Сначала я прочитал тот листок, что был отпечатан на машинке:
"Сов. секретно.
Лично.
Тов. ЯГОДЕ Г. Г.
При разборе личного архива б. секретаря ЦИК СССР ЕНУКИДЗЕ А. С. зав. секретной частью Секретариата Президиума ЦИК Союза ССР т. Обуховым был обнаружен пакет, запечатанный личной печатью Енукидзе с надписью личного секретаря Минервиной: «Авель Сафронович просил хранить в запечатанном виде в секретной части» от 8.V-33 г. и второй: «Материал прислан из Швеции от Бекзадьяна, для сведения А. С.».
Пакет вскрыт 26.VI-35 г. Секретарем ЦИКа Союза ССР тов. Акуловым и обнаружен материал, который по сопроводительному письму за подписью Бекзадьяна касается связей некоего находившегося 3-4 года на лечении в туберкулезном санатории в Норвегии Куроедова П. С. б. шифровальщика Полпредства в Осло, впоследствии умершего, с Троцким и его сыном Седовым.
По распоряжению Секретаря ЦИК Союза ССР эта переписка в количестве 75 письменных, частью отпечатанных на машинке, листов направляется в ваше распоряжение.
Копия акта направлена в ЦК ВКП(б) тов. Ежову Н. И.
Зав. Секретариатом Президиума ЦИК Союза ССР
(Н. Козлов)
26 июня 1935 г.
№16/ссч.
Отп. 2 экз."
Любопытный документик, с ароматом эпохи. Потом я взялся за рукописный текст:
"8— ое апреля 1931 г.
Дорогой товарищ!
Я давно не писал вам, так как переписку с вами монополизировал сын. Сейчас он находится в Берлине, вот уж около двух месяцев, и я отвечаю вам на последнее ваше письмо к нему.
Мы устроились уж, хоть и не совсем еще, на новой квартире и начинаем входить в колею. Сообщаю вам ниже новый адрес. Переписку по поводу поездки в Норвегию я оборвал из-за вмешательства стихийных сил (пожар!), но я совершенно согласен с вами, что от плана поездки ни в каком случае не нужно отказываться. Если вы увидите инициаторов при вашем посещении города, то скажите им, пожалуйста, что я, при систематической разборке накопившейся за пожарный период корреспонденции, отвечу им на их последнее письмо.
Вы справляетесь о здоровье. До последнего времени оно было вполне удовлетворительным, но около недели тому назад вернулась малярия, притом в острой форме с ежедневными головными болями, что отражается на работе. Это тем более некстати, что я в течение четырех ближайших месяцев обязался закончить второй том Истории революции. Первый том на немецком и русском языках выйдет в течение ближайших дней. Я попрошу сына послать вам русское издание немедленно по выходе. Издания на других языках выйдут несколько позже.
Вы предлагаете послать кое-какую скопившуюся у вас литературу. Буду вам очень благодарен — при том, однако, непременном условии, что вы не лишите себя нужных вам книг и что вы позволите мне оплатить по крайней мере расходы по пересылке. Вы спрашиваете, какие книги меня особенно интересуют? Из вышедших и выходящих в России меня особенно интересует все то, что относится к Красной Армии, с ее возникновения до сегодняшнего дня (отчеты, доклады, воспоминания, сборники узаконений, более или менее законченные исследования, военные учебники школ и академий и пр., и пр.). Здесь я опять ставлю вам ультимативнейшее условие: никаких расходов по покупке этих книг вы не должны нести; но если что-либо подходящее окажется в ваших руках, то я буду вам очень благодарен за присылку. Дело это для меня очень важное, но НЕ спешное. К книге о Красной Армии я приступлю только после окончания второго тома Истории, и то не сразу, следовательно, не раньше начала 1932 года.
Я закончил недавно проект платформы интернациональной левой оппозиции по русскому вопросу, где попытался подвести основные итоги развития СССР и ВКП за последний период. Этот проект платформы выйдет в ближайшее время в виде номера Бюллетеня, и тогда вы его получите, разумеется.
Вы пишете о недоразумениях некоего лица с некоей инстанцией. Вот так-так… не придется ли лицу превращаться в невозвращенца?
У нас здесь уж несколько месяцев живет моя дочь, прибывшая из Москвы. Она больна туберкулезом легких (два пневмоторакса), пережила с нами пожар и вследствие временного ухудшения состояния находится в санатории. Опасается, что летом она будет здесь очень страдать от жары, и подумываем о ее возможном переселении на какой-либо европейский курорт. В Норвегии, вероятно, есть хорошие места, но слишком далеко, пожалуй, тем более что ей еженедельно нужен пневмоторакс. Дорога ли в Норвегии жизнь, в частности на курортах?
Крепко и сердечно жму Вашу руку. Вы ничего о своем состоянии не пишете. Сообщите!
Ваш Троцкий.
Adresse: Kadikoy, Chifa 10 kak № 22 par Stamboul".
М— да… Неужели действительно письмо Троцкого?
На обратной стороне листка, в углу стоял фиолетовый штамп. Собственно, сам угол был оторван и сохранился только фрагмент печати:
Архивный от…
НК…
Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы восстановить недостающий текст:
«Архивный отдел НКВД…» М-да, если документ подлинный, то это настоящая сенсация, рядом с которой «клад Косинской» — ничто.
С утра я первым делом заскочил в информационно-аналитический отдел, хотел потолковать с Агеевой. Как-никак Агеева все-таки филолог, несколько лет работала в библиотеке АН, заведовала отделом редкой книги. Может, подскажет, каким образом быстро разобраться с авторством.
Но нашей драгоценной Марины Борисовны на месте еще, разумеется, не было.
К работе Марина Борисовна относится с душой, но рабочий график устанавливает сама. Все мои попытки повлиять на нее серьезного успеха не имели.
В коридоре Скрипка что-то азартно втолковывал Ане Соболиной. Аня кивала, слушая бурный Скрипкин поток, но, кажется, совсем Скрипку не слышала…
— Анна, — вмешался я, — где, интересно, Марина Борисовна?
— Она… э-э… чуть-чуть опаздывает.
А Скрипка сказал:
— Я знал одну даму, которая постоянно всюду опаздывала. В связи с этим у нее была масса неприятностей. Ее увольняли со службы, ее бросил муж…
— Леша! — перебил я, но Скрипка сказал:
— Извини, Шеф, но дай дорассказать.
Короче, у этой дамы была масса неприятностей. А однажды она опоздала на самолет.
— И что?
— В общем-то ничего. Но тот самолет разбился.
— Очень поучительная история, — сказал я.
Скрипка улыбнулся, а Соболина посмотрела на него с тревогой. Потом обернулась ко мне:
— Ты что-то хотел, Андрей?
— Я хотел бы видеть сотрудников на рабочих местах. Тем более, если сотрудник — начальник отдела. Вы согласны, Анна Владимировна?
— Э-э… может быть, я могу тебе помочь, Андрей?
Скрипка улыбнулся улыбкой голодного крокодила.
— Может быть, — сказал я. — У кого в Санкт-Петербурге можно проконсультироваться по личности Троцкого?
— У Елены Петровны Кондаковой из музея политического сыска, — отчеканила Соболина.
Скрипка повернулся и пошел в глубь коридора.
В тот день музей политического сыска для посетителей был закрыт. В залах царила тишина… Впрочем, здесь, наверно, никогда не бывает шумно. Елена Петровна Кондакова встретила меня в фойе.
У нее были внимательные ироничные глаза. Очень опасные глаза.
— Итак, Андрей Викторович, — сказала она после взаимных любезностей, — чем я могу вам помочь?
Не знаю, показалось мне или в словах Кондаковой действительно был скрытый подтекст: что же это тебя, криминального писаку, привело сюда? Здесь дешевкой не торгуют.
— Елена Петровна, — ответил я, — мне рекомендовали вас как специалиста по Троцкому.
Она улыбнулась и сказала:
— Напрасно. Когда-то я действительно была увлечена изучением наследия Льва Давидовича Троцкого, но специалистом себя назвать не могу. А что конкретно вас интересует?
— В вашем музее есть тексты, исполненные Троцким?
— В Санкт-Петербурге нет ни одного автографа Троцкого.
— Вот так?
— Именно так. Найти подлинный автограф Троцкого — невероятная удача для любого исследователя. Выезжая из страны в двадцать девятом году, Лев Давидович вывез весь свой архив. Это чудо, что Сталин позволил ему такое… Впрочем, шел, я напомню, двадцать девятый год.
Спустя всего три-четыре года это было бы уже невозможно. Потом, уже в Мексике, Троцкий остался без средств к существованию и вынужден был продать свой архив Гарвардскому университету.
— Неужели все документы Троцкого попали в Гарвард?
— Нет, конечно. За время своей политической деятельности он написал тысячи писем, записок, статей. Он был невероятно работоспособным человеком. По всему миру разбросаны сотни документов с его автографом.
— И тем не менее в России документов не сохранилось?
— В этом, Андрей Викторович, нет ничего удивительного… Когда Сталин развернул масштабнейшую антитроцкистскую кампанию, хранить письма Троцкого стало опасно. Те, кто имел хотя бы клочок бумаги с подписью врага народа, сам становился врагом народа. Люди избавлялись от любого материального доказательства связи с Троцким. Впрочем, это не спасало. Тысячи большевиков были репрессированы только за то, что работали с ним…
— М-да… Но ведь не могли же быть уничтожены ВСЕ документы? Так не бывает, Елена Петровна.
Елена Петровна улыбнулась:
— Конечно… Всегда что-то остается. Но пока я не видела ни одной записки Льва Давидовича. Я имею в виду — в подлиннике. Почему, Андрей Викторович, вас это интересует — нашли часть архива среди «бриллиантов Косинской»?
О Господи! Опять «бриллианты Косинской»! Связался я со Светкой на свою шею!… Я тоже улыбнулся, ответил:
— Нет, среди бриллиантов Косинской — нет… Скажите, Елена Петровна, а в архивах… например, в архивах НКВД, могли сохраниться письма, статьи, дневники Троцкого?
— Сомнительно. В годы репрессий они изымались при обысках. Но передавались не чекистам, а в партийные органы… Что-то, конечно, могло попасть в НКВД по недосмотру. Но эти архивы недоступны для посторонних исследователей. Их фонды стали доступны — весьма относительно доступны — только в начале девяностых… Наши экспозиции и пополняются в значительной степени за счет архивов ФСБ.
— Дают материалы?
— Дают… Кстати, в нашем, питерском ФСБ, работал сотрудник, всерьез увлекавшийся Троцким.
Когда Елена Петровна сказала эту фразу меня еще не «зацепило»… В залах висела музейная тишина, только где-то в глубине стучала пишущая машинка. Господи, неужели кто-то еще печатает на машинке?
— А как зовут этого чекиста-троцкиста? — спросил я.
— Олег, — ответила она. — Олег Николаевич Гребешков.
И вот тут меня как током ударило:
Олег! Страничка из дневника Троцкого…
И — бывший «сотрудник ЧК» по имени Олег, который торгует архивными документами со штампом НКВД. Стараясь выглядеть равнодушным, я сказал:
— А давно Гребешков ушел из ФСБ?
— Ушел? — удивилась она. — Почему — ушел?
— Вы сказали: «работал».
— Его убили. Его убили год назад, Андрей Викторович.
Я вышел из музея, сощурился от яркого солнца и закурил. Вот оно как: Олег Гребешков убит… а некто пытается продать бумаги из архива НКВД. Называет себя Олегом… Совпадение? Возможно.
Олег — не такое уж и редкое имя.
И вообще — есть тут связь или нет?
Гребешкова, сказала Елена Петровна, убили год назад… подробностей она не знает.
Дату убийства не помнит. Знает, что «Олег был очень интеллигентный человек. Историк… увлекался Троцким…» Так есть тут связь или нет?
Я докурил сигарету и только потом сообразил, что так и не показал Кондаковой образец, полученный от Троцкиста… Я вернулся обратно. Долго звонил в звонок у входной двери. Мне открыла пожилая, похожая на ученую сову, дама.
— Извините, — сказал я, — но мне нужно видеть Елену Петровну.
— Это, кажется, вы, молодой человек, беседовали с Леночкой в фойе?
— Я, я, — нетерпеливо сказал я. — Можно мне пройти?
— Я вас провожу.
Елена Петровна сидела в маленьком, заваленном книгами кабинете. На подоконнике кипел электрический чайник.
— Андрей Викторович? — удивилась она.
— Извините, Елена Петровна. Неловко отвлекать вас от работы, но не могли бы вы взглянуть на это? — Я открыл конверт, который взял в ячейке камеры хранения на Московском вокзале, положил на стол листок с оторванным уголком.
— Что это? — спросила Кондакова.
— Мне сказали, что это письмо Льва Троцкого.
Елена Петровна надела очки и стала похожа на учительницу. Несколько секунд она вглядывалась в текст, потом бросила быстрый взгляд на меня… потом опять в текст. Спустя минуту или две Елена Петровна сняла очки и громким шепотом произнесла:
— Послушайте… Послушайте, это же, кажется, Троцкий!
В Агентстве я первым делом столкнулся с Анной Яковлевной.
— Привет, — сказал я, но она отвернулась и прошла мимо… Вот такие пироги на любовном фронте. Сплошные победы на грани полной капитуляции. Хорошо хоть Завгородняя с Лукошкиной не могут объединиться в единый блок… А в приемной я увидел Светку. Сказал: привет, — но и она тоже меня «не заметила». Ах ты, елы-палы!
И только Оксана посмотрела на меня по-доброму… Она взмахнула своими длинными ресницами и сказала:
— Тебе, Андрей, дважды звонил какой-то настойчивый мужчина. Сказал, что его зовут Олег, что он по очень важному вопросу и что ты в курсе.
— Заикается?
— Еще как. Я спросила его координаты, но он не оставил.
— И не оставит, — пробормотал я.
— Что?
— Ничего. Будет звонить — соединяй сразу.
Я прошел в кабинет, распустил узел галстука и закурил. Я определенно не знал, что нужно делать и нужно ли что-нибудь делать… Пришел Повзло и стал говорить о деньгах. Об оперативных расходах. О том, что репортеры уже стонут… и надо что-то делать.
— Не шатает их? — перебил я.
— В смысле?
— От голода их не шатает? Зубы от цинги не выпадают?
— Андрей!
— Коля!
— Андрей, видишь ли…
— Коля, я все вижу. Но денег нет…
Хотя… есть одна тема.
— Какая? — оживился Повзло.
— Сейчас объясню. Давай, подгоняй сюда Каширина и Зудинцева. И Зверева… если найдешь.
Зверева не нашли. Где-то он был опять на свободной охоте. А Родя с Зудинцевым через минуту были в моем кабинете.
— Прежде всего, дорогие коллеги, — сказал я, — позвольте вас поздравить, — я обвел всех взглядом, сделал паузу, интригуя. — Ерша освободили.
— Как?
— Как освободили?
Я черканул на листочке номер паспорта Ерша и подал Зудинцеву:
— Вот, Михалыч, номер паспорта гражданина Ершова. Поинтересуйся. Сможешь?
Зудинцев матюгнулся, сложил листочек вдвое и убрал в карман. Потом я рассказал о звонке Троцкиста и о своем визите в музей.
— Вот такой сюжетец, коллеги, — подвел итог. — Хочу услышать ваше мнение по этому сюжету.
— Тьфу! — сказал Родя. — Где Троцкий — там всегда заморочки. Вот вражина. Даже после смерти людям жизнь отравляет.
— Не скажи, — ответил Зудинцев. — Троцкий — соратник Ленина, и если бы в политическом противостоянии Сталин-Троцкий в двадцать седьмом году победил Троцкий, то…
Я «митинг» пресек. Сказал:
— Политические дискуссии в свободное от работы время. Предлагаю высказаться по существу.
— Для удобства, — произнес Родя, — я бы разбил тему на две части: рукописи Троцкого и убийство комитетчика. Есть ли между ними связь, мы пока не знаем.
— Мы, — сказал Зудинцев, — даже не знаем, а есть ли эти рукописи.
— По крайней мере один листок есть.
Зудинцев покачал головой:
— Извините. Извините, мужики, но пока что это листок бумаги… Вот будет заключение экспертизы — будет и разговор.
Я с Зудинцевым спорить не стал — он профессионал. Причем классный профессионал. Я только сказал:
— Кондакова считает, что к нам попал подлинник… А она — очень опытный музейный работник, у нее интуиция.
— Интуиция в нашем деле — штука полезная, — согласился Михалыч. — Я в нее верю и тоже предполагаю, что горячо, что рукопись подлинная. Давайте прикинем, что можно сделать… что-то в этом есть. Для начала посмотрим, чем же мы располагаем.
Мы «посмотрели» и увидели, что почти ничем не располагаем: есть некий аноним, который называет себя Олегом. Но имя, скорее всего, вымышленное… Этот Олег (псевдоним оперативной разработки Троцкист) утверждает, что владеет дневником и письмами Льва Троцкого. И даже предоставил страничку (вероятно, подлинную) для изучения. Троцкистом движут корыстные мотивы. Но сам он по каким-то обстоятельствам («У м-меня ос-с-собые обоб-обстоятельства») реализовать рукопись не хочет или не может. Чего-то опасается…
— Я думаю, этот Троцкист пиздит как Троцкий! — вставил Родя.
Не заметив его реплики, я продолжил:
Троцкист не глуп, говорит правильным литературным языком, употребляет слова «конъюнктурщик», «дивиденды», знает, что такое «Сотбис»… Осторожен.
Возраст — по голосу — взрослого, но не пожилого мужчины. Заикается.
— Заикание, — спросил Зудинцев, — натуральное?
— Похоже, да. Любопытно, трудно ли имитировать заикание? — спросил я. Ответ явился сам собой — дверь кабинета распахнулась и всунулась лохматая голова Соболина:
— Можно, Шеф?
— Нельзя. Совещание у меня. Зайди через двадцать минут… Впрочем, постой.
Скажи-ка, Володя… вот ты, как профессиональный драматический артист… — Соболин проник в дверь целиком и стал каким-то очень значительным. — Как профессиональный драматический артист, скажи нам: трудно ли имитировать заикание?
Соболин тряхнул копной волос, изменился в лице и ответил:
— Ва-ва-ваще н-н-ннево-во-возмомо-жно.
Все стало ясно… Володя еще что-то хотел нам показать в рамках демонстрации актерского мастерства, но я его выставил.
Он ушел расстроенный.
— Заикание, — сказал Зудинцев, — не факт.
Родя возразил:
— Ты хрен с пальцем не сравнивай.
Вовка — актер.
— Погорелого театра, — сказал Зудинцев. — Но если хочешь, Родион, то можешь провести проверку логопедов. Их в Питере не так уж и много — человек двести… или триста.
— Или пятьсот, — сказал я. — Отставить логопедов.
Все и без меня понимали, что на этом пути нам ничего не светит: логопедов можно проверять год… и выяснить в конце концов, что никто из них никогда не сталкивался с нашим Троцкистом. Или сталкивался, но не помнит… Или помнит, но под другим именем. Или наш Троцкист вообще не заика, а коллега нашего Соболина по ремеслу… из самодеятельности механического завода червячных передач имени Чубайса (бывш. «Красный пролетарий»).
Мы потолковали еще минут тридцать, наметили некоторые шаги и распределили обязанности. Родиону предстояло попытаться установить телефон, с которого звонил Троцкист. На Зудинцева легла обязанность поднять дело об убийстве Олега Гребешкова. А я собрался пойти в ФСБ.
Сразу после того, как мои «сыскари» покинули кабинет, позвонил Троцкист.
Я засек время.
— З-з-здравствуйте, Андрей, вы и-изучили ообразец?
— Здравствуйте, Олег… я показал ваш образец специалистам.
— М-мы так не д-договаривались.
— А что вас смущает?
— Н-не хочу оогласки д-до поры.
— А никакой огласки нет. Это во-первых. Во-вторых, мы должны быть уверены, что вы предоставили подлинники.
— Если вы убедитесь, что п-подлинники — вы г-готовы купить?
— Возможно. А вы не хотите зайти ко мне, пообщаться лично?
Он помолчал несколько секунд, потом сказал:
— Н-нет.
— Да что вы боитесь, Олег? К нам приходят разные люди. Согласно журналистской этике, мы гарантируем сохранение вашего инкогнито… Приходите, потолкуем с глазу на глаз.
— Нет, не п-приду. Н-ни к ч-чему это.
— Хорошо, давайте встретимся на нейтральной территории.
— В-встретимся, когда вы б-будете г-готовы к с-сделке. Я еще п-позвоню.
И он положил трубку. Я сходил к Каширину и сообщил, что был еще один звонок — в 13:04.
— Теперь мы его точно зацепим, — ответил Родя.
А я направился в ФСБ. Я позвонил начальнику пресс-службы ФСБ и договорился о встрече.
— Приходи, — сказал начальник. — А чего тебе, Андрей Викторович, из-под нас, грешных, надобно?
— Да вот думаю у вас пару секретов государственных перекупить… Продашь?
— Запросто. Торгуем налево-направо.
Приходи. Выписываю пропуск.
И я поехал на Литейный. Попарился в пробках на Фонтанке и добрался всего за полчаса. Пешком бы дошел быстрее…
— Ну, — весело сказал подполковник Острецов, — какие секреты тебя, Андрей Викторович, интересуют? Недорого продам.
— Год назад погиб ваш сотрудник — Олег Гребешков, — сказал я.
Острецов сразу переменился в лице.
— Да, было такое дело… До сих пор не раскрыто.
— Расскажи, Алексей Иваныч.
— А что, собственно, рассказывать, Андрей? Семнадцатого апреля прошлого года майор Гребешков не вышел на службу. Позвонили — не отвечает. Худого сначала никто не подумал, но после рабочего дня один из сослуживцев заскочил к Олегу домой. Дверь оказалась не закрыта… тело лежало в комнате. Стреляли в упор, дробью… из двух стволов. Соседи накануне выстрел слышали. В начале десятого, вечером. Но значения не придали. Нормально, да? Грохот от выстрела из двустволки на весь дом, а «значения не придали»… Следов никаких, видимых мотивов — тоже.
В общем, «глухарь» классический… А ты почему спросил?
— Убийство сотрудника ФСБ не рядовое явление, — уклончиво ответил я. — Он в архиве работал?
— Да, в архиве.
— Скажи, Алексей Иваныч, а смерть Олега Гребешкова не могла быть связана со службой? Рассматривали вы эту версию?
— Разумеется. В нашем деле версию о связи убийства с профессиональной деятельностью рассматривают обязательно.
— И?
— У нас нет никаких оснований связать смерть Олега со служебными делами.
Тем более, как ты сам понимаешь, архив — это архив. Если бы он был опером или следаком… Тогда, разумеется, можно было бы предположить мотив мести. Хотя и это предположение почти из области фантастики. А архивист? Ну ты же сам понимаешь…
— А что он был за человек?
— Нормальный мужик. Историк по образованию. К нам пришел после универа. В девяностом году. Ты сам прикинь — девяностый год! Нас же тогда травили по-черному: палачи! Душители!
Бериевские недобитки… А человек пришел к нам. На оклад копеечный и перспективы туманные.
— А что же привело его к вам? Я бы понял, если бы он пришел на оперативную работу, за, так сказать, «романтикой чекистских будней»… Но в архив!
— Олег — историк. Очень увлеченный был человек… Рассчитывал в нашем архиве найти материалы по Троцкому.
— Нашел?
— Не — знаю. Но крайне маловероятно.
— А в вашем архиве, кстати, есть документы Троцкого — письма, дневники?
— Ты что — смеешься? Такие вещи в Москве.
— Точно?
— Точнее некуда, Андрей Викторович.
К нам не раз поступали запросы от музеев, из научных организаций… Дали бы с радостью, но ни одной бумажки с подписью Льва Давидовича у нас нет.
— Странно, — сказал я. — Может быть, уничтожены?
— Нет, Андрей, у нас ничего не уничтожается… На наших папках стоит гриф «Хранить вечно»… В Москве, в августе девяносто первого, жгли агентурные дела.
Но это другая песня. Это было, когда толпа на штурм главного здания КГБ СССР пошла.
— Да, я в курсе…
— Ну а теперь колись, инвестигейтор: хочешь заняться убийством Гребешкова?
— Да, — ответил я, — хочу… попробовать.
Острецов посмотрел с прищуром:
— Я, — сказал он, — тебя, Андрей Викторович, уважаю. И, разумеется, приветствую твое желание, но…
— Что «но»?
— Видишь ли, Андрей… Мы ведь провели собственное расследование. Нам, как ты понимаешь, небезразлично, когда убивают наших сотрудников. Поверь, что сделано все возможное. ГЛУХАРЬ!
…От Острецова я ушел в полном недоумении. Дело Гребешкова заинтриговало меня окончательно. Убийство сотрудника ФСБ — факт из ряда вон и, разумеется, «чекисты» рыли землю. А работать они умеют. Сколько бы комитет ни крыли, а профессионализм не отнимешь… и если чекисты не смогли поднять дело… то что же это значит?
— Глухарь это значит, — сказал Зудинцев.
— А может, и нет, — сказал Родион.
— Что ты имеешь в виду?
— Я так думаю: нашли они убийцу. Но решили: суд наш гуманный даст ему лет восемь-десять… А они сами приговор вынесли. И привели в исполнение.
— Э-э, брат Родя, — сказал Зудинцев, — куда тебя понесло… Это уже из романов господина Бушкова: тайные ликвидации и прочее… Бред!
— А я думаю, — ответил Родя, — что так все и было. И ежели мы хорошо изучим круг знакомых Гребешкова, то наверняка найдется человек, который после убийства этого архивиста «покончил жизнь самоубийством» или погиб в результате «несчастного случая». Или просто исчез. Нашли комитетчики мокрушника. Нашли — и грохнули!
— Глупости, — сказал Зудинцев.
А я не сказал ничего.
На следующий день я собрался поехать в университет. Убийство Олега Гребешкова меня зацепило. Если бы его забили пьяные гопники или если бы его квартира была ограблена — все было бы понятно… Но из его квартиры, как выяснил Зудинцев в Калининском РУВД, ничего не пропало. Ничего! Там, правда, и не было ничего ценного, но в домашней библиотеке убитого находилось несколько редких книг да еще видеокамера… Камеру-то грабитель мог бы прихватить. Но не сделал этого.
"Сов. секретно.
Лично.
Тов. ЯГОДЕ Г. Г.
При разборе личного архива б. секретаря ЦИК СССР ЕНУКИДЗЕ А. С. зав. секретной частью Секретариата Президиума ЦИК Союза ССР т. Обуховым был обнаружен пакет, запечатанный личной печатью Енукидзе с надписью личного секретаря Минервиной: «Авель Сафронович просил хранить в запечатанном виде в секретной части» от 8.V-33 г. и второй: «Материал прислан из Швеции от Бекзадьяна, для сведения А. С.».
Пакет вскрыт 26.VI-35 г. Секретарем ЦИКа Союза ССР тов. Акуловым и обнаружен материал, который по сопроводительному письму за подписью Бекзадьяна касается связей некоего находившегося 3-4 года на лечении в туберкулезном санатории в Норвегии Куроедова П. С. б. шифровальщика Полпредства в Осло, впоследствии умершего, с Троцким и его сыном Седовым.
По распоряжению Секретаря ЦИК Союза ССР эта переписка в количестве 75 письменных, частью отпечатанных на машинке, листов направляется в ваше распоряжение.
Копия акта направлена в ЦК ВКП(б) тов. Ежову Н. И.
Зав. Секретариатом Президиума ЦИК Союза ССР
(Н. Козлов)
26 июня 1935 г.
№16/ссч.
Отп. 2 экз."
Любопытный документик, с ароматом эпохи. Потом я взялся за рукописный текст:
"8— ое апреля 1931 г.
Дорогой товарищ!
Я давно не писал вам, так как переписку с вами монополизировал сын. Сейчас он находится в Берлине, вот уж около двух месяцев, и я отвечаю вам на последнее ваше письмо к нему.
Мы устроились уж, хоть и не совсем еще, на новой квартире и начинаем входить в колею. Сообщаю вам ниже новый адрес. Переписку по поводу поездки в Норвегию я оборвал из-за вмешательства стихийных сил (пожар!), но я совершенно согласен с вами, что от плана поездки ни в каком случае не нужно отказываться. Если вы увидите инициаторов при вашем посещении города, то скажите им, пожалуйста, что я, при систематической разборке накопившейся за пожарный период корреспонденции, отвечу им на их последнее письмо.
Вы справляетесь о здоровье. До последнего времени оно было вполне удовлетворительным, но около недели тому назад вернулась малярия, притом в острой форме с ежедневными головными болями, что отражается на работе. Это тем более некстати, что я в течение четырех ближайших месяцев обязался закончить второй том Истории революции. Первый том на немецком и русском языках выйдет в течение ближайших дней. Я попрошу сына послать вам русское издание немедленно по выходе. Издания на других языках выйдут несколько позже.
Вы предлагаете послать кое-какую скопившуюся у вас литературу. Буду вам очень благодарен — при том, однако, непременном условии, что вы не лишите себя нужных вам книг и что вы позволите мне оплатить по крайней мере расходы по пересылке. Вы спрашиваете, какие книги меня особенно интересуют? Из вышедших и выходящих в России меня особенно интересует все то, что относится к Красной Армии, с ее возникновения до сегодняшнего дня (отчеты, доклады, воспоминания, сборники узаконений, более или менее законченные исследования, военные учебники школ и академий и пр., и пр.). Здесь я опять ставлю вам ультимативнейшее условие: никаких расходов по покупке этих книг вы не должны нести; но если что-либо подходящее окажется в ваших руках, то я буду вам очень благодарен за присылку. Дело это для меня очень важное, но НЕ спешное. К книге о Красной Армии я приступлю только после окончания второго тома Истории, и то не сразу, следовательно, не раньше начала 1932 года.
Я закончил недавно проект платформы интернациональной левой оппозиции по русскому вопросу, где попытался подвести основные итоги развития СССР и ВКП за последний период. Этот проект платформы выйдет в ближайшее время в виде номера Бюллетеня, и тогда вы его получите, разумеется.
Вы пишете о недоразумениях некоего лица с некоей инстанцией. Вот так-так… не придется ли лицу превращаться в невозвращенца?
У нас здесь уж несколько месяцев живет моя дочь, прибывшая из Москвы. Она больна туберкулезом легких (два пневмоторакса), пережила с нами пожар и вследствие временного ухудшения состояния находится в санатории. Опасается, что летом она будет здесь очень страдать от жары, и подумываем о ее возможном переселении на какой-либо европейский курорт. В Норвегии, вероятно, есть хорошие места, но слишком далеко, пожалуй, тем более что ей еженедельно нужен пневмоторакс. Дорога ли в Норвегии жизнь, в частности на курортах?
Крепко и сердечно жму Вашу руку. Вы ничего о своем состоянии не пишете. Сообщите!
Ваш Троцкий.
Adresse: Kadikoy, Chifa 10 kak № 22 par Stamboul".
***
М— да… Неужели действительно письмо Троцкого?
На обратной стороне листка, в углу стоял фиолетовый штамп. Собственно, сам угол был оторван и сохранился только фрагмент печати:
Архивный от…
НК…
Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы восстановить недостающий текст:
«Архивный отдел НКВД…» М-да, если документ подлинный, то это настоящая сенсация, рядом с которой «клад Косинской» — ничто.
С утра я первым делом заскочил в информационно-аналитический отдел, хотел потолковать с Агеевой. Как-никак Агеева все-таки филолог, несколько лет работала в библиотеке АН, заведовала отделом редкой книги. Может, подскажет, каким образом быстро разобраться с авторством.
Но нашей драгоценной Марины Борисовны на месте еще, разумеется, не было.
К работе Марина Борисовна относится с душой, но рабочий график устанавливает сама. Все мои попытки повлиять на нее серьезного успеха не имели.
В коридоре Скрипка что-то азартно втолковывал Ане Соболиной. Аня кивала, слушая бурный Скрипкин поток, но, кажется, совсем Скрипку не слышала…
— Анна, — вмешался я, — где, интересно, Марина Борисовна?
— Она… э-э… чуть-чуть опаздывает.
А Скрипка сказал:
— Я знал одну даму, которая постоянно всюду опаздывала. В связи с этим у нее была масса неприятностей. Ее увольняли со службы, ее бросил муж…
— Леша! — перебил я, но Скрипка сказал:
— Извини, Шеф, но дай дорассказать.
Короче, у этой дамы была масса неприятностей. А однажды она опоздала на самолет.
— И что?
— В общем-то ничего. Но тот самолет разбился.
— Очень поучительная история, — сказал я.
Скрипка улыбнулся, а Соболина посмотрела на него с тревогой. Потом обернулась ко мне:
— Ты что-то хотел, Андрей?
— Я хотел бы видеть сотрудников на рабочих местах. Тем более, если сотрудник — начальник отдела. Вы согласны, Анна Владимировна?
— Э-э… может быть, я могу тебе помочь, Андрей?
Скрипка улыбнулся улыбкой голодного крокодила.
— Может быть, — сказал я. — У кого в Санкт-Петербурге можно проконсультироваться по личности Троцкого?
— У Елены Петровны Кондаковой из музея политического сыска, — отчеканила Соболина.
Скрипка повернулся и пошел в глубь коридора.
***
В тот день музей политического сыска для посетителей был закрыт. В залах царила тишина… Впрочем, здесь, наверно, никогда не бывает шумно. Елена Петровна Кондакова встретила меня в фойе.
У нее были внимательные ироничные глаза. Очень опасные глаза.
— Итак, Андрей Викторович, — сказала она после взаимных любезностей, — чем я могу вам помочь?
Не знаю, показалось мне или в словах Кондаковой действительно был скрытый подтекст: что же это тебя, криминального писаку, привело сюда? Здесь дешевкой не торгуют.
— Елена Петровна, — ответил я, — мне рекомендовали вас как специалиста по Троцкому.
Она улыбнулась и сказала:
— Напрасно. Когда-то я действительно была увлечена изучением наследия Льва Давидовича Троцкого, но специалистом себя назвать не могу. А что конкретно вас интересует?
— В вашем музее есть тексты, исполненные Троцким?
— В Санкт-Петербурге нет ни одного автографа Троцкого.
— Вот так?
— Именно так. Найти подлинный автограф Троцкого — невероятная удача для любого исследователя. Выезжая из страны в двадцать девятом году, Лев Давидович вывез весь свой архив. Это чудо, что Сталин позволил ему такое… Впрочем, шел, я напомню, двадцать девятый год.
Спустя всего три-четыре года это было бы уже невозможно. Потом, уже в Мексике, Троцкий остался без средств к существованию и вынужден был продать свой архив Гарвардскому университету.
— Неужели все документы Троцкого попали в Гарвард?
— Нет, конечно. За время своей политической деятельности он написал тысячи писем, записок, статей. Он был невероятно работоспособным человеком. По всему миру разбросаны сотни документов с его автографом.
— И тем не менее в России документов не сохранилось?
— В этом, Андрей Викторович, нет ничего удивительного… Когда Сталин развернул масштабнейшую антитроцкистскую кампанию, хранить письма Троцкого стало опасно. Те, кто имел хотя бы клочок бумаги с подписью врага народа, сам становился врагом народа. Люди избавлялись от любого материального доказательства связи с Троцким. Впрочем, это не спасало. Тысячи большевиков были репрессированы только за то, что работали с ним…
— М-да… Но ведь не могли же быть уничтожены ВСЕ документы? Так не бывает, Елена Петровна.
Елена Петровна улыбнулась:
— Конечно… Всегда что-то остается. Но пока я не видела ни одной записки Льва Давидовича. Я имею в виду — в подлиннике. Почему, Андрей Викторович, вас это интересует — нашли часть архива среди «бриллиантов Косинской»?
О Господи! Опять «бриллианты Косинской»! Связался я со Светкой на свою шею!… Я тоже улыбнулся, ответил:
— Нет, среди бриллиантов Косинской — нет… Скажите, Елена Петровна, а в архивах… например, в архивах НКВД, могли сохраниться письма, статьи, дневники Троцкого?
— Сомнительно. В годы репрессий они изымались при обысках. Но передавались не чекистам, а в партийные органы… Что-то, конечно, могло попасть в НКВД по недосмотру. Но эти архивы недоступны для посторонних исследователей. Их фонды стали доступны — весьма относительно доступны — только в начале девяностых… Наши экспозиции и пополняются в значительной степени за счет архивов ФСБ.
— Дают материалы?
— Дают… Кстати, в нашем, питерском ФСБ, работал сотрудник, всерьез увлекавшийся Троцким.
Когда Елена Петровна сказала эту фразу меня еще не «зацепило»… В залах висела музейная тишина, только где-то в глубине стучала пишущая машинка. Господи, неужели кто-то еще печатает на машинке?
— А как зовут этого чекиста-троцкиста? — спросил я.
— Олег, — ответила она. — Олег Николаевич Гребешков.
И вот тут меня как током ударило:
Олег! Страничка из дневника Троцкого…
И — бывший «сотрудник ЧК» по имени Олег, который торгует архивными документами со штампом НКВД. Стараясь выглядеть равнодушным, я сказал:
— А давно Гребешков ушел из ФСБ?
— Ушел? — удивилась она. — Почему — ушел?
— Вы сказали: «работал».
— Его убили. Его убили год назад, Андрей Викторович.
***
Я вышел из музея, сощурился от яркого солнца и закурил. Вот оно как: Олег Гребешков убит… а некто пытается продать бумаги из архива НКВД. Называет себя Олегом… Совпадение? Возможно.
Олег — не такое уж и редкое имя.
И вообще — есть тут связь или нет?
Гребешкова, сказала Елена Петровна, убили год назад… подробностей она не знает.
Дату убийства не помнит. Знает, что «Олег был очень интеллигентный человек. Историк… увлекался Троцким…» Так есть тут связь или нет?
Я докурил сигарету и только потом сообразил, что так и не показал Кондаковой образец, полученный от Троцкиста… Я вернулся обратно. Долго звонил в звонок у входной двери. Мне открыла пожилая, похожая на ученую сову, дама.
— Извините, — сказал я, — но мне нужно видеть Елену Петровну.
— Это, кажется, вы, молодой человек, беседовали с Леночкой в фойе?
— Я, я, — нетерпеливо сказал я. — Можно мне пройти?
— Я вас провожу.
Елена Петровна сидела в маленьком, заваленном книгами кабинете. На подоконнике кипел электрический чайник.
— Андрей Викторович? — удивилась она.
— Извините, Елена Петровна. Неловко отвлекать вас от работы, но не могли бы вы взглянуть на это? — Я открыл конверт, который взял в ячейке камеры хранения на Московском вокзале, положил на стол листок с оторванным уголком.
— Что это? — спросила Кондакова.
— Мне сказали, что это письмо Льва Троцкого.
Елена Петровна надела очки и стала похожа на учительницу. Несколько секунд она вглядывалась в текст, потом бросила быстрый взгляд на меня… потом опять в текст. Спустя минуту или две Елена Петровна сняла очки и громким шепотом произнесла:
— Послушайте… Послушайте, это же, кажется, Троцкий!
***
В Агентстве я первым делом столкнулся с Анной Яковлевной.
— Привет, — сказал я, но она отвернулась и прошла мимо… Вот такие пироги на любовном фронте. Сплошные победы на грани полной капитуляции. Хорошо хоть Завгородняя с Лукошкиной не могут объединиться в единый блок… А в приемной я увидел Светку. Сказал: привет, — но и она тоже меня «не заметила». Ах ты, елы-палы!
И только Оксана посмотрела на меня по-доброму… Она взмахнула своими длинными ресницами и сказала:
— Тебе, Андрей, дважды звонил какой-то настойчивый мужчина. Сказал, что его зовут Олег, что он по очень важному вопросу и что ты в курсе.
— Заикается?
— Еще как. Я спросила его координаты, но он не оставил.
— И не оставит, — пробормотал я.
— Что?
— Ничего. Будет звонить — соединяй сразу.
Я прошел в кабинет, распустил узел галстука и закурил. Я определенно не знал, что нужно делать и нужно ли что-нибудь делать… Пришел Повзло и стал говорить о деньгах. Об оперативных расходах. О том, что репортеры уже стонут… и надо что-то делать.
— Не шатает их? — перебил я.
— В смысле?
— От голода их не шатает? Зубы от цинги не выпадают?
— Андрей!
— Коля!
— Андрей, видишь ли…
— Коля, я все вижу. Но денег нет…
Хотя… есть одна тема.
— Какая? — оживился Повзло.
— Сейчас объясню. Давай, подгоняй сюда Каширина и Зудинцева. И Зверева… если найдешь.
Зверева не нашли. Где-то он был опять на свободной охоте. А Родя с Зудинцевым через минуту были в моем кабинете.
— Прежде всего, дорогие коллеги, — сказал я, — позвольте вас поздравить, — я обвел всех взглядом, сделал паузу, интригуя. — Ерша освободили.
— Как?
— Как освободили?
Я черканул на листочке номер паспорта Ерша и подал Зудинцеву:
— Вот, Михалыч, номер паспорта гражданина Ершова. Поинтересуйся. Сможешь?
Зудинцев матюгнулся, сложил листочек вдвое и убрал в карман. Потом я рассказал о звонке Троцкиста и о своем визите в музей.
— Вот такой сюжетец, коллеги, — подвел итог. — Хочу услышать ваше мнение по этому сюжету.
— Тьфу! — сказал Родя. — Где Троцкий — там всегда заморочки. Вот вражина. Даже после смерти людям жизнь отравляет.
— Не скажи, — ответил Зудинцев. — Троцкий — соратник Ленина, и если бы в политическом противостоянии Сталин-Троцкий в двадцать седьмом году победил Троцкий, то…
Я «митинг» пресек. Сказал:
— Политические дискуссии в свободное от работы время. Предлагаю высказаться по существу.
— Для удобства, — произнес Родя, — я бы разбил тему на две части: рукописи Троцкого и убийство комитетчика. Есть ли между ними связь, мы пока не знаем.
— Мы, — сказал Зудинцев, — даже не знаем, а есть ли эти рукописи.
— По крайней мере один листок есть.
Зудинцев покачал головой:
— Извините. Извините, мужики, но пока что это листок бумаги… Вот будет заключение экспертизы — будет и разговор.
Я с Зудинцевым спорить не стал — он профессионал. Причем классный профессионал. Я только сказал:
— Кондакова считает, что к нам попал подлинник… А она — очень опытный музейный работник, у нее интуиция.
— Интуиция в нашем деле — штука полезная, — согласился Михалыч. — Я в нее верю и тоже предполагаю, что горячо, что рукопись подлинная. Давайте прикинем, что можно сделать… что-то в этом есть. Для начала посмотрим, чем же мы располагаем.
Мы «посмотрели» и увидели, что почти ничем не располагаем: есть некий аноним, который называет себя Олегом. Но имя, скорее всего, вымышленное… Этот Олег (псевдоним оперативной разработки Троцкист) утверждает, что владеет дневником и письмами Льва Троцкого. И даже предоставил страничку (вероятно, подлинную) для изучения. Троцкистом движут корыстные мотивы. Но сам он по каким-то обстоятельствам («У м-меня ос-с-собые обоб-обстоятельства») реализовать рукопись не хочет или не может. Чего-то опасается…
— Я думаю, этот Троцкист пиздит как Троцкий! — вставил Родя.
Не заметив его реплики, я продолжил:
Троцкист не глуп, говорит правильным литературным языком, употребляет слова «конъюнктурщик», «дивиденды», знает, что такое «Сотбис»… Осторожен.
Возраст — по голосу — взрослого, но не пожилого мужчины. Заикается.
— Заикание, — спросил Зудинцев, — натуральное?
— Похоже, да. Любопытно, трудно ли имитировать заикание? — спросил я. Ответ явился сам собой — дверь кабинета распахнулась и всунулась лохматая голова Соболина:
— Можно, Шеф?
— Нельзя. Совещание у меня. Зайди через двадцать минут… Впрочем, постой.
Скажи-ка, Володя… вот ты, как профессиональный драматический артист… — Соболин проник в дверь целиком и стал каким-то очень значительным. — Как профессиональный драматический артист, скажи нам: трудно ли имитировать заикание?
Соболин тряхнул копной волос, изменился в лице и ответил:
— Ва-ва-ваще н-н-ннево-во-возмомо-жно.
Все стало ясно… Володя еще что-то хотел нам показать в рамках демонстрации актерского мастерства, но я его выставил.
Он ушел расстроенный.
— Заикание, — сказал Зудинцев, — не факт.
Родя возразил:
— Ты хрен с пальцем не сравнивай.
Вовка — актер.
— Погорелого театра, — сказал Зудинцев. — Но если хочешь, Родион, то можешь провести проверку логопедов. Их в Питере не так уж и много — человек двести… или триста.
— Или пятьсот, — сказал я. — Отставить логопедов.
Все и без меня понимали, что на этом пути нам ничего не светит: логопедов можно проверять год… и выяснить в конце концов, что никто из них никогда не сталкивался с нашим Троцкистом. Или сталкивался, но не помнит… Или помнит, но под другим именем. Или наш Троцкист вообще не заика, а коллега нашего Соболина по ремеслу… из самодеятельности механического завода червячных передач имени Чубайса (бывш. «Красный пролетарий»).
Мы потолковали еще минут тридцать, наметили некоторые шаги и распределили обязанности. Родиону предстояло попытаться установить телефон, с которого звонил Троцкист. На Зудинцева легла обязанность поднять дело об убийстве Олега Гребешкова. А я собрался пойти в ФСБ.
***
Сразу после того, как мои «сыскари» покинули кабинет, позвонил Троцкист.
Я засек время.
— З-з-здравствуйте, Андрей, вы и-изучили ообразец?
— Здравствуйте, Олег… я показал ваш образец специалистам.
— М-мы так не д-договаривались.
— А что вас смущает?
— Н-не хочу оогласки д-до поры.
— А никакой огласки нет. Это во-первых. Во-вторых, мы должны быть уверены, что вы предоставили подлинники.
— Если вы убедитесь, что п-подлинники — вы г-готовы купить?
— Возможно. А вы не хотите зайти ко мне, пообщаться лично?
Он помолчал несколько секунд, потом сказал:
— Н-нет.
— Да что вы боитесь, Олег? К нам приходят разные люди. Согласно журналистской этике, мы гарантируем сохранение вашего инкогнито… Приходите, потолкуем с глазу на глаз.
— Нет, не п-приду. Н-ни к ч-чему это.
— Хорошо, давайте встретимся на нейтральной территории.
— В-встретимся, когда вы б-будете г-готовы к с-сделке. Я еще п-позвоню.
И он положил трубку. Я сходил к Каширину и сообщил, что был еще один звонок — в 13:04.
— Теперь мы его точно зацепим, — ответил Родя.
***
А я направился в ФСБ. Я позвонил начальнику пресс-службы ФСБ и договорился о встрече.
— Приходи, — сказал начальник. — А чего тебе, Андрей Викторович, из-под нас, грешных, надобно?
— Да вот думаю у вас пару секретов государственных перекупить… Продашь?
— Запросто. Торгуем налево-направо.
Приходи. Выписываю пропуск.
И я поехал на Литейный. Попарился в пробках на Фонтанке и добрался всего за полчаса. Пешком бы дошел быстрее…
— Ну, — весело сказал подполковник Острецов, — какие секреты тебя, Андрей Викторович, интересуют? Недорого продам.
— Год назад погиб ваш сотрудник — Олег Гребешков, — сказал я.
Острецов сразу переменился в лице.
— Да, было такое дело… До сих пор не раскрыто.
— Расскажи, Алексей Иваныч.
— А что, собственно, рассказывать, Андрей? Семнадцатого апреля прошлого года майор Гребешков не вышел на службу. Позвонили — не отвечает. Худого сначала никто не подумал, но после рабочего дня один из сослуживцев заскочил к Олегу домой. Дверь оказалась не закрыта… тело лежало в комнате. Стреляли в упор, дробью… из двух стволов. Соседи накануне выстрел слышали. В начале десятого, вечером. Но значения не придали. Нормально, да? Грохот от выстрела из двустволки на весь дом, а «значения не придали»… Следов никаких, видимых мотивов — тоже.
В общем, «глухарь» классический… А ты почему спросил?
— Убийство сотрудника ФСБ не рядовое явление, — уклончиво ответил я. — Он в архиве работал?
— Да, в архиве.
— Скажи, Алексей Иваныч, а смерть Олега Гребешкова не могла быть связана со службой? Рассматривали вы эту версию?
— Разумеется. В нашем деле версию о связи убийства с профессиональной деятельностью рассматривают обязательно.
— И?
— У нас нет никаких оснований связать смерть Олега со служебными делами.
Тем более, как ты сам понимаешь, архив — это архив. Если бы он был опером или следаком… Тогда, разумеется, можно было бы предположить мотив мести. Хотя и это предположение почти из области фантастики. А архивист? Ну ты же сам понимаешь…
— А что он был за человек?
— Нормальный мужик. Историк по образованию. К нам пришел после универа. В девяностом году. Ты сам прикинь — девяностый год! Нас же тогда травили по-черному: палачи! Душители!
Бериевские недобитки… А человек пришел к нам. На оклад копеечный и перспективы туманные.
— А что же привело его к вам? Я бы понял, если бы он пришел на оперативную работу, за, так сказать, «романтикой чекистских будней»… Но в архив!
— Олег — историк. Очень увлеченный был человек… Рассчитывал в нашем архиве найти материалы по Троцкому.
— Нашел?
— Не — знаю. Но крайне маловероятно.
— А в вашем архиве, кстати, есть документы Троцкого — письма, дневники?
— Ты что — смеешься? Такие вещи в Москве.
— Точно?
— Точнее некуда, Андрей Викторович.
К нам не раз поступали запросы от музеев, из научных организаций… Дали бы с радостью, но ни одной бумажки с подписью Льва Давидовича у нас нет.
— Странно, — сказал я. — Может быть, уничтожены?
— Нет, Андрей, у нас ничего не уничтожается… На наших папках стоит гриф «Хранить вечно»… В Москве, в августе девяносто первого, жгли агентурные дела.
Но это другая песня. Это было, когда толпа на штурм главного здания КГБ СССР пошла.
— Да, я в курсе…
— Ну а теперь колись, инвестигейтор: хочешь заняться убийством Гребешкова?
— Да, — ответил я, — хочу… попробовать.
Острецов посмотрел с прищуром:
— Я, — сказал он, — тебя, Андрей Викторович, уважаю. И, разумеется, приветствую твое желание, но…
— Что «но»?
— Видишь ли, Андрей… Мы ведь провели собственное расследование. Нам, как ты понимаешь, небезразлично, когда убивают наших сотрудников. Поверь, что сделано все возможное. ГЛУХАРЬ!
…От Острецова я ушел в полном недоумении. Дело Гребешкова заинтриговало меня окончательно. Убийство сотрудника ФСБ — факт из ряда вон и, разумеется, «чекисты» рыли землю. А работать они умеют. Сколько бы комитет ни крыли, а профессионализм не отнимешь… и если чекисты не смогли поднять дело… то что же это значит?
***
— Глухарь это значит, — сказал Зудинцев.
— А может, и нет, — сказал Родион.
— Что ты имеешь в виду?
— Я так думаю: нашли они убийцу. Но решили: суд наш гуманный даст ему лет восемь-десять… А они сами приговор вынесли. И привели в исполнение.
— Э-э, брат Родя, — сказал Зудинцев, — куда тебя понесло… Это уже из романов господина Бушкова: тайные ликвидации и прочее… Бред!
— А я думаю, — ответил Родя, — что так все и было. И ежели мы хорошо изучим круг знакомых Гребешкова, то наверняка найдется человек, который после убийства этого архивиста «покончил жизнь самоубийством» или погиб в результате «несчастного случая». Или просто исчез. Нашли комитетчики мокрушника. Нашли — и грохнули!
— Глупости, — сказал Зудинцев.
А я не сказал ничего.
***
На следующий день я собрался поехать в университет. Убийство Олега Гребешкова меня зацепило. Если бы его забили пьяные гопники или если бы его квартира была ограблена — все было бы понятно… Но из его квартиры, как выяснил Зудинцев в Калининском РУВД, ничего не пропало. Ничего! Там, правда, и не было ничего ценного, но в домашней библиотеке убитого находилось несколько редких книг да еще видеокамера… Камеру-то грабитель мог бы прихватить. Но не сделал этого.