Колупаев Виктор Дмитриевич. Ошибка создателя (сборник)

   — Нет проблем. Треть суммы перечисляется в фунтах или в долларах в любой указанный вами банк.
   — А как насчет передышек? Нам полагаются отпуска?
   — Мы ценим друзей, — худощавый человечек в штатском широко улыбался. — Чем тяжелей труд, тем ответственней и веселей отдых.
   Торнтона и Буассара условия устроили.
   Только Торнтон добрался лишь до озера Альберт, не успев заслужить отдых. В тот день, когда в кармане капрала размок чек на триста конголезских франков, Лесли Торнтон получил пулю от черного снайпера, засевшего где-то на дереве.
   Обычная ситуация.
   — Чего они там суетятся? — снова выглянул Буассар из палатки.
   — Это оборотень! — раздался мрачный голос голландца. Он незаметно подошел к нашей палатке. — Оборотень выбрался из джипа, проделав в металлическом днище приличную дыру. Мало того, он ведущую ось вывел из строя. Мы здорово влипли. — Голландец нехорошо хмыкнул. — Это ведь ты, кажется, забросил оборотня в машину, Усташ?
   — Оборотень пользовался автогеном? — не поверил Буассар. — Что ты несешь, ван Деерт?
   — Иди сам убедись.
   Мы выбрались из палатки.
   Оборотень лежал в траве под джипом, куда вывалился сквозь округлую дыру, аккуратно вырезанную в металлическом днище.
   Мы с Буассаром переглянулись.
   В металлическом днище действительно была дыра, с тарелку величиной.
   При этом мы не увидели никаких следов окалины, вообще температурных воздействий. Просто круглая дыра, будто ее выдавили прессом. А трава под оборотнем пожухла и почернела, как от холода.
   Полупрозрачный мешок, заполненный слабо мерцающей слизью.
   Что эта тварь могла? Как ей удалось проделать дыру в металле?
   — Почему ты не вытащил ее из машины, Усташ? — хмуро поинтересовался капрал.
   Я пожал плечами.
   И молча наклонился над оборотнем.
   Странное зрелище.
   Какие-то плавающие радужные пятна… Какое-то движение, там, под полупрозрачной оболочкой… Чем, собственно, может питаться такая тварь? И чем она могла прожечь металлический лист?.. Если кислотой, то, что это за кислота и как она ее вырабатывает?..
   Я отчетливо представил оборотня, висящего на ветке дерева.
   Эта тварь может здорово пугать.
   Тех же негров.
   Ага, подумал я, негров.
   И поманил пальцем бабингу, насторожено поглядывавшего на нас со стороны кухни.
   — Мниама мполе, — сказал я, дождавшись негра. — Прелестный зверек. Ты уже встречал таких?
   — Нет, бвана.
   Голландцу ответ не понравился.
   Он рявкнул:
   — Нендо зако!
   Бабинга послушно отошел в сторону.
   Я попробовал встать так, чтобы оборотень оказался в моей тени.
   Он это сразу почувствовал.
   Легко, не касаясь травы, как на воздушной подушке, он сместился дюймов на десять в сторону и вновь равнодушно застыл над мгновенно почерневшей под ним травой.
   Я осторожно прикоснулся к его оболочке пальцем.
   От оборотня несло холодом.
   Я сказал:
   — На нем пиво охлаждать можно.
   — Поиграйся, поиграйся, — с отвращением сплюнул капрал. — Такие умники, как ты, Усташ…
   Он не стал договаривать, на что способны такие умники, как я. Его заботила выведенная из строя машина. Он уже принял решение, и его решение мне не понравилось.
   — По твоей вине мы лишились джипа, Усташ. Завтра ты отправишься в лагерь майора Мюллера. Нам необходим новый джип. Пригонишь его в лагерь вместе с запчастями.
   Я вытянулся и откозырял:
   — Я отправлюсь один?
   Он чуть-чуть отошел:
   — Я подумаю.
   И спросил, уже не скрывая удивления:
   — Чем можно прожечь такую дыру?
   — Возможно, кислотой.
   — Ты что-нибудь слыхал про такое?
   — Никогда.
   — Я тоже, — раздумчиво заявил капрал. — А чем может питаться такая тварь? У нее не видно ни рта, ни глаз. Что она, выпускает кислоту через поры?
   — Возможно, оборотень питается воздухом, — предположил Буассар. — Или солнечными лучами. А может, это растение.
   — А мне плевать! — заявил голландец. — Растение это или какая-то особо гнусная тварь, какая разница? Если ее нельзя сбыть за хорошие деньги, от нее надо немедленно избавиться.
   Все почему-то уставились на меня.
   Я пожал плечами и хмыкнул:
   — Ты уже пытался избавиться от оборотня, ван Деерт.
   — Это точно. Я стрелял в упор. Никакого эффекта.
   — Если он жрет металл, если он действительно питается металлом, — покачал головой Буассар, — как мы сможем его транспортировать?
   У меня вновь разболелась голова.
   Боль пульсировала в висках, отдавалась гулким пульсом в ушах, в каждой частице тела. Осторожно опустившись на спальный мешок, я залег в палатке. Я уже не слышал рейнджеров, прикидывающих возможную цену необычного создания. В конце концов, я в доле, без меня не обойдутся. Я был рад, что капрал не отправил меня в лагерь майора Мюллера незамедлительно. Вряд ли я бы добрался до лагеря в таком состоянии.
   Я почти уснул, когда рядом грохнули пистолетные выстрелы.
   Стрелял капрал.
   Француз первым откинул полу палатки капрала.
   Капрал стоял на коленях, обеими руками зажав уши. Пистолет валялся на полу палатки. Не отнимая рук от ушей, капрал прохрипел:
   — Выбросьте эту тварь! Она убьет меня!
   — Но тут никого нет, — сказал Буассар, машинально оглядываясь.
   Наверное, он подумал об оборотне. Но оборотень лежал под джипом — там, где мы его оставили.
   — Есть! — прохрипел капрал. — Есть!
   — Да вот она! — торжествующее заявил ван Деерт, вытаскивая из складок смятого полога дергающуюся летучую мышь.
   Неужели мышь могла напугать капрала?
   Никто, понятно, такого вопроса не задал, но Буассар понимающе подмигнул.
   — Эта тварь вопила, как сирена воздушной тревоги, — выругался капрал, отнимая наконец руки от ушей.
   — Но мы ничего не слышали, — возразил Буассар.
   — Не слышали? — переспросил капрал с каким-то тайным значением. — Ты, наверное, спал!
   Это хорошо, что вы ничего не слышали, подумал капрал.
   И не дай вам бог услышать такое.
   Оставшись один, капрал снова заткнул уши.
   Эта крошечная тварь совсем меня оглушила. Говорят, человеческое ухо неспособно улавливать ультразвук, но я — то слышал скрипучие вопли летучей мыши! Я вообще теперь слышу каждый шорох! Я, кажется, слышу, как растет трава. Может, я схожу с ума? Случилось же что-то такое со Шлессом. Он был крепкий парень, а скончался в считанные минуты. От чего? И почему я стал слышать такое, чего в принципе нельзя слышать?
   Он опустил руку и случайно коснулся обрывка газеты, торчащего из кармана.
   Шорох, которого он прежде не замечал, громом отозвался в ушах капрала.
   Ладно, смиряясь подумал он, будем считать это громом победы. Или маршем моего возвращения. Ведь для меня это вовсе не обрывок старой газеты, для меня это возвращение.
   Он знал наизусть содержание заметки, напечатанной в газете.
   Заголовок заметки гласил: «Гюнтер Ройтхубер мертв!»
   Они рано хоронят Гюнтера Ройтхубера, желчно, но и с удовлетворением усмехнулся капрал. Хотя и вовремя. Капрал давно привык думать о себе в третьем лице. Я устал. К черту Африку! Я хочу в Европу. Тех денег, что у меня есть, должно хватить и на домик, и на сад, а больше мне ничего не надо. Тех денег, которые я скопил, мне хватит.
   «Более восемнадцати лет шли поиски военного преступника Гюнтера Ройтхубера, — вспомнил он текст газетной заметки. — Международный военный трибунал в Нюрнберге приговорил в свое время Гюнтера Ройтхубера к смертной казни за исполнение варварских акций по уничтожению мирного населения Франции, Дании и Голландии. К сожалению, преступник избежал наказания. На днях прокуратура Франкфурта-на-Майне официально объявила Гюнтера Ройтхубера мертвым и сообщила о прекращении его поисков. Решение прокуратуры основано на показаниях, свидетелей, подтвердивших, что Гюнтер Ройтхубер погиб на их глазах во время одной из бомбардировок Берлина».
   Вот оно, возвращение.
   Капрала пробило холодным потом.
   Он слышал, как ползет по брезенту жук — тупо и неторопливо. Он слышал, как трава, пытаясь распрямиться, скребет по днищу палатки.
   Это ничего, подумал он. В сущности, это нестрашные звуки. Лишь бы опять не ворвалась в палатку летучая мышь. Капрал боялся летучих мышей, но сладкое торжество охватило его. В конце концов, от летучей мыши можно отбиться. Главное — я вернусь! Теперь я могу вернуться! Свидетели подтвердили факт моей гибели!
   Капрал готов был расцеловать неведомых свидетелей, столь охотно подтвердивших факт его смерти.
   Я проснулся ночью от шума.
   Француз с проклятиями копался в своем вещевом мешке.
   — Голова разламывается, — выругался он. — Этот немец, наверное, подцепил какую-то заразу. Надо было бросить Шлесса в лесу. Голландец был прав, не надо было возиться с трупом! Взгляни на мой язык. Уверен, его обложило известью.
   Но язык француза оказался чист.
   Пошатываясь от слабости, я выбрался из палатки.
   Трава таинственно серебрилось. Б просветы ветвей глядели на нас звезды. Далекие, холодные, а оттого чужие.
   Я вдруг поймал себя на том, что думаю о звездах как-то не так.
   Никогда я не думал о них, как о звездах.Ну, светят себе с небес, этого мне вполне хватало. Сама мысль о звездахтаила в себе какую-то загадку. И, как вчера, я все время мучительно пытался что-то вспомнить.
   В джунглях стояла глубокая предутренняя тишина.
   Даже ночные птицы примолкли.
   Но я чувствовал, я не мог ошибиться — за мной кто-то наблюдал. Это не было чувством опасности, тренированный человек сразу определяет такое. Просто кто-то за мной следил: может, не заинтересованно, может, даже равнодушно, но при этом ни на секунду не выпуская из зоны обзора.
   В рассеянном звездном свете трудно было что-то рассмотреть, но краем глаза я успел отметить короткую вспышку света под джипом, там, где мы вчера оставили оборотня. Никто не хотел с ним возиться, никто не стал придумывать для него клетку. Зачем? Если он без всяких усилий прошел сквозь металл, разве удержит его деревянная клетка?
   Включив фонарь, я сразу увидел оборотня.
   Он лежал рядом с джипом, и трава вокруг была черная, будто оборотень убил ее своим невидимым ледяным дыханием.
   Заморозки в Африке?
   Опустившись на корточки, я прикоснулся к оборотню.
   От него действительно исходил холодок, а там, где мой палец коснулся полупрозрачной оболочки, вдруг родилось, вдруг возникло странное далекое сияние, далекое радужное свечение.
   Как звездочка в ночном небе, неимоверно отдаленная и чужая.
   И почти сразу весь оборотень — весь! — вспыхнул.
   Как огромный радиоглаз.
   Я отпрянул.
   Мне вдруг показалось, оборотень чувствует мое присутствие, подает мне какой-то сигнал. Утирая со лба пот, я сказал себе: оборотень не человек. Оборотень это просто безмозглый мешок, набитый фосфоресцирующей слизью. Правильней смотреть на него не как на живое существо или там растение, а как на нечто, способное принести нам приличные деньги.
   — Что ты с ним делаешь?
   Над оборотнем наклонился голландец.
   — Выключи его, — хмуро сказал он, внимательно разглядывая вспыхивающего, как радиоглаз, оборотня. — Иллюминация нам не нужна.
   — А где он выключается?
   Голландец сплюнул.
   — Никогда не слыхал такой тишины, — признался он. — Не нравится мне эта тишина.
   Я промолчал.
   Нам платят не за то, что нам нравится.
   А утром все поднялись больными.
   — Мне снилась виселица, — морщась, пожаловался француз. — Может, Усташ, меня и следует повесить, но почему, черт побери, делать это надо во сне?
   За столом капрал обвел рейнджеров хмурым взглядом:
   — Что мы ели вчера? Мы могли чем-то отравиться?
   — Это надо спросить у бабинги, — со значением ответил голландец. Б его маленьких глазках зажглись хищные выжидательные огоньки.
   — Бабинга!
   Негр подошел.
   Он ни на кого не смотрел, руки у него дрожали.
   — Бабинга, — сказал капрал. — Ты бросал вчера в мясо какую-нибудь траву? Ты знаешь много местных трав. Что ты использовал вчера как приправу?
   — Ничего, бвана.
   — Капрал, можно, я с ним поговорю, — вмешался ван Деерт.
   — Заткнись!
   — Разве я не соблюдаю дисциплину?
   — Заткнись!
   — Есть заткнуться, капрал.
   Стол стоял в тени, но духота и в тени была нестерпима. Я чувствовал, как медленно, но неостановимо возвращается головная боль.
   — Ван Деерт, — взяв себя в руки, негромко приказал капрал. — Сейчас ты отправишься в лагерь майора Мюллера. Я хотел отправить Усташа, но боюсь, он заблудится. Сообщишь майору о случившемся и попросишь помощи. Лучше всего, если ты приведешь пару джипов с волонтерами. Мне кажется, эти места следует хорошенько прочесать.
   — Да, капрал!
   Преувеличенно твердо ван Деерт прошел к палатке и скоро появился снаружи уже в башмаках, в пятнистой униформе и в малиновом берете, лихо надвинутом на глаза. Автомат он держал в левой руке, и я сразу подумал: капрал прав, голландец единственный, кто еще не подхватил никакой заразы. И подумал: голландец дойдет. Он лучше, чем я, знает местные условия.
   А если не дойдет…
   — Бабинга! — позвал капрал, проводив взглядом ван Деерта.
   Негр опять неуверенно приблизился к столу.
   — У тебя не болит голова, бабинга?
   — Нет, бвана.
   — И суставы не ломит? И слышишь ты хорошо?
   — Да, бвана.
   — Бросить в мясо траву тебя научили местные знахари?
   — Нет, бвана.
   Рука капрала скользнула за пояс, но бабинга оказался проворнее.
   Каким-то нелепым кривым прыжком он сразу достиг джипа.
   Еще секунда, и негр исчез в чаще.
   Правда, во всем этом было что-то странное. Ну, скажем, никто не ожидал, что бабинга бросится в ту же сторону, куда только что ушел ван Деерт. К тому же, бабинга мог оказаться в зарослях сразу, но бросился он сперва к джипу. Почему-то бабинга выбрал самый длинный путь.
   И еще одна странная деталь.
   Хотя капрал и выхватил пистолет, он не выстрелил.
   Почему?
   Скосив глаза, я взглянул на француза. Потом на Ящика. Они не могли не заметить, что бабинга вел себя не так, как от него ожидали. Он не должен был бежать к джипу. А он побежал.
   Почему?

Глава четвертая
Звездный миссионер

   К сожалению, это был не единственный вопрос.
   Больше всего меня тревожил Буассар.
   Мы устроились с ним в тени отдохнуть, но он беспрестанно тер кулаком глаза и дергал головой, как галльский петух, то вперед, то назад, будто собирался меня клюнуть.
   — Какого черта?
   Он замялся.
   — Не хочешь говорить, не надо, — предупредил я. — Но хотя бы не дергайся. Голландец, возможно, привезет лекаря, дождись его. И вообще, лучше нормально выспаться, чем попасть в руки лекаря.
   — Я не могу лечь, — ответил Буассар ошеломленно.
   — То есть как это не можешь?
   — А так… — ответил француз и снова задергал головой вперед-назад.
   А меня от его слов почему-то холодом окатило. Точнее, не от слов даже, а от интонации, с какой он произнес эти слова.
   — «Мертвый город застыл в глазах, давай завоюем себе новые земли!..»
   — Смени пластинку!
   Буассар не слушал:
   — «Мы печатаем шаг, наши мышцы крепки, мы хотим прочесать дальние страны!..»
   Он не только не мог лечь, он, кажется, не мог остановиться.
   — «Отправляйся-ка, парень… — он смотрел на меня выпученными, ничего не видящими глазами и тянул упрямо: — Отправляйся-ка, парень, на поиски незнакомого цветка в дальние страны, лежащие там, за океаном… Все — ничто, кроме твоей силы… Печатай шаг, и пусть дрожат те, кому хотелось бы остановить тебя!..»
   — Заткнись, Буассар!
   И тогда он сказал негромко:
   — Я ослеп, Усташ.
   — Ослеп? Ничего не видишь?
   — Я вижу, Усташ, но не так, как надо… Чтобы видеть, я должен все время дергать головой… Если я сижу неподвижно, я будто погружен в туман. А? Ты слышал когда-нибудь про такое? Я собственную руку не различаю, если не шевелю ею… Как ночью при вспышках молнии… Наверное, бабинга действительно отравил нас… А?.. Как думаешь, это навсегда?..
   — Побереги нервы.
   — Ты не бросишь меня, Усташ? Все еще может вернуться. Я говорю о зрении.
   — Конечно, — успокаивающе ответил я. — Обязательно все вернется.
   — Вот я и говорю, не бросай меня, Усташ, — быстро заговорил француз, ловко хватая меня за руку. — Мы с тобой кое-что знаем, правда? — Он жадно дышал мне в лицо. — Не бросай меня, Усташ. Мы с тобой знаем, что такое надежное прикрытие, правда? Б нашем деле нельзя без прикрытия. Ты ведь меня не бросишь? — Он, наконец, выдохнул то, что, видимо, боялся выдохнуть: — Я не Шлесс, Усташ. Я не заразный. Я точно знаю, что я не заразный. И ты же видишь…
   — Да ладно, — сказал я. — От слепоты еще никто не сдыхал.
   — Я знаю! — обрадовался француз. — Бот увидишь, я еще прикрою тебя!
   Я усмехнулся.
   Это он-то прикроет? Будет дергать головой, что ли, чтобы увидеть цель?
   Казалось еще минута и француз расплачется.
   Мне этого не хотелось.
   Я сказал:
   — Сиди, не вставай. Пойду принесу пиво.
   Подойдя к столу, я негромко выложил новость капралу и Ящику:
   — Буассар, кажется, ослеп.
   — Ослеп?!
   — Ну, не совсем, но в дело, наверное, не годится. Нас теперь только трое. И если ван Деерт не дойдет…
   — Голландец дойдет! Я его знаю.
   — А если все-таки не дойдет?
   Капрал выругался:
   — Майор Мюллер прав. Б этой стране, прежде всего следует уничтожать знахарей и кузнецов!
   — А если бабинга ничего не подсыпал в мясо? — спросил я. — Мы ведь едим из одного котла. Если бабинга что-то подсыпал, почему это на всех подействовало по-разному? У меня, например, болит голова, а Буассар ослеп…
   Я не стал продолжать.
   Я не знал, как сказалось отравление на Ящике и капрале. Но, видимо, какого оно на них сказалось, иначе они заставили бы меня договорить.
   Взяв несколько банок пива, я вернулся к французу.
   — Усташ! — схватил он меня за руку. — А моя слепота, она может сойти за полную потерю зрения? Я могу потребовать по Договору все сто процентов?
   — Наверное, — сказал я, и Буассара это несколько успокоило.
   По крайней мере до вечера француз протянул без особых ухудшений.
   Зато я, очнувшись после тяжелого послеобеденного сна, задохнулся.
   Запахи!
   Я приподнялся на локте, боясь резких движений, но головной боли не было, как не было вообще никаких плохих ощущений. Я даже испугался — так хорошо может себя чувствовать, наверное, только мертвец. Только вид француза, даже во сне дергающего головой, отрезвил меня.
   И я сразу и по-настоящему ощутил запахи.
   Ничего такого прежде я не испытывал.
   Деревья и кусты, трава и камни, металл, брезент, оружие, пустые банки из-под пива — все обрело неожиданную способность источать запахи. Мир просто исходил запахами. Жадно поводя ноздрями, я вбирал в себя тропическое неистовство — влажную духоту, душную сырость, пряность невидимых орхидей и сотен других, мне неизвестных растений; заплесневелые и чистые ароматы, и ароматы прекрасные и отвратительные.
   Конечно, такую чувствительность нельзя было назвать нормальной.
   Но, даже думая так, я не переставал жадно узнавать, ловить все новые и новые запахи и ароматы. Несмотря на их чудовищное разнообразие, я легко отделял один от другого, угадывал, ловил легчайшие полутона, сразу узнавая — относится данный запах к какому-то живому существу или он, скажем, исходит от оброненного кем-то патрона?
   Еще я заметил, что вижу над предметами таинственное свечение.
   Например, над белыми цветами орхидей это свечение было голубоватым, а желтая нежная травка, обычно такая незаметная, испускала пепельный свет.
   Я будто попал в другой — неистовый, странный мир, пугающий, но не отталкивающий.
   — Иди к нам, Усташ!
   Капрал и Ящик сидели рядом у костерка, метрах в пяти от джипа.
   Запах брезента, углей, потной одежды густо мешался с ароматами орхидей, мятой травы, бензина.
   — Взгляни на оборотня, Усташ.
   Не знаю, что и как они видели, — я, например, увидел ураган вспышек.
   Оборотень пылал, как обломок радуги.
   Он сверкал, как мощная маячная мигалка в ночи, как звезда в пустом небе.
   Тысячи и тысячи светлячков, привлеченные его пожаром, толклись над ним в светящемся хороводе, как крошечные планетки вокруг сияющего светила. И я, бывший усташ Радован Милич, профессиональный рейнджер, замер, как гимназистка, вдруг вспомнившая давно исчезнувший в прошлом выпускной бал.
   Светлячки толклись над пылающим оборотнем.
   Я почему-то подумал: а может, это создание вовсе не с Земли? Может, этот оборотень упал к нам с неба? Может, его занесло к нам из других пространств? Может, и он видит нас в нежных красках и запахах?
   Капрал у костра шевельнулся.
   Будто испугавшись, запахи на мгновение погасли, но тут же вспыхнули с новой силой. Среди них появилось много новых, незнакомых, каких я прежде не слышал. Были среди них и враждебные, их я сразу отторгал. Были и такие, что пугали меня, но главное, я это понял, весь этот праздничный разлив запахов был напрямую связан с состоянием оборотня.
   — Ты когда-нибудь слышал о чем-то таком, Усташ? — потрясенно спросил капрал.
   Он сидел прямо в траве, поджав под себя скрещенные ноги, сложив руки на груди. Я отчетливо различил на левом запястье следы тщательно сведенной татуировки.
   — Ты говоришь о запахах?
   — О каких запахах, Усташ? Звуки!
   В голосе капрала прозвучало такое торжество, что сперва я решил — капрал пьян. Как я ни напрягал слух, я ничего не слышал, кроме бесконечного, скучного, как прибой, звона цикад.
   Я так и сказал:
   — Цикады.
   — Заткнись, Усташ! — возмутился капрал. — Эти цикады только мешают. Ты вслушайся! Вот… — Он странно наклонил голову и, выпятив узкие губы, полузакрыл глаза. — Ты слышишь?.. Это какая-то мелкая птичка… Совсем крохотная… Села на ветку… Она роется клювом в перьях… Она невозможно громко роется клювом в перьях, Усташ!.. Черт! — выругался он, затыкая уши пальцами. — Опять летучая мышь!
   — Не стоит поминать черта, капрал.
   Это произнес Ящик.
   По-французски!
   В лилово-багряных отсветах костра я увидел впалые щеки Ящика и по запаху его тела, по тяжелому нездоровому запаху понял — Ящик болен, хотя и скрывает это. И еще я понял по запаху — Ящик, несомненно, старше нас, по крайней мере, он не моложе капрала.
   — Я из Нанта, — ответил на мой безмолвный вопрос Ящик.
   Я кивнул.
   Я видел, что он француз. И видел, что он не врет.
   Плевать.
   Теперь я на полную мощь включил свою способность повелевать запахами. Что-то необыкновенное, тонкое, давно утерянное мучительно овладевало мною. Я сосредоточился, я почти вспомнил — что,но капрал все разрушил.
   — Не шуми, Усташ, — прохрипел он. — Ты все заглушаешь. Ты мешаешь мне.
   — Но я молчу, — возразил я.
   — Ты сам по себе шумный. У тебя мысли шумные. Ты шумишь гораздо сильнее оборотня, а уж оборотень-то гудит, как трансформатор под напряжением.
   — Капрал прав, — кивнул Ящик.
   Он кивнул раньше, чем я успел задать вопрос. Кажется, он заранее знал все, о чем я хочу его спросить.
   — Не знаю, как это получается, — неопределенно пожал он плечами, обтянутыми пятнистой рубашкой. — Просто я чувствую какие-то еще не высказанные вслух слова. Я не читаю мыслей, Усташ. Просто я знаю, что именно надо сказать в тот или в иной момент… — И спросил: — А у тебя?
   — У меня запахи.
   — Не удивляйся… Не надо ничему удивляться… Может, ты не знаешь, но цикады в траве находят друг друга по запаху. А лососи родную реку находят тоже по запаху. За тысячи миль, находясь в океане. А угри, пересекая Атлантику, ищут водоросли саргассы по запаху…
   — Откуда ты все это знаешь?
   — Когда-то я преподавал в лицее географию.
   — Ты был учителем?
   — Ну, все мы кем-то когда-то были… Разве нет?..
   Я промолчал.
   Человек, сросшийся с пулеметом, и география в лицее.
   Но почему нет?
   «Что с нами?» — подумал Ящик.
   И поймал себя на том, что впервые за много лет подумал — с нами.
   Впервые за много лет.
   С того утонувшего в далеком прошлом пятьдесят третьего года, когда меня отправили защищать французскую колонию Вьетнам.
   Отправили во Вьетнам, защищать страну от туземцев, не умеющих и не хотящих жить правильно.
   Какую-то двусмысленность в этом я уже тогда ощущал, хотя, черт знает, может, это я сейчас так думаю. Тогда я только с изумлением наблюдал за беженцами. Тысячи и тысячи колясок и велосипедов запрудили дороги, мешая генералу Наварру, командовавшему колониальными частями, свести на равнине Бакбо рассеянные по стране войска.
   К счастью, меня откомандировали в Верхний Лаос.
   Или к несчастью.
   Ведь именно там я, Анри Леперье, стал Ящиком, попав по приказу в число конкретных исполнителей акции «Гретхен».
   Кстати, почему «Гретхен»?
   Почему не «Мари», почему не «Сьюзен»?
   Был просторный школьный двор, окруженный колючкой.
   По одну сторону двора заставили лечь женщин, по другую — мужчин.
   Я думал, женщин мы сразу отпустим, их, наверное, и хотели отпустить, но когда заработали огнеметы, женщины сами стали бросаться в огонь. Они даже не кричали. Они просто бежали в огонь, в котором, вопя, катались их мужья, и сгорали сами. Именно в тот день кто-то впервые назвал меня Ящиком. Почему? Не помню. Война слона и кузнечика сломала меня. Что бы там ни писали в газетах, мы все-таки были не слоном, вовсе нет, мы были только кузнечиками. Даже генерал Наварр.
   И все же по-настоящему Ящиком я стал позднее.
   Может, в тот день, когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охранявшей в Лаосе склад йодистого серебра. Невзрачный, вполне безобидный на вид порошок носил великолепное название — оружие Зевса. Лейтенант Кроу доходчиво объяснил: достаточно кристалликам йодистого серебра попасть в самую безобидную тучу, чтобы вызвать настоящий потоп.