Страница:
Мерси осмотрелась вокруг. Серый плащ, который она дала Грэс, привлек ее внимание. Она взяла плащ и закрылась им с ног до головы.
Только Мерси Мерик завернулась с плащ, как услышала стук отворяемой наружной двери, голоса, говорившие на иностранном языке, и звон оружия, складываемого в задней комнате. Ждать, пока ее найдут, или показаться самой? Для такой натуры, как она, было менее тягостно показаться, чем ждать. Она пошла в кухню. Холстинная занавесь, когда она протянула к ней руку, была вдруг отдернута с другой стороны и три мужчины очутились лицом к лицу с нею в дверях.
Глава V
ВТОРАЯ СЦЕНА — Мэбльторнский дом
ВСТУПЛЕНИЕ
Глава VI
Только Мерси Мерик завернулась с плащ, как услышала стук отворяемой наружной двери, голоса, говорившие на иностранном языке, и звон оружия, складываемого в задней комнате. Ждать, пока ее найдут, или показаться самой? Для такой натуры, как она, было менее тягостно показаться, чем ждать. Она пошла в кухню. Холстинная занавесь, когда она протянула к ней руку, была вдруг отдернута с другой стороны и три мужчины очутились лицом к лицу с нею в дверях.
Глава V
НЕМЕЦКИЙ ДОКТОР
Самый младший из трех незнакомцев, судя по чертам, цвету лица и обращению, был, очевидно, англичанином. На нем была военная фуражка и военные сапоги, но остальная одежда была штатская. Возле него стоял офицер в прусском мундире, а возле офицера третий и самый старший из троих. Он также был в мундире, но его наружность вовсе не показывала военного. Он хромал на одну ногу, горбился и вместо шпаги на боку держал в руке палку. Зорко взглянув сквозь черепаховые очки сперва на Мерси, потом на кровать, потом осмотрев всю комнату, он невозмутимо обратился к прусскому офицеру и прервал молчание такими словами:
— Больная женщина на кровати, другая женщина ухаживает за нею, и никого больше в комнате нет. Нужно ли, майор, ставить здесь караул?
— Вовсе не нужно, — ответил майор.
Он козырнул и вернулся на кухню. Немецкий доктор сделал несколько шагов, побуждаемый долгом своей профессии, к кровати. Молодой англичанин, глаза которого с восторгом были прикованы к Мерси, задернул занавесь в дверях и почтительно заговорил с ней по-французски.
— Могу я спросить, с француженкой ли я говорю? — сказал он.
— Я англичанка, — ответила Мерси.
Доктор услышал ответ. Остановившись по пути к посте ли, он указал на фигуру, лежавшую на ней, и спроси. Мерси на английском языке с сильным немецким акцентом.
— Могу я быть полезен?
Его обращение было подчеркнуто-вежливым, тон сурового голоса был злобно-насмешливый. Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки.
— Вы не можете быть полезны здесь, — сказала он, коротко. — Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик.
Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос.
— Тело осматривал какой-нибудь доктор? — спросил он.
Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом:
— Да.
Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос.
— Кто осматривал тело? — спросил он сурово.
Мерси ответила:
— Доктор, служащий при французском госпитале.
Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси.
— Эта дама ваша соотечественница? — спросил он.
Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью.
— Я полагаю, — сказала она. — Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней.
— Даже ее имя? — спросил немецкий доктор.
Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию.
— Даже ее имя, — повторила она твердо.
Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и веял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним.
— Извините меня, — сказал он, — вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время.
Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что-то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую-нибудь особенную цель желать войти в ту комнату.
— Бедные французы! — сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них. — Бедные раненые французы!
Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово.
— Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба — и говорю вам это. Молчите!
Он обернулся к часовому и прибавил по-немецки:
— Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату.
Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового.
— Бесполезно сопротивляться, — сказал он. — Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо.
Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось.
"Добра столько же, сколько прекрасна, — подумал он. — Какое очаровательное создание! "
— Ну? — сказал Игнациус Вецель, смотря сурово на Мерси сквозь очки. — Довольны вы? И будете вы молчать?
Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать. Если бы не сопротивление доктора, ее преданность раненым могла бы остановить ее на тернистом пути, по которому она шла. Если бы она могла только опять погрузиться и душевно, и телесно в свое доброе дело как сиделка, может быть, она осталась бы тверда против искушения. Гибельная строгость немецкой дисциплины разорвала последнюю связь, соединявшую Мерси с ее благороднейшими чувствами. Лицо Мерси посуровело, когда она гордо отошла от доктора Вецеля и села на стул.
Англичанин пошел за ней и вернулся к вопросу о ее настоящем положении в домике.
— Не предполагайте, что я желаю вас напугать, — сказал он — повторяю, вам нечего беспокоиться о французах, но есть серьезная причина беспокоиться о вас самих. Боевые действия возобновятся около этой деревни на рассвете. Вам непременно нужно быть в безопасном месте. Я офицер английской армии, меня зовут Орас Голмкрофт.
Я буду рад быть вам полезен и могу, если вы позволите мне. Могу я вас спросить, вы путешествуете?
Мерси еще больше завернулась в плащ, скрывавший одежду сиделки, и молча сделала первый шаг к обману Она утвердительно склонила голову.
— Вы едете в Англию?
— Да.
— В таком случае я могу провести вас через немецкие боевые порядки и дать вам возможность продолжать путь.
Мерси посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Его сильное участие к ней сдерживалось в строгих границах благовоспитанности. Он был неоспоримо джентльмен. Действительно ли говорил он правду?
— Вы можете провести меня через расположение немецкой армии? — переспросила она. — Вы должны иметь для этого на немцев большое влияние.
Орас Голмкрофт улыбнулся.
— Я обладаю влиянием, которому никто не может сопротивляться, — ответил он, — влиянием печати. Я служу здесь военным корреспондентом для одной из наших влиятельных английских газет. Если я попрошу, ответственный немецкий офицер даст нам пропуск. Он недалеко отсюда. Что вы на это скажете?
Она мобилизовала всю свою решимость не без затруднения даже теперь и ухватилась за его слова.
— Я с признательностью принимаю ваше предложение, сэр.
Он сделал шаг к кухне и остановился.
— Может быть, лучше сделать это тайно, — сказал он. — Если я пройду через эту комнату, меня станут расспрашивать. Нет ли другой дороги из этого домика?
Мерси показала ему дверь, которая вела на двор. Он поклонился и оставил ее.
Мерси украдкой посмотрела на немецкого доктора. Игнациус Вецель опять стоял у постели, наклонившись над телом Грэс, по-видимому, погрузился в изучение раны, сделанной осколками гранаты. Инстинктивное отвращение Мерси к старику увеличилось в десять раз теперь, когда она осталась с ним одна. Она тревожно отошла к окну и стала смотреть на лунный свет.
Компрометировала ли она уже себя обманом? Пока еще нет. Она компрометировала себя только необходимостью вернуться в Англию — не более. Пока еще не было никакой необходимости явиться в Мэбльторнский дом вместо Грэс.
Еще было время обдумать свое намерение, еще было время написать о несчастье, как она предполагала, и послать эти письма с бумажником к леди Джэнет Рой. Что если она, окончательно решится на это, что будет с нею, когда она опять очутится в Англии? Тогда не останется другого выбора, как опять обратиться к своему другу смотрительнице. Для нее ничего более не останется, как вернуться в приют.
В приют! К смотрительнице! Какие прошлые воспоминания, соединенные с этими двумя именами, явились теперь непрошеные и заняли главное место в ее мыслях? О ком думала она теперь, в этом чужом месте и в этом кризисе своей жизни? О человеке, слова которого нашли путь к ее сердцу, влияние которого укрепило и утешило ее в капелле приюта. Одно из прекраснейших мест проповеди было посвящено Джулианом Грэем предостережению прихожанок, к которым он обращался, против унизительного влияния лжи и обмана. Выражения, в которых он обращался к жалким женщинам, окружавшим его, выражения сочувствия и поощрения, в каких никто не говорил с ними прежде, вспомнились Мерси Мерик, как будто она слышала их только час тому назад. Она смертельно побледнела, когда они теперь опять представились ей.
О! Шепнула она себе, думая о том, на что она решилась, что я сделала? Что я сделала?
Она отошла от окна с неясным намерением сейчас же пойти за Голмкрофтом и вернуть его. Когда она повернулась к постели, то очутилась лицом к лицу с Игнациусом Вецелем. Он подходил к ней с белым носовым платком, тем носовым платком, который она дала Грэс — и который теперь он держал в руках.
— Я нашел это в ее кармане, — сказал он, — тут написано ее имя. Она, должно быть, ваша соотечественница.
Доктор с некоторым затруднением прочитал метку на платке.
— Ее имя — Мерси Мерик.
Его губы сказали это — не ее! Он дал ей это имя.
— Мерси Мерик, английское имя, — продолжал Игнациус Вецель, пристально глядя на нее. — Не так ли?
Влияние на ее мысли прошлых воспоминаний о Джулиане Грэе начали ослабевать. Один настоящий настоятельный вопрос теперь занял главное место в ее мыслях. Поправит ли она ошибку немца? Настало время — говорить и объявить свою личность или молчать и совершить обман.
Орас Голмкрофт опять вошел в комнату в ту минуту, когда пристальные глаза доктора Вецеля все еще были устремлены на нее в ожидании ее ответа.
— Я не преувеличил моего влияния, — сказал Голмкрофт, указывая на маленькую бумажку, которую он держал в руке. — Вот пропуск. Есть у вас перо и чернила? Я должен заполнить бланки.
Мерси указала на письменные принадлежности на столе. Орас сел и обмакнул перо в чернила.
— Пожалуйста, не думайте, чтобы я хотел вмешаться в ваши дела, — сказал он. — Я вынужден задать вам два простых вопроса. Как ваше имя?
Внезапный трепет овладел ею. Она прислонилась к спинке постели. Вся ее будущая жизнь зависела от этого ответа. Она была неспособна произнести слово.
Игнациус Вецель опять оказал ей услугу. Его ворчливый голос нарушил молчание именно в надлежащее время. Он упорно держал носовой платок перед глазами Мерси. Он упрямо повторил:
— Мерси Мерик английское имя, не так ли?
Орас Голмкрофт поднял глаза от стола.
— Мерси Мерик? — спросил он. — Кто это Мерси Мерик?
Доктор Вецель указал на труп, лежавший на постели.
— Я нашел это имя на носовом платке, — сказал он. — Эта дама не проявила даже любопытства взглянуть на имя своей соотечественницы.
Он сделал этот насмешливый намек на Мерси тоном полным подозрительности и одарил взглядом, который выражал явное презрение. Ее запальчивый характер тотчас заставил рассердиться на невежливость, предметом которой она была. Минутное раздражение — так часто самые безобидные причины толкают на самые серьезные человеческие поступки — заставило ее выбрать путь, по которому она должна идти. Мерси презрительно повернулась спиной к грубому старику и оставила его в той обманчивой уверенности в том, что он узнал имя покойницы.
Орас вернулся к своему занятию заполнять бланки.
— Извините меня, что я настаиваю на вопросе, — сказал он. — Вы знаете, какова немецкая аккуратность. Как ваше имя?
Она отвечала ему беззаботно, доверчиво, почти не сознавая, что она делает.
— Грэс Розбери, — назвалась она.
Только что слова эти сорвались с ее губ, как она отдала бы все на свете, чтобы вернуть их.
— Мисс? — спросил Орас, улыбаясь.
Она могла ответить ему только наклонением головы.
Он написал: «Мисс Грэс Розбери», подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: "Возвращающаяся к своим друзьям в Англию? ".
К ее друзьям в Англию! Сердце Мерси замерло, она молча опять ответила наклоном головы. Он написал эти слова после имени и опрокинул песочницу на еще не просохшие чернила.
— Этого довольно, — сказал он, вставая и подавая пропуск Мерси, — я проведу вас сам через боевые порядки и устрою, чтобы вас отправили по железной дороге. Где ваши вещи?
Мерси указала на дверь дома.
— В сарае, на дворе, — ответила она. — У меня вещей немного, я могу все сделать сама, если часовой пропустит меня через кухню.
Орас указал на бумагу, которую держал в руке.
— Вы можете идти теперь куда хотите, — сказал он. — Где мне вас подождать, здесь или на дворе?
Мерси недоверчиво взглянула на Игнациуса Вецеля. Он продолжал свой нескончаемый осмотр трупа на постели. Если она оставит его одного с Голмкрофтом, нельзя узнать, что этот ненавистный старик скажет о ней. Она ответила:
— Подождите меня на улице. Пожалуйста.
Часовой отдал честь и отступил при виде пропуска. Все французские пленные были уже перевезены. В кухне оставалось только человек шесть немцев, почти все они спали. Мерси взяла одежду мисс Розбери из угла, в котором она была повешена сушиться, и пошла к сараю, грубой деревянной постройке, пристроенной к стене домика. У передней двери она встретила второго часового и во второй раз показала свой пропуск. Она спросила этого солдата, понимает ли он по-французски. Тот ответил, что немного понимает. Мерси дала ему денег и сказала:
— Я буду укладывать мои вещи в сарае. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне никто на помешал.
Часовой поклонился в знак того, что он понял. Мерси исчезла в темном сарае.
Оставшись один с доктором Вецелем, Орас приметил, что странный старик все еще стоит, внимательно склонившись над англичанкой, убитой осколком гранаты.
— Разве есть что-нибудь замечательное, — спросил он, — в смерти этой несчастной женщины?
— Ничего такого, о чем стоило бы писать в газетах, — возразил доктор, продолжая свои исследования внимательнее прежнего.
— Интересно для доктора? — сказал Орас.
— Да. Интересно для доктора, — последовал грубый ответ. Орас добродушно принял намек, заключавшийся в этих словах. Он вышел из комнаты в дверь, ведущую на двор, и ждал очаровательную англичанку, как ему было велено, на улице.
Оставшись один, Игнациус Вецель, осторожно осмотревшись вокруг, расстегнул верхнюю часть платья Грэс и приложил свою левую руку к ее сердцу. Вынув из кармана жилета другой рукой небольшой стальной инструмент, он старательно приложил его к ране — приподнял часть разбитой и прижатой кости черепа и ждал результата.
— Ага! — закричал он, обращаясь с дикой веселостью к бесчувственному существу, лежавшему перед ним, — француз говорит, что ты умерла, милочка, он говорит? Француз осел!
Он приподнял голову и позвал с кухни:
— Макс!
Сонный молодой немец в переднике от подбородка до ног отдернул занавесь и застыл ожидая приказаний.
— Принеси мне мой черный мешок, — сказал Игнациус Вецель.
Отдав это приказание, он весело потер руки и отряхнулся как собака.
— Теперь я совершенно счастлив, — закаркал странный старик, косясь на постель своими свирепыми глазами.
— Моя милая умершая англичанка, я отдал бы все деньги, какие у меня есть, только бы не пропустить этой встречи с тобою. А! Проклятый французский шарлатан, ты называешь это смертью, называешь? А я называю это приостановленным движением дыхания от сдавливания мозга!
Макс подошел с черным мешком.
Игнациус Вецель выбрал два страшных инструмента, блестящие и новые, и прижал их к своей груди.
— Сынишки мои, — сказал он нежно, точно будто это были его дети, — мои милые сынишки, принимайтесь за работу!
Он повернулся к своему помощнику.
— Помнишь сражение при Сольферино [2], Макс, и австрийского солдата, которому я сделал операцию на голове?
Сонные глаза помощника раскрылись широко, он, очевидно, заинтересовался.
— Помню, — сказал он, — я подержу свечу.
Доктор подошел к кровати.
— Я недоволен результатом операции при Сольферино, — сказал он, — с тех самых пор мне хотелось попробовать опять. Правда, я спас жизнь этого человека, но мне не удалось возвратить ему рассудок. Должно быть, операция была сделана не так, или в человеке оказалось что-нибудь неладное. Что бы то ни было, а он будет жить и умрет сумасшедшим. Посмотри, Макс, на эту милую молодую девицу, лежащую на постели. Она доставляет мне именно то, чего мне было нужно, теперь повторяется опять случай при Сольферино. Ты опять будешь держать свечу, мой добрый мальчик, стой здесь и смотри во все глаза. Я попытаюсь, не могу ли на этот раз спасти и жизнь и рассудок.
Он снял манжетки со своих рукавов и начал операцию. Когда его страшный инструмент дотронулся до головы Грэс, раздался голос часового у ближайшего форпоста, произносивший то слово по-немецки, которое позволяло Мерси сделать первый шаг на пути в Англию.
— Пропустите англичанку!
Операция продолжалась. Голос часового на следующем посту был слышен еще слабее, но произнес в свою очередь:
— Пропустите англичанку!
Операция закончилась. Игнациус Вецель поднял свою руку в знак молчания и приложился ухом к устам больной.
Первое слабое дыхание возвращающейся жизни затрепетало на губах Грэс Розбери и коснулось морщинистой щеки старика.
— Ага! — закричал он. — Добрая девушка! Ты дышишь — ты живешь!
Когда он это сказал, голос часового на последнем посту немецкой линии (чуть слышный вдали) произнес в последний раз:
— Пропустите англичанку!
— Больная женщина на кровати, другая женщина ухаживает за нею, и никого больше в комнате нет. Нужно ли, майор, ставить здесь караул?
— Вовсе не нужно, — ответил майор.
Он козырнул и вернулся на кухню. Немецкий доктор сделал несколько шагов, побуждаемый долгом своей профессии, к кровати. Молодой англичанин, глаза которого с восторгом были прикованы к Мерси, задернул занавесь в дверях и почтительно заговорил с ней по-французски.
— Могу я спросить, с француженкой ли я говорю? — сказал он.
— Я англичанка, — ответила Мерси.
Доктор услышал ответ. Остановившись по пути к посте ли, он указал на фигуру, лежавшую на ней, и спроси. Мерси на английском языке с сильным немецким акцентом.
— Могу я быть полезен?
Его обращение было подчеркнуто-вежливым, тон сурового голоса был злобно-насмешливый. Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки.
— Вы не можете быть полезны здесь, — сказала он, коротко. — Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик.
Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос.
— Тело осматривал какой-нибудь доктор? — спросил он.
Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом:
— Да.
Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос.
— Кто осматривал тело? — спросил он сурово.
Мерси ответила:
— Доктор, служащий при французском госпитале.
Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси.
— Эта дама ваша соотечественница? — спросил он.
Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью.
— Я полагаю, — сказала она. — Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней.
— Даже ее имя? — спросил немецкий доктор.
Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию.
— Даже ее имя, — повторила она твердо.
Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и веял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним.
— Извините меня, — сказал он, — вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время.
Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что-то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую-нибудь особенную цель желать войти в ту комнату.
— Бедные французы! — сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них. — Бедные раненые французы!
Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово.
— Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба — и говорю вам это. Молчите!
Он обернулся к часовому и прибавил по-немецки:
— Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату.
Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового.
— Бесполезно сопротивляться, — сказал он. — Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо.
Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось.
"Добра столько же, сколько прекрасна, — подумал он. — Какое очаровательное создание! "
— Ну? — сказал Игнациус Вецель, смотря сурово на Мерси сквозь очки. — Довольны вы? И будете вы молчать?
Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать. Если бы не сопротивление доктора, ее преданность раненым могла бы остановить ее на тернистом пути, по которому она шла. Если бы она могла только опять погрузиться и душевно, и телесно в свое доброе дело как сиделка, может быть, она осталась бы тверда против искушения. Гибельная строгость немецкой дисциплины разорвала последнюю связь, соединявшую Мерси с ее благороднейшими чувствами. Лицо Мерси посуровело, когда она гордо отошла от доктора Вецеля и села на стул.
Англичанин пошел за ней и вернулся к вопросу о ее настоящем положении в домике.
— Не предполагайте, что я желаю вас напугать, — сказал он — повторяю, вам нечего беспокоиться о французах, но есть серьезная причина беспокоиться о вас самих. Боевые действия возобновятся около этой деревни на рассвете. Вам непременно нужно быть в безопасном месте. Я офицер английской армии, меня зовут Орас Голмкрофт.
Я буду рад быть вам полезен и могу, если вы позволите мне. Могу я вас спросить, вы путешествуете?
Мерси еще больше завернулась в плащ, скрывавший одежду сиделки, и молча сделала первый шаг к обману Она утвердительно склонила голову.
— Вы едете в Англию?
— Да.
— В таком случае я могу провести вас через немецкие боевые порядки и дать вам возможность продолжать путь.
Мерси посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Его сильное участие к ней сдерживалось в строгих границах благовоспитанности. Он был неоспоримо джентльмен. Действительно ли говорил он правду?
— Вы можете провести меня через расположение немецкой армии? — переспросила она. — Вы должны иметь для этого на немцев большое влияние.
Орас Голмкрофт улыбнулся.
— Я обладаю влиянием, которому никто не может сопротивляться, — ответил он, — влиянием печати. Я служу здесь военным корреспондентом для одной из наших влиятельных английских газет. Если я попрошу, ответственный немецкий офицер даст нам пропуск. Он недалеко отсюда. Что вы на это скажете?
Она мобилизовала всю свою решимость не без затруднения даже теперь и ухватилась за его слова.
— Я с признательностью принимаю ваше предложение, сэр.
Он сделал шаг к кухне и остановился.
— Может быть, лучше сделать это тайно, — сказал он. — Если я пройду через эту комнату, меня станут расспрашивать. Нет ли другой дороги из этого домика?
Мерси показала ему дверь, которая вела на двор. Он поклонился и оставил ее.
Мерси украдкой посмотрела на немецкого доктора. Игнациус Вецель опять стоял у постели, наклонившись над телом Грэс, по-видимому, погрузился в изучение раны, сделанной осколками гранаты. Инстинктивное отвращение Мерси к старику увеличилось в десять раз теперь, когда она осталась с ним одна. Она тревожно отошла к окну и стала смотреть на лунный свет.
Компрометировала ли она уже себя обманом? Пока еще нет. Она компрометировала себя только необходимостью вернуться в Англию — не более. Пока еще не было никакой необходимости явиться в Мэбльторнский дом вместо Грэс.
Еще было время обдумать свое намерение, еще было время написать о несчастье, как она предполагала, и послать эти письма с бумажником к леди Джэнет Рой. Что если она, окончательно решится на это, что будет с нею, когда она опять очутится в Англии? Тогда не останется другого выбора, как опять обратиться к своему другу смотрительнице. Для нее ничего более не останется, как вернуться в приют.
В приют! К смотрительнице! Какие прошлые воспоминания, соединенные с этими двумя именами, явились теперь непрошеные и заняли главное место в ее мыслях? О ком думала она теперь, в этом чужом месте и в этом кризисе своей жизни? О человеке, слова которого нашли путь к ее сердцу, влияние которого укрепило и утешило ее в капелле приюта. Одно из прекраснейших мест проповеди было посвящено Джулианом Грэем предостережению прихожанок, к которым он обращался, против унизительного влияния лжи и обмана. Выражения, в которых он обращался к жалким женщинам, окружавшим его, выражения сочувствия и поощрения, в каких никто не говорил с ними прежде, вспомнились Мерси Мерик, как будто она слышала их только час тому назад. Она смертельно побледнела, когда они теперь опять представились ей.
О! Шепнула она себе, думая о том, на что она решилась, что я сделала? Что я сделала?
Она отошла от окна с неясным намерением сейчас же пойти за Голмкрофтом и вернуть его. Когда она повернулась к постели, то очутилась лицом к лицу с Игнациусом Вецелем. Он подходил к ней с белым носовым платком, тем носовым платком, который она дала Грэс — и который теперь он держал в руках.
— Я нашел это в ее кармане, — сказал он, — тут написано ее имя. Она, должно быть, ваша соотечественница.
Доктор с некоторым затруднением прочитал метку на платке.
— Ее имя — Мерси Мерик.
Его губы сказали это — не ее! Он дал ей это имя.
— Мерси Мерик, английское имя, — продолжал Игнациус Вецель, пристально глядя на нее. — Не так ли?
Влияние на ее мысли прошлых воспоминаний о Джулиане Грэе начали ослабевать. Один настоящий настоятельный вопрос теперь занял главное место в ее мыслях. Поправит ли она ошибку немца? Настало время — говорить и объявить свою личность или молчать и совершить обман.
Орас Голмкрофт опять вошел в комнату в ту минуту, когда пристальные глаза доктора Вецеля все еще были устремлены на нее в ожидании ее ответа.
— Я не преувеличил моего влияния, — сказал Голмкрофт, указывая на маленькую бумажку, которую он держал в руке. — Вот пропуск. Есть у вас перо и чернила? Я должен заполнить бланки.
Мерси указала на письменные принадлежности на столе. Орас сел и обмакнул перо в чернила.
— Пожалуйста, не думайте, чтобы я хотел вмешаться в ваши дела, — сказал он. — Я вынужден задать вам два простых вопроса. Как ваше имя?
Внезапный трепет овладел ею. Она прислонилась к спинке постели. Вся ее будущая жизнь зависела от этого ответа. Она была неспособна произнести слово.
Игнациус Вецель опять оказал ей услугу. Его ворчливый голос нарушил молчание именно в надлежащее время. Он упорно держал носовой платок перед глазами Мерси. Он упрямо повторил:
— Мерси Мерик английское имя, не так ли?
Орас Голмкрофт поднял глаза от стола.
— Мерси Мерик? — спросил он. — Кто это Мерси Мерик?
Доктор Вецель указал на труп, лежавший на постели.
— Я нашел это имя на носовом платке, — сказал он. — Эта дама не проявила даже любопытства взглянуть на имя своей соотечественницы.
Он сделал этот насмешливый намек на Мерси тоном полным подозрительности и одарил взглядом, который выражал явное презрение. Ее запальчивый характер тотчас заставил рассердиться на невежливость, предметом которой она была. Минутное раздражение — так часто самые безобидные причины толкают на самые серьезные человеческие поступки — заставило ее выбрать путь, по которому она должна идти. Мерси презрительно повернулась спиной к грубому старику и оставила его в той обманчивой уверенности в том, что он узнал имя покойницы.
Орас вернулся к своему занятию заполнять бланки.
— Извините меня, что я настаиваю на вопросе, — сказал он. — Вы знаете, какова немецкая аккуратность. Как ваше имя?
Она отвечала ему беззаботно, доверчиво, почти не сознавая, что она делает.
— Грэс Розбери, — назвалась она.
Только что слова эти сорвались с ее губ, как она отдала бы все на свете, чтобы вернуть их.
— Мисс? — спросил Орас, улыбаясь.
Она могла ответить ему только наклонением головы.
Он написал: «Мисс Грэс Розбери», подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: "Возвращающаяся к своим друзьям в Англию? ".
К ее друзьям в Англию! Сердце Мерси замерло, она молча опять ответила наклоном головы. Он написал эти слова после имени и опрокинул песочницу на еще не просохшие чернила.
— Этого довольно, — сказал он, вставая и подавая пропуск Мерси, — я проведу вас сам через боевые порядки и устрою, чтобы вас отправили по железной дороге. Где ваши вещи?
Мерси указала на дверь дома.
— В сарае, на дворе, — ответила она. — У меня вещей немного, я могу все сделать сама, если часовой пропустит меня через кухню.
Орас указал на бумагу, которую держал в руке.
— Вы можете идти теперь куда хотите, — сказал он. — Где мне вас подождать, здесь или на дворе?
Мерси недоверчиво взглянула на Игнациуса Вецеля. Он продолжал свой нескончаемый осмотр трупа на постели. Если она оставит его одного с Голмкрофтом, нельзя узнать, что этот ненавистный старик скажет о ней. Она ответила:
— Подождите меня на улице. Пожалуйста.
Часовой отдал честь и отступил при виде пропуска. Все французские пленные были уже перевезены. В кухне оставалось только человек шесть немцев, почти все они спали. Мерси взяла одежду мисс Розбери из угла, в котором она была повешена сушиться, и пошла к сараю, грубой деревянной постройке, пристроенной к стене домика. У передней двери она встретила второго часового и во второй раз показала свой пропуск. Она спросила этого солдата, понимает ли он по-французски. Тот ответил, что немного понимает. Мерси дала ему денег и сказала:
— Я буду укладывать мои вещи в сарае. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне никто на помешал.
Часовой поклонился в знак того, что он понял. Мерси исчезла в темном сарае.
Оставшись один с доктором Вецелем, Орас приметил, что странный старик все еще стоит, внимательно склонившись над англичанкой, убитой осколком гранаты.
— Разве есть что-нибудь замечательное, — спросил он, — в смерти этой несчастной женщины?
— Ничего такого, о чем стоило бы писать в газетах, — возразил доктор, продолжая свои исследования внимательнее прежнего.
— Интересно для доктора? — сказал Орас.
— Да. Интересно для доктора, — последовал грубый ответ. Орас добродушно принял намек, заключавшийся в этих словах. Он вышел из комнаты в дверь, ведущую на двор, и ждал очаровательную англичанку, как ему было велено, на улице.
Оставшись один, Игнациус Вецель, осторожно осмотревшись вокруг, расстегнул верхнюю часть платья Грэс и приложил свою левую руку к ее сердцу. Вынув из кармана жилета другой рукой небольшой стальной инструмент, он старательно приложил его к ране — приподнял часть разбитой и прижатой кости черепа и ждал результата.
— Ага! — закричал он, обращаясь с дикой веселостью к бесчувственному существу, лежавшему перед ним, — француз говорит, что ты умерла, милочка, он говорит? Француз осел!
Он приподнял голову и позвал с кухни:
— Макс!
Сонный молодой немец в переднике от подбородка до ног отдернул занавесь и застыл ожидая приказаний.
— Принеси мне мой черный мешок, — сказал Игнациус Вецель.
Отдав это приказание, он весело потер руки и отряхнулся как собака.
— Теперь я совершенно счастлив, — закаркал странный старик, косясь на постель своими свирепыми глазами.
— Моя милая умершая англичанка, я отдал бы все деньги, какие у меня есть, только бы не пропустить этой встречи с тобою. А! Проклятый французский шарлатан, ты называешь это смертью, называешь? А я называю это приостановленным движением дыхания от сдавливания мозга!
Макс подошел с черным мешком.
Игнациус Вецель выбрал два страшных инструмента, блестящие и новые, и прижал их к своей груди.
— Сынишки мои, — сказал он нежно, точно будто это были его дети, — мои милые сынишки, принимайтесь за работу!
Он повернулся к своему помощнику.
— Помнишь сражение при Сольферино [2], Макс, и австрийского солдата, которому я сделал операцию на голове?
Сонные глаза помощника раскрылись широко, он, очевидно, заинтересовался.
— Помню, — сказал он, — я подержу свечу.
Доктор подошел к кровати.
— Я недоволен результатом операции при Сольферино, — сказал он, — с тех самых пор мне хотелось попробовать опять. Правда, я спас жизнь этого человека, но мне не удалось возвратить ему рассудок. Должно быть, операция была сделана не так, или в человеке оказалось что-нибудь неладное. Что бы то ни было, а он будет жить и умрет сумасшедшим. Посмотри, Макс, на эту милую молодую девицу, лежащую на постели. Она доставляет мне именно то, чего мне было нужно, теперь повторяется опять случай при Сольферино. Ты опять будешь держать свечу, мой добрый мальчик, стой здесь и смотри во все глаза. Я попытаюсь, не могу ли на этот раз спасти и жизнь и рассудок.
Он снял манжетки со своих рукавов и начал операцию. Когда его страшный инструмент дотронулся до головы Грэс, раздался голос часового у ближайшего форпоста, произносивший то слово по-немецки, которое позволяло Мерси сделать первый шаг на пути в Англию.
— Пропустите англичанку!
Операция продолжалась. Голос часового на следующем посту был слышен еще слабее, но произнес в свою очередь:
— Пропустите англичанку!
Операция закончилась. Игнациус Вецель поднял свою руку в знак молчания и приложился ухом к устам больной.
Первое слабое дыхание возвращающейся жизни затрепетало на губах Грэс Розбери и коснулось морщинистой щеки старика.
— Ага! — закричал он. — Добрая девушка! Ты дышишь — ты живешь!
Когда он это сказал, голос часового на последнем посту немецкой линии (чуть слышный вдали) произнес в последний раз:
— Пропустите англичанку!
ВТОРАЯ СЦЕНА — Мэбльторнский дом
ВСТУПЛЕНИЕ
Место действия — Англия Бремя действия — зима. Год тысяча восемьсот семидесятый.
Действующие лица: ДЖУЛИАН ГРЭЙ, ОРАС ГОЛМКРОФТ, ЛЕДИ ДЖЭНЕТ РОЙ, ГРЭС РОЗБЕРИ и МЕРСИ МЕРИК.
Действующие лица: ДЖУЛИАН ГРЭЙ, ОРАС ГОЛМКРОФТ, ЛЕДИ ДЖЭНЕТ РОЙ, ГРЭС РОЗБЕРИ и МЕРСИ МЕРИК.
Глава VI
КОМПАНЬОНКА ЛЕДИ ДЖЭНЕТ
Великолепный зимний день. Небо ясное, сильный мороз. Водоемы покрыты льдом, много катающихся на коньках.
Столовая в старинном отеле, называемом Мэбльторнский дом и находящемся в лондонском предместье Кенсингтон, известна среди художников и других представителей искусства своей деревянной резьбой итальянской работы, покрывающей стены с трех сторон. На четвертой стороне, как дань современной моде, вносит в общую картину разнообразие и красоту прекрасная оранжерея, служащая входом в комнату через зимний сад, полный редких растений и цветов. С правой стороны, если вы стоите перед оранжереей, однообразие деревянной стены смягчается дверью оригинального фасона из старинной деревянной мозаики, ведущей в библиотеку, а оттуда, через большую переднюю, в другие приемные комнаты. Точно такая же дверь с левой стороны ведет в бильярдную, в курительную комнату возле бильярдной и в маленькую переднюю возле черного входа. С левой стороны также находятся большой камин с мраморной доской в вычурном стиле, господствовавшем восемьдесят лет тому назад. Для глаз ученого человека столовая, с ее современной мебелью и оранжереей, с ее старинными стенами и дверьми, с ее высоким камином (не очень старым, но и не очень новым) представляет поразительную смесь работы декораторов совершенно различных школ. Для глаз несведущего единственный результат осмотра дома производит впечатление полнейшей роскоши и комфорта, соединенных в самой изысканной комбинации и развитых в высшей степени.
На часах в описываемый день только что пробило два. Стол был накрыт для завтрака.
За столом сидели трое. Во-первых, леди Джэнет Рой. Во-вторых, молодая девушка, ее чтица и компаньонка. В — третьих, гость, уже появлявшийся на этих страницах под именем Ораса Голмкрофта, находившегося при немецкой армии в должности корреспондента английской газеты.
Леди Джэнет Рой не требует большой рекомендации. Всем, имеющим хоть малейшее притязание на знание лондонского общества, известна леди Джэнет Рой.
Кто не слышал о ее старинных кружевах и ее бесценных рубинах? Кто не любовался ее величественной фигурой, ее великолепно причесанными роскошными волосами, ее чудными черными глазами, которые еще сохраняют блеск молодости, хотя впервые увидели свет семьдесят лет тому назад? Кто не чувствовал очарования ее откровенного, непринужденного разговора, ее неистощимой энергии, ее добродушной, любезной общительности? Где тот современный затворник, который если не знаком коротко, то, по крайней мере, понаслышке, с оригинальной новизной и чувством юмора ее суждений, с ее великодушной поддержкой всяких начинающих талантов, всяких званий, и высоких и низких, с ее благотворительностью, не делающей различия между своими и чужими, с ее большим снисхождением к окружающим, которого не может смутить никакая неблагодарность, не может обмануть никакое раболепство? Все знают о славной старушке, о бездетной вдове давно забытого лорда. Все знают леди Джэнет Рой.
Но кто знает красивую молодую женщину, сидящую по правую ее руку, которая почти не дотрагивается до завтрака? Никто не знает ее коротко.
Она очень мило одета в серое поплиновое платье, обшитое серым бархатом, с темно-красным бантом у шеи. Она почти так же высока и стройна, как леди Джэнет, грациозна, с тонким станом, который не всегда можно увидеть у женщин выше среднего роста. Чувствовалось какое-то врожденное величие в поворотах головы и в выражении огромных грустных серых глаз. Люди, которые верят в то, что внешность может говорить о происхождении, были готовы угадать в ней также знатную даму. Ах! Она всего-навсего компаньонка и чтица леди Джэнет. Голова ее, увенчанная прелестными светло-каштановыми волосами, всякий раз наклоняется с вниманием и уважением, когда леди Джэнет начинала говорить. Ее красивые и нежные руки легко и быстро помогали исполнять малейшие желания леди Джэнет. Старушка просто и доброжелательно разговаривает с нею, как с приемной дочерью. Но прелестная компаньонка всегда сдержанно выражает свою признательность леди Джэнет. Улыбка прелестной компаньонки всегда грустна, даже когда она отвечает на искренний смех леди Джэнет. Не кроется ли что-нибудь неприятное под этой сдержанностью? Не страдает ли она душой? Не страдает ли она телом? Что происходит с ней?
Ее терзает тайное угрызение. Это деликатное и прелестное создание испытывает страдания от постоянных упреков совести.
Для хозяйки этого дома, для всех, кто живет или бывает в нем, она известна как Грэс Розбери, сирота и родственница по мужу леди Джэнет Рой. Для себя одной известна она как отверженница лондонских улиц, как обитательница лондонского приюта, пропащая женщина, воровски вернувшаяся после напрасных попыток проложить себе путь к домашнему крову и к честному имени. Вот она сидит под тяжелым прессом своей страшной тайны, скрывающаяся под чужой личностью и занявшая чужое место. Мерси Мерик стоило только осмелиться, чтобы стать Грэс Розбери, если бы она захотела. Она осмелилась, и уже почти четыре месяца она всем известна как Грэс Розбери.
В эту минуту, когда леди Джэнет разговаривает с Орасом Голмкрофтом, что-то в беседе между ними заставило ее подумать о том дне, когда она сделала первый гибельный шаг, который довел ее до обмана.
Как изумительно легко было выдать себя за другую! При первом взгляде леди Джэнет поддалась очарованию этого благородного и интересного лица. Никакой не было надобности представлять украденное письмо, никакой не было надобности повторять приготовленный рассказ. Старушка отложила письмо, не распечатав его, и остановила рассказ на первых же словах:
Столовая в старинном отеле, называемом Мэбльторнский дом и находящемся в лондонском предместье Кенсингтон, известна среди художников и других представителей искусства своей деревянной резьбой итальянской работы, покрывающей стены с трех сторон. На четвертой стороне, как дань современной моде, вносит в общую картину разнообразие и красоту прекрасная оранжерея, служащая входом в комнату через зимний сад, полный редких растений и цветов. С правой стороны, если вы стоите перед оранжереей, однообразие деревянной стены смягчается дверью оригинального фасона из старинной деревянной мозаики, ведущей в библиотеку, а оттуда, через большую переднюю, в другие приемные комнаты. Точно такая же дверь с левой стороны ведет в бильярдную, в курительную комнату возле бильярдной и в маленькую переднюю возле черного входа. С левой стороны также находятся большой камин с мраморной доской в вычурном стиле, господствовавшем восемьдесят лет тому назад. Для глаз ученого человека столовая, с ее современной мебелью и оранжереей, с ее старинными стенами и дверьми, с ее высоким камином (не очень старым, но и не очень новым) представляет поразительную смесь работы декораторов совершенно различных школ. Для глаз несведущего единственный результат осмотра дома производит впечатление полнейшей роскоши и комфорта, соединенных в самой изысканной комбинации и развитых в высшей степени.
На часах в описываемый день только что пробило два. Стол был накрыт для завтрака.
За столом сидели трое. Во-первых, леди Джэнет Рой. Во-вторых, молодая девушка, ее чтица и компаньонка. В — третьих, гость, уже появлявшийся на этих страницах под именем Ораса Голмкрофта, находившегося при немецкой армии в должности корреспондента английской газеты.
Леди Джэнет Рой не требует большой рекомендации. Всем, имеющим хоть малейшее притязание на знание лондонского общества, известна леди Джэнет Рой.
Кто не слышал о ее старинных кружевах и ее бесценных рубинах? Кто не любовался ее величественной фигурой, ее великолепно причесанными роскошными волосами, ее чудными черными глазами, которые еще сохраняют блеск молодости, хотя впервые увидели свет семьдесят лет тому назад? Кто не чувствовал очарования ее откровенного, непринужденного разговора, ее неистощимой энергии, ее добродушной, любезной общительности? Где тот современный затворник, который если не знаком коротко, то, по крайней мере, понаслышке, с оригинальной новизной и чувством юмора ее суждений, с ее великодушной поддержкой всяких начинающих талантов, всяких званий, и высоких и низких, с ее благотворительностью, не делающей различия между своими и чужими, с ее большим снисхождением к окружающим, которого не может смутить никакая неблагодарность, не может обмануть никакое раболепство? Все знают о славной старушке, о бездетной вдове давно забытого лорда. Все знают леди Джэнет Рой.
Но кто знает красивую молодую женщину, сидящую по правую ее руку, которая почти не дотрагивается до завтрака? Никто не знает ее коротко.
Она очень мило одета в серое поплиновое платье, обшитое серым бархатом, с темно-красным бантом у шеи. Она почти так же высока и стройна, как леди Джэнет, грациозна, с тонким станом, который не всегда можно увидеть у женщин выше среднего роста. Чувствовалось какое-то врожденное величие в поворотах головы и в выражении огромных грустных серых глаз. Люди, которые верят в то, что внешность может говорить о происхождении, были готовы угадать в ней также знатную даму. Ах! Она всего-навсего компаньонка и чтица леди Джэнет. Голова ее, увенчанная прелестными светло-каштановыми волосами, всякий раз наклоняется с вниманием и уважением, когда леди Джэнет начинала говорить. Ее красивые и нежные руки легко и быстро помогали исполнять малейшие желания леди Джэнет. Старушка просто и доброжелательно разговаривает с нею, как с приемной дочерью. Но прелестная компаньонка всегда сдержанно выражает свою признательность леди Джэнет. Улыбка прелестной компаньонки всегда грустна, даже когда она отвечает на искренний смех леди Джэнет. Не кроется ли что-нибудь неприятное под этой сдержанностью? Не страдает ли она душой? Не страдает ли она телом? Что происходит с ней?
Ее терзает тайное угрызение. Это деликатное и прелестное создание испытывает страдания от постоянных упреков совести.
Для хозяйки этого дома, для всех, кто живет или бывает в нем, она известна как Грэс Розбери, сирота и родственница по мужу леди Джэнет Рой. Для себя одной известна она как отверженница лондонских улиц, как обитательница лондонского приюта, пропащая женщина, воровски вернувшаяся после напрасных попыток проложить себе путь к домашнему крову и к честному имени. Вот она сидит под тяжелым прессом своей страшной тайны, скрывающаяся под чужой личностью и занявшая чужое место. Мерси Мерик стоило только осмелиться, чтобы стать Грэс Розбери, если бы она захотела. Она осмелилась, и уже почти четыре месяца она всем известна как Грэс Розбери.
В эту минуту, когда леди Джэнет разговаривает с Орасом Голмкрофтом, что-то в беседе между ними заставило ее подумать о том дне, когда она сделала первый гибельный шаг, который довел ее до обмана.
Как изумительно легко было выдать себя за другую! При первом взгляде леди Джэнет поддалась очарованию этого благородного и интересного лица. Никакой не было надобности представлять украденное письмо, никакой не было надобности повторять приготовленный рассказ. Старушка отложила письмо, не распечатав его, и остановила рассказ на первых же словах: