Константинов Андрей Дмитриевич. Изменник

   Ладно, хватит… Вставай!
   Джинн распрямился, как пружина, вылетевшая из будильника. Он выпрыгнул из-за камня, выстрелил навскидку. Он знал, что не промажет… Острая вспышка на дульном срезе ствола прорезала туманец. Завизжала собака, дурным голосом закричал человек… Загрохотал автомат, и Джинн грохнулся на камни. Он разбил локти. Он понимал, что нужно бежать, пока они не опомнились… И не мог. Он сказал себе: сейчас… сейчас. Я смогу.
   А автомат бил короткими очередями, и Джинн не понимал, почему АК звучит так странно… А потом он услышал голос:
   Ведь ты моряк, Пашка.
   Моряк не плачет.
   И не теряет бодрость духа никогда!
   Джинн поднял голову — старик Троевич стоял на скале и стрелял из немецкого МП… Та-та-та-та… Та-та-та-та… Ведь ты моряк, Пашка! Моряк не плачет… Та-та-та-та…
   Вставало солнце. Джинн засмеялся и закричал: «И не теряет бодрость духа никогда! Есть все-таки Бог! Есть! Я люблю тебя, Сабина! Я ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ! Еще повоюем. Еще вставим этим уродам по самое не балуйся. Ух, как хорошо жить, Богдан!»

***

   — Я, — говорил Троевич, — сразу понял, что напали на вас. Как стрельбу услышал — сразу и понял… А старуха меня не пускала. Куда, говорит, ты, старый хрен, прешься? Какой из тебя ратник? У тебя уж яйца седые… Баба! Чего она понимает? Яйца-то нужны совсем по другой части. А автомат гансовский я с войны сохранил. Нигде ни одной коржавинки нет. Как часы работает. Видал, Олег?
   — Видал, отец, — кивнул Джинн.
   — Ловко я их расху…чил?
   — Ловко, отец.
   — У меня еще «стэн» есть. Британский. Но — говно… Наливай, Олег.
   У Джинна тряслись руки. Когда стрелял — не тряслись, а тут пришел отходняк. Он попросил Мукусеева:
   — Плесни, Володя…
   Мукусеев налил ракии. Богдан Троевич встал и торжественно произнес:
   — Братья! Вы обрадовали меня трижды. Первый раз, когда вы пришли. Я знал, что когда-нибудь вы придете… Я дождался. Я счастлив. Второй раз вы обрадовали меня, когда эта банда на вас напала… Да, да, Илья, не смейся. Когда на вас напали — пришло мое время. Я сказал старухе: Зойка, гони Пончика. А Зойка заорала: куда ты, старый пень? У тебя уже яйца седые… А при чем здесь яйца? Я что — на еб…ю собрался? Я достал гансовский автомат, оседлал Пончика…
   Мукусеев лежал у костра, слушал, что говорит дед Богдан. Постреливали угольки, низенький, мохноногий Пончик ел хлеб. Владимир не верил, что все это происходит с ним. Все такие штуки происходят в другом измерении — в кино, в книжках, но никак не в жизни.
   Взошло солнце, испарилась роса. Они сидели около костра, седой старик размахивал руками. На груди у него мотался автомат времен Второй мировой. Рядом с дедом стоял ослик Пончик. Дед чего-то говорил… так бывает?…
   Бывает. Но только во сне.
   — И третий раз вы обрадовали меня, когда все-таки пришлось пострелять. Ты видел, Олег, как я их разделал?
   — Видел, отец.
   — Вот! Зойке расскажешь, как я их бил?
   — Да, отец, расскажу.
   — Скажи ей, что бил их как Пашка. Она ведь не меня любила — Пашку… Эх, Павел!… А правда, что у вас в России есть остров Кронштадт? Говорят, он большой, как Сараево?
   — Да, отец, есть такой остров. У самого Санкт-Петербурга.
   — Я всегда говорил Зойке: есть такой остров… Оттуда — святые Петр и Павел… Нет, вру. Петр — болгарин. Но пел по-русски. Выпьем, братья. Я люблю вас. Вода в Дрине холодная, а сердце у серба горячее.

***

   Джинн вырвал кляп изо рта связанного человека. В живых осталось двое бандитов, но только этот был пригоден для допроса. Джинн вырвал кляп, человек закашлялся и сказал хрипло по-русски:
   — Руки развяжи.
   — О-о, никак землячок?
   — Руки развяжи, занемели… Я ведь тоже офицер.
   — Наемник? — с брезгливостью спросил Джинн.
   — Я прошу: руки развяжи, полковник.
   — Льстишь. Всего лишь майор. — Джинн перевернул пленного на грудь. — Добротно тебя, землячок, прокуратура спеленала.
   — Могем, — подтвердил, присаживаясь рядом, Зимин. — Развязать?
   — Извольте, Илья Дмитрич.
   Зимин дернул за кончик веревки — узлы разъехались. Человек со стоном сел, стал растирать запястья. Смотрел угрюмо, исподлобья. Зимин протянул ему бутылку: выпей, земляк… Тот благодарно кивнул и резко выбросил вперед кулак. Не успел — Джинн перехватил руку, вывернул и швырнул его тело как куль. Упала на траву бутылка, чертыхнулся Зимин:
   — Черт! Вот сука какая — грамм сто вылилось… Убью гада. — Зимин сложил руки в замок и ударил пленного по лицу. Джинн усмехнулся и спросил:
   — Вы считаете, что это законный метод ведения допроса, Илья Дмитриевич?
   — А это еще не допрос, Олег… Допрос-то впереди. Это ему за борзоту. — Зимин отхлебнул из горлышка, протянул Джинну бутылку, но тот покачал головой. Зимин поставил бутылку в сторону, на камень, закурил, улыбнулся и сказал:
   — А теперь будем разговаривать.
   — А если не будем? — спросил, стирая кровь с лица, наемник.
   — Не говнись, земляк. Будем. Еще и как будем.
   — Мне резону с вами говорить нет — я гражданин Украины. — Джинн выметнул вперед руку с «ремингтоном» — ствол «воткнулся» в солнечное сплетение пленного. Тот охнул, повалился набок.
   — Да будь ты хоть гражданин Тринидад и Тобаго, а отвечать на вопросы будешь, незалежный ты наш… начинайте, Илья Дмитриевич.
   — Благодарю вас, Олег Иванович… Вы, кстати, считаете, что ваши методы ведения допроса более законны, чем мои?
   — Не надо, — поморщился Джинн. — У меня ПОЛЕВЫЕ методы… Согласно законам военного времени.
   — Не существует никаких законов военного времени, Олег. Это я тебе как юрист говорю. Существует только разница в репрессивных санкциях. За одно и то же воинское преступление военнослужащий может получить три года в мирное время и расстрел в военное, но в принципе…
   — Незалежный землячок, — перебил Джинн, — как раз звал себя офицером.
   Они очень «по-светски» беседовали между собой, ожидая, пока пленный очухается после удара Джинна. Наконец тот пришел в себя. Зимин сказал:
   — Фамилия, имя, отчество. Адрес. Год и место рождения.
   А Джинн добавил:
   — Номер части в Советской Армии. Звание и должность.

***

   С «земляком» работали полтора часа. Под перекрестным допросом он очень быстро поплыл. Сначала пытался темнить, но долго обманывать опытнейшего важняка Генпрокуратуры и поднаторевшего на допросах разведчика ГРУ, разумеется, не мог… Вместе со своим товарищем, тоже офицером, он приехал в Югославию в 92-м. Развалился Советский Союз, армия что в России, что на Украине сидела на голодном пайке. Вербовщик сам нашел их в Киеве. Наобещал золотые горы… Терять было нечего, и они подались в Сербию. Сначала воевали за сербов, потом попали в плен. Хорваты запросто могли их расстрелять, но не расстреляли — предложили повоевать за свободу Хорватии. Им, в принципе, было все равно. Деньги-то платили не сербские, не хорватские, а немецкие и американские.
   Потом они попали в окружение, едва вырвались и примкнули к группе Милоша… Кто такой Милош? А черт его знает, кто такой Милош… Авантюрист. Группа работала сама по себе — ни за сербов, ни за хорватов. Но кто-то Милоша финансировал, снабжал деньгами. Транспортом, средствами связи. Понятно, что Милош не был сам по себе. Кто-то ставил ему задачи. Они взрывали и сербские храмы и хорватские. Похищали людей, обстреливали ооновцев… Им с другом было понятно, что добром все это не кончится, они решили, что поработают до конца октября и уйдут по-тихому. Вот «ушли». Богач уже мертв… А со мной вы что сделаете?
   — К медальке представим, — усмехнулся Джинн. — Кто дал команду на захват нашей группы?
   — Милош.
   — Это ты брось. Ты отлично меня понял: кто дал команду Милошу?
   — Этого я не знаю. Нас в такие вещи не посвящали. Милош, скорее всего, получал задания по радио.
   — Когда поступила команда на захват нашей группы?
   — Вчера около семнадцати часов.
   — Как конкретно звучала вводная?
   — Милош сказал: сегодня в N к местному жителю прикатит группа русских. На «фиате» с дипномерами. Безоружные. Их надо захватить… Обязательно живыми. Все.
   — Он сказал, сколько человек будет? — спросил Джинн.
   — Трое или четверо.
   — Так трое или четверо?
   — Какая разница? Раз безоружные — пусть хоть пятеро. Больше пяти в «фиате» не поместится… Верно?
   — А все-таки вспомни, Костя, что Милош сказал: трое или четверо?
   — Кажется, трое.
   — Кажется или точно?
   — Я не помню, не помню… Кажется, трое. Какая разница?
   — Есть, милый, разница, есть…

***

   С ним работали полтора часа. Задали несколько десятков вопросов. Надо было бы поработать еще, но поджимало время — ночную стрельбу в лесу могли слышать (и наверняка слышали), поэтому нельзя было исключить появление сил ООН или сербской армии. Объясняться с ними, когда вокруг лежат трупы, крайне не хотелось.
   — Ну, что будем делать с этим? — спросил Зимин, кивая на бывшего старшего лейтенанта Советской Армии Константина Зинько.
   — А что с ним делать? По делам его.
   — Не убивайте, — попросил Зинько.
   Джинн посмотрел на него тяжело, помолчал и сказал:
   — В твоем рюкзаке я нашел золотые коронки… Где ты взял их, земляк?
   — Я?
   — Ты, ты.
   — Я… Я их купил… В карты выиграл. У Богача.
   — Вместе с пассатижами? — спросил Джинн тихо.
   — Я… я… Это не я. Это Богач. Это он коронки вырывал.
   — Ты мародер, Костя Зинько. Если бы ты был просто наемник, я бы, возможно, тебя пощадил… Но человека… мародера. Который носит в рюкзаке горсть золотых коронок и пассатижи… Извини, не могу.
   Зинько закрыл глаза, из-под век выкатились слезы. Зимин приложился к бутылке.
   — Илья Дми… Илья Дмитриевич, — позвал Зинько. Зимин оторвался от бутылки и посмотрел на мародера бледными глазами:
   — Что тебе?
   — Илья Дмитр…тырыч… скажите ему. Скажите… Нельзя же так!
   — Почему же нельзя? — удивился Зимин. — Под определение комбатанта ты не подходишь и под действие Женевской конвенции, соответственно, не подпадаешь. Расстрелять тебя — и все тут. Мрази станет меньше… Я с Джинном солидарен.
   — Но ведь вы юрист… Незаконно, незаконно!
   — Э-э, брат, куда тебя понесло… Закон, как учит нас другой юрист — Ульянов В.И. — есть выражение воли классов, которые одержали победу. Ты что же, лейтенант, с Лениным не согласен?
   — Не согласен! Не согласен! — закричал Зинько. Кажется, он уже совсем ничего не понимал.
   — Мудак, — сказал Зимин. Он был сильно пьян. Он изрядно принял и опьянел на глазах — быстро и тяжело. Вероятно, это было следствием перенесенного стресса. — Мудак. Впрочем, я с Ильичем тоже во многом не согласен. Довольно вульгарно трактовал старик многие вопросы… Но в отношении тебя. Костя, сомнений нет. — Зимин снова приложился к бутылке.
   — Но это не я… Не я коронки…
   — Не важно, — мотнул головой Зимин. — По законнику Стефана Душана… Сербский, между прочим, свод законов, в середине четырнадцатого века принят… Так вот, по закону Стефана Душана за измену и разбой полагалась смерть и конфискация. За преступление несла ответственность вся задруга. По принципу «брат за брата».
   — Они не братья мне! — крикнул Зинько. Зимин пожал плечами:
   — Не хочешь отвечать по законнику Стефана Душана? Думаешь, несправедливый закон? Ну давай судить по справедливому… Ты думаешь, что по британскому eguity… что, собственно, переводится как Право справедливости, тебя по головке погладят? Дерьмо! Дерьмо, блядь, дерьмо…
   Зимин тяжело поднялся, сплюнул и побрел к костру. Джинн проводил его взглядом и повернулся к Зинько. Зинько заплакал. От костра послышался пьяный голос важняка: «Ведь ты моряк, Мишка…»

***

   В Костайницу их отвез родственник Богдана на старом тарахтящем автобусе… Настроение было подавленное, У всех. Кроме самого Богдана. Прощаясь, Джинн сказал ему:
   — Ты автомат свой гансовский выброси, отец. Утопи к черту.
   — Еще чего! — возмутился старик. — Я пятьдесят лет с этим автоматом. Он мне дороже старухи. Ишь придумал — утопи.
   — Кровь на нем, отец. Коснись что… Извлекут из тел пули, проведут баллистику… Лучше избавиться.
   — Из каких тел, сынок? — сказал Богдан. Он смотрел искренними синими глазами. — Ты, сынок, не беспокойся. Никаких тел не будет. Мы здесь живем. У нас свои законы, а эти бандиты уже всех до печенок достали… Я все сделаю, как надо, Олег. Ты не думай, что старик Троевич совсем дурной, из ума выживший. Еще в ту войну в наших краях отряд немцев исчез. Уж как искали, а не нашли. А этих и подавно не найдут… Ты, сынок, не беспокойся — не было ничего. Как мой друг Павел говорил: все будет крыто-шито.
   — Шито-крыто, — механически поправил Джинн.
   — Нет, Павел говорил: крыто-шито.
   — Хорошо, пусть будет крыто-шито.

***

   В автобусе к Джинну подсел Мукусеев:
   — Худо выглядишь, Олег.
   — А ты лучше?
   — Пожалуй, я и не лучше. Не знаю, в зеркале себя не видел. Слушай… Я хотел спросить: что вы узнали от этого?
   — От кого?
   — От урода, которого допрашивали. Ты же отодвинул меня от допроса.
   — Что значит «отодвинул»? Ты — государственный деятель, член ВС. Тебе просто нельзя влезать в эту кухню. Представь себе заголовки в газетах: «Депутат высшего законодательного органа России лично допрашивает бандита»… Здорово?
   — Не очень… Спасибо за заботу об авторитете ВС. Однако, что все-таки вы выяснили? — Джинн откинулся на подголовник:
   — Да ничего особенного… Обычные бандюки, блуждающая стая. Случайно наскочили на наш «фиат», решили поживиться чем-нибудь.
   — Стой, Джинн! Ты же говорил: они ждали нас, именно нас.
   — И ты поверил? Ну ты даешь, Вован. Это я для гражданина следователя дуру прогнал, а то он чего-то занервничал.
   Мукусеев смотрел с недоверием. Джинн подмигнул, сказал:
   — Не бери в голову, Володя.
   — Да, конечно, совсем ерунда… Даже если не брать в голову то, что нас чуть не перестреляли… Даже если не брать в расчет погубленный автомобиль и видеокамеру, стоимостью в четыре автомобиля — сами еле уцелели. Ладно, хрен с ним: с бандюком-то что ты сделал?
   Джинн ничего не ответил. Он прикрыл глаза. Казалось, он спит. Но он не спал — он обдумывал то, что сказал на допросе мародер и убийца Константин Зинько. Допросить бы его еще раз. Но покойника не допросишь.

***

   Человек на велосипеде, с удочкой, проехал по тропинке реки. Мимоходом бросил взгляд на пансионат Марии. В крайнем окне второго этажа стояла на подоконнике включенная настольная лампа. Человек удовлетворенно нажал на педали.

***

   — Но откуда деньги? — спросил Мукусеев изумленно.
   — В долг взял у бандюка, — ухмыльнулся Джинн.
   — Олег! Олег — это же черт знает что!
   — Ханжества не надо, товарищ депутат. Эти жалкие четыре с половиной тысячи не покрывают десяти процентов нашего ущерба. С одной стороны. А с другой: как ты собирался расплачиваться с этим Гойко Митичем? Чем?
   — Но ведь не ЭТИМИ же деньгами! — крикнул Мукусеев.
   — А какими? Какими прикажешь? У тебя есть другие?
   В разговор, который стал принимать крутой характер, вмешался Зимин:
   — Олег прав, Владимир Викторович. Деньги добыты, можно сказать, в бою. И не надо ханжества: мы не присвоили их. Мы собираемся потратить их на благое дело.
   — Сразу, — сказал Широков, — вспоминаются пресловутые пять тысяч марок партийных взносов… Ребята правы, Володя. И не забивай себе голову — на войне как на войне.

***

   «Пуля», выпущенная из рогатки, влетела в окно и ударила в то место, где раньше висело зеркало. Теперь зеркала не было, а на обоях остался темный четырехугольник… «Пуля» влетела, чмокнула стенку. Мукусеев долго не спал, ожидая этого выстрела, но под утро задремал. От звука «поцелуя» «пули» со стеной мгновенно вскочил. Он вскочил, включил свет и увидел на полу комочек бумаги размером с виноградину.
   Он нетерпеливо развернул и разгладил листок. Тем же самым почерком (если уместно называть почерком печатный шрифт) на четвертинке листа из школьной тетради было написано: «В три часа ночи. В разрушенном доме на западной окраине. Желтые стены, арочные окна. Шесть тысяч марок наличными».
   Мукусеев посмотрел на часы — около пяти утра. Значит, до встречи осталось меньше суток. Он сунул ноги в кроссовки и пошел к Джинну. Несколько раз постучал в дверь, но Джинн не открыл… Странно, спит он очень чутко. Владимир вышел на улицу, попытался заглянуть в окно. Внутри Джинновой комнаты было темно — ничего не видать. Владимир вытащил из кармана монетку, постучал по стеклу. Звук разносился, кажется, на всю Костайницу, но в комнате Джинна было по-прежнему тихо. Вот так номер! Где же Джинн?
   Озадаченный Владимир вернулся в дом, в коридоре столкнулся с Широковым. Сначала даже принял его за Олега — ростом и комплекцией полковник СВР Широков и майор ГРУ Фролов были очень похожи.
   — Что случилось, Володя? — спросил Широков.
   — Джинн, понимаешь, куда-то пропал, — возбужденно ответил Мукусеев.
   — Как пропал? Что значит — пропал?
   — В комнате его нет. Стучу, стучу — нет его.
   — А, так это ты стучал… Я как раз на твой стук и выскочил… А Джинн, наверно, у Сабины. Лямур, Володя!
   — Ай да я дурак! — хлопнул себя по лбу Мукусеев. — Про Сабину я совершенно забыл…
   На лестнице появился Зимин, спросил сверху:
   — Что вы тут колбаситесь, коллеги? Я — старый, у меня бессонница, а вы-то что не спите в пять утра?
   Мукусеев торжественно развернул над головой бумажку:
   — Гойко прислал депешу. Пляшите, господа. — Зимин спустился по ступенькам вниз, сказал:
   — Ну-ка, ну-ка…
   Широков щелкнул выключателем торшера, гостиная озарилась мягким оранжевым светом, Владимир продемонстрировал «депешу».
   — Читайте вслух, — сказал Зимин. — Я очки не взял.
   Мукусеев прочитал записку.
   — Знаю я этот дом, — произнес Широков. — Красивый, видно, был домина… Нужно будет днем разведку провести.
   Распахнулась дверь с улицы и вошел Джинн. Лицо его было покрыто коричневыми разводами.
   — Вот те и раз, — сказал Широков.
   — Какой у вас, Олег Иваныч, оригинальный макияж, — сказал Зимин.
   — Где ты был, Олег? — спросил Мукусеев удивленно.
   — Свежим воздухом дышал, — ответил Джинн. — Где она?
   — Кто? Сабина?
   — Записка, — ответил Джинн и протянул руку. Мукусеев подал записку. Джинн прочитал текст, вернул обратно.
   — Получилось, Олег? — спросил Широков. Он, профессионал, первый догадался, где был Джинн.
   — Нет, Игорь Георгиевич, он, оказывается, был на велосипеде… Метров сто я за ним шел. Потом он сел на велосипед и укатил.
   — М-да, шустрый парнишка, — сказал Зимин. Теперь и Мукусеев понял, что Джинн всю ночь просидел в засаде, ожидая появления Гойко. Отсюда и маскировочный макияж… Как минимум часов пять он просидел в засаде в подсолнухах, дождался Гойко и попытался его проследить, но Гойко укатил на велосипеде. Разумеется, скрытно проследить велосипедиста пешему нереально.
   — Спать хочу, — сказал Джинн, пытаясь подавить зевок. — Прошу пардону, мужики, но необходимо выспаться, чтобы следующей ночью не клевать носом… Это касается всех.

***

   Днем сходили на разведку… Зимин совершал «отвлекающий маневр» — пил ракию с шерифом и мэром. Вернее, сам не пил — ссылался на печень, но своим собутыльникам подливал от души.
   Желтый дом с арочными окнами стоял на отшибе. Видимо, в дом попал снаряд и красивое когда-то здание стояло теперь с полуразрушенными стенами, с черными подпалинами пожара. Похрустывая битым стеклом, обошли дом снаружи. Все вокруг было усеяно битой черепицей, кирпичом, щепками. В пустом бассейне лежала дохлая ворона… Потом вошли в дом.
   — Смотри и запоминай, Володя, — сказал Джинн. — Ночью все будет выглядеть по-другому, и если ты сверзишься в темноте в подвал, то запросто свернешь себе шею… Кстати, наш друг здесь уже побывал. — Джинн показал знакомый отпечаток каблука на полусгоревших досках пола.
   Мукусеев внимательно изучал расположение комнат, дверей, окон.
   — Мы все время будем рядом, — продолжил Джинн, — но рассчитывать тебе придется только на себя. Сегодняшнее ваше свидание сильно отличается от той встречи, на кладбище.
   — Почему?
   — Потому, Володя, — сказал Широков, — что сегодня у тебя при себе будет весьма крупная сумма денег. Если этот друже Гойко блефует и у него нет никакой информации, то он может попытаться элементарно отнять у вас деньги.
   — Или сунуть в бок перо, — добавил Джинн. — Уйти мы ему, конечно, не дадим, но тебе от этого легче не будет. Спиной к нему не поворачивайся, держи хотя бы дистанцию вытянутой руки… Все остальное — в руке Аллаха.
   Мукусеев стиснул в ладони «зиппо» с дурацкой присказкой и шутливо ответил:
   — Аллах акбар!

***

   День тянулся медленно. День тянулся страшно медленно. Казалось, ему не будет конца… Но всему приходит конец. Часы пробили полночь. Настало двадцать первое сентября, вторник.
   Из дому вышли в два. Пошли, как водится, огородами. Миновали кладбище, где прошла первая встреча с Гойко, в два восемнадцать вышли к дому. В темноте его громадина скорее угадывалась, чем определялась взглядом… Джинн еще раз шепотом повторил инструктаж, развел всех по позициям. Оставалось ждать.
   Минут через пять Мукусееву показалось, что кто-то подошел к дому. У задней, более-менее целой стены, скрипнуло раз, потом другой… потом все стихло. До трех часов оставалось больше получаса. Неужели пришел Гойко? Мукусеев лежал в сорока метрах от дома, напряженно вслушивался в ночь. Тишина не была абсолютной — шумели деревья, где-то в лесу ухнул филин, по шоссе проехал грузовик. Ночь жила своей тайной жизнью… Снова раздался звук со стороны дома. Что это — человек? Или дом, изувеченный снарядом, дает трещины, роняет черную от копоти штукатурку? Тоскует, вспоминая те времена, когда он был домом, а не развалиной, и в нем жили люди?
   …Снова что-то прошуршало в той стороне, где дом. И Мукусеев вдруг понял, что это Джинн. Хитрый Джинн в очередной раз решил переиграть всех и проник в здание, чтобы в критический момент быть рядом… Ну, конечно, это Джинн. Кто же еще?
   …Джинн находился в двадцати метрах от входа. Он тоже слышал звуки. Он слышал их даже лучше, чем Мукусеев. В отличие от Мукусеева, он не сомневался в происхождении звуков — к дому подошел человек. Подошел осторожно, с тыльной стороны, которая разрушена меньше всего и где на траве почти нет битых кусков черепицы. Но дважды человек все же наступил на черепицу, выдал себя. Рановато пришел сегодня господин Гойко, рановато. Страхуется… По шоссе проехал грузовик, перекрыл все звуки. Я бы, подумал Джинн, под шумок этого грузовика аккуратно проник в дом. Впрочем, возможно Гойко так и сделал и уже находится внутри дома… Да, так и есть — скрипнула половица.
   Со стороны Костайницы раздался звук двигателя, вспыхнули фары. По звуку двигателя Джинн предположил, что это английский броневичок «скорпион». Видать, «миротворцы» куда-то поехали… К девкам, поди.
   Рыча мощным движком, восьмитонная махина проехала. На несколько секунд осветила фарами дом. Джинн воспользовался светом фар, чтобы внимательно осмотреть здание, но ничего, естественно, не увидел. Он и не мог ничего увидеть — под шум двигателя «скорпиона» человек в доме спокойно закончил свою нервную работу и присел, прячась от света фар. Когда машина проехала, человек выбрался из здания, но далеко уходить не стал — лег под стеной и затаился. За стеной, чуть выше лежащего человека, комнату пересекала тонкая медная проволока. Один из ее концов был привязан к решетке камина, другой — к чеке гранаты…
   Ровно в три Владимир Мукусеев встал и направился к дому.
   С противоположной стороны к дому подъехал велосипедист. Джинн в пустом бассейне насторожился: если велосипедист — это Гойко, то кто же в доме? Из-за шума, который произвел проехавший «скорпион», Джинн не знал, что человек уже покинул здание и лежит за стеной, там, где его не достанут осколки гранаты.
   Кто? — лихорадочно думал Джин. — Кто в доме? Что происходит?
   Гойко положил велосипед на землю, в метре от Джинна, и пошел к крыльцу. Заскрипело под его ногами битое стекло на ступенях. Каждая ступень приближала его к проволоке, натянутой поперек комнаты с камином… Одна, вторая, третья ступень… Всего шесть. У входа, там где была когда-то дверь, Гойко остановился. Тихо-тихо произнес: «Владимир?»
   Мукусеев находился в это время в двадцати метрах от дома. Джинн уже слышал его
   шаги.
   — Владимир? — повторил Гойко. Ответа он не услышал и шагнул в проем. Он хорошо ориентировался внутри. Когда нога задела проволоку и раздался щелчок ударника гранаты, он сначала ничего не понял.
   А Джинн понял. Он услышал металлический щелчок и сразу все понял. Он вспомнил, как сам нарвался на растяжку… И свой прыжок в сторону, за тушу убитого верблюда. До верблюда было метра три, но он каким-то чудом допрыгнул, перекатился через разлагающуюся тушу и замер на песке. Когда рвануло, он физически ощутил, как осколки вспарывают верблюжий бок…
   Гойко все еще гадал, что означает щелчок, а с улицы ударил крик:
   — Назад, Гойко! Назад!… Вовка, падай! Падай, бля, растяжка!
   Гойко резко развернулся и… нога провалилась сквозь прогоревший пол. Он упал. Дернулся отчаянно, вырвал ногу. Но было поздно — грохнул взрыв.