Страница:
— Если ты попусту потратишь мое время, ты покойник, — пообещал старик Феррера.
В ответ Сциорра с мрачной усмешкой вытряхнул содержимое мешка на залитую светом лужайку. По земле покатились, сталкиваясь, три человеческие головы, и локоны волос напоминали мертвых змей, а Бобби Сциорра, чудовищное подобие Персея, стоял над ними с жестокой ухмылкой. Не успевшая застыть свежая кровь густыми каплями набухала по краям мешка и медленно падала в траву...
В ту ночь Бобби Сциорра попал в яблочко. Через год он уже занимал высокое положение в иерархии семьи. Поражала не только головокружительная скорость, с какой проходил его взлет, но и почти полное отсутствие сведений о прошлом Сциорры. В картотеке федералов он не значился, да и Феррера мало что сумел выяснить. До меня доходили слухи, что однажды Сциорра пересекся с кланом Коломбо и что какое-то время он действовал во Флориде сам по себе, как «свободный художник». Этим информация о нем и ограничивалась. Убийство важных фигур в ямайской группировке оказалось достаточным, чтобы заслужить доверие Стефано Ферреры и быть принятым в семью после соответствующей церемонии в подвале дома на Стэйтен-Айленде, при которой капля крови из указательного пальца Бобби Сциорры связала его с Феррерой и его приспешниками.
С этого дня трон Ферреры охраняла грозная и влиятельная сила в лице Бобби Сциорры. Он ловко вел старика и семью через всевозможные перипетии, возникшие после принятия особых статусов, направленных на борьбу с рэкетом и позволяющих федералам привлекать к судебной ответственности не только отдельных лиц, совершивших уголовное преступление, но также организации и группы, получающие доходы от таких преступлений. Основные гангстерские семьи Нью-Йорка (Гамбино, Лучезе, Коломбо, Геновезе и Боннано — четыре тысячи членов разного ранга) понесли ощутимые потери, лишившись глав семейств, угодивших за решетку, а то и вовсе на тот свет. Но семья Феррера этой участи избежала, и все благодаря стараниям проницательного и дальновидного Бобби Сциорры, который дал возможность клану выжить, умело жертвуя малозначительными фигурами.
С годами старик, возможно, предпочел бы играть в семье более скромную роль, отойдя на второй план, если бы не Санни. Тупоголовый, насквозь порочный Санни не мог похвастаться и малой толикой того ума, что имели братья, но склонностью к насилию он превзошел обоих. За какое бы дело он не брался, оно неизменно заканчивалось кровопролитием, но самого Санни такое положение трогало очень мало. Чересчур полный и обрюзгший для своих лет — ему было за двадцать, но не больше тридцати — он обожал убивать и калечить. Причем особое, почти сексуальное возбуждение приносила ему смерть невинных.
Постепенно отец отстранил его от дел и предоставил вариться в собственном соку: накачиваться стероидами, проворачивать мелкие сделки с наркотиками, окунаться в проституцию и время от времени давать выход страсти к насилию. Бобби Сциорра пытался удержать его пусть даже под минимальным контролем, но Санни не признавал ни контроля над собой, ни здравого смысла. Он был носителем такого пышного букета пороков и отличался настолько гнусным и злобным нравом, что, стоило бы только отцу умереть, сразу же выстроилась бы предлинная очередь желающих поторопить сынка последовать за папашей.
Глава 12
Глава 13
В ответ Сциорра с мрачной усмешкой вытряхнул содержимое мешка на залитую светом лужайку. По земле покатились, сталкиваясь, три человеческие головы, и локоны волос напоминали мертвых змей, а Бобби Сциорра, чудовищное подобие Персея, стоял над ними с жестокой ухмылкой. Не успевшая застыть свежая кровь густыми каплями набухала по краям мешка и медленно падала в траву...
В ту ночь Бобби Сциорра попал в яблочко. Через год он уже занимал высокое положение в иерархии семьи. Поражала не только головокружительная скорость, с какой проходил его взлет, но и почти полное отсутствие сведений о прошлом Сциорры. В картотеке федералов он не значился, да и Феррера мало что сумел выяснить. До меня доходили слухи, что однажды Сциорра пересекся с кланом Коломбо и что какое-то время он действовал во Флориде сам по себе, как «свободный художник». Этим информация о нем и ограничивалась. Убийство важных фигур в ямайской группировке оказалось достаточным, чтобы заслужить доверие Стефано Ферреры и быть принятым в семью после соответствующей церемонии в подвале дома на Стэйтен-Айленде, при которой капля крови из указательного пальца Бобби Сциорры связала его с Феррерой и его приспешниками.
С этого дня трон Ферреры охраняла грозная и влиятельная сила в лице Бобби Сциорры. Он ловко вел старика и семью через всевозможные перипетии, возникшие после принятия особых статусов, направленных на борьбу с рэкетом и позволяющих федералам привлекать к судебной ответственности не только отдельных лиц, совершивших уголовное преступление, но также организации и группы, получающие доходы от таких преступлений. Основные гангстерские семьи Нью-Йорка (Гамбино, Лучезе, Коломбо, Геновезе и Боннано — четыре тысячи членов разного ранга) понесли ощутимые потери, лишившись глав семейств, угодивших за решетку, а то и вовсе на тот свет. Но семья Феррера этой участи избежала, и все благодаря стараниям проницательного и дальновидного Бобби Сциорры, который дал возможность клану выжить, умело жертвуя малозначительными фигурами.
С годами старик, возможно, предпочел бы играть в семье более скромную роль, отойдя на второй план, если бы не Санни. Тупоголовый, насквозь порочный Санни не мог похвастаться и малой толикой того ума, что имели братья, но склонностью к насилию он превзошел обоих. За какое бы дело он не брался, оно неизменно заканчивалось кровопролитием, но самого Санни такое положение трогало очень мало. Чересчур полный и обрюзгший для своих лет — ему было за двадцать, но не больше тридцати — он обожал убивать и калечить. Причем особое, почти сексуальное возбуждение приносила ему смерть невинных.
Постепенно отец отстранил его от дел и предоставил вариться в собственном соку: накачиваться стероидами, проворачивать мелкие сделки с наркотиками, окунаться в проституцию и время от времени давать выход страсти к насилию. Бобби Сциорра пытался удержать его пусть даже под минимальным контролем, но Санни не признавал ни контроля над собой, ни здравого смысла. Он был носителем такого пышного букета пороков и отличался настолько гнусным и злобным нравом, что, стоило бы только отцу умереть, сразу же выстроилась бы предлинная очередь желающих поторопить сынка последовать за папашей.
Глава 12
Я никогда не предполагал, что поселюсь в районе Виллидж. С Сьюзен и Дженнифер мы жили в Бруклине на Парк-Слоуп. По воскресеньям мы отправлялись в Проспект-Парк и наблюдали, как дети играют в мяч и Дженни пинает траву маленькими розовыми кроссовками. А потом мы заходили в бар выпить содовой, и сквозь окна с витражами доносились звуки музыки — это в парке играл в своей «раковине» джаз.
В такие дни жизнь казалась такой же длинной и манящей, как зеленеющие просторы Лонг-Медоу. Мы шли по парку: я, Сьюзен и между нами Дженни. Мы с Сьюзен переглядывались, слушая бесконечные «почему» дочери, ее наблюдения и понятные только детям шутки. Я держал ее за руку, и она как мостик, соединяла нас с Сьюзен, и мне хотелось верить, что в нашей жизни все еще может наладиться, и быстро расползающаяся трещина в наших отношениях затянется сама собой. Если Дженни убегала вперед, я прикасался к Сьюзи, брал ее за руку, а, когда я говорил, что люблю ее, она улыбалась в ответ. Но потом она отводила взгляд, или смотрела под ноги, или звала Дженни, потому что мы оба знали, что моих слов о любви недостаточно.
В начале лета, после тщетных попыток найти хоть какой-нибудь след Странника, я решил вернуться в Нью-Йорк и тогда же связался со своим адвокатом, попросив порекомендовать мне агента по недвижимости. В Нью-Йорке колоссальные площади отданы под офисы, а для тех, кто в них работает, места не хватает. Почему не знаю, но мне захотелось жить в Манхэттене. Возможно, потому что это не Бруклин, где мы жили все вместе до трагедии.
Но вместо агента адвокат предложил мне целый ворох друзей и деловых знакомых. В результате я снял квартиру в районе Виллидж в одном из кирпичных домов с белыми ставнями и крыльцом, ведущим к парадной двери с окошком в виде веера над ней. Правда, я предпочел бы поселиться немного дальше от Сент-Марк-плейс: с тех пор, как здесь жили У. X. Оден и Лев Троцкий, это место изменилось, здесь появилось много баров, кафе и дорогих бутиков. Но, тем не менее, выбор меня устраивал.
Я получил пустую квартиру и не стал загромождать ее мебелью, ограничившись кроватью, столом, несколькими стульями и маленьким телевизором. Разложил книги, пленки, компакт-диски и несколько личных вещей и зажил в доме, значившем для меня не более, чем обычный гостиничный номер.
За окном стемнело. Я выложил на стол пистолеты и тщательно вычистил каждый. Если семейка Феррера мной заинтересовалась, не мешает как следует подготовиться к встрече.
За все время службы в полиции мне лишь несколько раз пришлось воспользоваться оружием для самозащиты. В служебное время я никого не убил и единственный раз стрелял в человека. Это был сутенер, который кинулся на меня с ножом, и мне пришлось выстрелить ему в живот.
Став детективом, я большей частью занимался расследованием грабежей и убийств. Патрульная служба заключает в себе реальный риск для жизни полицейского, который часто оказывается в опасных для жизни ситуациях. А расследование убийств предполагает другой вид работы. Как говаривал мой первый напарник Томми Моррисон, ко времени приезда копов все уже кончено, и труп налицо.
После смерти Сьюзен и Дженнифер я отказался от кольта «дельта». Теперь у меня имелось три пистолета. Кольт 38-го калибра особой модели для сыскной полиции принадлежал еще моему отцу, и это была единственная из его вещей, которую я оставил у себя. Клеймо на нем поистерлось, на корпусе виднелись царапины и щербины, но он оставался отличным оружием. Весил он мало, чуть больше фунта, и удобно располагался в кобуре на лодыжке или поясе. Этот простой и мощный револьвер хранился у меня в выемке под рамой кровати.
Из пистолета марки «Хеклер и Кох VP70 М» я стрелял только в тире. Прежний хозяин этого полуавтоматического пистолета, приторговывавший наркотиками, пристрастился к своему товару и умер. Я нашел его уже мертвым, когда приехал по вызову соседа, пожаловавшегося на вонь. Восемнадцатилетний «хеклер» военного образца так и лежал, неиспользованный, в своем футляре. Но я на всякий случай спилил серийный номер.
Как и у кольта, у него не было предохранителя. Но ценность его состояла в дополнительном ложе, также имевшемся у покойного торговца наркотиками. Присоединение этой детали преобразовывало пусковой механизм пистолета и превращало его в полностью автоматическое оружие, способное делать две тысячи двести выстрелов в минуту. Если бы на меня решились напасть, я бы со всем своим арсеналом секунд десять смог бы продержаться, а уж после пришлось бы отбиваться стульями. Обычно «хеклер» хранился у меня в специальном отсеке в багажнике «мустанга», откуда я его забрал, чтобы в мастерской при ремонте на него не наткнулись.
С собой я носил только «смит-вессон» третьего поколения — автоматическую модель калибра 10 миллиметров, специально разработанную для ФБР, получить которую мне удалось благодаря Вулричу. Я почистил пистолет, не торопясь зарядил и отправил в наплечную кобуру. Покончив с этим делом, взглянул в окно: многочисленная публика направлялась в бары и рестораны Виллиджа. Мое желание последовать их примеру прервал звонок мобильного телефона, и спустя полчаса я уже находился поблизости от места, где нашли тело Стивена Бартона.
— Сюда нельзя, — предупредил он.
Мы тут же узнали друг друга, и Векси убрал руку. Он знал еще моего отца, но все также ходил в сержантах.
— Все официально, Джимми. Я с Коулом.
Он вопросительно оглянулся на Уолтера, разговаривавшего с патрульными, и тот кивнул. Рука поднялась, как шлагбаум, открывая мне путь.
Смрадный дух канализации бил в нос уже за несколько шагов до люка. Пространство вокруг него было огорожено, и из смотрового колодца поднимался лаборант-криминалист в резиновых сапогах.
— Мне можно спуститься?
Коул ответил едва заметным кивком. К Коулу присоединились двое мужчин в хорошо сшитых костюмах и дождевиках. Буквы «ФБР» на спинах их плащей отсутствовали, из чего я заключил, что они свое присутствие афишировать не собирались.
— С ума сойти, они, оказывается, бывают и на обычных людей похожи, — сказал я Коулу, проходя мимо.
Он скривился в ответ. Подошли федералы.
Надев перчатки, я начал спускаться с колодец. Протекающая под городскими улицами зловонная река одурманила меня своим мерзким запахом, вызывая горечь в горле.
— Глубоко не дышите, тогда будет легче, — посоветовал стоявший у подножия лестницы рабочий канализации. Пустые слова.
Я даже не стал спускаться с лестницы, а направил свой фонарик на группу техников и полицейских, стоявших в полукруге света. Лучше поскорее прогнать мысль о том, в чем они топчутся. Полицейские бросили на меня тоскливые взгляды и снова стали наблюдать за работой медкоманды. Стивен Бартон лежал среди нечистот поодаль от лестницы, и вонючий поток беспорядочно трепал белокурые волосы. Его, очевидно, сбросили в люк, и тело немного прокатилось по дну.
Медэксперт выпрямился и стянул резиновые перчатки. Незнакомый мне детектив из убойного отдела вопросительно посмотрел на него. Медэксперт ответил взглядом полным досады и раздражения.
— Его надо отвезти в лабораторию и там как следует осмотреть. Я не могу ничего толком разобрать среди этого дерьма.
— Ладно, скажите хоть в общем, — сдавленно взмолился детектив.
— Задушен, — процедил раздраженно сквозь зубы медэксперт, проталкиваясь к лестнице. — Сначала его оглушили ударом по затылку, а затем задушили. О точном времени смерти можете не спрашивать. Он мог пролежать здесь день, возможно, и дольше. Тело сильно размякло, — прибавил он и полез по лестнице наверх. Его шаги гулко отдавались под стенами коридора.
— Прах к праху, дерьмо к дерьму, — повел плечами детектив, и снова повернулся к телу.
Я стал подниматься, а за мной медэксперт. Рассматривать тело Бартона не было необходимости. Для подобного случая удар по голове не типичен, но и ничего необычного в этом не было. Чтобы задушить жертву, хватит и нескольких минут, если только ей не удастся вырваться. Я слышал о случаях, когда жертвы, вырываясь, выдирали у душителей пучки волос, клочки кожи, а однажды убийца даже лишился уха. Оглушая жертву, преступник облегчил себе задачу. Но при достаточно сильном ударе удавка могла и не понадобиться.
Пока Уолтер разговаривал с федералами, я постарался отойти от люка как можно дальше, оставаясь в пределах ограждения, и никак не мог надышаться ночным воздухом. Запах нечистот намертво пристал к моей одежде. Наконец федералы вернулись к своей машине, а Уолтер медленно двинулся в мою сторону, держа руки в карманах.
— Они собираются задержать Санни Ферреру, — объявил он.
— За что же? — фыркнул я. — Да его адвокат вытащит Санни в два счета. Но это в том случае, если он в этом замешан. А для начала пусть попробуют его разыскать. Эта компания и под носом у себя ничего не найдет.
— Много ты знаешь, — Уолтер был явно не настроен шутить. — Парень сбывал для Ферреры наркоту, кинул его и был задушен. Вот и все.
— Действительно, в последние годы мафия все чаще предпочитала для расправы удавку: никакого шума и крови — такого мнения придерживаются федералы, — продолжал Уолтер, — и если они сочтут нужным, то арестуют Санни даже по подозрению, что он закурил в неположенном месте.
— Брось, Уолт, Феррера к этому не причастен. Они не стали бы спускать парня в канализацию и...
Но Уолтер уходил, не дослушав, жестом прекращая разговор.
— А как насчет девушки, Уолтер? — я двинулся вслед. — Может быть, она в этом как-то замешана?
Коул обернулся и положил руку мне на плечо.
— Слушай, когда я звонил тебе, я не думал, что ты сразу примчишься и станешь мозолить глаза, — он оглянулся на федералов. — Какой-нибудь след есть?
— Думаю, она скрылась из города. Вот все, что пока могу сказать.
— Медэксперт полагает, что Бартона убили во вторник, ближе к утру. Если девушка уехала позднее, она может быть замешана.
— Ты расскажешь о ней федералам?
Уолтер покачал головой:
— Пусть гоняются за малышом Санни. А ты продолжай поиски.
— Есть продолжать поиски, сэр, — откликнулся я.
Я остановил такси и уехал, не переставая ощущать на себе пристальные взгляды федералов.
В такие дни жизнь казалась такой же длинной и манящей, как зеленеющие просторы Лонг-Медоу. Мы шли по парку: я, Сьюзен и между нами Дженни. Мы с Сьюзен переглядывались, слушая бесконечные «почему» дочери, ее наблюдения и понятные только детям шутки. Я держал ее за руку, и она как мостик, соединяла нас с Сьюзен, и мне хотелось верить, что в нашей жизни все еще может наладиться, и быстро расползающаяся трещина в наших отношениях затянется сама собой. Если Дженни убегала вперед, я прикасался к Сьюзи, брал ее за руку, а, когда я говорил, что люблю ее, она улыбалась в ответ. Но потом она отводила взгляд, или смотрела под ноги, или звала Дженни, потому что мы оба знали, что моих слов о любви недостаточно.
В начале лета, после тщетных попыток найти хоть какой-нибудь след Странника, я решил вернуться в Нью-Йорк и тогда же связался со своим адвокатом, попросив порекомендовать мне агента по недвижимости. В Нью-Йорке колоссальные площади отданы под офисы, а для тех, кто в них работает, места не хватает. Почему не знаю, но мне захотелось жить в Манхэттене. Возможно, потому что это не Бруклин, где мы жили все вместе до трагедии.
Но вместо агента адвокат предложил мне целый ворох друзей и деловых знакомых. В результате я снял квартиру в районе Виллидж в одном из кирпичных домов с белыми ставнями и крыльцом, ведущим к парадной двери с окошком в виде веера над ней. Правда, я предпочел бы поселиться немного дальше от Сент-Марк-плейс: с тех пор, как здесь жили У. X. Оден и Лев Троцкий, это место изменилось, здесь появилось много баров, кафе и дорогих бутиков. Но, тем не менее, выбор меня устраивал.
Я получил пустую квартиру и не стал загромождать ее мебелью, ограничившись кроватью, столом, несколькими стульями и маленьким телевизором. Разложил книги, пленки, компакт-диски и несколько личных вещей и зажил в доме, значившем для меня не более, чем обычный гостиничный номер.
За окном стемнело. Я выложил на стол пистолеты и тщательно вычистил каждый. Если семейка Феррера мной заинтересовалась, не мешает как следует подготовиться к встрече.
За все время службы в полиции мне лишь несколько раз пришлось воспользоваться оружием для самозащиты. В служебное время я никого не убил и единственный раз стрелял в человека. Это был сутенер, который кинулся на меня с ножом, и мне пришлось выстрелить ему в живот.
Став детективом, я большей частью занимался расследованием грабежей и убийств. Патрульная служба заключает в себе реальный риск для жизни полицейского, который часто оказывается в опасных для жизни ситуациях. А расследование убийств предполагает другой вид работы. Как говаривал мой первый напарник Томми Моррисон, ко времени приезда копов все уже кончено, и труп налицо.
После смерти Сьюзен и Дженнифер я отказался от кольта «дельта». Теперь у меня имелось три пистолета. Кольт 38-го калибра особой модели для сыскной полиции принадлежал еще моему отцу, и это была единственная из его вещей, которую я оставил у себя. Клеймо на нем поистерлось, на корпусе виднелись царапины и щербины, но он оставался отличным оружием. Весил он мало, чуть больше фунта, и удобно располагался в кобуре на лодыжке или поясе. Этот простой и мощный револьвер хранился у меня в выемке под рамой кровати.
Из пистолета марки «Хеклер и Кох VP70 М» я стрелял только в тире. Прежний хозяин этого полуавтоматического пистолета, приторговывавший наркотиками, пристрастился к своему товару и умер. Я нашел его уже мертвым, когда приехал по вызову соседа, пожаловавшегося на вонь. Восемнадцатилетний «хеклер» военного образца так и лежал, неиспользованный, в своем футляре. Но я на всякий случай спилил серийный номер.
Как и у кольта, у него не было предохранителя. Но ценность его состояла в дополнительном ложе, также имевшемся у покойного торговца наркотиками. Присоединение этой детали преобразовывало пусковой механизм пистолета и превращало его в полностью автоматическое оружие, способное делать две тысячи двести выстрелов в минуту. Если бы на меня решились напасть, я бы со всем своим арсеналом секунд десять смог бы продержаться, а уж после пришлось бы отбиваться стульями. Обычно «хеклер» хранился у меня в специальном отсеке в багажнике «мустанга», откуда я его забрал, чтобы в мастерской при ремонте на него не наткнулись.
С собой я носил только «смит-вессон» третьего поколения — автоматическую модель калибра 10 миллиметров, специально разработанную для ФБР, получить которую мне удалось благодаря Вулричу. Я почистил пистолет, не торопясь зарядил и отправил в наплечную кобуру. Покончив с этим делом, взглянул в окно: многочисленная публика направлялась в бары и рестораны Виллиджа. Мое желание последовать их примеру прервал звонок мобильного телефона, и спустя полчаса я уже находился поблизости от места, где нашли тело Стивена Бартона.
* * *
Мигавшие красные огни осеняли теплым светом закона и порядка стоянку и все, что на ней находилось. Темным пятном выделялся массив парка Маккарена, на юго-западе потоки машин спешили по Уильямсбургскому мосту к скоростной магистрали Бруклин — Куинс. Патрульные следили, чтобы любопытные прохожие и жадные до кровавых зрелищ зеваки не заходили за ограждение. Один из полицейских преградил мне дорогу рукой:— Сюда нельзя, — предупредил он.
Мы тут же узнали друг друга, и Векси убрал руку. Он знал еще моего отца, но все также ходил в сержантах.
— Все официально, Джимми. Я с Коулом.
Он вопросительно оглянулся на Уолтера, разговаривавшего с патрульными, и тот кивнул. Рука поднялась, как шлагбаум, открывая мне путь.
Смрадный дух канализации бил в нос уже за несколько шагов до люка. Пространство вокруг него было огорожено, и из смотрового колодца поднимался лаборант-криминалист в резиновых сапогах.
— Мне можно спуститься?
Коул ответил едва заметным кивком. К Коулу присоединились двое мужчин в хорошо сшитых костюмах и дождевиках. Буквы «ФБР» на спинах их плащей отсутствовали, из чего я заключил, что они свое присутствие афишировать не собирались.
— С ума сойти, они, оказывается, бывают и на обычных людей похожи, — сказал я Коулу, проходя мимо.
Он скривился в ответ. Подошли федералы.
Надев перчатки, я начал спускаться с колодец. Протекающая под городскими улицами зловонная река одурманила меня своим мерзким запахом, вызывая горечь в горле.
— Глубоко не дышите, тогда будет легче, — посоветовал стоявший у подножия лестницы рабочий канализации. Пустые слова.
Я даже не стал спускаться с лестницы, а направил свой фонарик на группу техников и полицейских, стоявших в полукруге света. Лучше поскорее прогнать мысль о том, в чем они топчутся. Полицейские бросили на меня тоскливые взгляды и снова стали наблюдать за работой медкоманды. Стивен Бартон лежал среди нечистот поодаль от лестницы, и вонючий поток беспорядочно трепал белокурые волосы. Его, очевидно, сбросили в люк, и тело немного прокатилось по дну.
Медэксперт выпрямился и стянул резиновые перчатки. Незнакомый мне детектив из убойного отдела вопросительно посмотрел на него. Медэксперт ответил взглядом полным досады и раздражения.
— Его надо отвезти в лабораторию и там как следует осмотреть. Я не могу ничего толком разобрать среди этого дерьма.
— Ладно, скажите хоть в общем, — сдавленно взмолился детектив.
— Задушен, — процедил раздраженно сквозь зубы медэксперт, проталкиваясь к лестнице. — Сначала его оглушили ударом по затылку, а затем задушили. О точном времени смерти можете не спрашивать. Он мог пролежать здесь день, возможно, и дольше. Тело сильно размякло, — прибавил он и полез по лестнице наверх. Его шаги гулко отдавались под стенами коридора.
— Прах к праху, дерьмо к дерьму, — повел плечами детектив, и снова повернулся к телу.
Я стал подниматься, а за мной медэксперт. Рассматривать тело Бартона не было необходимости. Для подобного случая удар по голове не типичен, но и ничего необычного в этом не было. Чтобы задушить жертву, хватит и нескольких минут, если только ей не удастся вырваться. Я слышал о случаях, когда жертвы, вырываясь, выдирали у душителей пучки волос, клочки кожи, а однажды убийца даже лишился уха. Оглушая жертву, преступник облегчил себе задачу. Но при достаточно сильном ударе удавка могла и не понадобиться.
Пока Уолтер разговаривал с федералами, я постарался отойти от люка как можно дальше, оставаясь в пределах ограждения, и никак не мог надышаться ночным воздухом. Запах нечистот намертво пристал к моей одежде. Наконец федералы вернулись к своей машине, а Уолтер медленно двинулся в мою сторону, держа руки в карманах.
— Они собираются задержать Санни Ферреру, — объявил он.
— За что же? — фыркнул я. — Да его адвокат вытащит Санни в два счета. Но это в том случае, если он в этом замешан. А для начала пусть попробуют его разыскать. Эта компания и под носом у себя ничего не найдет.
— Много ты знаешь, — Уолтер был явно не настроен шутить. — Парень сбывал для Ферреры наркоту, кинул его и был задушен. Вот и все.
— Действительно, в последние годы мафия все чаще предпочитала для расправы удавку: никакого шума и крови — такого мнения придерживаются федералы, — продолжал Уолтер, — и если они сочтут нужным, то арестуют Санни даже по подозрению, что он закурил в неположенном месте.
— Брось, Уолт, Феррера к этому не причастен. Они не стали бы спускать парня в канализацию и...
Но Уолтер уходил, не дослушав, жестом прекращая разговор.
— А как насчет девушки, Уолтер? — я двинулся вслед. — Может быть, она в этом как-то замешана?
Коул обернулся и положил руку мне на плечо.
— Слушай, когда я звонил тебе, я не думал, что ты сразу примчишься и станешь мозолить глаза, — он оглянулся на федералов. — Какой-нибудь след есть?
— Думаю, она скрылась из города. Вот все, что пока могу сказать.
— Медэксперт полагает, что Бартона убили во вторник, ближе к утру. Если девушка уехала позднее, она может быть замешана.
— Ты расскажешь о ней федералам?
Уолтер покачал головой:
— Пусть гоняются за малышом Санни. А ты продолжай поиски.
— Есть продолжать поиски, сэр, — откликнулся я.
Я остановил такси и уехал, не переставая ощущать на себе пристальные взгляды федералов.
Глава 13
Мало для кого оставалось тайной, с каким трудом удается старику Феррере держать под контролем своего последнего оставшегося в живых сына. Стефано был свидетелем того, как мафия в Италии с нарастающей жестокостью запугивала и расправлялась со следователями. Но подобные методы лишь укрепляли решимость более сильных духом продолжать борьбу, и многие семьи оказались в положении своих жертв, связанных способом инкапреттаменто — «козлиная удавка». Подобно тому как жертва с веревками на шее, ногах и руках пыталась освободиться, только сильнее затягивая веревку, так и мафиозные кланы, чем отчаяннее боролись, тем больше себе вредили. Старик Феррера был твердо настроен не допустить, чтобы то же самое произошло и с его организацией. В то же время для Санни жестокость сицилийцев соответствовала его представлениям о силе и власти, к которой он стремился.
В этом, возможно, и заключалось различие между отцом и сыном. Когда возникала необходимость избавиться от кого-либо, старик Феррера максимально заботился о том, чтобы жертва исчезла и при этом не осталось бы никакого свидетельства произошедшего, даже капли крови. Удушение Бартона было в духе мафии, но его тело сбросили в канализационный колодец, а это уже не соответствовало принципам семьи. Если бы к смерти Бартона был причастен старик Феррера, вполне возможно, местом его последнего успокоения стала бы канализация, но тело предварительно растворили бы в кислоте, а уж затем слили в канализационную трубу.
Поэтому я не верил в то, что пасынка Изабеллы Бартон убили по приказу старика. Подозрительная близость по времени его смерти и исчезновения Кэтрин Деметр заставляла усомниться в простом совпадении. Конечно, существовала вероятность, что по какой-то причине Санни распорядился убить обоих. Если исходить из того, что у него не в порядке с головой, то ему безразлично — одним трупом больше, одним меньше. С другой стороны, нельзя исключать, что и Кэтрин Деметр могла расправиться со своим дружком и поторопилась сбежать из города. Может быть, ей слишком часто доставалось от него. В таком случае, выходило, что миссис Бартон платила мне за розыск не только знакомой, но и потенциальной убийцы ее сына.
Ярдах в ста от ворот припарковался темный «додж»-седан с двумя мужчинами на передних сиденьях, так что по возвращении в квартиру, а может быть, и раньше, меня ждала встреча с федералами.
— Войди и жди у ворот, — отдал распоряжение голос из переговорного устройства. — Тебя проводят к дому.
Я выполнил что от меня требовалось, и такси уехало. Из-за деревьев вышел седой мужчина в темной одежде и стандартного образца темных очках, держа наготове «хеклер». За ним появился так же одетый мужчина помоложе. Справа я увидел еще двух охранников, тоже вооруженных.
— Прислонись к стене, — скомандовал седой. Он натренированными движениями обыскал меня, в то время как остальные наблюдали, и вынул обойму из моего «смит-вессона», а также запасную у меня из-за пояса. Достав патрон из патронника, охранник вернул пистолет мне. Затем сделал знак двигаться к дому. Он держался справа и немного сзади, чтобы видеть мои руки. За нами тенями следовали еще двое. Да, неудивительно, что старику Феррере удалось прожить так долго.
Снаружи дом выглядел на удивление скромно: длинное двухэтажное строение с узкими окнами по фасаду и галереей вдоль нижнего этажа. Охранники расхаживали по идеально ухоженному саду и посыпанной гравием подъездной аллее. Справа от дома стоял черный «мерседес», рядом с которым ждал распоряжений шофер. Когда мы подошли, дверь уже была открыта и в прихожей стоял Бобби Сциорра, сжимая правой рукой запястье левой, на манер священника в ожидании подношений.
Сциорра был высок ростом и худощав. Под серым однобортным костюмом его длинные тонкие конечности походили на стилеты, а бледность длинной, как у женщины, шеи подчеркивала снежная белизна доверху застегнутой рубашки без воротника. Темный ежик волос окружал лысую резко сужающуюся кверху макушку. Сциорра был облеченным плотью ножом, живым орудием, причиняющим боль, он объединял в себе и хирурга и скальпель. В ФБР считали, что на его совести более тридцати убийств, но большинство знавших его были уверены, что ФБР Сциорру недооценивало.
При моем приближении он улыбнулся. За тонкими полосками губ блеснули безукоризненно белые зубы. Но улыбка так и не затронула холодных голубых глаз, потерявшись среди неровностей шрама, который начинался от левого уха, проходил через переносицу и заканчивался у мочки правого уха. Шрам этот поглотил улыбку, как жадный рот.
— А у тебя хватило пороху прийти сюда, — продолжал улыбаться Сциорра, покачивая головой.
— Это что, Бобби, признание вины? — спросил я.
— Зачем тебе нужен босс? — пропустив мое замечание мимо ушей, все с той же улыбкой поинтересовался он. — У него нет времени для такого дерьма, как ты, — улыбка Сциорры стала еще шире. — Между прочим, как твои жена и дочка? Малышке должно быть сейчас... года четыре.
Я почувствовал, как в висках неистово заколотилась кровь и ярость стремится затуманить сознание. Но я не позволил себе взорваться и только сильнее прижал руки к бокам. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: я был бы покойником, прежде чем успел коснуться белой шеи Сциорры.
— Сегодня вечером Стивена Бартона нашли в канализации. Федералы разыскивают Санни и, возможно, тебя заодно. Меня заботит ваше благополучие. Мне бы не хотелось, чтобы с кем-либо из вас стряслось что-либо плохое... к чему я не был бы причастен.
Улыбка Сциорры держалась, как приклеенная. Он собирался что-то ответить, но его перебил донесшийся из динамика тихий, но властный голос. Возраст придал ему скрипучесть, с оттенком предсмертного хрипа, неярко выраженного, но, тем не менее, ощутимого, как сицилийские корни дона Ферреры.
— Пропусти его, Бобби, — проскрипел голос. Сциорра отступил в глубь прихожей и распахнул исключающие сквозняк двойные двери. Я пошел за головорезом в сопровождении седого охранника, который ждал, пока Бобби закроет двойные двери и откроет следующую дверь в конце коридора.
Дон Феррера сидел в старомодном кожаном кресле за большим письменным столом, напоминавшим стол в кабинете Коула, но позолоченная отделка не ставила его ни в какое сравнение со спартанской собственностью Уолтера. Окна закрывали шторы, и рассеянный свет настенных светильников и настольных ламп освещал многочисленные картины и книжные полки. По возрасту и состоянию книг я предположил, что стоят они, возможно, баснословных денег и никем, скорее всего, никогда не читались. Вдоль стены выстроились красные кожаные кресла, такие же, как и то, в котором сидел сам хозяин, а в дальнем конце комнаты длинный низкий стол окружали диваны, тоже обтянутые красной кожей.
Старик производил впечатление даже сидя и с грузом лет на плечах. Отливающие серебром волосы были гладко зачесаны у висков. Но смуглый цвет лица не мог скрыть нездоровую бледность, и было похоже, что у него слезятся глаза. Сциорра закрыл дверь и снова застыл в позе священника, а охранник остался в коридоре.
— Прошу садиться, — старик указал на кресло.
От открыл серебряную шкатулку с турецкими сигаретами, каждую опоясывал золотой ободок. Я поблагодарил и отказался. Феррера огорченно вздохнул:
— Жаль. Я люблю их аромат, но мне запрещено курить. Никаких сигарет, никаких женщин, никакого спиртного, — он закрыл крышку и с жадной тоской смотрел на нее некоторое время, потом сцепил руки на столе. — У вас нет теперь звания, — сказал он.
Среди «людей чести» считалось прямым оскорблением обращение «мистер» при наличии звания или титула. Сыщики-федералы, чтобы принизить подозреваемых мафиози, иногда использовали это, обходясь без более официальных «дон» или «тио».
— Я понял, дон Феррера, что оскорбление исключено, — кивнул я и умолк.
Во времена моей службы детективом мне приходилось иметь дело с «людьми чести», и я всегда держался с ними без самомнения и высокомерия. Уважение должно встречать уважение, а паузы наполняться смыслом. В их среде все имело значение, и в способах общения, как и в методах насилия, у них преобладала экономичность и эффективность.
«Люди чести» говорили только о том, что касалось непосредственно их самих, и предпочитали промолчать, нежели солгать. Долг «человека чести» — говорить правду, и нарушить установленные правила его может вынудить только вышедшее за рамки поведение других. И здесь предполагалось допустить, что сутенеры, киллеры и торговцы наркотиками в первую очередь отмечены благородством и что кодекс чести не обветшалый символ прошлого века, а поставлен на службу для придания аристократического блеска бандитам и убийцам.
Я терпеливо ждал, пока старик не начнет разговор.
Он поднялся и медленно, не без труда обогнул стол, остановившись возле маленького столика у стены, на котором тускло поблескивала золотая тарелка.
— А знаете, Аль Капоне имел обыкновение есть на золотых тарелках. Вы об этом слышали?
Я ответил. Что не слышал.
— Его люди приносили тарелки в ресторан в футляре для скрипки и расставляли на столике для Капоне и его гостей, и они на них ели. Как, по-вашему, почему у человека возникает желание есть на золоте? — он ждал ответа, пытаясь поймать мое отражение в тарелке.
— Когда есть большие деньги, появляются особые, эксцентричные вкусы, — предположил я. — Со временем даже вкус пищи кажется не тем, если она подана не на коллекционном фарфоре или золоте. Тот, кто очень богат и обладает большой властью, не считает возможным есть из обычной посуды, как и простые смертные.
— Я думаю, так можно зайти слишком далеко, — ответил он, но, казалось, говорил уже не со мной, а с самим собой, ловя в тарелке собственное отражение. — Здесь что-то не так. Нельзя потакать некоторым вкусам, потому что они чересчур грубые. Даже отвратительные. Они оскорбляют человеческую природу.
— Полагаю, эта тарелка не из коллекции Капоне.
— Нет, мне подарил ее сын на прошлый день рождения. Я рассказал ему эту историю, и он заказал тарелку для меня.
— Возможно, он не уловил смысла этой истории, — заметил я и обратил внимание на утомленный вид старика. В последнее время сын определенно лишил его отдыха.
— Вы считаете, что к убийству этого парня имеет отношение мой сын? Вы думаете, это сделано по его указанию? — он вернулся непосредственно в поле моего зрения, но взгляд его был устремлен не на меня, а куда-то дальше. Я не стал выяснять, куда он смотрит.
В этом, возможно, и заключалось различие между отцом и сыном. Когда возникала необходимость избавиться от кого-либо, старик Феррера максимально заботился о том, чтобы жертва исчезла и при этом не осталось бы никакого свидетельства произошедшего, даже капли крови. Удушение Бартона было в духе мафии, но его тело сбросили в канализационный колодец, а это уже не соответствовало принципам семьи. Если бы к смерти Бартона был причастен старик Феррера, вполне возможно, местом его последнего успокоения стала бы канализация, но тело предварительно растворили бы в кислоте, а уж затем слили в канализационную трубу.
Поэтому я не верил в то, что пасынка Изабеллы Бартон убили по приказу старика. Подозрительная близость по времени его смерти и исчезновения Кэтрин Деметр заставляла усомниться в простом совпадении. Конечно, существовала вероятность, что по какой-то причине Санни распорядился убить обоих. Если исходить из того, что у него не в порядке с головой, то ему безразлично — одним трупом больше, одним меньше. С другой стороны, нельзя исключать, что и Кэтрин Деметр могла расправиться со своим дружком и поторопилась сбежать из города. Может быть, ей слишком часто доставалось от него. В таком случае, выходило, что миссис Бартон платила мне за розыск не только знакомой, но и потенциальной убийцы ее сына.
* * *
Дом Ферреры окружал густой парк. Вход закрывали одностворчатые ворота, приводившиеся в движение электроникой. Переговорное устройство, вмонтированное в опору ворот, находилось слева. Я позвонил, назвал свое имя и сообщил ответившему голосу, что хочу поговорить со стариком. Укрепленная на столбе камера нацелилась на такси, и, хотя парк казался безлюдным, я был уверен, что в непосредственной близости от меня было от трех до пяти человек охраны.Ярдах в ста от ворот припарковался темный «додж»-седан с двумя мужчинами на передних сиденьях, так что по возвращении в квартиру, а может быть, и раньше, меня ждала встреча с федералами.
— Войди и жди у ворот, — отдал распоряжение голос из переговорного устройства. — Тебя проводят к дому.
Я выполнил что от меня требовалось, и такси уехало. Из-за деревьев вышел седой мужчина в темной одежде и стандартного образца темных очках, держа наготове «хеклер». За ним появился так же одетый мужчина помоложе. Справа я увидел еще двух охранников, тоже вооруженных.
— Прислонись к стене, — скомандовал седой. Он натренированными движениями обыскал меня, в то время как остальные наблюдали, и вынул обойму из моего «смит-вессона», а также запасную у меня из-за пояса. Достав патрон из патронника, охранник вернул пистолет мне. Затем сделал знак двигаться к дому. Он держался справа и немного сзади, чтобы видеть мои руки. За нами тенями следовали еще двое. Да, неудивительно, что старику Феррере удалось прожить так долго.
Снаружи дом выглядел на удивление скромно: длинное двухэтажное строение с узкими окнами по фасаду и галереей вдоль нижнего этажа. Охранники расхаживали по идеально ухоженному саду и посыпанной гравием подъездной аллее. Справа от дома стоял черный «мерседес», рядом с которым ждал распоряжений шофер. Когда мы подошли, дверь уже была открыта и в прихожей стоял Бобби Сциорра, сжимая правой рукой запястье левой, на манер священника в ожидании подношений.
Сциорра был высок ростом и худощав. Под серым однобортным костюмом его длинные тонкие конечности походили на стилеты, а бледность длинной, как у женщины, шеи подчеркивала снежная белизна доверху застегнутой рубашки без воротника. Темный ежик волос окружал лысую резко сужающуюся кверху макушку. Сциорра был облеченным плотью ножом, живым орудием, причиняющим боль, он объединял в себе и хирурга и скальпель. В ФБР считали, что на его совести более тридцати убийств, но большинство знавших его были уверены, что ФБР Сциорру недооценивало.
При моем приближении он улыбнулся. За тонкими полосками губ блеснули безукоризненно белые зубы. Но улыбка так и не затронула холодных голубых глаз, потерявшись среди неровностей шрама, который начинался от левого уха, проходил через переносицу и заканчивался у мочки правого уха. Шрам этот поглотил улыбку, как жадный рот.
— А у тебя хватило пороху прийти сюда, — продолжал улыбаться Сциорра, покачивая головой.
— Это что, Бобби, признание вины? — спросил я.
— Зачем тебе нужен босс? — пропустив мое замечание мимо ушей, все с той же улыбкой поинтересовался он. — У него нет времени для такого дерьма, как ты, — улыбка Сциорры стала еще шире. — Между прочим, как твои жена и дочка? Малышке должно быть сейчас... года четыре.
Я почувствовал, как в висках неистово заколотилась кровь и ярость стремится затуманить сознание. Но я не позволил себе взорваться и только сильнее прижал руки к бокам. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: я был бы покойником, прежде чем успел коснуться белой шеи Сциорры.
— Сегодня вечером Стивена Бартона нашли в канализации. Федералы разыскивают Санни и, возможно, тебя заодно. Меня заботит ваше благополучие. Мне бы не хотелось, чтобы с кем-либо из вас стряслось что-либо плохое... к чему я не был бы причастен.
Улыбка Сциорры держалась, как приклеенная. Он собирался что-то ответить, но его перебил донесшийся из динамика тихий, но властный голос. Возраст придал ему скрипучесть, с оттенком предсмертного хрипа, неярко выраженного, но, тем не менее, ощутимого, как сицилийские корни дона Ферреры.
— Пропусти его, Бобби, — проскрипел голос. Сциорра отступил в глубь прихожей и распахнул исключающие сквозняк двойные двери. Я пошел за головорезом в сопровождении седого охранника, который ждал, пока Бобби закроет двойные двери и откроет следующую дверь в конце коридора.
Дон Феррера сидел в старомодном кожаном кресле за большим письменным столом, напоминавшим стол в кабинете Коула, но позолоченная отделка не ставила его ни в какое сравнение со спартанской собственностью Уолтера. Окна закрывали шторы, и рассеянный свет настенных светильников и настольных ламп освещал многочисленные картины и книжные полки. По возрасту и состоянию книг я предположил, что стоят они, возможно, баснословных денег и никем, скорее всего, никогда не читались. Вдоль стены выстроились красные кожаные кресла, такие же, как и то, в котором сидел сам хозяин, а в дальнем конце комнаты длинный низкий стол окружали диваны, тоже обтянутые красной кожей.
Старик производил впечатление даже сидя и с грузом лет на плечах. Отливающие серебром волосы были гладко зачесаны у висков. Но смуглый цвет лица не мог скрыть нездоровую бледность, и было похоже, что у него слезятся глаза. Сциорра закрыл дверь и снова застыл в позе священника, а охранник остался в коридоре.
— Прошу садиться, — старик указал на кресло.
От открыл серебряную шкатулку с турецкими сигаретами, каждую опоясывал золотой ободок. Я поблагодарил и отказался. Феррера огорченно вздохнул:
— Жаль. Я люблю их аромат, но мне запрещено курить. Никаких сигарет, никаких женщин, никакого спиртного, — он закрыл крышку и с жадной тоской смотрел на нее некоторое время, потом сцепил руки на столе. — У вас нет теперь звания, — сказал он.
Среди «людей чести» считалось прямым оскорблением обращение «мистер» при наличии звания или титула. Сыщики-федералы, чтобы принизить подозреваемых мафиози, иногда использовали это, обходясь без более официальных «дон» или «тио».
— Я понял, дон Феррера, что оскорбление исключено, — кивнул я и умолк.
Во времена моей службы детективом мне приходилось иметь дело с «людьми чести», и я всегда держался с ними без самомнения и высокомерия. Уважение должно встречать уважение, а паузы наполняться смыслом. В их среде все имело значение, и в способах общения, как и в методах насилия, у них преобладала экономичность и эффективность.
«Люди чести» говорили только о том, что касалось непосредственно их самих, и предпочитали промолчать, нежели солгать. Долг «человека чести» — говорить правду, и нарушить установленные правила его может вынудить только вышедшее за рамки поведение других. И здесь предполагалось допустить, что сутенеры, киллеры и торговцы наркотиками в первую очередь отмечены благородством и что кодекс чести не обветшалый символ прошлого века, а поставлен на службу для придания аристократического блеска бандитам и убийцам.
Я терпеливо ждал, пока старик не начнет разговор.
Он поднялся и медленно, не без труда обогнул стол, остановившись возле маленького столика у стены, на котором тускло поблескивала золотая тарелка.
— А знаете, Аль Капоне имел обыкновение есть на золотых тарелках. Вы об этом слышали?
Я ответил. Что не слышал.
— Его люди приносили тарелки в ресторан в футляре для скрипки и расставляли на столике для Капоне и его гостей, и они на них ели. Как, по-вашему, почему у человека возникает желание есть на золоте? — он ждал ответа, пытаясь поймать мое отражение в тарелке.
— Когда есть большие деньги, появляются особые, эксцентричные вкусы, — предположил я. — Со временем даже вкус пищи кажется не тем, если она подана не на коллекционном фарфоре или золоте. Тот, кто очень богат и обладает большой властью, не считает возможным есть из обычной посуды, как и простые смертные.
— Я думаю, так можно зайти слишком далеко, — ответил он, но, казалось, говорил уже не со мной, а с самим собой, ловя в тарелке собственное отражение. — Здесь что-то не так. Нельзя потакать некоторым вкусам, потому что они чересчур грубые. Даже отвратительные. Они оскорбляют человеческую природу.
— Полагаю, эта тарелка не из коллекции Капоне.
— Нет, мне подарил ее сын на прошлый день рождения. Я рассказал ему эту историю, и он заказал тарелку для меня.
— Возможно, он не уловил смысла этой истории, — заметил я и обратил внимание на утомленный вид старика. В последнее время сын определенно лишил его отдыха.
— Вы считаете, что к убийству этого парня имеет отношение мой сын? Вы думаете, это сделано по его указанию? — он вернулся непосредственно в поле моего зрения, но взгляд его был устремлен не на меня, а куда-то дальше. Я не стал выяснять, куда он смотрит.