Коноплин Александр Викторович
Поединок над Пухотью
Коноплин Александр Викторович
Поединок над Пухотью
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Аннотация издательства: По-разному приходят люди в литературу. Александр Коноплин стал писателем, пройдя войну, а затем все круги ада сталинских лагерей. Уйдя на фронт семнадцатилетним юнцом, домой вернулся двадцативосьмилетним. Трудная судьба отложила отпечаток на его творчество и характер: Коноплин против показухи, литературных штампов; все написанное им носит печать искренности, мастерства и таланта. Герои его произведений - не выдуманы, как герои бульварных детективов, они жили среди нас. Вместе с тем книги Коноплина захватывают, их читаешь на одном дыхании. Не случайно большинство его книг увидело свет в столичных издательствах, телевидение экранизировало отдельные главы и рассказы, студия им. Горького сняла цветной фильм.
Предлагаемые читателям произведения во многом автобиографичны.
Как считает Коноплин, на свете есть три вещи, заслуживающие уважения, - любовь, смерть и свобода в творчестве. В повестях - как и в его жизни - они всегда идут рядом.
Содержание
Глава первая. Над Пухотью
Глава вторая. Назначение
Глава третья. Этого не знает никто
Глава четвертая. Поединок
Глава пятая. Прорыв
Примечания
Глава первая. Над Пухотью
В 216-й стрелковый полк разведчик сержант Стрекалов попал, можно сказать, случайно. После госпиталя его должны были направить обратно в 305-й, но не направили по той причине, что самого полка к тому времени уже не было - погиб полк под городом Великие Луки, и Стрекалова определили куда поближе.
Рана все еще давала о себе знать, и сержант на первых порах вынужден был хитрить, чтобы не попасть часовым на пост и не застудить больное плечо. Ради этого он с неделю трудился на кухне - чистил картошку, мыл котлы, бегал за махоркой для повара к тем, кому приходили из дому посылки. Пробовал даже тачать сапоги, но только напрасно испортил материал - сапоги у него не получились.
Несерьезная эта работа самолюбию урона не наносила. Стрекалов знал, что она временная, и мирился с ней, а заодно и с тем, что здесь все звали его не по званию и даже не по фамилии, а по имени - Сашка. О службе в незабвенном 305-м и о своих боевых делах не распространялся, медаль "За отвагу" хранил в кармане в чистой тряпочке - несолидно с такой наградой при кухне быть, а когда в чем упрекали, шутил, рассказывал разные побасенки. Постепенно стал он своим парнем и на кухне, и в ротах - нет-нет да и притащит добавочки нуждающемуся...
На сытных харчах рана быстро заживала, и скоро Стрекалова определили в приданный полку зенитный артдивизион.
Так разведчик стал артиллеристом.
Жизнь артиллерии, если смотреть со стороны, - курорт на колесах. Отрыл орудийный ровик, землянку и сиди загорай. Хоть и на передке, а все не под носом у немца: прицельно в артиллериста из винтовки, пожалуй, и не попадешь. Конечно, зенитная на прямой наводке то же самое, что полевая, но все-таки...
Так Стрекалову казалось прежде. Однако мнение изменилось, стоило ему ступить на огневую позицию батареи. Утром того же дня он с пятью другими солдатами своего расчета копал котлован под блиндаж КП. Велено было сделать накат, обшить стенки тесом, настлать пол, установить в ровике дальномер, прорыть запасной ход. Ребята подобрались один к одному: от дела не бегали, но и дела как следует не делали. Стоило командиру расчета отлучиться, как все бросали лопаты и начинался треп.
- Командиром батареи у нас старший лейтенант Гречин, - объяснял подносчик патронов рядовой Кашин, солидно посасывая самокрутку, - мужик сурьезный и службу знает.
Василий Кашин сам без году неделя в армии, но уж так повелось, что сложившийся коллектив на прибывшего новичка смотрит свысока. Стрекалов поэтому чаще всего помалкивал, слушал.
- Нашим взводом командовает младший лейтенант Тимич, его кореш. Тоже ничего мужик.
Васька- мал ростом, тщедушен, слегка сутул, при ходьбе сгибает колени, отчего руки его кажутся длиннее, чем есть на самом деле.
- Вторым - лейтенант Гончаров. У етого шуры-муры с санинструкторшей.
- Не шуры-муры, а любовь! - поправил его заряжающий Богданов. Различать надо...
- А это кто как понимат. Товарищ старший сержант Уткин так прямо и грит: снюхались, грит, а комбату расхлебывать.
- Как зовут Гончарова? - спросил Стрекалов. - Случайно, не Андреем?
Кашин дососал чинарик, придавил его каблуком нового, еще не обмявшегося ботинка и, цыкнув слюной сквозь зубы, ответил:
- Может, и так, кто его знает.
- Где он сейчас?
- В тылах, - ответил Богданов, - по комсомольским делам вызвали. Он у нас комсорг. Знакомый, что ли?
Сашка не ответил.
Показался старшина, и работа возобновилась. Когда котлован стал достаточно широк, Богданов пристроился рядом со Стрекаловым. Работал он сноровисто, легко, как хорошо смазанная машина, без остановок, мышцы под тонкой тканью гимнастерки не вздувались шарами, как у Уткина, а лишь слегка напрягались, твердея до упругости автомобильной шины; комья мерзлой земли летели с его лопаты дальше, чем у других.
Увлекшись, Сашка незаметно втянулся в богдановский темп и остановился, только почувствовав знакомое колотье в левом предплечье. Заметив его побледневшее лицо, Богданов бросил лопату, выпрямился. От его разгоряченной спины шел пар.
- Передохнем. - Надев телогрейку, он разбежался и легко, как по наклонной доске, взлетел по отвесной стенке вверх. - Давай руку, пехота.
- Разведка, - поправил Стрекалов, самостоятельно выбираясь из котлована.
- Все равно пехота.
Из овражка, где находилась кухня, кто-то прокричал, вызывая первый орудийный расчет на обед. Надев шинели, Стрекалов с Богдановым не спеша пошли к своему орудию. В блиндаже возле нар копошились Кашин и Моисеев разбирали котелки. Разобрав, кинулись к выходу, толкая друг друга, побежали по ходу сообщения.
За шатким неструганым столиком сидел четвертый номер орудия Сергей Карцев и что-то писал.
- А ты чего? - спросил Богданов, беря в руки котелок.
- Осокин принесет, - не поднимая головы, ответил Карцев.
- Я спрашиваю, почему ты сегодня не работал?
- Вот когда будешь командиром, тогда и спрашивай.
- Ну и фрукт! - удивился Глеб. - Второй месяц в армии, а уж пальца в рот не клади... А ну, встать!
Карцев не встал - ефрейтор Богданов был таким же орудийным номером. Впрочем, через минуту он и сам понял, что так отвечать товарищу не следовало: Глеб полдня проработал на морозе, в то время как он, Карцев, нежился в тепле, составляя по просьбе старшины рапорт на списание сгоревших прошлой ночью двадцати комплектов обмундирования...
- Извини, Глеб, я не то хотел сказать...
- А я то! Ты еще за мамкину сиську держался, а я уже воевал! Ясно? А то, что я не твой командир, так это только потому, что не хочу таким дерьмом командовать!
- А с какого он года? - спросил Стрекалов, кивнув на Карцева.
- С двадцать шестого. Сопляк!
- А ты?
Глеб покосился на Сашку и промолчал. Стрекалов засмеялся.
- Ладно, пойдем лучше за обедом.
- Принесут, - буркнул Богданов, заваливаясь на нары. Он был всего на год старше Карцева...
Минут через десять вернулись дежурный и его добровольные помощники. Впереди шел Моисеев, держа, как святыню, в вытянутых руках сверкавший чистым алюминием котелок. Командир расчета старший сержант Уткин молча достал из щели между горбылями медный колпачок от зенитного снаряда, подул в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета, Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в правом верхнем углу - как раз над столиком - портрет товарища Сталина в маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью - фотокарточку своей жены Настасьи Лукиничны - круглолицей и, по-видимому, очень полной женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно заняла артистка Марина Ладынина.
Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.
- Ну як, хлопцы, воюемо?
Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.
- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.
- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских" граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу, настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог: выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.
- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот увидите!
- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.
Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.
В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не стреляют.
Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только что распечатанную посылку.
- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.
- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы радоваться нечему.
- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.
- Чего еще? - спросил Уткин, оживляясь все больше.
- Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.
- И за победу, - напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.
- И за нее, родную, драгоценную! - Носов рванул мехи.
Солдаты гурьбой повалили к выходу. Когда гуляют командиры, рядовым тут находиться неловко.
Заместитель Уткина Сулаев тоже вышел со всеми, но его позвали обратно, и "к орудию" скомандовал на правах старшего Богданов.
- Приведем матчасть в порядок, - сказал он, - после меньше будет работы.
"Матчасть" - зенитное восьмидесятипятимиллиметровое орудие, поставленное на прямую наводку; снаряды слева - бронебойные, справа осколочные, позади, возле выхода из землянки, обычные зенитные дистанционные, на случай воздушного налета.
Богданов взялся за рукоятку затвора, большим пальцем утопил нажим, резким движением вперед провернул рукоять. Тяжелый клин опустился с глухим стуком. Богданов с минуту внимательно осматривал гладкие, обтекаемые стенки казенника. Светлая, похожая на вазелин смазка, называемая "пушсалом", была девственно чиста.
- Перекур! - сказал Богданов. - Нечего зря надрываться.
Из блиндажа высунулся Уткин, негромко позвал Кашина.
- Сбегай к старшине Батюку, скажи, командиры орудий просят его срочно прийти на совещание! - И, заметив, что Кашин намеревается махнуть напрямик через поле, погрозил ему пальцем. Кашин послушно скатился с бруствера и нехотя поплелся по ходу сообщения. Маленький рост позволял ему ходить всюду не нагибаясь.
Итак, кое-что из жизни батареи Стрекалов уже знал. Его командир слесарь из Любима. Заместитель командира Сулаев - бывший колхозный счетовод. Командир второго орудия Носов - одногодок Уткина - в прошлом каменщик. Командир третьего - старший сержант Гусев - плотник, Чуднов комбайнер. Все пятеро начали войну почти одновременно с Сашкой, но с первого дня службы находились в зенитной и другого рода войск не знали. Самым старым кадровиком на батарее был старшина Батюк, или, как его называли чаще, Гаврило Олексич, начавший военную службу в тридцать седьмом году и лишь недавно переведенный из пехоты в артиллерию. Когда дело не касалось стрельбы, Гаврило Олексич становился первым лицом на батарее, и все, в том числе командиры взводов, превращались в его подчиненных. Он царствовал все двадцать четыре часа, начиная с закладки крупы в котел и кончая раздачей добавок после ужина. Ночью он не спал и по привычке неслышно обходил посты, проверяя часовых. Лейтенанты - зеленая молодежь учились у него всему: приемам рукопашного боя, солдатским острым словечкам, выпусканию табачного дыма через нос, саперному делу, определению погоды на три дня вперед, наматыванию портянок, стрельбе из нагана и карточным фокусам.
У Стрекалова со старшиной знакомство произошло довольно быстро. Глянув на Сашку вприщур, Батюк тронул пальцами желтые от никотина усы и сказал:
- Колы вин нэ из конокрадив, то мой ридный батько - нэ Олекса.
Впрочем, вскоре они едва не подружились. Как-то ближе к ночи Стрекалов спустился к дверям старшинской землянки, приоткрыл ее и застал старшину за священным занятием - распределением порций хлеба. Вообще, в самом этом деле не было ничего сверхъестественного, но старшина почему-то нервничал, сильно вздыхал и прикладывал ко лбу грязный платочек. Сашка подумал немного и вошел в землянку.
- Тоби чого? - вытаращил глаза Батюк. Вход сюда был доступен лишь избранным.
- Да вот зашел поинтересоваться насчет Уголовного кодекса, - беспечно оглядывая деревянные полки, ответил Сашка. Глаза у старшины стали круглыми.
- Що такэ?
- Уголовный кодекс нужен, - повторил Стрекалов, - БССР, потому как мы сейчас на территории...
Старшина медленно вышел из-за маленького столика, в раздумье смахнул с него хлебные крошки.
- Зачем вин тоби?
- Я же сказал: интересуюсь. Да и вам его не мешало бы почитать, товарищ старшина. Очень интересная и поучительная книга! Вот, к примеру, есть там одна статья...
- Заходь, - сказал Батюк и прикрыл за Сашкой дверь. На востоке уже занималась заря, когда Стрекалов снова вышел на свежий воздух. Провожая его, старшина говорил:
- Умная у тэбэ голова, Стрекалов, та дурню досталась. Приходь до мэнэ у другой раз, я тоби ще нэ таку работенку пидкину!
Сашка никому не сказал, что всю ночь по приказанию старшины перебирал у него в каптерке грязную крупу, отделяя от нее мышиный помет и камешки...
Между тем гармонист в блиндаже, исчерпав веселый репертуар, перешел на грустный. Прослушав несколько раз "Тоску по родине", "Расставание" и "Синий платочек", бойцы первого расчета стали понемногу подвигаться к двери: мороз хоть и невелик, да с ветром!
Выбрав момент, когда гармонь замолчала, Стрекалов отворил дверь.
- Сам ты пойми, Петро, - ласково говорил Носов, обнимая за плечи Гусева, - ну какой ты им отец? Ты Варьку видел год назад, когда нас на фронт везли, так? А они токо-токо родились!
- Не токо-токо, а две недели назад! - протестовал широкоплечий, почти квадратный Гусев. - Это письмо на почте застряло, понял?
- Ну, все одно, две недели туда, две недели сюда, а баба носит только девять месяцев. Девять! А ты го-о-од ее не видел! Да и то, небоись, только рядышком посидели...
- Врешь! - крикнул в отчаянии Гусев, - Меня комбат до четырех ноль-ноль отпустил! На всю ночь! Понял?
- Это в Данилове, что ли? - вмешался Чуднов. - Тогда никого надолго не отпускали.
- Во-во, и ты помнишь! Слышь, Петро, и он помнит... От удара могучего кулака с треском развалился кое-как сколоченный столик, с веселым звоном разлетелись котелки и кружки. От второго удара - ногой - закачалась и стала валиться набок разогревшаяся до малинового свечения железная труба; благим матом завопил Носов, прижатый к раскаленной печке; блиндаж наполнился дымом, запахом паленой материи, оглушительным хохотом.
- Досыть, хлопцы, досыть, - говорил старшина Батюк, выпроваживая всех троих из чужого блиндажа, - побалакали, та-й годи. У другий раз...
ТЕЛЕФОНОГРАММА
9 декабря 1943 г. Политотдел 8-й армии
Политотдел 201-й СД{1} Старшему батальонному комиссару Павлову
Согласно плану культурного обслуживания воинских частей, находящихся на формировании и отдыхе в тылу, вам направляется выездная концертная бригада политуправления фронта в составе 19 (девятнадцати) человек. Старший - Соломаткин Б. М.
Бригаду поставить на котловое и водочное довольство сроком на 5 (пять) календарных суток с 09.12.43 по 13.12.43 г. включительно.
Начальник политотдела армии полковой комиссар Горобченко В. П.
РАДИОГРАММА
26 ноября 1943 г.
Командиру 201-й СД генерал-майору Пугачеву
В связи с изменившейся обстановкой на фронте командование армией сочло необходимым отозвать боеспособные части 105-й и 107-й стрелковых дивизий из района г. Платова. В дальнейшем контроль над окруженной группировкой немцев, а также конвоирование на армейские пункты сбора военнопленных, добровольно сложивших оружие солдат и офицеров противника, возлагаю на вас.
Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров.
Следующее утро принесло Стрекалову большую радость. Полусонный и хмурый, он только что сменился с поста и, проглотив свою порцию пшенки, намеревался уснуть, когда под верхним обрезом входа в блиндаж показались ладные женские ноги, обутые в желтые американские ботинки.
- Эй, первый расчет, есть у вас боец Стрекалов? Сашка удивленно поднял голову. Вообще женщина в зенитной артиллерии не редкость, но здесь, на переднем крае, да еще ищущая его, Сашку, - это было удивительно.
- Есть, есть! - крикнул Кашин. - Заходь! Стрекалов поднялся с земляных нар, но женские ноги стали быстро спускаться по ступенькам вниз, ему навстречу, и в дверях возникла аккуратная фигурка в белом козьем полушубке, наискось, от бедра до плеча, перехлестнутая парусиновым ремнем санитарной сумки. Девушка вгляделась в полутьму блиндажа и сдернула с головы шапку.
- Сашенька! Ты ли это? - Она улыбалась ему яркими, слегка влажными губами, на светло-золотистых ресницах дотаивали снежинки. - А я слышу фамилия знакомая: не нашенские ли тут объявились? И надо же!
Стрекалов смотрел на нее, узнавая и не узнавая в ладной, перетянутой офицерским ремнем военной соседскую девчонку, озорницу и хохотушку, удивившую всю улицу своим внезапным решением пойти на фронт. Были на Володарского - и побойчее, и поразвязней, а на фронт пошла одна она, Валька Рогозина, - дочь солдатской вдовы Настасьи, и Сашка теперь искал и не находил слов, которые, наверное, должен был сказать при такой встрече.
- Гора с горой... - начал он и поперхнулся. Какой-то странный спазм сжал горло, в носу защипало...
- Тебе чего, Рогозина? - спросил Уткин, старательно облизывая большую, как половник, деревянную ложку. - Земляка, что ли, встренула?
- Земляка, Уткин, земляка! - продолжая улыбаться, ответила Валя. - С одной улицы мы. Надо же, Сашка Стрекалов здесь!
- Так вы... с Андреем вместе? - нашелся наконец он. Валя кивнула.
- Вместе, Сашка. Он о тебе частенько вспоминал. Тетя Ксения писала, что ты ранен. Подлечили-то хорошо? А то ведь всякое бывает...
- Нормально.
Уткин спрятал ложку за голенище и пропел особенно музыкальным тенором:
- Расче-оо-т, на вы-и-хо-о-од! Валя надела шапку.
- Андрея в штаб вызвали. Сегодня вечером должен вернуться.
- Стрекалов, тебе особое приглашение? А ну, бегом! Все последние дни полк занимался бессмысленным, по мнению Стрекалова, делом - долбил кирками мерзлый грунт, углубляя траншеи и возводя дополнительные накаты. Артиллеристам, чтобы не сидели без дела, тоже дали задание: отрыть траншеи полного профиля для роты стрелков и построить надежные укрытия для людей и боеприпасов. Руководил этим строительством старшина Батюк.
К середине дня кирка начинала тяжелеть в Сашкиных руках, спина ныла, глаза заливало потом. Мысленно он проклинал старшину и всех, кто любит мучить солдата ненужной работой, которой, как видно, не будет конца. Когда выкопали траншею, старшина приказал обшить стенки досками, сделать несколько выходов со ступеньками, ниши для ручных гранат и ящиков с патронами. Стрекалов понимал, что многое делается не зря, но сквозь дымку усталости сама опасность просматривалась смутно, о ней не хотелось думать.
Изредка наведывался Андрей Гончаров, усмехался по обыкновению, глядя на Сашку с высоты бруствера, и уходил снова. Валя прибегала чаще, приносила махорку и трофейные сигареты, выдававшиеся только офицерам.
- Андрей курить бросил, - сообщала она и подолгу сидела на сложенных в кучу шинелях, вспоминая гражданку, родной Данилов, улицу Володарского. Оказывается, она уже тогда выделяла Сашку из таких же, как он, мальчишек и знала, что со временем из него выйдет стоящий человек... Не вспоминала она лишь бесконечные драки между ребятами с Володарской и Циммервальда, в которых Сашка участвовал весьма активно. Андрей хоть и приходился Сашке дальним родственником, но, поскольку жил на Циммервальда, являлся кровным врагом всех Володарских. Правда, время от времени устраивались перемирия обычно они совпадали с привозом в городской клуб новой кинокартины, - и тогда Сашка, одетый во все чистое, ходил с теткой в гости к Гончаровым. Андрей ему нравился, но дружить с ним постоянно он не мог: Володарские могли расценить это как предательство... -- Ваши, наверное, уже и дров запасли, - говорила Валя, - а наши небось только разворачиваются. Илюхе скоро шестнадцать, а как был балбесом, так и остался.
- Илюха - ученый, - замечал Сашка, - восьмой закончил.
- Толку-то, - вздыхала Валя. - Мать пишет, по математике еле-еле на тройку вытянул, по физике только из уважения к родителям "два" не вляпали. Мишка - тот, да, башковитый. И красивше Мишка-то. Настоящий мужик будет.
Потом она уходила, а первый расчет продолжал работу.
- Конец-то будет когда? - как-то не выдержал Богданов.
Уткин ответил раздумчиво:
- Должон быть. У всякого дела свой конец имеется. Работа их закончилась неожиданно. Стрекалов как раз сооружал одну из ниш и видел, как вдруг подобрался Батюк, поправил ремень, откинул назад полевую сумку и, сильно вывернув ладонь, рапортовал кому-то неестественно громким голосом. Стрекалов оставил лопату и глянул вдоль траншеи. Вот сейчас начальство все увидит, поймет и тогда...
Но "тогда" произошло раньше, чем он думал. Старшина, отдававший рапорт, и командир артдивизиона капитан Лохматов, принимавший его, еще стояли друг против друга, когда невдалеке, за бруствером, охнула земля, взметнулась в небо огненным смерчем, посыпалась на головы людей, колкая, жалящая, пахнущая толом. Все пригнули головы, только Батюк и Лохматов продолжали стоять, соревнуясь в выдержке. Старшина уже не докладывал, но все еще держал сильно выгнутую ладонь у виска - привычка довоенного времени.
За первым снарядом последовал второй, пятый, десятый. Побросав лопаты, бойцы занимали свои места. Капитан спустился в блиндаж, сел за стол, полчаса назад законченный Моисеевым, - гладкий, белый, липкий от смолы, провел по нему ладонью, понюхал ее и сказал, стараясь перекричать грохот обстрела:
- Успел-таки Батюк!
Старшина не расслышал, капитан махнул рукой.
- Всем в укрытие! Усилить наблюдение за противником! Движение по траншеям прекратить! - Он снова провел ладонью по столу, поднял глаза вверх.
Дрогнула земля, посыпались со стен камешки, ватой заложило уши, запершило в горле от пыли. В щель между бревнами наката струйками потек песок. Это была та самая щель, которую Стрекалов поленился заделать...
- Молодцы, ребята, - сказал капитан.
- Уляжется, - скромно кивнул старшина, - цэ ж нэ зараз...
- Все равно молодцы, - повторил капитан.
- Колы б тильки не прямое попадание... - вздохнул Батюк. - А так ничого, нэ дуже погано зробылы.
- Выдержит и прямое, - уверенно сказал капитан, - я свой КП сюда перенесу. Шустиков, быстро провод!
А Стрекалов все смотрел на проклятую щель в потолке, откуда, то затихая, то усиливаясь, текла тонкая песчаная струйка.
Потом наступила тишина. Лохматов снял шапку, надел каску, затянул ремешок, взглянул на часы.
- Приготовиться к отражению атаки противника! - скомандовал Лохматов, уходя. - Дьяволы! Дали бы еще полчаса...
Стрекалов кинулся на батарею. Расчет готовился к бою. Нескладный толстый Осокин, с мелкими капельками пота на лбу, глядел прямо перед собой, у Васьки Кашина больше обычного отвисла нижняя губа.
- Бат-тар-рея, к бою! - почему-то тенором прокричал Гречин.
- Огневой взвод к бою готов! - поспешно доложил Гончаров.
- Где они, где? Стрекалов, ты их видишь? - наперебой спрашивали бойцы.
- Да идите вы!.. - Никакой "цели" он не видел. Потом налетели илы и принялись с бреющего полета расстреливать что-то далеко впереди, в так и не успевшей рассеяться ледяной сероватой мгле. Вскоре повалил густой снег, илы улетели, но и немцы, как видно, отошли. Первая батарея одна успела сделать по ним несколько залпов, на что старшина Батюк укоризненно заметил:
Поединок над Пухотью
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Аннотация издательства: По-разному приходят люди в литературу. Александр Коноплин стал писателем, пройдя войну, а затем все круги ада сталинских лагерей. Уйдя на фронт семнадцатилетним юнцом, домой вернулся двадцативосьмилетним. Трудная судьба отложила отпечаток на его творчество и характер: Коноплин против показухи, литературных штампов; все написанное им носит печать искренности, мастерства и таланта. Герои его произведений - не выдуманы, как герои бульварных детективов, они жили среди нас. Вместе с тем книги Коноплина захватывают, их читаешь на одном дыхании. Не случайно большинство его книг увидело свет в столичных издательствах, телевидение экранизировало отдельные главы и рассказы, студия им. Горького сняла цветной фильм.
Предлагаемые читателям произведения во многом автобиографичны.
Как считает Коноплин, на свете есть три вещи, заслуживающие уважения, - любовь, смерть и свобода в творчестве. В повестях - как и в его жизни - они всегда идут рядом.
Содержание
Глава первая. Над Пухотью
Глава вторая. Назначение
Глава третья. Этого не знает никто
Глава четвертая. Поединок
Глава пятая. Прорыв
Примечания
Глава первая. Над Пухотью
В 216-й стрелковый полк разведчик сержант Стрекалов попал, можно сказать, случайно. После госпиталя его должны были направить обратно в 305-й, но не направили по той причине, что самого полка к тому времени уже не было - погиб полк под городом Великие Луки, и Стрекалова определили куда поближе.
Рана все еще давала о себе знать, и сержант на первых порах вынужден был хитрить, чтобы не попасть часовым на пост и не застудить больное плечо. Ради этого он с неделю трудился на кухне - чистил картошку, мыл котлы, бегал за махоркой для повара к тем, кому приходили из дому посылки. Пробовал даже тачать сапоги, но только напрасно испортил материал - сапоги у него не получились.
Несерьезная эта работа самолюбию урона не наносила. Стрекалов знал, что она временная, и мирился с ней, а заодно и с тем, что здесь все звали его не по званию и даже не по фамилии, а по имени - Сашка. О службе в незабвенном 305-м и о своих боевых делах не распространялся, медаль "За отвагу" хранил в кармане в чистой тряпочке - несолидно с такой наградой при кухне быть, а когда в чем упрекали, шутил, рассказывал разные побасенки. Постепенно стал он своим парнем и на кухне, и в ротах - нет-нет да и притащит добавочки нуждающемуся...
На сытных харчах рана быстро заживала, и скоро Стрекалова определили в приданный полку зенитный артдивизион.
Так разведчик стал артиллеристом.
Жизнь артиллерии, если смотреть со стороны, - курорт на колесах. Отрыл орудийный ровик, землянку и сиди загорай. Хоть и на передке, а все не под носом у немца: прицельно в артиллериста из винтовки, пожалуй, и не попадешь. Конечно, зенитная на прямой наводке то же самое, что полевая, но все-таки...
Так Стрекалову казалось прежде. Однако мнение изменилось, стоило ему ступить на огневую позицию батареи. Утром того же дня он с пятью другими солдатами своего расчета копал котлован под блиндаж КП. Велено было сделать накат, обшить стенки тесом, настлать пол, установить в ровике дальномер, прорыть запасной ход. Ребята подобрались один к одному: от дела не бегали, но и дела как следует не делали. Стоило командиру расчета отлучиться, как все бросали лопаты и начинался треп.
- Командиром батареи у нас старший лейтенант Гречин, - объяснял подносчик патронов рядовой Кашин, солидно посасывая самокрутку, - мужик сурьезный и службу знает.
Василий Кашин сам без году неделя в армии, но уж так повелось, что сложившийся коллектив на прибывшего новичка смотрит свысока. Стрекалов поэтому чаще всего помалкивал, слушал.
- Нашим взводом командовает младший лейтенант Тимич, его кореш. Тоже ничего мужик.
Васька- мал ростом, тщедушен, слегка сутул, при ходьбе сгибает колени, отчего руки его кажутся длиннее, чем есть на самом деле.
- Вторым - лейтенант Гончаров. У етого шуры-муры с санинструкторшей.
- Не шуры-муры, а любовь! - поправил его заряжающий Богданов. Различать надо...
- А это кто как понимат. Товарищ старший сержант Уткин так прямо и грит: снюхались, грит, а комбату расхлебывать.
- Как зовут Гончарова? - спросил Стрекалов. - Случайно, не Андреем?
Кашин дососал чинарик, придавил его каблуком нового, еще не обмявшегося ботинка и, цыкнув слюной сквозь зубы, ответил:
- Может, и так, кто его знает.
- Где он сейчас?
- В тылах, - ответил Богданов, - по комсомольским делам вызвали. Он у нас комсорг. Знакомый, что ли?
Сашка не ответил.
Показался старшина, и работа возобновилась. Когда котлован стал достаточно широк, Богданов пристроился рядом со Стрекаловым. Работал он сноровисто, легко, как хорошо смазанная машина, без остановок, мышцы под тонкой тканью гимнастерки не вздувались шарами, как у Уткина, а лишь слегка напрягались, твердея до упругости автомобильной шины; комья мерзлой земли летели с его лопаты дальше, чем у других.
Увлекшись, Сашка незаметно втянулся в богдановский темп и остановился, только почувствовав знакомое колотье в левом предплечье. Заметив его побледневшее лицо, Богданов бросил лопату, выпрямился. От его разгоряченной спины шел пар.
- Передохнем. - Надев телогрейку, он разбежался и легко, как по наклонной доске, взлетел по отвесной стенке вверх. - Давай руку, пехота.
- Разведка, - поправил Стрекалов, самостоятельно выбираясь из котлована.
- Все равно пехота.
Из овражка, где находилась кухня, кто-то прокричал, вызывая первый орудийный расчет на обед. Надев шинели, Стрекалов с Богдановым не спеша пошли к своему орудию. В блиндаже возле нар копошились Кашин и Моисеев разбирали котелки. Разобрав, кинулись к выходу, толкая друг друга, побежали по ходу сообщения.
За шатким неструганым столиком сидел четвертый номер орудия Сергей Карцев и что-то писал.
- А ты чего? - спросил Богданов, беря в руки котелок.
- Осокин принесет, - не поднимая головы, ответил Карцев.
- Я спрашиваю, почему ты сегодня не работал?
- Вот когда будешь командиром, тогда и спрашивай.
- Ну и фрукт! - удивился Глеб. - Второй месяц в армии, а уж пальца в рот не клади... А ну, встать!
Карцев не встал - ефрейтор Богданов был таким же орудийным номером. Впрочем, через минуту он и сам понял, что так отвечать товарищу не следовало: Глеб полдня проработал на морозе, в то время как он, Карцев, нежился в тепле, составляя по просьбе старшины рапорт на списание сгоревших прошлой ночью двадцати комплектов обмундирования...
- Извини, Глеб, я не то хотел сказать...
- А я то! Ты еще за мамкину сиську держался, а я уже воевал! Ясно? А то, что я не твой командир, так это только потому, что не хочу таким дерьмом командовать!
- А с какого он года? - спросил Стрекалов, кивнув на Карцева.
- С двадцать шестого. Сопляк!
- А ты?
Глеб покосился на Сашку и промолчал. Стрекалов засмеялся.
- Ладно, пойдем лучше за обедом.
- Принесут, - буркнул Богданов, заваливаясь на нары. Он был всего на год старше Карцева...
Минут через десять вернулись дежурный и его добровольные помощники. Впереди шел Моисеев, держа, как святыню, в вытянутых руках сверкавший чистым алюминием котелок. Командир расчета старший сержант Уткин молча достал из щели между горбылями медный колпачок от зенитного снаряда, подул в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета, Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в правом верхнем углу - как раз над столиком - портрет товарища Сталина в маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью - фотокарточку своей жены Настасьи Лукиничны - круглолицей и, по-видимому, очень полной женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно заняла артистка Марина Ладынина.
Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.
- Ну як, хлопцы, воюемо?
Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.
- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.
- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских" граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу, настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог: выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.
- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот увидите!
- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.
Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.
В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не стреляют.
Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только что распечатанную посылку.
- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.
- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы радоваться нечему.
- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.
- Чего еще? - спросил Уткин, оживляясь все больше.
- Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.
- И за победу, - напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.
- И за нее, родную, драгоценную! - Носов рванул мехи.
Солдаты гурьбой повалили к выходу. Когда гуляют командиры, рядовым тут находиться неловко.
Заместитель Уткина Сулаев тоже вышел со всеми, но его позвали обратно, и "к орудию" скомандовал на правах старшего Богданов.
- Приведем матчасть в порядок, - сказал он, - после меньше будет работы.
"Матчасть" - зенитное восьмидесятипятимиллиметровое орудие, поставленное на прямую наводку; снаряды слева - бронебойные, справа осколочные, позади, возле выхода из землянки, обычные зенитные дистанционные, на случай воздушного налета.
Богданов взялся за рукоятку затвора, большим пальцем утопил нажим, резким движением вперед провернул рукоять. Тяжелый клин опустился с глухим стуком. Богданов с минуту внимательно осматривал гладкие, обтекаемые стенки казенника. Светлая, похожая на вазелин смазка, называемая "пушсалом", была девственно чиста.
- Перекур! - сказал Богданов. - Нечего зря надрываться.
Из блиндажа высунулся Уткин, негромко позвал Кашина.
- Сбегай к старшине Батюку, скажи, командиры орудий просят его срочно прийти на совещание! - И, заметив, что Кашин намеревается махнуть напрямик через поле, погрозил ему пальцем. Кашин послушно скатился с бруствера и нехотя поплелся по ходу сообщения. Маленький рост позволял ему ходить всюду не нагибаясь.
Итак, кое-что из жизни батареи Стрекалов уже знал. Его командир слесарь из Любима. Заместитель командира Сулаев - бывший колхозный счетовод. Командир второго орудия Носов - одногодок Уткина - в прошлом каменщик. Командир третьего - старший сержант Гусев - плотник, Чуднов комбайнер. Все пятеро начали войну почти одновременно с Сашкой, но с первого дня службы находились в зенитной и другого рода войск не знали. Самым старым кадровиком на батарее был старшина Батюк, или, как его называли чаще, Гаврило Олексич, начавший военную службу в тридцать седьмом году и лишь недавно переведенный из пехоты в артиллерию. Когда дело не касалось стрельбы, Гаврило Олексич становился первым лицом на батарее, и все, в том числе командиры взводов, превращались в его подчиненных. Он царствовал все двадцать четыре часа, начиная с закладки крупы в котел и кончая раздачей добавок после ужина. Ночью он не спал и по привычке неслышно обходил посты, проверяя часовых. Лейтенанты - зеленая молодежь учились у него всему: приемам рукопашного боя, солдатским острым словечкам, выпусканию табачного дыма через нос, саперному делу, определению погоды на три дня вперед, наматыванию портянок, стрельбе из нагана и карточным фокусам.
У Стрекалова со старшиной знакомство произошло довольно быстро. Глянув на Сашку вприщур, Батюк тронул пальцами желтые от никотина усы и сказал:
- Колы вин нэ из конокрадив, то мой ридный батько - нэ Олекса.
Впрочем, вскоре они едва не подружились. Как-то ближе к ночи Стрекалов спустился к дверям старшинской землянки, приоткрыл ее и застал старшину за священным занятием - распределением порций хлеба. Вообще, в самом этом деле не было ничего сверхъестественного, но старшина почему-то нервничал, сильно вздыхал и прикладывал ко лбу грязный платочек. Сашка подумал немного и вошел в землянку.
- Тоби чого? - вытаращил глаза Батюк. Вход сюда был доступен лишь избранным.
- Да вот зашел поинтересоваться насчет Уголовного кодекса, - беспечно оглядывая деревянные полки, ответил Сашка. Глаза у старшины стали круглыми.
- Що такэ?
- Уголовный кодекс нужен, - повторил Стрекалов, - БССР, потому как мы сейчас на территории...
Старшина медленно вышел из-за маленького столика, в раздумье смахнул с него хлебные крошки.
- Зачем вин тоби?
- Я же сказал: интересуюсь. Да и вам его не мешало бы почитать, товарищ старшина. Очень интересная и поучительная книга! Вот, к примеру, есть там одна статья...
- Заходь, - сказал Батюк и прикрыл за Сашкой дверь. На востоке уже занималась заря, когда Стрекалов снова вышел на свежий воздух. Провожая его, старшина говорил:
- Умная у тэбэ голова, Стрекалов, та дурню досталась. Приходь до мэнэ у другой раз, я тоби ще нэ таку работенку пидкину!
Сашка никому не сказал, что всю ночь по приказанию старшины перебирал у него в каптерке грязную крупу, отделяя от нее мышиный помет и камешки...
Между тем гармонист в блиндаже, исчерпав веселый репертуар, перешел на грустный. Прослушав несколько раз "Тоску по родине", "Расставание" и "Синий платочек", бойцы первого расчета стали понемногу подвигаться к двери: мороз хоть и невелик, да с ветром!
Выбрав момент, когда гармонь замолчала, Стрекалов отворил дверь.
- Сам ты пойми, Петро, - ласково говорил Носов, обнимая за плечи Гусева, - ну какой ты им отец? Ты Варьку видел год назад, когда нас на фронт везли, так? А они токо-токо родились!
- Не токо-токо, а две недели назад! - протестовал широкоплечий, почти квадратный Гусев. - Это письмо на почте застряло, понял?
- Ну, все одно, две недели туда, две недели сюда, а баба носит только девять месяцев. Девять! А ты го-о-од ее не видел! Да и то, небоись, только рядышком посидели...
- Врешь! - крикнул в отчаянии Гусев, - Меня комбат до четырех ноль-ноль отпустил! На всю ночь! Понял?
- Это в Данилове, что ли? - вмешался Чуднов. - Тогда никого надолго не отпускали.
- Во-во, и ты помнишь! Слышь, Петро, и он помнит... От удара могучего кулака с треском развалился кое-как сколоченный столик, с веселым звоном разлетелись котелки и кружки. От второго удара - ногой - закачалась и стала валиться набок разогревшаяся до малинового свечения железная труба; благим матом завопил Носов, прижатый к раскаленной печке; блиндаж наполнился дымом, запахом паленой материи, оглушительным хохотом.
- Досыть, хлопцы, досыть, - говорил старшина Батюк, выпроваживая всех троих из чужого блиндажа, - побалакали, та-й годи. У другий раз...
ТЕЛЕФОНОГРАММА
9 декабря 1943 г. Политотдел 8-й армии
Политотдел 201-й СД{1} Старшему батальонному комиссару Павлову
Согласно плану культурного обслуживания воинских частей, находящихся на формировании и отдыхе в тылу, вам направляется выездная концертная бригада политуправления фронта в составе 19 (девятнадцати) человек. Старший - Соломаткин Б. М.
Бригаду поставить на котловое и водочное довольство сроком на 5 (пять) календарных суток с 09.12.43 по 13.12.43 г. включительно.
Начальник политотдела армии полковой комиссар Горобченко В. П.
РАДИОГРАММА
26 ноября 1943 г.
Командиру 201-й СД генерал-майору Пугачеву
В связи с изменившейся обстановкой на фронте командование армией сочло необходимым отозвать боеспособные части 105-й и 107-й стрелковых дивизий из района г. Платова. В дальнейшем контроль над окруженной группировкой немцев, а также конвоирование на армейские пункты сбора военнопленных, добровольно сложивших оружие солдат и офицеров противника, возлагаю на вас.
Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров.
Следующее утро принесло Стрекалову большую радость. Полусонный и хмурый, он только что сменился с поста и, проглотив свою порцию пшенки, намеревался уснуть, когда под верхним обрезом входа в блиндаж показались ладные женские ноги, обутые в желтые американские ботинки.
- Эй, первый расчет, есть у вас боец Стрекалов? Сашка удивленно поднял голову. Вообще женщина в зенитной артиллерии не редкость, но здесь, на переднем крае, да еще ищущая его, Сашку, - это было удивительно.
- Есть, есть! - крикнул Кашин. - Заходь! Стрекалов поднялся с земляных нар, но женские ноги стали быстро спускаться по ступенькам вниз, ему навстречу, и в дверях возникла аккуратная фигурка в белом козьем полушубке, наискось, от бедра до плеча, перехлестнутая парусиновым ремнем санитарной сумки. Девушка вгляделась в полутьму блиндажа и сдернула с головы шапку.
- Сашенька! Ты ли это? - Она улыбалась ему яркими, слегка влажными губами, на светло-золотистых ресницах дотаивали снежинки. - А я слышу фамилия знакомая: не нашенские ли тут объявились? И надо же!
Стрекалов смотрел на нее, узнавая и не узнавая в ладной, перетянутой офицерским ремнем военной соседскую девчонку, озорницу и хохотушку, удивившую всю улицу своим внезапным решением пойти на фронт. Были на Володарского - и побойчее, и поразвязней, а на фронт пошла одна она, Валька Рогозина, - дочь солдатской вдовы Настасьи, и Сашка теперь искал и не находил слов, которые, наверное, должен был сказать при такой встрече.
- Гора с горой... - начал он и поперхнулся. Какой-то странный спазм сжал горло, в носу защипало...
- Тебе чего, Рогозина? - спросил Уткин, старательно облизывая большую, как половник, деревянную ложку. - Земляка, что ли, встренула?
- Земляка, Уткин, земляка! - продолжая улыбаться, ответила Валя. - С одной улицы мы. Надо же, Сашка Стрекалов здесь!
- Так вы... с Андреем вместе? - нашелся наконец он. Валя кивнула.
- Вместе, Сашка. Он о тебе частенько вспоминал. Тетя Ксения писала, что ты ранен. Подлечили-то хорошо? А то ведь всякое бывает...
- Нормально.
Уткин спрятал ложку за голенище и пропел особенно музыкальным тенором:
- Расче-оо-т, на вы-и-хо-о-од! Валя надела шапку.
- Андрея в штаб вызвали. Сегодня вечером должен вернуться.
- Стрекалов, тебе особое приглашение? А ну, бегом! Все последние дни полк занимался бессмысленным, по мнению Стрекалова, делом - долбил кирками мерзлый грунт, углубляя траншеи и возводя дополнительные накаты. Артиллеристам, чтобы не сидели без дела, тоже дали задание: отрыть траншеи полного профиля для роты стрелков и построить надежные укрытия для людей и боеприпасов. Руководил этим строительством старшина Батюк.
К середине дня кирка начинала тяжелеть в Сашкиных руках, спина ныла, глаза заливало потом. Мысленно он проклинал старшину и всех, кто любит мучить солдата ненужной работой, которой, как видно, не будет конца. Когда выкопали траншею, старшина приказал обшить стенки досками, сделать несколько выходов со ступеньками, ниши для ручных гранат и ящиков с патронами. Стрекалов понимал, что многое делается не зря, но сквозь дымку усталости сама опасность просматривалась смутно, о ней не хотелось думать.
Изредка наведывался Андрей Гончаров, усмехался по обыкновению, глядя на Сашку с высоты бруствера, и уходил снова. Валя прибегала чаще, приносила махорку и трофейные сигареты, выдававшиеся только офицерам.
- Андрей курить бросил, - сообщала она и подолгу сидела на сложенных в кучу шинелях, вспоминая гражданку, родной Данилов, улицу Володарского. Оказывается, она уже тогда выделяла Сашку из таких же, как он, мальчишек и знала, что со временем из него выйдет стоящий человек... Не вспоминала она лишь бесконечные драки между ребятами с Володарской и Циммервальда, в которых Сашка участвовал весьма активно. Андрей хоть и приходился Сашке дальним родственником, но, поскольку жил на Циммервальда, являлся кровным врагом всех Володарских. Правда, время от времени устраивались перемирия обычно они совпадали с привозом в городской клуб новой кинокартины, - и тогда Сашка, одетый во все чистое, ходил с теткой в гости к Гончаровым. Андрей ему нравился, но дружить с ним постоянно он не мог: Володарские могли расценить это как предательство... -- Ваши, наверное, уже и дров запасли, - говорила Валя, - а наши небось только разворачиваются. Илюхе скоро шестнадцать, а как был балбесом, так и остался.
- Илюха - ученый, - замечал Сашка, - восьмой закончил.
- Толку-то, - вздыхала Валя. - Мать пишет, по математике еле-еле на тройку вытянул, по физике только из уважения к родителям "два" не вляпали. Мишка - тот, да, башковитый. И красивше Мишка-то. Настоящий мужик будет.
Потом она уходила, а первый расчет продолжал работу.
- Конец-то будет когда? - как-то не выдержал Богданов.
Уткин ответил раздумчиво:
- Должон быть. У всякого дела свой конец имеется. Работа их закончилась неожиданно. Стрекалов как раз сооружал одну из ниш и видел, как вдруг подобрался Батюк, поправил ремень, откинул назад полевую сумку и, сильно вывернув ладонь, рапортовал кому-то неестественно громким голосом. Стрекалов оставил лопату и глянул вдоль траншеи. Вот сейчас начальство все увидит, поймет и тогда...
Но "тогда" произошло раньше, чем он думал. Старшина, отдававший рапорт, и командир артдивизиона капитан Лохматов, принимавший его, еще стояли друг против друга, когда невдалеке, за бруствером, охнула земля, взметнулась в небо огненным смерчем, посыпалась на головы людей, колкая, жалящая, пахнущая толом. Все пригнули головы, только Батюк и Лохматов продолжали стоять, соревнуясь в выдержке. Старшина уже не докладывал, но все еще держал сильно выгнутую ладонь у виска - привычка довоенного времени.
За первым снарядом последовал второй, пятый, десятый. Побросав лопаты, бойцы занимали свои места. Капитан спустился в блиндаж, сел за стол, полчаса назад законченный Моисеевым, - гладкий, белый, липкий от смолы, провел по нему ладонью, понюхал ее и сказал, стараясь перекричать грохот обстрела:
- Успел-таки Батюк!
Старшина не расслышал, капитан махнул рукой.
- Всем в укрытие! Усилить наблюдение за противником! Движение по траншеям прекратить! - Он снова провел ладонью по столу, поднял глаза вверх.
Дрогнула земля, посыпались со стен камешки, ватой заложило уши, запершило в горле от пыли. В щель между бревнами наката струйками потек песок. Это была та самая щель, которую Стрекалов поленился заделать...
- Молодцы, ребята, - сказал капитан.
- Уляжется, - скромно кивнул старшина, - цэ ж нэ зараз...
- Все равно молодцы, - повторил капитан.
- Колы б тильки не прямое попадание... - вздохнул Батюк. - А так ничого, нэ дуже погано зробылы.
- Выдержит и прямое, - уверенно сказал капитан, - я свой КП сюда перенесу. Шустиков, быстро провод!
А Стрекалов все смотрел на проклятую щель в потолке, откуда, то затихая, то усиливаясь, текла тонкая песчаная струйка.
Потом наступила тишина. Лохматов снял шапку, надел каску, затянул ремешок, взглянул на часы.
- Приготовиться к отражению атаки противника! - скомандовал Лохматов, уходя. - Дьяволы! Дали бы еще полчаса...
Стрекалов кинулся на батарею. Расчет готовился к бою. Нескладный толстый Осокин, с мелкими капельками пота на лбу, глядел прямо перед собой, у Васьки Кашина больше обычного отвисла нижняя губа.
- Бат-тар-рея, к бою! - почему-то тенором прокричал Гречин.
- Огневой взвод к бою готов! - поспешно доложил Гончаров.
- Где они, где? Стрекалов, ты их видишь? - наперебой спрашивали бойцы.
- Да идите вы!.. - Никакой "цели" он не видел. Потом налетели илы и принялись с бреющего полета расстреливать что-то далеко впереди, в так и не успевшей рассеяться ледяной сероватой мгле. Вскоре повалил густой снег, илы улетели, но и немцы, как видно, отошли. Первая батарея одна успела сделать по ним несколько залпов, на что старшина Батюк укоризненно заметил: