Народу в одноименном ресторане гостиницы «Аркадия» было немного. Но почти все посетители являлись активными отдыхающими. Елось и пилось, а также танцевалось, целовалось и обнималось здесь сегодня по полной программе. Официанток было две. Они сновали между столиками с подносами и не обращали никакого внимания на новенького посетителя.
Лена начала потихоньку злиться. Наконец одна из пышнобедрых див возникла перед ней и в ответ на просьбу принести заказ в номер отрезала:
– Мы так не обслуживаем. Кушайте здесь!
Лена вздохнула. Праздничная атмосфера кабака действовала на нее раздражающе, но голод все же не был даже дальним ее родственником, и она заказала-таки шашлык и, спустя положенное время, впилась зубами в сочное мясо. По мере того как Елена Николаевна расправлялась с шашлыком, ее телесное самочувствие улучшалось, чего нельзя было сказать о духовной составляющей ее сложной натуры. Более того, ее внутреннее «я» вот уже несколько минут испытывало безусловный дискомфорт под воздействием одного очень тревожного фактора. Почти с самого начала ее скромного ужина, Елена Николаевна чувствовала, что за ней наблюдает какой-то тип или даже «типчик» с явно выраженными признаками кобелиного интереса и такого же упрямства.
Теперь, когда она насытилась и перешла к мороженому, Лена взглянула на типчика в упор: «Ну и хлыщ!». Она не смогла удержаться от улыбки. Белоснежный костюм, черная бабочка, весомый перстень на пальце недвусмысленно свидетельствовали о солидности этого господина. Но оттопыренные уши, нескладная жердеобразная фигура (даже сидя, он был одного роста с подошедшей к нему официанткой) и абсолютно голая, без единого волоска, голова, казались принадлежащими обладателю какой-нибудь в высшей степени неожиданной профессии – клоуна, например, или акушера, или, скажем, гробовщика.
Причудливый господин, кажется, принял улыбку Елены Николаевны за приглашение к диалогу и поднялся с места. Он отмахнулся от удерживающих его товарищей и двинулся прямо к ней.
– Вано, Вано, куда ты, елы-палы!
«О, господи, оказывается, он еще и грузин!»
«Голый» Вано не стал спрашивать разрешения и, отодвинув стол, молча сел рядом, а потом заговорил с интонациями коренного одессита, как их представляют приезжие. Этим он напоминал Марка Бернеса в старом фильме «Два бойца».
– Разрешите представиться, Иван Цимлянский. Я вот уже несколько минут любуюсь вами и считаю своим долгом сказать вам, что вы бриллиант. Бриллиант чистейшей воды. А каждому бриллианту, как известно, нужна соответствующая оправа…
Дальше было неинтересно. Предложение следовало за предложением, одного другого традиционнее. Максимум фантазии: шикарный люкс на Лазурном берегу. Лена смотрела на Вано и думала о своем.
– Простите, вы кто по профессии? Клоун?
– Почему клоун? Я музыкант. По совместительству, так сказать. Так мы едем, дорогуша? Я, между прочим, в постели просто бог! – оставил интеллигентный тон незваный собеседник.
Он положил свою огромную ладонь с узловатыми пальцами на ее руку. Лена сначала даже не прогневалась, а просто удивилась. Она вырвала руку, встала (все-таки она была повыше его, сидящего) и строго, по-учительски, сделала нагловатому Вано выговор:
– Не могу, уважаемый Вано, я на катафалках не катаюсь и с невоспитанными клоунами не сплю. Таковы мои жизненные установки.
Она положила на стол деньги, подмигнула одеревеневшему Вано и удалилась. В фойе не было ни души, стоял полумрак. Лена направилась к лифту, но вдруг, через оконное стекло увидела рядом со входом странную группу людей, что-то выясняющих у друг друга на повышенных тонах. В стоявшем к ней спиной человеке она узнала Векшина. Вдруг он резко согнулся, обхватив лицо руками. Лена бросилась к выходу.
На улице компания из четверых мужчин оказалась не такой уж загадочной, а элементарно подвыпившей. А закрывший лицо руками человек, был, наверное, самым развеселым из них и поэтому согнулся пополам в приступе безудержного хохота. Они не обратили никакого внимания на Елену Николаевну, обнялись, затянули что-то вразнобой и отправились восвояси. Недовольная собой Елена собралась, было вернуться в гостиницу, но у входной двери снова была вынуждена лицезреть белобровое лицо «музыканта» Цимлянского. На этот раз он выражался определенней и без одесского выговора.
– Ты что же, милая, прикалываться надо мной будешь?! Да я тебя щас порву на две половинки, и пацанам отдам повеселиться. А ну шагай в машину, живо!
Лена попыталась проскользнуть в гостиницу. Но страшный клоун сжал ее руку выше локтя и дернул к себе, оскалившись. Теперь он напомнил ей чудовище Франкенштейна («Мама всегда говорила, что у меня богатое воображение, мама, где ты, мама!»). Елена Николаевна оглянулась вокруг себя: никого.
– Ладно, мужчина, мне нужно только одеться, – попробовала схитрить Елена.
– Ничего, милая, будешь правильно себя вести, купим что-нибудь по дороге, – «успокоил» Вано.
Лена, лихорадочно соображала: ничего подобного в ее педагогической и человеческой практике еще не было. Хотела закричать, но ее новый знакомый дал ей почувствовать что-то похожее на лезвие ножа где-то пониже спины. И потом прошипел:
– Будь умницей!
Водитель огромной машины с включенными фарами открыл перед ними заднюю дверцу. Вано усмехнулся.
– Ну, как тебе, мое авто?! Братва на день освобождения подарила.
Самое странное, что она даже не успела испугаться. Видимо в нестандартной, мягко говоря, ситуации какая-то извилина в ее мозгу, отвечающая за испуг, пока еще не начала вибрировать.
– А куда мы едем? – спросила Елена Николаевна.
– Тебе повезло, красавица, ты будешь первой дамой, кто посетит мою виллу после ремонта. Приготовься к нескончаемому кайфу и океану удовольствий.
– Постой-постой Ваня, ты же обещал мне что-нибудь из одежды, – сказала она.
Вано Цимлянский, похоже, пришел в свое обычное повелительно-благодушное расположение духа. Он откинулся на сиденье и левой рукой полуобнял Елену. Она отстранилась, но Вано не обратил на это никакого внимания.
– Сейчас мы заедем в одно местечко и купим моей… Как тебя зовут?
– Если ты Иван, то я Марья, конечно. Маша меня зовут.
– … и купим моей Марусе одежонки – в качестве аванса!
Автомобиль, насколько могла судить пленница, уже выехал из черты города и несся теперь по шоссе в противоположную от моря сторону. Она не оглядывалась назад, но если бы даже оглянулась, то, вряд ли опознала бы в ярко-красном «Ауди», следующем за ними в пятидесяти метрах, машину Марины Аркадьевны Дейнеко, которая, впрочем, скоро отстала и остановилась на обочине. Потихоньку Елена начала паниковать. Но не выбрасываться же из машины на такой скорости! Лена уже давно приметила лежавшую слева от водителя бейсбольную биту и примерялась, как бы половчее ее использовать. Но для этого нужно было хотя бы остановить машину. Тем временем ее сосед-уголовник (теперь она уже не сомневалась в его настоящей профессии, разглядев еще и татуировки на руках), счел знакомство с ней уже достаточно коротким и начал подбираться к ее коленям, а затем и пару раз ущипнул за бедро. Поэтому Елена Николаевна почувствовала большое облегчение, когда автомобиль начал сбрасывать скорость у огромного, залитого светом здания, оказавшегося вблизи торгово-развлекательным центром «Бегемот». На парковке уже стояли несколько машин.
Водитель, тоже лысый, открыл ей дверцу, и она, вдохнув свежего воздуха, ловко, как ей показалось, схватила биту и выскочила наружу. В два прыжка перед ней оказался Вано и перехватил палку в тот самый момент, когда она мысленно уже стукнула его по некрасивому черепу.
– Маша! Да ты оказывается хитрожопая бабенка! Какой темперамент! Ты мне все больше и больше нравишься! Наверное, я тебя трахну даже два раза. Нет, я буду трахать тебя целую неделю. Довольна?
Он отбросил биту, заломил Лене руку за спину, притянул к себе и поцеловал в губы, сильно сжав другой рукой ее пострадавшее уже левое бедро.
«Ах, мерзкая рожа! При людях! Силой! Ты мне ответишь за это, обезьяна!». Пока Лена фыркала и отплевывалась, Вано и его коллега пытались закурить на ветру и, посмеиваясь, стояли рядом. Но вот они подняли головы, обернувшись к своей попутчице и больше уже не смогли оторвать глаз от ее лица…
Разбуженные в эту ночь жители близлежащих к «Бегемоту» районов города имели сомнительное удовольствие наблюдать в атмосфере несколько громовых разрядов, сопровождаемых зелеными и красными молниями. «Опять фейерверк устроили! Денег им девать некуда!»
Но одесситы, все как один, были неправы на этот раз. Увиденное ими явление не относилось к разряду зрелищных мероприятий, и, кроме того, оно было совершенно бесплатным.
IX. Здравствуй, ж…, Новый год!
Х. Точка возврата
Лена начала потихоньку злиться. Наконец одна из пышнобедрых див возникла перед ней и в ответ на просьбу принести заказ в номер отрезала:
– Мы так не обслуживаем. Кушайте здесь!
Лена вздохнула. Праздничная атмосфера кабака действовала на нее раздражающе, но голод все же не был даже дальним ее родственником, и она заказала-таки шашлык и, спустя положенное время, впилась зубами в сочное мясо. По мере того как Елена Николаевна расправлялась с шашлыком, ее телесное самочувствие улучшалось, чего нельзя было сказать о духовной составляющей ее сложной натуры. Более того, ее внутреннее «я» вот уже несколько минут испытывало безусловный дискомфорт под воздействием одного очень тревожного фактора. Почти с самого начала ее скромного ужина, Елена Николаевна чувствовала, что за ней наблюдает какой-то тип или даже «типчик» с явно выраженными признаками кобелиного интереса и такого же упрямства.
Теперь, когда она насытилась и перешла к мороженому, Лена взглянула на типчика в упор: «Ну и хлыщ!». Она не смогла удержаться от улыбки. Белоснежный костюм, черная бабочка, весомый перстень на пальце недвусмысленно свидетельствовали о солидности этого господина. Но оттопыренные уши, нескладная жердеобразная фигура (даже сидя, он был одного роста с подошедшей к нему официанткой) и абсолютно голая, без единого волоска, голова, казались принадлежащими обладателю какой-нибудь в высшей степени неожиданной профессии – клоуна, например, или акушера, или, скажем, гробовщика.
Причудливый господин, кажется, принял улыбку Елены Николаевны за приглашение к диалогу и поднялся с места. Он отмахнулся от удерживающих его товарищей и двинулся прямо к ней.
– Вано, Вано, куда ты, елы-палы!
«О, господи, оказывается, он еще и грузин!»
«Голый» Вано не стал спрашивать разрешения и, отодвинув стол, молча сел рядом, а потом заговорил с интонациями коренного одессита, как их представляют приезжие. Этим он напоминал Марка Бернеса в старом фильме «Два бойца».
– Разрешите представиться, Иван Цимлянский. Я вот уже несколько минут любуюсь вами и считаю своим долгом сказать вам, что вы бриллиант. Бриллиант чистейшей воды. А каждому бриллианту, как известно, нужна соответствующая оправа…
Дальше было неинтересно. Предложение следовало за предложением, одного другого традиционнее. Максимум фантазии: шикарный люкс на Лазурном берегу. Лена смотрела на Вано и думала о своем.
– Простите, вы кто по профессии? Клоун?
– Почему клоун? Я музыкант. По совместительству, так сказать. Так мы едем, дорогуша? Я, между прочим, в постели просто бог! – оставил интеллигентный тон незваный собеседник.
Он положил свою огромную ладонь с узловатыми пальцами на ее руку. Лена сначала даже не прогневалась, а просто удивилась. Она вырвала руку, встала (все-таки она была повыше его, сидящего) и строго, по-учительски, сделала нагловатому Вано выговор:
– Не могу, уважаемый Вано, я на катафалках не катаюсь и с невоспитанными клоунами не сплю. Таковы мои жизненные установки.
Она положила на стол деньги, подмигнула одеревеневшему Вано и удалилась. В фойе не было ни души, стоял полумрак. Лена направилась к лифту, но вдруг, через оконное стекло увидела рядом со входом странную группу людей, что-то выясняющих у друг друга на повышенных тонах. В стоявшем к ней спиной человеке она узнала Векшина. Вдруг он резко согнулся, обхватив лицо руками. Лена бросилась к выходу.
На улице компания из четверых мужчин оказалась не такой уж загадочной, а элементарно подвыпившей. А закрывший лицо руками человек, был, наверное, самым развеселым из них и поэтому согнулся пополам в приступе безудержного хохота. Они не обратили никакого внимания на Елену Николаевну, обнялись, затянули что-то вразнобой и отправились восвояси. Недовольная собой Елена собралась, было вернуться в гостиницу, но у входной двери снова была вынуждена лицезреть белобровое лицо «музыканта» Цимлянского. На этот раз он выражался определенней и без одесского выговора.
– Ты что же, милая, прикалываться надо мной будешь?! Да я тебя щас порву на две половинки, и пацанам отдам повеселиться. А ну шагай в машину, живо!
Лена попыталась проскользнуть в гостиницу. Но страшный клоун сжал ее руку выше локтя и дернул к себе, оскалившись. Теперь он напомнил ей чудовище Франкенштейна («Мама всегда говорила, что у меня богатое воображение, мама, где ты, мама!»). Елена Николаевна оглянулась вокруг себя: никого.
– Ладно, мужчина, мне нужно только одеться, – попробовала схитрить Елена.
– Ничего, милая, будешь правильно себя вести, купим что-нибудь по дороге, – «успокоил» Вано.
Лена, лихорадочно соображала: ничего подобного в ее педагогической и человеческой практике еще не было. Хотела закричать, но ее новый знакомый дал ей почувствовать что-то похожее на лезвие ножа где-то пониже спины. И потом прошипел:
– Будь умницей!
Водитель огромной машины с включенными фарами открыл перед ними заднюю дверцу. Вано усмехнулся.
– Ну, как тебе, мое авто?! Братва на день освобождения подарила.
Самое странное, что она даже не успела испугаться. Видимо в нестандартной, мягко говоря, ситуации какая-то извилина в ее мозгу, отвечающая за испуг, пока еще не начала вибрировать.
– А куда мы едем? – спросила Елена Николаевна.
– Тебе повезло, красавица, ты будешь первой дамой, кто посетит мою виллу после ремонта. Приготовься к нескончаемому кайфу и океану удовольствий.
– Постой-постой Ваня, ты же обещал мне что-нибудь из одежды, – сказала она.
Вано Цимлянский, похоже, пришел в свое обычное повелительно-благодушное расположение духа. Он откинулся на сиденье и левой рукой полуобнял Елену. Она отстранилась, но Вано не обратил на это никакого внимания.
– Сейчас мы заедем в одно местечко и купим моей… Как тебя зовут?
– Если ты Иван, то я Марья, конечно. Маша меня зовут.
– … и купим моей Марусе одежонки – в качестве аванса!
Автомобиль, насколько могла судить пленница, уже выехал из черты города и несся теперь по шоссе в противоположную от моря сторону. Она не оглядывалась назад, но если бы даже оглянулась, то, вряд ли опознала бы в ярко-красном «Ауди», следующем за ними в пятидесяти метрах, машину Марины Аркадьевны Дейнеко, которая, впрочем, скоро отстала и остановилась на обочине. Потихоньку Елена начала паниковать. Но не выбрасываться же из машины на такой скорости! Лена уже давно приметила лежавшую слева от водителя бейсбольную биту и примерялась, как бы половчее ее использовать. Но для этого нужно было хотя бы остановить машину. Тем временем ее сосед-уголовник (теперь она уже не сомневалась в его настоящей профессии, разглядев еще и татуировки на руках), счел знакомство с ней уже достаточно коротким и начал подбираться к ее коленям, а затем и пару раз ущипнул за бедро. Поэтому Елена Николаевна почувствовала большое облегчение, когда автомобиль начал сбрасывать скорость у огромного, залитого светом здания, оказавшегося вблизи торгово-развлекательным центром «Бегемот». На парковке уже стояли несколько машин.
Водитель, тоже лысый, открыл ей дверцу, и она, вдохнув свежего воздуха, ловко, как ей показалось, схватила биту и выскочила наружу. В два прыжка перед ней оказался Вано и перехватил палку в тот самый момент, когда она мысленно уже стукнула его по некрасивому черепу.
– Маша! Да ты оказывается хитрожопая бабенка! Какой темперамент! Ты мне все больше и больше нравишься! Наверное, я тебя трахну даже два раза. Нет, я буду трахать тебя целую неделю. Довольна?
Он отбросил биту, заломил Лене руку за спину, притянул к себе и поцеловал в губы, сильно сжав другой рукой ее пострадавшее уже левое бедро.
«Ах, мерзкая рожа! При людях! Силой! Ты мне ответишь за это, обезьяна!». Пока Лена фыркала и отплевывалась, Вано и его коллега пытались закурить на ветру и, посмеиваясь, стояли рядом. Но вот они подняли головы, обернувшись к своей попутчице и больше уже не смогли оторвать глаз от ее лица…
Разбуженные в эту ночь жители близлежащих к «Бегемоту» районов города имели сомнительное удовольствие наблюдать в атмосфере несколько громовых разрядов, сопровождаемых зелеными и красными молниями. «Опять фейерверк устроили! Денег им девать некуда!»
Но одесситы, все как один, были неправы на этот раз. Увиденное ими явление не относилось к разряду зрелищных мероприятий, и, кроме того, оно было совершенно бесплатным.
IX. Здравствуй, ж…, Новый год!
Первое, что бросилось в глаза Векшину, когда он приехал на студию, так это отсутствие на рабочем месте двух самых ярких персонажей в его съемочной группе, двух антиподов – Николы Губанова и Иннокентия Михайловича Артшуллера, оператора-постановщика и директора съемочной группы. Векшин поздоровался с остальными. И в ответ услышал что-то неразборчивое. С недоумением оглядел всех. Уж что-что, а коллектив здесь подобрался живой и компанейский. Но сейчас члены его команды имели довольно пришибленный вид. А Люся Хабарова, помощник режиссера – «хлопушка» – и вовсе возилась с платочком и похныкивала.
– Да что с вами такое? Умер, кто-нибудь?
Бася, художник по костюмам, откашлялась и произнесла грудным голосом:
– Еще нет…
Векшин плюнул с досады.
– Что происходит, объяснит мне кто-нибудь или нет? И сделайте кофе, пожалуйста!
Люся, обрадованная возможностью чем-то занять себя, схватила пустой чайник и выбежала в коридор.
– Вера Ивановна, рассказывайте, настоятельно вас прошу, – сказал Векшин и плотно уселся на колченогий стул.
Вера Ивановна, дама сорока восьми лет, в той или иной вариации видавшая в киношной жизни все без исключения сюжеты, подалась в его сторону.
– Павел Артемьевич, десять минут назад сюда заглянул Николай и заявил нам, что собирается применить к Иннокентию Михалычу «последнюю степень устрашения» и что, вообще, тот будет умирать мучительной смертью. По-моему, он не шутил. Вид у него был довольно убедительный.
– Вот черт, нашли время! Где они оба? – вскочил на ноги Паша.
– Они в третьем павильоне заперлись. В нашей декорации, – сказала со своего места администратор Женя Кормильцева.
– Так-так-так… Дамы, оставайтесь на своих местах. Всех впускать и никого не выпускать. А Люську срочно пошлите за коньяком. И пусть лимон не забудет.
Павел бросился по лестнице вниз. Спасти жизнь директора группы было его прямой обязанностью. Вдогонку ему кричали что-то, но он отмахнулся.
– Павел Артемьевич! Самое-то главное мы вам не сказали! Павел!
Массивная железная дверь павильона была действительно заперта изнутри. Векшин прислушался. Звучал старый добрый рок. Конечно, при других обстоятельствах его любимый альбом «Дип перпл» воспринимался бы по-другому. Но сейчас крик души ветеранов классической гитарной музыки только подчеркивал абсурдность ситуации.
Векшин заколошматил по железу.
– Никола!
Никакого ответа. Тут он вспомнил, что их декорация в павильоне одной своей стороной выходит к небольшому оконцу, неизвестно для какой цели сделанном в практически глухой стене. Метнулся туда. Форточка была открыта на уровне примерно двух с половиной метров. Вся надежда была на то, что как каждый, или почти каждый мужчина в экстремальной ситуации, Векшин сможет собраться, допрыгнуть и подтянуться. Студийная бабушка-вахтер с удивлением а и живой заинтересованностью следила за тем, как Паша Векшин из Москвы бросается на эту амбразуру. С пятой попытки Векшин добился своего.
Он протиснулся внутрь довольно быстро. Слава богу, его формат совпадал с размером окна. Прямо перед ним стояла выгородка комнаты, где снималась постельная сцена с участием главных героев фильма. Но сейчас на широкой постели восседал по-турецки Никола Губанов. Мизансцена была странноватая. Никола сидел спиной к Векшину, повернувшись лицом к прикроватному шкафу, и раскачивался в такт оглушительной музыке. Но вот она прервалась.
– Ну, что Иннокентий Михалыч? Вспомнил?
– Колька, скотина, прекрати сейчас же!
Голос директора съемочной группы раздавался из шкафа. Это было не только интересно. Это было захватывающе интересно. Поскольку пока ничего опасного для жизни директора не обнаруживалось, Векшин решил понаблюдать. Он осторожно начал обходить декорацию, чтобы увидеть Николу анфас. Из шкафа раздавались решительные высказывания о ближайших родственниках Николы и о нем самом. Векшин никогда бы не подумал, что таким образом мог выражаться обычно флегматичный и утонченный Иннокентий Михайлович.
– Господин Артшуллер, я вас не выпущу отсюда, пока не услышу всей правды. Клянусь Урусевским!
Имя святого для Николы Губанова классика операторского искусства подтверждало серьезность его намерений. Векшин увидел оператора съемочной группы прямо перед собой. Никола сидел, поджав ноги, во рту дымилась огромная сигара. Слева перед собой он держал осколок стекла, а в правой руке зажал кусок какого-то белого материала. Когда он со всей силы начал водить им по стеклу, Векшин понял по звуку, что это пенопласт.
Из шкафа снова донеслись проклятия. Губанов прервал свое занятие. Затянулся. Выпустил в сторону шкафа облако дыма. Включил стоявший рядом магнитофон. Музыка вновь заполонила пространство. Векшин силился что-то понять. Прошло минуты три.
– Ну, как вам композиция, дядя Кеша? Нравится?
Молчание.
– Ну-ну, Иннокентий Михалыч, если будете симулировать обморок, мы просто потеряем больше времени.
Альтшуллер на этот раз зарычал с подвыванием.
– Выпусти меня отсюда! Башибузук хренов!
Губанов кивнул и взялся за стекло и пенопласт. Векшина передернуло от омерзительного писка, и он решил, наконец, обнаружить свое присутствие. Павел шагнул в пространство выгородки. Похлопал Николу по плечу.
– А, Паша, это хорошо, что ты пришел! Будешь присутствовать при моменте истины!
– Павел Артемьевич, остановите вы этого кретина! – вскричал в шкафу Артшуллер.
– Колись, враг народа! – зарычал Никола.
Векшин решил, что пора вмешаться. Вырвал у Николы пенопласт. Сел рядом.
– Чем ты сейчас занят Николай?
– Добиваюсь правды! – заявил Никола.
– Какой правды?
– Е-мое, так ты не в курсе, Паша?! Дело в том, что в нашей команде появился засланный казачок. Господин Артшуллер полностью оправдал свою фамилию.
– Антисемит! – отреагировал запертый.
Векшин подошел к шкафу. В замке торчал обломок ключа.
– Никола, твоя работа?
– Моя! – без тени раскаяния сознался оператор. – Паша, дорогой, да за это убивать надо мучительной смертью!
– Так, Никола. Глубокий выдох и все по порядку, – сказал Векшин.
Губанов положил сигару в стоявший рядом бокал.
– Павел Артемьевич, официально вам заявляю: директор нашей съемочной группы – подлый обманщик и предатель…
– А ты фашист и хулиган! – успел вставить Иннокентий Михалыч.
– … он ввел меня, вас, нас всех в заблуждение, а режиссера вообще чуть не убил собственной ложью! Пленка-то наша лежит себе в сейфе на своем месте, а он врет, что она исчезла!
– Твою мать! – сказал Векшин.
– Его, его мать, Паша! И он мне говорит, что это просто недоразумение.
Векшин взял сигару и глубоко затянулся. Закашлялся. В шкафу задвигался директор. Векшин сходил к «амбразурному» входному отверстию, где он заметил приличный железный прут, и стал освобождать узника. Выходя из своей камеры-шкафа, тот имел довольно заплесневелый вид.
– Ну-с, Иннокентий Михалыч, что вы можете сказать по этому поводу? – спросил Векшин.
– Павел Артемьевич, это просто какая-то трагическая ошибка, клянусь мамой. На втором и третьем этаже студии стоят абсолютно одинаковые ряды сейфов. И там, и там есть цифра «13». Накануне мы положили пленку в сейф № 13 на втором этаже, а потом пришли забирать материал на третий этаж, к тринадцатому же сейфу. И что характерно, ключ подошел один к одному. А сегодня я обратил внимание на это совпадение. И, слава богу, обнаружил пропажу на втором этаже.
– Он еще и бога поминает… – проворчал Никола.
– Пили что-нибудь, перед тем как подходили к сейфам накануне? Только быстро! – спросил Векшин.
Антагонисты потупились.
– Так! Оштрафованы оба в размере месячной зарплаты. Чувствую, пора вводить в группе сухой закон. Сегодня, что у нас? Пятница? C понедельника в «Другой жизни» объявляется круглосуточный сухой закон. Иннокентий Михалыч, я попрошу вас сейчас позвонить в больницу режиссеру, обрадовать его и, конечно, выслушать первый поток благодарности.
– Паша, зря ты его отпускаешь, врет он! – снова расправил плечи Никола.
– А вас, Губанов, я попрошу остаться.
Когда отряхнувшийся Артшуллер вышел из павильона, значительно воспрявший духом исполнительный продюсер наконец удовлетворил свое жгучее любопытство.
– Так ты зачем Кешу в шкаф посадил?
Никола поднял на него свои чистые арийские голубые глаза и поведал:
– Я не только его в шкаф посадил – он же известный клаустрофоб – я ему еще и хард-рок включил, я его еще и сигарой травил, я его еще пенопластом по стеклу охаживал. Я все делал правильно – всех этих вещей господин Артушуллер не переносит до смерти. Паша, он бы у меня обязательно заговорил, если бы ты его не отпустил сейчас.
– Cкажи, Николай, у тебя в органах дознания никто из семьи не служил?
– Я потомственный кинематографист, Павел Артемьевич! – гордо заявил Губанов.
– Н-да. И все же сдается мне, что твоя прабабушка с каким-то чекистом согрешила! А если бы помер наш директор?! А если бы он рассудка лишился?!
– Да о чем ты говоришь?! Он же живуч, как…
– Все, Николай! А вообще я тебя поздравляю: будем снимать кино дальше. Шоу продолжается!
Никола кивнул. И они обнялись. А через три часа оба изрядно выпимших кинематографиста отколупывали кухонным ножом железные, намертво пришпиленные цифры на сейфах второго, третьего и, на всякий случай, четвертого этажа. А на другое утро Павел Артемьевич Векшин за свой счет заказал знакомому художнику-декоратору изготовление сейфовых номерных знаков, договорившись с руководством студии навсегда исключить из оборота цифру «13».
– Да что с вами такое? Умер, кто-нибудь?
Бася, художник по костюмам, откашлялась и произнесла грудным голосом:
– Еще нет…
Векшин плюнул с досады.
– Что происходит, объяснит мне кто-нибудь или нет? И сделайте кофе, пожалуйста!
Люся, обрадованная возможностью чем-то занять себя, схватила пустой чайник и выбежала в коридор.
– Вера Ивановна, рассказывайте, настоятельно вас прошу, – сказал Векшин и плотно уселся на колченогий стул.
Вера Ивановна, дама сорока восьми лет, в той или иной вариации видавшая в киношной жизни все без исключения сюжеты, подалась в его сторону.
– Павел Артемьевич, десять минут назад сюда заглянул Николай и заявил нам, что собирается применить к Иннокентию Михалычу «последнюю степень устрашения» и что, вообще, тот будет умирать мучительной смертью. По-моему, он не шутил. Вид у него был довольно убедительный.
– Вот черт, нашли время! Где они оба? – вскочил на ноги Паша.
– Они в третьем павильоне заперлись. В нашей декорации, – сказала со своего места администратор Женя Кормильцева.
– Так-так-так… Дамы, оставайтесь на своих местах. Всех впускать и никого не выпускать. А Люську срочно пошлите за коньяком. И пусть лимон не забудет.
Павел бросился по лестнице вниз. Спасти жизнь директора группы было его прямой обязанностью. Вдогонку ему кричали что-то, но он отмахнулся.
– Павел Артемьевич! Самое-то главное мы вам не сказали! Павел!
Массивная железная дверь павильона была действительно заперта изнутри. Векшин прислушался. Звучал старый добрый рок. Конечно, при других обстоятельствах его любимый альбом «Дип перпл» воспринимался бы по-другому. Но сейчас крик души ветеранов классической гитарной музыки только подчеркивал абсурдность ситуации.
Векшин заколошматил по железу.
– Никола!
Никакого ответа. Тут он вспомнил, что их декорация в павильоне одной своей стороной выходит к небольшому оконцу, неизвестно для какой цели сделанном в практически глухой стене. Метнулся туда. Форточка была открыта на уровне примерно двух с половиной метров. Вся надежда была на то, что как каждый, или почти каждый мужчина в экстремальной ситуации, Векшин сможет собраться, допрыгнуть и подтянуться. Студийная бабушка-вахтер с удивлением а и живой заинтересованностью следила за тем, как Паша Векшин из Москвы бросается на эту амбразуру. С пятой попытки Векшин добился своего.
Он протиснулся внутрь довольно быстро. Слава богу, его формат совпадал с размером окна. Прямо перед ним стояла выгородка комнаты, где снималась постельная сцена с участием главных героев фильма. Но сейчас на широкой постели восседал по-турецки Никола Губанов. Мизансцена была странноватая. Никола сидел спиной к Векшину, повернувшись лицом к прикроватному шкафу, и раскачивался в такт оглушительной музыке. Но вот она прервалась.
– Ну, что Иннокентий Михалыч? Вспомнил?
– Колька, скотина, прекрати сейчас же!
Голос директора съемочной группы раздавался из шкафа. Это было не только интересно. Это было захватывающе интересно. Поскольку пока ничего опасного для жизни директора не обнаруживалось, Векшин решил понаблюдать. Он осторожно начал обходить декорацию, чтобы увидеть Николу анфас. Из шкафа раздавались решительные высказывания о ближайших родственниках Николы и о нем самом. Векшин никогда бы не подумал, что таким образом мог выражаться обычно флегматичный и утонченный Иннокентий Михайлович.
– Господин Артшуллер, я вас не выпущу отсюда, пока не услышу всей правды. Клянусь Урусевским!
Имя святого для Николы Губанова классика операторского искусства подтверждало серьезность его намерений. Векшин увидел оператора съемочной группы прямо перед собой. Никола сидел, поджав ноги, во рту дымилась огромная сигара. Слева перед собой он держал осколок стекла, а в правой руке зажал кусок какого-то белого материала. Когда он со всей силы начал водить им по стеклу, Векшин понял по звуку, что это пенопласт.
Из шкафа снова донеслись проклятия. Губанов прервал свое занятие. Затянулся. Выпустил в сторону шкафа облако дыма. Включил стоявший рядом магнитофон. Музыка вновь заполонила пространство. Векшин силился что-то понять. Прошло минуты три.
– Ну, как вам композиция, дядя Кеша? Нравится?
Молчание.
– Ну-ну, Иннокентий Михалыч, если будете симулировать обморок, мы просто потеряем больше времени.
Альтшуллер на этот раз зарычал с подвыванием.
– Выпусти меня отсюда! Башибузук хренов!
Губанов кивнул и взялся за стекло и пенопласт. Векшина передернуло от омерзительного писка, и он решил, наконец, обнаружить свое присутствие. Павел шагнул в пространство выгородки. Похлопал Николу по плечу.
– А, Паша, это хорошо, что ты пришел! Будешь присутствовать при моменте истины!
– Павел Артемьевич, остановите вы этого кретина! – вскричал в шкафу Артшуллер.
– Колись, враг народа! – зарычал Никола.
Векшин решил, что пора вмешаться. Вырвал у Николы пенопласт. Сел рядом.
– Чем ты сейчас занят Николай?
– Добиваюсь правды! – заявил Никола.
– Какой правды?
– Е-мое, так ты не в курсе, Паша?! Дело в том, что в нашей команде появился засланный казачок. Господин Артшуллер полностью оправдал свою фамилию.
– Антисемит! – отреагировал запертый.
Векшин подошел к шкафу. В замке торчал обломок ключа.
– Никола, твоя работа?
– Моя! – без тени раскаяния сознался оператор. – Паша, дорогой, да за это убивать надо мучительной смертью!
– Так, Никола. Глубокий выдох и все по порядку, – сказал Векшин.
Губанов положил сигару в стоявший рядом бокал.
– Павел Артемьевич, официально вам заявляю: директор нашей съемочной группы – подлый обманщик и предатель…
– А ты фашист и хулиган! – успел вставить Иннокентий Михалыч.
– … он ввел меня, вас, нас всех в заблуждение, а режиссера вообще чуть не убил собственной ложью! Пленка-то наша лежит себе в сейфе на своем месте, а он врет, что она исчезла!
– Твою мать! – сказал Векшин.
– Его, его мать, Паша! И он мне говорит, что это просто недоразумение.
Векшин взял сигару и глубоко затянулся. Закашлялся. В шкафу задвигался директор. Векшин сходил к «амбразурному» входному отверстию, где он заметил приличный железный прут, и стал освобождать узника. Выходя из своей камеры-шкафа, тот имел довольно заплесневелый вид.
– Ну-с, Иннокентий Михалыч, что вы можете сказать по этому поводу? – спросил Векшин.
– Павел Артемьевич, это просто какая-то трагическая ошибка, клянусь мамой. На втором и третьем этаже студии стоят абсолютно одинаковые ряды сейфов. И там, и там есть цифра «13». Накануне мы положили пленку в сейф № 13 на втором этаже, а потом пришли забирать материал на третий этаж, к тринадцатому же сейфу. И что характерно, ключ подошел один к одному. А сегодня я обратил внимание на это совпадение. И, слава богу, обнаружил пропажу на втором этаже.
– Он еще и бога поминает… – проворчал Никола.
– Пили что-нибудь, перед тем как подходили к сейфам накануне? Только быстро! – спросил Векшин.
Антагонисты потупились.
– Так! Оштрафованы оба в размере месячной зарплаты. Чувствую, пора вводить в группе сухой закон. Сегодня, что у нас? Пятница? C понедельника в «Другой жизни» объявляется круглосуточный сухой закон. Иннокентий Михалыч, я попрошу вас сейчас позвонить в больницу режиссеру, обрадовать его и, конечно, выслушать первый поток благодарности.
– Паша, зря ты его отпускаешь, врет он! – снова расправил плечи Никола.
– А вас, Губанов, я попрошу остаться.
Когда отряхнувшийся Артшуллер вышел из павильона, значительно воспрявший духом исполнительный продюсер наконец удовлетворил свое жгучее любопытство.
– Так ты зачем Кешу в шкаф посадил?
Никола поднял на него свои чистые арийские голубые глаза и поведал:
– Я не только его в шкаф посадил – он же известный клаустрофоб – я ему еще и хард-рок включил, я его еще и сигарой травил, я его еще пенопластом по стеклу охаживал. Я все делал правильно – всех этих вещей господин Артушуллер не переносит до смерти. Паша, он бы у меня обязательно заговорил, если бы ты его не отпустил сейчас.
– Cкажи, Николай, у тебя в органах дознания никто из семьи не служил?
– Я потомственный кинематографист, Павел Артемьевич! – гордо заявил Губанов.
– Н-да. И все же сдается мне, что твоя прабабушка с каким-то чекистом согрешила! А если бы помер наш директор?! А если бы он рассудка лишился?!
– Да о чем ты говоришь?! Он же живуч, как…
– Все, Николай! А вообще я тебя поздравляю: будем снимать кино дальше. Шоу продолжается!
Никола кивнул. И они обнялись. А через три часа оба изрядно выпимших кинематографиста отколупывали кухонным ножом железные, намертво пришпиленные цифры на сейфах второго, третьего и, на всякий случай, четвертого этажа. А на другое утро Павел Артемьевич Векшин за свой счет заказал знакомому художнику-декоратору изготовление сейфовых номерных знаков, договорившись с руководством студии навсегда исключить из оборота цифру «13».
Х. Точка возврата
Ей ничего не снилось, кошмары ее не мучили, она дышала ровно и глубоко. Проведя 11 часов во власти безмятежного морфея, Елена Николаевна открыла глаза. На душе было легко. Она нажала кнопку на пульте телевизора.
– Вчера около двух часов ночи возле торгово-развлекательного комплекса «Бегемот» прозвучали несколько взрывов. Очевидцы из окрестных домов и охранники комплекса рассказывают, что по своей форме и звучанию взрывы напоминали скорее атмосферные явления – раскаты грома и сверкание молний, нежели стрельбу и взрывы гранат, сопровождающие криминальные разборки.
Красивая корреспондентка на экране телевизора, рассказывала о происшедшем увлеченно и приподнято. Может быть, она была неисправимой оптимисткой?
– Тем не менее, на месте происшествия были обнаружены два человека, хорошо известных в криминальном мире города. Иван Цимлянский по кличке Вано и его охранник находились в бессознательном состоянии неподалеку от своего сильно поврежденного лимузина.
Камера показала искореженные останки редкостного автомобиля.
– По словам врачей, работавших на месте происшествия рядом с торгово-развлекательным центром «Бегемот», лидеру одной из крупных преступных группировок города, Вано Цимлянскому нанесен значительный ущерб в паховой области, несовместимый в дальнейшем с исполнением им, Цимлянским, детородных функций. После оказания первой медицинской помощи пострадавшие пришли в сознание, но ничего по поводу событий, оказавшихся причиной их теперешнего плачевного состояния, сказать не могут. Медики констатируют потерю памяти. Свидетелей разыскать также пока не удалось. Столь необычное происшествие заставляет предполагать…
Лена села на кровати. Хорошее настроение не выдержало перехода из горизонтали в вертикаль и медленно осыпалось. «Ого! А ведь это, кажется, моя работа… Это что же получается? Опять мои законопослушные дамы проявились? Вовремя, надо признать. Хотя… А как же наша договоренность? Тихонова, а Тихонова, а ведь с тобою что-то происходит…»
Лена вошла в ванную комнату и открыла воду. Придирчиво посмотрела в зеркало и, что характерно, осталась собой довольна. Членовредительница прекрасно выглядела и не испытывала никаких угрызений совести.
Любой знакомый Елены Николаевны, оказавшийся рядом с ней в эту секунду, не смог бы с уверенностью определить, что именно изменилось во внешности его знакомой. Но то, что перемены произошли, было не только видно невооруженным глазам, но и ощущалось энергетически. Кажется, чуть больше изломились ее тонкие брови, может быть, немного насыщеннее заалели губы, а может быть, несколько царственнее стала осанка учительницы истории… И взгляд. Серые глаза стали темными, почти непроницаемыми, зрачки расширились как у молодой кошки, играющей с мышью, и в них появился притягательный, очень притягательный свет. Кстати, сама излучательница чарующего свечения ничего необычного в себе не заметила. И через мгновение опустилась в душистую пену ванной и замурлыкала какую-то песенку.
Мелодия была несовременная, и сама Елена наверняка удивилась бы, если бы ей сказали, что она выбрала для себя тему оперы Гуно «Фауст».
Пока Елена, вся в пене, обдумывала вчерашнее происшествие, в номер постучали. Она откликнулась. Вошла горничная и что-то сказала ей через дверь. Когда Елена, воздушная и прекрасная, вплыла в комнату, то увидела чудо. Роскошное и благоухающее чудо – если не миллион, то уж из несколько дюжин алых роз… Последний раз ей дарили цветы в ее родном преподавательском коллективе на прошлогодние мартовские торжества. Елена, поотвыкшая от даров флоры, обмерла и, скрестив ноги, молчком уселась перед букетом. Попыталась сосчитать и сбилась. Опустила лицо в полураскрывшиеся бутоны и, разумеется, укололась. Наконец заметила небольшой конверт. Векшин сообщал, что думает о ней постоянно и приглашает ее сегодня в кинематограф. Но не на последний сеанс и не на последний ряд, а к себе в «Другую жизнь», где она сможет познакомиться со знаменитыми артистами и понаблюдать за рождением искусства. «Что-то в этом роде я уже слышала когда-то».
Зазвонил телефон. Межгород. Лена с трудом оторвалась от цветов.
– Алло!
– Алена, что ты со мной делаешь!
– Мама, я же тебе звонила на автоответчик. Разве ты…
– Елена, ну как ты можешь так себя вести. Детский сад, честное слово! – и на таком расстоянии выговор Елены Сергеевны пробуждал угрызения совести.
– Мама, я …
– Ну, вот где ты теперь?
– Я? На полу в гостинице, рядом с цветами, – в точности обрисовала свое положение Елена Николаевна.
– Какими еще цветами?
– Розами. Их тридцать… раз, два… их тридцать пять штук. И они ярко-алые.
– Я надеюсь, их подарил тебе приличный человек?! И я тебя тоже поздравляю, Аленушка! Успехов тебе в труде и в личной жизни! Здоровья! Счастья! Будь умницей, дочь, и не огорчай маму!
– Мама дорогая, а я и забыла! Вот что, значит, встретиться с молодостью в компании ведьм, – пробормотала Елена.
– Что-что?
– Спасибо, мамуля! Как на работе у тебя?
– Странная ты какая-то сегодня… У тебя все в порядке? Ты мне сказала, что едешь в командировку. В школе говорят – отпуск за свой счет. А сейчас ты вспоминаешь молодость, забыв о собственном дне рождения?!.. Кто он, Елена? – спросила мать.
– Мама, у меня действительно творческая командировка, я чувствую себя прекрасно и впереди у меня блестящее будущее, а цветы мне подарил … коллега как раз по этой самой командировке. Как говорят в американских школах, у меня все о-кей. Честное слово, мама!
Отчитавшись перед матушкой, также имевшей опыт творческих поездок в молодости, – Елена Сергеевна была чемпионкой области по женскому биатлону – Лена принялась размышлять о том, в каком виде она завтра выйдет в свет. Эти размышления заняли у нее не более четырех часов. Решила одеться поскромнее: подустала уже от кабаков и нарядов, а также от чрезмерного внимания мужчин.
Одеваться и причесываться начала заранее, минут за пятнадцать до назначенного Векшиным времени. Два зеркала в шкафу угодливо показали ей спину и все, что ниже. Огромный синяк был там, где ему и полагалось быть. Лена недобрым словом помянула Вано Цимлянского и подумала почему-то о том, как бы прокомментировал это украшение Векшин. Вспомнила ночную «творческую командировку». Обозлилась еще больше. Зеркальная поверхность не выдержала ее взгляда и мгновенно покрылась сеткой трещин. Лена вздрогнула и глубоко вздохнула. «Как бы там ни было, все вчера было сделано правильно. По крайней мере, с педагогической точки зрения. Только вот… кто бы мне объяснил…». В этот момент зазвонил телефон. Лена вздрогнула и неловко задела локтем дверку шкафа. Морщась то ли от боли, то ли от участившегося сердцебиения, подняла трубку.
– Вчера около двух часов ночи возле торгово-развлекательного комплекса «Бегемот» прозвучали несколько взрывов. Очевидцы из окрестных домов и охранники комплекса рассказывают, что по своей форме и звучанию взрывы напоминали скорее атмосферные явления – раскаты грома и сверкание молний, нежели стрельбу и взрывы гранат, сопровождающие криминальные разборки.
Красивая корреспондентка на экране телевизора, рассказывала о происшедшем увлеченно и приподнято. Может быть, она была неисправимой оптимисткой?
– Тем не менее, на месте происшествия были обнаружены два человека, хорошо известных в криминальном мире города. Иван Цимлянский по кличке Вано и его охранник находились в бессознательном состоянии неподалеку от своего сильно поврежденного лимузина.
Камера показала искореженные останки редкостного автомобиля.
– По словам врачей, работавших на месте происшествия рядом с торгово-развлекательным центром «Бегемот», лидеру одной из крупных преступных группировок города, Вано Цимлянскому нанесен значительный ущерб в паховой области, несовместимый в дальнейшем с исполнением им, Цимлянским, детородных функций. После оказания первой медицинской помощи пострадавшие пришли в сознание, но ничего по поводу событий, оказавшихся причиной их теперешнего плачевного состояния, сказать не могут. Медики констатируют потерю памяти. Свидетелей разыскать также пока не удалось. Столь необычное происшествие заставляет предполагать…
Лена села на кровати. Хорошее настроение не выдержало перехода из горизонтали в вертикаль и медленно осыпалось. «Ого! А ведь это, кажется, моя работа… Это что же получается? Опять мои законопослушные дамы проявились? Вовремя, надо признать. Хотя… А как же наша договоренность? Тихонова, а Тихонова, а ведь с тобою что-то происходит…»
Лена вошла в ванную комнату и открыла воду. Придирчиво посмотрела в зеркало и, что характерно, осталась собой довольна. Членовредительница прекрасно выглядела и не испытывала никаких угрызений совести.
Любой знакомый Елены Николаевны, оказавшийся рядом с ней в эту секунду, не смог бы с уверенностью определить, что именно изменилось во внешности его знакомой. Но то, что перемены произошли, было не только видно невооруженным глазам, но и ощущалось энергетически. Кажется, чуть больше изломились ее тонкие брови, может быть, немного насыщеннее заалели губы, а может быть, несколько царственнее стала осанка учительницы истории… И взгляд. Серые глаза стали темными, почти непроницаемыми, зрачки расширились как у молодой кошки, играющей с мышью, и в них появился притягательный, очень притягательный свет. Кстати, сама излучательница чарующего свечения ничего необычного в себе не заметила. И через мгновение опустилась в душистую пену ванной и замурлыкала какую-то песенку.
Мелодия была несовременная, и сама Елена наверняка удивилась бы, если бы ей сказали, что она выбрала для себя тему оперы Гуно «Фауст».
Пока Елена, вся в пене, обдумывала вчерашнее происшествие, в номер постучали. Она откликнулась. Вошла горничная и что-то сказала ей через дверь. Когда Елена, воздушная и прекрасная, вплыла в комнату, то увидела чудо. Роскошное и благоухающее чудо – если не миллион, то уж из несколько дюжин алых роз… Последний раз ей дарили цветы в ее родном преподавательском коллективе на прошлогодние мартовские торжества. Елена, поотвыкшая от даров флоры, обмерла и, скрестив ноги, молчком уселась перед букетом. Попыталась сосчитать и сбилась. Опустила лицо в полураскрывшиеся бутоны и, разумеется, укололась. Наконец заметила небольшой конверт. Векшин сообщал, что думает о ней постоянно и приглашает ее сегодня в кинематограф. Но не на последний сеанс и не на последний ряд, а к себе в «Другую жизнь», где она сможет познакомиться со знаменитыми артистами и понаблюдать за рождением искусства. «Что-то в этом роде я уже слышала когда-то».
Зазвонил телефон. Межгород. Лена с трудом оторвалась от цветов.
– Алло!
– Алена, что ты со мной делаешь!
– Мама, я же тебе звонила на автоответчик. Разве ты…
– Елена, ну как ты можешь так себя вести. Детский сад, честное слово! – и на таком расстоянии выговор Елены Сергеевны пробуждал угрызения совести.
– Мама, я …
– Ну, вот где ты теперь?
– Я? На полу в гостинице, рядом с цветами, – в точности обрисовала свое положение Елена Николаевна.
– Какими еще цветами?
– Розами. Их тридцать… раз, два… их тридцать пять штук. И они ярко-алые.
– Я надеюсь, их подарил тебе приличный человек?! И я тебя тоже поздравляю, Аленушка! Успехов тебе в труде и в личной жизни! Здоровья! Счастья! Будь умницей, дочь, и не огорчай маму!
– Мама дорогая, а я и забыла! Вот что, значит, встретиться с молодостью в компании ведьм, – пробормотала Елена.
– Что-что?
– Спасибо, мамуля! Как на работе у тебя?
– Странная ты какая-то сегодня… У тебя все в порядке? Ты мне сказала, что едешь в командировку. В школе говорят – отпуск за свой счет. А сейчас ты вспоминаешь молодость, забыв о собственном дне рождения?!.. Кто он, Елена? – спросила мать.
– Мама, у меня действительно творческая командировка, я чувствую себя прекрасно и впереди у меня блестящее будущее, а цветы мне подарил … коллега как раз по этой самой командировке. Как говорят в американских школах, у меня все о-кей. Честное слово, мама!
Отчитавшись перед матушкой, также имевшей опыт творческих поездок в молодости, – Елена Сергеевна была чемпионкой области по женскому биатлону – Лена принялась размышлять о том, в каком виде она завтра выйдет в свет. Эти размышления заняли у нее не более четырех часов. Решила одеться поскромнее: подустала уже от кабаков и нарядов, а также от чрезмерного внимания мужчин.
Одеваться и причесываться начала заранее, минут за пятнадцать до назначенного Векшиным времени. Два зеркала в шкафу угодливо показали ей спину и все, что ниже. Огромный синяк был там, где ему и полагалось быть. Лена недобрым словом помянула Вано Цимлянского и подумала почему-то о том, как бы прокомментировал это украшение Векшин. Вспомнила ночную «творческую командировку». Обозлилась еще больше. Зеркальная поверхность не выдержала ее взгляда и мгновенно покрылась сеткой трещин. Лена вздрогнула и глубоко вздохнула. «Как бы там ни было, все вчера было сделано правильно. По крайней мере, с педагогической точки зрения. Только вот… кто бы мне объяснил…». В этот момент зазвонил телефон. Лена вздрогнула и неловко задела локтем дверку шкафа. Морщась то ли от боли, то ли от участившегося сердцебиения, подняла трубку.