Дойл Артур Конан. Сэр Найджел

   - Но у него за спиной такая сила, Найджел, что и храбрейшим приходится ее опасаться. Отлучение, губящее душу человека, во власти церкви, а чем можем ответить мы? Прошу тебя, Найджел, говори с ним без зла.
   - Нет, милая бабушка, хотя повиноваться тебе и мой долг, и моя радость, но я лучше умру, чем буду просить как милости то, что принадлежит нам по праву. Стоит мне взглянуть вон в то окно, и я вижу пологие холмы и заливные луга, поля и долины, рощи и леса, которые принадлежали нам с той поры, когда нормандец Вильгельм* даровал их тому Лорингу, что нес его щит при Сенлаке. Теперь хитростями и обманом они отняты у нас, и среди вольных хлебопашцев! немало таких, кто богаче меня. Но никому не будет дано сказать, что я сохранил остатки, склонив шею под монашеское ярмо. Пусть сделают худшее, что в их власти, а я либо стерплю, либо буду отстаивать свои права, как смогу.
   Старуха вздохнула, покачав головой.
   - Ты говоришь, как подобает Лорингу, и все же я страшусь, что нас постигнет тяжкая беда. Но не будем больше говорить об этом, раз ничего изменить мы не в силах. Где твоя лютня, Найджел? Может быть, ты мне сыграешь и споешь?
   В ту эпоху мужчина, принадлежавший к благородному сословию, нередко читал и писал с большим трудом или же вовсе не был обучен грамоте, но он говорил на двух языках, непременно умел играть по крайней мере на одном музыкальном инструменте, не говоря уж о многом другом - начиная с вживления перьев соколу и кончая искусством охоты, а оно требовало знать повадки всех зверей и птиц, знать, когда их следует оставлять в покое, а когда, наоборот, приходит пора отправиться в лес со сворой и копьем либо с луком и стрелами. И наш молодой сквайр умел как никто вскочить на неоседланного коня, поразить зайца на бегу стрелой из арбалета или взобраться на стену замка по выступам. Однако музыка ему не давалась и потребовала многих часов унылых усилий. Теперь, правда, струны ему подчинялись, но и голос его и слух оставляли желать много лучшего. Пожалуй, лишь одна эта любящая слушательница могла получать удовольствие от нормандско-французской песни, которую он выводил высоким жиденьким тенором с большим чувством, но часто сбиваясь и фальшивя, хотя и встряхивал светлыми кудрями в такт мелодии.
   О меч! О меч! О, дай мне меч!
   Свет деяний великих ждет.
   Пусть дорога крута и дверь заперта,
   Храбрец в нее войдет.
   Пусть Случай и Рок сохраняют порог,
   Я ключ железный найду.
   Стяг взовьется мой над зубчатой стеной,
   Иль доблестно я паду.
   О конь! О конь! О, дай мне копя!
   Пусть туда он меня умчит,
   Где искус трудней, где бой тяжелей,
   Где Смерть беспощадней разит.
   Охрани мои дни, да не полнят они
   Ядом неги и лени мне грудь.
   И на подвиг открой, я молю, предо мной
   Слез и гнева тернистый путь.
   О сердце! О сердце! О сердце мне дай!
   Пусть твердым пребудет оно.
   Готовым на бой выйти с Судьбой,
   Отваги и чести полно.
   Все сумеет свершить, хоть не будет спешить,
   Назначив себе свою часть.
   Не зная цепей, только дамы своей
   Над собой признавая власть.
   Может быть, прочувствованность искупала фальшивые ноты, а может быть, возраст притупил тонкость слуха леди Эрминтруды, но она захлопала худыми морщинистыми руками и не поскупилась на громогласные похвалы.
   - Да, Уэтеркот может гордиться таким учеником! - сказала она. - Прошу тебя, спой что-нибудь еще.
   - Нет, милая бабушка, теперь твой черед. У нас с тобой ведь такой порядок. Мне хочется послушать рыцарскую повесть, а ты знаешь их все. Сколько уж лет ты мне их рассказываешь, и все новые и новые. Готов поклясться, в твоей памяти их хранится больше, чем во всех толстых книгах, которые мне показывали в Гилфордском замке. Так не откажи мне. "Доон де Майанс", "Песнь о Роланде" или "Сэр Изумбрас".
   Старуха, не заставя себя долго просить, начала длинную поэму, декламируя медленно и монотонно, но, по море того как интерес нарастал, она все больше воодушевлялась, ее лицо покрыла краска оживления, с выразительными жестами она прочувствованно произносила строфы, говорившие о пустоте будничной жизни, о красоте героической смерти, о высокой святости любви и неумолимом долге чести. Лицо Найджела застыло, глаза исполнились задумчивости, он впивал завораживающие слова, пока наконец они не замерли на губах старой дамы и она не откинулась утомленно на спинку кресла. Найджел нагнулся к ней и поцеловал ее руку.
   - Твои наставления всегда будут служить мне путеводной звездой, сказал он.
   А потом поставил между ними столик с шахматами и предложил, чтобы они, по своему обычаю, сыграли партию на сон грядущий.
   Но их дружеское состязание было внезапно прервано самым бесцеремонным образом. Один из псов насторожил уши и залаял. Остальные с рычанием кинулись к двери. А из-за нее донесся лязг железа, за которым последовал глухой стук, словно стучали палицей или рукояткой меча. И басистый голос именем короля потребовал открыть дверь. Леди Эрминтруда и Найджел вскочили на ноги, столик опрокинулся, шахматные фигуры рассыпались по полу среди камыша. Найджел потянулся за арбалетом, но леди Эрминтруда перехватила его руку.
   - Нет, милый внук! Разве ты не слышал, что они требуют открыть им именем короля? - сказала она. - Лежать, Толбот! Лежать, Баярд! Открой дверь и впусти королевского вестника.
   Найджел отодвинул засов, и тяжелая дубовая дверь распахнулась наружу. Свет пылающей смолы лег на железные каски, на свирепые бородатые лица, обнаженные мечи и золотистые луки. В залу ввалился десяток вооруженных до зубов лучников, которых вели тощий уэверлийский ключарь и пожилой толстяк, облаченный в дублет и штаны из красного бархата, перепачканные болотным илом и глиной. В руке он держал внушительных размеров пергамент, обвешанный печатями, высоко поднимая его над головой.
   - Пусть выйдет Найджел Лоринг! - выкрикнул он. - Я, блюститель королевских законов и стряпчий аббатства Уэверли, требую человека по имени Найджел Лоринг!
   - Это я.
   - Да, это он, - буркнул ключарь. - Лучники, исполняйте приказ!
   И в тот же миг дюжие лучники набросились на Найджела, как гончие псы на оленя. Найджел рванулся к своему мечу, который лежал на железном сундуке. С силой, рожденной не столько крепостью тела, сколько крепостью духа, он потащил их всех туда, но ключарь схватил меч, а лучники повалили отбивающегося сквайра на пол и опутали веревкой по рукам и по ногам.
   - Держите его крепче, добрые лучники! Не отпустите ненароком! - вопил стряпчий. - Только прошу вас, пусть кто-нибудь один оттащит от меня этих злобных псов. Именем короля, прочь! Уоткин, да загороди же меня от этих адских тварей! Они столько же мало уважают закон, как и их хозяин!
   Лучник пинками отогнал верных собак. Но не только они готовы были встать на защиту старинного дома Лорингов. Из двери, ведущей во двор, появилась кучка домочадцев Найджела. Было время, когда десять рыцарей, сорок жандармов* и двести лучников следовали за пятью розами. А теперь на последний бой, когда юный глава рода лежал связанный в собственной зале, на его зов явились паж Чарлз с дубинкой, повар Джон с самым длинным своим вертелом, Рыжий Свайр, старый, белый как лунь дружинник, высоко вскинувший тяжелый топор, и Уэткркот с охотничьим копьем. Однако дух дома воспламенял отвагу этого пестрого отряда, и во главе с закаленным старым воином они бросились бы на обнаженные мечи лучников, если бы леди Эрминтруда не встала перед ними.
   - Остановись, Свайр! - крикнула она. - Остановись, Уэтеркот! Чарлз, привяжи Толбота и оттащи Баярда! - Ее черные глаза обратились на непрошеных гостей, и они попятились, не выдержав их гневного взгляда. - Кто вы такие, подлые разбойники, что смеете, прикрываясь высоким именем короля, накладывать руки на того, чья единая капля крови стоит дороже, чем все ваши грязные мужицкие туши?
   - Поосторожнее, благородная дама, поосторожнее! - огрызнулся толстый стряпчий, чья физиономия обрела нормальный цвет, поскольку говорил он теперь с беспомощной старой женщиной. - В Англии есть закон, не забывай! Следят же за его исполнением и оберегают самые верные подданные и слуги короля. Таков я. А находятся и такие, которые хватают подобных мне и волокут, сиречь доставляют нас в болото, сиречь трясину. Такие, как этот нераскаянный старик с топором, которого я уже видел нынче. А еще есть такие, которые рвут, топчут и разбрасывают письменные повеления закона, и оный молодой человек их предводитель. А посему советую тебе, благородная дама, не поносить нас, а понять, что мы - служители короля и исполняем его волю.
   - Так для чего же вы явились в этот дом в такой час?
   Стряпчий внушительно откашлялся и, повернув свой пергамент к светильникам, принялся читать длиннейший документ, составленный на нормандско-французском языке в столь сложных выражениях, что наиболее запутанные и нелепые выверты бюрократического стиля нашего времени покажутся самой простотой в сравнении с тем языком, при помощи которого люди в судейских мантиях превратили в темную загадку то, чему следовало бы быть самым четким, самым ясным из всего написанного человеческим пером. Отчаяние ледяной рукой сжало сердце Найджела и заставило побелеть щеки леди Эрминтруды, пока они слушали устрашающее перечисление тяжб, исков, притязаний, а также просрочек прекария и турбария, выплат за лес для починок, за дрова, и прочее, и прочее. Завершался же список требованием во измещение вышеперечисленных просрочек и неуплат передачи аббатству Уэверли всех земель, усадеб и дворов, составляющих их земное достояние, вместе с правами на любые наследства.
   Связанного Найджела усадили спиной к железному сундуку, и с пересохшим ртом он слушал слова, обрекавшие его род на гибель, пока его лоб покрывался испариной. Но тут он перебил стряпчего с такой яростью, что тот подпрыгнул.
   - Ты пожалеешь о содеянном нынче! Как мы ни бедны, у нас есть друзья, которые не потерпят, чтобы нас бесстыдно ограбили. Я отправлюсь в Виндзор искать правосудия у короля, и его величество, видевший смерть моего отца, узнает, как его именем прикрываются, чтобы обездолить сына! Впрочем, такие дела решаются по закону в королевском суде, так чем же ты оправдаешь такое нападение на мой дом и на меня?
   - Тут дело иное, - сказал ключарь. - Тяжбами о долгах ведает королевский суд, тут спора нет. Но поднять руку на стряпчего и его бумаги значит совершить преступление противу закона и не иначе, как по наущению дьявола, а оно подлежит суду аббатства.
   - Воистину! Воистину! - вскричал стряпчий. - Я не знаю греха чернее.
   - Посему, - продолжал безжалостный монах, - святой отец аббат повелел, чтобы ты провел ночь в келье аббатства, а утром предстал перед судом в доме капитула, дабы понести достойную кару и за это, и за многие другие бесчинства, кои учинял противу служителей святой церкви. Но довольно слов, почтенный стряпчий. Лучники, уведите арестанта.
   Четверо дюжих лучников подхватили Найджела на руки. Леди Эрминтруда бросилась было ему на помощь, но ключарь грубо оттолкнул ее.
   - Смири гордыню, женщина! Не препятствуя исполнению закона, научи надменное сердце смиряться перед властью святой церкви. Или мало урока, преподанного тебе жизнью? Тебе, которая была вознесена высоко, а скоро лишишься крова над головой. Отступи, не то я прокляну тебя!
   Старуха внезапно дала волю жгучему гневу.
   - Слушай, как прокляну тебя я! - вскричала она, встав перед злобным монахом. Глаза ее метали молнии, костлявая рука грозно поднялась. - Как ты поступил с домом Лорингов, да воздаст тебе тем же Господь! И лишитесь вы власти над английской землей, и останется от вашего могущественного аббатства Уэверли только груда серых камней на зеленом лугу! Вижу это! Вижу! Старые мои глаза видят это! От последнего служки до аббата, от подвалов до башен да сгинет Уэверли и все, что есть в его стенах!
   Как ни бесчувствен был монах, он сник перед этим исступлением, не выдержав жгучих, язвящих слов. Стряпчий и лучники уже покинули дом вместе с пленником. Ключарь торопливо повернулся и поспешил захлопнуть за собой тяжелую дверь.
   Глава V
   КАК АББАТ УЭВЕРЛИ СУДИЛ НАЙДЖЕЛА
   Средневековые законы, написанные на старинном нормандско-французском диалекте, изобилующие неуклюжестями и всякими неудобопонятными обозначениями, были страшнейшим оружием в руках тех, кто умел ими пользоваться. Не зря же восставший народ поспешил обезглавить лорда-канцлера. Во времена, когда мало кто умел читать и писать, эти головоломные речения и запутаннейшее изложение сути даже простого дела, запечатленные на пергаменте и скрепленные печатями, наполняли ледяным ужасом сердца, не страшившиеся никаких опасностей на поле брани.
   Даже бодрый и веселый дух Найджела Лоринга поугаснул за ночь, которую молодой сквайр провел в монастырской темнице, размышляя о том, что никакая доблесть не поможет ему против силы, угрожающей его дому полной гибелью. Меч и щит столь же мало могли оборонить его от святой церкви, как и от Черной Смерти. Против аббатства он беспомощен. Монахи давно уже урывали то луг здесь, то рощу там, а теперь они разом заберут остальное вместе с родовым домом Лорингов, и где приклонит седую голову леди Эрминтруда, как прокормят себя старые, никому не нужные их служители? От этих мыслей его пробирала холодная дрожь.
   Пусть он пригрозил, что обратится с жалобой к самому королю, но могущественный Эдуард уже много лет не слышал имени Лорингов, а Найджел знал, что память сильных мира сего коротка. К тому же власть церкви во дворце лишь немногим уступала ее власти в лачуге бедняка, и потребуются очень веские доводы, чтобы король помешал замыслам столь влиятельного прелата, как аббат Уэверли, если закон на его стороне. Так где же искать ему помощи? С простодушной и практичной верой своей эпохи юноша начал молиться святым, которых избрал своими покровителями: святому Павлу*, чьи приключения на суше и на море восхищали его; святому Георгию, который обрел великую честь, повергнув дракона; и святому Томасу Кентерберийскому* - тот ведь и сам нашивал доспехи, а потому поймет человека благородной крови и поможет ему. Наивные мольбы облегчили душевные терзания, и он уснул здоровым сном молодости, от которого его пробудил служка с завтраком, состоявшим из ломтя хлеба и кружки жидкого пива.
   Суд аббата открылся в доме капитула после третьей молитвы по каноническому времени, или в девять утра по времени мирскому. Ритуал этот всегда внушал почтительный страх, даже когда виновником был какой-нибудь виллан, поставивший силки в лесу аббатства, или торговец, чьи гири оказались фальшивыми. Но теперь предстояло судить человека благородного рождения, а потому церемония была проведена с соблюдением всех юридических и церковных процедур, как внушительных, так и нелепых. Под дальние отголоски духовной музыки и размеренные удары большого колокола облаченные в белое монахи попарно обошли залу, распевая "Благослови" и "Гряди, Дух Творящий!", и лишь затем уселись справа и слева от судейского стола. Затем по очереди, соблюдая старшинство, к своим местам прошествовали податель милостыни, чтец, капеллан, помощник коадьютора и сам коадьютор.
   Потом в залу вступил угрюмый ключарь, смиренно опустив голову, но с выражением тихого торжества в глазах, а следом за ним и аббат Джон, ступавший медленно и величаво, с лицом, исполненным важного спокойствия. На поясе у него висели железные четки, рука сжимала молитвенник, а губы уже произносили слова положенной молитвы. Он преклонил колени на высокую подушку, а братия по знаку коадьютора распростерлась ниц на полу. Негромкие голоса сливались в единый гул, он раскатывался под сводами и отдавался эхом, точно волны, выкатывающиеся из подводной пещеры. Но вот монахи вновь расселись, в залу вошли с пергаментами и перьями, одетые в черное писцы, а за ними в красном бархате стряпчий, готовый принести свою жалобу, и, наконец, Найджел под охраной лучников, тесно его окруживших. Произнесены были на старофранцузском положенные юридические формулы - таинственные в своей недоступности умам простых смертных, и суд аббатства приступил к разбирательству.
   Первым к дубовому столу свидетелей приблизился ключарь и сухим голосом монотонно изложил все притязания, какие имелись у Уэверлийского аббатства к семейству Лорингов. Сто с лишним лет тому назад тогдашний глава дома то ли за полученные в долг деньги, то ли в благочестивый знак благодарности за духовную помощь признал за своим поместьем некоторые вассальные повинности по отношению к аббатству. (Тут ключарь высоко поднял пожелтевший, потрескавшийся пергамент с болтающимися свинцовыми печатями.) В их числе были щитовые деньги - ежегодный взнос, равный жалованью одного рыцаря. Так вот, деньги эти ни разу уплачены не были, и служба тоже никакая не неслась, и за прошедшие годы накопилась сумма, превышавшая весь доход с поместья. Имелись и другие задолженности. Ключарь потребовал свои книги и костлявым пальцем алчно указывал на одну запись за другой: уплата за это, оброк за то - столько-то шиллингов в этом году и столько-то ноблей в том. И когда Найджел еще не родился, и когда он был младенцем. Все записи проверил и удостоверил стряпчий.
   Найджел слушал это сокрушающее перечисление и чувствовал себя загнанным оленем - неукротимым, храбрым, но понимающим, что он окружен и спасения нет. Его смелое юное лицо, твердый взгляд голубых глаз, гордая посадка головы все свидетельствовало, что он достойный потомок благородных предков, и солнечные лучи, лившиеся сквозь круглое окно высоко в стене на его некогда богатый, а теперь истертый и выцветший дублет, словно хотели показать, насколько жестоко обошлась судьба с его семьей.
   Ключарь кончил изложение иска, и стряпчий уже собрался его поддержать, раз Найджелу нечем было опровергнуть эти записи, как вдруг у него нашелся совершенно нежданный защитник. То ли некоторое злорадство в голосе ключаря, то ли нелюбовь дипломата к крайностям, то ли искренне доброе побуждение (аббат Джон легко вскипал, но легко и отходил) сыграли тут роль, но пухлая белая рука властно поднялась в воздух, показывая, что разбирательство окончено.
   - Брат ключарь исполнил свой долг, предъявив этот иск, - сказал аббат, - ибо земное достояние нашего аббатства отдано под его благочестивую опеку, и ему надлежит оберегать нас от всякого ущерба, понеже сами мы лишь блюстители достояния тех, кто придет после нас. Однако под мою опеку отдано нечто куда более драгоценное - дух и добрая слава тех, кто следует заветам святого Бернарда. А с той самой поры, как святой основатель нашего ордена удалился в долину Клариво и построил себе там келью, мы тщимся подавать пример кротости и смирения всем людям. Вот почему строим мы наши обители в низинах и не воздвигаем высоких колоколен в храмах при них, а в стены наши не допускаем ни роскоши, ни иных металлов, кроме олова и железа. Братия наша ест с деревянных блюд, пьет из железных чаш, а свечи ставит в оловянные подсвечники. Посему не подобает суду ордена, уповающего на то, что обещано кротким сердцем, выносить решение по собственному иску и так приобрести земли своих соседей. Коль иск наш справедлив, в чем у меня сомнений нет, рассмотреть его пристойней будет королевским ассизам* в Гилфорде, а посему я постановляю не рассматривать его в суде сего аббатства, но передать другому суду.
   Найджел беззвучно возблагодарил трех доблестных святых, взявших его под свой покров в час нужды.
   - Аббат Джон! - воскликнул он. - Не думал я, что человек, носящий мое имя, будет когда-нибудь благодарить уэверлийского цистерианца, но, клянусь святым Павлом, нынче ты говорил, как благородный муж. Ведь суду аббатства выносить решение по иску аббатства - это же как играть фальшивыми костями!
   Восемьдесят облаченных в белое монахов выслушали эту безыскусственную речь, обращенную к тому, кто в скудной их жизни представлялся им почти наместником Бога на земле, с насмешливой досадой. Лучники отступили от Найджела, словно он был волен уйти, но тут тишину нарушил зычный голос стряпчего:
   - Отче аббат! Да позволено мне будет сказать, что твое решение касательно иска вашего аббатства к этому человеку поистине secundum legem и intra vires {Согласно с законом... и между мужами (лат.).}. Тут твоя воля. Но я, Джозеф, стряпчий, подвергся жестокому и преступному обращению, мои грамоты, крепости*, реестры разорваны, власть, коей я облечен, поругана, а мою особу проволокли по болоту, сиречь по трясине, по каковой причине я лишился бархатного плаща и серебряного знака моей должности, и таковые, без сомнения, находятся в вышеуказанном болоте, сиречь трясине, той же самой, что...
   - Довольно! - сурово перебил аббат. - Прекрати эти бессмысленные речи и прямо скажи, чего ты требуешь.
   - Святой отец, я служу святой церкви и королю, а мне чинились помехи и я подвергался членовредительству при исполнении возложенных на меня обязанностей, бумаги же мои, составленные именем короля, разорваны, разодраны и развеяны по ветру. Посему я требую от суда аббатства правосудной кары сему человеку, понеже вышеуказанное нападение было совершено в пределах, подсудных аббатству!
   - Что скажешь ты, брат ключарь? - спросил аббат в некоторой растерянности.
   - Скажу, отче, что в нашей власти быть снисходительными и милосердными, пока дело касается нас самих, но коль оно касается служителя короля, мы не исполним своего долга, если не окажем ему защиты, которой он требует. И напомню тебе, что не впервые сей человек дает волю своей необузданности, но и прежде избивал наших слуг, не подчинялся нашей власти и пустил щук в собственный садок аббата.
   Толстые щеки прелата побагровели от гнева - воспоминание об этом преступлении было еще слишком свежо в его памяти, и он сурово посмотрел на юношу.
   - Ответь мне, сквайр Найджел, ты поистине пустил щук в мой садок?
   Найджел гордо выпрямился.
   - Прежде чем я отвечу на твой вопрос, отче аббат, не ответишь ли ты на мой, не скажешь ли мне, что хорошего сделали для меня хоть раз монахи Уэверли и почему должен я был бы удержать свою руку, когда представился случай причинить им вред?
   По зале прокатился ропот удивления перед такой откровенностью и негодования от такой дерзости.
   Аббат опустился в кресло с видом человека, принявшего решение.
   - Пусть стряпчий изложит свою жалобу, - произнес он. - Правосудие свершится, и виновный понесет кару, будь он благородного сословия или простолюдин. Пусть жалобщик объяснит, как было дело.
   Хотя стряпчий постоянно пускался в лишние подробности и уснащал свою речь всякими юридическими премудростями, повторяя их снова и снова, суть того, что произошло, сомнений не вызывала. В залу ввели Рыжего Свайра, чье заросшее белой щетиной лицо сердито хмурилось, и он сознался в том, как обошелся с законником. Второй виновник, маленький жилистый лучник из Чурта, с лицом, коричневым, как каштан, не отрицал, что он помогал и содействовал старому дружиннику. Но оба они поспешили сказать, что молодой сквайр Найджел Лоринг ничего про их затею не знал. Однако оставался скользкий вопрос о разорванных документах. Найджел, не способный лгать, вынужден был подтвердить, что собственными руками порвал в клочья эти священные бумаги. Гордость не позволила ему снизойти до извинений или оправданий. Чело аббата омрачилось, ключарь поглядывал на подсудимого с усмешкой, а залу окутала мертвая тишина: разбирательство закончилось, и вот-вот должны были прозвучать слова приговора.
   - Сквайр Найджел, - начал аббат, - тебе, отпрыску древнего и славного рода, как известно всем в здешних местах, подобает подавать благой пример своим поведением и поступками. Однако твой дом давно уже стал очагом раздора и злокозненности. И теперь, не довольствуясь враждой к нам, цистерианским монахам Уэверли, ты позволил себе выказать неуважение к королевскому закону и руками своих слуг нанес бесчестье особе его вестника. За каковые бесчинства в моей власти призвать на твою голову грозный гнев церкви, но я буду мягок с тобой, памятуя о твоей молодости и о том, что на той неделе ты спас от гибели слугу аббатства. Посему я ограничусь лишь телесным обузданием твоего излишне дерзкого духа и усмирением упрямого безрассудства, кои подвигают тебя на всякие бесчинства против нашего аббатства. Шесть недель на хлебе и воде с этого часа и до дня святого Бенедикта и ежедневные увещевания нашего капеллана благочестивого отца Амброза, быть может, еще понудят согнуться твою дерзкую выю и умягчат ожесточенное сердце.
   Этот позорный приговор, уравнивавший гордого наследника дома Лорингов с последним деревенским браконьером, привел Найджела в бешенство - кровь бросилась ему в голову, и он обвел залу горящим взглядом, который яснее всяких слов говорил, что покорности от него ожидать не следует. Дважды он попытался заговорить, и дважды гнев и стыд не дали ему сказать ни слова.
   - Я не твой вассал, надменный аббат! - наконец крикнул он. - Лоринги всегда были королевскими вассалами. Я не признаю за тобой и твоим судом права выносить мне приговор. Карай своих монахов, которые хнычут, едва ты сдвинешь брови, но не дерзай накладывать рук на того, кто не страшится тебя, ибо он свободный человек и равен знатнейшим в стране, исключая лишь самого короля!
   Аббата эти смелые слова и звонкий голос, каким были они произнесены, на миг ошеломили. Но неуязвимый ключарь, как всегда, поспешил укрепить его слабую волю. Он вновь взмахнул старым пергаментом.
   - Прежде Лоринги и правда были королевскими вассалами, но вот печать Юстеса Лоринга, которая свидетельствует, что он признал себя вассалом аббатства и держал свои земли уже от аббатства.