— Мне нужны люди, — вновь заговорил я. — Любой поселок или фасьенда, они же тут есть!
   — Компадре, — спросил тот, кто привел меня. — Ты один?
   — Да… Остальные там, — я махнул рукой в сторону джунглей. — Они сгорели.
   — Ты путаешь, компадре, — возразил проводник. — Вот где они могли сгореть. — Он взял меня за руку и, как ребенка, повел сквозь заросли в самую глушь, в духоту.
   Потом остановился, отвел рукой листья в сторону и повторил:
   — Вот где они могли сгореть.
   На добрый десяток миль сельва была сожжена. Не огнем, нет, потому что листва и ветки, искореженные так, будто их поджаривали на гигантской сковороде, оставались на предназначенных им природой местах.
   Ссохшиеся, полопавшиеся стволы упирались в низкое небо, укутанное туманной дымкой. Но ничто тут еще не успело напитаться сыростью…
   — Тут они могли сгореть, — сказал проводник. — Или там был другой огонь?
   — Другой, — подтвердил я. — Другой. Самый обычный.
   — Идем, — сказал он.
   — Но что тут случилось?
   Он не ответил на вопрос, бородач — тоже. Я спрашивал и спрашивал, а они отмалчивались или говорили о чем-то другом.
   Отчаявшись, я замолчал. И тогда тот, кто называл меня «компадре», спросил:
   — Почему загорелся твой самолет?
   — Угон, — пояснил я. — Неудачный угон, неудачная стрельба. — И, вспомнив об итальянке, добавил: — Там были и женщины…
   — Кто стрелял?
   — Человек по имени Репид. Хорхе Репид, уругваец. Так он мне представился. С ним были еще двое. Одного звали Дерри, другого не знаю.
   — А уругвайца ты знал? — в тоне спрашивающего мелькнули нотки недоверия.
   — Нет. Но они разговаривали между собой, и я слышал их имена.
   — Ты действительно остался один?
   — Да. — Это я мог утверждать. — Я видел обломки самолета. Когда меня выбросило и я потерял сознание, был, наверное, еще один взрыв. Там все сгорело.
   — Ты проводишь нас к месту падения?
   Я чертовски устал, но проводник был прав — следовало еще раз и более тщательно осмотреть район катастрофы. Все равно, подумал я, скоро я окажусь среди людей…
   Путь, на который у меня ушло более двух суток, катер проделал за одну ночь. Я спал, когда меня заставили встать. Светало. Ведя компадре по зарослям, я понял, что если бы, уходя от самолета, взял на север, то сразу наткнулся бы на реку — она протекала совсем рядом. Ядовито-зеленая плесень успела заплести груды обломков. Остановившись в тени, я следил за тем, как мои спутники обшаривали болото. Не знаю, что они искали, спрашивать не стал.
   Когда поиски закончились, бородач сказал:.
   — Только один еще похож на человека. Тот, что в болоте…
   — Его звали Дерри, — пояснил я, вспомнив курчавого.
   Больше они ни о чем не говорили. Катер стремительно шел вниз по течению, и я впервые реально представил себе, каким долгим могло оказаться мое путешествие — мы так ни разу и не вышли из-под полога леса…
   Места были совершенно необитаемы, влага и духота, казалось, душили растительность, заставляя ее в каком-то жутком безумии давить и оплетать друг друга. Тем неожиданнее для меня оказался бетонный пирс, выдвинутый с берега почти на середину реки. Я поверил в то, что он существует, лишь когда катер ткнулся в него бортом.
   — Иди, компадре, — сказал тот, кто встретил меня на реке. — Там люди.
   — А вы? Где я найду вас?
   — Иди, — повторил он.
   Я протянул ему руку, но он уже оттолкнул катер от пирса и отвернулся.
   Пожав плечами, я сел на теплый бетон и взглянул на свое отражение в темной, видимо, очень глубокой воде…
   Странные люди… Но они помогли мне…
   Плеснув в лицо водой, зачерпнутой из реки, я утерся рукавом куртки и встал. Бетонная полоса, начинавшаяся от пирса и нигде, видимо, не просматривающаяся с воздуха, вела прямо в гущу краснобагровых орхидей и белых огромных фуксий.
Обсерватория «Сумерки»
   Полоса была так надежно укрыта лесом, что только легковые автомобили могли пройти по ней, не зацепив веток. Я с наслаждением ступал по бетону, радуясь тому, что после каждого шага не надо стряхивать с ног тяжелые комья грязи. Прежде всего, подумал я, потребую телефон и еду. И еще мне следует выспаться…
   "Фольксваген", выкатившийся навстречу, ошеломил меня. За мной? Или это случайность?
   Оказалось, за мной.
   Человек за рулем, неразговорчивый, хмурый, с лицом, наполовину закрытым огромными темными очками, перегнулся через сиденье и открыл заднюю дверцу.
   Невыразимо приятно пахнуло на меня запахом бензина, кожи, теплого металла. И, поддавшись приливу благодарности, я болтал всю дорогу, которая заняла минут десять при хорошей скорости. Дорожных знаков тут не было, и водитель не стеснялся — ветер так и выл за стеклом… Меня водитель слушал внимательно, однако, когда в порыве чувств я попытался похлопать его по плечу, то с изумлением заметил скользнувшую по его лицу тень брезгливости. Но даже это меня не отрезвило, ибо неожиданную неприязнь водителя я постарался отнести за счет своего неряшливого вида. Что делать, хотел я сказать, сельва… Но что-то меня удержало.
   И почти сразу водитель сказал:
   — Приехали.
   Я вылез из машины и остановился перед гигантской каменной стеной, теряющейся в глухих зарослях. Водитель, наклонив голову, смотрел на меня.
   — И куда мне идти?
   Он равнодушно пожал плечами и нажал на акселератор. Я едва успел увернуться от угрожающе близко прошедшего мимо бампера.
   Странные привычки…
   Проводив взглядом машину, я пошел вдоль стены и сразу наткнулся на металлическую дверь. Она отворилась без скрипа.
   Плоские бетонные стены, подпертые контрфорсами, уходили вверх. Нигде не видно было ни одного окна.
   Искусственный свет изливался и сверху и с боков, но самих ламп я не видел. Зато прямо передо мной, в неглубокой нише, стоял телефон. Он ничем не отличался от тех, к каким я привык, но была в нем одна странность — трубка его была прижата пружиной, будто какая-то сила могла сдвинуть ее с места или даже сбросить.
   Меня ждали. Добродушный мужской голос произнес:
   — Поднимитесь в лифте на пятый этаж. Вы легко найдете приготовленную для вас комнату.
   Положив трубку, я еще раз удивился пружине.
   Лифт быстро вознес меня на пятый этаж, и оказалось, что в комнату войти можно было только из лифта. Других дверей не было.
   То есть я сразу оказался закупоренным в комнате, так что, если бы, начался пожар, я мог бы уйти отсюда только по шахте лифта.
   Кстати, дверь в шахту открывалась свободно, и я поразился ее глубине — здание явно имело несколько подземных этажей.
   Сама комната мне понравилась. Тут стояли стол, стул, два кресла. В шкафу я нашел кофе и сыр. Кофейник прятался тут же, за горкой салфеток. Я включил его и побрел в ванную, на ходу срывая с себя обрывки грязного белья. Теплая вода усыпляла… Спать…
   Спать… Но я крутнул вентиль, и меня обдало холодом. Рано спать!
   Натянув толстый халат, висевший в шкафу, я подошел к окну.
   Оно было густо затянуто решетчатым жалюзи, и рассмотреть что-либо было почти невозможно.
   Я перенес телефон в кресло, отхлебнул кофе и нажал на сигнал.
   — Да, — раздался все тот же добродушный голос.
   Обладатель его, наверное, был неимоверно толст.
   И добр.
   — Где я нахожусь?
   — Поселок Либейро. Обсерватория «Сумерки».
   — Сумерки? Что это значит?
   — Всего лишь геофизическое понятие.
   — Прошу вас, соедините меня с редакцией "Газет бразиль", Бразилиа. Я — журналист, потерпевший аварию в районе вашего поселка, И будьте добры прислать человека с одеждой. Все, что необходимо мужчине при росте 187, весе 79. Платит банк Хента, — я назвал номер счета.
   Прошло томительных полчаса. Телефон затрещал.
   Я поднял трубку и сразу узнал голос шефа.
   — Ну, — спросил он, — где ты находишься?
   — Поселок Либейро, обсерватория «Сумерки». Это не моя инициатива, шеф. Мой самолет сгорел. Его пытались угнать. Много жертв. Завтра я попытаюсь добраться до Манауса, а еще сегодня дам материал для газеты. Кажется, это заинтересует всех.
   — Поддерживаю, — сказал шеф. — Но если это гнилой орех, не теряй времени. Трансамазоника, вот что сейчас интересует Бразилию. — И повесил трубку.
   "Ладно, — выругался я про себя, — не стоит нервничать. Шеф всегда был таким. Его время, разумеется, стоит дороже времени моего или еще кого-нибудь…" И все же осадок от разговора остался. Я был обижен и разозлен.
   Либейро… Либейро… Карты под рукой не было. Это где-то на западной границе, вспоминал я. На западной границе или… Черт с ним, завтра все прояснится… И, едва коснувшись постели, я провалился в глубокий сон…
   А когда проснулся, была ночь. Я сварил кофе и, освеженный, устроился на теплом каменном подоконнике.
   Жалюзи были подняты, я видел смутные очертания веток под окном. И вдруг все это исчезло, как вырванное бесшумным взрывом.
   Вместо глубокой тьмы лиственных сплетений я увидел звездное небо, увидел низкие, лежащие по всему горизонту звезды, будто я был в степи, а не в джунглях. Чашка выпала из моих рук и разбилась…
   Звезды были яркие и пронзительные.
   А потом все исчезло. Напрасно я всматривался в тьму. Ни единой звезды, ни единого огонька…
   Торопливо я вызвал дежурного, и мой голос его, как видно, обеспокоил, потому что, наконец, он появился в моей комнате сам — крупный, добродушный, мускулистый. Странно было слышать от него слова «обсерватория», "звезды" — с такими обычно говорят о профессиональном боксе или, в крайнем случае, о лошадях…
   — Вы переутомлены, — сочувственно сказал он. — Вам надо еще спать. Вы представить себе не можете, как много сил отнимает сельва у заблудившихся людей… Прислать вам вина?
   — Нет, — замешкался я. — Что слышно у вас об угонах? Я имею в виду местную линию…
   Он рассмеялся:
   — Наша посадочная полоса похожа на царапину. У нас всего два самолета. Их водят пилоты, знающие каждую излучину реки, каждый ее перекат, каждое высокое дерево. Угоны — привилегия больших трасс.
   — А чем занимается обсерватория?
   — Звездами. Но об этом удобнее спрашивать других. Я всего лишь дежурный. Встречаю и провожаю гостей.
   — И много их тут бывает?
   — Когда как.
   — Есть тут бар или клуб, в котором я мог бы встретиться с сотрудниками?
   — К сожалению, нет. Персонал обсерватории невелик. Есть комната для гостей, ее можно было бы назвать клубом, но сейчас она на ремонте. Вы же знаете — климат… В здешнем климате сырость разъедает все — железо, дерево, камень… Но, любезно предупредил он, — билеты на самолет вам заказаны, и завтра вы сможете посетить театр в Манаусе.
   — Спасибо, — поблагодарил я. — И… соедините меня с "Газет бразиль".
   Пока шел вызов, я подошел к зеркалу. Лицо явно нуждалось в бритве. Но загар был великолепен! Загар?! Какого черта! Не обрел же я этот камуфляж в сельве?..
   Я распахнул халат и удивился еще больше — все тело было покрыто ровным слоем необыкновенного золотистого загара.
   Это открытие меня смутило. Я не мог его объяснить.
   И когда затрещал телефон, я не успел сказать ни слова.
   Шеф раздраженно спросил:
   — В самом деле, где ты находишься?
   — Я говорил — Либейро, обсерватория «Сумерки»!
   — Какая дурная шутка, — сказал шеф. — В поселке Либейро сидит сейчас твой напарник — Фил Стивенс. Я попросил его разыскать тебя, и он утверждает, что в поселке Либейро нет никакой обсерватории, даже с таким дурацким названием! А значит нет в Либейро и тебя. Где же ты?
   — Я встревожен, шеф… — начал я, и сразу же нас прервали.
   Писк зуммера подействовал на меня угнетающе. Задумавшись, я положил трубку.
   В дверь постучали.
   — Да!
   Это был дежурный. Но сейчас он держался официально, даже холодно. Наверное, потому, что вместе с ним в комнату вошел человек, которого я, кажется, где-то видел.
Любитель цапель эгрет
   Впрочем, нет… О любом военном можно сказать, что ты его гдето видел. А это был военный, и никакой костюм не мог скрыть его выправки.
   — Инспектор, — представился он. — Не задержу вас. Но обязан задать ряд вопросов.
   — Да. Слушаю вас.
   — Кто были люди, доставившие вас к обсерватории?
   — Не знаю. Я наткнулся на них, блуждая в сельве. Они были добры ко мне.
   — А их имена?
   — Они не назвали своих имен.
   — Но, может, в беседе между собой?..
   — Нет. Не знаю причин, но они и впрямь не обращались друг к другу по имени. — Я задумался. — В их поведении, в общем, действительно было что-то странное.
   — Что именно?
   — Ну… Они, например, не отвечали на мои вопросы. О чем бы я их ни спрашивал.
   — Хорошо, — сменил тему инспектор. — Расскажите о том, что произошло в самолете. Всю правду, ничего не преувеличивая и не скрывая. Даже если есть детали, которые причиняют вам боль. Нас интересует некий Репид, человек вам доверившийся.
   — Это не так, — возразил я. — У меня нет ничего общего с этим…
   — Кубинцем, — закончил за меня инспектор.
   — Нет. Он назвал себя уругвайцем.
   — Возможно… Вы журналист, вы будете писать обо всем этом?
   — Как можно подробней. Такие вещи нельзя забывать. О таких вещах должны знать все.
   — Итак?
   Я рассказал все.
   Инспектор слушал внимательно, уточнял, переспрашивал, а дежурный тем временем стоял у окна и бог его знает, что он там видел…
   — Но вы разговаривали с Репидом?
   — Только отвечал на его вопросы.
   — Он не был расположен к беседе?
   Я усмехнулся:
   — По-видимому… Но его напарник, его звали Дерри, высокий курчавый человек, оказался философом. Он кричал над трупом Репида, что революция потеряла еще одного парня. Он даже эпитет употребил. Кажется — «превосходный»… Да, именно так — «превосходный»!
   — Превосходный… — задумчиво повторил инспектор. — А не мог он произнести нечто противоположное? Вы ведь могли ошибиться. Вы были взволнованны. Все в самолете испытывали ужас перед нападающими.
   — "Революция потеряла превосходного парня", — настаивал я, — именно так он и сказал.
   — А видели вы кого-нибудь из них раньше? Дерри, Репида, их напарника?
   — Никогда. Впрочем, в порту, перед посадкой, я видел Репида. Он был вот в такой куртке, — я кивнул в сторону вешалки, на одном из крючков которой висела грязная куртка погибшего уругвайца.
   Инспектор неожиданно заинтересовался:
   — Можно ее у вас взять? Она пригодится нам как вещественное доказательство. — Он подошел к куртке и ощупал ее, словно пытаясь что-то обнаружить в ее подкладке. Потом бросил куртку дежурному, не переставая при этом задавать мне вопросы. Его интересовало буквально все. Он перебирал варианты, отбрасывал их, искал новые — строил рабочую схему. Но всего лишь схему, так я ему и сказал.
   — Мы вынуждены начинать с голого места, — вздохнул он. Специфика… Но это все. Благодарю вас за помощь. И рад сообщить, что банк Хента подтвердил ваш счет. Вам следует переодеться, — он критически осмотрел меня. — Манаус — большой и цивилизованный город. Дежурный принес вам белье и билет на самолет.
   — Спасибо.
   Инспектор вышел. Лицо дежурного сразу приняло обычный благодушный вид.
   — Я тоже рад, — почему-то сказал он, выкладывая на стол содержимое большого свертка. — Тут все: костюм, белье. Если чтонибудь окажется тесным, мы попробуем заменить. Но выбор, к сожалению, у нас невелик.
   Когда он двинулся к выходу, я чуть не спросил его — где же я нахожусь, если обсерватория не в Либейро?
   Но сдержался, не желая рисковать, и только попросил карту. Он принес ее и на мой вопрос ткнул жирным пальцем в зеленое пятно:
   — Вот Либейро. Мелкий, очень мелкий поселок, даже на карту не стоило его наносить. А это Манаус. Вас здорово побросает над сельвой — самолет у нас маленький.
   Я неодобрительно хмыкнул:
   — А другого транспорта нет?
   — Только катер. Но это долго, — он покачал головой. Очень долго.
   Оставшись один, я принялся изучать карту, на которой был изображен приличный кусок Бразилии. Но с таким же успехом я мог всматриваться в карту Антарктики, пытаясь обнаружить на ней мифический поселок Либейро. Привязок у меня не было.
   Бросив это занятие, я попытался угадать, кто меня повезет в порт, и оказался прав — тот же неразговорчивый и брезгливый водитель. На этот раз он мне не понравился еще больше. Не понравилось его лицо, скрытное, тяжелое, с низким лбом и густыми волосами. Не понравились его огромные очки и ленивая уверенность в себе. Мускулы, угадывающиеся под тонкой рубашкой, будто подчеркивали его некую обособленность от меня.
   А машину он гнал так, что я вынужден был вцепиться в кресло.
   — Мы опаздываем?
   Он будто ждал этих слов. Притормозил, повернулся ко мне и вдруг улыбнулся. Улыбка явно стоила ему усилий.
   — Вы видели когда-нибудь цаплю эгрет? — спросил он.
   У меня отлегло от сердца. Ты становишься невозможен, сказал я себе. Слишком подозрителен, слишком капризен. В этом человеке, несмотря на его отталкивающий характер, явно прорезалась человеческая черта.
   Я сказал:
   — Да. В зоопарке.
   — О, — заявил он. — Это далеко не то. Уверяю вас.
   Он был сама любезность. Видимо, увлечение его было глубоким. Заглушив мотор, он сунул ключ в нагрудный карман и повел меня по узкой тропинке в глубь зарослей.
   Зрелище стоило потерянного времени! На песчаной полоске открытого солнцу узкого и глубокого озера, обрамленного высокими берегами, будто облачки перьев, прогуливались длинноногие птицы, белые, с ослепительно алыми клювами. Они вели себя важнее сенаторов, и на них невозможно было смотреть без улыбки.
   Я наклонился над обрывом.
   Мимолетное движение за спиной заставило меня обернуться. Водитель был готов к прыжку и явно рассчитывал сделать это неожиданно.
   — Господи, — беспомощно сказал я. — Что вы собираетесь делать?
   Он сжался, как пружина, я увидел в его руке нож, и почти сразу в зарослях хлопнул выстрел. Изумление, исказившее лицо водителя, изумление, смешанное с болью и страхом, потрясло меня.
   Как завороженный, я следил за его падением, не пытаясь укрыться от человека, стрелявшего из зарослей. Но выстрелов больше не было.
   Только шуршали, скатываясь вслед за телом водителя, камни и струйки песка.
   Вскрикнув, я бросился к машине!
   Ключ остался у водителя. Судорожно пошарив по карманам, я извлек завалявшуюся монету и с ее помощью включил зажигание. Руки дрожали, нога никак не могла попасть на педаль акселератора.
   Наконец, я нащупал ее, дал газ и сразу же затормозил, чуть не разбив лбом ветровое стекло.
   Дальше дороги не было.
Возвращение
   "Успокойся", — сказал я себе.
   Вытащив платок, вытер лицо и руки, настороженно следя за зарослями, в которых только что разыгралась трагедия. "Уверяю вас…" — вспомнил я преувеличенно любезный голос водителя. Лживый голос, в фальши которого не мог разобраться только такой идиот, как я…
   Но кто был нападающий? И в кого он стрелял? В меня или в водителя?..
   Развернув «фольксваген», я приоткрыл дверцу.
   Аэропорт тоже мог оказаться фикцией… Выйдя из машины, я открыл багажник. Он был пуст, что меня неприятно удивило. Обычно в багажнике лежат канистры, камеры, ветошь… Этот же был пуст, как в первый день творения. Захлопнув крышку, я снова сел за руль.
   Куда я попал? Репид, Дерри, люди на катере, добродушный дежурный, инспектор, любитель цапель эгрет, пытавшийся напасть на меня, неожиданный мой спаситель или, наоборот, помощник водителя — все они явно крутились в одном кольце и были неуловимо связаны.
   Обсерватория… Может быть, лаборатория, в которой производятся наркотики? Вряд ли. В Сан-Пауло или в Рио можно найти убежище поудобнее… «Сумерки»… Я нервно усмехнулся.
   Проезжая под стенами обсерватории, как и в прошлый раз пустынной и тихой, я не выдержал — увеличил ход. Но дорога вывела меня к пирсу и оборвалась.
   Раскрыв дверцу, я курил и бесцельно смотрел в мутную воду.
   Она казалась очень глубокой, и я невольно подумал — для каких целей возведено все это в практически недоступном районе сельвы?
   Для боиуны?..
   Духота была нестерпима. Сняв пиджак, я бросил его на заднее сиденье и начал обыскивать машину. Перерыл все уголки, но не нашел ни газет, ни обрывков бумаги, даже клочка ветоши. Вся добыча свелась к двум пачкам сигарет и термосу с теплым кофе.
   Сидеть на пирсе, ожидая, пока тебя спохватятся, не имело смысла. Под металлическим навесом, служившим чем-то вроде временного склада, я нашел весла и бросил их в привязанную к металлическому крюку лодку.
   Посмотрев на машину, заколебался — не спустить ли ее в воду… Не стоит, решил я. Ее-то уж никак не используют для погони… После этого я оттолкнул лодку.
   Я боялся работать веслами, они здорово скрипели, и плыл, повинуясь течению. Берег был так близко, что ветки скребли по деревянному борту.
   "Как бы то ни было, — думал я, — меня пытались убить. Сперва в самолете, потом у этого озерца…" Нет, мне не хотелось опять оказываться в такой ситуации?
   И я до боли в глазах всматривался в прибрежные заросли.
   "Будут ли меня преследовать? Скоро ли обнаружат водителя? Не спишут ли его на мой счет?" — Я поежился, вспомнив, как шуршали струйки песка, стекая по крутому берегу…
   Но шеф! Шеф! Вот кого я, действительно, не мог простить!
   Знать, что твой сотрудник заброшен в самую глубь сельвы, и ничего не сделать для его спасения!
   Впрочем; тут я мог и преувеличивать — ведь шеф не знал моего действительного местонахождения. Так же, как и я.
   Смеркалось.
   Увидев большой остров, я причалил. Он порос лесом, но вдоль берега тянулась широкая каменистая полоса, и я втащил лодку туда, надежно укрыв ее за грядой кустов. Теперь, если река вдруг выйдет из берегов, лодку не унесет. Сигареты у меня были, и был кофе. Я хотел отвинтить крышку термоса и вдруг услышал странные звуки — будто где-то волочили по камням что-то металлическое.
   Привстав, я понял, что не ошибся — на острове были люди. Они вышли из длинной деревянной баржи, причалившей чуть ниже того места, которое я выбрал для высадки, и теперь разгружали плоские ящики. Судя по легкости, с которой они их носили, ящики были пусты. С реки сверкнул фонарь. Раз, другой… Кто-то крикнул поиспански:
   — Где Верфель?
   — Еще не пришел, — ответили с берега.
   Затаившись, я следил за людьми, не зная, кто они.
   Ругаясь, один из них пошел берегом вверх по течению и сразу наткнулся на мою лодку.
   Скрываться теперь не имело смысла. Я спустился по плоским камням и окликнул нежданных гостей. Они повернулись ко мне и замерли. Большего удивления просто невозможно представить будто они встретили дух Колумба или великого Писсаро.
   Наконец они подошли ближе, все одного роста и в одинаковой одежде — полосатые легкие рубахи, плотные брюки, низкие резиновые сапоги. Ближайший ко мне, рыжий, веснушчатый., с глазами, под которыми отчетливо набрякли мешки, сунул руки в карманы, сплюнул и резко спросил:
   — Что ты делаешь на острове?
   — Ловлю рыбу.
   Они переглянулись. Моя ложь была очевидна.
   — Ты один?
   — Жду товарищей.
   — Не лги! Не будь виво!
   Они принимали меня за проходимца. Но это было лучше, чем вновь попасть в обсерваторию со столь странным названием. Они опять спрашивали меня:
   — Чем ты ловишь рыбу? Ты кто? Твои товарищи — они тоже рыбаки? Ты давно ел?
   Один из них, не выдержав, ткнул меня в бок кулаком. Но в этот момент на реке вновь сверкнула мигалка, и они сразу забыли обо мне. Да и я о них забыл, потому что по реке плыла… субмарина, сияющая огнями иллюминаторов! Значит, легенды индейцев о боиуне не были выдумкой!
   Медленно, с какой-то даже торжественностью субмарина миновала остров и вошла в протоку. Я напрасно искал опознавательные знаки. Их не было.
   А потом из-за острова вышел катер. Вслед за накатившим на берег валом он и сам мягко ткнулся в песок, и с борта его спрыгнул человек, которого я сразу узнал — тот самый, что вытащил меня из сельвы. Я слышал, как он спросил, указывая на меня:
   — Кто это?
   — Виво! — заявил рыжий. — Лгун! Он все врет! Спроси, Отто, зачем он на острове!
   Верфель, так звали моего знакомца, подошел ко мне и длинными холодными пальцами поднял мне подбородок.
   — Компадре… — узнал он меня. — Не ожидал увидеть тебя так быстро! — он будто подчеркнул последние слова.
   — Этот человек — виво! — повторил рыжий.
   Верфель кивнул ему, повернулся и поманил меня за собой.
   Провожаемые недоуменными взглядами, мы спустились на берег, к катеру, и тут, пристально посмотрев мне в глаза, Верфель спросил:
   — Что видел?
   Я пожал плечами. Он говорил по-испански, но в речи его явственно слышался иностранный акцент.
   — Вы не из германских латифундистов? — спросил я.
   — Моя родина — "Сумерки", — сумрачно ответил он.
   Странный ответ, он толкнул меня на дерзость:
   — Примерно так сказал в свое время химик Реппе, ставивший опыты на людях в стенах концерна "ИГ Фарбениндустри". Этот нацистский концерн скупал польских женщин по сорок марок за каждую и еще находил, что это дорого. На допросе Реппе сказал: "Моя родина — "ИГ Фарбениндустри"…
   Я ждал, что Верфель взорвется, но он не придал значения моим словам, а может, не захотел придать им значение. Отвернулся, помолчал и вдруг ровным голосом, не торопясь, будто мы встретились за коктейлем, произнес:
   — По реке следует спускаться под утро. Так безопаснее.
   И вдруг мне показалось… Нет, это не могло быть правдой, но мне действительно показалось, что он ждет удара… И я, правда, мог ударить его и угнать катер, тогда никто не догнал бы меня.