Страница:
— Скажите, господин Бороевич, добровольно ли проводится запись нашего разговора?
— Добровольно.
— Каковы мотивы, по которым вы обратились в посольство Российской Федерации в Белграде?
— Я хочу рассказать правду о преступлении, свидетелем которого я стал.
— Очень хорошо. Теперь следует представиться нам. — Камера переместилась, и в кадре появился мужчина в пиджаке и при галстуке. У него была бородка и очки в металлической оправе.
— Можно? — спросил мужчина.
— Можно, — ответил чей-то голос. Видимо, оператора.
— Я сотрудник российского посольства в Республике Сербска Краина Медведев Юрий Васильевич. Выполняя поручение посла Российской Федерации, провожу опрос жителя города Нови Град Стевана Бороевича по его инициативе. Все данные, сообщенные о месте и времени господином Бороевичем, подтверждаю.
Медведев поднялся со стула, исчез. Его место занял оператор. Представился, почти дословно воспроизвел слова Медведева. Затем камера снова уехала в сторону и показала женщину, сидящую слева от Бороевича. Было видно, что женщина волнуется.
— Меня, — сказала она, — зовут Милене Гороне… Я подтверждаю все то, что сказал мой муж Стеван Бороевич.
Камера снова показала Бороевича. Он курил сигарету и смотрел в стол… Голос Медведева произнес:
— Расскажите нам о том преступлении, Стеван. — Бороевич вздрогнул и поднял глаза. Затянулся сигаретой и начал говорить:
— В конце августа 1991 года я был на войне… Да, я был на войне. В Костайнице. Тогда она называлась еще Хорватской Костайницей. Но уже шла война. Я пошел на фронт добровольцем. Я резервист, ПОТПОРУЧНИК… Я пошел добровольцем. Мы стояли на высотке, а напротив — в полях — были хорваты… Я командовал взводом. Теперь никого нет в живых из того взвода. Никого… никого! Всех погубили. Мы ждали наступления. Несколько раз нас перебрасывали с позиции на позицию. Наконец заняли эту — на высотке, напротив развилки дорог. — Бороевич закурил, закашлялся. — Стреляли каждый день и каждую ночь. И все ждали наступления. Но приказа все не было. Мы уже устали ждать, а в начале сентября к нам вдруг приехали эти…
— Кто — эти? — спросил Медведев, потому что Бороевич вдруг умолк.
Но Бороевич молчал. Быстро бежали секунды на таймере экрана.
— Уточните, кто — эти, — повторил Медведев.
— Стево, — позвала Милене за кадром, и Бороевич очнулся.
— Эти, — сказал он, — эти сволочи во главе с Ранко.
— Милиционеры? — спросил Медведев.
— Да. По крайней мере, так они представились. А документы у них никто и не спрашивал. Да и то — Ранко земляк мой. Тоже Бороевич… у меня треть взвода — Бороевичи. Я Ранко с детства знал — сволочь он. Кошек мучил, собак мучил, слабых бил. Брат его, Радован, сидел за убийство.
— Уточните, пожалуйста, обстоятельства появления на вашем участке группы Ранко Бороевича.
— Они приехали в начале сентября — первого или второго числа, может, третьего… На микроавтобусе «форд»… в полдень примерно.
— Точнее дату не можете вспомнить?
— Нет, не могу.
— А номер микроавтобуса, его модель, цвет?
— Нет, не могу… Старый «форд»… желтый… облупившийся.
— Сколько их было?
— Человек десять-двенадцать, не больше.
— Они были в форме милиции?
— Какая форма? Кто в чем. Кто в камуфляже, кто в джинсах… Но бронежилеты были у всех… и оружие. У Ранко был «Калашников» и «кольт», огромный как пушка.
— Как они представились?
— А никак. Выскочил Ранко, помахал какой-то бумажкой с печатью и заорал, что он командир спецгруппы милиции: кто у вас главный? Вышел я. Он меня, конечно, узнал, хотя я уже пять лет не жил в Бороевичах, а он сам аж лет десять… Узнал он меня, закричал: Стево, это ты, баран старый? А я говорю: я. Только я не баран, Ранко. Я командую взводом, потпоручник… А он засмеялся и говорит: а я поручник. Потом отвел меня в сторону, говорит: выпить хочешь, Стево? Нет, говорю, не время сейчас. Ну, говорит он, ладно. Слушай сюда: я — командир спецгруппы, у нас особое задание. Скоро здесь проедут хорватские шпионы… Так вот: мы не должны их пропустить. Я говорю: понял. Что нужно от нас? А от вас, говорит он, ничего не нужно. Мы все сами сделаем. Ваша задача ни во что не лезть и держать язык за зубами. Понял, брат Стево? Конечно, говорю, понял. Ну так скажи это своим баранам. Тут, вроде, земляков много. Как там жизнь, в Бороевичах-то?
Бороевич снова замолчал. Было видно, что вспоминать ему тяжело… Никто не торопил Стевана. Он закурил новую сигарету, поднял глаза в камеру:
— Ничего, говорю я ему, жизнь. Ничего. А я ведь сам-то в Бороевичах лет пять не был, сам у земляков спрашивал: как оно там? А там война прокатилась, половины домов нет. Но этому Ранко я сказал: ничего жизнь, ничего… И пошел инструктировать людей: спецгруппа, мол. Особое задание. Наше дело им не мешать. Всю информацию держать в секрете… В общем, сидим на позиции. Ждем, что будет… А эти шакалы, что приехали с Ранко, кто спит, кто пьет. Не все, правда, пили. Был у них один — со шрамом. Молчаливый такой, особняком держался. Все больше в «форде» сидел… Потом часа, наверно, в два зашевелились они. Этот, со шрамом, вылез из «форда», говорит Ранко: приготовились, едут. Минут через пять будут здесь. Задачу помнишь, Ранко?… А Ранко был уже совсем дурной — то ли пьяный, то ли под наркотой. Ребята, между прочим, шприц нашли в траве после этих «милиционеров»… В общем, этот со шрамом говорит: через пять минут будут здесь. Задачу помнишь?…Я рядом был, слышал. Еще подумал про себя, что мужик со шрамом ведет себя как командир…Ранко говорит ему в ответ: ты главное их останови, брат. А уж мы свое дело знаем. Не в первый раз.
Бороевич затушил сигарету в керамической пепельнице. Оператор снял его руки — они дрожали. Потом снова — лицо.
— А что было дальше, Стево? — спросил Медведев.
— Дальше? Дальше этот со шрамом взял из салона «форда» автомат… Странный автомат, я таких никогда не видел… Вроде — «Калашников», но с очень странным прикладом и оптическим прицелом сверху. Он взял свой странный автомат и ушел в сторону развилки. А Ранко собрал своих головорезов, и они двинулись к шоссе. А я… а я ничего не понимал еще. Мне просто было интересно. Я хотел поглядеть, как они будут разбираться с этими хорватскими шпионами. Понимаете? Для меня это было как кино. Как книжка в блестящей обложке про суперменов из CIA… И я пошел за этим, ну, с чудным автоматом. Я был дурак! Я был бесконечный дурак!
— Стево! — сказала Милене. Бороевич повернул голову налево.
— Не надо, — сказала Милене. — Выключите камеру свою. Не надо.
— Надо, — сказал Стеван. — Надо. Принеси выпить, Миленка.
— Не надо, Стево. Тебе опять будет плохо.
— Принеси, я сказал.
— Хорошо, — сказала она тихо. Бороевич вытащил из пачки очередную сигарету. Было очень тихо, все молчали. Бороевич прикурил, усмехнулся криво и сказал:
— Предлагаю выпить, господа… Извините, русской водки нет.
Ему ничего не ответили. Скрипнули половицы. В кадре мелькнули руки и на столе появился графинчик и три стопки с золотым ободком. Мелькнула тарелка с чем-то… Кажется, с сыром.
— Остановить запись? — тихо спросил оператор.
— Не надо, — так же тихо ответил Медведев. Стеван Бороевич разлил сливовицу по стопкам:
— Вечна спомен!
Две другие стопки исчезли из кадра. Бороевич выпил и тут же налил себе снова.
— Стево! — сказала Милене. Бороевич вылил сливовицу в рот. Дернулся кадык под худо выбритым подбородком.
— Вот так, — сказал Бороевич, — вот так… Вы ничего не понимаете. Вы думаете — я из-за денег? Насрать мне на эти деньги!
— Мы понимаем, Стево, — сказал Медведев. Бороевич ухмыльнулся:
— Ладно. Ладно, вам не нужны сопли. Вам нужны факты. Я видел, как подъехали ваши. Конечно, я не знал еще, что это ваши. Они приехали на синей машине… с флагом белым. А на капоте у них было написано большими буквами TV. Они подъехали к развилке и притормозили как бы. Как бы они думали: куда им поехать? Направо или прямо? И поехали прямо. Если бы они поехали направо… Если бы они поехали направо, все было бы хорошо. Но они поехали прямо. И этот гад сразу дал очередь.
— Вы хотите сказать, Стево, что человек со шрамом обстрелял автомобиль?
— Да.
— Он прицельно стрелял по автомобилю с белым флагом и буквами TV на капоте?
— Да, у него автомат со снайперским прицелом.
— До того, как был открыт прицельный огонь по автомобилю, не пытались ли его остановить другим способом? Например, жестами или предупредительным выстрелом?
— Зачем? — пожал плечами Бороевич. — Зачем им это? Они все равно хотели их убить.
— Откуда вам известно? — быстро спросил Медведев. — Вы слышали разговор, в котором сотрудники милиции говорили об убийстве?
Бороевич усмехнулся и сказал:
— Я это понял. Это невозможно объяснить, но я это понял… Потом.
— Сколько выстрелов произвел стрелок?
— Не знаю… Пять… или десять… или больше.
— Он попал в автомобиль?
— Попал. Машина сразу вильнула. Я даже подумал, что сейчас она свалится в кювет. Но она не свалилась, она выправилась и поехала дальше. И проехала метров сто, пока не остановилась… И флаг белый повис… А потом… потом…
— Что было потом, Стеван?
— Они все подбежали к машине. Первый — Ранко. Да, первый был Ранко. И я тоже побежал туда. Я хотел посмотреть на хорватских шпионов… Я был дурак.
Бороевич замолчал. Спустя несколько секунд Медведев мягко спросил:
— А что было дальше, Стеван? — Бороевич пожал плечами:
— Они их убили.
— Расскажите подробно, Стеван. Это очень важно.
— Ранко подошел к машине и заорал: «Попались, бараны!…» У Ранко все бараны… Он подошел и заорал: «Попались, бараны! Предъявите документы. Выходите из машины…» А они уже не могли выйти, они оба были ранены. И Виктор Ножкин сказал: «Мы журналисты».
— Минутку, Стеван. Почему вы считаете, что это был Виктор Ножкин?
— Позже я видел в газетах их фотографии — узнал… Ножкин был ранен в ногу. В левую. Он сказал: «Мы журналисты. Из Москвы. Мы ваши братья…» А Ранко сказал: «Ты хорватский шпион. Документы!» Виктор подал ему документы. Свои и Геннадия. Ранко взял их и заглянул в паспорта… А потом оскалился и сказал: «Ну, конечно…» И опустил документы в карман. Потом заорал: «Это хорватские шпионы. Стреляйте в них!…» И выстрелил. Виктор успел еще крикнуть: «Не стреляйте, мы ваши братья». А Ранко был совсем как сумасшедший. Он выстрелил из своего «кольта» в Виктора, потом в Геннадия. Он почти в упор стрелял. Там… там весь салон забрызгало. Выключите! Выключите камеру! Я НЕ МОГУ!
Бороевич вскочил, рванулся вперед. Весь экран заслонила его огромная ладонь.
— Стево! — ударил женский голос, камера качнулась, а по экрану «самсунга» в комнатке для секретных переговоров российского посольства побежали полосы. Владимир Мукусеев ощутил, что стало очень жарко. Что на лбу выступила испарина и затекли, онемели напряженные ноги.
Сергей Сергеевич щелкнул пультом, выключил видик.
— Предлагаю сделать перерыв, — сказал он, обводя взглядом хмурые лица. — Знаю, что смотреть это очень тяжело.
— Это вся запись? — спросил Зимин.
— Нет, Илья Дмитриевич. Осталось еще минут тридцать. Я предлагаю все-таки сделать перерыв. Попить кофейку.
Они сделали перерыв, попили кофейку… Почти не разговаривали — давила тяжесть увиденного. Над Белградом висела душная ночь и чудовищно не хотелось возвращаться в комнатку с глушилками и видеодвойкой «самсунг»… Туда, где уже мертвый человек рассказывал о мертвых людях. И все же они вернулись и досмотрели кассету до конца.
…Бороевич успокоился. Возможно, с помощью спиртного.
— Вы готовы продолжить, Стеван? — спросил Медведев.
— Да, я в порядке.
— Что произошло после убийства Ранко Бороевичем людей, которых вы опознали как Виктора Ножкина и Геннадия Курнева?
— Потом? Потом эти «милиционеры» начали грабить мертвых. Они сняли часы, вывернули карманы. Даже кроссовки сняли с Геннадия… Даже сигареты забрали. Они смеялись… Взяли видеокамеру, кассеты, сняли магнитолу. Забрали домкрат, запаску, инструменты. Все забрали, что смогли. Сволочи! А я стоял и смотрел. Я не понимал, что происходит, я был в шоке. В ушах у меня звучал голос Виктора: не стреляйте, мы ваши братья… Я подошел к Ранко и сказал: «Что вы сделали? Что вы сделали, черт вас всех побрал?!» А он засмеялся и сказал: «Ты баран, Стево. Ты всегда был бараном. И все в сраных Бороевичах — бараны. Чем ты недоволен?» Я закричал: «Зачем вы их убили? Это же русские!» А он сказал: «Хочешь составить им компанию? Хочешь стать пассажиром этой машинки? А, брат Стево? Я тебе — как земляк земляку — могу это устроить…» А я сказал: сегодня же я подам рапорт. Я потпоручник югославской армии, на убийство и мародерство глаза закрывать не буду… Дальше я не помню. Видимо, меня ударили по голове. Очнулся уже в «форде». На полу. В крови. Мы куда-то ехали, по полу катались пустые бутылки… «О! — сказал Ранко, — очухался землячок. Ну, что будем с тобой делать, потпоручник? Расстрелять тебя на хер? Ну-ка, Драган, останови…» «Форд» остановился, и меня выбросили вон. Это было на какой-то проселочной дороге. Лес кругом, камни. И эти сволочи все высыпали, встали вокруг, смеются: «Ну что, расстрелять тебя, потпоручник?» Я думал, что пришел мне конец. Что сейчас меня убьют. И меня, действительно, «расстреляли». Меня поставили к сосне и дали очередь над головой. Я помню! Я все помню… Мне стыдно об этом говорить, но я должен сказать: от страха я обоссался. Да, я обоссался. Я встал на колени и умолял их пощадить меня. Я хотел жить. Я очень хотел жить. И просил их о пощаде. И, как видите, я жив. Но я уже совсем не тот Стеван Бороевич, какой был до…
— Вы мужественный человек, Стеван, — произнес голос Медведева.
— Это не так. Но я понял, что я должен рассказать. Голос Виктора Ножкина я слышу каждую ночь.
— Мы высоко ценим ваше желание помочь, Стеван. Скажите, как сложилась ваша судьба дальше?
— Паскудно. Меня запихнули в тюрьму. Меня запихнули в тюрьму и держали там. шестнадцать месяцев. Вместе с уголовниками. И никому не было до меня дела. Я сидел и не знал, выйду ли когда-нибудь оттуда или так и подохну за решеткой. Миленка искала меня, но везде ей отвечали: без вести пропал. Пропал без вести при наступлении у Костайницы… А я был жив! Я сидел в тюрьме. Там мне сломали руку, отбили почки. Я думал, что не выйду оттуда. Но потом мне удалось переслать Миленке записку с одним уголовником. Она снова пошла по инстанциям, и перед Новым годом, в конце декабря девяносто второго, меня вдруг выпустили. Мне не сказали ничего. Даже не извинились. Сказали: Бороевич, иди отсюда… Вот и все.
— В своем письме вы упомянули, что вам известно, где находятся тела Виктора Ножкина и Геннадия Курнева. Откуда вам это известно?
— В тюрьме я встретил одного человека из моего взвода. Его имя Драган Титович. Он-то мне и рассказал.
— А что конкретно рассказал вам Титович?
— Ранко объявил взводу, что я арестован потому, что пытался помешать выполнению особого задания спецгруппы… А они — все остальные бойцы взвода — должны раз и навсегда забыть, что они здесь видели и слышали. Его уроды подожгли машину с вашими журналистами. Приказали моим: как сгорит, убрать ее с дороги. И уехали, прихватив меня. Мои — те немногие, кто видел, как там все происходило — были напуганы страшно… Большинство из них — совсем зеленые, необстрелянные… Они напугались и даже не осмелились возражать. Бог им судья.
Бороевич закурил. Пепельница перед ним вся была наполнена окурками дешевых сигарет без фильтра.
— Больше половины взвода погибло во время наступления. Своя же артиллерия накрыла… Бог им судья. А что было с телами? Когда машина сгорела, ее подцепили к трактору. Живет там тракторист неподалеку, у него есть «Беларусь». Машину подцепили и утащили километра за два, сбросили в реку. Только там оказалось мелко. Так мелко, что крыша торчала над водой. А Ранко приказал спрятать надежно. Вернусь, сказал, проверю… Его боялись. Его очень сильно боялись. Мои бойцы… Мои сраные бойцы сказали трактористу: так не пойдет, надо вырыть яму. Но он поступил проще — он стал бить ковшом экскаваторным по крыше. Он плющил машину как консервную банку. Он бил ковшом до тех пор, пока она не скрылась под водой.
— Тела наших журналистов остались в машине?
— Да. Но только на день или два… Мои еще не успели прийти в себя от шока, как к Милану Спасичу… Милан — мой заместитель, после того, как меня увезли, он возглавил взвод, так вот, к Милану приехали какие-то двое в штатском и увезли с собой. Вернулся он к вечеру, пьяный, и рассказал, что они перезахоронили останки. А вместо них в машину бросили чужие кости, сгоревшую радиостанцию и патроны. Тела ваших закопали на берегу речки. Там была наша предыдущая позиция. Даже яму рыть не пришлось — прямо в окопах и засыпали.
— Вы, Стеван, можете показать это место?
— Конечно, я сам эти окопы рыл.
— А что за люди приезжали к Милану Спасичу?
— Не знаю. Двое в штатском.
— Милан Спасич согласится дать показания?
— Пожалуй, да… Если вы сумеете его оживить.
— Он погиб?
— Все погибли. Все. Больше половины под своими же снарядами. Случайно? Можете не отвечать… Остальных зачищали потом: по одному, по двое. Троих ребят расстреляли в бильярдной в Баня Лука.
— Кто их расстрелял? Хорваты?
— Какие хорваты в Баня Лука?
— Понятно. А Драган Титович, с которым вы встретились в тюрьме? Он жив?
— Я не знаю. С тех пор я его не видел. Но я не думаю, что они оставят кого-нибудь в живых. Все, кто знает правду о Костайнице, должны исчезнуть. Я тоже хочу уехать. Поэтому мне и нужны деньги. Как только я получу деньги, мы с Миленкой уедем.
— Вы должны будете показать нам место захоронения наших журналистов, Стеван. И дать официальные показания в прокуратуре. Вы готовы?
— Да, как только я получу деньги.
— Предлагаю взять тайм-аут. Не знаю, как вы, а я устал безмерно. Котелок совсем не варит.
Стояла глубокая ночь. В комнатушке, несмотря на работающий кондиционер, стало душно. Но более всего угнетало то, что они увидели на кассете… Взяли тайм-аут.
В номере гостевого домика Мукусеев долго ворочался, курил, пил минералку… сомнений в гибели ребят больше не осталось. Он понимал, что обязан позвонить Галине и сказать правду. Но сил на это не было.
— Ну что ж, господа, — сказал Сергей Сергеевич. — Вот я рассказал и показал вам все материалы, которыми мы располагаем. Если есть вопросы, я готов на них ответить.
— Как убили Стевана Бороевича? — спросил Мукусеев.
— Выстрелом в голову двадцать седьмого августа. Милена уехала к нам за деньгами… Когда вернулась, нашла Стевана в доме с простреленной головой. Дверь была закрыта изнутри. В оконном стекле — пулевое отверстие. Следствие еще только началось и о каких-либо результатах говорить пока рано…
— Почему вы так долго тянули с выплатой денег? — спросил Мукусеев.
— Извините, Владимир Викторович, но пять тысяч дойчмарок — не та сумма, которую так легко найти.
— Однако ж вы их нашли.
Секретарь посольства прищурился:
— А вы знаете, где мы нашли эти деньги?
— Нет, не знаю.
— А я вам объясню. Эти деньги мы взяли в сейфе.
— Я думал: в тумбочке.
— Вы ошиблись — в сейфе. Деньги, если можно так выразиться, бесхозные. — Зимин сказал:
— Любопытно. Что же за бесхозные деньги хранятся в сейфе посольства?
— Это, Илья Дмитриевич, партвзносы сотрудников посольства, собранные еще в августе девяносто первого… Собрать-то мы их собрали, а вот отправить в Союз не успели — КПСС почила в бозе. Так они и лежали.
«Вот оно как, — подумал Мукусеев, — премию потпоручнику Бороевичу выплатили из денег КПСС. Очередной парадокс». Вслух он сказал:
— Если бы вы не затянули с выплатой, то сейчас мы бы имели координаты захоронения. И даже смерть Бороевича, как ни цинично это звучит, не имела бы принципиального значения.
— Это упрек, Владимир Викторович?
— Констатация факта, Сергей Сергеевич.
— Я доведу до посла вашу точку зрения, — серьезно произнес секретарь посольства. — А теперь давайте обсудим сложившееся положение. В двух словах оно таково: у нас есть видеозапись свидетельских показаний, но сам свидетель убит… Что мы предпримем, господа? Предлагаю высказаться.
Какое— то время все молчали, потом Зимин сказал:
— Видеокассета, строго говоря, не обладает никакой юридической силой.
— Почему? — спросил Мукусеев.
— Во-первых, потому, что товарищ Медведев не является процессуальным лицом. Для того, чтобы показания Бороевича стали юридическим фактом, его допрос следовало провести представителю югославской прокуратуры. Во-вторых, свидетель обязательно должен быть предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но даже если закрыть глаза на эти «мелочи», то следует отметить, что товарищ Медведев совершил одну грубейшую ошибку.
— Какую? — хором спросили Мукусеев и Широков.
— Свидетель Бороевич был нетрезв. Закон запрещает допрашивать свидетеля в состоянии опьянения.
— Но по-другому было никак, Илья Дмитрич. Вы же видели, в каком состоянии находился Бороевич. — Зимин пожал плечами:
— Факт остается фактом: показания Бороевича получены «партизанским» путем… Кстати, эмоциональное состояние Стевана Бороевича тоже вызывает опасения. Стоило бы провести психиатрическую экспертизу этого господина.
— Как прикажете проводить экспертизу трупа? — спросил Мукусеев.
— Заочно. Эксперты могут дать заключение по кассете.
— Вы что — не верите Бороевичу?
— На первый взгляд все выглядит в высшей степени натурально. Хотя замечу, что шизофреники нередко излагают абсолютно правдоподобные, детализированные истории.
Мукусеев чувствовал, что в нем закипает гнев. Сдерживаясь, он сказал:
— Послушайте, Илья Дмитриевич! Но ведь все в рассказе Бороевича совпадает с фактами. Пулевые отверстия соответствуют калибру 7, 62. Автомобиль сожжен, крыша продавлена. В салоне, в конце концов, лежат кости и радиостанция. Каждый факт — в десятку. Разве не так?
— Не так, — спокойно ответил Зимин. — Не так, Владимир Викторович. По крайней мере два факта вызывают у меня сомнения. Во-первых, очень странно, что Бороевич не запомнил точной даты произошедшего. Событие-то неординарное даже для военного времени. Да и в судьбе самого Бороевича оно сыграло роковую роль. А он не может назвать точную дату… Согласитесь, это довольно странно. Во-вторых, что это за странный автомат с самодельным прикладом да еще и с оптическим прицелом? Я, признаться, никогда о таких «Калашниковых» не слышал. А вы?
— Я тоже, — неохотно сказал Мукусеев. — Разве это так важно?
— Все, Владимир Викторович, важно. Любое сомнение снижает ценность свидетельских показаний. А на фоне психоэмоционального состояния господина Бороевича вдвойне снижает. Поймите меня правильно — я не пытаюсь опорочить свидетеля. Я только пытаюсь понять, что в его рассказе является правдой, а что может оказаться… э-э… игрой воображения.
— Что же, по-вашему, может оказаться бредом? — Зимин улыбнулся, ответил:
— Заметьте, что слово «бред» произнесли вы, а не я. Я сказал: «игра воображения». Проявил деликатность. Но вы очень точно меня поправили. Итак, давайте посмотрим на рассказ Бороевича здраво. Был ли Стеван Бороевич в Хорватской Костайнице первого сентября девяносто первого года? Думаю, что был. В этой части рассказа сообщать заведомую ложь вообще бессмысленно, так как это поддается проверке. Видел ли он своими глазами расстрел Ножкина и Курнева? Не знаю, не уверен. Уже в этом эпизоде появляется некая литературщина, некий загадочный молчаливый мужчина со шрамом и полусамодельным «Калашниковым». Этакая, знаете ли, беллетристика а-ля Джеймс Бонд. Но допустим, что и это соответствует действительности. Допустим. Что происходит дальше? А дальше согласно рассказу самого Бороевича происходит вот что. Бороевич получает удар по голове. Удар настолько сильный, что Бороевич на неопределенное, но, очевидно, довольно длительное время, теряет сознание. Это следует иметь в виду… Кстати, вы обратили внимание, что свидетель, который умудрился забыть дату событий, помнит такие мелкие детали, как катающиеся по полу «форда» пустые бутылки? Странно, не правда ли? Идем, однако, дальше. Вслед за полученной сильнейшей травмой физической Бороевич получает глубокую психическую травму. Я имею в виду «расстрел». Он сам говорит, что имитация расстрела оказала на него сильнейшее влияние. Настолько сильное, что он, извините, обмочился. Это тоже следует запомнить. Дальше поехали, коллеги. Со слов Бороевича, он был помещен в тюрьму. Без предъявления обвинения, без следствия и без суда. То есть абсолютно незаконно. Этот факт вызывает у меня сильное сомнение… Я работник прокуратуры и авторитетно вам заявляю, что незаконное лишение человека свободы — серьезнейшее преступление. Совершенно не понимаю, как это можно сделать. Даже во времена приснопамятного Вышинского Андрея Януарьевича, когда репрессивная система совершенно не считалась с правами человека… даже тогда лишение свободы худо-бедно, но как-то оформлялось. Но допустим, что и эта часть рассказа Бороевича соответствует действительности, и Стеван Бороевич отсидел в тюрьме целых шестнадцать месяцев. Как вы думаете: улучшило ли это психическое состояние свидетеля Бороевича? Ответ, я думаю, ясен: шестнадцать месяцев в тюрьме, в условиях полной неопределенности относительно своей будущей судьбы, на скудном рационе, среди уголовников, которые его систематически избивали, психическое состояние Бороевича улучшиться не могло. Итак, резюмирую: Стеван Бороевич — человек, получивший последовательно сильную травму головного мозга, затем сильнейшую психологическую травму, затем шестнадцатимесячный мощный стресс. Озлобленный на власти и, видимо, сильно пьющий, с выраженными истерическими чертами личности. Вопрос: можно ли всерьез доверять такому человеку? Ответ, по-моему, очевиден.
— Добровольно.
— Каковы мотивы, по которым вы обратились в посольство Российской Федерации в Белграде?
— Я хочу рассказать правду о преступлении, свидетелем которого я стал.
— Очень хорошо. Теперь следует представиться нам. — Камера переместилась, и в кадре появился мужчина в пиджаке и при галстуке. У него была бородка и очки в металлической оправе.
— Можно? — спросил мужчина.
— Можно, — ответил чей-то голос. Видимо, оператора.
— Я сотрудник российского посольства в Республике Сербска Краина Медведев Юрий Васильевич. Выполняя поручение посла Российской Федерации, провожу опрос жителя города Нови Град Стевана Бороевича по его инициативе. Все данные, сообщенные о месте и времени господином Бороевичем, подтверждаю.
Медведев поднялся со стула, исчез. Его место занял оператор. Представился, почти дословно воспроизвел слова Медведева. Затем камера снова уехала в сторону и показала женщину, сидящую слева от Бороевича. Было видно, что женщина волнуется.
— Меня, — сказала она, — зовут Милене Гороне… Я подтверждаю все то, что сказал мой муж Стеван Бороевич.
Камера снова показала Бороевича. Он курил сигарету и смотрел в стол… Голос Медведева произнес:
— Расскажите нам о том преступлении, Стеван. — Бороевич вздрогнул и поднял глаза. Затянулся сигаретой и начал говорить:
— В конце августа 1991 года я был на войне… Да, я был на войне. В Костайнице. Тогда она называлась еще Хорватской Костайницей. Но уже шла война. Я пошел на фронт добровольцем. Я резервист, ПОТПОРУЧНИК… Я пошел добровольцем. Мы стояли на высотке, а напротив — в полях — были хорваты… Я командовал взводом. Теперь никого нет в живых из того взвода. Никого… никого! Всех погубили. Мы ждали наступления. Несколько раз нас перебрасывали с позиции на позицию. Наконец заняли эту — на высотке, напротив развилки дорог. — Бороевич закурил, закашлялся. — Стреляли каждый день и каждую ночь. И все ждали наступления. Но приказа все не было. Мы уже устали ждать, а в начале сентября к нам вдруг приехали эти…
— Кто — эти? — спросил Медведев, потому что Бороевич вдруг умолк.
Но Бороевич молчал. Быстро бежали секунды на таймере экрана.
— Уточните, кто — эти, — повторил Медведев.
— Стево, — позвала Милене за кадром, и Бороевич очнулся.
— Эти, — сказал он, — эти сволочи во главе с Ранко.
— Милиционеры? — спросил Медведев.
— Да. По крайней мере, так они представились. А документы у них никто и не спрашивал. Да и то — Ранко земляк мой. Тоже Бороевич… у меня треть взвода — Бороевичи. Я Ранко с детства знал — сволочь он. Кошек мучил, собак мучил, слабых бил. Брат его, Радован, сидел за убийство.
— Уточните, пожалуйста, обстоятельства появления на вашем участке группы Ранко Бороевича.
— Они приехали в начале сентября — первого или второго числа, может, третьего… На микроавтобусе «форд»… в полдень примерно.
— Точнее дату не можете вспомнить?
— Нет, не могу.
— А номер микроавтобуса, его модель, цвет?
— Нет, не могу… Старый «форд»… желтый… облупившийся.
— Сколько их было?
— Человек десять-двенадцать, не больше.
— Они были в форме милиции?
— Какая форма? Кто в чем. Кто в камуфляже, кто в джинсах… Но бронежилеты были у всех… и оружие. У Ранко был «Калашников» и «кольт», огромный как пушка.
— Как они представились?
— А никак. Выскочил Ранко, помахал какой-то бумажкой с печатью и заорал, что он командир спецгруппы милиции: кто у вас главный? Вышел я. Он меня, конечно, узнал, хотя я уже пять лет не жил в Бороевичах, а он сам аж лет десять… Узнал он меня, закричал: Стево, это ты, баран старый? А я говорю: я. Только я не баран, Ранко. Я командую взводом, потпоручник… А он засмеялся и говорит: а я поручник. Потом отвел меня в сторону, говорит: выпить хочешь, Стево? Нет, говорю, не время сейчас. Ну, говорит он, ладно. Слушай сюда: я — командир спецгруппы, у нас особое задание. Скоро здесь проедут хорватские шпионы… Так вот: мы не должны их пропустить. Я говорю: понял. Что нужно от нас? А от вас, говорит он, ничего не нужно. Мы все сами сделаем. Ваша задача ни во что не лезть и держать язык за зубами. Понял, брат Стево? Конечно, говорю, понял. Ну так скажи это своим баранам. Тут, вроде, земляков много. Как там жизнь, в Бороевичах-то?
Бороевич снова замолчал. Было видно, что вспоминать ему тяжело… Никто не торопил Стевана. Он закурил новую сигарету, поднял глаза в камеру:
— Ничего, говорю я ему, жизнь. Ничего. А я ведь сам-то в Бороевичах лет пять не был, сам у земляков спрашивал: как оно там? А там война прокатилась, половины домов нет. Но этому Ранко я сказал: ничего жизнь, ничего… И пошел инструктировать людей: спецгруппа, мол. Особое задание. Наше дело им не мешать. Всю информацию держать в секрете… В общем, сидим на позиции. Ждем, что будет… А эти шакалы, что приехали с Ранко, кто спит, кто пьет. Не все, правда, пили. Был у них один — со шрамом. Молчаливый такой, особняком держался. Все больше в «форде» сидел… Потом часа, наверно, в два зашевелились они. Этот, со шрамом, вылез из «форда», говорит Ранко: приготовились, едут. Минут через пять будут здесь. Задачу помнишь, Ранко?… А Ранко был уже совсем дурной — то ли пьяный, то ли под наркотой. Ребята, между прочим, шприц нашли в траве после этих «милиционеров»… В общем, этот со шрамом говорит: через пять минут будут здесь. Задачу помнишь?…Я рядом был, слышал. Еще подумал про себя, что мужик со шрамом ведет себя как командир…Ранко говорит ему в ответ: ты главное их останови, брат. А уж мы свое дело знаем. Не в первый раз.
Бороевич затушил сигарету в керамической пепельнице. Оператор снял его руки — они дрожали. Потом снова — лицо.
— А что было дальше, Стево? — спросил Медведев.
— Дальше? Дальше этот со шрамом взял из салона «форда» автомат… Странный автомат, я таких никогда не видел… Вроде — «Калашников», но с очень странным прикладом и оптическим прицелом сверху. Он взял свой странный автомат и ушел в сторону развилки. А Ранко собрал своих головорезов, и они двинулись к шоссе. А я… а я ничего не понимал еще. Мне просто было интересно. Я хотел поглядеть, как они будут разбираться с этими хорватскими шпионами. Понимаете? Для меня это было как кино. Как книжка в блестящей обложке про суперменов из CIA… И я пошел за этим, ну, с чудным автоматом. Я был дурак! Я был бесконечный дурак!
— Стево! — сказала Милене. Бороевич повернул голову налево.
— Не надо, — сказала Милене. — Выключите камеру свою. Не надо.
— Надо, — сказал Стеван. — Надо. Принеси выпить, Миленка.
— Не надо, Стево. Тебе опять будет плохо.
— Принеси, я сказал.
— Хорошо, — сказала она тихо. Бороевич вытащил из пачки очередную сигарету. Было очень тихо, все молчали. Бороевич прикурил, усмехнулся криво и сказал:
— Предлагаю выпить, господа… Извините, русской водки нет.
Ему ничего не ответили. Скрипнули половицы. В кадре мелькнули руки и на столе появился графинчик и три стопки с золотым ободком. Мелькнула тарелка с чем-то… Кажется, с сыром.
— Остановить запись? — тихо спросил оператор.
— Не надо, — так же тихо ответил Медведев. Стеван Бороевич разлил сливовицу по стопкам:
— Вечна спомен!
Две другие стопки исчезли из кадра. Бороевич выпил и тут же налил себе снова.
— Стево! — сказала Милене. Бороевич вылил сливовицу в рот. Дернулся кадык под худо выбритым подбородком.
— Вот так, — сказал Бороевич, — вот так… Вы ничего не понимаете. Вы думаете — я из-за денег? Насрать мне на эти деньги!
— Мы понимаем, Стево, — сказал Медведев. Бороевич ухмыльнулся:
— Ладно. Ладно, вам не нужны сопли. Вам нужны факты. Я видел, как подъехали ваши. Конечно, я не знал еще, что это ваши. Они приехали на синей машине… с флагом белым. А на капоте у них было написано большими буквами TV. Они подъехали к развилке и притормозили как бы. Как бы они думали: куда им поехать? Направо или прямо? И поехали прямо. Если бы они поехали направо… Если бы они поехали направо, все было бы хорошо. Но они поехали прямо. И этот гад сразу дал очередь.
— Вы хотите сказать, Стево, что человек со шрамом обстрелял автомобиль?
— Да.
— Он прицельно стрелял по автомобилю с белым флагом и буквами TV на капоте?
— Да, у него автомат со снайперским прицелом.
— До того, как был открыт прицельный огонь по автомобилю, не пытались ли его остановить другим способом? Например, жестами или предупредительным выстрелом?
— Зачем? — пожал плечами Бороевич. — Зачем им это? Они все равно хотели их убить.
— Откуда вам известно? — быстро спросил Медведев. — Вы слышали разговор, в котором сотрудники милиции говорили об убийстве?
Бороевич усмехнулся и сказал:
— Я это понял. Это невозможно объяснить, но я это понял… Потом.
— Сколько выстрелов произвел стрелок?
— Не знаю… Пять… или десять… или больше.
— Он попал в автомобиль?
— Попал. Машина сразу вильнула. Я даже подумал, что сейчас она свалится в кювет. Но она не свалилась, она выправилась и поехала дальше. И проехала метров сто, пока не остановилась… И флаг белый повис… А потом… потом…
— Что было потом, Стеван?
— Они все подбежали к машине. Первый — Ранко. Да, первый был Ранко. И я тоже побежал туда. Я хотел посмотреть на хорватских шпионов… Я был дурак.
Бороевич замолчал. Спустя несколько секунд Медведев мягко спросил:
— А что было дальше, Стеван? — Бороевич пожал плечами:
— Они их убили.
— Расскажите подробно, Стеван. Это очень важно.
— Ранко подошел к машине и заорал: «Попались, бараны!…» У Ранко все бараны… Он подошел и заорал: «Попались, бараны! Предъявите документы. Выходите из машины…» А они уже не могли выйти, они оба были ранены. И Виктор Ножкин сказал: «Мы журналисты».
— Минутку, Стеван. Почему вы считаете, что это был Виктор Ножкин?
— Позже я видел в газетах их фотографии — узнал… Ножкин был ранен в ногу. В левую. Он сказал: «Мы журналисты. Из Москвы. Мы ваши братья…» А Ранко сказал: «Ты хорватский шпион. Документы!» Виктор подал ему документы. Свои и Геннадия. Ранко взял их и заглянул в паспорта… А потом оскалился и сказал: «Ну, конечно…» И опустил документы в карман. Потом заорал: «Это хорватские шпионы. Стреляйте в них!…» И выстрелил. Виктор успел еще крикнуть: «Не стреляйте, мы ваши братья». А Ранко был совсем как сумасшедший. Он выстрелил из своего «кольта» в Виктора, потом в Геннадия. Он почти в упор стрелял. Там… там весь салон забрызгало. Выключите! Выключите камеру! Я НЕ МОГУ!
Бороевич вскочил, рванулся вперед. Весь экран заслонила его огромная ладонь.
— Стево! — ударил женский голос, камера качнулась, а по экрану «самсунга» в комнатке для секретных переговоров российского посольства побежали полосы. Владимир Мукусеев ощутил, что стало очень жарко. Что на лбу выступила испарина и затекли, онемели напряженные ноги.
Сергей Сергеевич щелкнул пультом, выключил видик.
— Предлагаю сделать перерыв, — сказал он, обводя взглядом хмурые лица. — Знаю, что смотреть это очень тяжело.
— Это вся запись? — спросил Зимин.
— Нет, Илья Дмитриевич. Осталось еще минут тридцать. Я предлагаю все-таки сделать перерыв. Попить кофейку.
Они сделали перерыв, попили кофейку… Почти не разговаривали — давила тяжесть увиденного. Над Белградом висела душная ночь и чудовищно не хотелось возвращаться в комнатку с глушилками и видеодвойкой «самсунг»… Туда, где уже мертвый человек рассказывал о мертвых людях. И все же они вернулись и досмотрели кассету до конца.
…Бороевич успокоился. Возможно, с помощью спиртного.
— Вы готовы продолжить, Стеван? — спросил Медведев.
— Да, я в порядке.
— Что произошло после убийства Ранко Бороевичем людей, которых вы опознали как Виктора Ножкина и Геннадия Курнева?
— Потом? Потом эти «милиционеры» начали грабить мертвых. Они сняли часы, вывернули карманы. Даже кроссовки сняли с Геннадия… Даже сигареты забрали. Они смеялись… Взяли видеокамеру, кассеты, сняли магнитолу. Забрали домкрат, запаску, инструменты. Все забрали, что смогли. Сволочи! А я стоял и смотрел. Я не понимал, что происходит, я был в шоке. В ушах у меня звучал голос Виктора: не стреляйте, мы ваши братья… Я подошел к Ранко и сказал: «Что вы сделали? Что вы сделали, черт вас всех побрал?!» А он засмеялся и сказал: «Ты баран, Стево. Ты всегда был бараном. И все в сраных Бороевичах — бараны. Чем ты недоволен?» Я закричал: «Зачем вы их убили? Это же русские!» А он сказал: «Хочешь составить им компанию? Хочешь стать пассажиром этой машинки? А, брат Стево? Я тебе — как земляк земляку — могу это устроить…» А я сказал: сегодня же я подам рапорт. Я потпоручник югославской армии, на убийство и мародерство глаза закрывать не буду… Дальше я не помню. Видимо, меня ударили по голове. Очнулся уже в «форде». На полу. В крови. Мы куда-то ехали, по полу катались пустые бутылки… «О! — сказал Ранко, — очухался землячок. Ну, что будем с тобой делать, потпоручник? Расстрелять тебя на хер? Ну-ка, Драган, останови…» «Форд» остановился, и меня выбросили вон. Это было на какой-то проселочной дороге. Лес кругом, камни. И эти сволочи все высыпали, встали вокруг, смеются: «Ну что, расстрелять тебя, потпоручник?» Я думал, что пришел мне конец. Что сейчас меня убьют. И меня, действительно, «расстреляли». Меня поставили к сосне и дали очередь над головой. Я помню! Я все помню… Мне стыдно об этом говорить, но я должен сказать: от страха я обоссался. Да, я обоссался. Я встал на колени и умолял их пощадить меня. Я хотел жить. Я очень хотел жить. И просил их о пощаде. И, как видите, я жив. Но я уже совсем не тот Стеван Бороевич, какой был до…
— Вы мужественный человек, Стеван, — произнес голос Медведева.
— Это не так. Но я понял, что я должен рассказать. Голос Виктора Ножкина я слышу каждую ночь.
— Мы высоко ценим ваше желание помочь, Стеван. Скажите, как сложилась ваша судьба дальше?
— Паскудно. Меня запихнули в тюрьму. Меня запихнули в тюрьму и держали там. шестнадцать месяцев. Вместе с уголовниками. И никому не было до меня дела. Я сидел и не знал, выйду ли когда-нибудь оттуда или так и подохну за решеткой. Миленка искала меня, но везде ей отвечали: без вести пропал. Пропал без вести при наступлении у Костайницы… А я был жив! Я сидел в тюрьме. Там мне сломали руку, отбили почки. Я думал, что не выйду оттуда. Но потом мне удалось переслать Миленке записку с одним уголовником. Она снова пошла по инстанциям, и перед Новым годом, в конце декабря девяносто второго, меня вдруг выпустили. Мне не сказали ничего. Даже не извинились. Сказали: Бороевич, иди отсюда… Вот и все.
— В своем письме вы упомянули, что вам известно, где находятся тела Виктора Ножкина и Геннадия Курнева. Откуда вам это известно?
— В тюрьме я встретил одного человека из моего взвода. Его имя Драган Титович. Он-то мне и рассказал.
— А что конкретно рассказал вам Титович?
— Ранко объявил взводу, что я арестован потому, что пытался помешать выполнению особого задания спецгруппы… А они — все остальные бойцы взвода — должны раз и навсегда забыть, что они здесь видели и слышали. Его уроды подожгли машину с вашими журналистами. Приказали моим: как сгорит, убрать ее с дороги. И уехали, прихватив меня. Мои — те немногие, кто видел, как там все происходило — были напуганы страшно… Большинство из них — совсем зеленые, необстрелянные… Они напугались и даже не осмелились возражать. Бог им судья.
Бороевич закурил. Пепельница перед ним вся была наполнена окурками дешевых сигарет без фильтра.
— Больше половины взвода погибло во время наступления. Своя же артиллерия накрыла… Бог им судья. А что было с телами? Когда машина сгорела, ее подцепили к трактору. Живет там тракторист неподалеку, у него есть «Беларусь». Машину подцепили и утащили километра за два, сбросили в реку. Только там оказалось мелко. Так мелко, что крыша торчала над водой. А Ранко приказал спрятать надежно. Вернусь, сказал, проверю… Его боялись. Его очень сильно боялись. Мои бойцы… Мои сраные бойцы сказали трактористу: так не пойдет, надо вырыть яму. Но он поступил проще — он стал бить ковшом экскаваторным по крыше. Он плющил машину как консервную банку. Он бил ковшом до тех пор, пока она не скрылась под водой.
— Тела наших журналистов остались в машине?
— Да. Но только на день или два… Мои еще не успели прийти в себя от шока, как к Милану Спасичу… Милан — мой заместитель, после того, как меня увезли, он возглавил взвод, так вот, к Милану приехали какие-то двое в штатском и увезли с собой. Вернулся он к вечеру, пьяный, и рассказал, что они перезахоронили останки. А вместо них в машину бросили чужие кости, сгоревшую радиостанцию и патроны. Тела ваших закопали на берегу речки. Там была наша предыдущая позиция. Даже яму рыть не пришлось — прямо в окопах и засыпали.
— Вы, Стеван, можете показать это место?
— Конечно, я сам эти окопы рыл.
— А что за люди приезжали к Милану Спасичу?
— Не знаю. Двое в штатском.
— Милан Спасич согласится дать показания?
— Пожалуй, да… Если вы сумеете его оживить.
— Он погиб?
— Все погибли. Все. Больше половины под своими же снарядами. Случайно? Можете не отвечать… Остальных зачищали потом: по одному, по двое. Троих ребят расстреляли в бильярдной в Баня Лука.
— Кто их расстрелял? Хорваты?
— Какие хорваты в Баня Лука?
— Понятно. А Драган Титович, с которым вы встретились в тюрьме? Он жив?
— Я не знаю. С тех пор я его не видел. Но я не думаю, что они оставят кого-нибудь в живых. Все, кто знает правду о Костайнице, должны исчезнуть. Я тоже хочу уехать. Поэтому мне и нужны деньги. Как только я получу деньги, мы с Миленкой уедем.
— Вы должны будете показать нам место захоронения наших журналистов, Стеван. И дать официальные показания в прокуратуре. Вы готовы?
— Да, как только я получу деньги.
***
После просмотра кассеты Сергей Сергеевич сказал:— Предлагаю взять тайм-аут. Не знаю, как вы, а я устал безмерно. Котелок совсем не варит.
Стояла глубокая ночь. В комнатушке, несмотря на работающий кондиционер, стало душно. Но более всего угнетало то, что они увидели на кассете… Взяли тайм-аут.
В номере гостевого домика Мукусеев долго ворочался, курил, пил минералку… сомнений в гибели ребят больше не осталось. Он понимал, что обязан позвонить Галине и сказать правду. Но сил на это не было.
***
В десять утра снова встретились в комнатке с глушилками. Сергей Сергеевич поинтересовался, как им спалось. Широков и Зимин ответили: «Спасибо, хорошо». Мукусеев буркнул: «Нормально».— Ну что ж, господа, — сказал Сергей Сергеевич. — Вот я рассказал и показал вам все материалы, которыми мы располагаем. Если есть вопросы, я готов на них ответить.
— Как убили Стевана Бороевича? — спросил Мукусеев.
— Выстрелом в голову двадцать седьмого августа. Милена уехала к нам за деньгами… Когда вернулась, нашла Стевана в доме с простреленной головой. Дверь была закрыта изнутри. В оконном стекле — пулевое отверстие. Следствие еще только началось и о каких-либо результатах говорить пока рано…
— Почему вы так долго тянули с выплатой денег? — спросил Мукусеев.
— Извините, Владимир Викторович, но пять тысяч дойчмарок — не та сумма, которую так легко найти.
— Однако ж вы их нашли.
Секретарь посольства прищурился:
— А вы знаете, где мы нашли эти деньги?
— Нет, не знаю.
— А я вам объясню. Эти деньги мы взяли в сейфе.
— Я думал: в тумбочке.
— Вы ошиблись — в сейфе. Деньги, если можно так выразиться, бесхозные. — Зимин сказал:
— Любопытно. Что же за бесхозные деньги хранятся в сейфе посольства?
— Это, Илья Дмитриевич, партвзносы сотрудников посольства, собранные еще в августе девяносто первого… Собрать-то мы их собрали, а вот отправить в Союз не успели — КПСС почила в бозе. Так они и лежали.
«Вот оно как, — подумал Мукусеев, — премию потпоручнику Бороевичу выплатили из денег КПСС. Очередной парадокс». Вслух он сказал:
— Если бы вы не затянули с выплатой, то сейчас мы бы имели координаты захоронения. И даже смерть Бороевича, как ни цинично это звучит, не имела бы принципиального значения.
— Это упрек, Владимир Викторович?
— Констатация факта, Сергей Сергеевич.
— Я доведу до посла вашу точку зрения, — серьезно произнес секретарь посольства. — А теперь давайте обсудим сложившееся положение. В двух словах оно таково: у нас есть видеозапись свидетельских показаний, но сам свидетель убит… Что мы предпримем, господа? Предлагаю высказаться.
Какое— то время все молчали, потом Зимин сказал:
— Видеокассета, строго говоря, не обладает никакой юридической силой.
— Почему? — спросил Мукусеев.
— Во-первых, потому, что товарищ Медведев не является процессуальным лицом. Для того, чтобы показания Бороевича стали юридическим фактом, его допрос следовало провести представителю югославской прокуратуры. Во-вторых, свидетель обязательно должен быть предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но даже если закрыть глаза на эти «мелочи», то следует отметить, что товарищ Медведев совершил одну грубейшую ошибку.
— Какую? — хором спросили Мукусеев и Широков.
— Свидетель Бороевич был нетрезв. Закон запрещает допрашивать свидетеля в состоянии опьянения.
— Но по-другому было никак, Илья Дмитрич. Вы же видели, в каком состоянии находился Бороевич. — Зимин пожал плечами:
— Факт остается фактом: показания Бороевича получены «партизанским» путем… Кстати, эмоциональное состояние Стевана Бороевича тоже вызывает опасения. Стоило бы провести психиатрическую экспертизу этого господина.
— Как прикажете проводить экспертизу трупа? — спросил Мукусеев.
— Заочно. Эксперты могут дать заключение по кассете.
— Вы что — не верите Бороевичу?
— На первый взгляд все выглядит в высшей степени натурально. Хотя замечу, что шизофреники нередко излагают абсолютно правдоподобные, детализированные истории.
Мукусеев чувствовал, что в нем закипает гнев. Сдерживаясь, он сказал:
— Послушайте, Илья Дмитриевич! Но ведь все в рассказе Бороевича совпадает с фактами. Пулевые отверстия соответствуют калибру 7, 62. Автомобиль сожжен, крыша продавлена. В салоне, в конце концов, лежат кости и радиостанция. Каждый факт — в десятку. Разве не так?
— Не так, — спокойно ответил Зимин. — Не так, Владимир Викторович. По крайней мере два факта вызывают у меня сомнения. Во-первых, очень странно, что Бороевич не запомнил точной даты произошедшего. Событие-то неординарное даже для военного времени. Да и в судьбе самого Бороевича оно сыграло роковую роль. А он не может назвать точную дату… Согласитесь, это довольно странно. Во-вторых, что это за странный автомат с самодельным прикладом да еще и с оптическим прицелом? Я, признаться, никогда о таких «Калашниковых» не слышал. А вы?
— Я тоже, — неохотно сказал Мукусеев. — Разве это так важно?
— Все, Владимир Викторович, важно. Любое сомнение снижает ценность свидетельских показаний. А на фоне психоэмоционального состояния господина Бороевича вдвойне снижает. Поймите меня правильно — я не пытаюсь опорочить свидетеля. Я только пытаюсь понять, что в его рассказе является правдой, а что может оказаться… э-э… игрой воображения.
— Что же, по-вашему, может оказаться бредом? — Зимин улыбнулся, ответил:
— Заметьте, что слово «бред» произнесли вы, а не я. Я сказал: «игра воображения». Проявил деликатность. Но вы очень точно меня поправили. Итак, давайте посмотрим на рассказ Бороевича здраво. Был ли Стеван Бороевич в Хорватской Костайнице первого сентября девяносто первого года? Думаю, что был. В этой части рассказа сообщать заведомую ложь вообще бессмысленно, так как это поддается проверке. Видел ли он своими глазами расстрел Ножкина и Курнева? Не знаю, не уверен. Уже в этом эпизоде появляется некая литературщина, некий загадочный молчаливый мужчина со шрамом и полусамодельным «Калашниковым». Этакая, знаете ли, беллетристика а-ля Джеймс Бонд. Но допустим, что и это соответствует действительности. Допустим. Что происходит дальше? А дальше согласно рассказу самого Бороевича происходит вот что. Бороевич получает удар по голове. Удар настолько сильный, что Бороевич на неопределенное, но, очевидно, довольно длительное время, теряет сознание. Это следует иметь в виду… Кстати, вы обратили внимание, что свидетель, который умудрился забыть дату событий, помнит такие мелкие детали, как катающиеся по полу «форда» пустые бутылки? Странно, не правда ли? Идем, однако, дальше. Вслед за полученной сильнейшей травмой физической Бороевич получает глубокую психическую травму. Я имею в виду «расстрел». Он сам говорит, что имитация расстрела оказала на него сильнейшее влияние. Настолько сильное, что он, извините, обмочился. Это тоже следует запомнить. Дальше поехали, коллеги. Со слов Бороевича, он был помещен в тюрьму. Без предъявления обвинения, без следствия и без суда. То есть абсолютно незаконно. Этот факт вызывает у меня сильное сомнение… Я работник прокуратуры и авторитетно вам заявляю, что незаконное лишение человека свободы — серьезнейшее преступление. Совершенно не понимаю, как это можно сделать. Даже во времена приснопамятного Вышинского Андрея Януарьевича, когда репрессивная система совершенно не считалась с правами человека… даже тогда лишение свободы худо-бедно, но как-то оформлялось. Но допустим, что и эта часть рассказа Бороевича соответствует действительности, и Стеван Бороевич отсидел в тюрьме целых шестнадцать месяцев. Как вы думаете: улучшило ли это психическое состояние свидетеля Бороевича? Ответ, я думаю, ясен: шестнадцать месяцев в тюрьме, в условиях полной неопределенности относительно своей будущей судьбы, на скудном рационе, среди уголовников, которые его систематически избивали, психическое состояние Бороевича улучшиться не могло. Итак, резюмирую: Стеван Бороевич — человек, получивший последовательно сильную травму головного мозга, затем сильнейшую психологическую травму, затем шестнадцатимесячный мощный стресс. Озлобленный на власти и, видимо, сильно пьющий, с выраженными истерическими чертами личности. Вопрос: можно ли всерьез доверять такому человеку? Ответ, по-моему, очевиден.