Страница:
— Ваше лицо рекомендует вас, душа моя, ваш отец ничего не может сказать за вас такого, чего бы вы не сказали уже сами.
Эти приветливые слова с самого начала утвердили ее фальшивую личность. Благодаря своей опытности, благодаря дневнику о событиях в Риме, на вопросы об ее жизни в Канаде, о болезни полковника Розбери у нее были готовы ответы, которые (даже если бы подозрение существовало) обезоружили бы леди Джэнет тотчас. Между тем пока настоящая Грэс медленно и мучительно возвращалась к жизни на постели в немецком госпитале, ложная Грэс была представлена друзьям леди Джэнет как родственница по мужу хозяйки Мэбльторнского дома. С того времени ничего не случилось такого, что возбудило бы в ней малейшее подозрение в том, что Грэс Розбери не умерла и не похоронена. Она знала, как знали теперь все, что она могла бы прожить всю жизнь совершенно спокойно (если совесть позволит ей) в уважении, в отличии, в любви, в том положении, которое она заняла незаконно.
Грэс вдруг встала из-за стола. Главное ее усилие в жизни было стараться освободиться от воспоминаний, постоянно преследовавших ее. Ее воспоминание было самым худшим врагом, единственной возможностью избавиться от этого была перемена занятий и перемена места.
— Могу я пойти в оранжерею, леди Джэнет? — спросила она.
— Конечно, душа моя.
Она наклонила голову к своей покровительнице, посмотрела минуту с участием и нежностью на Ораса Голмкрофта и, медленно пройдя через комнату, вошла в зимний сад. Глаза Ораса следили за нею, пока она была на виду, с непонятным, противоречивым выражением восторга и неодобрения. Когда она скрылась из вида, восторг во взгляде исчез, а неодобрение осталось. Лицо молодого человека нахмурилось, он сидел молча, с вилкою в руке, рассеянно доедая остатки кушанья на своей тарелке.
— Возьмите французского пирога, Орас, — сказала леди Джэнет.
— Нет, благодарю.
— Тогда еще цыпленка?
— Не хочу больше цыпленка.
— Неужели ничего на столе вас не заинтересует?
— Я выпью еще вина, если вы позволите.
Он налил в рюмку (в пятый или шестой раз) бордоского и с угрюмым видом опорожнил ее разом. Блестящие глаза леди Джэнет наблюдали за ним с пристальным вниманием, находчивая на язык леди Джэнет высказала по обыкновению непринужденно все, что происходило в ее душе в то время.
— Кенсингтонский воздух, кажется, не годится для вас, мой юный друг, — сказала она. — Чем дольше вы у меня гостите, тем чаще наполняете вашу рюмку и опорожняете вашу сигарницу. Это дурные приметы в молодом человеке. Вы приехали сюда, страдая от раны. На вашем месте я не подвергала бы себя опасности быть застреленным только для того, чтобы описать сражение в газете. Я полагаю, вкусы бывают разные. Не больны ли вы? Не мучает ли вас рана?
— Нисколько.
— Вы не в духе?
Орас Голмкрофт выронил вилку, облокотился о стол и ответил:
— Страшно.
Даже большая терпимость леди Джэнет имела свои границы. Она прощала обиды всякого рода, кроме нарушения хороших манер. Она схватила ближайшее оружие наказания, находившиееся у нее под рукой, столовую ложку, и довольно чувствительно постучала ею по руке молодого человека.
— Вы сидите за моим столом, а не в клубе, — сказала старушка. — Поднимите вашу голову, не смотрите на вашу вилку, посмотрите на меня. Я никому не позволяю быть не в духе в моем доме. Я считаю, что это плохо отражается на мне. Если наша спокойная жизнь не нравится вам, скажите прямо и поищите себе что-нибудь другое. Я полагаю, вы можете найти себе занятие, если захотите поискать его. Перестаньте улыбаться. Я не желаю видеть ваши зубы — я желаю получить ответ.
Орас согласился с мнением старой леди о том, что занятие можно найти. Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.
— Не говорите о газетах и о войне! — вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. — Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией.
Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила серьезно.
— Что вы хотите сказать? — спросил он. — Разве газеты виноваты в этой войне?
— Полностью, — ответила леди Джэнет. — Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто-нибудь делает что-нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое-нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же — желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным-давно окончилась бы из-за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений — не будет и войны.
— Ваши взгляды имеют достоинство новизны, — сказал Орас.
— Вы, может быть, желаете видеть их в газетах?
Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием.
— Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия, — сказала она. — Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня!
Орас переменил тему разговора.
— Вы меня браните за то, что я не в духе, — сказал он, — и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет.
Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось.
— Дело в том, — продолжал он, — что я недоволен Грэс Розбери.
— Что сделала Грэс?
— Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы.
Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) — он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта. А между тем, по-видимому, предстояла продолжительная помолвка без всякой основательной причины, кроме непонятной настойчивости невесты не давать объяснения этой задержке.
— Не можете ли вы объяснить поведение Грэс? — спросила леди Джэнет.
Ее обращение переменилось, когда она задавала этот вопрос. Она глядела и говорила как женщина, находящаяся в недоумении и раздосадованная.
— Мне не хочется признаться, — сказал Орас, — но мне кажется, что у нее есть какая-то причина откладывать нашу свадьбу, которую она не хочет сказать ни вам, ни мне.
Леди Джэнет вздрогнула.
— Что заставляет вас думать так? — спросила она.
— Я раза два заставал ее в слезах. Время от времени, иногда, когда она разговаривает совершенно весело, она вдруг изменяется в лице, становится молчалива и уныла. Вот сейчас, когда она встала из-за стола (разве вы не обратили внимание?), она посмотрела на меня очень странно — точно ей жаль меня. Что значит все это?
Ответ Ораса, вместо того чтобы увеличить беспокойство леди Джэнет, как будто облегчил его. Он не приметил ничего такого, что бы не приметила она сама.
— Глупый мальчик! — сказала она. — Причина довольно ясна. Грэс была нездорова уже некоторое время. Доктора предписали ей перемену климата. Я увезу ее отсюда.
— Было бы гораздо ближе к цели, — сказал Орас, — если бы я увез ее. Она, может быть, согласится, если вы употребите ваше влияние. Могу ли я попросить вас уговорить ее? Моя мать и сестры писали ей, но это не произвело никакого действия. Сделайте мне величайшее одолжение, поговорите с ней сегодня.
Он замолчал и, взяв руку леди Джэнет, с умоляющим видом пожал ее.
— Вы всегда были так добры ко мне! — сказал он нежно и опять пожал ее руку.
Старушка посмотрела на него. Невозможно было оспаривать, что в лице Ораса Голмкрофта была такая привлекательность, что на него стоило смотреть. Многие женщины могли бы позавидовать его чистому цвету лица, его блестящим голубым глазам и теплому, янтарному оттенку светлых саксонских волос. Мужчины, особенно те, которые обладали искусством наблюдать физиономии, могли бы приметить в очерке лба и в линиях верхней губы признаки, показывающие недостаток обширности в нравственной натуре — душу, легко доступную сильным предубеждениям и упорно поддерживающую эти предубеждения наперекор самой очевидности. Для наблюдательности женщин эти отдаленные недостатки лежали слишком низко под поверхностью для того, чтобы быть очевидными. Он очаровывал женщин в основном своей привлекательной внешностью и любезным, деликатным обращением. Для леди Джэнет он был мил не только по своим собственным достоинствам, но и по старым воспоминаниям, которые соединялись с ним. Отец его был одним из ее многочисленных поклонников в ее молодости. Обстоятельства разлучили их. Брак ее с другим был бездетным. В прошлое время, когда мальчик приходил к ней из школы, она тайно лелеяла фантазию (слишком нелепую, чтобы ее можно было сообщить кому бы то ни было), что ему следовало быть ее сыном, и он мог бы быть ее сыном, если бы она вышла за его отца.
Она очаровательно улыбнулась. Как ни была стара, она уступила, как уступила бы его мать, когда молодой человек взял ее за руку и умолял заинтересоваться его браком.
— Неужели я должна говорить с Грэс? — спросила она по-дружески, с простотой, вовсе не показывающей хозяйку Мэбльторнского дома.
Орас увидел, что он достиг цели. Он вскочил, глаза его нетерпеливо обратились к оранжерее, его красивое лицо сияло надеждой. Леди Джэнет (с мыслями, наполненными его отцом) бросила на него украдкой последние взгляд, вздохнула, подумав об исчезнувших днях, и опомнилась.
— Ступайте в курительную комнату, — сказала она, подтолкнув его к двери. — Прочь отсюда! Предавайтесь любимому пороку девятнадцатого столетия.
Орас пытался выразить свою признательность.
— Ступайте и курите! — вот все, что она сказала, тонкая его вон. — Ступайте и курите!
Оставшись одна, леди Джэнет прошлась по комнате соображая.
Неудовольствие Ораса не было необоснованным. Действительно, не было предлога для задержки, на которую он жаловался. Точно ли молодая девушка имела особенную причину медлить, или она тревожилась оттого, что сама еще не разобралась в своих чувствах, во всяком случае необходимо было, наконец, разрешить рано или поздно вопрос о свадьбе. Затруднение состояло в том, как начать этот разговор, не обидев Грэс.
«Я не понимаю молодых женщин настоящего поколения, — думала леди Джэнет, — в мое время, когда мы любили мужчину, мы готовы были обвенчаться с ним хоть сию минуту. А это век прогресса! Им следовало бы еще скорее быть готовыми».
Дойдя с помощью своих собственных выводов до этого заключения, она решилась попробовать, что может сделать ее влияние, и положиться на вдохновение минуты.
— Грэс! — позвала она, подходя к двери оранжереи.
Высокая, стройная фигура в сером платье приблизилась, отделяясь от зелени деревьев зимнего сада.
— Ваше сиятельство звали меня?
— Да, я хочу говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте возле меня.
С этими словами леди Джэнет пошла к дивану и усадила свою компаньонку возле себя.
Глава VII
Эти приветливые слова с самого начала утвердили ее фальшивую личность. Благодаря своей опытности, благодаря дневнику о событиях в Риме, на вопросы об ее жизни в Канаде, о болезни полковника Розбери у нее были готовы ответы, которые (даже если бы подозрение существовало) обезоружили бы леди Джэнет тотчас. Между тем пока настоящая Грэс медленно и мучительно возвращалась к жизни на постели в немецком госпитале, ложная Грэс была представлена друзьям леди Джэнет как родственница по мужу хозяйки Мэбльторнского дома. С того времени ничего не случилось такого, что возбудило бы в ней малейшее подозрение в том, что Грэс Розбери не умерла и не похоронена. Она знала, как знали теперь все, что она могла бы прожить всю жизнь совершенно спокойно (если совесть позволит ей) в уважении, в отличии, в любви, в том положении, которое она заняла незаконно.
Грэс вдруг встала из-за стола. Главное ее усилие в жизни было стараться освободиться от воспоминаний, постоянно преследовавших ее. Ее воспоминание было самым худшим врагом, единственной возможностью избавиться от этого была перемена занятий и перемена места.
— Могу я пойти в оранжерею, леди Джэнет? — спросила она.
— Конечно, душа моя.
Она наклонила голову к своей покровительнице, посмотрела минуту с участием и нежностью на Ораса Голмкрофта и, медленно пройдя через комнату, вошла в зимний сад. Глаза Ораса следили за нею, пока она была на виду, с непонятным, противоречивым выражением восторга и неодобрения. Когда она скрылась из вида, восторг во взгляде исчез, а неодобрение осталось. Лицо молодого человека нахмурилось, он сидел молча, с вилкою в руке, рассеянно доедая остатки кушанья на своей тарелке.
— Возьмите французского пирога, Орас, — сказала леди Джэнет.
— Нет, благодарю.
— Тогда еще цыпленка?
— Не хочу больше цыпленка.
— Неужели ничего на столе вас не заинтересует?
— Я выпью еще вина, если вы позволите.
Он налил в рюмку (в пятый или шестой раз) бордоского и с угрюмым видом опорожнил ее разом. Блестящие глаза леди Джэнет наблюдали за ним с пристальным вниманием, находчивая на язык леди Джэнет высказала по обыкновению непринужденно все, что происходило в ее душе в то время.
— Кенсингтонский воздух, кажется, не годится для вас, мой юный друг, — сказала она. — Чем дольше вы у меня гостите, тем чаще наполняете вашу рюмку и опорожняете вашу сигарницу. Это дурные приметы в молодом человеке. Вы приехали сюда, страдая от раны. На вашем месте я не подвергала бы себя опасности быть застреленным только для того, чтобы описать сражение в газете. Я полагаю, вкусы бывают разные. Не больны ли вы? Не мучает ли вас рана?
— Нисколько.
— Вы не в духе?
Орас Голмкрофт выронил вилку, облокотился о стол и ответил:
— Страшно.
Даже большая терпимость леди Джэнет имела свои границы. Она прощала обиды всякого рода, кроме нарушения хороших манер. Она схватила ближайшее оружие наказания, находившиееся у нее под рукой, столовую ложку, и довольно чувствительно постучала ею по руке молодого человека.
— Вы сидите за моим столом, а не в клубе, — сказала старушка. — Поднимите вашу голову, не смотрите на вашу вилку, посмотрите на меня. Я никому не позволяю быть не в духе в моем доме. Я считаю, что это плохо отражается на мне. Если наша спокойная жизнь не нравится вам, скажите прямо и поищите себе что-нибудь другое. Я полагаю, вы можете найти себе занятие, если захотите поискать его. Перестаньте улыбаться. Я не желаю видеть ваши зубы — я желаю получить ответ.
Орас согласился с мнением старой леди о том, что занятие можно найти. Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.
— Не говорите о газетах и о войне! — вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. — Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией.
Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила серьезно.
— Что вы хотите сказать? — спросил он. — Разве газеты виноваты в этой войне?
— Полностью, — ответила леди Джэнет. — Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто-нибудь делает что-нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое-нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же — желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным-давно окончилась бы из-за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений — не будет и войны.
— Ваши взгляды имеют достоинство новизны, — сказал Орас.
— Вы, может быть, желаете видеть их в газетах?
Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием.
— Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия, — сказала она. — Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня!
Орас переменил тему разговора.
— Вы меня браните за то, что я не в духе, — сказал он, — и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет.
Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось.
— Дело в том, — продолжал он, — что я недоволен Грэс Розбери.
— Что сделала Грэс?
— Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы.
Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) — он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта. А между тем, по-видимому, предстояла продолжительная помолвка без всякой основательной причины, кроме непонятной настойчивости невесты не давать объяснения этой задержке.
— Не можете ли вы объяснить поведение Грэс? — спросила леди Джэнет.
Ее обращение переменилось, когда она задавала этот вопрос. Она глядела и говорила как женщина, находящаяся в недоумении и раздосадованная.
— Мне не хочется признаться, — сказал Орас, — но мне кажется, что у нее есть какая-то причина откладывать нашу свадьбу, которую она не хочет сказать ни вам, ни мне.
Леди Джэнет вздрогнула.
— Что заставляет вас думать так? — спросила она.
— Я раза два заставал ее в слезах. Время от времени, иногда, когда она разговаривает совершенно весело, она вдруг изменяется в лице, становится молчалива и уныла. Вот сейчас, когда она встала из-за стола (разве вы не обратили внимание?), она посмотрела на меня очень странно — точно ей жаль меня. Что значит все это?
Ответ Ораса, вместо того чтобы увеличить беспокойство леди Джэнет, как будто облегчил его. Он не приметил ничего такого, что бы не приметила она сама.
— Глупый мальчик! — сказала она. — Причина довольно ясна. Грэс была нездорова уже некоторое время. Доктора предписали ей перемену климата. Я увезу ее отсюда.
— Было бы гораздо ближе к цели, — сказал Орас, — если бы я увез ее. Она, может быть, согласится, если вы употребите ваше влияние. Могу ли я попросить вас уговорить ее? Моя мать и сестры писали ей, но это не произвело никакого действия. Сделайте мне величайшее одолжение, поговорите с ней сегодня.
Он замолчал и, взяв руку леди Джэнет, с умоляющим видом пожал ее.
— Вы всегда были так добры ко мне! — сказал он нежно и опять пожал ее руку.
Старушка посмотрела на него. Невозможно было оспаривать, что в лице Ораса Голмкрофта была такая привлекательность, что на него стоило смотреть. Многие женщины могли бы позавидовать его чистому цвету лица, его блестящим голубым глазам и теплому, янтарному оттенку светлых саксонских волос. Мужчины, особенно те, которые обладали искусством наблюдать физиономии, могли бы приметить в очерке лба и в линиях верхней губы признаки, показывающие недостаток обширности в нравственной натуре — душу, легко доступную сильным предубеждениям и упорно поддерживающую эти предубеждения наперекор самой очевидности. Для наблюдательности женщин эти отдаленные недостатки лежали слишком низко под поверхностью для того, чтобы быть очевидными. Он очаровывал женщин в основном своей привлекательной внешностью и любезным, деликатным обращением. Для леди Джэнет он был мил не только по своим собственным достоинствам, но и по старым воспоминаниям, которые соединялись с ним. Отец его был одним из ее многочисленных поклонников в ее молодости. Обстоятельства разлучили их. Брак ее с другим был бездетным. В прошлое время, когда мальчик приходил к ней из школы, она тайно лелеяла фантазию (слишком нелепую, чтобы ее можно было сообщить кому бы то ни было), что ему следовало быть ее сыном, и он мог бы быть ее сыном, если бы она вышла за его отца.
Она очаровательно улыбнулась. Как ни была стара, она уступила, как уступила бы его мать, когда молодой человек взял ее за руку и умолял заинтересоваться его браком.
— Неужели я должна говорить с Грэс? — спросила она по-дружески, с простотой, вовсе не показывающей хозяйку Мэбльторнского дома.
Орас увидел, что он достиг цели. Он вскочил, глаза его нетерпеливо обратились к оранжерее, его красивое лицо сияло надеждой. Леди Джэнет (с мыслями, наполненными его отцом) бросила на него украдкой последние взгляд, вздохнула, подумав об исчезнувших днях, и опомнилась.
— Ступайте в курительную комнату, — сказала она, подтолкнув его к двери. — Прочь отсюда! Предавайтесь любимому пороку девятнадцатого столетия.
Орас пытался выразить свою признательность.
— Ступайте и курите! — вот все, что она сказала, тонкая его вон. — Ступайте и курите!
Оставшись одна, леди Джэнет прошлась по комнате соображая.
Неудовольствие Ораса не было необоснованным. Действительно, не было предлога для задержки, на которую он жаловался. Точно ли молодая девушка имела особенную причину медлить, или она тревожилась оттого, что сама еще не разобралась в своих чувствах, во всяком случае необходимо было, наконец, разрешить рано или поздно вопрос о свадьбе. Затруднение состояло в том, как начать этот разговор, не обидев Грэс.
«Я не понимаю молодых женщин настоящего поколения, — думала леди Джэнет, — в мое время, когда мы любили мужчину, мы готовы были обвенчаться с ним хоть сию минуту. А это век прогресса! Им следовало бы еще скорее быть готовыми».
Дойдя с помощью своих собственных выводов до этого заключения, она решилась попробовать, что может сделать ее влияние, и положиться на вдохновение минуты.
— Грэс! — позвала она, подходя к двери оранжереи.
Высокая, стройная фигура в сером платье приблизилась, отделяясь от зелени деревьев зимнего сада.
— Ваше сиятельство звали меня?
— Да, я хочу говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте возле меня.
С этими словами леди Джэнет пошла к дивану и усадила свою компаньонку возле себя.
Глава VII
ЧЕЛОВЕК ПРИБЛИЖАЕТСЯ
— Вы очень бледны, дитя мое.
Мерси уныло вздохнула.
— Я нездорова, — ответила она. — Малейший шум пугает меня. Я устаю, даже если только пройду через комнату.
Леди Джэнет ласково потрепала ее по плечу.
— Мы должны попробовать, не поможет ли вам перемена климата. Куда нам поехать — за границу или к морю?
— Ваше сиятельство очень добры ко мне.
— С вами невозможно быть иначе.
Мерси вздрогнула. Очаровательный румянец залил ее бледное лицо.
— О! — воскликнула она с пылкостью, — повторите это опять!
— Повторить опять? — переспросила леди Джэнет с изумлением.
— Да! Не считайте меня самонадеянной, только считайте меня тщеславной. Мне хочется слышать как можно чаще, что вы привыкли любить меня. Действительно ли вам приятно иметь меня в доме? Действительно ли я всегда хорошо вела себя с тех пор, как я у вас живу?
(Единственное извинение в том, что она выдала себя за другую, если извинение быть могло, заключалось в утвердительном ответе на эти вопросы. Конечно, сказать о ложной Грэс, что настоящая Грэс не могла быть достойнее сделанного ей приема, если бы настоящая Грэс была принята в Мэбльторнском доме, значило что-нибудь.) Леди Джэнет отчасти тронула, отчасти насмешила необыкновенная серьезность вопроса, поставленного перед ней.
— Хорошо ли вы себя вели? — повторила она. — Душа моя, вы говорите как ребенок!
Она ласково положила руку на руку Мерси и продолжала более серьезным тоном:
— Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне. Я думаю, что вряд ли могла любить вас больше, если бы вы были моя родная дочь.
Мерси вдруг отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Леди Джэнет, все еще держа ее за руку, почувствовала, что она дрожит.
— Что с вами, — спросила она по-своему, резко и прямо.
— Я только очень признательна вашему сиятельству — вот и все.
Слова были сказаны слабым, прерывистым голосом. Лицо Грэс было повернуто в сторону, чтобы леди Джэнет не видела его.
«Чем мои слова вызвали это? — удивлялась мысленно старушка. — В нормальном ли расположении духа она сегодня? Если так, то теперь пора замолвить слово за Ораса».
Имея в виду эту прекрасную цель, леди Джэнет приблизилась к щекотливому предмету со всеми необходимыми предосторожностями.
— Мы так хорошо уживаемся, — продолжала она, — что ни одной из нас не будет легко примириться с переменой в нашей жизни. В мои лета для меня это будет тяжелее, чем для вас. Что я буду делать, Грэс, когда настанет день для разлуки с моей приемной дочерью?
Мерси вздрогнула и опять повернулась лицом к леди Джэнет. Следы слез были на ее глазах.
— Зачем мне оставлять вас? — спросила она с испугом.
— Наверно, вы это знаете! — воскликнула леди Джэнет.
— Право, не знаю. Скажите мне зачем.
— Просите Ораса сказать вам. — Последний намек был так прям, что его нельзя было не понять. Голова Мерси опустилась. Она начала опять дрожать. Леди Джэнет посмотрела на нее с крайним изумлением.
— Не случилось ли чего-нибудь неприятного между Орасом и вами? — спросила она.
— Нет.
— Знаете ли вы свое сердце, милое дитя? Конечно, вы не подали надежды Орасу, не любя его?
— О, нет!
— Между тем…
Первый раз Мерси осмелилась перебить свою благодетельницу.
— Любезная леди Джэнет, — кротко возразила она, — я не тороплюсь выходить замуж. Еще много времени впереди, рано говорить об этом. Вы, кажется, что-то хотели мне сказать, что же?
Нелегко было смутить леди Джэнет Рой. Но этот последний вопрос просто заставил ее замолчать. После всего, что произошло, ее молодая компаньонка не имела ни малейшего подозрения о том предмете, о котором им надлежало рассуждать.
"Как рассуждают о браке молодые женщины в настоящее время? " — думала старушка, совершенно не зная, что сказать.
Мерси ждала со своей стороны с величайшим терпением, которое только увеличивало затруднительность положения. Молчание скоро угрожало прервать разговор внезапно и преждевременно, когда дверь библиотеки отворилась и слуга, с маленьким серебряным подносом в руке, вошел в комнату.
Возрастающее раздражение леди Джэнет внезапно выбрало себе в жертву слугу.
— Что вам нужно? — спросила она резко. — Я не звонила.
— Письмо, миледи. Посланный ждет ответа.
Слуга подал поднос, на котором лежало письмо, и ушел. Леди Джэнет с удивлением узнала почерк на адресе.
— Извините меня, душа моя, — сказала она с своей обычной вежливостью, прежде чем распечатала конверт.
Мерси ответила, что подобает в этом случае, и отошла на другой конец комнаты, вовсе не думая, что это письмо приведет к кризису в ее жизни. Леди Джэнет надела очки.
— Странно, что он уже возвратился, — сказала она, — бросив пустой конверт на стол.
Написавший письмо был не кто иной, как тот человек, который читал проповедь в капелле приюта. В письме говорилось следующее:
"Любезная тетушка!
Я возвратился в Лондон раньше срока. Друг мой ректор сократил свой отдых и приступил в своим обязанностям в деревне. Я боюсь, что вы будете бранить меня, когда узнаете о причинах, ускоривших мое возвращение. Чем скорее признаюсь я вам, тем легче будет мне на сердце. Кроме того, у меня есть особая цель желать увидеть вас, как можно скорее. Могу я прийти вслед за моим письмом в Мэбльторнский дом? И могу ли я представить вам особу, совершенно постороннюю, в которой я принимаю участие? Пожалуйста, скажите да посланному, и вы обяжете вашего любящего племянника Джулиана Грея".
Леди Джэнет опять подозрительно посмотрела на ту фразу в письме, где упоминалось об «особе».
Джулиан Грэй был единственный ее племянник, оставшийся в живых, племянник любимой сестры, которой она лишилась. Он занимал бы не весьма высокое положение в уважении тетки, которая смотрела на его мнения о политике и религии с сильнейшим отвращением, если бы не его замечательное сходство с матерью. Это говорило в его пользу в глазах старушки, этому способствовала также гордость, внушаемая известностью, которую молодой пастор достиг как писатель и проповедник. По милости этих смягчающих обстоятельств и неистощимой веселости Джулиана тетка и племянник всегда были в хороших отношениях. Помимо того, что она называла его «отвратительными мнениями», леди Джэнет достаточно интересовалась Джулианом для того, чтобы почувствовать некоторое любопытство о «таинственной даме», о которой упоминалось в письме. Не решился ли он пристроиться? Не сделан ли уже его выбор? И если так, могут ли родные одобрить этот выбор? На веселом лице леди Джэнет появились признаки сомнения, когда она задала себе этот последний вопрос. Либеральные взгляды Джулиана очень могли довести его до опасных крайностей. Тетка зловеще качала головой, вставая с дивана и подходя к двери библиотеки.
— Грэс, — сказала она, — остановившись и обернувшись, — я должна написать записку моему племяннику. Я сейчас вернусь.
Мерси подошла к ней с противоположного конца комнаты с восклицанием удивления.
— К вашему племяннику? — спросила она. — Ваше сиятельство никогда не говорили мне, что у вас есть племянник.
Леди Джэнет засмеялась.
— Должно быть, у меня было несколько раз на языке, чтобы сказать вам, — ответила она. — Но у нас так много было о чем говорить, сказать по правде, мой племянник составляет не любимый предмет для разговора. Я не говорю, чтобы я его не любила, я только терпеть не могу его правил, душа моя. Впрочем, вы сами составите о нем мнение. Он будет у меня сегодня. Подождите, пока я вернусь, я еще кое-что скажу вам об Орасе.
Мерси отворила для нее дверь библиотеки, опять затворила и медленно начала ходить по комнате в раздумье.
О племяннике ли леди Джэнет думала она? Нет. Вкратце намекнув на своего родственника, леди Джэнет не назвала его по имени. Мерси все еще не знала, что проповедник в приюте и племянник ее благодетельницы был один и тот же человек. Она теперь думала о тех лестных словах, которые леди Джэнет сказала в начале их разговора. «Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне».
С той минуты воспоминания об этих словах для ее раненой души стали бальзамом. Сама Грэс Розбери не могла бы заслужить более сладостной похвалы. Через минуту ею овладел внезапный ужас при мысли о своем успешном обмане. Никогда чувство ее унижения не было так горько для нее, как в эту минуту. Если бы она могла сказать правду, если бы могла невинно наслаждаться своей спокойной жизнью в Мэбльторнском доме — какою признательной, счастливой женщиной могла она быть! Возможно ли (если она признается) сослаться в извинение за свое хорошее поведение? Нет! При более спокойном обдумывании она увидела, что на это надежды нет. Место, приобретенное ею, честно приобретенное, во мнении леди Джэнет, досталось ей посредством обмана. Ничто не может переменить, ничто не может изменить этого.
Она вынула носовой платок и отерла бесполезные слезы, навернувшиеся на глазах ее, и старалась обратить свои мысли на другое. Что сказала леди Джэнет, входя в библиотеку? Она сказала, что вернется поговорить об Орасе. Мерси угадала, о чем она хочет говорить. Она знала очень хорошо, чего Орас хочет от нее. Как она справится с этим непредвиденным обстоятельством? Ради Бога, что должна она делать? Может ли она допустить человека, который любит ее, человека, которого она любила, вступить очертя голову в брак с такою женщиной, какой она была? Нет! Она была обязана предупредить его. Как? Могла ли она разбить его сердце, могла ли она испортить его жизнь, сказав жестокие слова, которые могли разлучить их навсегда?
— Я не могу сказать ему! Я не хочу сказать ему! — закричала она горячо, — Бесславие убьет меня!
Ее обычная сдержанность изменила, когда эти слова сорвались с ее губ. Беззаботное пренебрежение своими лучшими чувствами — этот самый печальный из всех видов, которыми может выразиться женское горе, — наполнило ее сердце своей ядовитой горечью. Она опять села на диван со сверкающими глазами и со щеками, залитыми гневным румянцем.
«Я не хуже всякой другой женщины, — думала она, — а другая женщина вышла бы за него из-за денег».
Через минуту жалкая недостаточность ее извинения в том, что она обманывала его, сама обнаружила свою фальшивость. Она закрыла лицо руками и нашла прибежище там, где часто находила его прежде в беспомощной безропотности отчаяния.
"О, зачем я не умерла прежде, чем вошла в этот дом? О! Зачем я не могу умереть и положить всему конец сию минуту! "
Таким образом уже раз сто кончалась ее борьба с собою. Так она кончилась и теперь.
Дверь, ведущая в биллиардную, тихо отворилась. Орас Голмкрофт ждал результата заступничества за него леди Джэнет, он пока не мог ждать большего.
Орас осторожно заглянул, готовясь уйти неприметно, если они обе еще разговаривают. Отсутствие леди Джэнет показало, что разговор окончился. Не ждала ли его невеста, чтобы поговорить с ним, когда он вернется в комнату? Он сделал несколько шагов. Она не пошевелилась, она сидела, не обращая на него внимания, погруженная в свои мысли. К нему ли относились эти мысли? Он подошел несколько ближе и позвал ее:
— Грэс!
Она вскочила со слабым криком.
— Зачем вы испугали меня? — сказала она раздраженно, опять опускаясь на диван. — Всякий неожиданный испуг заставляет мое сердце забиться с такой силой, что я задыхаюсь.
Орас попросил прощения со смирением жениха. Нервы ее находились в таком напряжении, что ее нельзя было смягчить. Она молча отвернулась. Ничего не зная о внезапном приступе сильного нравственного страдания, которому она только что подверглась, Орас сел возле нее и тихо спросил, не видела ли она леди Джэнет. Она дала утвердительный ответ с безрассудным раздражением в тоне и в обращении, которое могло бы служить предостережением для человека старше и опытнее, о том, что надо дать ей время успокоиться, прежде чем опять заговорить с нею. Орас был молод и измучен неизвестностью, которую он терпел в другой комнате. Он небрагоразумно пристал к ней с новым вопросом.
— Говорила вам леди Джэнет что-нибудь…
Мерси сердито повернулась к нему, прежде чем он успел закончить фразу.
— Вы пытались заставить ее поторопить меня обвенчаться с вами, — вспылила она. — Я вижу это по вашему лицу!
Как ни ясно было предостережение на этот раз, Орас все же не сумел перетолковать его надлежащим образом.
— Не сердитесь! — сказал он добродушно, — разве просить леди Джэнет ходатайствовать обо мне такая непростительная вина? Я старался напрасно убедить вас. Моя мать и мои сестры ходатайствовали за меня, а вы оставались глухи…
Мерси уныло вздохнула.
— Я нездорова, — ответила она. — Малейший шум пугает меня. Я устаю, даже если только пройду через комнату.
Леди Джэнет ласково потрепала ее по плечу.
— Мы должны попробовать, не поможет ли вам перемена климата. Куда нам поехать — за границу или к морю?
— Ваше сиятельство очень добры ко мне.
— С вами невозможно быть иначе.
Мерси вздрогнула. Очаровательный румянец залил ее бледное лицо.
— О! — воскликнула она с пылкостью, — повторите это опять!
— Повторить опять? — переспросила леди Джэнет с изумлением.
— Да! Не считайте меня самонадеянной, только считайте меня тщеславной. Мне хочется слышать как можно чаще, что вы привыкли любить меня. Действительно ли вам приятно иметь меня в доме? Действительно ли я всегда хорошо вела себя с тех пор, как я у вас живу?
(Единственное извинение в том, что она выдала себя за другую, если извинение быть могло, заключалось в утвердительном ответе на эти вопросы. Конечно, сказать о ложной Грэс, что настоящая Грэс не могла быть достойнее сделанного ей приема, если бы настоящая Грэс была принята в Мэбльторнском доме, значило что-нибудь.) Леди Джэнет отчасти тронула, отчасти насмешила необыкновенная серьезность вопроса, поставленного перед ней.
— Хорошо ли вы себя вели? — повторила она. — Душа моя, вы говорите как ребенок!
Она ласково положила руку на руку Мерси и продолжала более серьезным тоном:
— Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне. Я думаю, что вряд ли могла любить вас больше, если бы вы были моя родная дочь.
Мерси вдруг отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Леди Джэнет, все еще держа ее за руку, почувствовала, что она дрожит.
— Что с вами, — спросила она по-своему, резко и прямо.
— Я только очень признательна вашему сиятельству — вот и все.
Слова были сказаны слабым, прерывистым голосом. Лицо Грэс было повернуто в сторону, чтобы леди Джэнет не видела его.
«Чем мои слова вызвали это? — удивлялась мысленно старушка. — В нормальном ли расположении духа она сегодня? Если так, то теперь пора замолвить слово за Ораса».
Имея в виду эту прекрасную цель, леди Джэнет приблизилась к щекотливому предмету со всеми необходимыми предосторожностями.
— Мы так хорошо уживаемся, — продолжала она, — что ни одной из нас не будет легко примириться с переменой в нашей жизни. В мои лета для меня это будет тяжелее, чем для вас. Что я буду делать, Грэс, когда настанет день для разлуки с моей приемной дочерью?
Мерси вздрогнула и опять повернулась лицом к леди Джэнет. Следы слез были на ее глазах.
— Зачем мне оставлять вас? — спросила она с испугом.
— Наверно, вы это знаете! — воскликнула леди Джэнет.
— Право, не знаю. Скажите мне зачем.
— Просите Ораса сказать вам. — Последний намек был так прям, что его нельзя было не понять. Голова Мерси опустилась. Она начала опять дрожать. Леди Джэнет посмотрела на нее с крайним изумлением.
— Не случилось ли чего-нибудь неприятного между Орасом и вами? — спросила она.
— Нет.
— Знаете ли вы свое сердце, милое дитя? Конечно, вы не подали надежды Орасу, не любя его?
— О, нет!
— Между тем…
Первый раз Мерси осмелилась перебить свою благодетельницу.
— Любезная леди Джэнет, — кротко возразила она, — я не тороплюсь выходить замуж. Еще много времени впереди, рано говорить об этом. Вы, кажется, что-то хотели мне сказать, что же?
Нелегко было смутить леди Джэнет Рой. Но этот последний вопрос просто заставил ее замолчать. После всего, что произошло, ее молодая компаньонка не имела ни малейшего подозрения о том предмете, о котором им надлежало рассуждать.
"Как рассуждают о браке молодые женщины в настоящее время? " — думала старушка, совершенно не зная, что сказать.
Мерси ждала со своей стороны с величайшим терпением, которое только увеличивало затруднительность положения. Молчание скоро угрожало прервать разговор внезапно и преждевременно, когда дверь библиотеки отворилась и слуга, с маленьким серебряным подносом в руке, вошел в комнату.
Возрастающее раздражение леди Джэнет внезапно выбрало себе в жертву слугу.
— Что вам нужно? — спросила она резко. — Я не звонила.
— Письмо, миледи. Посланный ждет ответа.
Слуга подал поднос, на котором лежало письмо, и ушел. Леди Джэнет с удивлением узнала почерк на адресе.
— Извините меня, душа моя, — сказала она с своей обычной вежливостью, прежде чем распечатала конверт.
Мерси ответила, что подобает в этом случае, и отошла на другой конец комнаты, вовсе не думая, что это письмо приведет к кризису в ее жизни. Леди Джэнет надела очки.
— Странно, что он уже возвратился, — сказала она, — бросив пустой конверт на стол.
Написавший письмо был не кто иной, как тот человек, который читал проповедь в капелле приюта. В письме говорилось следующее:
"Любезная тетушка!
Я возвратился в Лондон раньше срока. Друг мой ректор сократил свой отдых и приступил в своим обязанностям в деревне. Я боюсь, что вы будете бранить меня, когда узнаете о причинах, ускоривших мое возвращение. Чем скорее признаюсь я вам, тем легче будет мне на сердце. Кроме того, у меня есть особая цель желать увидеть вас, как можно скорее. Могу я прийти вслед за моим письмом в Мэбльторнский дом? И могу ли я представить вам особу, совершенно постороннюю, в которой я принимаю участие? Пожалуйста, скажите да посланному, и вы обяжете вашего любящего племянника Джулиана Грея".
Леди Джэнет опять подозрительно посмотрела на ту фразу в письме, где упоминалось об «особе».
Джулиан Грэй был единственный ее племянник, оставшийся в живых, племянник любимой сестры, которой она лишилась. Он занимал бы не весьма высокое положение в уважении тетки, которая смотрела на его мнения о политике и религии с сильнейшим отвращением, если бы не его замечательное сходство с матерью. Это говорило в его пользу в глазах старушки, этому способствовала также гордость, внушаемая известностью, которую молодой пастор достиг как писатель и проповедник. По милости этих смягчающих обстоятельств и неистощимой веселости Джулиана тетка и племянник всегда были в хороших отношениях. Помимо того, что она называла его «отвратительными мнениями», леди Джэнет достаточно интересовалась Джулианом для того, чтобы почувствовать некоторое любопытство о «таинственной даме», о которой упоминалось в письме. Не решился ли он пристроиться? Не сделан ли уже его выбор? И если так, могут ли родные одобрить этот выбор? На веселом лице леди Джэнет появились признаки сомнения, когда она задала себе этот последний вопрос. Либеральные взгляды Джулиана очень могли довести его до опасных крайностей. Тетка зловеще качала головой, вставая с дивана и подходя к двери библиотеки.
— Грэс, — сказала она, — остановившись и обернувшись, — я должна написать записку моему племяннику. Я сейчас вернусь.
Мерси подошла к ней с противоположного конца комнаты с восклицанием удивления.
— К вашему племяннику? — спросила она. — Ваше сиятельство никогда не говорили мне, что у вас есть племянник.
Леди Джэнет засмеялась.
— Должно быть, у меня было несколько раз на языке, чтобы сказать вам, — ответила она. — Но у нас так много было о чем говорить, сказать по правде, мой племянник составляет не любимый предмет для разговора. Я не говорю, чтобы я его не любила, я только терпеть не могу его правил, душа моя. Впрочем, вы сами составите о нем мнение. Он будет у меня сегодня. Подождите, пока я вернусь, я еще кое-что скажу вам об Орасе.
Мерси отворила для нее дверь библиотеки, опять затворила и медленно начала ходить по комнате в раздумье.
О племяннике ли леди Джэнет думала она? Нет. Вкратце намекнув на своего родственника, леди Джэнет не назвала его по имени. Мерси все еще не знала, что проповедник в приюте и племянник ее благодетельницы был один и тот же человек. Она теперь думала о тех лестных словах, которые леди Джэнет сказала в начале их разговора. «Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне».
С той минуты воспоминания об этих словах для ее раненой души стали бальзамом. Сама Грэс Розбери не могла бы заслужить более сладостной похвалы. Через минуту ею овладел внезапный ужас при мысли о своем успешном обмане. Никогда чувство ее унижения не было так горько для нее, как в эту минуту. Если бы она могла сказать правду, если бы могла невинно наслаждаться своей спокойной жизнью в Мэбльторнском доме — какою признательной, счастливой женщиной могла она быть! Возможно ли (если она признается) сослаться в извинение за свое хорошее поведение? Нет! При более спокойном обдумывании она увидела, что на это надежды нет. Место, приобретенное ею, честно приобретенное, во мнении леди Джэнет, досталось ей посредством обмана. Ничто не может переменить, ничто не может изменить этого.
Она вынула носовой платок и отерла бесполезные слезы, навернувшиеся на глазах ее, и старалась обратить свои мысли на другое. Что сказала леди Джэнет, входя в библиотеку? Она сказала, что вернется поговорить об Орасе. Мерси угадала, о чем она хочет говорить. Она знала очень хорошо, чего Орас хочет от нее. Как она справится с этим непредвиденным обстоятельством? Ради Бога, что должна она делать? Может ли она допустить человека, который любит ее, человека, которого она любила, вступить очертя голову в брак с такою женщиной, какой она была? Нет! Она была обязана предупредить его. Как? Могла ли она разбить его сердце, могла ли она испортить его жизнь, сказав жестокие слова, которые могли разлучить их навсегда?
— Я не могу сказать ему! Я не хочу сказать ему! — закричала она горячо, — Бесславие убьет меня!
Ее обычная сдержанность изменила, когда эти слова сорвались с ее губ. Беззаботное пренебрежение своими лучшими чувствами — этот самый печальный из всех видов, которыми может выразиться женское горе, — наполнило ее сердце своей ядовитой горечью. Она опять села на диван со сверкающими глазами и со щеками, залитыми гневным румянцем.
«Я не хуже всякой другой женщины, — думала она, — а другая женщина вышла бы за него из-за денег».
Через минуту жалкая недостаточность ее извинения в том, что она обманывала его, сама обнаружила свою фальшивость. Она закрыла лицо руками и нашла прибежище там, где часто находила его прежде в беспомощной безропотности отчаяния.
"О, зачем я не умерла прежде, чем вошла в этот дом? О! Зачем я не могу умереть и положить всему конец сию минуту! "
Таким образом уже раз сто кончалась ее борьба с собою. Так она кончилась и теперь.
Дверь, ведущая в биллиардную, тихо отворилась. Орас Голмкрофт ждал результата заступничества за него леди Джэнет, он пока не мог ждать большего.
Орас осторожно заглянул, готовясь уйти неприметно, если они обе еще разговаривают. Отсутствие леди Джэнет показало, что разговор окончился. Не ждала ли его невеста, чтобы поговорить с ним, когда он вернется в комнату? Он сделал несколько шагов. Она не пошевелилась, она сидела, не обращая на него внимания, погруженная в свои мысли. К нему ли относились эти мысли? Он подошел несколько ближе и позвал ее:
— Грэс!
Она вскочила со слабым криком.
— Зачем вы испугали меня? — сказала она раздраженно, опять опускаясь на диван. — Всякий неожиданный испуг заставляет мое сердце забиться с такой силой, что я задыхаюсь.
Орас попросил прощения со смирением жениха. Нервы ее находились в таком напряжении, что ее нельзя было смягчить. Она молча отвернулась. Ничего не зная о внезапном приступе сильного нравственного страдания, которому она только что подверглась, Орас сел возле нее и тихо спросил, не видела ли она леди Джэнет. Она дала утвердительный ответ с безрассудным раздражением в тоне и в обращении, которое могло бы служить предостережением для человека старше и опытнее, о том, что надо дать ей время успокоиться, прежде чем опять заговорить с нею. Орас был молод и измучен неизвестностью, которую он терпел в другой комнате. Он небрагоразумно пристал к ней с новым вопросом.
— Говорила вам леди Джэнет что-нибудь…
Мерси сердито повернулась к нему, прежде чем он успел закончить фразу.
— Вы пытались заставить ее поторопить меня обвенчаться с вами, — вспылила она. — Я вижу это по вашему лицу!
Как ни ясно было предостережение на этот раз, Орас все же не сумел перетолковать его надлежащим образом.
— Не сердитесь! — сказал он добродушно, — разве просить леди Джэнет ходатайствовать обо мне такая непростительная вина? Я старался напрасно убедить вас. Моя мать и мои сестры ходатайствовали за меня, а вы оставались глухи…