня способной изменить ему. Он заметил, что я оскорблена.
— Вспомните, — сказал Оскар, — что я имел несчастье рассердить вас в тот день, но вы еще не знаете, что мадам Пратолунго имела дерзость сказать мне тогда.
— Что же она сказала вам?
— Вот что: Луцилла была бы счастливей, если бы вышла замуж за вашего брата, а не за вас. Я повторяю ее собственные слова.
Я не могла поверить, что она была на это способна.
— Вполне ли вы уверены? — спросила я его. — Возможно ли, чтоб она могла сказать вам такие жестокие слова?
Вместо ответа он вынул из бокового кармана сюртука свою записную книжку, порылся в ней и отыскал листок сложенной пополам смятой бумаги. Он развернул его и показал мне.
— Мой это почерк? — спросил он.
Я успела достаточно познакомиться с его почерком с тех пор, как прозрела, чтоб ответить с полною уверенностью утвердительно.
— Прочтите, — сказал он, — и судите сами.
(Замечание. Вы уже познакомились с этим письмом в моей тридцать второй главе. Я сказала эти безрассудные слова Оскару (как вы знаете из моего рассказа) под влиянием естественного негодования, которое чувствовала бы на моем месте всякая женщина с искрой горячности. Вместо того чтобы лично объясниться со мной, Оскар (по своему обыкновению) прислал мне письмо. Успев, с своей стороны, успокоиться и чувствуя, как нелепо переписываться, находясь на расстоянии нескольких минут ходьбы друг от друга, я отправилась в Броундоун, лишь только прочла письмо, которое скомкала и бросила (как я предполагала) в огонь. Помирившись с Оскаром, я возвратилась в приходский дом и узнала, что Нюджент заходил во время моего отсутствия, ждал меня некоторое время в гостиной и ушел не дождавшись. Когда я скажу вам, что письмо, которое он показывал теперь Луцилле, было то самое, которое прислал мне Оскар, которое я считала уничтоженным, вы поймете, что оно не попало в огонь и что я не нашла его, когда вернулась, потому что оно было уже взято из камина Нюджентом. Все это описано подробнее в главе тридцать второй, и само письмо приведено там целиком. Впрочем, я избавлю вас от беспокойства отыскивать его — я знаю, как вы не любите беспокойства, — переписав письмо из лежащего предо мною дневника. На странице наклеен оригинал, и я перепишу его вторично. Не правда ли, как я внимательна к вам? Какой профессиональный писатель сделал бы это для вас? Я, кажется, хвалю сама себя. Пусть Луцилла продолжает. П.).
Я прочла письмо. По моей просьбе он позволил мне оставить его у себя. Оно дает мне право думать о мадам Пратолунго так, как я думаю о ней теперь. Помещу его здесь, прежде чем напишу еще строчку в своем дневнике.
"Мадам Пратолунго. Вы расстроили и огорчили меня невыразимо. Я, с своей стороны, виноват, и очень виноват, я это знаю. Я искренно прошу у вас прощения, если сказал или сделал что-нибудь обидное для вас. Я не могу покориться вашему жестокому приговору надо мною. Если бы вы знали, как я обожаю Луциллу, вы были бы снисходительнее ко мне, вы понимали бы меня лучше. Ваши жестокие слова не выходят у меня из головы. Я не могу встретиться с вами, не получив наперед объяснения. Вы поразили меня в самое сердце, сказав, что Луцилла была бы гораздо счастливее, если бы выходила замуж не за меня, а за моего брата. Надеюсь, что вы сказали это несерьезно. Пожалуйста, напишите мне, серьезно вы это сказали или нет.
ОСКАР".
Моим первым делом после прочтения этого письма было, конечно, желание поблагодарить его. Я снова взяла Оскара под руку и привлекла его к себе так близко, как только могла. Мое второе дело я не стала откладывать. Я, конечно, попросила Оскара показать мне ответ мадам Пратолунго на это дружеское и трогательное письмо.
— Я не могу показать вам никакого ответа, — сказал он.
— Вы потеряли его?
— Я и не получал его.
— Что вы хотите сказать?
— Мадам Пратолунго не ответила на мое письмо.
Я заставила его повторить это дважды. Трудно было поверить, чтобы такое обращение к не совсем испорченной женщине могло быть оставлено без ответа. Он два раза повторил, подтверждая честным словом, что не получал никакого ответа. Так неужели она испорчена до такой степени? Нет! Справедливость и дружба обязывали меня сделать последнюю попытку оправдать ее. Я сделала.
— Есть только одно объяснение ее поведения, — сказала я. — Ваше письмо не дошло до нее. Куда вы посылали его?
— В приходский дом.
— Кто отнес его?
— Мой собственный слуга.
— Он, может быть, потерял его по дороге и боялся сказать вам. Или слуга приходского дома забыл передать, его.
Оскар покачал головой.
— Нет! Я знаю, что мадам Пратолунго получила мое письмо.
— Почему вы знаете?
— Я нашел его скомканным в углу каминной решетки в вашей гостиной.
— Распечатанное?
— Да! Она его получила, она его прочла и немного недобросила до огня. Так как же, Луцилла? Вы остаетесь при своем мнении, что мадам Пратолунго — оклеветанная женщина, а я — человек, оклеветавший ее?
На расстоянии нескольких шагов от нас была скамейка. Я не могла стоять дольше. Я подошла к ней и села. Странное чувство овладело мною. Я не могла ни говорить, ни плакать. Я сидела молча, ломая руки на коленях и чувствуя, как последние узы, связывавшие нас, разрываются одна за другой и оставляют нас разлученными навсегда.
Он последовал за мной, остановился передо мной и суммировал свое обвинение строгим, спокойным тоном, убедившим меня окончательно и заставившим меня стыдиться моего сожаления о ней.
— Оглянитесь в последний раз, Луцилла, на все, что сказала и сделала эта женщина. Вы увидите, что идея устроить ваш брак с Нюджентом никогда не покидала ее. Ни тогда, когда она забывалась и говорила под влиянием ярости, ни тогда, когда она размышляла и действовала обдуманно. Она говорит вам, что вы влюбились бы в моего брата, если бы встретились с ним прежде, чем со мною. Она присутствует, когда брат мой выдает вам себя за меня, и не останавливает его. Она видит, что вы рассердились на меня, она торжествует и говорит мне прямо в глаза, что вы были бы гораздо счастливее, если бы выходили замуж не за меня, а за моего брата. Она получает письменную просьбу, учтивую и дружескую просьбу, объяснить, что хотела она сказать этими ужасными словами. Она имела время подумать с тех пор, как сказала их, и как же она поступает? Отвечает она мне? Нет! Она с презрением бросает мое письмо в огонь. Прибавьте к этим ясным фактам то, что вы сами заметили. Нюджент ее фаворит. Ко мне была она несправедлива c самого начала. Прибавьте к этому, что Нюджент (это я знаю наверное) признался ей в своей любви к вам. Подумайте обо всех этих обстоятельствах и сделайте из них правильное заключение. Я опять спрашиваю вас: действительно ли мадам Пратолунго — оклеветанная женщина и прав ли я был, предостерегая вас против нее?
Что могла я сделать, как не сознаться, что он был прав? Я должна была это сделать и с этой минуты закрыть мое сердце для нее. Оскар сел рядом со мною и взял мою руку.
— После того что я знаю о ней, — продолжал он мягко, — удивительно ли, что я опасаюсь за наше будущее? Разве не бывало случаев, когда влюбленные расходились вследствие интриг посторонних лиц, подрывающих их доверие друг к другу? Разве мадам Пратолунго не довольно умна и не довольно бессовестна, чтобы суметь разрушить наше доверие друг к другу и использовать против нас с самой гнусною целью влияние, которое она успела приобрести в приходском доме? Почем мы знаем, что она не поддерживает в настоящее время связи с моим братом.
Я прервала его, я не могла слушать его хладнокровно.
— Вы сами сказали мне, что вы и брат ваш понимаете друг друга, — сказала я. — Чего же вы опасаетесь после этого?
— Я должен опасаться влияния мадам Пратолунго и любви моего брата к вам, — отвечал он. — Обещания, которые он дал мне от чистого сердца, такого рода обещания, что на них нельзя полагаться, когда меня нет с ним, и мое влияние, быть может, сменилось влиянием мадам Пратолунго. Что-то уже происходит под поверхностью. Меня смущает это таинственное письмо, которое должно быть передано вам только при известных условиях. Меня смущает молчание вашего отца. Он имел время ответить на ваше письмо. Ответил он? Он имел время ответить на мою приписку. Ответил он?
Это были странные вопросы. Отец действительно еще не ответил на наше письмо, но очень может быть, что следующая почта принесет его ответ. Я сказала это Оскару. Он не хотел отказываться от своей точки зрения.
— А если мы не получим письма на этой неделе, — сказал он, — согласитесь вы, что его молчание подозрительно?
— Я соглашусь, что его молчание показывает печальный факт невнимания к вам, — ответила я.
— И только? Вы не согласитесь со мной, что влияние мадам Пратолунго дает себя чувствовать и в приходском доме? Что она вооружает вашего отца против нашего брака?
Он был непреклонен. Я, однако, высказала ему откровенно мое мнение.
— Я согласна, что мадам Пратолунго вела себя ужасно относительно вас. И я не сомневаюсь после всего рассказанного вами мне, что она была бы рада, если бы я разошлась с вами и вышла за вашего брата. Но надо быть безумной, чтоб интриговать с этою целью. Никто лучше ее не знает, как преданно я люблю вас и как бесполезно было бы стараться заставить меня выйти за другого. Стоит только взглянуть на вас и на вашего брата (зная то, что она знает), чтоб отказаться от намерения, в котором вы ее подозреваете. Я считала это неопровержимым. У него опровержение было уже готово.
— Если бы вы лучше знали свет, Луцилла, — сказал он, — вы понимали бы, что истинная любовь — непроницаемая тайна для такой женщины, как мадам Пратолунго. Она не верит в нее, она не понимает ее. Сама она способна нарушить какое бы то ни было обещание, если ее вынудят к тому обстоятельства, и о вашей верности она судит по себе. В ее знакомстве с вашим характером и в наружности моего брата нет ничего такого, что мешало бы ей верить в успех ее замысла. Она знает, что такие прелестные женщины, как вы, выходят замуж за людей, несравненно более отталкивающих, чем мой брат. Она слышала, как вы сами сказали мне, что ваше первоначальное отвращение к нему прошло. Луцилла! Что-то необъяснимое, что-то непреодолимое говорит мне, что ее возвращение в Англию будет гибельно для моих надежд, если только она не застанет нас связанными друг с другом более прочными узами, чем теперь. Вы, может быть, думаете, что такие фантастические опасения недостойны мужчины. Дорогая моя! Достойны они или нет, вы должны смотреть на них снисходительно. Они внушены любовью к вам.
При таких обстоятельствах я готова была пойти на какие угодно уступки и сказала об этом ему. Он подвинулся ко мне ближе и обнял меня за плечи.
— Разве мы не обещали друг другу быть мужем и женой? — прошептал он.
— Обещали.
— Разве мы не совершеннолетние и не можем поступать как нам угодно?
— Можем.
— Освободили бы вы меня от терзающей тревоги, если бы могли?
— Вы это знаете.
— Вы можете.
— Как?
— Дав мне право мужа, Луцилла, согласившись обвенчаться со мной в Лондоне в течение двух следующих недель.
Я отшатнулась от него и взглянула на него с изумлением. В ту минуту я неспособна была поступить иначе.
— Я не прошу вас сделать что-нибудь недостойное вас, — сказал он. — Я говорил с одной моей родственницей, замужней женщиной, живущей близ Лондона, дом которой открыт для вас до дня нашей свадьбы. Через две недели нам можно будет обвенчаться. Вы можете, конечно, написать домой, чтобы там о вас не беспокоились. Скажите им, что вы здоровы и счастливы и находитесь на попечении ответственного и почтенного лица, но ничего больше. Пока мадам Пратолунго получит возможность вмешаться в нашу жизнь, скрывайте ваше местопребывание. Лишь только мы обвенчаемся, расскажите все. Пусть все ваши друзья, пусть весь свет узнают, что мы муж и жена.
Его рука дрожала, лицо горело, глаза пожирали меня. Некоторые женщины на моем месте были бы оскорблены, другие были бы польщены. Что же касается меня — этим страницам можно доверить секрет, — то я была испугана.
— Вы предлагаете мне побег? — спросила я.
— Побег! — повторил он. — Какой же это побег, когда мы помолвлены и нам не о ком думать, кроме себя?
— Я должна думать о моем отце и о моей тетке, — отвечала я. — Вы предлагаете мне уехать тайно и скрывать от них свое местопребывание.
— Я прошу вас погостить две недели в доме замужней женщины и скрывать ваше местопребывание от нашего злейшего врага, пока вы не станете моей женой, — отвечал он. — Что вы находите ужасного в этом предложении, чтобы бледнеть и смотреть на меня такими испуганными глазами? Разве я помолвлен с вами без согласия вашего отца? Разве мы не помолвлены? Разве мы не имеем права решать за себя? Нет решительно никакой причины, которая могла бы помешать нам обвенчаться хоть завтра. Вы все еще колеблетесь? Луцилла, Луцилла! Вы принуждаете меня высказать подозрение, преследующее меня с тех пор, как я приехал сюда. Неужели вы действительно так переменились ко мне, как это мне кажется? Неужели вы действительно уже не любите меня так, как любили в былое время?
Он увел меня на восточную сторону. В этот утренний час (кроме нескольких матросов, не обращавших на нас никакого внимания) на набережной не было никого. День был прекрасный. Мы могли бы посидеть под ласковым солнечным светом, наслаждаясь свежим морским воздухом. В этот светлый день среди чудных видов было что-то ужасно неуместное в разговоре, которым мы были поглощены, в разговоре, раскрывающем только ложь, неблагодарность и измену.
Мне удалось заставить Оскара приступить к делу немедленно, не теряя времени на приготовления меня к тому, что ему предстояло сказать.
— Когда тетушка упомянула вчера за обедом о письме, — начала я, — мне показалось, что вы о нем что-то знаете. Отгадала я?
— Почти, — отвечал он. — Не могу сказать, чтоб я о нем что-нибудь знал. Я только подозреваю, что автор его — ваш и мой враг.
— Не мадам Пратолунго?
— Мадам Пратолунго.
Я начала тем, что не согласилась с ним. Мадам Пратолунго и моя тетушка поссорились по поводу политики. Переписка между ними, в особенности секретная, казалась мне невозможной. Я спросила Оскара, не догадывается ли он, о чем говорится в письме и почему не должна я его видеть, пока Гроссе не скажет, что я совершенно здорова.
— Я не могу отгадать содержания письма, — ответил он, — но понимаю цель, с которой оно написано.
— Какая же это цель?
— Цель, которую она имела в виду с самого начала, — помешать всеми способами моему браку с вами.
— Ради чего стала бы она поступать так?
— Ради моего брата.
— Простите меня, Оскар. Я не верю, чтоб она была на это способна.
До сих пор мы ходили. Когда я это сказала, он внезапно остановился и взглянул на меня очень серьезно.
— Вы, однако, допускали, что это возможно, в ответе на мое письмо, — сказал он.
Я согласилась.
— Я верила вашему письму, — подтвердила я, — и разделяла ваше мнение о ней, пока она находилась в одном доме со мной. Ее присутствие нервировало меня, возбуждало отвращение к ней, не знаю почему. Теперь, когда ее нет, есть что-то, говорящее в ее пользу и терзающее меня сомнениями, хорошо ли я поступила. Не могу объяснить этого. Я знаю только, что это так.
Он глядел на меня все внимательнее и внимательнее.
— Ваше хорошее мнение о ней, должно быть, основано на конкретных фактах, если держится так упорно, — сказал он. — Чем она могла заслужить это?
Если б я оглянулась назад и стала перебирать одно за другим все мои воспоминания о мадам Пратолунго, это заставило бы меня только расплакаться. Но я чувствовала, что должна стоять за нее да последней крайности.
— Я расскажу вам, как она вела себя после того, как я получила ваше письмо, — сказала я. — К счастью для меня, она была не совсем здорова в этот день и завтракала в постели. Я успела успокоиться и предостеречь Зиллу (которая прочла мне ваше письмо), прежде чем мы увиделись в первый раз в этот день. Накануне я рассердилась на нее за то, что она говорила, оправдывая ваш отъезд из Броундоуна. Мне казалось, что она недостаточно искренна со мною. Когда я увидела ее, помня ваше предостережение, я извинилась и вообще держала себя так, как по моему мнению, она должна была ожидать от меня при сложившихся тогда обстоятельствах. Но, волнуясь, я, кажется, утрировала свою роль. Как бы то ни было, я возбудила в ней подозрение, что не все благополучно. Она не только спросила меня, не случилось ли что-нибудь, но высказала прямо, что замечает во мне перемену. Я оборвала мадам Пратолунго, объяснив, что не понимаю ее. Она должна была заметить, что я лгу, что я нечто от нее скрываю. Несмотря на это, она не сказала ни слова. Чувство собственного достоинства и тактичность — я видела это так же ясно по ее лицу, как теперь вижу вас, — заставили ее замолчать. Она казалась огорченной. Ее взгляд преследует меня с тех пор, как я приехала сюда. Я спрашиваю себя, так ли поступила бы лживая женщина, чувствовавшая себя виноватой. Нет, она употребила бы все силы, чтобы выведать у меня, какое открытие сделала я. Оскар! Это деликатное молчание, этот оскорбленный взгляд говорят в ее пользу, когда мадам Пратолунго нет рядом. Я уже не уверена, как была когда-то, что она такое отвратительное существо, каким вы ее считаете. Я знаю, что вы не способны обманывать меня, что вполне уверены в том, что говорите. Но разве нельзя предположить, что вы заблуждаетесь?
Не ответив мне, Оскар остановился у каменного парапета набережной и сделал мне знак, предлагая сесть рядом с ним. Я повиновалась. Вместо того, чтобы смотреть на меня, он смотрел в противоположную сторону, в морскую даль. Я не понимала его. Он смущал, он почти страшил меня.
— Не оскорбила ли я вас? — спросила я.
Оскар повернулся ко мне порывисто. Глаза его блуждали, лицо было бледно.
— Вы доброе, великодушное создание, — сказал он. — Будем говорить о чем-нибудь другом.
— Нет! — сказала я. — Я очень хочу узнать правду, а не говорить о чем-нибудь другом.
Лицо его вспыхнуло. Он тяжело вздохнул, как вздыхаешь, когда делаешь над собой какое-нибудь тяжелое усилие.
— Вы этого хотите? — спросил он.
— Хочу!
Он встал опять. Чем ближе был он к тому, чтобы сказать мне то, что скрывал до сих пор, тем труднее, по-видимому, было ему произнести первые слова.
— Давайте ходить, если вам все равно, — сказал он.
Я молча встала и взяла его под руку. Мы медленно шли до конца набережной. Тут он остановился и произнес первые трудные слова, глядя на поверхность моря, избегая смотреть на меня.
— Я не прошу вас верить мне на слово, — начал он. — Собственные слова, собственные поступки этой женщины докажут ее виновность. Как я впервые заподозрил ее, как мои подозрения подтвердились, я не скажу вам, решившись не навязывать вам своих мнений без доказательств. Вспомните то время, о котором я говорил в моем письме, время, когда она проговорилась в саду приходского дома. Сказала ли она, что вы влюбились бы в моего брата, если бы встретились с ним прежде, чем со мной?
— Она это действительно сказала, — отвечала я, — но в такую минуту, когда была вне себя и когда я была тоже вне себя.
— Вернемся немного вперед, — продолжал он, — к тому времени, когда она пришла вслед за вами в Броундоун. — Была ли она все еще вне себя, когда извинялась пред вами?
— Нет.
— Вмешалась ли она, когда Нюджент, пользуясь вашею слепотой, заставил вас думать, что вы говорите со мной?
— Нет.
— Была она в это время вне себя?
Я продолжала защищать ее.
— Очень может быть, что она сердилась на меня, — отвечала я. — Она великодушно извинялась передо мной, а я отвечала ей непростительной грубостью.
Моя защита была бесполезна. Он спокойно повторил мои доводы.
— Она сравнивала меня с братом и отдавала ему предпочтение. Она позволила моему брату обмануть вас и не остановила его. В обоих случаях ее поведение, по-вашему, объясняется и оправдывается ее горячим характером. Прекрасно. Все равно, согласны мы или нет да сих пор. Прежде чем будем продолжать, нам надо только согласиться относительно одного неоспоримого факта — который из братьев был всегда ее фаворитом?
В этом не могло быть сомнения. Я тотчас же согласилась, что фаворитом ее был всегда Нюджент. Даже более, я вспомнила, как сама упрекала ее, что она с самого начала не была справедлива к Оскару.
(Замечание. Смотрите в главе шестнадцатой замечание мадам Пратолунго, что вам придется припомнить это обстоятельство. П.) Оскар продолжал.
— Не забывайте этого факта, — сказал он. — Теперь перейдем к тому времени, когда мы сидели в вашей гостиной и рассуждали об операции. Нас занимал, сколько мне помнится, следующий вопрос: обвенчаться ли вам со мной до операции или отложить нашу свадьбу до полного излечения. Как высказалась мадам Пратолунго в этом случае? Она высказалась против моих интересов, она поощряла вас отложить свадьбу.
Я продолжала защищать ее.
— Она сделала это из сочувствия ко мне, — сказала я.
Оскар удивил меня, согласившись опять беспрекословно принять мою точку зрения.
— Допустим, что она сделала это из сочувствия к вам, — сказал он. — Каковы бы ни были побуждения, результат все тот же. Наша свадьба была отложена на неопределенное время, и мадам Пратолунго отдала свой голос за эту отсрочку.
— А ваш брат, — прибавила я, — старался, напротив, убедить меня выйти за вас до операции. Как вы согласуете это с тем, что вы сказали…
Он не дал мне докончить.
— Оставьте моего брата, — сказал он. — Мой брат был в то время еще способен поступать честно и помнит свой долг относительно меня. Ограничимся пока только тем, что делала мадам Пратолунго. И подвинемся опять немного вперед, к тому времени, когда окончилось наше семейное совещание. Мой брат ушел первый. Потом ушли вы и оставили меня вдвоем с мадам Пратолунго. Помните?
Я помнила отлично.
— Вы тогда очень огорчили меня, — сказала я. — Вы не проявили никакого сочувствия моему страстному желанию восстановить зрение. Вы возражали, вы чинили препятствия. Я помню, что в разговоре с вами я высказала неудовольствие, которое чувствовала, осуждала вас за то, что вы не верите вместе со мной, не надеетесь вместе со мной, потом ушла и заперлась в своей комнате.
Этими словами я показала ему, что помню события того дня не хуже его. Оскар выслушал меня не прерывая.
— Мадам Пратолунго разделяла ваше мнение в этом случае и высказалась по этому вопросу в несравненно более жестких выражениях, чем вы. Она выдала себя перед вами в саду приходского дома. Она выдала себя передо мной в вашей гостиной, после того как вы оставили нас. Виноват опять ее горячий нрав? Конечно! Я с вами вполне согласен. То, что она сказала мне после вашего ухода не было бы никогда сказано, если б она умела владеть собою.
У меня появилось сомнение.
— Почему вы не сказали мне это раньше? — спросила я. — Боялись встревожить меня?
— Я боялся лишиться вас, — отвечал он.
До сих пор моя рука была в его руке. Я отняла ее теперь. Что означал его ответ как не то, что он тогда считал меня способной изменить ему. Он заметил, что я оскорблена.
— Вспомните, — сказал Оскар, — что я имел несчастье рассердить вас в тот день, но вы еще не знаете, что мадам Пратолунго имела дерзость сказать мне тогда.
— Что же она сказала вам?
— Вот что: Луцилла была бы счастливей, если бы вышла замуж за вашего брата, а не за вас. Я повторяю ее собственные слова.
Я не могла поверить, что она была на это способна.
— Вполне ли вы уверены? — спросила я его. — Возможно ли, чтоб она могла сказать вам такие жестокие слова?
Вместо ответа он вынул из бокового кармана сюртука свою записную книжку, порылся в ней и отыскал листок сложенной пополам смятой бумаги. Он развернул его и показал мне.
— Мой это почерк? — спросил он.
Я успела достаточно познакомиться с его почерком с тех пор, как прозрела, чтоб ответить с полною уверенностью утвердительно.
— Прочтите, — сказал он, — и судите сами.
(Замечание. Вы уже познакомились с этим письмом в моей тридцать второй главе. Я сказала эти безрассудные слова Оскару (как вы знаете из моего рассказа) под влиянием естественного негодования, которое чувствовала бы на моем месте всякая женщина с искрой горячности. Вместо того чтобы лично объясниться со мной, Оскар (по своему обыкновению) прислал мне письмо. Успев, с своей стороны, успокоиться и чувствуя, как нелепо переписываться, находясь на расстоянии нескольких минут ходьбы друг от друга, я отправилась в Броундоун, лишь только прочла письмо, которое скомкала и бросила (как я предполагала) в огонь. Помирившись с Оскаром, я возвратилась в приходский дом и узнала, что Нюджент заходил во время моего отсутствия, ждал меня некоторое время в гостиной и ушел не дождавшись. Когда я скажу вам, что письмо, которое он показывал теперь Луцилле, было то самое, которое прислал мне Оскар, которое я считала уничтоженным, вы поймете, что оно не попало в огонь и что я не нашла его, когда вернулась, потому что оно было уже взято из камина Нюджентом. Все это описано подробнее в главе тридцать второй, и само письмо приведено там целиком. Впрочем, я избавлю вас от беспокойства отыскивать его — я знаю, как вы не любите беспокойства, — переписав письмо из лежащего предо мною дневника. На странице наклеен оригинал, и я перепишу его вторично. Не правда ли, как я внимательна к вам? Какой профессиональный писатель сделал бы это для вас? Я, кажется, хвалю сама себя. Пусть Луцилла продолжает. П.).
Я прочла письмо. По моей просьбе он позволил мне оставить его у себя. Оно дает мне право думать о мадам Пратолунго так, как я думаю о ней теперь. Помещу его здесь, прежде чем напишу еще строчку в своем дневнике.
"Мадам Пратолунго. Вы расстроили и огорчили меня невыразимо. Я, с своей стороны, виноват, и очень виноват, я это знаю. Я искренно прошу у вас прощения, если сказал или сделал что-нибудь обидное для вас. Я не могу покориться вашему жестокому приговору надо мною. Если бы вы знали, как я обожаю Луциллу, вы были бы снисходительнее ко мне, вы понимали бы меня лучше. Ваши жестокие слова не выходят у меня из головы. Я не могу встретиться с вами, не получив наперед объяснения. Вы поразили меня в самое сердце, сказав, что Луцилла была бы гораздо счастливее, если бы выходила замуж не за меня, а за моего брата. Надеюсь, что вы сказали это несерьезно. Пожалуйста, напишите мне, серьезно вы это сказали или нет.
ОСКАР".
Моим первым делом после прочтения этого письма было, конечно, желание поблагодарить его. Я снова взяла Оскара под руку и привлекла его к себе так близко, как только могла. Мое второе дело я не стала откладывать. Я, конечно, попросила Оскара показать мне ответ мадам Пратолунго на это дружеское и трогательное письмо.
— Я не могу показать вам никакого ответа, — сказал он.
— Вы потеряли его?
— Я и не получал его.
— Что вы хотите сказать?
— Мадам Пратолунго не ответила на мое письмо.
Я заставила его повторить это дважды. Трудно было поверить, чтобы такое обращение к не совсем испорченной женщине могло быть оставлено без ответа. Он два раза повторил, подтверждая честным словом, что не получал никакого ответа. Так неужели она испорчена до такой степени? Нет! Справедливость и дружба обязывали меня сделать последнюю попытку оправдать ее. Я сделала.
— Есть только одно объяснение ее поведения, — сказала я. — Ваше письмо не дошло до нее. Куда вы посылали его?
— В приходский дом.
— Кто отнес его?
— Мой собственный слуга.
— Он, может быть, потерял его по дороге и боялся сказать вам. Или слуга приходского дома забыл передать, его.
Оскар покачал головой.
— Нет! Я знаю, что мадам Пратолунго получила мое письмо.
— Почему вы знаете?
— Я нашел его скомканным в углу каминной решетки в вашей гостиной.
— Распечатанное?
— Да! Она его получила, она его прочла и немного недобросила до огня. Так как же, Луцилла? Вы остаетесь при своем мнении, что мадам Пратолунго — оклеветанная женщина, а я — человек, оклеветавший ее?
На расстоянии нескольких шагов от нас была скамейка. Я не могла стоять дольше. Я подошла к ней и села. Странное чувство овладело мною. Я не могла ни говорить, ни плакать. Я сидела молча, ломая руки на коленях и чувствуя, как последние узы, связывавшие нас, разрываются одна за другой и оставляют нас разлученными навсегда.
Он последовал за мной, остановился передо мной и суммировал свое обвинение строгим, спокойным тоном, убедившим меня окончательно и заставившим меня стыдиться моего сожаления о ней.
— Оглянитесь в последний раз, Луцилла, на все, что сказала и сделала эта женщина. Вы увидите, что идея устроить ваш брак с Нюджентом никогда не покидала ее. Ни тогда, когда она забывалась и говорила под влиянием ярости, ни тогда, когда она размышляла и действовала обдуманно. Она говорит вам, что вы влюбились бы в моего брата, если бы встретились с ним прежде, чем со мною. Она присутствует, когда брат мой выдает вам себя за меня, и не останавливает его. Она видит, что вы рассердились на меня, она торжествует и говорит мне прямо в глаза, что вы были бы гораздо счастливее, если бы выходили замуж не за меня, а за моего брата. Она получает письменную просьбу, учтивую и дружескую просьбу, объяснить, что хотела она сказать этими ужасными словами. Она имела время подумать с тех пор, как сказала их, и как же она поступает? Отвечает она мне? Нет! Она с презрением бросает мое письмо в огонь. Прибавьте к этим ясным фактам то, что вы сами заметили. Нюджент ее фаворит. Ко мне была она несправедлива c самого начала. Прибавьте к этому, что Нюджент (это я знаю наверное) признался ей в своей любви к вам. Подумайте обо всех этих обстоятельствах и сделайте из них правильное заключение. Я опять спрашиваю вас: действительно ли мадам Пратолунго — оклеветанная женщина и прав ли я был, предостерегая вас против нее?
Что могла я сделать, как не сознаться, что он был прав? Я должна была это сделать и с этой минуты закрыть мое сердце для нее. Оскар сел рядом со мною и взял мою руку.
— После того что я знаю о ней, — продолжал он мягко, — удивительно ли, что я опасаюсь за наше будущее? Разве не бывало случаев, когда влюбленные расходились вследствие интриг посторонних лиц, подрывающих их доверие друг к другу? Разве мадам Пратолунго не довольно умна и не довольно бессовестна, чтобы суметь разрушить наше доверие друг к другу и использовать против нас с самой гнусною целью влияние, которое она успела приобрести в приходском доме? Почем мы знаем, что она не поддерживает в настоящее время связи с моим братом.
Я прервала его, я не могла слушать его хладнокровно.
— Вы сами сказали мне, что вы и брат ваш понимаете друг друга, — сказала я. — Чего же вы опасаетесь после этого?
— Я должен опасаться влияния мадам Пратолунго и любви моего брата к вам, — отвечал он. — Обещания, которые он дал мне от чистого сердца, такого рода обещания, что на них нельзя полагаться, когда меня нет с ним, и мое влияние, быть может, сменилось влиянием мадам Пратолунго. Что-то уже происходит под поверхностью. Меня смущает это таинственное письмо, которое должно быть передано вам только при известных условиях. Меня смущает молчание вашего отца. Он имел время ответить на ваше письмо. Ответил он? Он имел время ответить на мою приписку. Ответил он?
Это были странные вопросы. Отец действительно еще не ответил на наше письмо, но очень может быть, что следующая почта принесет его ответ. Я сказала это Оскару. Он не хотел отказываться от своей точки зрения.
— А если мы не получим письма на этой неделе, — сказал он, — согласитесь вы, что его молчание подозрительно?
— Я соглашусь, что его молчание показывает печальный факт невнимания к вам, — ответила я.
— И только? Вы не согласитесь со мной, что влияние мадам Пратолунго дает себя чувствовать и в приходском доме? Что она вооружает вашего отца против нашего брака?
Он был непреклонен. Я, однако, высказала ему откровенно мое мнение.
— Я согласна, что мадам Пратолунго вела себя ужасно относительно вас. И я не сомневаюсь после всего рассказанного вами мне, что она была бы рада, если бы я разошлась с вами и вышла за вашего брата. Но надо быть безумной, чтоб интриговать с этою целью. Никто лучше ее не знает, как преданно я люблю вас и как бесполезно было бы стараться заставить меня выйти за другого. Стоит только взглянуть на вас и на вашего брата (зная то, что она знает), чтоб отказаться от намерения, в котором вы ее подозреваете. Я считала это неопровержимым. У него опровержение было уже готово.
— Если бы вы лучше знали свет, Луцилла, — сказал он, — вы понимали бы, что истинная любовь — непроницаемая тайна для такой женщины, как мадам Пратолунго. Она не верит в нее, она не понимает ее. Сама она способна нарушить какое бы то ни было обещание, если ее вынудят к тому обстоятельства, и о вашей верности она судит по себе. В ее знакомстве с вашим характером и в наружности моего брата нет ничего такого, что мешало бы ей верить в успех ее замысла. Она знает, что такие прелестные женщины, как вы, выходят замуж за людей, несравненно более отталкивающих, чем мой брат. Она слышала, как вы сами сказали мне, что ваше первоначальное отвращение к нему прошло. Луцилла! Что-то необъяснимое, что-то непреодолимое говорит мне, что ее возвращение в Англию будет гибельно для моих надежд, если только она не застанет нас связанными друг с другом более прочными узами, чем теперь. Вы, может быть, думаете, что такие фантастические опасения недостойны мужчины. Дорогая моя! Достойны они или нет, вы должны смотреть на них снисходительно. Они внушены любовью к вам.
При таких обстоятельствах я готова была пойти на какие угодно уступки и сказала об этом ему. Он подвинулся ко мне ближе и обнял меня за плечи.
— Разве мы не обещали друг другу быть мужем и женой? — прошептал он.
— Обещали.
— Разве мы не совершеннолетние и не можем поступать как нам угодно?
— Можем.
— Освободили бы вы меня от терзающей тревоги, если бы могли?
— Вы это знаете.
— Вы можете.
— Как?
— Дав мне право мужа, Луцилла, согласившись обвенчаться со мной в Лондоне в течение двух следующих недель.
Я отшатнулась от него и взглянула на него с изумлением. В ту минуту я неспособна была поступить иначе.
— Я не прошу вас сделать что-нибудь недостойное вас, — сказал он. — Я говорил с одной моей родственницей, замужней женщиной, живущей близ Лондона, дом которой открыт для вас до дня нашей свадьбы. Через две недели нам можно будет обвенчаться. Вы можете, конечно, написать домой, чтобы там о вас не беспокоились. Скажите им, что вы здоровы и счастливы и находитесь на попечении ответственного и почтенного лица, но ничего больше. Пока мадам Пратолунго получит возможность вмешаться в нашу жизнь, скрывайте ваше местопребывание. Лишь только мы обвенчаемся, расскажите все. Пусть все ваши друзья, пусть весь свет узнают, что мы муж и жена.
Его рука дрожала, лицо горело, глаза пожирали меня. Некоторые женщины на моем месте были бы оскорблены, другие были бы польщены. Что же касается меня — этим страницам можно доверить секрет, — то я была испугана.
— Вы предлагаете мне побег? — спросила я.
— Побег! — повторил он. — Какой же это побег, когда мы помолвлены и нам не о ком думать, кроме себя?
— Я должна думать о моем отце и о моей тетке, — отвечала я. — Вы предлагаете мне уехать тайно и скрывать от них свое местопребывание.
— Я прошу вас погостить две недели в доме замужней женщины и скрывать ваше местопребывание от нашего злейшего врага, пока вы не станете моей женой, — отвечал он. — Что вы находите ужасного в этом предложении, чтобы бледнеть и смотреть на меня такими испуганными глазами? Разве я помолвлен с вами без согласия вашего отца? Разве мы не помолвлены? Разве мы не имеем права решать за себя? Нет решительно никакой причины, которая могла бы помешать нам обвенчаться хоть завтра. Вы все еще колеблетесь? Луцилла, Луцилла! Вы принуждаете меня высказать подозрение, преследующее меня с тех пор, как я приехал сюда. Неужели вы действительно так переменились ко мне, как это мне кажется? Неужели вы действительно уже не любите меня так, как любили в былое время?