Страница:
— Я не думаю, что они могут пойти на крайности.
— Я тоже не думаю, но… В общем, так: если контакт состоится…
— Думаешь, может не прийти?
— Всякое может быть. Но если контакт состоится, держись спокойно, уверенно — я рядом. Ссылаясь на незнание сербского…
— Да я уже немного врубаюсь…
— Не перебивай меня, Володя. Я знаю, что ты уже мало-мало понимаешь по-сербски и объясниться сможешь. Но, ссылаясь на плохое знание, выспрашивай все подробно, задавай вопросы по три раза. Понял?
— Что же не понять?
— Постарайся выяснить достоверность его информации: что он видел своими глазами, а что знает по слухам. Постарайся… А, черт! Что я учу тебя как маленького? Ты — журналист и вопросы задавать умеешь. В общем, так: действуй по обстановке. Если вдруг сложится какая-то экстремальная ситуация, в Брюса Ли не играй — беги. Я рядом и все беру на себя. На всякий случай вот тебе фонарик. — Джинн протянул Мукусееву фонарик. — Фонарик не оружие, но ослепить нападающего можно… Все понял, Володя?
Мукусеев взял в руки круглый фонарик, нащупал кнопку. Почему-то спросил:
— Олег, у тебя оружие есть?
— Есть нож, но, я думаю, обойдемся без этого?…
…Луна вылезла из-за облака — желтая, как противотуманная фара. В ее свете кладбище выглядело декорацией к фильму про вампиров. Кресты отбрасывали геометрически четкие черные тени. Владимир оттянул рукав куртки, посмотрел на циферблат — ровно час… Он посмотрел по сторонам — никого. Тихо — гробна тишина… кресты, могилы, плиты. Джинна не видать. Где он, интересно?
Луна снова спряталась, темно стало — глаз выколи… Все-таки, кладбище ночью довольно специфическое место… Что-то в этом есть.
Прошелестел ветер, похожий на вздох. До чего же медленно тянется время. Сколько там уже? Час ноль семь… Ну, где? Где этот «корреспондент»? Мукусеев обернулся и чуть не вскрикнул: из темноты смотрели два мерцающих глаза. Два нечеловеческих глаза.
Он застыл и прошептал: «Кто? Кто это?…» А глаза смотрели в упор. Круглые, желто-зеленые, с узким вертикальным зрачком… Мукусеев попятился. Сделал шаг, другой, третий. Потом вдруг вспомнил про фонарь в правой руке. Он нажал кнопку, вспыхнул яркий белый луч — на могиле сидел серый кот. Во рту держал мышку.
— …твою мать! — сказал Мукусеев и опустился на могильный холмик. — Твою мать, киска. Так и головой захворать можно.
— Или в штаны наделать, — ехидно сказал Джинн из темноты.
— Смешно тебе? Смешно, да? А я чуть инфаркт не получил.
— Фонарь выключи, депутат, — ответил Джинн. Кот с мышкой в зубах повернулся и очень солидно ушел. Мукусеев выключил фонарь. Темнота сделалась совсем непроглядной. Он снова посмотрел на часы. С трудом разглядел слабое свечение циферблата — час десять… Ну, где этот придурок?
— Идет, — прошептал Джинн. — Идет слева от тебя.
Мукусеев посмотрел налево и ничего не увидел — темень.
— Освети себя фонарем, — тихо подсказал Джинн. Владимир кивнул и, направив на себя фонарик, дал короткую вспышку. В ответ вспыхнула зажигалка метрах в двадцати. Разглядеть что-либо Мукусеев не разглядел, но зато как-то стало спокойно на душе: пришел «корреспондент». Пришел все-таки… Вот только с чем он пришел?
Человек приблизился и Мукусеев прикинул: рост действительно что-нибудь около ста семидесяти. Лица в темноте не разглядеть, но, кажется, человек молодой.
А незнакомец подошел вплотную. Подошел и сказал:
— Почему вы не пришли вчера?
— Я не знал, — ответил Мукусеев. — Я не получил.первой записки. Вы выстрелили ее из рогатки? В окно?
— Нет. Я сунул ее под дворник вашей машины.
— Вот как? Под дворник машины? Странно, но мне никто ничего не передавал… Не могло ее унести ветром?
— Нет, ветром не могло. Спросите у своих. Вы доверяете своим людям?
— Безусловно. Скажите, как вас зовут?
— Гойко, — ответил человек. — А вы — Владимир, я знаю.
— Почему вы хотели, Гойко, со мной встретиться?
— Вас интересует, где закопаны ваши товарищи?
— А вы знаете? — быстро спросил Владимир.
— Нет. Я — нет.
— А кто знает?
— Есть один человек.
— Кто он? Почему он сам не пришел?
— Он не хочет, чтобы его знали. Он прислал меня. Все переговоры будете вести со мной.
— Хорошо, — сказал Мукусеев. — Хорошо. Что требуется от нас?
— Деньги и сохранение тайны. Если вы не сумеете сохранить тайну, меня убьют. Возможно, и вас убьют.
— Мы сохраним тайну. Я обещаю, Гойко, что никто ничего про вас не узнает… Сколько денег вы хотите?
— Пять тысяч марок.
— Большие деньги, Гойко.
— Вы в своем пансионате сколько платите за проживание?
Мукусеев подумал: Джинн прав — он (или они) авантюрен, хитер и корыстен… Все в цвет. Но знает ли он, где захоронены тела? Нет ли тут элементарного обмана?
Снова высунулась луна, и человек резко переместился в сторону так, что его лицо оказалось в тени… Да, этот Гойко действительно хитер.
— Хорошо, — сказал Мукусеев. — Мы раздобудем деньги. Столько у нас нет, но мы раздобудем. Когда вы сможете сообщить мне о месте захоронения?
— А когда вы сможете передать мне деньги?
— Скоро. Как только мы раскопаем могилу — вы получите деньги.
— Нет, Владимир. Как только мы получим деньги, я укажу место. По-другому я не могу.
— А почему я должен вам верить, Гойко? Чем вы можете хотя бы косвенно подтвердить, что владеете информацией?
— Взгляните вот на это, — произнес Гойко и протянул руку. На руке что-то лежало, но что — не понять.
— Что это?
— Включите свой фонарик и увидите.
Мукусеев взял предмет в руку и включил луч фонаря… Сердце сорвалось вниз! В светлом и жестоком, словно лезвие кинжала, луче блестела зажигалка «зиппо». Одна из миллионов «зиппо», которые гуляют по свету. Но эта была единственная! Другой такой больше не было… Потому что по металлу зажигалки бежали гравированные буквы: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Витьку от Вовца. 18.03.90».
Эту зажигалку Мукусеев купил в Лондоне в марте девяностого. Купил для себя. А потом ее увидел Виктор. Увидел и восхитился. Сказал: гад ты, Владимир Викторович. Себе купил, а мне нет… А он тогда ответил: да зачем тебе? Ты же курить бросаешь… А-а, — махнул рукой Виктор, — бросишь тут. И вообще: кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Гад ты все-таки, Владимир Викторович.
Через три дня у Виктора был день рождения. В обед Мукусеев заскочил к граверу и заказал эту идиотскую надпись… И вот теперь, спустя три с половиной года, он стоит ночью посреди кладбища в маленьком югославском городке и держит в руках эту самую зажигалку. Бред! Просто бред!
Зажигалка блестела в узком луче фонаря, и дурацкая присказка, выгравированная пожилым гравером-армянином, приобрела теперь какой-то зловещий, тайный смысл.
— Откуда? — спросил Мукусеев. — Откуда она у вас?
— Это зажигалка Виктора. Легко проверить.
— Не нужно ничего проверять. Я сам подарил ему эту зажигалку.
— А-а? Теперь вы поняли, что я говорю правду?
— Продайте мне эту зажигалку, — сказал Мукусеев. — Я заплачу.
Гойко несколько секунд молчал, потом произнес:
— Берите так. Денег не надо.
— Спасибо. — Мукусеев выключил фонарик и стиснул в кулаке «зиппо».
— Не за что. Я же вижу, что это как память.
— Спасибо, брат. Я… я не знаю, что сказать. Просто спасибо тебе.
— Есть еще кое-что… У моего товарища есть еще кое-что. Но уже за деньги, — сказал Гойко. — Что-то важное.
— А что значит «кое-что»? — переспросил Владимир.
— Я не знаю. Но он сказал: есть еще кое-что. Очень важное.
— А сколько стоит это важное «кое-что»?
— Еще тысячу марок, брат.
— Хорошо, будет еще тысяча марок.
— Когда?
— Скоро. День, два, три… деньги будут. Я обещаю.
— Когда будут деньги, поставь на окно в комнате включенную настольную лампу. Я буду знать, что ты достал деньги.
— Встретимся здесь же?
— Я сообщу, где и когда. Прощай. Я уйду сейчас, а ты побудь здесь еще минут десять.
— До свидания, — пробормотал Владимир. Гойко повернулся и пошел между могил. Луна скрылась и он растворился в темноте. Мукусеев снова сел на могилу. В левой руке он сжимал «зиппо». Он все еще не верил в реальность того, что произошло.
Он не знал, сколько просидел, сжимая в ладони зажигалку. Время мчалось сквозь него свистящим горячим ветром, наполненным лицами, голосами, воспоминаниями.
На плечо опустилась рука Джинна, и Владимир вздрогнул,
— Вот, — сказал он беспомощно, протягивая зажигалку. — Вот, Джинн… Витькина.
— Мои инструкции, Володя, ты все-таки проигнорировал, — сказал Джинн. Они сидели в комнате Джинна. На столе лежала зажигалка «зиппо», стояла бутылка ракии и два граненых стаканчика.
— Какие инструкции?
— Я просил выяснить как можно больше, что конкретно известно этому Гойко и кто таков он сам.
— Извини. Извини, Джинн, но как-то все инструкции сразу из головы вылетели… Да еще этот кот!
Джинн усмехнулся, Владимир налил в стаканчики ракии.
— Этот кот, собака такая, пять лет жизни у меня отнял.
— М-да, котик удачно зашел на огонек… Однако давай попробуем подвести итоги. Итак, что нам известно? Есть некий гражданин Гойко. Лет тридцати. Вероятно, житель Костайницы. Но за те три недели, что мы здесь отираемся, я его ни разу не видел.
— А ты уверен, что смог бы его опознать?
— Теперь — да. Черты лица я, разумеется, не рассмотрел, но голос и особенности походки я запомнил. В Москве или в Париже это, конечно, ничего не дает, но в Костайнице с населением две тысячи человек это уже нечто. Мы познакомились практически со всеми жителями Костайницы, но этого Гойко я наверняка не видел. Это довольно странно.
— Какие, — спросил Мукусеев, — ты делаешь из этого выводы?
— Выводы делать рано — фактов мало. Меня беспокоит другое…
— Где взять деньги?
— Черт с ними, с деньгами. Меня беспокоит, куда делась первая записка? — произнес Джинн.
— В то утро машины мыл Зимин, — ответил Мукусеев. — Неужели… Зимин?
— Коллеги, у меня есть сообщение.
— Какое же? — спросил Зимин. Он жевал зубочистку и щурился на солнце.
— Важное… Я бы сказал, весьма важное. Но обсудить его я предлагаю в другом месте. Ну, скажем, на речке.
— Ого! Вы нас уже заинтриговали, Владимир, — сказал Широков.
— На речке так на речке, — сказал Зимин. — Удочки брать?
Мукусеев, Широков и Зимин расселись на камнях, а Джинн стал швырять гальку, пуская блинчики. Река блестела, щебетали птицы… Все выглядело очень мирно и беззаботно.
— Итак? — спросил Зимин. Мукусеев закурил и сказал:
— Появился человек, который может указать место захоронения.
Он сказал эту фразу и замолчал. Джинн застыл с рукой, отведенной для броска, Зимин вынул изо рта зубочистку, а Широков сказал: кхе… Джинн швырнул свой камень, повернулся и сел на корточки — так любят сидеть зэки.
— Появился человек, который может указать место захоронения наших ребят, — повторил Мукусеев.
— Что же это за человек? — осторожно спросил Зимин.
— Человек до некоторой степени анонимный.
— Очередной Бороевич? — поморщился Джинн.
— Как он на вас вышел? — спросил Зимин.
— Прислал записку.
— Ого! С почтальоном?
— Нет, тайно сунул под дворник автомобиля, — ответил Мукусеев, глядя на Зимина.
— А посмотреть на эту записку можно?
— Да, конечно, я покажу вам ее… потом, позже.
— А сейчас не покажете? — спросил Широков.
— Собственно, записка не представляет большого интереса. Всю информацию я получил при личном контакте.
— Вы лично встречались с источником?
— Да, сегодня ночью на кладбище. — Джинн нахмурился и сказал:
— Какого черта, Володя! Что это за самодеятельность? За безопасность пока еще отвечаю я. А ты идешь один ночью на встречу с неизвестным… Это нормально?
— Так было надо, Олег.
Широков и Зимин переглянулись. Джинн раздраженно швырнул в воду камень.
— Спасибо. Спасибо тебе, Владимир Викторович, за доверие.
— Зря ты, Олег… Я был вынужден. Объяснить, почему?
— Да уж будь любезен, — сказал Джинн. Разговор шел как по нотам, а партитуру они написали еще ночью.
— Дело вот в чем, коллеги. Записка, которую я обнаружил вчера, была не первой. Первую я, к сожалению, не получил. Источник объяснил мне при встрече, что первую записку он сунул под дворник еще позавчера ночью… Она исчезла.
— Та-ак, — протянул Джинн. — Куда же она делась?
— Мне тоже очень интересно, — ответил Мукусеев.
— Ветром не могло ее унести? — спросил Зимин.
— Нет, это исключено. Насколько я понимаю, никто из нас ее не видел?
— Странная постановка вопроса, Владимир Викторович, — произнес Широков.
— Позавчера утром я мыл машины, — сказал Зимин. — Никакой записки не видел… Мария или Сабина не могли взять?
— Сабина, — сказал Джинн, — не брала… Я бы знал.
Зимин задумчиво посмотрел на изжеванную зубочистку и произнес:
— Ну, конечно. Тебе, Олег, Сабина бы обязательно доложила… лично.
— Совершенно верно, Илья Дмитриевич, — глядя в глаза, отозвался Джинн. — Мне бы Сабина сказала.
— Не сомневаюсь, Олег. Ты же, кажется, ее уже… ВЕРБАНУЛ.
Широков поднялся с камня и сказал:
— Прекратите… А вы, Владимир Викторович, так и не объяснили мотивов своего поступка. Ваш поход на кладбище в гордом, так сказать, одиночестве чем же все-таки был вызван?
— Недоверием к нам, — сказал Зимин. — Наш уважаемый коллега посчитал, что кто-то из нас троих нашел записку под дворником автомобиля и скрыл ее… Я даже знаю, кого заподозрил Владимир Викторович в первую очередь.
— Кого же? — спросил Широков.
— Этого мерзкого старикашку из Генпрокуратуры, — ответил Зимин.
Владимир сделал вид, что смущен.
— Ну же, — подбодрил его Зимин, — скажите нам, Володя — дело было?
Мукусеев помолчал несколько секунд, потом ответил:
— Вчера я несколько неверно оценил ситуацию… я сожалею.
— А сегодня вы пересмотрели свои взгляды?
— Если бы я не доверял вам, я бы ничего не рассказал, — принужденно ответил Мукусеев. — Я признаю, что был не прав.
— Большое спасибо, — сказал Зимин шутовским тоном. Широков произнес:
— Но кто же, все-таки, взял записку? Вопрос очень важный. — Джинн встал и сказал:
— Вариантов всего три: либо кто-то из нас. Либо Мария. Либо третий. Посторонний человек. — А Мукусеев спросил:
— К какому варианту склоняешься ты, Олег?
— Я думаю — Мария.
— А на кой, извините, хрен ей эта записка? — поинтересовался Зимин.
— Видимо, она посчитала, что так будет лучше для всех, — пожал плечами Джинн. А Мукусеев сказал:
— Может быть, ты, Олег, попробуешь через Сабину прозондировать эту тему?
— Попробовать-то я попробую, но… — Зимин закурил, встал с камня и сказал:
— Ладно, оставим это… Пока, во всяком случае. С Манькой я поговорю сам и, если она взяла писульку, то, поверьте мне, я ее расколю. Сейчас меня интересует другое: что же все-таки сообщил вам, Володя, ваш анонимный источник?
Мукусеев вкратце пересказал встречу с Гойко, продемонстрировал зажигалку. Все по очереди повертели ее в руках… Задумались.
— И где же вы намерены взять шесть тысяч марок, Владимир Викторович? — спросил Широков. — Посольских партвзносов больше, кажется, нет? Я готов профинансировать мероприятие из командировочных, но…
— Я и хотел обсудить этот вопрос с вами, мужики, — сказал Мукусеев. — Вопрос деликатный… Но… Давайте прикинем, сколько у нас наличности.
Выяснилось, что наличности даже с учетом российских дублей, никак не набирается хотя бы на половину суммы. Мукусеев позвонил в посольство и в весьма туманных выражениях намекнул на некий «новый поворот» и необходимость финансовых вливаний… Решили, что в Белград, за деньгами, отправятся Широков и Зимин, а Мукусеев и Джинн остаются в Костайнице.
После обеда Широков и Зимин уехали.
— Что же делать-то? — озадаченно произнес Мукусеев.
— Не переживайте, Владимир Викторович, — ответил Широков. — Есть другой вариант.
— Какой же?
Широков улыбнулся, посмотрел на Зимина. Зимин тоже оскалился, показывая железные зубы в верхней челюсти. Мукусеев подумал, что если он и на допросах так улыбается, то, конечно, преступник начинает чувствовать себя… э-э… неуютно.
— Ну так в чем дело? — спросил Мукусеев. — Что за вариант? Чубайс подарит моему источнику мешок ваучеров? — Зимин покачал головой и скорбно произнес:
— Как вы циничны, Владимир. Вы бы уж выбрали для своих шуточек что-нибудь пониже: мать, честь, Родина… А вы в самое святое плюнуть норовите — в Ваучер!
— Илья Дмитриевич! Честное слово — не до шуток! Что там у вас за вариант?
Широков и Зимин снова переглянулись, и Широков сказал:
— Нашелся человек из взвода Бороевича.
Несколько секунд все молчали. Потом Джинн спросил:
— Он может указать место захоронения? Он уже дал показания?
— А вот это как раз и предстоит узнать. Богдан Троевич живет всего в сорока километрах от Костайницы, в поселке N.
— Игорь, — попросил Джинн Широкова, — задерни шторы от греха.
— Сейчас, — ответил Широков. Он стоял возле окна, вылущивал из блестящей фольги какую-то таблетку. — Сейчас сделаю, секунду.
— Ты что это, Игорь Георгиевич, на колеса перешел? — спросил Зимин.
Широков запил таблетку, улыбнулся и, ничего не отвечая, плотно задернул шторы. Потом включил свет. Все четверо склонились над картой… Мукусеев сразу понял, что карта ему не по зубам. Кое-что понять, конечно, было можно. В Бонче была военная кафедра и какие-то представления о топографии он имел. Но, во-первых, весьма поверхностные и, во-вторых, все уже давно забыл.
А простыня была обильно усыпана значками условных обозначений, цифрами, линиями… Похоже, что по-настоящему профессионально карту мог читать только Джинн и, в меньшей степени, Широков.
— Вот, — сказал Джинн, ткнув ручкой в карту. — Всего пяток строений. По-нашему — хутор… Квадрат В-12. Про сорок километров вам, конечно, загнули — тут километров семьдесят, да еще и очень неважной дороги.
— Первые километров тридцать, — сказал Широков, — шоссе.
— Да, — согласился Джинн. — Но потом в X. поворот на грунтовку, а потом… вот здесь, за мельницей… вообще на лесную дорогу. Интересно, пройдет легковуха?… А другой дороги нет.
Зимин почесал переносицу, произнес:
— По крайности прогуляемся пешочком… Свежий горный воздух и все такое.
— И все такое, — повторил Джинн. — И все такое…
— Ну, это ты, Владимир Викторович, преувеличиваешь, — сказал Широков.
— Возможно. Пуганая ворона, Игорь Георгиевич, куста боится… А ты чего такой бледный, Игорь?
Широков, действительно, выглядел скверно… За полковника ответил Зимин:
— А раскрыл в машине окна на всю дурягу. Вот и продуло.
— Нет, — ответил Широков, — я, кажется, отравился… Съел что-то такое.
Джинн нашел Сабину, попросил сделать что-нибудь перекусить наскоро и десяток
бутербродов с собой. На вопрос Сабины: куда они собрались? — соврал, сказал, что на пикничок… здесь, неподалеку.
Собрались за полчаса. И тут выяснилось, что Широков совсем не в форме. Он надел свитер, но, несмотря на это, его знобило, на бледном лице горели щеки… Джинн посмотрел на Широкова и сказал:
— Игорь, тебе лучше остаться.
— Ну уж извините. На кладбище Владимир ходил один. А теперь ты хочешь меня, Олег, от встречи с Троевичем отстранить?
— Никто, Игорь Георгиевич, не хочет тебя отстранять. Но ты явно болен, а там, может быть, придется идти пешком… Тебе лучше остаться, а Мария с Сабиной за тобой будут ухаживать.
— Звучит заманчиво, Олег. Но я поеду. Джинн хмыкнул и сказал:
— Товарищ полковник, вы старше меня по званию. Но за безопасность отвечаю я. Вы остаетесь. Это приказ.
— Ну ты крут, майор, — ответил Широков. Спустя две минуты «фиат» выехал со двора.
В X. они свернули на грунтовку. Дорога была вполне приличной — плотной и укатанной, но изобиловала поворотами и все время шла в гору. Вокруг плотно стоял хвойный лес, на прогалинах шевелилось море цветов, воздух пах теплой хвоей… В легкой дымке стояли впереди горы голубоватого цвета. Двигатель «фиата» ровно гудел и тащил машину вперед и вверх.
Добрались до мельницы. Вернее, до того, что от нее осталось. Явно старинное, построенное из темного кирпича здание мельницы было наполовину уничтожено взрывом, черным пальцем торчало вверх обгоревшее стропило. Сложенная из осклизлых, покрытых сопливой тиной камней плотина тоже была частично разрушена, вода с шумом текла через брешь.
Они вышли из машины, поднялись на плотину. Слева, в запруженной части, на воде лежали сотни кувшинок, цвели какие-то маленькие белые цветочки. Поверх бреши в плотине были брошены четыре нетолстых бревна, связанных попарно. Под ними ревела вода.
— Мостик, однако, — сказал Мукусеев, прыгая на бревнах.
— Выдержит, — сказал Джинн, прыгая на второй связке. Он вернулся к «фиату», сел за руль и въехал на плотину… С противоположного берега на него смотрели Зимин и Мукусеев… Колеса «фиата» накатились на бревна. Обе связки были шире колеса сантиметров на десять. «Фиат» двигался медленно-медленно, на полуотпущенном сцеплении.
— Что он делает? — сказал Зимин. — Сорвется к черту.
— Не каркай, Илья Дмитриевич, — грубовато ответил Мукусеев. Бревнышки, кое-как стянутые грязной веревкой, прогибались и стремились разъехаться в стороны, Джинн сидел за рулем с каменным лицом. Он физически ощущал напряжение дерева и даже легкую вибрацию тела плотины… На «мост» въехали задние колеса, а передние выехали на каменную твердь. Джинн подмигнул Мукусееву и аккуратно съехал с «моста».
— Каскадер хренов, — вздохнул Зимин. — Индиана Джонс… тьфу!
— Ты чего так разволновался, Илья Дмитрич? — спросил Мукусеев.
— Утопил бы тачку — пришлось бы на своих двоих топать.
— Ничего. Горный воздух… и все такое.
— Вот именно — «и все такое».
А дальше дорога пошла — караул. Для джипа без проблем, но для «фиата» совсем не в жилу. Они проползли на брюхе еще пару километров, и Джинн остановил машину — впереди был подъем градусов под тридцать, частично покрытый каменной крошкой.
— Дальше, господа, ножками. С разгону мы, может, и взяли бы этот подъемчик… Да разогнаться негде.
— «Лэндкрузер» надо для таких поездок иметь, — сказал Зимин.
— Виноват, исправлюсь. Завтра куплю «лэндкрузер». Пошли пешком. В гору, по камням и выбоинам. Через час увидели несколько строений под тесовыми крышами. На лугу паслись козы и два невзрачных ослика. Над одним из домов вился печной дымок.
Богдан сразу скомандовал жене накрывать стол: русские приехали!… А им было неловко и еще противно от того, что какой-то баран в посольстве подбросил им этого Троевича, даже не обратив внимания на год рождения. Они хотели «откланяться», но Богдан сказал, что еще в ТУ войну он воевал здесь, в горах. А в отряде у них был Пашка — моряк с Черноморского флота. Лучший его, Богдана, друг… Но до Победы Пашка не дожил, потому что усташи… и минометный обстрел… Что ты там возишься, старуха?! Неси скорее ракии, я должен выпить с братьями! И, конечно, они не смогли уйти сразу. Они просидели у Богдана Троевича больше часа, слушали его рассказы и смотрели старые фотографии. На одной из них стояли рядом молодые Богдан и черноморский моряк Пашка. За их спиной были горы. А они стояли веселые, белозубые, в ватниках и с трофейными МП-38 на груди… Богдан Троевич захмелел и даже спел по-русски: «Ведь ты моряк, Мишка: моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда». Вместо имени «Мишка» Богдан пел «Пашка».
Он называл их то братьями, то сыновьями и предлагал переночевать у него — места всем хватит… Но им нужно было идти. Богдан дал им с собой «гостинец» и проводил немного. Потом они простились, и он долго махал рукой вслед.
— Я тоже не думаю, но… В общем, так: если контакт состоится…
— Думаешь, может не прийти?
— Всякое может быть. Но если контакт состоится, держись спокойно, уверенно — я рядом. Ссылаясь на незнание сербского…
— Да я уже немного врубаюсь…
— Не перебивай меня, Володя. Я знаю, что ты уже мало-мало понимаешь по-сербски и объясниться сможешь. Но, ссылаясь на плохое знание, выспрашивай все подробно, задавай вопросы по три раза. Понял?
— Что же не понять?
— Постарайся выяснить достоверность его информации: что он видел своими глазами, а что знает по слухам. Постарайся… А, черт! Что я учу тебя как маленького? Ты — журналист и вопросы задавать умеешь. В общем, так: действуй по обстановке. Если вдруг сложится какая-то экстремальная ситуация, в Брюса Ли не играй — беги. Я рядом и все беру на себя. На всякий случай вот тебе фонарик. — Джинн протянул Мукусееву фонарик. — Фонарик не оружие, но ослепить нападающего можно… Все понял, Володя?
Мукусеев взял в руки круглый фонарик, нащупал кнопку. Почему-то спросил:
— Олег, у тебя оружие есть?
— Есть нож, но, я думаю, обойдемся без этого?…
…Луна вылезла из-за облака — желтая, как противотуманная фара. В ее свете кладбище выглядело декорацией к фильму про вампиров. Кресты отбрасывали геометрически четкие черные тени. Владимир оттянул рукав куртки, посмотрел на циферблат — ровно час… Он посмотрел по сторонам — никого. Тихо — гробна тишина… кресты, могилы, плиты. Джинна не видать. Где он, интересно?
Луна снова спряталась, темно стало — глаз выколи… Все-таки, кладбище ночью довольно специфическое место… Что-то в этом есть.
Прошелестел ветер, похожий на вздох. До чего же медленно тянется время. Сколько там уже? Час ноль семь… Ну, где? Где этот «корреспондент»? Мукусеев обернулся и чуть не вскрикнул: из темноты смотрели два мерцающих глаза. Два нечеловеческих глаза.
Он застыл и прошептал: «Кто? Кто это?…» А глаза смотрели в упор. Круглые, желто-зеленые, с узким вертикальным зрачком… Мукусеев попятился. Сделал шаг, другой, третий. Потом вдруг вспомнил про фонарь в правой руке. Он нажал кнопку, вспыхнул яркий белый луч — на могиле сидел серый кот. Во рту держал мышку.
— …твою мать! — сказал Мукусеев и опустился на могильный холмик. — Твою мать, киска. Так и головой захворать можно.
— Или в штаны наделать, — ехидно сказал Джинн из темноты.
— Смешно тебе? Смешно, да? А я чуть инфаркт не получил.
— Фонарь выключи, депутат, — ответил Джинн. Кот с мышкой в зубах повернулся и очень солидно ушел. Мукусеев выключил фонарь. Темнота сделалась совсем непроглядной. Он снова посмотрел на часы. С трудом разглядел слабое свечение циферблата — час десять… Ну, где этот придурок?
— Идет, — прошептал Джинн. — Идет слева от тебя.
Мукусеев посмотрел налево и ничего не увидел — темень.
— Освети себя фонарем, — тихо подсказал Джинн. Владимир кивнул и, направив на себя фонарик, дал короткую вспышку. В ответ вспыхнула зажигалка метрах в двадцати. Разглядеть что-либо Мукусеев не разглядел, но зато как-то стало спокойно на душе: пришел «корреспондент». Пришел все-таки… Вот только с чем он пришел?
Человек приблизился и Мукусеев прикинул: рост действительно что-нибудь около ста семидесяти. Лица в темноте не разглядеть, но, кажется, человек молодой.
А незнакомец подошел вплотную. Подошел и сказал:
— Почему вы не пришли вчера?
— Я не знал, — ответил Мукусеев. — Я не получил.первой записки. Вы выстрелили ее из рогатки? В окно?
— Нет. Я сунул ее под дворник вашей машины.
— Вот как? Под дворник машины? Странно, но мне никто ничего не передавал… Не могло ее унести ветром?
— Нет, ветром не могло. Спросите у своих. Вы доверяете своим людям?
— Безусловно. Скажите, как вас зовут?
— Гойко, — ответил человек. — А вы — Владимир, я знаю.
— Почему вы хотели, Гойко, со мной встретиться?
— Вас интересует, где закопаны ваши товарищи?
— А вы знаете? — быстро спросил Владимир.
— Нет. Я — нет.
— А кто знает?
— Есть один человек.
— Кто он? Почему он сам не пришел?
— Он не хочет, чтобы его знали. Он прислал меня. Все переговоры будете вести со мной.
— Хорошо, — сказал Мукусеев. — Хорошо. Что требуется от нас?
— Деньги и сохранение тайны. Если вы не сумеете сохранить тайну, меня убьют. Возможно, и вас убьют.
— Мы сохраним тайну. Я обещаю, Гойко, что никто ничего про вас не узнает… Сколько денег вы хотите?
— Пять тысяч марок.
— Большие деньги, Гойко.
— Вы в своем пансионате сколько платите за проживание?
Мукусеев подумал: Джинн прав — он (или они) авантюрен, хитер и корыстен… Все в цвет. Но знает ли он, где захоронены тела? Нет ли тут элементарного обмана?
Снова высунулась луна, и человек резко переместился в сторону так, что его лицо оказалось в тени… Да, этот Гойко действительно хитер.
— Хорошо, — сказал Мукусеев. — Мы раздобудем деньги. Столько у нас нет, но мы раздобудем. Когда вы сможете сообщить мне о месте захоронения?
— А когда вы сможете передать мне деньги?
— Скоро. Как только мы раскопаем могилу — вы получите деньги.
— Нет, Владимир. Как только мы получим деньги, я укажу место. По-другому я не могу.
— А почему я должен вам верить, Гойко? Чем вы можете хотя бы косвенно подтвердить, что владеете информацией?
— Взгляните вот на это, — произнес Гойко и протянул руку. На руке что-то лежало, но что — не понять.
— Что это?
— Включите свой фонарик и увидите.
Мукусеев взял предмет в руку и включил луч фонаря… Сердце сорвалось вниз! В светлом и жестоком, словно лезвие кинжала, луче блестела зажигалка «зиппо». Одна из миллионов «зиппо», которые гуляют по свету. Но эта была единственная! Другой такой больше не было… Потому что по металлу зажигалки бежали гравированные буквы: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Витьку от Вовца. 18.03.90».
Эту зажигалку Мукусеев купил в Лондоне в марте девяностого. Купил для себя. А потом ее увидел Виктор. Увидел и восхитился. Сказал: гад ты, Владимир Викторович. Себе купил, а мне нет… А он тогда ответил: да зачем тебе? Ты же курить бросаешь… А-а, — махнул рукой Виктор, — бросишь тут. И вообще: кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Гад ты все-таки, Владимир Викторович.
Через три дня у Виктора был день рождения. В обед Мукусеев заскочил к граверу и заказал эту идиотскую надпись… И вот теперь, спустя три с половиной года, он стоит ночью посреди кладбища в маленьком югославском городке и держит в руках эту самую зажигалку. Бред! Просто бред!
Зажигалка блестела в узком луче фонаря, и дурацкая присказка, выгравированная пожилым гравером-армянином, приобрела теперь какой-то зловещий, тайный смысл.
— Откуда? — спросил Мукусеев. — Откуда она у вас?
— Это зажигалка Виктора. Легко проверить.
— Не нужно ничего проверять. Я сам подарил ему эту зажигалку.
— А-а? Теперь вы поняли, что я говорю правду?
— Продайте мне эту зажигалку, — сказал Мукусеев. — Я заплачу.
Гойко несколько секунд молчал, потом произнес:
— Берите так. Денег не надо.
— Спасибо. — Мукусеев выключил фонарик и стиснул в кулаке «зиппо».
— Не за что. Я же вижу, что это как память.
— Спасибо, брат. Я… я не знаю, что сказать. Просто спасибо тебе.
— Есть еще кое-что… У моего товарища есть еще кое-что. Но уже за деньги, — сказал Гойко. — Что-то важное.
— А что значит «кое-что»? — переспросил Владимир.
— Я не знаю. Но он сказал: есть еще кое-что. Очень важное.
— А сколько стоит это важное «кое-что»?
— Еще тысячу марок, брат.
— Хорошо, будет еще тысяча марок.
— Когда?
— Скоро. День, два, три… деньги будут. Я обещаю.
— Когда будут деньги, поставь на окно в комнате включенную настольную лампу. Я буду знать, что ты достал деньги.
— Встретимся здесь же?
— Я сообщу, где и когда. Прощай. Я уйду сейчас, а ты побудь здесь еще минут десять.
— До свидания, — пробормотал Владимир. Гойко повернулся и пошел между могил. Луна скрылась и он растворился в темноте. Мукусеев снова сел на могилу. В левой руке он сжимал «зиппо». Он все еще не верил в реальность того, что произошло.
Он не знал, сколько просидел, сжимая в ладони зажигалку. Время мчалось сквозь него свистящим горячим ветром, наполненным лицами, голосами, воспоминаниями.
На плечо опустилась рука Джинна, и Владимир вздрогнул,
— Вот, — сказал он беспомощно, протягивая зажигалку. — Вот, Джинн… Витькина.
— Мои инструкции, Володя, ты все-таки проигнорировал, — сказал Джинн. Они сидели в комнате Джинна. На столе лежала зажигалка «зиппо», стояла бутылка ракии и два граненых стаканчика.
— Какие инструкции?
— Я просил выяснить как можно больше, что конкретно известно этому Гойко и кто таков он сам.
— Извини. Извини, Джинн, но как-то все инструкции сразу из головы вылетели… Да еще этот кот!
Джинн усмехнулся, Владимир налил в стаканчики ракии.
— Этот кот, собака такая, пять лет жизни у меня отнял.
— М-да, котик удачно зашел на огонек… Однако давай попробуем подвести итоги. Итак, что нам известно? Есть некий гражданин Гойко. Лет тридцати. Вероятно, житель Костайницы. Но за те три недели, что мы здесь отираемся, я его ни разу не видел.
— А ты уверен, что смог бы его опознать?
— Теперь — да. Черты лица я, разумеется, не рассмотрел, но голос и особенности походки я запомнил. В Москве или в Париже это, конечно, ничего не дает, но в Костайнице с населением две тысячи человек это уже нечто. Мы познакомились практически со всеми жителями Костайницы, но этого Гойко я наверняка не видел. Это довольно странно.
— Какие, — спросил Мукусеев, — ты делаешь из этого выводы?
— Выводы делать рано — фактов мало. Меня беспокоит другое…
— Где взять деньги?
— Черт с ними, с деньгами. Меня беспокоит, куда делась первая записка? — произнес Джинн.
— В то утро машины мыл Зимин, — ответил Мукусеев. — Неужели… Зимин?
***
После завтрака Мукусеев сказал:— Коллеги, у меня есть сообщение.
— Какое же? — спросил Зимин. Он жевал зубочистку и щурился на солнце.
— Важное… Я бы сказал, весьма важное. Но обсудить его я предлагаю в другом месте. Ну, скажем, на речке.
— Ого! Вы нас уже заинтриговали, Владимир, — сказал Широков.
— На речке так на речке, — сказал Зимин. — Удочки брать?
Мукусеев, Широков и Зимин расселись на камнях, а Джинн стал швырять гальку, пуская блинчики. Река блестела, щебетали птицы… Все выглядело очень мирно и беззаботно.
— Итак? — спросил Зимин. Мукусеев закурил и сказал:
— Появился человек, который может указать место захоронения.
Он сказал эту фразу и замолчал. Джинн застыл с рукой, отведенной для броска, Зимин вынул изо рта зубочистку, а Широков сказал: кхе… Джинн швырнул свой камень, повернулся и сел на корточки — так любят сидеть зэки.
— Появился человек, который может указать место захоронения наших ребят, — повторил Мукусеев.
— Что же это за человек? — осторожно спросил Зимин.
— Человек до некоторой степени анонимный.
— Очередной Бороевич? — поморщился Джинн.
— Как он на вас вышел? — спросил Зимин.
— Прислал записку.
— Ого! С почтальоном?
— Нет, тайно сунул под дворник автомобиля, — ответил Мукусеев, глядя на Зимина.
— А посмотреть на эту записку можно?
— Да, конечно, я покажу вам ее… потом, позже.
— А сейчас не покажете? — спросил Широков.
— Собственно, записка не представляет большого интереса. Всю информацию я получил при личном контакте.
— Вы лично встречались с источником?
— Да, сегодня ночью на кладбище. — Джинн нахмурился и сказал:
— Какого черта, Володя! Что это за самодеятельность? За безопасность пока еще отвечаю я. А ты идешь один ночью на встречу с неизвестным… Это нормально?
— Так было надо, Олег.
Широков и Зимин переглянулись. Джинн раздраженно швырнул в воду камень.
— Спасибо. Спасибо тебе, Владимир Викторович, за доверие.
— Зря ты, Олег… Я был вынужден. Объяснить, почему?
— Да уж будь любезен, — сказал Джинн. Разговор шел как по нотам, а партитуру они написали еще ночью.
— Дело вот в чем, коллеги. Записка, которую я обнаружил вчера, была не первой. Первую я, к сожалению, не получил. Источник объяснил мне при встрече, что первую записку он сунул под дворник еще позавчера ночью… Она исчезла.
— Та-ак, — протянул Джинн. — Куда же она делась?
— Мне тоже очень интересно, — ответил Мукусеев.
— Ветром не могло ее унести? — спросил Зимин.
— Нет, это исключено. Насколько я понимаю, никто из нас ее не видел?
— Странная постановка вопроса, Владимир Викторович, — произнес Широков.
— Позавчера утром я мыл машины, — сказал Зимин. — Никакой записки не видел… Мария или Сабина не могли взять?
— Сабина, — сказал Джинн, — не брала… Я бы знал.
Зимин задумчиво посмотрел на изжеванную зубочистку и произнес:
— Ну, конечно. Тебе, Олег, Сабина бы обязательно доложила… лично.
— Совершенно верно, Илья Дмитриевич, — глядя в глаза, отозвался Джинн. — Мне бы Сабина сказала.
— Не сомневаюсь, Олег. Ты же, кажется, ее уже… ВЕРБАНУЛ.
Широков поднялся с камня и сказал:
— Прекратите… А вы, Владимир Викторович, так и не объяснили мотивов своего поступка. Ваш поход на кладбище в гордом, так сказать, одиночестве чем же все-таки был вызван?
— Недоверием к нам, — сказал Зимин. — Наш уважаемый коллега посчитал, что кто-то из нас троих нашел записку под дворником автомобиля и скрыл ее… Я даже знаю, кого заподозрил Владимир Викторович в первую очередь.
— Кого же? — спросил Широков.
— Этого мерзкого старикашку из Генпрокуратуры, — ответил Зимин.
Владимир сделал вид, что смущен.
— Ну же, — подбодрил его Зимин, — скажите нам, Володя — дело было?
Мукусеев помолчал несколько секунд, потом ответил:
— Вчера я несколько неверно оценил ситуацию… я сожалею.
— А сегодня вы пересмотрели свои взгляды?
— Если бы я не доверял вам, я бы ничего не рассказал, — принужденно ответил Мукусеев. — Я признаю, что был не прав.
— Большое спасибо, — сказал Зимин шутовским тоном. Широков произнес:
— Но кто же, все-таки, взял записку? Вопрос очень важный. — Джинн встал и сказал:
— Вариантов всего три: либо кто-то из нас. Либо Мария. Либо третий. Посторонний человек. — А Мукусеев спросил:
— К какому варианту склоняешься ты, Олег?
— Я думаю — Мария.
— А на кой, извините, хрен ей эта записка? — поинтересовался Зимин.
— Видимо, она посчитала, что так будет лучше для всех, — пожал плечами Джинн. А Мукусеев сказал:
— Может быть, ты, Олег, попробуешь через Сабину прозондировать эту тему?
— Попробовать-то я попробую, но… — Зимин закурил, встал с камня и сказал:
— Ладно, оставим это… Пока, во всяком случае. С Манькой я поговорю сам и, если она взяла писульку, то, поверьте мне, я ее расколю. Сейчас меня интересует другое: что же все-таки сообщил вам, Володя, ваш анонимный источник?
Мукусеев вкратце пересказал встречу с Гойко, продемонстрировал зажигалку. Все по очереди повертели ее в руках… Задумались.
— И где же вы намерены взять шесть тысяч марок, Владимир Викторович? — спросил Широков. — Посольских партвзносов больше, кажется, нет? Я готов профинансировать мероприятие из командировочных, но…
— Я и хотел обсудить этот вопрос с вами, мужики, — сказал Мукусеев. — Вопрос деликатный… Но… Давайте прикинем, сколько у нас наличности.
Выяснилось, что наличности даже с учетом российских дублей, никак не набирается хотя бы на половину суммы. Мукусеев позвонил в посольство и в весьма туманных выражениях намекнул на некий «новый поворот» и необходимость финансовых вливаний… Решили, что в Белград, за деньгами, отправятся Широков и Зимин, а Мукусеев и Джинн остаются в Костайнице.
После обеда Широков и Зимин уехали.
***
Денег в посольстве не дали. Вернее, дали, но всего восемьсот пятьдесят марок.— Что же делать-то? — озадаченно произнес Мукусеев.
— Не переживайте, Владимир Викторович, — ответил Широков. — Есть другой вариант.
— Какой же?
Широков улыбнулся, посмотрел на Зимина. Зимин тоже оскалился, показывая железные зубы в верхней челюсти. Мукусеев подумал, что если он и на допросах так улыбается, то, конечно, преступник начинает чувствовать себя… э-э… неуютно.
— Ну так в чем дело? — спросил Мукусеев. — Что за вариант? Чубайс подарит моему источнику мешок ваучеров? — Зимин покачал головой и скорбно произнес:
— Как вы циничны, Владимир. Вы бы уж выбрали для своих шуточек что-нибудь пониже: мать, честь, Родина… А вы в самое святое плюнуть норовите — в Ваучер!
— Илья Дмитриевич! Честное слово — не до шуток! Что там у вас за вариант?
Широков и Зимин снова переглянулись, и Широков сказал:
— Нашелся человек из взвода Бороевича.
Несколько секунд все молчали. Потом Джинн спросил:
— Он может указать место захоронения? Он уже дал показания?
— А вот это как раз и предстоит узнать. Богдан Троевич живет всего в сорока километрах от Костайницы, в поселке N.
***
В комнате Широкова расстелили на столе карту. Простыня топографической премудрости накрыла стол целиком.— Игорь, — попросил Джинн Широкова, — задерни шторы от греха.
— Сейчас, — ответил Широков. Он стоял возле окна, вылущивал из блестящей фольги какую-то таблетку. — Сейчас сделаю, секунду.
— Ты что это, Игорь Георгиевич, на колеса перешел? — спросил Зимин.
Широков запил таблетку, улыбнулся и, ничего не отвечая, плотно задернул шторы. Потом включил свет. Все четверо склонились над картой… Мукусеев сразу понял, что карта ему не по зубам. Кое-что понять, конечно, было можно. В Бонче была военная кафедра и какие-то представления о топографии он имел. Но, во-первых, весьма поверхностные и, во-вторых, все уже давно забыл.
А простыня была обильно усыпана значками условных обозначений, цифрами, линиями… Похоже, что по-настоящему профессионально карту мог читать только Джинн и, в меньшей степени, Широков.
— Вот, — сказал Джинн, ткнув ручкой в карту. — Всего пяток строений. По-нашему — хутор… Квадрат В-12. Про сорок километров вам, конечно, загнули — тут километров семьдесят, да еще и очень неважной дороги.
— Первые километров тридцать, — сказал Широков, — шоссе.
— Да, — согласился Джинн. — Но потом в X. поворот на грунтовку, а потом… вот здесь, за мельницей… вообще на лесную дорогу. Интересно, пройдет легковуха?… А другой дороги нет.
Зимин почесал переносицу, произнес:
— По крайности прогуляемся пешочком… Свежий горный воздух и все такое.
— И все такое, — повторил Джинн. — И все такое…
***
Ехать в N. решили не откладывая, сегодня же… Еще памятна была судьба Бороевича. Приехать и найти труп Богдана Троевича с простреленной головой было бы непростительно.— Ну, это ты, Владимир Викторович, преувеличиваешь, — сказал Широков.
— Возможно. Пуганая ворона, Игорь Георгиевич, куста боится… А ты чего такой бледный, Игорь?
Широков, действительно, выглядел скверно… За полковника ответил Зимин:
— А раскрыл в машине окна на всю дурягу. Вот и продуло.
— Нет, — ответил Широков, — я, кажется, отравился… Съел что-то такое.
Джинн нашел Сабину, попросил сделать что-нибудь перекусить наскоро и десяток
бутербродов с собой. На вопрос Сабины: куда они собрались? — соврал, сказал, что на пикничок… здесь, неподалеку.
Собрались за полчаса. И тут выяснилось, что Широков совсем не в форме. Он надел свитер, но, несмотря на это, его знобило, на бледном лице горели щеки… Джинн посмотрел на Широкова и сказал:
— Игорь, тебе лучше остаться.
— Ну уж извините. На кладбище Владимир ходил один. А теперь ты хочешь меня, Олег, от встречи с Троевичем отстранить?
— Никто, Игорь Георгиевич, не хочет тебя отстранять. Но ты явно болен, а там, может быть, придется идти пешком… Тебе лучше остаться, а Мария с Сабиной за тобой будут ухаживать.
— Звучит заманчиво, Олег. Но я поеду. Джинн хмыкнул и сказал:
— Товарищ полковник, вы старше меня по званию. Но за безопасность отвечаю я. Вы остаетесь. Это приказ.
— Ну ты крут, майор, — ответил Широков. Спустя две минуты «фиат» выехал со двора.
***
Тридцать километров по шоссе проскочили за двадцать минут. Проскочили бы и быстрей, но их остановили на блокпосту. Командовал постом немолодой усатый серб, похожий на Сталина. Звали его, кстати, Иосиф. Он носил бундесверовскую защитную куртку, пилотку ЮНА и советский АКМ. Курил «житан». Иосиф «Сталин» поинтересовался, куда и зачем они едут? Джинн соврал: едут поснимать водопад возле N… «Сталин» посмотрел на них как на сумасшедших, но пропустил. Сказал только: постарайтесь управиться до темноты.В X. они свернули на грунтовку. Дорога была вполне приличной — плотной и укатанной, но изобиловала поворотами и все время шла в гору. Вокруг плотно стоял хвойный лес, на прогалинах шевелилось море цветов, воздух пах теплой хвоей… В легкой дымке стояли впереди горы голубоватого цвета. Двигатель «фиата» ровно гудел и тащил машину вперед и вверх.
Добрались до мельницы. Вернее, до того, что от нее осталось. Явно старинное, построенное из темного кирпича здание мельницы было наполовину уничтожено взрывом, черным пальцем торчало вверх обгоревшее стропило. Сложенная из осклизлых, покрытых сопливой тиной камней плотина тоже была частично разрушена, вода с шумом текла через брешь.
Они вышли из машины, поднялись на плотину. Слева, в запруженной части, на воде лежали сотни кувшинок, цвели какие-то маленькие белые цветочки. Поверх бреши в плотине были брошены четыре нетолстых бревна, связанных попарно. Под ними ревела вода.
— Мостик, однако, — сказал Мукусеев, прыгая на бревнах.
— Выдержит, — сказал Джинн, прыгая на второй связке. Он вернулся к «фиату», сел за руль и въехал на плотину… С противоположного берега на него смотрели Зимин и Мукусеев… Колеса «фиата» накатились на бревна. Обе связки были шире колеса сантиметров на десять. «Фиат» двигался медленно-медленно, на полуотпущенном сцеплении.
— Что он делает? — сказал Зимин. — Сорвется к черту.
— Не каркай, Илья Дмитриевич, — грубовато ответил Мукусеев. Бревнышки, кое-как стянутые грязной веревкой, прогибались и стремились разъехаться в стороны, Джинн сидел за рулем с каменным лицом. Он физически ощущал напряжение дерева и даже легкую вибрацию тела плотины… На «мост» въехали задние колеса, а передние выехали на каменную твердь. Джинн подмигнул Мукусееву и аккуратно съехал с «моста».
— Каскадер хренов, — вздохнул Зимин. — Индиана Джонс… тьфу!
— Ты чего так разволновался, Илья Дмитрич? — спросил Мукусеев.
— Утопил бы тачку — пришлось бы на своих двоих топать.
— Ничего. Горный воздух… и все такое.
— Вот именно — «и все такое».
А дальше дорога пошла — караул. Для джипа без проблем, но для «фиата» совсем не в жилу. Они проползли на брюхе еще пару километров, и Джинн остановил машину — впереди был подъем градусов под тридцать, частично покрытый каменной крошкой.
— Дальше, господа, ножками. С разгону мы, может, и взяли бы этот подъемчик… Да разогнаться негде.
— «Лэндкрузер» надо для таких поездок иметь, — сказал Зимин.
— Виноват, исправлюсь. Завтра куплю «лэндкрузер». Пошли пешком. В гору, по камням и выбоинам. Через час увидели несколько строений под тесовыми крышами. На лугу паслись козы и два невзрачных ослика. Над одним из домов вился печной дымок.
***
Богдан Троевич оказался дома и встретил гостей приветливо… Ему было семьдесят четыре года и он никогда не служил во взводе Стевана Бороевича. А в Костайнице последний раз был в восьмидесятом году.Богдан сразу скомандовал жене накрывать стол: русские приехали!… А им было неловко и еще противно от того, что какой-то баран в посольстве подбросил им этого Троевича, даже не обратив внимания на год рождения. Они хотели «откланяться», но Богдан сказал, что еще в ТУ войну он воевал здесь, в горах. А в отряде у них был Пашка — моряк с Черноморского флота. Лучший его, Богдана, друг… Но до Победы Пашка не дожил, потому что усташи… и минометный обстрел… Что ты там возишься, старуха?! Неси скорее ракии, я должен выпить с братьями! И, конечно, они не смогли уйти сразу. Они просидели у Богдана Троевича больше часа, слушали его рассказы и смотрели старые фотографии. На одной из них стояли рядом молодые Богдан и черноморский моряк Пашка. За их спиной были горы. А они стояли веселые, белозубые, в ватниках и с трофейными МП-38 на груди… Богдан Троевич захмелел и даже спел по-русски: «Ведь ты моряк, Мишка: моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда». Вместо имени «Мишка» Богдан пел «Пашка».
Он называл их то братьями, то сыновьями и предлагал переночевать у него — места всем хватит… Но им нужно было идти. Богдан дал им с собой «гостинец» и проводил немного. Потом они простились, и он долго махал рукой вслед.