И вот в этой сутолоке, в этом человеческом месиве я однажды наткнулся на своего приятеля, того самого, который когда-то работал на телевидении. Он сидел на пороге многоэтажного здания и невидящими глазами смотрел в небо. Я его окликнул, но он не отозвался и продолжал смотреть в небо.
— А-а, это ты… — произнес он наконец, когда я хорошенько тряхнул его за шиворот. — Ну как, жив-здоров?
— Какое там жив-здоров! — огрызнулся я, сразу выйдя из себя. — Я уж и не знаю, я ли это. Может быть, это уже не я, а кто-то другой…
— Да-да-да, — пробормотал он. Его голос звучал тихо, но в нем явно были слышны восторженные нотки. — Так-так-так. Значит, говоришь, ничего не знаешь… И поделать ничего не можешь…
— Послушай, — я снова его хорошенько встряхнул, — помнишь нашу последнюю встречу? Тогда ты что-то болтал про какое-то удивительное явление. Значит, ты уже тогда знал? Каким образом ты мог предугадать это явление, или, вернее, эту, чушь?
— А-а, ты про это… — промямлил мой приятель. Рот у него был разинут, ну, круглый идиот, да и только. — Вот мы… то есть наша телепередача…
— Мы? — переспросил я. — Телепередача?..
— Да. Это единственное логическое объяснение…
— Ничего не понимаю, объясни толком. — Я решил, что приятель рехнулся от пережитого потрясения.
— Э-э, ну, как тебе объяснить, — начал приятель, раскачиваясь из стороны в сторону, — видишь ли, в чем дело… Мы и сами в некотором роде телевизионные изображения, которые кто-то передает. Жизнь, наша действительность — не более чем огромный экран. А мы, так сказать, персонажи пьесы…
— Как так? — спросил я, уже окончательно убедившись в его ненормальности. — Не забывай, что наше существование, существование человека на земле, как и всякие формы жизни, будь то на нашей планете, или в космосе, да, наконец, и существование самого космоса — материально. Понимаешь ты или нет? Все мы, все, что нас окружает, — та или иная форма материи.
Невольно я возвысил голос. Почему-то мне очень хотелось убедить его. Не знаю, может быть, я пытался убедить самого себя?..
— Не шуми, — проворчал приятель, — это все я давно знаю. Однако это ничего не доказывает. А вот если принять за истину то, о чем я говорю, то есть что мы некие изображения, тогда еще можно как-то, хоть и смутно, осознать суть этого явления.
— Допустить, что мы — не что иное, как персонажи телевизионного экрана?
— Вот именно! — кивнул он. — Слушай дальше. Возьмем телевизионную постановку. Актер играет определенную роль. Так? Ты понимаешь, что сам актер и то лицо, которое он играет, не одно и то же? Что вымышленный персонаж отличается от реального человека, актера?
— Как будто понимаю, но не совсем, — покачал я головой, вернее, не понимаю, что из этого следует. Ну, например, актер играет самурая. И что же?
— Вот-вот! Он играет, то есть притворяется. Но мы, зрители, не воспринимаем это как притворство. Через игру, монолог, грим, костюм, декорацию мы воспринимаем самурая, как такового. И мы в этот момент совсем не думаем, что в реальной действительности никакого самурая не существует.
— Что-то голова болит, — сказал я.
— Болит! Болит! — вспылил приятель. — И вообще, на кой черт тебе теперь голова? Продай ее кому-нибудь, что ли…
Потом, немного успокоившись, продолжал:
— Так вот, самурай существует лишь в воображении. Таким образом возникает некая связь между передающим и воспринимающим, осуществляемая при помощи кинескопа и экрана. Но если допустить, что у самурая, существующего в воображении, в этот момент появляется самосознание, тогда он будет воспринимать вымысел, пьесу как реальную действительность.
— Ну, пока, — сказал я, — прощай. Будь здоров. Всего тебе хорошего!
— Подожди! — Его оцепенение как ветром сдуло. Он моментально вскочил на ноги и схватил меня за ворот пиджака. — Заставил меня тут разглагольствовать, сам лез с разными вопросами, а теперь бежать?!
— Ладно, ладно, понял, я все понял… Да ты не тяни меня за воротник! Теперь ведь нигде ничего не купишь, — пробормотал я, теряя надежду, что от него удастся легко отделаться. — Хорошо, пусть персонаж из телевизионной пьесы, скажем самурай, воспринимает сюжет и эпоху как реальную действительность. Ну и что из этого?
— А вот что, — сказал он и сделал широкий жест. — Весь мир, который нас окружает, с его солнечной системой, с другими галактиками, с космосом и со всем прочим не что иное, как своеобразная телевизионная декорация. Нам просто внушили, что это реальная действительность… Или, лучше сказать, мы персонажи, которым предначертано верить в реальность окружающей нас обстановки и всего того, что с нами происходит…
— Какой бред! — пробормотал я, но так тихо, чтобы он не услышал. А потом громче:
— И откуда же ведется эта телепередача?
— А я почем знаю?! — он опять начал нервничать. — Что ж ты думаешь, самурай, которого только играют, который существует только на экране, может по-настоящему мыслить? Хотя, впрочем…
— Что — впрочем?
— Ты, наверно, знаешь, что существует такая теория, всякое тело во времени и пространстве является всего лишь проекцией сверхобъемности четвертого измерения на третье измерение…
— Но позволь, это же не совсем то, о чем ты говоришь! По-моему, ты пытаешься вложить в эту теорию какой-то свой, особый смысл.
— Это я только к примеру, — отозвался приятель, — очень может быть, что мы, как самурай из телепьесы, представляем собой лишь изображение на двумерном экране. Иными словами, мы стереометрические тела, изображенные в ограниченном трехмерном пространстве. Если допустить, что передача ведется из суперизмерения.
— Но как ты допустишь, что существо, являющееся только изображением, может иметь собственное самосознание и мыслить самостоятельно?
— Вероятно, по ходу действия пьесы мы должны иметь такое самосознание! — воскликнул он, энергично жестикулируя. — А что думают настоящие суперактеры, которые нас играют, — это никому не известно. Как может знать персонаж, что думает и чем живет актер?
— А история? — слабо возразил я. — А подтвержденный наукой факт, что человеческое сознание — одна из высших форм существования материи?
— Подтвержденный наукой факт?! — его голос зазвучал печально. — Пойми ты наконец, что в нашем сценарии все предусмотрено. Это очень сложная и многоплановая пьеса. И, очевидно, авторы позаботились, чтобы наша роль не ограничивалась простейшими действиями. Нет, она гораздо глубже. Мы играем роль существ, способных мыслить и выдвигать гипотезы. И открытия, и научные исследования, и изобретательство — все это есть в сценарии. Как же тогда можно ссылаться на такие вещи, как факт, подтвержденный наукой? Ладно, допустим, что человек проделал сложную эволюцию — от амебы до разумного существа. Но кто был свидетелем этой эволюции? Ведь амебы существуют и сейчас. Но я что-то не встречал такой амебы, которая вдруг превратилась бы в рака-отшельника, потом в черепаху, потом в крысу и, наконец, надела бы сорочку и галстук и отправилась на работу в свою контору…
— Погоди, — сказал я, чувствуя, что голова идет кругом, а материальные законы, общие для всей Вселенной…
— В том-то и дело, — перебил он, — что все они совершенно несостоятельны! Стоит только задуматься — и видишь, что это здание, построенное на песке. И даже не на песке, а просто в воздухе. Эйнштейн открыл великий закон, так сказать закон всех законов, — постоянство скорости света. Но кто возьмется объяснить, почему скорость света постоянна? И кто может поручиться, что она в один прекрасный день не изменится, то есть не перестанет быть постоянной?!
— Но…
— Например, то, что происходит сейчас… Мир наводнен странными существами. Кто они — люди, духи, проекции из какого-то еще неизвестного нам измерения? Или просто внезапно воплотившаяся мысль, вечно существующая вне времени и пространства? Или жители неведомой галактики, очень похожей на нашу и совсем не похожей, занесенные в наш мир невиданной катастрофой? Никто ничего не знает, а главное — никто ничего не может изменить и предотвратить… Ученые только напрасно ломают голову.
— Ну, знаешь ли, — возразил я, — пожалуй, можно найти и другие объяснения, кроме твоей теории телевидения. А что, если это странное, удивительное явление, переиначившее весь мир, — материализовавшаяся фантазия какого-нибудь человека? Такого, который обладает сверхмощными телепатическими способностями и небывалой концентрацией воли?
— А я что говорю? — понизил голос приятель. — Ведь это только подтверждает мою мысль. Если рассматривать механику этого необъяснимого события, то в мире произошло одно физическое явление — не менее удивительное, — непосредственно связанное с тем, что мы наблюдаем.
— Ага, — сказал я с обидой, — теперь я вспоминаю. Тогда ты на что-то намекал, только не захотел мне объяснить. Говори, что ты имел в виду?
Он ухмыльнулся.
— В различных частях земного шара наблюдается замедление скорости света. И учти, не всякий свет замедлил свою скорость. Но есть случаи, когда свет независимо от магнитного поля и опосредствующего тела снизил скорость до двухсот пятидесяти тысяч километров в секунду. Вот что обнаружено физиками. Однако никто не мог определить, в каких именно случаях это происходит и откуда идет этот свет. Просто физики констатировали тот факт, что появился второй свет, с замедленной скоростью. Таким образом, у нас теперь два света, один обычный, старый, со скоростью триста тысяч километров в секунду, другой — новый, со скоростью двести пятьдесят тысяч километров в секунду…
— А что это может значить? — спросил я, чувствуя, как меня начинает трясти. — Почему такая глупость, такая нелепица?..
— А я почем знаю! — выпалил он. — И кто вообще может утверждать, что в мире существует только один свет, с одной скоростью?
— Но-но, — отрезал я, — ври да не завирайся. Если бы скорость света изменилась до такой степени, то равновесие между веществами, образующими Вселенную, полетело бы к черту и…
— Ох, и глуп же ты! — воскликнул он. — Я и говорю, что скорость нашего света, поддерживающая равновесие нашей сцены-Вселенной, осталась прежней. Не то мы бы уж давно распались на атомы. Да и сами атомы изменили бы свою структуру. Нет, тут другое. Просто из какого-то неведомого источника появился еще один свет, существующий параллельно с нашим. Может быть, он и проектирует на Землю, в нашу реальную действительность, каких-то существ иного плана, ну, скажем, фантомов, принявших плотские очертания.
Он совсем обессилел и понурился. Потом продолжал:
— Понимаешь, мы ведь используем для коммуникаций радиоволны различной частоты… Может быть, и они там… — Он неопределенно покрутил пальцем в воздухе, — может быть, они использовали другую скорость света, чтобы сконцентрировать в определенном отрезке времени разноплановых существ, принявших реальную, материальную оболочку.
Я бессильно повалился на ступеньку лестницы, рядом с приятелем. Говорить нормальным образом я уже не мог. Голос куда-то исчез, а из моего горла вырывались какие-то тонкие звуки, похожие на комариный писк.
— Как же? Зачем же? Почему же? — пискнул я. — Кому это понадобилось, а? Ведь это глупость, а? Может быть, у них там, — я тоже хотел покрутить пальцем в воздухе, но рука, как неживая, шлепнулась на стойку, — может быть, они все с ума посходили? Ну, заехали шарики за ролики — и все. Они и пошли куролесить…
— Я же говорю тебе, ведь можно допустить, что вся наша Вселенная — гигантский экран телевизора, а мы персонажи пьесы… — Его голос тоже звучал подавленно. — Вспомни, мы еще хотели скомбинировать натурные съемки с рисованными кадрами… Может быть, им надоело «Реалистическое космическое представление». Ведь все приедается. Даже богам и разным там сверхсуществам иногда хочется посмеяться. Вот они и придумали этакую веселенькую затею. Небось, и название хлесткое ей дали — «Хаотическая комедия» или еще какое-нибудь…
Я содрогнулся и посмотрел на небо. Гигантская Вселенная. Кажется, все спокойно, все нормально: светит солнце, где-то там звезды. Наступит вечер, и они появятся. И луна появится. И вот в одной точке беспредельного пространства, точке такой малой, как экран телевизора по сравнению со всем небом, происходит дикое, совершенно необъяснимое явление…
Я отчетливо представил какой-то зал, повисший в голубоватом «ничто». Там стоят кресла, или скамьи, или еще что-то, на чем можно сидеть, лежать, стоять. И там полно зрителей… Какие они? Может быть, пятиглавые и сторукие, может быть, огромные, как горы, или крошечные, как блохи… А скорее всего, такие, что нашему воображению и представить трудно, аморфные, расплывчатые, бесцветные. И эти глыбы слизи или тумана смотрят, как по нашей Земле разгуливают ирреальные существа, отвратительные чудовища, призраки, — и хохочут, хохочут до слез, хохочут, надрывая животики… И мы, до недавних пор уверенные в реальности собственного существования, на самом деле всего лишь фантазия, плод их разыгравшегося сверхвоображения…
— Послушай, — обратился я к приятелю, чувствуя, что еще минута — и я просто умру от горя, — а с нами-то что станется? Что дальше будет, а? Придет все в норму или нет?
— Черт его знает, — неуверенно сказал он. — Неизвестно, что им еще взбредет в голову. Хорошо, что сейчас их публика как будто увлекается комедией. Видать, благодушное у них настроение. А ну как зритель заявит: подавай нам кровопролитную драму? Тогда такое начнется! Чего ведь не сделаешь в угоду зрителю…
Синити Хоси
— А-а, это ты… — произнес он наконец, когда я хорошенько тряхнул его за шиворот. — Ну как, жив-здоров?
— Какое там жив-здоров! — огрызнулся я, сразу выйдя из себя. — Я уж и не знаю, я ли это. Может быть, это уже не я, а кто-то другой…
— Да-да-да, — пробормотал он. Его голос звучал тихо, но в нем явно были слышны восторженные нотки. — Так-так-так. Значит, говоришь, ничего не знаешь… И поделать ничего не можешь…
— Послушай, — я снова его хорошенько встряхнул, — помнишь нашу последнюю встречу? Тогда ты что-то болтал про какое-то удивительное явление. Значит, ты уже тогда знал? Каким образом ты мог предугадать это явление, или, вернее, эту, чушь?
— А-а, ты про это… — промямлил мой приятель. Рот у него был разинут, ну, круглый идиот, да и только. — Вот мы… то есть наша телепередача…
— Мы? — переспросил я. — Телепередача?..
— Да. Это единственное логическое объяснение…
— Ничего не понимаю, объясни толком. — Я решил, что приятель рехнулся от пережитого потрясения.
— Э-э, ну, как тебе объяснить, — начал приятель, раскачиваясь из стороны в сторону, — видишь ли, в чем дело… Мы и сами в некотором роде телевизионные изображения, которые кто-то передает. Жизнь, наша действительность — не более чем огромный экран. А мы, так сказать, персонажи пьесы…
— Как так? — спросил я, уже окончательно убедившись в его ненормальности. — Не забывай, что наше существование, существование человека на земле, как и всякие формы жизни, будь то на нашей планете, или в космосе, да, наконец, и существование самого космоса — материально. Понимаешь ты или нет? Все мы, все, что нас окружает, — та или иная форма материи.
Невольно я возвысил голос. Почему-то мне очень хотелось убедить его. Не знаю, может быть, я пытался убедить самого себя?..
— Не шуми, — проворчал приятель, — это все я давно знаю. Однако это ничего не доказывает. А вот если принять за истину то, о чем я говорю, то есть что мы некие изображения, тогда еще можно как-то, хоть и смутно, осознать суть этого явления.
— Допустить, что мы — не что иное, как персонажи телевизионного экрана?
— Вот именно! — кивнул он. — Слушай дальше. Возьмем телевизионную постановку. Актер играет определенную роль. Так? Ты понимаешь, что сам актер и то лицо, которое он играет, не одно и то же? Что вымышленный персонаж отличается от реального человека, актера?
— Как будто понимаю, но не совсем, — покачал я головой, вернее, не понимаю, что из этого следует. Ну, например, актер играет самурая. И что же?
— Вот-вот! Он играет, то есть притворяется. Но мы, зрители, не воспринимаем это как притворство. Через игру, монолог, грим, костюм, декорацию мы воспринимаем самурая, как такового. И мы в этот момент совсем не думаем, что в реальной действительности никакого самурая не существует.
— Что-то голова болит, — сказал я.
— Болит! Болит! — вспылил приятель. — И вообще, на кой черт тебе теперь голова? Продай ее кому-нибудь, что ли…
Потом, немного успокоившись, продолжал:
— Так вот, самурай существует лишь в воображении. Таким образом возникает некая связь между передающим и воспринимающим, осуществляемая при помощи кинескопа и экрана. Но если допустить, что у самурая, существующего в воображении, в этот момент появляется самосознание, тогда он будет воспринимать вымысел, пьесу как реальную действительность.
— Ну, пока, — сказал я, — прощай. Будь здоров. Всего тебе хорошего!
— Подожди! — Его оцепенение как ветром сдуло. Он моментально вскочил на ноги и схватил меня за ворот пиджака. — Заставил меня тут разглагольствовать, сам лез с разными вопросами, а теперь бежать?!
— Ладно, ладно, понял, я все понял… Да ты не тяни меня за воротник! Теперь ведь нигде ничего не купишь, — пробормотал я, теряя надежду, что от него удастся легко отделаться. — Хорошо, пусть персонаж из телевизионной пьесы, скажем самурай, воспринимает сюжет и эпоху как реальную действительность. Ну и что из этого?
— А вот что, — сказал он и сделал широкий жест. — Весь мир, который нас окружает, с его солнечной системой, с другими галактиками, с космосом и со всем прочим не что иное, как своеобразная телевизионная декорация. Нам просто внушили, что это реальная действительность… Или, лучше сказать, мы персонажи, которым предначертано верить в реальность окружающей нас обстановки и всего того, что с нами происходит…
— Какой бред! — пробормотал я, но так тихо, чтобы он не услышал. А потом громче:
— И откуда же ведется эта телепередача?
— А я почем знаю?! — он опять начал нервничать. — Что ж ты думаешь, самурай, которого только играют, который существует только на экране, может по-настоящему мыслить? Хотя, впрочем…
— Что — впрочем?
— Ты, наверно, знаешь, что существует такая теория, всякое тело во времени и пространстве является всего лишь проекцией сверхобъемности четвертого измерения на третье измерение…
— Но позволь, это же не совсем то, о чем ты говоришь! По-моему, ты пытаешься вложить в эту теорию какой-то свой, особый смысл.
— Это я только к примеру, — отозвался приятель, — очень может быть, что мы, как самурай из телепьесы, представляем собой лишь изображение на двумерном экране. Иными словами, мы стереометрические тела, изображенные в ограниченном трехмерном пространстве. Если допустить, что передача ведется из суперизмерения.
— Но как ты допустишь, что существо, являющееся только изображением, может иметь собственное самосознание и мыслить самостоятельно?
— Вероятно, по ходу действия пьесы мы должны иметь такое самосознание! — воскликнул он, энергично жестикулируя. — А что думают настоящие суперактеры, которые нас играют, — это никому не известно. Как может знать персонаж, что думает и чем живет актер?
— А история? — слабо возразил я. — А подтвержденный наукой факт, что человеческое сознание — одна из высших форм существования материи?
— Подтвержденный наукой факт?! — его голос зазвучал печально. — Пойми ты наконец, что в нашем сценарии все предусмотрено. Это очень сложная и многоплановая пьеса. И, очевидно, авторы позаботились, чтобы наша роль не ограничивалась простейшими действиями. Нет, она гораздо глубже. Мы играем роль существ, способных мыслить и выдвигать гипотезы. И открытия, и научные исследования, и изобретательство — все это есть в сценарии. Как же тогда можно ссылаться на такие вещи, как факт, подтвержденный наукой? Ладно, допустим, что человек проделал сложную эволюцию — от амебы до разумного существа. Но кто был свидетелем этой эволюции? Ведь амебы существуют и сейчас. Но я что-то не встречал такой амебы, которая вдруг превратилась бы в рака-отшельника, потом в черепаху, потом в крысу и, наконец, надела бы сорочку и галстук и отправилась на работу в свою контору…
— Погоди, — сказал я, чувствуя, что голова идет кругом, а материальные законы, общие для всей Вселенной…
— В том-то и дело, — перебил он, — что все они совершенно несостоятельны! Стоит только задуматься — и видишь, что это здание, построенное на песке. И даже не на песке, а просто в воздухе. Эйнштейн открыл великий закон, так сказать закон всех законов, — постоянство скорости света. Но кто возьмется объяснить, почему скорость света постоянна? И кто может поручиться, что она в один прекрасный день не изменится, то есть не перестанет быть постоянной?!
— Но…
— Например, то, что происходит сейчас… Мир наводнен странными существами. Кто они — люди, духи, проекции из какого-то еще неизвестного нам измерения? Или просто внезапно воплотившаяся мысль, вечно существующая вне времени и пространства? Или жители неведомой галактики, очень похожей на нашу и совсем не похожей, занесенные в наш мир невиданной катастрофой? Никто ничего не знает, а главное — никто ничего не может изменить и предотвратить… Ученые только напрасно ломают голову.
— Ну, знаешь ли, — возразил я, — пожалуй, можно найти и другие объяснения, кроме твоей теории телевидения. А что, если это странное, удивительное явление, переиначившее весь мир, — материализовавшаяся фантазия какого-нибудь человека? Такого, который обладает сверхмощными телепатическими способностями и небывалой концентрацией воли?
— А я что говорю? — понизил голос приятель. — Ведь это только подтверждает мою мысль. Если рассматривать механику этого необъяснимого события, то в мире произошло одно физическое явление — не менее удивительное, — непосредственно связанное с тем, что мы наблюдаем.
— Ага, — сказал я с обидой, — теперь я вспоминаю. Тогда ты на что-то намекал, только не захотел мне объяснить. Говори, что ты имел в виду?
Он ухмыльнулся.
— В различных частях земного шара наблюдается замедление скорости света. И учти, не всякий свет замедлил свою скорость. Но есть случаи, когда свет независимо от магнитного поля и опосредствующего тела снизил скорость до двухсот пятидесяти тысяч километров в секунду. Вот что обнаружено физиками. Однако никто не мог определить, в каких именно случаях это происходит и откуда идет этот свет. Просто физики констатировали тот факт, что появился второй свет, с замедленной скоростью. Таким образом, у нас теперь два света, один обычный, старый, со скоростью триста тысяч километров в секунду, другой — новый, со скоростью двести пятьдесят тысяч километров в секунду…
— А что это может значить? — спросил я, чувствуя, как меня начинает трясти. — Почему такая глупость, такая нелепица?..
— А я почем знаю! — выпалил он. — И кто вообще может утверждать, что в мире существует только один свет, с одной скоростью?
— Но-но, — отрезал я, — ври да не завирайся. Если бы скорость света изменилась до такой степени, то равновесие между веществами, образующими Вселенную, полетело бы к черту и…
— Ох, и глуп же ты! — воскликнул он. — Я и говорю, что скорость нашего света, поддерживающая равновесие нашей сцены-Вселенной, осталась прежней. Не то мы бы уж давно распались на атомы. Да и сами атомы изменили бы свою структуру. Нет, тут другое. Просто из какого-то неведомого источника появился еще один свет, существующий параллельно с нашим. Может быть, он и проектирует на Землю, в нашу реальную действительность, каких-то существ иного плана, ну, скажем, фантомов, принявших плотские очертания.
Он совсем обессилел и понурился. Потом продолжал:
— Понимаешь, мы ведь используем для коммуникаций радиоволны различной частоты… Может быть, и они там… — Он неопределенно покрутил пальцем в воздухе, — может быть, они использовали другую скорость света, чтобы сконцентрировать в определенном отрезке времени разноплановых существ, принявших реальную, материальную оболочку.
Я бессильно повалился на ступеньку лестницы, рядом с приятелем. Говорить нормальным образом я уже не мог. Голос куда-то исчез, а из моего горла вырывались какие-то тонкие звуки, похожие на комариный писк.
— Как же? Зачем же? Почему же? — пискнул я. — Кому это понадобилось, а? Ведь это глупость, а? Может быть, у них там, — я тоже хотел покрутить пальцем в воздухе, но рука, как неживая, шлепнулась на стойку, — может быть, они все с ума посходили? Ну, заехали шарики за ролики — и все. Они и пошли куролесить…
— Я же говорю тебе, ведь можно допустить, что вся наша Вселенная — гигантский экран телевизора, а мы персонажи пьесы… — Его голос тоже звучал подавленно. — Вспомни, мы еще хотели скомбинировать натурные съемки с рисованными кадрами… Может быть, им надоело «Реалистическое космическое представление». Ведь все приедается. Даже богам и разным там сверхсуществам иногда хочется посмеяться. Вот они и придумали этакую веселенькую затею. Небось, и название хлесткое ей дали — «Хаотическая комедия» или еще какое-нибудь…
Я содрогнулся и посмотрел на небо. Гигантская Вселенная. Кажется, все спокойно, все нормально: светит солнце, где-то там звезды. Наступит вечер, и они появятся. И луна появится. И вот в одной точке беспредельного пространства, точке такой малой, как экран телевизора по сравнению со всем небом, происходит дикое, совершенно необъяснимое явление…
Я отчетливо представил какой-то зал, повисший в голубоватом «ничто». Там стоят кресла, или скамьи, или еще что-то, на чем можно сидеть, лежать, стоять. И там полно зрителей… Какие они? Может быть, пятиглавые и сторукие, может быть, огромные, как горы, или крошечные, как блохи… А скорее всего, такие, что нашему воображению и представить трудно, аморфные, расплывчатые, бесцветные. И эти глыбы слизи или тумана смотрят, как по нашей Земле разгуливают ирреальные существа, отвратительные чудовища, призраки, — и хохочут, хохочут до слез, хохочут, надрывая животики… И мы, до недавних пор уверенные в реальности собственного существования, на самом деле всего лишь фантазия, плод их разыгравшегося сверхвоображения…
— Послушай, — обратился я к приятелю, чувствуя, что еще минута — и я просто умру от горя, — а с нами-то что станется? Что дальше будет, а? Придет все в норму или нет?
— Черт его знает, — неуверенно сказал он. — Неизвестно, что им еще взбредет в голову. Хорошо, что сейчас их публика как будто увлекается комедией. Видать, благодушное у них настроение. А ну как зритель заявит: подавай нам кровопролитную драму? Тогда такое начнется! Чего ведь не сделаешь в угоду зрителю…
Синити Хоси
КРИЗИС
— Вот оно! Наконец-то! — торжествующе воскликнул профессор Эн.
Профессор был еще молод и очень талантлив. Он работал в одном научно-исследовательском институте.
В лаборатории стоял специфический запах — едкий запах химикатов. На столах — колбы, реторты, мензурки, пузырьки с различными жидкостями, порошками и кристаллами, штативы с пробирками, книги, бумаги.
Профессор оторвался от микроскопа, достал сигарету и прикурил от пламени спиртовки. В воздухе поплыли синеватые кольца дыма.
Клерк, который сидел в углу за конторским столом и делал записи в толстенном гроссбухе, тоже поднял голову и сказал:
— От души поздравляю вас! Ну и устали же вы, наверно!
— Действительно, устал. И почувствовал это только сейчас. Пока работаешь, не замечаешь ничего.
— Да-а… Я вот подумал… извините, конечно… Но очень уж странная была у вас тема. Ведь специально построили институт, уйму денег ухлопали… А все для чего? Чтобы создать нечто, которое будут не продавать, а так, даром раздавать. В то время как в стране страшный кризис…
Клерк захлопал глазами и снова углубился в книгу. Профессор рассмеялся.
— А это уж меня не касается! Мое дело маленькое: сделал то, что мне заказали акционеры, и все. Теперь работа завершена, и скажу не хвастаясь, справился я отлично. Остается лишь получить гонорар, предусмотренный договором.
— Что ж, вам можно только позавидовать. Такие деньги! А что вы собираетесь с ними делать?
— Разве я вам не говорил? Я собираюсь жениться, друг мой. По-моему, прекрасное предприятие для помещения денег. Свадьба, дом, обстановка и все прочее… Мы с ней давно любим друг друга. Месяца два назад обручились, а теперь начнем семейную жизнь. Мне и во сне не снилось, что все получится так здорово.
— Ого, профессор, да вы, оказывается, романтик!
— А что — разве это плохо? Любое увлечение прекрасно. Признаюсь, я действительно склонен увлекаться…
— Очень хорошо, — отозвался клерк и потянулся к телефону, — я думаю, надо сейчас же сообщить заказчикам об успешном завершении работы.
Минут через двадцать на улице послышался шум машины — приехал господин Ар. Этот пожилой мужчина занимал видное место в финансовом мире и сейчас представлял интересы вкладчиков этого научно-исследовательского института.
— Добрый день, господин профессор, — сказал он, пожимая руку ученому и отдуваясь. — Как только мне позвонили, я тут же примчался. Значит, ваша работа успешно завершена?
— Да. Так сказать, сделал последний бросок и причалил к пристани.
— Ну и слава богу! А то вкладчики последнее время меня просто извели. Поскольку я рекомендовал вас, они наседали на меня. И капиталовложения уже достигли значительной суммы.
— Поэтому я и торопился.
— Отлично, отлично! Я сгораю от желания взглянуть на результаты собственными глазами.
— Разумеется. Прошу вас вот сюда.
Профессор провел господина Ара во внутренний дворик института. Там, под стеклом парников, пестрели красивые, яркие цветы. Господин Ар слегка нахмурился.
— Не понимаю. Причем тут цветы?
— Дело не в цветах, а в пчелах. Вот видите — два совершенно одинаковых парника. Но во втором пчелы собирают меда вдвое больше, чем в первом.
Финансист заглянул в улей, сделанный из тонкого, совершенно прозрачного пластика. Сверился с контрольной шкалой.
— Да, действительно…
— Все очень просто. Пчелам второго парника привита моя бактерия. Та самая, над выведением которой я работал все это время… А теперь прошу вас взглянуть вот сюда…
Профессор подвел господина Ара к ящику с белыми мышами. Там находились два колеса. Одно вращалось довольно медленно, другое крутилось с бешеной скоростью.
— Мыши… А… а что они делают?
— Видите, как быстро вращается второе колесо? Запущенные туда мыши тоже подверглись обработке моими бактериями. Они бегают в два раза быстрее контрольных.
Господин Ар все внимательно осмотрел, но еще больше нахмурился.
— Я прекрасно понял, какой эффект производит выведенная вами бактерия. Но я человек дела, и меня в первую очередь интересует практическая сторона. Какую пользу можно извлечь из бактерии? Надеюсь, вам известно, что производство искусственного меда уже освоено нашей промышленностью. Скоро он поступит в торговую сеть. Далее. Конечно, очень интересно добиться, чтобы животные бегали быстрее, но, как ни старайся, до ракетомобиля им далеко. Боюсь, вы неправильно поняли цель работы.
— Я попросил бы вас не делать поспешных выводов, — несколько обиженно ответил профессор Эн. — Я как ученый докладываю о моем открытии…
— Понятно. Но нельзя ли побыстрее?
— Так вот. Вы сейчас могли наблюдать, какое воздействие оказывает моя бактерия на животных и насекомых. На людей же она влияет совсем по-другому. Наибольшая трудность в моей работе заключалась в том, чтобы приспособить бактерию к человеческому организму. Если перечислить все пущенные в ход средства, в том числе и облучение радиоактивными элементами…
— Простите, трудности, которые вам пришлось преодолеть, меня не интересуют. За трудности мы выплатим вам договорную сумму да еще премиальные. Я хочу поскорее увидеть результат.
— Что ж, как вам будет угодно… Пройдемте в кинозал. Я привил мою бактерию одному мальчику, разумеется, после того, как убедился, что она совершенно безвредна для организма. На пленке зафиксировано поведение ребенка. Прошу вас внимательно следить за его действиями.
Свет в зале погас. На экране замелькали кадры.
…Мальчик вместе с родителями входит в универсальный магазин. Останавливается у прилавка с игрушками.
— Купите мне электровоз! — говорит мальчик.
— Электровоз? Мы же неделю назад купили тебе электровоз, — вразумляют его родители.
Мальчик упорно настаивает на своем:
— А я хочу еще один! Еще один!
Он начинает капризничать. Родители в конце концов уступают и покупают ему второй электровоз…
На этом месте профессор Эн прервал демонстрацию фильма и принялся объяснять:
— Как вы уже убедились, бактерии, попав в организм животных, воздействуют на их движения, убыстряют ритм работы мышц. На человека они оказывают иное действие: они возбуждают его психику.
Профессор снова пустил проектор.
…Мальчик с родителями вышел из универмага. Семья направилась в кафе. Заказали мороженое. Мальчик съел порцию и потребовал еще одну. Родители возражали. Он настаивал. Пришлось согласиться с требованием ребенка.
Профессор Эн опять прервал демонстрацию фильма. Минуту он молчал. Потом в темноте послышался его самодовольный голос:
— Вы видели, что мои бактерии так воздействуют на человека, что его желания удваиваются. Разумеется, при этом не наблюдается никаких вредных побочных явлений. Ну, что скажете?
Казалось, господин Ар был поражен. После небольшой паузы он восторженно произнес:
— Это великолепно! Именно то, что нам нужно. Нет, просто удивительно: желание покупать возрастает вдвое! Чего уж лучше!
— Ну, вот видите — все в порядке. Благодарю вас за лестный отзыв. Значит, я потрудился не зря.
— Еще бы! Ведь сейчас войны совсем прекратились. Во всем мире воцарился мир, понимаете — мир! И что происходит? Сразу возникает проблема перепроизводства. С каждым днем симптомы кризиса делаются все более явными. Потребление катастрофически падает: у всех все есть, люди не хотят покупать…
— Н-да, вы правы, — перебил его профессор, — тут как ни крути, а желание приобретать вещи не может быть безграничным. Взять хотя бы меня: я никогда не покупаю две одинаковые книги, они ведь мне ни к чему.
— Вот видите! А нам нужно, чтобы покупали. Что покупатель сделает с покупкой, нас уже не касается. Пусть хоть выбросит. Лишь бы купил! Что бы там ни было, а люди должны покупать, прежде всего покупать. Ради этого и существуют все виды реклам — и телевизионные, и радио, и все прочие. Однако на одной рекламе далеко не уедешь. Если человек купил все, что ему надо, то его уже не заставишь покупать еще. Понимаете, как важно ваше открытие? Если удастся разжечь покупательные страсти масс и потребление возрастет вдвое, то промышленность сразу оживится.
Господин Ар ликовал. Но профессор обеспокоился.
— Мне становится как-то не по себе, хотя я сам вывел эту бактерию, — взволнованно сказал он. — Ведь удвоится нерациональное потребление. Я не уверен, что стоит, заражать людей такой бактерией.
— Да вы не беспокойтесь! Не забывайте, что суть цивилизации именно в ее бесполезности. Так было, и так будет. Взять хотя бы пирамиды. Зачем их построили? Как видно, уже в древности люди только и делали, что впустую растрачивали свою энергию. А как развивалось человечество дальше? По этой же линии. Вино, табак, кофе, духи, галантерея, безделушки разве это предметы первой необходимости? А калейдоскоп моды? Да и само искусство, наконец. Ведь от всего этого нет прямой пользы. А наука? Все ли проблемы, которые она решает, жизненно необходимы? Даже проблема долголетия и та, если рассуждать здраво, сплошная чушь. Что получает человек, если его жизнь продлевается сверх нормы? Да почти ничего. Наоборот, вступают в силу разные ограничения: того не ешь, этого не пей, следи за каждым своим шагом, за каждым чихом. Скукотища! И ведь бьются же ученые над этой проблемой! А пользы — никому никакой.
— Н-да…
— Однако посмотрим, что получается из бесполезности. Чем больше существует бесполезных вещей и чем больше денег на них можно истратить, тем больше радуется человечество, Оно просто в восторге от высокого уровня своей цивилизации. А кто посмеет противиться человечеству? Ваша бактерия — великое достижение. Я бы назвал ее «бактерией радости». Действительно, ведь если бесполезные затраты удвоятся, у всех будет такое ощущение, словно над миром взошло второе солнце. Люди просто с ума сойдут от счастья, сочтут, что цивилизация сделала огромный скачок вперед, Видите, какое хорошее дело вы сделали. И нечего тут сомневаться!
— Вы меня убедили. Я же ученый. В своей области разбираюсь отлично, а вот в экономике и культуре совсем ничего не смыслю… Разрешите продолжить демонстрацию фильма?
— А что там еще?
— Излечение мальчика и превращение его в нормального ребенка.
— Что?! — гаркнул господин Ар. — Вы и такое средство создали?
— А как же? У всякого яда должно быть противоядие. А вы считаете, оно не нужно?
— Конечно, не нужно! Спрячьте ваше противоядие подальше. Ведь оно подавляет желание покупать, а следовательно, тормозит развитие цивилизации. Мы не вправе идти против эпохи.
— Что ж, учту в дальнейшем. Но на всякий случай — такое средство есть.
Они покинули кинозал и вернулись в лабораторию. Профессор Эн открыл сейф, порылся там и вытащил какую-то банку.
— Что это у вас? — спросил господин Ар.
— Самые жизнестойкие из моих бактерий. — Он любовно погладил банку. — Я выводил их в культуре антибактерина. Многие погибали. А оставшихся я помещал в еще более концентрированный раствор. Таким образом у бактерий выработался иммунитет. Против них бессильны любые средства. Вот я и держу их в сейфе: вдруг потребуется сразу всех уничтожить.
Профессор Эн хотел было поставить банку назад, в сейф, но господин Ар удержал его руку.
— Погодите, погодите! Дайте сюда вашу банку. Это же самое ценное, что у вас есть. Прелестная бактерия! Не вредит здоровью человека и приводит к росту цивилизации. И главное, никто с ней ничего не сможет сделать. Вы просто молодец. Кроме договорной суммы, я увеличу вам сумму премии…
Профессор был еще молод и очень талантлив. Он работал в одном научно-исследовательском институте.
В лаборатории стоял специфический запах — едкий запах химикатов. На столах — колбы, реторты, мензурки, пузырьки с различными жидкостями, порошками и кристаллами, штативы с пробирками, книги, бумаги.
Профессор оторвался от микроскопа, достал сигарету и прикурил от пламени спиртовки. В воздухе поплыли синеватые кольца дыма.
Клерк, который сидел в углу за конторским столом и делал записи в толстенном гроссбухе, тоже поднял голову и сказал:
— От души поздравляю вас! Ну и устали же вы, наверно!
— Действительно, устал. И почувствовал это только сейчас. Пока работаешь, не замечаешь ничего.
— Да-а… Я вот подумал… извините, конечно… Но очень уж странная была у вас тема. Ведь специально построили институт, уйму денег ухлопали… А все для чего? Чтобы создать нечто, которое будут не продавать, а так, даром раздавать. В то время как в стране страшный кризис…
Клерк захлопал глазами и снова углубился в книгу. Профессор рассмеялся.
— А это уж меня не касается! Мое дело маленькое: сделал то, что мне заказали акционеры, и все. Теперь работа завершена, и скажу не хвастаясь, справился я отлично. Остается лишь получить гонорар, предусмотренный договором.
— Что ж, вам можно только позавидовать. Такие деньги! А что вы собираетесь с ними делать?
— Разве я вам не говорил? Я собираюсь жениться, друг мой. По-моему, прекрасное предприятие для помещения денег. Свадьба, дом, обстановка и все прочее… Мы с ней давно любим друг друга. Месяца два назад обручились, а теперь начнем семейную жизнь. Мне и во сне не снилось, что все получится так здорово.
— Ого, профессор, да вы, оказывается, романтик!
— А что — разве это плохо? Любое увлечение прекрасно. Признаюсь, я действительно склонен увлекаться…
— Очень хорошо, — отозвался клерк и потянулся к телефону, — я думаю, надо сейчас же сообщить заказчикам об успешном завершении работы.
Минут через двадцать на улице послышался шум машины — приехал господин Ар. Этот пожилой мужчина занимал видное место в финансовом мире и сейчас представлял интересы вкладчиков этого научно-исследовательского института.
— Добрый день, господин профессор, — сказал он, пожимая руку ученому и отдуваясь. — Как только мне позвонили, я тут же примчался. Значит, ваша работа успешно завершена?
— Да. Так сказать, сделал последний бросок и причалил к пристани.
— Ну и слава богу! А то вкладчики последнее время меня просто извели. Поскольку я рекомендовал вас, они наседали на меня. И капиталовложения уже достигли значительной суммы.
— Поэтому я и торопился.
— Отлично, отлично! Я сгораю от желания взглянуть на результаты собственными глазами.
— Разумеется. Прошу вас вот сюда.
Профессор провел господина Ара во внутренний дворик института. Там, под стеклом парников, пестрели красивые, яркие цветы. Господин Ар слегка нахмурился.
— Не понимаю. Причем тут цветы?
— Дело не в цветах, а в пчелах. Вот видите — два совершенно одинаковых парника. Но во втором пчелы собирают меда вдвое больше, чем в первом.
Финансист заглянул в улей, сделанный из тонкого, совершенно прозрачного пластика. Сверился с контрольной шкалой.
— Да, действительно…
— Все очень просто. Пчелам второго парника привита моя бактерия. Та самая, над выведением которой я работал все это время… А теперь прошу вас взглянуть вот сюда…
Профессор подвел господина Ара к ящику с белыми мышами. Там находились два колеса. Одно вращалось довольно медленно, другое крутилось с бешеной скоростью.
— Мыши… А… а что они делают?
— Видите, как быстро вращается второе колесо? Запущенные туда мыши тоже подверглись обработке моими бактериями. Они бегают в два раза быстрее контрольных.
Господин Ар все внимательно осмотрел, но еще больше нахмурился.
— Я прекрасно понял, какой эффект производит выведенная вами бактерия. Но я человек дела, и меня в первую очередь интересует практическая сторона. Какую пользу можно извлечь из бактерии? Надеюсь, вам известно, что производство искусственного меда уже освоено нашей промышленностью. Скоро он поступит в торговую сеть. Далее. Конечно, очень интересно добиться, чтобы животные бегали быстрее, но, как ни старайся, до ракетомобиля им далеко. Боюсь, вы неправильно поняли цель работы.
— Я попросил бы вас не делать поспешных выводов, — несколько обиженно ответил профессор Эн. — Я как ученый докладываю о моем открытии…
— Понятно. Но нельзя ли побыстрее?
— Так вот. Вы сейчас могли наблюдать, какое воздействие оказывает моя бактерия на животных и насекомых. На людей же она влияет совсем по-другому. Наибольшая трудность в моей работе заключалась в том, чтобы приспособить бактерию к человеческому организму. Если перечислить все пущенные в ход средства, в том числе и облучение радиоактивными элементами…
— Простите, трудности, которые вам пришлось преодолеть, меня не интересуют. За трудности мы выплатим вам договорную сумму да еще премиальные. Я хочу поскорее увидеть результат.
— Что ж, как вам будет угодно… Пройдемте в кинозал. Я привил мою бактерию одному мальчику, разумеется, после того, как убедился, что она совершенно безвредна для организма. На пленке зафиксировано поведение ребенка. Прошу вас внимательно следить за его действиями.
Свет в зале погас. На экране замелькали кадры.
…Мальчик вместе с родителями входит в универсальный магазин. Останавливается у прилавка с игрушками.
— Купите мне электровоз! — говорит мальчик.
— Электровоз? Мы же неделю назад купили тебе электровоз, — вразумляют его родители.
Мальчик упорно настаивает на своем:
— А я хочу еще один! Еще один!
Он начинает капризничать. Родители в конце концов уступают и покупают ему второй электровоз…
На этом месте профессор Эн прервал демонстрацию фильма и принялся объяснять:
— Как вы уже убедились, бактерии, попав в организм животных, воздействуют на их движения, убыстряют ритм работы мышц. На человека они оказывают иное действие: они возбуждают его психику.
Профессор снова пустил проектор.
…Мальчик с родителями вышел из универмага. Семья направилась в кафе. Заказали мороженое. Мальчик съел порцию и потребовал еще одну. Родители возражали. Он настаивал. Пришлось согласиться с требованием ребенка.
Профессор Эн опять прервал демонстрацию фильма. Минуту он молчал. Потом в темноте послышался его самодовольный голос:
— Вы видели, что мои бактерии так воздействуют на человека, что его желания удваиваются. Разумеется, при этом не наблюдается никаких вредных побочных явлений. Ну, что скажете?
Казалось, господин Ар был поражен. После небольшой паузы он восторженно произнес:
— Это великолепно! Именно то, что нам нужно. Нет, просто удивительно: желание покупать возрастает вдвое! Чего уж лучше!
— Ну, вот видите — все в порядке. Благодарю вас за лестный отзыв. Значит, я потрудился не зря.
— Еще бы! Ведь сейчас войны совсем прекратились. Во всем мире воцарился мир, понимаете — мир! И что происходит? Сразу возникает проблема перепроизводства. С каждым днем симптомы кризиса делаются все более явными. Потребление катастрофически падает: у всех все есть, люди не хотят покупать…
— Н-да, вы правы, — перебил его профессор, — тут как ни крути, а желание приобретать вещи не может быть безграничным. Взять хотя бы меня: я никогда не покупаю две одинаковые книги, они ведь мне ни к чему.
— Вот видите! А нам нужно, чтобы покупали. Что покупатель сделает с покупкой, нас уже не касается. Пусть хоть выбросит. Лишь бы купил! Что бы там ни было, а люди должны покупать, прежде всего покупать. Ради этого и существуют все виды реклам — и телевизионные, и радио, и все прочие. Однако на одной рекламе далеко не уедешь. Если человек купил все, что ему надо, то его уже не заставишь покупать еще. Понимаете, как важно ваше открытие? Если удастся разжечь покупательные страсти масс и потребление возрастет вдвое, то промышленность сразу оживится.
Господин Ар ликовал. Но профессор обеспокоился.
— Мне становится как-то не по себе, хотя я сам вывел эту бактерию, — взволнованно сказал он. — Ведь удвоится нерациональное потребление. Я не уверен, что стоит, заражать людей такой бактерией.
— Да вы не беспокойтесь! Не забывайте, что суть цивилизации именно в ее бесполезности. Так было, и так будет. Взять хотя бы пирамиды. Зачем их построили? Как видно, уже в древности люди только и делали, что впустую растрачивали свою энергию. А как развивалось человечество дальше? По этой же линии. Вино, табак, кофе, духи, галантерея, безделушки разве это предметы первой необходимости? А калейдоскоп моды? Да и само искусство, наконец. Ведь от всего этого нет прямой пользы. А наука? Все ли проблемы, которые она решает, жизненно необходимы? Даже проблема долголетия и та, если рассуждать здраво, сплошная чушь. Что получает человек, если его жизнь продлевается сверх нормы? Да почти ничего. Наоборот, вступают в силу разные ограничения: того не ешь, этого не пей, следи за каждым своим шагом, за каждым чихом. Скукотища! И ведь бьются же ученые над этой проблемой! А пользы — никому никакой.
— Н-да…
— Однако посмотрим, что получается из бесполезности. Чем больше существует бесполезных вещей и чем больше денег на них можно истратить, тем больше радуется человечество, Оно просто в восторге от высокого уровня своей цивилизации. А кто посмеет противиться человечеству? Ваша бактерия — великое достижение. Я бы назвал ее «бактерией радости». Действительно, ведь если бесполезные затраты удвоятся, у всех будет такое ощущение, словно над миром взошло второе солнце. Люди просто с ума сойдут от счастья, сочтут, что цивилизация сделала огромный скачок вперед, Видите, какое хорошее дело вы сделали. И нечего тут сомневаться!
— Вы меня убедили. Я же ученый. В своей области разбираюсь отлично, а вот в экономике и культуре совсем ничего не смыслю… Разрешите продолжить демонстрацию фильма?
— А что там еще?
— Излечение мальчика и превращение его в нормального ребенка.
— Что?! — гаркнул господин Ар. — Вы и такое средство создали?
— А как же? У всякого яда должно быть противоядие. А вы считаете, оно не нужно?
— Конечно, не нужно! Спрячьте ваше противоядие подальше. Ведь оно подавляет желание покупать, а следовательно, тормозит развитие цивилизации. Мы не вправе идти против эпохи.
— Что ж, учту в дальнейшем. Но на всякий случай — такое средство есть.
Они покинули кинозал и вернулись в лабораторию. Профессор Эн открыл сейф, порылся там и вытащил какую-то банку.
— Что это у вас? — спросил господин Ар.
— Самые жизнестойкие из моих бактерий. — Он любовно погладил банку. — Я выводил их в культуре антибактерина. Многие погибали. А оставшихся я помещал в еще более концентрированный раствор. Таким образом у бактерий выработался иммунитет. Против них бессильны любые средства. Вот я и держу их в сейфе: вдруг потребуется сразу всех уничтожить.
Профессор Эн хотел было поставить банку назад, в сейф, но господин Ар удержал его руку.
— Погодите, погодите! Дайте сюда вашу банку. Это же самое ценное, что у вас есть. Прелестная бактерия! Не вредит здоровью человека и приводит к росту цивилизации. И главное, никто с ней ничего не сможет сделать. Вы просто молодец. Кроме договорной суммы, я увеличу вам сумму премии…