Страница:
Мы отправились по усадьбе. Этот тип интригующе на меня поглядывал осоловелыми глазами. Потом он остановился и постучал в чью-то дверь.
Нам открыла полная женщина.
— Кто здесь? — спросила она. — Заходите.
Тут же за ее плечом появилось еще одно женское лицо, помоложе.
— Послушайте! — проникновенно начал этот тип. — Тут у вас проживали два моих друга. Таких два друга, — он показал руками, — на всю жизнь!
Женщины молчали, не говорили ни да, ни нет, ждали продолжения.
Этот тип перевел дух.
— Послушайте! Эти мои два друга, а ваши постояльцы — они просили меня забрать их листочки. Научные, понимаете, конспекты. Большого познавательного значения. Мировой важности. Так что — прошу отдать!
Дверь перед его носом захлопнулась.
Этот тип не смутился. Сказал мне:
— Ну, вот что! Давай до завтра отложим. Видел, кто за стойкой заправляет?
Я кивнул.
— Это дядя мой! — похвастался он. — Так что давай завтра у него в заведении и встретимся.
Я кивнул.
— Ты мне нравишься, — хлопнул он меня по плечу. — Я тебе глаза открою. Так и быть уж!
Больше я его не встречал.
В последующие несколько часов я пытался установить связь со Станцией. Местные обитатели помогли мне всем, что было в их силах.
Но ничего не получилось. Эта их рация "Ла косэча" ("Урожай") новой модификации — штука в принципе неплохая, но вы, наверное, заметили, что сельскохозяйственное оборудование для Луны, как правило, конструируется в индустриальных центрах на Земле и при эксплуатации на месте оказывается малоэффективным. Что происходило сейчас на Станции?..
Надо было возвращаться первой же ракетой.
Я изучал расписание, Фревиль успокаивал меня. Предлагал свои таблетки.
— Слушай, Фревиль. Ты мне лучше вот что скажи. Можно по номеру робота установить, кто был оригиналом?
— Едва ли.
— Да как же так! Должны ведь быть у вас какие-то формы отчетности. Архив.
— Нет у нас таких данных.
— Ну и контора у вас там! Черт знает что, а не лаборатория.
Фревиль обиделся. Но ведь хранение документации — такая элементарная вещь!
— Видишь ли, Юрков, мне, откровенно говоря, дела до этого нет. Я, будь моя воля, совсем прекратил бы производство автоматов…
И он стал развивать свои взгляды.
— Ладно, — прервал я этот доклад. — Ты лучше скажи, как мне сделать расчеты в минимальное время.
— Юрков, а что же мои новые роботы? Разве ты до сих пор не включил их?
— Включил! Там кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе попозже.
— Ты должен понимать, что это затрагивает мою профессиональную репутацию… Я прошу информировать меня немедленно.
— А, Фревиленька! Не надо! Как только будет ясность — ты все от меня узнаешь. А план-то у меня горит, так что ты очень мне поможешь, если ответишь на мои вопросы.
Я напомнил ему характер задач. Он дал с ходу несколько советов, притом весьма толковых. Мы даже прикинули — тут же, без болтовни, — примерный график работ. Фревиль, знаете ли, очень приличный специалист.
И вообще нравится мне. Есть у него один недостаток страсть к таблеткам.
— Попробуй-ка вспомнить, — попросил я, — Арман давно у тебя работает?
— Довольно-таки давно.
— А точнее?
— Могу узнать точно и сообщить тебе, если это важно.
— Нет, ты хотя бы примерно скажи! Лучше бы знать это сейчас. Вспомни, был он уже в штате у тебя, когда вы разрабатывали автоматы новой серии?
— Серии «А»? Безусловно, был!
— Так. А когда проектировали предыдущую серию? Ту, где номера без «А»?
— Не помню точно… Кажется, был… Да, был, конечно! Он тогда уже работал у меня. Стажером-исследователем.
Я задумался… Потом раскрыл папку — мой багаж — и достал оттуда книгу.
— Скажи, Фревиль, ты давно это не перечитывал?
— Это? — удивился он. — Давно.
И еще одну вещь мне надо было уточнить. Спохватившись, помчался в контору. Рабочий день заканчивался. Все же мне повезло: я разыскал бухгалтера. Представился. Объяснил, что путешествую…
— Скажите, у вас бывали тут когда-нибудь роботы?
— А как же! Мы арендовали их для сельскохозяйственных работ. Пока, правда, в экспериментальном порядке.
— Мне бы хотелось узнать, какие именно роботы были здесь.
Бухгалтер рассмеялся:
— Железные!
— Меня интересуют номера.
Бухгалтер удивился, но сказал:
— Где же это у меня отчет?.. — И принес внушительных размеров амбарную книгу. Здесь-то архив в порядке. Бухгалтер начал листать страницу за страницей.
Я уже извертелся на стуле. Ракета моя скоро отправится…
— Нашел! — объявил бухгалтер.
Номера наших станционных старых роботов были аккуратно записаны столбиком.
Я поблагодарил, попрощался и — в местный порт.
Не тут-то было! Меня задержал Фревиль.
— Юрков, ты меня спрашивал, можно ли установить, с кого из сотрудников Отдела скопирован робот…
— Ну?
— Видишь ли, вообще говоря, это держится в строжайшей тайне… Секрет фирмы, понимаешь? Поскольку это касается интимных сторон внутренней жизни человека. Для того, чтобы не оставалось следов, это не заносится ни в какие документы.
— Старик, не тяни. Я опаздываю. Ты что-то знаешь и хочешь сообщить мне. Валяй.
— Если ты пообещаешь, что никогда и никому…
— Фревиль!
— Да, да, я знаю. Но все же дай слово, пожалуйста. Как-никак, я совершаю служебное преступление.
Я выполнил его просьбу. Тогда он, наконец, зашептал дальше:
— Так вот, эти последние автоматы, я имею в виду серию «А»…
— Ближе к делу, прошу тебя!
— Они сделаны в последнее время и…
— Ты долго будешь тянуть?
— Словом, серия «А» корнупликировалась с одной нашей новой сотрудницы. Ее зовут Клер.
— Фревиль, ты покраснел!
— Ничего подобного.
— Клянусь, старик, это твоя идея — корнупликировать с Клер!
— Но никто этого не заметил, — пробормотал Фревиль. — Решение было принято как бы без моего участия…
— Ну, хорошо. Это очень важно. И успокойся. Я никому ничего не скажу… А прежняя серия?
— Вот уж этого я не помню. Я, честное слово, пытался вспомнить. Вероятнее всего, что я никогда и не знал. Это меня не слишком интересовало, ты же понимаешь.
— А я знаю.
— Юрков, что ты говоришь? Ты понимаешь, что ты говоришь? Кто-то передал тебе этот секрет Отдела?
— Нет. Но я знаю. Старые роботы копировались с Армана!
И я помчался в порт.
Конечно, конечно! Нужно ли упоминать об этом? Вылет был отложен…
Я проводил время за чтением книги:
"Мои математические познания оказали мне большую услугу в освоении их фразеологии, заимствованной в значительной степени из математики и музыки; ибо я немного знаком также и с музыкой. Все их идеи непрестанно вращаются около линий и фигур. Если они хотят, например, восхвалить красоту женщины или какого-нибудь животного, они непременно опишут ее при помощи ромбов, окружностей, параллелограммов, эллипсов и других геометрических терминов или же заимствованных из музыки, перечислять которые здесь ни к чему. В королевской кухне я видел всевозможные математические и музыкальные инструменты, по образцу которых повара режут жаркое для стола его величества. 4 Дома лапутян построены очень скверно; стены поставлены криво, во всем здании нельзя найти ни одного прямого угла; эти недостатки объясняются презрительным их отношением к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной; указания, которые они делают, слишком утонченны и недоступны для рабочих, что служит источником беспрестанных ошибок. И хотя они довольно искусно владеют на бумаге линейкой и циркулем, однако что касается обыкновенных повседневных действий, то я не встречал других таких неловких и неуклюжих и косолапых людей, столь тугих на понимание всего, что не касается математики, и музыки. Они очень плохо рассуждают и всегда с запальчивостью возражают, кроме тех случаев, когда они бывают правы, что наблюдается очень редко. Воображение, фантазия и изобретательность совершенно чужды этим людям, в языке которых даже нет слов для обозйачения этих душевных способностей, и вся их умственная деятельность заключена в границах двух упомянутых наук.
Большинство лапутян, особенно те, кто занимается астрономией, верят в астрологию, хотя и стыдятся открыто признаваться в этом. Но меня более всего поразила, и я никак не мог объяснить ее, замеченная мной у них сильная наклонность говорить на политические темы, делиться и постоянно обсуждать государственные дела, внося в эти обсуждения необыкновенную страстность. Впрочем, ту же наклонность я заметил и у большинства европейских математиков, хотя никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой; разве только основываясь на том, что маленький круг имеет столько же градусов, как и самый большой, они предполагают, что и управление миром требует не большего искусства, чем какое необходимо для управления и поворачивания глобусом. Но я думаю, что эта наклонность обусловлена скорее весьма распространенной человеческой слабостью, побуждающей нас больше всего интересоваться и заниматься вещами, которые имеют к нам наименьшее касательство и к пониманию которых мы меньше всего подготовлены нашими знаниями и природными способностями.
Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. И в самом деле, страх у них вызывается различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что земля, вследствие постоянного приближения к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним; что поверхность солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел. Лапутяне боятся далее, что солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение земли и всех планет, получающих от него свой свет".
13. Рассказывает Фревиль
14. Рассказывает Юрков
Нам открыла полная женщина.
— Кто здесь? — спросила она. — Заходите.
Тут же за ее плечом появилось еще одно женское лицо, помоложе.
— Послушайте! — проникновенно начал этот тип. — Тут у вас проживали два моих друга. Таких два друга, — он показал руками, — на всю жизнь!
Женщины молчали, не говорили ни да, ни нет, ждали продолжения.
Этот тип перевел дух.
— Послушайте! Эти мои два друга, а ваши постояльцы — они просили меня забрать их листочки. Научные, понимаете, конспекты. Большого познавательного значения. Мировой важности. Так что — прошу отдать!
Дверь перед его носом захлопнулась.
Этот тип не смутился. Сказал мне:
— Ну, вот что! Давай до завтра отложим. Видел, кто за стойкой заправляет?
Я кивнул.
— Это дядя мой! — похвастался он. — Так что давай завтра у него в заведении и встретимся.
Я кивнул.
— Ты мне нравишься, — хлопнул он меня по плечу. — Я тебе глаза открою. Так и быть уж!
Больше я его не встречал.
В последующие несколько часов я пытался установить связь со Станцией. Местные обитатели помогли мне всем, что было в их силах.
Но ничего не получилось. Эта их рация "Ла косэча" ("Урожай") новой модификации — штука в принципе неплохая, но вы, наверное, заметили, что сельскохозяйственное оборудование для Луны, как правило, конструируется в индустриальных центрах на Земле и при эксплуатации на месте оказывается малоэффективным. Что происходило сейчас на Станции?..
Надо было возвращаться первой же ракетой.
Я изучал расписание, Фревиль успокаивал меня. Предлагал свои таблетки.
— Слушай, Фревиль. Ты мне лучше вот что скажи. Можно по номеру робота установить, кто был оригиналом?
— Едва ли.
— Да как же так! Должны ведь быть у вас какие-то формы отчетности. Архив.
— Нет у нас таких данных.
— Ну и контора у вас там! Черт знает что, а не лаборатория.
Фревиль обиделся. Но ведь хранение документации — такая элементарная вещь!
— Видишь ли, Юрков, мне, откровенно говоря, дела до этого нет. Я, будь моя воля, совсем прекратил бы производство автоматов…
И он стал развивать свои взгляды.
— Ладно, — прервал я этот доклад. — Ты лучше скажи, как мне сделать расчеты в минимальное время.
— Юрков, а что же мои новые роботы? Разве ты до сих пор не включил их?
— Включил! Там кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе попозже.
— Ты должен понимать, что это затрагивает мою профессиональную репутацию… Я прошу информировать меня немедленно.
— А, Фревиленька! Не надо! Как только будет ясность — ты все от меня узнаешь. А план-то у меня горит, так что ты очень мне поможешь, если ответишь на мои вопросы.
Я напомнил ему характер задач. Он дал с ходу несколько советов, притом весьма толковых. Мы даже прикинули — тут же, без болтовни, — примерный график работ. Фревиль, знаете ли, очень приличный специалист.
И вообще нравится мне. Есть у него один недостаток страсть к таблеткам.
— Попробуй-ка вспомнить, — попросил я, — Арман давно у тебя работает?
— Довольно-таки давно.
— А точнее?
— Могу узнать точно и сообщить тебе, если это важно.
— Нет, ты хотя бы примерно скажи! Лучше бы знать это сейчас. Вспомни, был он уже в штате у тебя, когда вы разрабатывали автоматы новой серии?
— Серии «А»? Безусловно, был!
— Так. А когда проектировали предыдущую серию? Ту, где номера без «А»?
— Не помню точно… Кажется, был… Да, был, конечно! Он тогда уже работал у меня. Стажером-исследователем.
Я задумался… Потом раскрыл папку — мой багаж — и достал оттуда книгу.
— Скажи, Фревиль, ты давно это не перечитывал?
— Это? — удивился он. — Давно.
И еще одну вещь мне надо было уточнить. Спохватившись, помчался в контору. Рабочий день заканчивался. Все же мне повезло: я разыскал бухгалтера. Представился. Объяснил, что путешествую…
— Скажите, у вас бывали тут когда-нибудь роботы?
— А как же! Мы арендовали их для сельскохозяйственных работ. Пока, правда, в экспериментальном порядке.
— Мне бы хотелось узнать, какие именно роботы были здесь.
Бухгалтер рассмеялся:
— Железные!
— Меня интересуют номера.
Бухгалтер удивился, но сказал:
— Где же это у меня отчет?.. — И принес внушительных размеров амбарную книгу. Здесь-то архив в порядке. Бухгалтер начал листать страницу за страницей.
Я уже извертелся на стуле. Ракета моя скоро отправится…
— Нашел! — объявил бухгалтер.
Номера наших станционных старых роботов были аккуратно записаны столбиком.
Я поблагодарил, попрощался и — в местный порт.
Не тут-то было! Меня задержал Фревиль.
— Юрков, ты меня спрашивал, можно ли установить, с кого из сотрудников Отдела скопирован робот…
— Ну?
— Видишь ли, вообще говоря, это держится в строжайшей тайне… Секрет фирмы, понимаешь? Поскольку это касается интимных сторон внутренней жизни человека. Для того, чтобы не оставалось следов, это не заносится ни в какие документы.
— Старик, не тяни. Я опаздываю. Ты что-то знаешь и хочешь сообщить мне. Валяй.
— Если ты пообещаешь, что никогда и никому…
— Фревиль!
— Да, да, я знаю. Но все же дай слово, пожалуйста. Как-никак, я совершаю служебное преступление.
Я выполнил его просьбу. Тогда он, наконец, зашептал дальше:
— Так вот, эти последние автоматы, я имею в виду серию «А»…
— Ближе к делу, прошу тебя!
— Они сделаны в последнее время и…
— Ты долго будешь тянуть?
— Словом, серия «А» корнупликировалась с одной нашей новой сотрудницы. Ее зовут Клер.
— Фревиль, ты покраснел!
— Ничего подобного.
— Клянусь, старик, это твоя идея — корнупликировать с Клер!
— Но никто этого не заметил, — пробормотал Фревиль. — Решение было принято как бы без моего участия…
— Ну, хорошо. Это очень важно. И успокойся. Я никому ничего не скажу… А прежняя серия?
— Вот уж этого я не помню. Я, честное слово, пытался вспомнить. Вероятнее всего, что я никогда и не знал. Это меня не слишком интересовало, ты же понимаешь.
— А я знаю.
— Юрков, что ты говоришь? Ты понимаешь, что ты говоришь? Кто-то передал тебе этот секрет Отдела?
— Нет. Но я знаю. Старые роботы копировались с Армана!
И я помчался в порт.
Конечно, конечно! Нужно ли упоминать об этом? Вылет был отложен…
Я проводил время за чтением книги:
"Мои математические познания оказали мне большую услугу в освоении их фразеологии, заимствованной в значительной степени из математики и музыки; ибо я немного знаком также и с музыкой. Все их идеи непрестанно вращаются около линий и фигур. Если они хотят, например, восхвалить красоту женщины или какого-нибудь животного, они непременно опишут ее при помощи ромбов, окружностей, параллелограммов, эллипсов и других геометрических терминов или же заимствованных из музыки, перечислять которые здесь ни к чему. В королевской кухне я видел всевозможные математические и музыкальные инструменты, по образцу которых повара режут жаркое для стола его величества. 4 Дома лапутян построены очень скверно; стены поставлены криво, во всем здании нельзя найти ни одного прямого угла; эти недостатки объясняются презрительным их отношением к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной; указания, которые они делают, слишком утонченны и недоступны для рабочих, что служит источником беспрестанных ошибок. И хотя они довольно искусно владеют на бумаге линейкой и циркулем, однако что касается обыкновенных повседневных действий, то я не встречал других таких неловких и неуклюжих и косолапых людей, столь тугих на понимание всего, что не касается математики, и музыки. Они очень плохо рассуждают и всегда с запальчивостью возражают, кроме тех случаев, когда они бывают правы, что наблюдается очень редко. Воображение, фантазия и изобретательность совершенно чужды этим людям, в языке которых даже нет слов для обозйачения этих душевных способностей, и вся их умственная деятельность заключена в границах двух упомянутых наук.
Большинство лапутян, особенно те, кто занимается астрономией, верят в астрологию, хотя и стыдятся открыто признаваться в этом. Но меня более всего поразила, и я никак не мог объяснить ее, замеченная мной у них сильная наклонность говорить на политические темы, делиться и постоянно обсуждать государственные дела, внося в эти обсуждения необыкновенную страстность. Впрочем, ту же наклонность я заметил и у большинства европейских математиков, хотя никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой; разве только основываясь на том, что маленький круг имеет столько же градусов, как и самый большой, они предполагают, что и управление миром требует не большего искусства, чем какое необходимо для управления и поворачивания глобусом. Но я думаю, что эта наклонность обусловлена скорее весьма распространенной человеческой слабостью, побуждающей нас больше всего интересоваться и заниматься вещами, которые имеют к нам наименьшее касательство и к пониманию которых мы меньше всего подготовлены нашими знаниями и природными способностями.
Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. И в самом деле, страх у них вызывается различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что земля, вследствие постоянного приближения к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним; что поверхность солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел. Лапутяне боятся далее, что солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение земли и всех планет, получающих от него свой свет".
13. Рассказывает Фревиль
Поздним вечером я подкарауливал своего нового знакомого в баре. Едва ли мне удалось качественно разыграть нечаянную встречу, когда он, наконец, появился; однако состояние его было уже таково, что больших актерских усилий с моей стороны и не потребовалось.
Я обрадовался тому, что он, по крайней мере, узнал меня. Это уже было достижением.
Итак, я напомнил ему о себе. Мы сели и сделали заказ при этом австриец посмотрел очень сурово (его племянник компрометировал его же заведение). Я постарался втолковать новому знакомому, что он мне давал некое недвусмысленное обещание.
— А, да! — вспомнил он.
И умолк.
Я должен был подталкивать его, чтобы он хоть как-нибудь продвигался вперед!
— Помню, помню… — произнес он наконец. — Кто у вас там заведует лабораторией?
— Фревиль, — тихо, краснея, сказал я.
— Кто, кто?
Я прокашлялся и повторил громче.
Он как-то странно посмотрел на меня:
— Да ну?
Я не знал, что сказать.
— Нет… — проговорил он.
Я молчал. Я уж и сам стал сомневаться.
Однако приятель мой неожиданно сказал:
— Ну, друг, ты на меня не обижайся. Это я так… Ладно.
Я вздохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза.
— Там у вас задачка какая-то была. Весьма хитрая задачка. Не помнишь, как формулируется?..
Я подумал — решился — и выложил на стойку листки Армана, тот черновик статьи, который он принес мне утром.
— Вот-вот, это именно… Следствие из теоремы. Ничего не скажешь, шеф у вас умница, ты мог бы из уважения к нему запомнить его фамилию…
Я, разумеется, молчал. А он водил пальцем по строчкам, пока не воскликнул:
— О! Вот здесь. Ну-ка, если поменять тут? Очень просто и мило, как детский мат, знаешь? Ты, вообще-то, играешь в шахматы?
Я помотал головой. Опять назревал конфликт.
— А в карты?
Пришлось сознаться, что и о картах я понятия не имею.
— Ну что ты за чучело…
Лучшей оценки я, конечно, не заслуживал.
— А к женщинам как относишься?
Я вспомнил о Клер и тихо выговорил:
— Хорошо…
— Что — хорошо?
— Хорошо отношусь, — поправился я.
— Скучно с тобой, — заключил он. — Вот шеф-то твой, наверное, понимает толк в жизни…
И подмигнул мне. Затем он вернулся к листкам Армана.
— Нет, это, пожалуй, наивно будет. Не пойдет… Слишком на виду.
Мне казалось, он задремал. Я уже хотел вытянуть потихоньку листочки из-под его ладони и улизнуть из бара. Но тут он подал голос:
— А если в этом месте? Можно ведь и так… Предположим, я решил кое-чем пренебречь… Так будет незаметно.
Минут десять он поработал пером и затем полюбовался своим творением.
— Порядок!
Так они и делали. Да, именно это я и видел на тех листах, в которые было обернуто сало!..
— Ну, я тебе больше не нужен! Это вот и покажи своему конкуренту. Только перепиши сначала, разумеется.
Он смял листки и втолкнул их в мой карман.
— Эффект я гарантирую!
На прощанье он ласково погладил меня по плечу и спросил:
— Ты, конечно, думаешь про меня — вот пьяница, а?
Я счел вопрос риторическим. Я решил, что честный, но вежливый человек должен промолчать.
— Ну, скажи по совести!
Мне пришлось кивнуть.
— А ведь ваш парень, Арман, не смог решить эту задачку. Как ни пыжился… И знаешь, кто ее решил? Ну-ка угадай…
— Берто?
— Этому и опомниться не дали. До его приезда все было готово.
— Клер?
— А, ты все-таки заметил, что женщины существуют на свете! Нет, друг мой. Эту задачку решил я. По просьбе Армана. Пусть шеф ваш скажет мне спасибо за то, что я доказал следствие из его теоремы.
— А потом?..
— Что — потом? Берто чуть не свихнулся, когда увидел такой результат. Ну, он не первый и не последний… Да он-то не пропадет, не волнуйся.
— Неужели он не заметил ошибки?
— Ты представь себя на его месте… Стал бы ты разбираться, есть ошибка или нет?
— Стал бы.
— Ну, а вундеркинд не стал.
На том мы и простились. Он обнял меня на прощанье, дохнул спиртным мне в лицо, — несчастный спившийся талант, доказавший следствие из моей теоремы…
Юрков все еще ждал своего рейса в порту. Я составил ему компанию; пока не объявили посадку, мы окончательно разобрались в ходе событий.
Берто, безусловно, был человеком, которого Арман с полным основанием мог опасаться. Нет, Берто никогда не причинил бы зла Арману или кому-то другому; но само его присутствие в лаборатории как бы говорило Арману: всяк сверчок знай свой шесток (это Юрков, бывало, повторял всякий раз, когда мы в строительном лагере влезали на свои кровати).
Берто — не первый, кто подвергся обработке на дальней усадьбе Тальменуса; прием использовался простой, и именно поэтому он легко удавался.
Поскольку задача, которую я дал Берто, была уже решена моим новым знакомым (вот кто четвертый!), Арману оставалось только придумать ошибку, чтобы получить отрицательный ответ, означающий бесперспективность всякой работы в моей лаборатории. Спектакль был поставлен на дальней усадьбе. Берто разволновалсяеще бы! — и не стал проверять ход решения. (Кроме того, он порядочный человек и, предполагая наличие аналогичных качеств и у других, полностью доверился Арману). Для пущей достоверности Арман, по-видимому, заявил, что публикует эту работу, и включил ее в план — вот почему в нем оказалось не шесть, а семь названий.
Итак, Берто поверил. (Как и его предшественники).
Он сразу же подал заявление об уходе. Будучи человеком деликатным, он не решился сказать мне в глаза о причине своего бегства, хотя, как я видел, и намеревался это сделать. Возможно, в последний момент передумал.
Едва лишь не стало в Отделе человека, по своему положению (а главное, таланту) оказавшегося между Арманом и должностью, на которую Арман, безусловно, метил, он поспешил поставить меня перед фактом прибытия Сови, своего приятеля, — Сови годился только на то, чтобы служить выгодным фоном для Армана…
Что же касается плана публикаций, то Арман забрал его, как только план сыграл свою маленькую роль. А затем подменил его старым нашим планом на шесть работ, которые я знал.
Несколько раз такая операция проходила у Армана гладко. Я огорчался и не мог понять, почему уходят от меня способные сотрудники. Но вот, в конце концов, обман раскрылся!
Утром мне пришлосн заняться будничными делами.
Тщательно скрывая зевоту (после бессонной ночи), я выслушивал разговорившегося в последнее время Сови…
Старался разъяснить Высокому Начальству, что в общественной деятельности тоже надо знать меру и я должен сделать перерыв, прежде чем снова ехать с лекциями, по-видимому, наша поездка в Тальменус создала мне определенную репутацию…
Я никому пока ничего не говорил. Не был готов к этому. Мне оставалось выяснить еще нечто, чрезвычайно для меня важное. Я должен был узнать это прежде, чем предпринимать какие-либо действия.
Наконец я решился.
Позвонил Клер.
— Молодец, — ответила она. — Я поняла, куда ты ездил. И зачем. Стало быть, ты теперь все знаешь.
Если бы все!
— Милый, — сказала Клер, — я так зла на Армана изза этой истории… И еще больше — на себя. За то, что не смогла помешать Арману.
— Почему же ты не поговорила со мной?
— Я ждала, когда у меня появится настроение для этого разговора.
— Очень логично!
— Для женщины — да.
— Значит, ты на ферме… — начал я.
— Я думала — просто пикник. А потом… — Она вздохнула. Но когда я сказала Арману, что этого я так не оставлю, он стал уговаривать меня, что раз я там была…
— Что?
— Что раз я там была, никто не поверит, будто я не принимала участия…
— Но ведь ты не участвовала в этом деле? — вскричал я.
Я так был рад — рассказать невозможно.
Она обиделась:
— А ты, значит, думал, что и я?.. Значит, ты и в самом деле решил, будто я…
Она бросила трубку и — в чем я получил возможность убедиться — отключила свой телефон…
…Вот, пожалуй, и все. Пачка табаку пригодилась. Я стал курить трубку: Клер сказала, что это идет мне. Клер, надо признать, все такая же.
Заканчиваю я приглашением на работу. У меня в лаборатории освободились два места. Какие — догадайтесь сами. Заявления, как говорится в таких случаях, прошу подавать в письменном виде.
Я обрадовался тому, что он, по крайней мере, узнал меня. Это уже было достижением.
Итак, я напомнил ему о себе. Мы сели и сделали заказ при этом австриец посмотрел очень сурово (его племянник компрометировал его же заведение). Я постарался втолковать новому знакомому, что он мне давал некое недвусмысленное обещание.
— А, да! — вспомнил он.
И умолк.
Я должен был подталкивать его, чтобы он хоть как-нибудь продвигался вперед!
— Помню, помню… — произнес он наконец. — Кто у вас там заведует лабораторией?
— Фревиль, — тихо, краснея, сказал я.
— Кто, кто?
Я прокашлялся и повторил громче.
Он как-то странно посмотрел на меня:
— Да ну?
Я не знал, что сказать.
— Нет… — проговорил он.
Я молчал. Я уж и сам стал сомневаться.
Однако приятель мой неожиданно сказал:
— Ну, друг, ты на меня не обижайся. Это я так… Ладно.
Я вздохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза.
— Там у вас задачка какая-то была. Весьма хитрая задачка. Не помнишь, как формулируется?..
Я подумал — решился — и выложил на стойку листки Армана, тот черновик статьи, который он принес мне утром.
— Вот-вот, это именно… Следствие из теоремы. Ничего не скажешь, шеф у вас умница, ты мог бы из уважения к нему запомнить его фамилию…
Я, разумеется, молчал. А он водил пальцем по строчкам, пока не воскликнул:
— О! Вот здесь. Ну-ка, если поменять тут? Очень просто и мило, как детский мат, знаешь? Ты, вообще-то, играешь в шахматы?
Я помотал головой. Опять назревал конфликт.
— А в карты?
Пришлось сознаться, что и о картах я понятия не имею.
— Ну что ты за чучело…
Лучшей оценки я, конечно, не заслуживал.
— А к женщинам как относишься?
Я вспомнил о Клер и тихо выговорил:
— Хорошо…
— Что — хорошо?
— Хорошо отношусь, — поправился я.
— Скучно с тобой, — заключил он. — Вот шеф-то твой, наверное, понимает толк в жизни…
И подмигнул мне. Затем он вернулся к листкам Армана.
— Нет, это, пожалуй, наивно будет. Не пойдет… Слишком на виду.
Мне казалось, он задремал. Я уже хотел вытянуть потихоньку листочки из-под его ладони и улизнуть из бара. Но тут он подал голос:
— А если в этом месте? Можно ведь и так… Предположим, я решил кое-чем пренебречь… Так будет незаметно.
Минут десять он поработал пером и затем полюбовался своим творением.
— Порядок!
Так они и делали. Да, именно это я и видел на тех листах, в которые было обернуто сало!..
— Ну, я тебе больше не нужен! Это вот и покажи своему конкуренту. Только перепиши сначала, разумеется.
Он смял листки и втолкнул их в мой карман.
— Эффект я гарантирую!
На прощанье он ласково погладил меня по плечу и спросил:
— Ты, конечно, думаешь про меня — вот пьяница, а?
Я счел вопрос риторическим. Я решил, что честный, но вежливый человек должен промолчать.
— Ну, скажи по совести!
Мне пришлось кивнуть.
— А ведь ваш парень, Арман, не смог решить эту задачку. Как ни пыжился… И знаешь, кто ее решил? Ну-ка угадай…
— Берто?
— Этому и опомниться не дали. До его приезда все было готово.
— Клер?
— А, ты все-таки заметил, что женщины существуют на свете! Нет, друг мой. Эту задачку решил я. По просьбе Армана. Пусть шеф ваш скажет мне спасибо за то, что я доказал следствие из его теоремы.
— А потом?..
— Что — потом? Берто чуть не свихнулся, когда увидел такой результат. Ну, он не первый и не последний… Да он-то не пропадет, не волнуйся.
— Неужели он не заметил ошибки?
— Ты представь себя на его месте… Стал бы ты разбираться, есть ошибка или нет?
— Стал бы.
— Ну, а вундеркинд не стал.
На том мы и простились. Он обнял меня на прощанье, дохнул спиртным мне в лицо, — несчастный спившийся талант, доказавший следствие из моей теоремы…
Юрков все еще ждал своего рейса в порту. Я составил ему компанию; пока не объявили посадку, мы окончательно разобрались в ходе событий.
Берто, безусловно, был человеком, которого Арман с полным основанием мог опасаться. Нет, Берто никогда не причинил бы зла Арману или кому-то другому; но само его присутствие в лаборатории как бы говорило Арману: всяк сверчок знай свой шесток (это Юрков, бывало, повторял всякий раз, когда мы в строительном лагере влезали на свои кровати).
Берто — не первый, кто подвергся обработке на дальней усадьбе Тальменуса; прием использовался простой, и именно поэтому он легко удавался.
Поскольку задача, которую я дал Берто, была уже решена моим новым знакомым (вот кто четвертый!), Арману оставалось только придумать ошибку, чтобы получить отрицательный ответ, означающий бесперспективность всякой работы в моей лаборатории. Спектакль был поставлен на дальней усадьбе. Берто разволновалсяеще бы! — и не стал проверять ход решения. (Кроме того, он порядочный человек и, предполагая наличие аналогичных качеств и у других, полностью доверился Арману). Для пущей достоверности Арман, по-видимому, заявил, что публикует эту работу, и включил ее в план — вот почему в нем оказалось не шесть, а семь названий.
Итак, Берто поверил. (Как и его предшественники).
Он сразу же подал заявление об уходе. Будучи человеком деликатным, он не решился сказать мне в глаза о причине своего бегства, хотя, как я видел, и намеревался это сделать. Возможно, в последний момент передумал.
Едва лишь не стало в Отделе человека, по своему положению (а главное, таланту) оказавшегося между Арманом и должностью, на которую Арман, безусловно, метил, он поспешил поставить меня перед фактом прибытия Сови, своего приятеля, — Сови годился только на то, чтобы служить выгодным фоном для Армана…
Что же касается плана публикаций, то Арман забрал его, как только план сыграл свою маленькую роль. А затем подменил его старым нашим планом на шесть работ, которые я знал.
Несколько раз такая операция проходила у Армана гладко. Я огорчался и не мог понять, почему уходят от меня способные сотрудники. Но вот, в конце концов, обман раскрылся!
Утром мне пришлосн заняться будничными делами.
Тщательно скрывая зевоту (после бессонной ночи), я выслушивал разговорившегося в последнее время Сови…
Старался разъяснить Высокому Начальству, что в общественной деятельности тоже надо знать меру и я должен сделать перерыв, прежде чем снова ехать с лекциями, по-видимому, наша поездка в Тальменус создала мне определенную репутацию…
Я никому пока ничего не говорил. Не был готов к этому. Мне оставалось выяснить еще нечто, чрезвычайно для меня важное. Я должен был узнать это прежде, чем предпринимать какие-либо действия.
Наконец я решился.
Позвонил Клер.
— Молодец, — ответила она. — Я поняла, куда ты ездил. И зачем. Стало быть, ты теперь все знаешь.
Если бы все!
— Милый, — сказала Клер, — я так зла на Армана изза этой истории… И еще больше — на себя. За то, что не смогла помешать Арману.
— Почему же ты не поговорила со мной?
— Я ждала, когда у меня появится настроение для этого разговора.
— Очень логично!
— Для женщины — да.
— Значит, ты на ферме… — начал я.
— Я думала — просто пикник. А потом… — Она вздохнула. Но когда я сказала Арману, что этого я так не оставлю, он стал уговаривать меня, что раз я там была…
— Что?
— Что раз я там была, никто не поверит, будто я не принимала участия…
— Но ведь ты не участвовала в этом деле? — вскричал я.
Я так был рад — рассказать невозможно.
Она обиделась:
— А ты, значит, думал, что и я?.. Значит, ты и в самом деле решил, будто я…
Она бросила трубку и — в чем я получил возможность убедиться — отключила свой телефон…
…Вот, пожалуй, и все. Пачка табаку пригодилась. Я стал курить трубку: Клер сказала, что это идет мне. Клер, надо признать, все такая же.
Заканчиваю я приглашением на работу. У меня в лаборатории освободились два места. Какие — догадайтесь сами. Заявления, как говорится в таких случаях, прошу подавать в письменном виде.
14. Рассказывает Юрков
— Надя! Надюша моя! Надэжда!
Я застал ее целой и невредимой. Она лежала в постели в своей комнате и окликнула меня, едва я открыл внутреннюю дверь переходной камеры и оказался в стенах нзшей Станции. Я был счастлив. Что только не приходило мне в голову там, в порту! А она тут лежала тихонько в постели и уже выздоравливала. Вязанье на коленях, как полагается. Идиллия под нашим колпаком.
Сидел я на ее постели, и никуда мне идти не хотелось… Но бетонная стена — надежная защита только на время.
Я сказал Надежде, что сейчас вернусь.
Порывшись в своей комнате, я нашел то, что мне было нужно, и, сунув под локоть, отправился за аварийную ширму. Она попрежнему была опущена, и мне пришлось воспользоваться люком. После чего я запер люк на замок с шифром, известным только мне.
Стараясь не шуметь, я пробрался на склад. Развинтил, сбивая пальцы, многочисленные фигурные болты и снял крышку. Подкатил витализер и стал ждать, пока он прогреется.
Кругом было тихо.
Я задвинул дверь складского отсека и, осторожно манипулируя витализером, включил робота.
— Не шуми, — это было первое, что я сказал ему. — И не вылезай из контейнера.
Дальнейший разговор проходил вполголоса. Я задал ему несколько тестовых вопросов и получил хорошие ответы. Это был совершенно исправный новенький фревилевский робот серии «А», Последний исправный из тех, что я взял всего несколько дней тому назад. Я поговорил с ним:
— Давно тебя изготовили?
— В конце второго квартала.
— А самого Фревиля ты видел?
— Нет, не видел.
И так далее. Словом, нормальный автомат.
Затем я раскрыл то, что принес с собой. И задал роботу задачку, которая там была. Он принялся считать, пошла выдача, я следил за ней по ленте. Сначала — все хорошо. Затем вдруг переход с восьмеричной системы на двоичную. Длинные столбцы единиц и нулей… Знакомая картина.
Я ждал. Лента пружиной укладывалась на полу.
И вот, наконец, лента остановилась. Я наклонился и увидел то, что и ожидал увидеть: выбило предохранители Барренса.
Делом одной минуты было закоротить их. Затем я снова привел в действие витализер. Робот ожил. Я опять дал ему эту задачу.
Выдача пошла та же: восьмеричная система; потом двоичная, столбцы единиц и нулей. И вот уравнения регрессии, несколько уравнений подряд. А после них шли нули. Ничего, кроме нулей.
Колонки нулей — и только.
Нужно было поговорить.
— Не шуми, — сказал я опять. — Давно тебя изготовили?
— Кого? Меня? — ответил робот.
— Конечно, тебя.
— Меня?
— Ну, хорошо. Ты видел Фревиля?
— Кто, я?
— Тебя спрашивают: ты видел Фревиля?
— Кого, Фревиля?
— Да, Фревиля.
— Кто? Я?
Продолжать было незачем.
Мне удалось незаметно снять один из «жучков». Робот выключился. Я упаковал его в тот же контейнер, на всякий случай.
На всякий же случай спрятал подальше то, что принес с собой. Это был сборник статей Фревиля, с его теоремой и следствиями из нее.
Итак, я проделал то же, чем занимались в последние дни виновники странных происшествий на Станции.
Все началось с прибытия новых роботов, более совершенных, чем наши старые. Это штука роковая для старых роботов. Новые должны были сменить их. Так возникла опасность, серьезно угрожавшая старым.
Вплоть до свалки…
То, что произошло в лаборатории Фревиля, подсказало мне ключ к собственным загадкам. Арман избавлялся от соперников, подсовывая им ту роковую задачу.
Не витает ли под колпаком Станции дух Армана?
"Старые роботы делали нечто аналогичное. Они должны были избавиться от новых. И вот они задавали новичкам следствие из теоремы Фревиля, которое тем было не по зубам. У новичков срабатывали предохранители. Мы закорачивали предохранители. Старые роботы снова заставляли новичков решать задачу на следствие из фревилевской теоремы. И оба новичка вышли из строя.
Откуда они взяли задачу? Откуда они знали следствие из теоремы Фревиля? Да, ведь они долго пробыли в дальней усадьбе Тальменуса! Арман устранил там не одного конкурента с помощью этой самой задачи. А роботы всегда все пронюхают, что связано хотя бы с одной формулой.
Видимо, 77-48А и в самом деле спешил в тот вечер с важным сообщением. Хотел рассказать о том, что начиналось в роботном отсеке… К утру старые роботы стерли это из его памяти.
Услышав, что Надя может отключить их, роботы обрушили на нее энергию Станции. Безобидного рифмоплета 77-48А они выжгли дотла…
Чистюля Фревиль, конечно, устранился от решения практических вопросов. Разве можно копировать с Армана?
Много лет роботы ни единой мелочью не выказывали нрава Армана. Но в серьезной ситуации он сразу проявился.
Так, бывает, десятками лет дремлет и в человеке нравственный дефект, моральная трещина, словно глубоко скрытый в конструкции надлом. Это не берется ниоткуда, ни с того ни с сего. Кто-то когда-то изломал, со зла или по небрежности, одну из важнейших в конструкции деталей. Внешне все осталось так же — та же красивая и как будто прочная конструкция. Но излом сделан, зло посеяно. Это может долго не проявляться.
Годами, десятками лет. Если не возникнет, не сложится под причудливым действием сотен сил и причин то (возможно, единственное) стечение обстоятельств, в каком только и может это сказаться. Но наша жизнь динамична; как через скопления облаков, мы пролетаем день за днем сквозь миллиарды разнообразнейших ситуаций, и вероятность попадания в ту роковую комбинацию условий, когда предательски срабатывает трещина, — слишком велика при такой динамичности.
Помнит ли кто-нибудь, что роботов копировали с Армана? Но пришел день — и это стало причиной несчастий.
Ничто не исчезает. Ни единый наш след. Ежесекундно мы оставляем свои автографы в наших машинах, домах, космосе, душах людей. Башмаки наши пылят на планетах. След наш, не прерываясь, тянется за нами и фиксирует наш путь — как след куска мела, которым учительница в школе рисовала нам на доске.
Хотим мы этого или нет, мы воспроизводим себя во всем. Каждым своим поступком, каждой мыслью воспроизводим себя. В любом сработанном нами предмете — табуретке или роботе — посеяны наши гены. Во всем, к чему мы прикоснулись. И семена эти прорастают, проявляются в порожденных нами мыслях, в металле, в синтетикепроявляются нашей сутью, самими нами.
Я застал ее целой и невредимой. Она лежала в постели в своей комнате и окликнула меня, едва я открыл внутреннюю дверь переходной камеры и оказался в стенах нзшей Станции. Я был счастлив. Что только не приходило мне в голову там, в порту! А она тут лежала тихонько в постели и уже выздоравливала. Вязанье на коленях, как полагается. Идиллия под нашим колпаком.
Сидел я на ее постели, и никуда мне идти не хотелось… Но бетонная стена — надежная защита только на время.
Я сказал Надежде, что сейчас вернусь.
Порывшись в своей комнате, я нашел то, что мне было нужно, и, сунув под локоть, отправился за аварийную ширму. Она попрежнему была опущена, и мне пришлось воспользоваться люком. После чего я запер люк на замок с шифром, известным только мне.
Стараясь не шуметь, я пробрался на склад. Развинтил, сбивая пальцы, многочисленные фигурные болты и снял крышку. Подкатил витализер и стал ждать, пока он прогреется.
Кругом было тихо.
Я задвинул дверь складского отсека и, осторожно манипулируя витализером, включил робота.
— Не шуми, — это было первое, что я сказал ему. — И не вылезай из контейнера.
Дальнейший разговор проходил вполголоса. Я задал ему несколько тестовых вопросов и получил хорошие ответы. Это был совершенно исправный новенький фревилевский робот серии «А», Последний исправный из тех, что я взял всего несколько дней тому назад. Я поговорил с ним:
— Давно тебя изготовили?
— В конце второго квартала.
— А самого Фревиля ты видел?
— Нет, не видел.
И так далее. Словом, нормальный автомат.
Затем я раскрыл то, что принес с собой. И задал роботу задачку, которая там была. Он принялся считать, пошла выдача, я следил за ней по ленте. Сначала — все хорошо. Затем вдруг переход с восьмеричной системы на двоичную. Длинные столбцы единиц и нулей… Знакомая картина.
Я ждал. Лента пружиной укладывалась на полу.
И вот, наконец, лента остановилась. Я наклонился и увидел то, что и ожидал увидеть: выбило предохранители Барренса.
Делом одной минуты было закоротить их. Затем я снова привел в действие витализер. Робот ожил. Я опять дал ему эту задачу.
Выдача пошла та же: восьмеричная система; потом двоичная, столбцы единиц и нулей. И вот уравнения регрессии, несколько уравнений подряд. А после них шли нули. Ничего, кроме нулей.
Колонки нулей — и только.
Нужно было поговорить.
— Не шуми, — сказал я опять. — Давно тебя изготовили?
— Кого? Меня? — ответил робот.
— Конечно, тебя.
— Меня?
— Ну, хорошо. Ты видел Фревиля?
— Кто, я?
— Тебя спрашивают: ты видел Фревиля?
— Кого, Фревиля?
— Да, Фревиля.
— Кто? Я?
Продолжать было незачем.
Мне удалось незаметно снять один из «жучков». Робот выключился. Я упаковал его в тот же контейнер, на всякий случай.
На всякий же случай спрятал подальше то, что принес с собой. Это был сборник статей Фревиля, с его теоремой и следствиями из нее.
Итак, я проделал то же, чем занимались в последние дни виновники странных происшествий на Станции.
Все началось с прибытия новых роботов, более совершенных, чем наши старые. Это штука роковая для старых роботов. Новые должны были сменить их. Так возникла опасность, серьезно угрожавшая старым.
Вплоть до свалки…
То, что произошло в лаборатории Фревиля, подсказало мне ключ к собственным загадкам. Арман избавлялся от соперников, подсовывая им ту роковую задачу.
Не витает ли под колпаком Станции дух Армана?
"Старые роботы делали нечто аналогичное. Они должны были избавиться от новых. И вот они задавали новичкам следствие из теоремы Фревиля, которое тем было не по зубам. У новичков срабатывали предохранители. Мы закорачивали предохранители. Старые роботы снова заставляли новичков решать задачу на следствие из фревилевской теоремы. И оба новичка вышли из строя.
Откуда они взяли задачу? Откуда они знали следствие из теоремы Фревиля? Да, ведь они долго пробыли в дальней усадьбе Тальменуса! Арман устранил там не одного конкурента с помощью этой самой задачи. А роботы всегда все пронюхают, что связано хотя бы с одной формулой.
Видимо, 77-48А и в самом деле спешил в тот вечер с важным сообщением. Хотел рассказать о том, что начиналось в роботном отсеке… К утру старые роботы стерли это из его памяти.
Услышав, что Надя может отключить их, роботы обрушили на нее энергию Станции. Безобидного рифмоплета 77-48А они выжгли дотла…
Чистюля Фревиль, конечно, устранился от решения практических вопросов. Разве можно копировать с Армана?
Много лет роботы ни единой мелочью не выказывали нрава Армана. Но в серьезной ситуации он сразу проявился.
Так, бывает, десятками лет дремлет и в человеке нравственный дефект, моральная трещина, словно глубоко скрытый в конструкции надлом. Это не берется ниоткуда, ни с того ни с сего. Кто-то когда-то изломал, со зла или по небрежности, одну из важнейших в конструкции деталей. Внешне все осталось так же — та же красивая и как будто прочная конструкция. Но излом сделан, зло посеяно. Это может долго не проявляться.
Годами, десятками лет. Если не возникнет, не сложится под причудливым действием сотен сил и причин то (возможно, единственное) стечение обстоятельств, в каком только и может это сказаться. Но наша жизнь динамична; как через скопления облаков, мы пролетаем день за днем сквозь миллиарды разнообразнейших ситуаций, и вероятность попадания в ту роковую комбинацию условий, когда предательски срабатывает трещина, — слишком велика при такой динамичности.
Помнит ли кто-нибудь, что роботов копировали с Армана? Но пришел день — и это стало причиной несчастий.
Ничто не исчезает. Ни единый наш след. Ежесекундно мы оставляем свои автографы в наших машинах, домах, космосе, душах людей. Башмаки наши пылят на планетах. След наш, не прерываясь, тянется за нами и фиксирует наш путь — как след куска мела, которым учительница в школе рисовала нам на доске.
Хотим мы этого или нет, мы воспроизводим себя во всем. Каждым своим поступком, каждой мыслью воспроизводим себя. В любом сработанном нами предмете — табуретке или роботе — посеяны наши гены. Во всем, к чему мы прикоснулись. И семена эти прорастают, проявляются в порожденных нами мыслях, в металле, в синтетикепроявляются нашей сутью, самими нами.