Я в смятении остановилась и осторожно заглянула внутрь. Над столом Спозаранника вздымалась Железняк, растерянно оглядываясь по сторонам, а сам хозяин стола держал ее под оптическим прицелом своих очков.
— Клянись! — снова повторил Глеб Егорович.
— Как? — Нонне было явно не по себе.
Спозаранник быстро сосканировал очками кабинетную местность и все стратегически важные объекты. Его взгляд задержался на дыроколе:
— Клянись на дыроколе! — Спозаранник поставил перед Железняк это священный предмет. — Повторяй за мной: «Клянусь, что впредь не сделаю ни шагу, не поставив непосредственное начальство в известность, всю инициативу буду оформлять в соответствии с требованиями штабной культуры, а именно заведу отдельную папку, в которую буду подшивать ежедневные отчеты об инициативах, которые пожелаю проявить…»
Железняк положила одну руку на дырокол, а вторую почему-то по-пионерски приложила к левому уху и зычно стала вторить Спозараннику: «Клянусь, что впредь…»
Когда она закончила фразу и с ожиданием посмотрела на шефа, Спозаранник довольно улыбнулся и пояснил:
— Все твои инициативы будут обсуждаться на общем собрании сотрудников отдела расследований под председательством начальника отдела. — Глеб Егорович кашлянул и поправил галстук, без того безупречно висевший у него на шее под углом ровно 90 градусов от линии плеча. — Кроме того, обязуюсь… Повторяй, повторяй, Железняк!
Железняк повторила все слова странной клятвы, рожденной в воспаленном мозгу Глеба Егоровича, и напоследок дала маразматическое обещание (так потребовал шеф) не склонять к неформальным отношениям представителей мужского пола в Агентстве, особенно начальников отделов. Это меня поразило больше всего — совсем Егорыч из ума выжил. То мучает своих подчиненных непонятными требованиями, то в подсобке прячется.
К Железняк он больше всего цепляется.
Слава Богу, я не в его отделе…
— Он что, совсем помешался? — спросила я Железняк, пулей выскочившую из кабинета.
— Угу, трус несчастный! — Нонна хищно окинула взглядом коридоры Агентства. — Ты Зудинцева не видела?
— Нет. Я только пришла, Антошка не хотел в садик идти…
— Бывает! — Железняк уже неслась к выходу, гулко стуча каблучищами по паркету.
По— моему, она торопилась вовсе не для того, чтоб отписывать отчеты об инициативах Спозаранику. Честно говоря, мне нравится Нонна, она добрая девушка, но иногда ее энергия меня пугает. Этот постоянный безумный огонь в ее глазах…
Такой, наверное, был у фанатиков-революционеров, например, у Веры Засулич.
Я думала, что с рождением двойни она станет нормальным человеком, но, кажется, получилось наоборот.
Не понимаю, что человеку еще нужно?
Прекрасные дети, сносный муж… Главное для человека — это ведь семья, все остальное второстепенное, и не стоит этими вещами так увлекаться.
Единственное, что меня смогло отвлечь от семьи — это, как ни странно, написание новеллы. На мой взгляд, она у меня так здорово получалась, только с интригой были небольшие сложности. У моей новеллы ее либо не было, либо она выглядела так, что я ее не смогла распознать.
Я вспомнила — Обнорский велел мне поинтересоваться у Соболина, что такое интрига. Я открыла дверь в репортерский.
Мужа там, как всегда, не оказалось — видимо, убежал на задание. В кабинете были только Завгородняя и Каширин.
— Светка, как твоя новелла? — поинтересовалась я.
— О, классно. Мне так понравилось.
Когда я выйду замуж за миллионера и состарюсь, я вплотную займусь художественным творчеством. Куплю виллу, сяду в ней и буду писать эротические триллеры.
— А я вот не могу понять, что такое интрига.
— Это просто. Представь, читаешь ты книжку. Читаешь, читаешь, читаешь. Доходишь до интриги — и тут у тебя аж дыхание захватывает, так хочется дочитать до конца. Читаешь и не успеваешь думать, читаешь и читаешь… А потом — развязка, хлоп, и неинтересно. — Светка выдохнула и обмякла. — В общем, как в сексе: все точно так же, прелюдия, то есть завязка, кульминация, развязка.
Каширин, беззастенчиво подслушивавший наш разговор, делая вид, что играет на компьютере, повернулся на стуле и с интересом спросил:
— Светочка, ты все книжки так читаешь?
— Да я, честно говоря, их почти не читаю, — не почувствовав подвоха, ответила Завгородняя.
— А я хотел предложить вместе книжку почитать. На днях купил. Называется «Заводной апельсин». Слышала?
— Ой, да… Что-то сельскохозяйственное?
Тут в кабинет заглянул Скрипка и, увидев красное от едва сдерживаемого смеха лицо Каширина, любопытно протиснулся в дверь полностью.
— Отчасти да. Светка! — продолжал издеваться Каширин. — Ты никогда не думала в школу устроиться преподавателем литературы?
— Нет, я детей не люблю.
— Бывает. Однако любовь или нелюбовь к детям не сказывается на их окончательном количестве. — Скрипка решил поддержать разговор. — Был у меня один знакомый. Он очень не любил детей. Ну просто до дрожи в коленках. Но он очень любил женщин.
И женщины любили его, потому что он был красивый, богатый и глупый. Мой знакомый любил женщин бескорыстно, что нельзя сказать о них. Они норовили от него забеременеть, и беременели. По две-три штуки в неделю. А мой знакомый был честный и порядочный человек и считал своим долгом на них жениться. Но на всех жениться он не мог и от этой коллизии еще больше не любил детей. А женщины все беременели и беременели — видимо, у моего знакомого такой организм был, что стоило ему только к женщине прикоснуться, как она тут же беременела…
Последнюю фразу услышала Агеева, проходившая мимо. Кардинально изменив траекторию, она завернула в кабинет:
— Кто беременела? — грозно спросила она Скрипку.
— Да так, знакомая одного моего знакомого… — пробормотал он.
— Ага. То-то я гляжу, Горностаева бледная ходит в последнее время. Доигрались! — Агеева развернулась и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.
Минуту все сидели молча. Скрипка, побледневший, видимо, из солидарности с Горностаевой, развел руки и двинулся к выходу.
— Так что дальше с твоим знакомым было? — спросила Завгородняя.
— Женился…
— На всех?
— Ага. В Турцию уехал и женился, — скорбно произнес Скрипка и тоже ушел.
Что— то подсказывало мне -скорбит он совсем не из-за своего знакомого.
— Вот, Анна Владимировна, теперь тебе понятно, что такое интрига? — Каширин многозначительно поднял брови.
— Соболина! — Обнорский был сегодня не в духе и явно настроился похамить. — И это называется «детективная новелла»? Где здесь детектив, где здесь интрига, где здесь, твою мать, новелла?
Обнорский швырнул передо мной пачку листов, которые я ему отдала накануне.
Я отшатнулась. Мне хотелось плакать, но я сжала кулаки и твердо ответила:
— Если вы, Андрей Викторович будете сдержаннее в выражениях, я готова выслушать суть ваших претензий к моей новелле.
— «Выслушать!» — передразнил Обнорский, сбавляя обороты и усаживаясь в кресло. Я так и осталась стоять. — Ладно.
Слушай сюда. Я просил, чтоб в новелле были секс, эротика, интрижки. Где оно?
— Как — где? — Я была возмущена. Уж чего-чего, а эротики там хватает. Я схватила листы и стала показывать Обнорскому. — Вот. И вот. И тут чуть-чуть. А здесь вообще две страницы. А вот это?
— Что «это»? «Самойлов нежно раздвинул мне ноги…» — это ты считаешь эротикой? — Обнорский удивленно посмотрел на меня. — Эротика с собственным мужем?
Запомни — секс, эротика и порнография — это когда мы с тобой, или ты с Повзло, или там с Кашириным, как хочешь. А с собственным мужем — это картины семейного быта. Я хочу интриг на стороне!
— Как? С кем? — я растерялась.
— С кем хочешь. Далее. Чем занимается твоя героиня? Любит собственного мужа, ходит в магазин и путается под ногами остальных сотрудников Агентства. Где расследование?
— Ну, там труп есть…
— А толку? Расследование одним трупом не ограничивается. Героиня должна ходить, думать, разговаривать. А она у тебя какая-то вялая. И этой, интриги, нету. — Обнорский опять нарисовал в воздухе женскую фигуру. — Переделывай. Знаешь что напиши? Ту историю с похищением твоего сына, помнишь?
Я кивнула. Конечно, помню. Такое вряд ли забудешь. Только вспоминать не очень хотелось — а уж тем более делать достоянием публики историю про суку-прокуроршу, с которой спутался мой муж и которая устроила похищение Антошки…
Видя мое смятение, Обнорский бескомпромиссно приказал:
— Пиши, пиши. Чтоб пятнадцатого текст был у меня на столе, и эротики побольше. Все. Иди.
Только вечером я вспомнила, что опять не позаботилась о запросе в ГБР насчет квартиры Ягодкина…
— Ты что, забыла? Мы же договаривались… — На пороге стоял Артемкин, протягивая мне бледную розу. Джентльменский; жест смотрелся еще трогательнее оттого, что Артемкин был в ярком спортивном костюме и кроссовках.
О, у меня совершенно вылетело из головы, что я договорилась с ним ехать искать Ягодкина в южное садоводство. Вспомни я об этом раньше, я бы перезвонила ему накануне, отказалась бы. Мне совершенно не хотелось ехать, особенно после того, что рассказал Тараканников. А если Артемкин действительно преступник? Нельзя сказать, что я поверила этому чокнутому трепачу Тараканникову, но получилось, как в том анекдоте: «ложки-то нашлись, но осадок остался». Тем более что на сегодняшний выходной у меня были совершенно другие планы: перестирать все накопившееся за две недели белье, сходить на рынок, испечь беляши к приходу Володи…
— Да нет… что ты… то есть нет, — замялась я, со смущением взглянув на свои домашние тапочки. — Если честно, то действительно забыла.
— Ну так собирайся, я подожду. Я специально пораньше встал.
— Понимаешь, Сергей… Я… — Я не знала что сказать. Не могла же я ему заявить: «Понимаешь, Сергей, я боюсь с тобой ехать, потому что после слов сумасшедшего уголовника мне кажется, что ты убийца»? Других причин отложить поездку я, как назло, не могла придумать… — Я хотела голову помыть.
— Мне всегда нравились аккуратные женщины, но ты, по-моему, слишком самокритична. Поверь мне, в садоводстве среди дачников у тебя будет самая чистая голова, — засмеялся он.
Я вздохнула. Посмотрела на розу. Кивнула.
«Он нежно приобнял ее за плечи…» — глядя на закатное солнце, вспоминала я куски своей новеллы. Окружающая природа тосненского садоводства располагала к лирике: кругом звенели птицы, зеленые острова простирались до самого горизонта, легкие дуновения ветерка доносили благоухание цветов. Я стояла на краю обрыва, которым заканчивалось опустевшее к вечеру садоводство, на дне обрыва игриво поблескивал маленький ручеек. Да, у Ягодкина губа не дура, если он выбрал это садоводство в качестве среды обитания.
— Знаешь, Сергей, мне кажется, что Ягодкин здесь. И мы его найдем, живого или мертвого, как велел мне Обнорский, — я услышала, что Артемкин что-то промычал в ответ. — А представляешь, он убит, а пока мы его ищем, квартиру Ягодкина уже переписали на какого-нибудь… — я на секунду задумалась, -… Цветом кина.
Я улыбнулась и продолжила нелепую версию:
— А алкоголики ни при чем, просто так там живут…
Спиной я почувствовала, как подошел Сергей. «Он нежно приобнял ее за плечи…» Вдруг холодные крепкие пальца сжали мое горло, тут же потемнело в глазах. Я хотела закричать, но крик застрял где-то внутри, наружу вырывались только хрипы. Я попыталась разжать его пальцы, но поняла, что слабею. Я хотела что-то сказать, просить, уговорить, молить о пощаде, отречься от всего, продать душу, воззвать к человеческому… Я бы смогла его уговорить, объяснить, спастись, если бы он дал сказать мне хотя бы слово.
Мысли обволакивались в слова, теснились в голове, но ни звука произнести я была не в силах. И тогда я поняла, это конец.
Было не больно, только страшно. Удивительно, как это не больно умирать.
Умирать?… Но Антошка… Изнутри меня разрывал отчаянный волчий вой, который холодные пальцы превращали в жалкий хрип. Ноги подогнулись, я начала сползать на землю, цепляясь за нее руками.
Холодные пальцы отрывали меня от земли, а я продолжала хватать руками пучки травы и комья ссохшегося песка. Внезапно земля увернулась из-под рук, и я куда-то полетела. Чужие руки последовали было за мной, но хватка ослабла. Я изо всех сил дернулась. Руки напоследок впились в волосы, но я уже ушла из-под их власти.
Земля обнимала меня и ласкала, когда я катилась вниз по обрыву…
Мокрая от поцелуев ручья, я бежала сквозь березовую рощу, расталкивая и ломая маленькие деревца. Под ногами хлюпало, за каблуки цеплялись кочки. Вне себя от страха, я спиной чувствовала за собой Артемкина, хотя шума погони вроде не было слышно. Ощущение, что Артемкин стоит за спиной, не прошло и тогда, когда я села в машину, резко затормозившую в двух метрах от меня, когда я выскочила на неизвестно откуда взявшуюся грунтовую дорогу. Это ощущение не прошло никогда.
Прошло две недели после того, как убийца алкоголика Ягодкина пытался меня задушить. За этот период прошло достаточно событий, чтоб написать не одну, а целых десять новелл. Во-первых, дело все-таки возбудили, только не розыскное, а по факту попытки убийства. Сбежавшего после совместной поездки в садоводство Артемкина нашли довольно быстро — в Баку, у собственной бабушки. Он довольно быстро признался в убийстве Ягодкина и еще пяти пропавших человек из Южного района. Труп Ягодкина был обнаружен в одном из домиков в садоводстве — том самом, где мы безуспешно пытались с Артемкиным его найти живого.
Отчасти милиция была права — Ягодкин действительно пребывал в Тосно… его Артемкин нашел самостоятельно. Кому как не ему знать, куда он спрятал труп… еще в конце февраля. То есть участковый Владимир Алексеевич, так упорно не хотевший разыскивать пропавшего, видел в середине июня у пивного ларька, очевидно, призрак Александра Ягодкина.
Во— вторых, я написала статью. После публикации купалась в лучах славы: все считали свои долгом подойти и выразить свое восхищение. Даже Обнорский снизошел и произнес длинный и витиеватый комплимент -что-то про серую мышку и превзойденные ожидания. Напоследок он заметил, что в Агентстве вызревает новый талант, и это не пройдет незамеченным для руководства. Новеллу мне разрешили сдать позже всех — при условии, что она будет такая же блестящая, как и статья.
Обнорский по своим каналам выяснил, что рассказывает на следствии Артемкин. В частности, его больше всего волновал вопрос, почему убийца покусился на жизнь его сотрудника. По этому поводу Артемкин объяснил следующее: несмотря на мою очевидную безобидность, он все-таки боялся, что мне придет в голову проверить, кому принадлежит квартира Ягодкина. Ведь «Золотая пуля» — единственное, что могло разоблачить Артемкина, поскольку в милиции благодаря связям Бардакова все дела о «потеряшках», отправившихся на тот свет благодаря Артемкину, успешно волокитились. Удержать друзей пропавшего Ягодкина от визита к нам Артемкин не мог и потому решил сам следить за моим расследованием и держать его под контролем. Поэтому он был так щедр, предлагая свою помощь.
Честно говоря, ему удалось меня запутать и пустить по неверному следу.? Если бы я сразу попросила Обнорского отправить через своих ментов запрос в ГБР! Он показал бы, что уже после своей пропажи Саша Ягодкин быстренько провел в суде наследственное дело (естественно не лично, а по нотариальной доверенности). И так же быстренько по той же доверенности продал квартиру гражданке Колупко, приезжей хохлушке. К сожалению, я не успела это сделать, прежде чем отправиться в поездку с Артемкиным…
Я долго ломала голову, почему он все-таки решил меня задушить? Потом меня осенило: может, он и не попытался бы это сделать, если бы не дурацкое совпадение — я пошутила, что квартира Ягодкина может быть оформлена на Цветочкина.
А так оно и оказалось — доверенность была выписана на Якова Цветочкина, сокурсника Артемкина. Вот Сергей и подумал, что я уже все знаю и только делаю вид, будто ни о чем не догадываюсь. И… даже у убийц нервы не железные.
А что касается остальных убийств, то Артемкин честно признал свою вину, утверждая, что он якобы находил алкоголиков и убивал их самостоятельно. Ягодкина же и вовсе искать не пришлось — Артемкин оказался одним из его многочисленных знакомых, которым Ягодкин безмерно доверял. А «Китеж-град» и местные розыскники якобы ни при чем.
…К счастью, моя оплошность с ГБР осталась незамеченной — никому в голову не пришло поинтересоваться у меня, почему я не отправила запрос до того, как меня пытались убить.
— Молодец, Аня! Разоблачить убийцу — это даже не всегда мне удается. — Нонна Железняк крепко пожала мне руку. — А что будет с самим «Китеж-градом» и с милиционерами, которые не хотели искать алкоголика?
— Не знаю. Я думаю, прокуратура не оставит без внимания тот факт, что по всем пропавшим с помощью Артемкина не были заведены розыскные дела и что участковый видел Ягодкина после его смерти.
— Напрасно так думаешь! Если участкового до сих пор не привлекли, то ему ничего не грозит. Вообще мне кажется, что этот мент был наводчиком у «Китежграда». Кому как не участковому знать, где живут «синяки», обремененные жилплощадью?
Я задумалась. Действительно, степень участия милиции в делах «Китеж-града» осталась какой-то недооцененной…
И тогда мне показалось, что было бы уместно написать еще одну статью про агентство недвижимости «Китеж-град».
Клиенты, рискнувшие доверить ему свою жилплощадь, действительно переезжают в невидимый град Китеж — на веки вечные… К тому же теперь у меня появился хороший информатор об их делишках.
…Тараканников звонил мне едва ли не каждый вечер. Я терпеливо и внимательно выслушивала его словесный понос, стараясь выбрать те крупицы информации, которые были бы мне полезны. Непонятно было, откуда он столько знал про «Китеж-град», но, если верить его словам, то Бардаков занимался полнейшим беспределом. Подозреваю, что просто иногда он был вынужден обращаться к помощи Тараканникова. Основным направлением деятельности Агентства были мошенничества, причем настолько изощренные, что Тараканникову приходилось по часу объяснять их смысл. Особенно ценным в Вадике было то, что он имел возможность общаться с Бардаковым и практически со скоростью телеграфа передавать мне его высказывания.
— Что у нас в дальнейших творческих планах? — поинтересовался однажды Тараканников, позвонив с присущей ему бестактностью, когда сутки уже перевалили за полночь.
— Буду писать новую статью, этого нельзя так оставить.
— Может, бросишь? Я знаю, что Бардаков поручил одному человеку разобраться с тобой. Так получилось, что этот человек… ну я его очень хорошо знаю.
— Как разобраться? — испугалась я.
— Ну сначала мелкие запугивания.
Например, дверь в квартиру подожгут или стекло выбьют. Что дальше — не знаю.
Может, вплоть до ликвидации.
— Он меня не тронет. Если он не совсем дурак. Меня ликвидируют, так на мое место придут другие, — твердо и с некоторым пафосом заявила я.
— Ну смотри, — сказал Тараканников и повесил трубку. Это был первый случай, когда разговор закончился по его инициативе.
Через несколько дней после этого разговора произошли события, после которых я поняла, что Бардаков совсем невменяемый, и его поступки никаким законам логики не подчиняются. Утром, выйдя из квартиры, я обнаружила на двери надпись, сделанную кровью: «Берегись, сука».
Вновь я испугалась по-настоящему — едва ли не так же, как тогда, в садоводстве.
И я поняла, что защитить меня не смогут ни Соболин, ни Обнорский, ни уж тем более вся питерская милиция. Статья была уже написана, сверстана и должна была выйти в понедельник в очередном номере «Явки с повинной».
…В воскресенье вечером, когда я плескалась в ванной, мне позвонил сам Бардаков. Я была бы не так удивлена, провались подо мной пол, как этим звонком.
Больше всего меня поразил тот факт, что его голос был спокойный, почти ласковый. Бардаков сообщил не о моей скорой смерти, а о том, что жаждет со мной увидеться.
— Нам нужно многое обсудить, не так ли?
— Что, например?
— Ну, например, вашу статью.
— А может, ваши методы работы?
— Ну у каждой организации бывают промахи. Осечки, так сказать.
— То есть убийство Ягодкина вы считаете осечкой?
— Не надо передергивать факты, как вы это сделали в вашей газете.
От возмущения я даже вылезла из ванны и присела на ее край. Этот невменяемый позвонил специально, чтоб меня разозлить?
Нет, он не хотел меня злить. Он просто хотел со мной поговорить. Я с ним разговаривать не хотела, но почему-то согласилась на встречу у него завтра в конторе.
Наверное, я просто устала, и мне было легче помириться с Бардаковым, нежели читать кровавые надписи каждое утро. Так или иначе, на встречу я согласилась, и это была моя роковая ошибка. Только это мне объяснили гораздо позже, во вторник, на следующий день после встречи с Бардаковым.
Бардаков оказался маленьким смешным человечком с вытертыми сзади штанами и нервными ужимками. Несмотря на вполне пристойный костюм, директор «Китеж-града» производил неряшливое впечатление — то ли засаленными темными волосами, то ли отвратительно грязными ботинками. Его глаза, расположенные чуть-чуть навыкате, испуганно и с ненавистью глядели на этот мир. При виде меня он радостно задергал головой и суетливо выскочил навстречу.
— Садитесь, Анна Владимировна! Хотите кофе? — Бардаков по-халдейски склонился надо мной.
— Почему бы и нет, — я вдруг почувствовала уверенность. — Так о чем вы хотели поговорить?
— Я хотел вам предложить: давайте мириться, Анечка.
— Я разве с вами ссорилась?…
…Я уже успела дойти до дома, когда меня снова вызвали на работу. Позвонила Ксюша и официальным голосом сообщила, что меня хочет видеть Обнорский.
С очень плохим предчувствием я поймала машину и вернулась обратно.
Обнорский начал с допроса. В его лице читалась одна суровость.
— Ты была в «Китеж-граде»?
— Да.
— Зачем?
— Позвонил Бардаков и пригласил…
— О чем говорили?
— Да так, ни о чем. Он критиковал мою статью, а я говорила, что в статье нет ни слова не правды.
— Но вы пришли к общему мнению?
Ты сказала, что больше не будешь писать?
— Ну да.
Обнорский задумался и замолчал. Некоторое время он сидел так, покачивая головой, словно в чем-то убедившись. Допрос продолжился:
— Почему?
— Просто уже нечего было писать, — неуверенно произнесла я. Мне было как-то неловко признать, что я испугалась Бардакова.
— Тараканников при вашей беседе присутствовал?
— Да, но я не знала, что он там будет.
Его, видимо, тоже пригласил Бардаков.
Нес какую-то чушь, как всегда. Он зашел через полчаса после меня, — я почувствовала, что мне приходится оправдываться, и стало противно, — а что случилось?
Тут Обнорский взорвался:
— А случилось то, моя дорогая, что твоего приятеля Тараканникова полчаса назад рубоповцы взяли при получении двух тысяч долларов от Бардакова в качестве взятки и собираются предъявить ему обвинение в вымогательстве. И не надо смотреть на меня такими невинными глазами. Он вымогал деньги от твоего имени, за то, что ты больше не будешь писать клевету про «Китежград». Так что ты вполне можешь пойти с ним как соучастница!
…Подробности мне рассказали уже позже. Оказывается, Бардаков предъявил следствию
диктофонные записи, где Тараканников открытым текстом требует у него деньги за то, чтоб в дальнейшем не было проблем с журналистами. Говорит, что я тружусь над текстом по его заданию, и в подтверждение этого приводит некоторые факты из еще неопубликованного текста. То, что Тараканников присутствовал при нашей с Бардаковым встрече и вставлял в наш разговор туманного содержания фразы — лишнее подтверждение нашего с ним «сговора».
Мне было так худо, что хоть, в петлю лезь. Более всего меня пугали не возможные последствия случившегося, какими бы они ни были, а то, что мне никто не верил. Я была бы готова повеситься ради того, чтобы коллеги поверили в мою невиновность… если бы не Антошка. Но даже сделай я это — думаю, никого бы я не убедила, что не вступала в преступный сговор с Тараканниковым. Может, прибавилось бы жалости ко мне. Но ее и сейчас было предостаточно.
В Агентстве все словно сговорились.
Все, как один, смотрели на меня так, будто я смертельно больна — заговаривали со мной сочувственно и тихо, но приблизиться боялись, чтоб не заразиться. Обнорский, видимо, больше всего боялся заразы — в последние дни он меня игнорировал. Лишь пару раз я чувствовала спиной его хмурый взгляд.
Пожалуй, одна только Железняк не изменилась в отношении ко мне. Но меня это мало утешало: окажись я не только шантажисткой, но и, скажем, убийцей, она бы вела себя со мной одинаково.
— Слушай, Аня, — Нонна подошла ко мне вчера, — я придумала. Следствие пока не решило, предъявить ли тебе обвинение, так? Вот пока оно не решило, может, тебе скрыться за границей? Например, в Турции. Я знаю, у тамошней полиции с нашей нелады, поэтому там тебя будут долго искать. Бери отпуск на полгода и уезжай.
— Клянись! — снова повторил Глеб Егорович.
— Как? — Нонне было явно не по себе.
Спозаранник быстро сосканировал очками кабинетную местность и все стратегически важные объекты. Его взгляд задержался на дыроколе:
— Клянись на дыроколе! — Спозаранник поставил перед Железняк это священный предмет. — Повторяй за мной: «Клянусь, что впредь не сделаю ни шагу, не поставив непосредственное начальство в известность, всю инициативу буду оформлять в соответствии с требованиями штабной культуры, а именно заведу отдельную папку, в которую буду подшивать ежедневные отчеты об инициативах, которые пожелаю проявить…»
Железняк положила одну руку на дырокол, а вторую почему-то по-пионерски приложила к левому уху и зычно стала вторить Спозараннику: «Клянусь, что впредь…»
Когда она закончила фразу и с ожиданием посмотрела на шефа, Спозаранник довольно улыбнулся и пояснил:
— Все твои инициативы будут обсуждаться на общем собрании сотрудников отдела расследований под председательством начальника отдела. — Глеб Егорович кашлянул и поправил галстук, без того безупречно висевший у него на шее под углом ровно 90 градусов от линии плеча. — Кроме того, обязуюсь… Повторяй, повторяй, Железняк!
Железняк повторила все слова странной клятвы, рожденной в воспаленном мозгу Глеба Егоровича, и напоследок дала маразматическое обещание (так потребовал шеф) не склонять к неформальным отношениям представителей мужского пола в Агентстве, особенно начальников отделов. Это меня поразило больше всего — совсем Егорыч из ума выжил. То мучает своих подчиненных непонятными требованиями, то в подсобке прячется.
К Железняк он больше всего цепляется.
Слава Богу, я не в его отделе…
— Он что, совсем помешался? — спросила я Железняк, пулей выскочившую из кабинета.
— Угу, трус несчастный! — Нонна хищно окинула взглядом коридоры Агентства. — Ты Зудинцева не видела?
— Нет. Я только пришла, Антошка не хотел в садик идти…
— Бывает! — Железняк уже неслась к выходу, гулко стуча каблучищами по паркету.
По— моему, она торопилась вовсе не для того, чтоб отписывать отчеты об инициативах Спозаранику. Честно говоря, мне нравится Нонна, она добрая девушка, но иногда ее энергия меня пугает. Этот постоянный безумный огонь в ее глазах…
Такой, наверное, был у фанатиков-революционеров, например, у Веры Засулич.
Я думала, что с рождением двойни она станет нормальным человеком, но, кажется, получилось наоборот.
Не понимаю, что человеку еще нужно?
Прекрасные дети, сносный муж… Главное для человека — это ведь семья, все остальное второстепенное, и не стоит этими вещами так увлекаться.
Единственное, что меня смогло отвлечь от семьи — это, как ни странно, написание новеллы. На мой взгляд, она у меня так здорово получалась, только с интригой были небольшие сложности. У моей новеллы ее либо не было, либо она выглядела так, что я ее не смогла распознать.
Я вспомнила — Обнорский велел мне поинтересоваться у Соболина, что такое интрига. Я открыла дверь в репортерский.
Мужа там, как всегда, не оказалось — видимо, убежал на задание. В кабинете были только Завгородняя и Каширин.
— Светка, как твоя новелла? — поинтересовалась я.
— О, классно. Мне так понравилось.
Когда я выйду замуж за миллионера и состарюсь, я вплотную займусь художественным творчеством. Куплю виллу, сяду в ней и буду писать эротические триллеры.
— А я вот не могу понять, что такое интрига.
— Это просто. Представь, читаешь ты книжку. Читаешь, читаешь, читаешь. Доходишь до интриги — и тут у тебя аж дыхание захватывает, так хочется дочитать до конца. Читаешь и не успеваешь думать, читаешь и читаешь… А потом — развязка, хлоп, и неинтересно. — Светка выдохнула и обмякла. — В общем, как в сексе: все точно так же, прелюдия, то есть завязка, кульминация, развязка.
Каширин, беззастенчиво подслушивавший наш разговор, делая вид, что играет на компьютере, повернулся на стуле и с интересом спросил:
— Светочка, ты все книжки так читаешь?
— Да я, честно говоря, их почти не читаю, — не почувствовав подвоха, ответила Завгородняя.
— А я хотел предложить вместе книжку почитать. На днях купил. Называется «Заводной апельсин». Слышала?
— Ой, да… Что-то сельскохозяйственное?
Тут в кабинет заглянул Скрипка и, увидев красное от едва сдерживаемого смеха лицо Каширина, любопытно протиснулся в дверь полностью.
— Отчасти да. Светка! — продолжал издеваться Каширин. — Ты никогда не думала в школу устроиться преподавателем литературы?
— Нет, я детей не люблю.
— Бывает. Однако любовь или нелюбовь к детям не сказывается на их окончательном количестве. — Скрипка решил поддержать разговор. — Был у меня один знакомый. Он очень не любил детей. Ну просто до дрожи в коленках. Но он очень любил женщин.
И женщины любили его, потому что он был красивый, богатый и глупый. Мой знакомый любил женщин бескорыстно, что нельзя сказать о них. Они норовили от него забеременеть, и беременели. По две-три штуки в неделю. А мой знакомый был честный и порядочный человек и считал своим долгом на них жениться. Но на всех жениться он не мог и от этой коллизии еще больше не любил детей. А женщины все беременели и беременели — видимо, у моего знакомого такой организм был, что стоило ему только к женщине прикоснуться, как она тут же беременела…
Последнюю фразу услышала Агеева, проходившая мимо. Кардинально изменив траекторию, она завернула в кабинет:
— Кто беременела? — грозно спросила она Скрипку.
— Да так, знакомая одного моего знакомого… — пробормотал он.
— Ага. То-то я гляжу, Горностаева бледная ходит в последнее время. Доигрались! — Агеева развернулась и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.
Минуту все сидели молча. Скрипка, побледневший, видимо, из солидарности с Горностаевой, развел руки и двинулся к выходу.
— Так что дальше с твоим знакомым было? — спросила Завгородняя.
— Женился…
— На всех?
— Ага. В Турцию уехал и женился, — скорбно произнес Скрипка и тоже ушел.
Что— то подсказывало мне -скорбит он совсем не из-за своего знакомого.
— Вот, Анна Владимировна, теперь тебе понятно, что такое интрига? — Каширин многозначительно поднял брови.
***
— Соболина! — Обнорский был сегодня не в духе и явно настроился похамить. — И это называется «детективная новелла»? Где здесь детектив, где здесь интрига, где здесь, твою мать, новелла?
Обнорский швырнул передо мной пачку листов, которые я ему отдала накануне.
Я отшатнулась. Мне хотелось плакать, но я сжала кулаки и твердо ответила:
— Если вы, Андрей Викторович будете сдержаннее в выражениях, я готова выслушать суть ваших претензий к моей новелле.
— «Выслушать!» — передразнил Обнорский, сбавляя обороты и усаживаясь в кресло. Я так и осталась стоять. — Ладно.
Слушай сюда. Я просил, чтоб в новелле были секс, эротика, интрижки. Где оно?
— Как — где? — Я была возмущена. Уж чего-чего, а эротики там хватает. Я схватила листы и стала показывать Обнорскому. — Вот. И вот. И тут чуть-чуть. А здесь вообще две страницы. А вот это?
— Что «это»? «Самойлов нежно раздвинул мне ноги…» — это ты считаешь эротикой? — Обнорский удивленно посмотрел на меня. — Эротика с собственным мужем?
Запомни — секс, эротика и порнография — это когда мы с тобой, или ты с Повзло, или там с Кашириным, как хочешь. А с собственным мужем — это картины семейного быта. Я хочу интриг на стороне!
— Как? С кем? — я растерялась.
— С кем хочешь. Далее. Чем занимается твоя героиня? Любит собственного мужа, ходит в магазин и путается под ногами остальных сотрудников Агентства. Где расследование?
— Ну, там труп есть…
— А толку? Расследование одним трупом не ограничивается. Героиня должна ходить, думать, разговаривать. А она у тебя какая-то вялая. И этой, интриги, нету. — Обнорский опять нарисовал в воздухе женскую фигуру. — Переделывай. Знаешь что напиши? Ту историю с похищением твоего сына, помнишь?
Я кивнула. Конечно, помню. Такое вряд ли забудешь. Только вспоминать не очень хотелось — а уж тем более делать достоянием публики историю про суку-прокуроршу, с которой спутался мой муж и которая устроила похищение Антошки…
Видя мое смятение, Обнорский бескомпромиссно приказал:
— Пиши, пиши. Чтоб пятнадцатого текст был у меня на столе, и эротики побольше. Все. Иди.
Только вечером я вспомнила, что опять не позаботилась о запросе в ГБР насчет квартиры Ягодкина…
***
— Ты что, забыла? Мы же договаривались… — На пороге стоял Артемкин, протягивая мне бледную розу. Джентльменский; жест смотрелся еще трогательнее оттого, что Артемкин был в ярком спортивном костюме и кроссовках.
***
О, у меня совершенно вылетело из головы, что я договорилась с ним ехать искать Ягодкина в южное садоводство. Вспомни я об этом раньше, я бы перезвонила ему накануне, отказалась бы. Мне совершенно не хотелось ехать, особенно после того, что рассказал Тараканников. А если Артемкин действительно преступник? Нельзя сказать, что я поверила этому чокнутому трепачу Тараканникову, но получилось, как в том анекдоте: «ложки-то нашлись, но осадок остался». Тем более что на сегодняшний выходной у меня были совершенно другие планы: перестирать все накопившееся за две недели белье, сходить на рынок, испечь беляши к приходу Володи…
— Да нет… что ты… то есть нет, — замялась я, со смущением взглянув на свои домашние тапочки. — Если честно, то действительно забыла.
— Ну так собирайся, я подожду. Я специально пораньше встал.
— Понимаешь, Сергей… Я… — Я не знала что сказать. Не могла же я ему заявить: «Понимаешь, Сергей, я боюсь с тобой ехать, потому что после слов сумасшедшего уголовника мне кажется, что ты убийца»? Других причин отложить поездку я, как назло, не могла придумать… — Я хотела голову помыть.
— Мне всегда нравились аккуратные женщины, но ты, по-моему, слишком самокритична. Поверь мне, в садоводстве среди дачников у тебя будет самая чистая голова, — засмеялся он.
Я вздохнула. Посмотрела на розу. Кивнула.
***
«Он нежно приобнял ее за плечи…» — глядя на закатное солнце, вспоминала я куски своей новеллы. Окружающая природа тосненского садоводства располагала к лирике: кругом звенели птицы, зеленые острова простирались до самого горизонта, легкие дуновения ветерка доносили благоухание цветов. Я стояла на краю обрыва, которым заканчивалось опустевшее к вечеру садоводство, на дне обрыва игриво поблескивал маленький ручеек. Да, у Ягодкина губа не дура, если он выбрал это садоводство в качестве среды обитания.
— Знаешь, Сергей, мне кажется, что Ягодкин здесь. И мы его найдем, живого или мертвого, как велел мне Обнорский, — я услышала, что Артемкин что-то промычал в ответ. — А представляешь, он убит, а пока мы его ищем, квартиру Ягодкина уже переписали на какого-нибудь… — я на секунду задумалась, -… Цветом кина.
Я улыбнулась и продолжила нелепую версию:
— А алкоголики ни при чем, просто так там живут…
Спиной я почувствовала, как подошел Сергей. «Он нежно приобнял ее за плечи…» Вдруг холодные крепкие пальца сжали мое горло, тут же потемнело в глазах. Я хотела закричать, но крик застрял где-то внутри, наружу вырывались только хрипы. Я попыталась разжать его пальцы, но поняла, что слабею. Я хотела что-то сказать, просить, уговорить, молить о пощаде, отречься от всего, продать душу, воззвать к человеческому… Я бы смогла его уговорить, объяснить, спастись, если бы он дал сказать мне хотя бы слово.
Мысли обволакивались в слова, теснились в голове, но ни звука произнести я была не в силах. И тогда я поняла, это конец.
Было не больно, только страшно. Удивительно, как это не больно умирать.
Умирать?… Но Антошка… Изнутри меня разрывал отчаянный волчий вой, который холодные пальцы превращали в жалкий хрип. Ноги подогнулись, я начала сползать на землю, цепляясь за нее руками.
Холодные пальцы отрывали меня от земли, а я продолжала хватать руками пучки травы и комья ссохшегося песка. Внезапно земля увернулась из-под рук, и я куда-то полетела. Чужие руки последовали было за мной, но хватка ослабла. Я изо всех сил дернулась. Руки напоследок впились в волосы, но я уже ушла из-под их власти.
Земля обнимала меня и ласкала, когда я катилась вниз по обрыву…
Мокрая от поцелуев ручья, я бежала сквозь березовую рощу, расталкивая и ломая маленькие деревца. Под ногами хлюпало, за каблуки цеплялись кочки. Вне себя от страха, я спиной чувствовала за собой Артемкина, хотя шума погони вроде не было слышно. Ощущение, что Артемкин стоит за спиной, не прошло и тогда, когда я села в машину, резко затормозившую в двух метрах от меня, когда я выскочила на неизвестно откуда взявшуюся грунтовую дорогу. Это ощущение не прошло никогда.
***
Прошло две недели после того, как убийца алкоголика Ягодкина пытался меня задушить. За этот период прошло достаточно событий, чтоб написать не одну, а целых десять новелл. Во-первых, дело все-таки возбудили, только не розыскное, а по факту попытки убийства. Сбежавшего после совместной поездки в садоводство Артемкина нашли довольно быстро — в Баку, у собственной бабушки. Он довольно быстро признался в убийстве Ягодкина и еще пяти пропавших человек из Южного района. Труп Ягодкина был обнаружен в одном из домиков в садоводстве — том самом, где мы безуспешно пытались с Артемкиным его найти живого.
Отчасти милиция была права — Ягодкин действительно пребывал в Тосно… его Артемкин нашел самостоятельно. Кому как не ему знать, куда он спрятал труп… еще в конце февраля. То есть участковый Владимир Алексеевич, так упорно не хотевший разыскивать пропавшего, видел в середине июня у пивного ларька, очевидно, призрак Александра Ягодкина.
Во— вторых, я написала статью. После публикации купалась в лучах славы: все считали свои долгом подойти и выразить свое восхищение. Даже Обнорский снизошел и произнес длинный и витиеватый комплимент -что-то про серую мышку и превзойденные ожидания. Напоследок он заметил, что в Агентстве вызревает новый талант, и это не пройдет незамеченным для руководства. Новеллу мне разрешили сдать позже всех — при условии, что она будет такая же блестящая, как и статья.
Обнорский по своим каналам выяснил, что рассказывает на следствии Артемкин. В частности, его больше всего волновал вопрос, почему убийца покусился на жизнь его сотрудника. По этому поводу Артемкин объяснил следующее: несмотря на мою очевидную безобидность, он все-таки боялся, что мне придет в голову проверить, кому принадлежит квартира Ягодкина. Ведь «Золотая пуля» — единственное, что могло разоблачить Артемкина, поскольку в милиции благодаря связям Бардакова все дела о «потеряшках», отправившихся на тот свет благодаря Артемкину, успешно волокитились. Удержать друзей пропавшего Ягодкина от визита к нам Артемкин не мог и потому решил сам следить за моим расследованием и держать его под контролем. Поэтому он был так щедр, предлагая свою помощь.
Честно говоря, ему удалось меня запутать и пустить по неверному следу.? Если бы я сразу попросила Обнорского отправить через своих ментов запрос в ГБР! Он показал бы, что уже после своей пропажи Саша Ягодкин быстренько провел в суде наследственное дело (естественно не лично, а по нотариальной доверенности). И так же быстренько по той же доверенности продал квартиру гражданке Колупко, приезжей хохлушке. К сожалению, я не успела это сделать, прежде чем отправиться в поездку с Артемкиным…
Я долго ломала голову, почему он все-таки решил меня задушить? Потом меня осенило: может, он и не попытался бы это сделать, если бы не дурацкое совпадение — я пошутила, что квартира Ягодкина может быть оформлена на Цветочкина.
А так оно и оказалось — доверенность была выписана на Якова Цветочкина, сокурсника Артемкина. Вот Сергей и подумал, что я уже все знаю и только делаю вид, будто ни о чем не догадываюсь. И… даже у убийц нервы не железные.
А что касается остальных убийств, то Артемкин честно признал свою вину, утверждая, что он якобы находил алкоголиков и убивал их самостоятельно. Ягодкина же и вовсе искать не пришлось — Артемкин оказался одним из его многочисленных знакомых, которым Ягодкин безмерно доверял. А «Китеж-град» и местные розыскники якобы ни при чем.
***
…К счастью, моя оплошность с ГБР осталась незамеченной — никому в голову не пришло поинтересоваться у меня, почему я не отправила запрос до того, как меня пытались убить.
— Молодец, Аня! Разоблачить убийцу — это даже не всегда мне удается. — Нонна Железняк крепко пожала мне руку. — А что будет с самим «Китеж-градом» и с милиционерами, которые не хотели искать алкоголика?
— Не знаю. Я думаю, прокуратура не оставит без внимания тот факт, что по всем пропавшим с помощью Артемкина не были заведены розыскные дела и что участковый видел Ягодкина после его смерти.
— Напрасно так думаешь! Если участкового до сих пор не привлекли, то ему ничего не грозит. Вообще мне кажется, что этот мент был наводчиком у «Китежграда». Кому как не участковому знать, где живут «синяки», обремененные жилплощадью?
Я задумалась. Действительно, степень участия милиции в делах «Китеж-града» осталась какой-то недооцененной…
И тогда мне показалось, что было бы уместно написать еще одну статью про агентство недвижимости «Китеж-град».
Клиенты, рискнувшие доверить ему свою жилплощадь, действительно переезжают в невидимый град Китеж — на веки вечные… К тому же теперь у меня появился хороший информатор об их делишках.
…Тараканников звонил мне едва ли не каждый вечер. Я терпеливо и внимательно выслушивала его словесный понос, стараясь выбрать те крупицы информации, которые были бы мне полезны. Непонятно было, откуда он столько знал про «Китеж-град», но, если верить его словам, то Бардаков занимался полнейшим беспределом. Подозреваю, что просто иногда он был вынужден обращаться к помощи Тараканникова. Основным направлением деятельности Агентства были мошенничества, причем настолько изощренные, что Тараканникову приходилось по часу объяснять их смысл. Особенно ценным в Вадике было то, что он имел возможность общаться с Бардаковым и практически со скоростью телеграфа передавать мне его высказывания.
— Что у нас в дальнейших творческих планах? — поинтересовался однажды Тараканников, позвонив с присущей ему бестактностью, когда сутки уже перевалили за полночь.
— Буду писать новую статью, этого нельзя так оставить.
— Может, бросишь? Я знаю, что Бардаков поручил одному человеку разобраться с тобой. Так получилось, что этот человек… ну я его очень хорошо знаю.
— Как разобраться? — испугалась я.
— Ну сначала мелкие запугивания.
Например, дверь в квартиру подожгут или стекло выбьют. Что дальше — не знаю.
Может, вплоть до ликвидации.
— Он меня не тронет. Если он не совсем дурак. Меня ликвидируют, так на мое место придут другие, — твердо и с некоторым пафосом заявила я.
— Ну смотри, — сказал Тараканников и повесил трубку. Это был первый случай, когда разговор закончился по его инициативе.
***
Через несколько дней после этого разговора произошли события, после которых я поняла, что Бардаков совсем невменяемый, и его поступки никаким законам логики не подчиняются. Утром, выйдя из квартиры, я обнаружила на двери надпись, сделанную кровью: «Берегись, сука».
Вновь я испугалась по-настоящему — едва ли не так же, как тогда, в садоводстве.
И я поняла, что защитить меня не смогут ни Соболин, ни Обнорский, ни уж тем более вся питерская милиция. Статья была уже написана, сверстана и должна была выйти в понедельник в очередном номере «Явки с повинной».
…В воскресенье вечером, когда я плескалась в ванной, мне позвонил сам Бардаков. Я была бы не так удивлена, провались подо мной пол, как этим звонком.
Больше всего меня поразил тот факт, что его голос был спокойный, почти ласковый. Бардаков сообщил не о моей скорой смерти, а о том, что жаждет со мной увидеться.
— Нам нужно многое обсудить, не так ли?
— Что, например?
— Ну, например, вашу статью.
— А может, ваши методы работы?
— Ну у каждой организации бывают промахи. Осечки, так сказать.
— То есть убийство Ягодкина вы считаете осечкой?
— Не надо передергивать факты, как вы это сделали в вашей газете.
От возмущения я даже вылезла из ванны и присела на ее край. Этот невменяемый позвонил специально, чтоб меня разозлить?
Нет, он не хотел меня злить. Он просто хотел со мной поговорить. Я с ним разговаривать не хотела, но почему-то согласилась на встречу у него завтра в конторе.
Наверное, я просто устала, и мне было легче помириться с Бардаковым, нежели читать кровавые надписи каждое утро. Так или иначе, на встречу я согласилась, и это была моя роковая ошибка. Только это мне объяснили гораздо позже, во вторник, на следующий день после встречи с Бардаковым.
***
Бардаков оказался маленьким смешным человечком с вытертыми сзади штанами и нервными ужимками. Несмотря на вполне пристойный костюм, директор «Китеж-града» производил неряшливое впечатление — то ли засаленными темными волосами, то ли отвратительно грязными ботинками. Его глаза, расположенные чуть-чуть навыкате, испуганно и с ненавистью глядели на этот мир. При виде меня он радостно задергал головой и суетливо выскочил навстречу.
— Садитесь, Анна Владимировна! Хотите кофе? — Бардаков по-халдейски склонился надо мной.
— Почему бы и нет, — я вдруг почувствовала уверенность. — Так о чем вы хотели поговорить?
— Я хотел вам предложить: давайте мириться, Анечка.
— Я разве с вами ссорилась?…
***
…Я уже успела дойти до дома, когда меня снова вызвали на работу. Позвонила Ксюша и официальным голосом сообщила, что меня хочет видеть Обнорский.
С очень плохим предчувствием я поймала машину и вернулась обратно.
Обнорский начал с допроса. В его лице читалась одна суровость.
— Ты была в «Китеж-граде»?
— Да.
— Зачем?
— Позвонил Бардаков и пригласил…
— О чем говорили?
— Да так, ни о чем. Он критиковал мою статью, а я говорила, что в статье нет ни слова не правды.
— Но вы пришли к общему мнению?
Ты сказала, что больше не будешь писать?
— Ну да.
Обнорский задумался и замолчал. Некоторое время он сидел так, покачивая головой, словно в чем-то убедившись. Допрос продолжился:
— Почему?
— Просто уже нечего было писать, — неуверенно произнесла я. Мне было как-то неловко признать, что я испугалась Бардакова.
— Тараканников при вашей беседе присутствовал?
— Да, но я не знала, что он там будет.
Его, видимо, тоже пригласил Бардаков.
Нес какую-то чушь, как всегда. Он зашел через полчаса после меня, — я почувствовала, что мне приходится оправдываться, и стало противно, — а что случилось?
Тут Обнорский взорвался:
— А случилось то, моя дорогая, что твоего приятеля Тараканникова полчаса назад рубоповцы взяли при получении двух тысяч долларов от Бардакова в качестве взятки и собираются предъявить ему обвинение в вымогательстве. И не надо смотреть на меня такими невинными глазами. Он вымогал деньги от твоего имени, за то, что ты больше не будешь писать клевету про «Китежград». Так что ты вполне можешь пойти с ним как соучастница!
…Подробности мне рассказали уже позже. Оказывается, Бардаков предъявил следствию
диктофонные записи, где Тараканников открытым текстом требует у него деньги за то, чтоб в дальнейшем не было проблем с журналистами. Говорит, что я тружусь над текстом по его заданию, и в подтверждение этого приводит некоторые факты из еще неопубликованного текста. То, что Тараканников присутствовал при нашей с Бардаковым встрече и вставлял в наш разговор туманного содержания фразы — лишнее подтверждение нашего с ним «сговора».
***
Мне было так худо, что хоть, в петлю лезь. Более всего меня пугали не возможные последствия случившегося, какими бы они ни были, а то, что мне никто не верил. Я была бы готова повеситься ради того, чтобы коллеги поверили в мою невиновность… если бы не Антошка. Но даже сделай я это — думаю, никого бы я не убедила, что не вступала в преступный сговор с Тараканниковым. Может, прибавилось бы жалости ко мне. Но ее и сейчас было предостаточно.
В Агентстве все словно сговорились.
Все, как один, смотрели на меня так, будто я смертельно больна — заговаривали со мной сочувственно и тихо, но приблизиться боялись, чтоб не заразиться. Обнорский, видимо, больше всего боялся заразы — в последние дни он меня игнорировал. Лишь пару раз я чувствовала спиной его хмурый взгляд.
Пожалуй, одна только Железняк не изменилась в отношении ко мне. Но меня это мало утешало: окажись я не только шантажисткой, но и, скажем, убийцей, она бы вела себя со мной одинаково.
— Слушай, Аня, — Нонна подошла ко мне вчера, — я придумала. Следствие пока не решило, предъявить ли тебе обвинение, так? Вот пока оно не решило, может, тебе скрыться за границей? Например, в Турции. Я знаю, у тамошней полиции с нашей нелады, поэтому там тебя будут долго искать. Бери отпуск на полгода и уезжай.