Страница:
— Да нет никакой проблемы, Андрей Викторович… Вот, посетитель к вам… Из столицы. Хочет с вами пообщаться. А я вас, пожалуй, оставлю…
Кум снова посмотрел в угол, спросил:
— Полчаса вам будет достаточно?
— Да, — ответил темный человек из тени, — вполне.
Обнорский замер. Он узнал этот голос. Прошло почти пять лет с тех пор, как он последний раз слышал его, но узнал мгновенно, сразу… Андрей замер, в нем вспыхнуло острое чувство опасности. Появление здесь, в нижнетагильской красной зоне, этого человека могло означать все что угодно… Когда-то, в девяносто первом году, в Триполи, этот человек тоже появился внезапно. Тогда он спас жизнь военного переводчика Обнорского. А с чем он появился сейчас?
Кум вышел, плотно закрыл дверь.
— Здравствуй, Андрей, — сказал полковник, поднимаясь с дивана в углу.
— Здравствуйте, Роман Константинович, — произнес Обнорский.
— Значит, узнал… — полковник вышел из тени, легкой походкой приблизился. Андрею показалось, что он совсем не изменился… только седины добавилось.
— Конечно, узнал. Да вы и не изменились, товарищ полковник.
— Я теперь штатский человек, Андрей… А ты изменился, заматерел.
Полковник подошел, протянул руку. Рукопожатие его было крепким.
— Ну, что же мы стоим? Давай присядем, Андрей Викторыч.
Они опустились на стулья.
— Удивлен, Андрей? — спросил полковник.
— Нет, — ответил Обнорский. — Я бы нисколько не удивился, даже если бы встретил вас на совете вождей племени тумба-юмба, Роман Константинович или в свите госсекретаря США.
— Это почему же? — засмеялся полковник.
— Потому что вы, полковник Сектрис, оч-чень загадочный мужчина.
— Это все в прошлом, Андрей, — ответил, улыбаясь, полковник. — Я, кстати, уже давно не Сектрис… ну да ладно. Давай-ка перейдем к делу. Догадываешься, что привело меня сюда?
Андрей пожал плечами.
— Да, — сказал полковник, — конечно… Ситуация, прямо скажем, нестандартная.
Он достал сигареты, предложил Андрею… Закурили. После паузы гость произнес:
— В общем, так… Хватит тебе в зоне-то париться. Несерьезно все это.
— Да уж… очень несерьезно, — с иронией сказал Андрей. — Прямо-таки детские забавы какие-то: захотел развлечься — сел в тюрьму.
— Ладно, не цепляйся к словам, — махнул рукой полковник. — Я прибыл сюда, чтобы организовать один-единственный телефонный звонок. С тобой хочет поговорить одна дама.
У Обнорского вмиг перехватило дыхание, он посмотрел на Сектриса ошеломленно.
— Да, Андрюша, да… Тебя хочет услышать Екатерина Дмитриевна.
Андрею казалось, что он спит. Или бредит. Или сошел с ума.
Роман Константинович испытующе посмотрел на побледневшего Обнорского, извлек из внутреннего кармана изящную коробочку сотового.
— С тобой все в порядке? — спросил он. Андрей кивнул и сглотнул комок в горле. Ленин в шикарной рамке глядел на зэка Обнорского с легким прищуром… Нет, это полковник Сектрис глядел на заложника Обнорского с легким прищуром. Андрей кивнул. Бешено колотилось сердце.
— Где Катя сейчас? — спросил он.
— В Торонто.
— Она… вы понимаете, что…
— Если вы интересуетесь: в безопасности ли Екатерина Дмитриевна, — перебил Андрея полковник, — то я вам отвечу: да, она в полной безопасности. Более того, Екатерину Дмитриевну охраняют мои лучшие сотрудники.
— Понятно, — кивнул Андрей, — Охраняют, значит?
— Да, Андрей, охраняют. Именно так. Ну, ты готов говорить? Екатерина Дмитриевна ждет твоего звонка.
НЕТ… Я НЕ ГОТОВ! ГОСПОДИ, Я СОВЕРШЕННО НЕ ГОТОВ!
— Диктуйте номер, — сказал Обнорский и взял в руки Nokia. Пальцы слегка дрожали. Роман Константинович подал ему листок бумаги с рядом цифр. Андрей уверенно набрал длинный четырнадцатизначный номер. Телефон мелодично мурлыкал. Электронные сигналы срывались с куцего хвоста антенны и уносились вверх, в черный воздух над уральской зоной УЩ 349/13. Они прошили плотный слой облачности, пронеслись над Сибирью и Китаем. На высоте семнадцать тысяч километров, над штормящим Тихим океаном сигналы Nokia-5110 были приняты одним из сорока восьми спутников системы GlobalStar. Процессор спутника переадресовал их дальше… Нервные движения пальца правой руки осужденного Андрея Обнорского, превращенные умной техникой в электрические импульсы, отдавались в космосе. Они обрушивались на залитый солнцем зеленый массив Канады… в кухне неуютной квартиры сидела одинокая женщина с зелеными тоскующими глазами. На столе перед ней лежал мобильный Ericsson GH 688… Фарфоровая пепельница была наполнена окурками. Женщина сидела и не отрываясь смотрела на телефон. Всего этого Обнорский не знал и знать не мог.
«Эриксон» запиликал, и Катя вздрогнула. Этого звонка она ждала уже неделю. Теперь он прозвучал, но у нее не было сил поднять трубку. Телефон пиликал, солнечный свет пробивался в щель между плотно задернутыми шторами, Рахиль Даллет смотрела на него с суеверным ужасом. Она сама поставила полковнику Семенову условие: операцию по передаче денег начнем только после телефонного разговора с Андреем.
— Возьмите трубку, Екатерина Дмитриевна, — негромко, но требовательно сказал капитан Кравцов. Он сидел напротив Кати. Она быстро вскинула на Валентина взгляд. Кравцов улыбнулся и повторил:
— Возьмите трубку, Екатерина Дмитриевна. Это звонок из Нижнего Тагила.
…Всего этого Андрей Обнорский не знал и знать не мог.
— Алло, — сказала Катя негромко. — Алло…
— Здравствуй, Катя, это я.
— Андрей, — сказала она и вдруг заплакала. Растерянный женский плач поднялся над североамериканским континентом, взмыл в залитый солнечным светом космос и прозвучал в электронных потрохах спутника системы GlobalStar. Одновременно через процессор спутника шли сотни телефонных и графических сообщений на английском, французском, японском, китайском, корейском языках. Электронному чуду стоимостью в несколько десятков миллионов долларов было все равно, какую информацию передавать. Он летел над Землей со скоростью три километра в секунду, под ним бушевал Тихий океан. Спутник GlobalStar равнодушно передал женский плач… В кабинете начальника оперчасти УЩ 349/13 осужденный Обнорский стиснул импортные шведские зубы.
Со стены на него смотрел вождь мирового пролетариата Ленин. Еще на него смотрел бывший сотрудник секретного отдела ЦК КПСС полковник Роман Семенов… В Санкт-Петербурге плач гражданки Израиля Рахиль Даллет слушал банкир Николай Наумов. Банкир улыбался и гладил левой рукой шерсть на затылке кавказской овчарки по кличке Фэри. Собака смотрела на Николая Ивановича преданными глазами.
В Нижнем Тагиле шел дождь. Капли барабанили по крышам, стеклам и заборам локалок. Весенний дождь смывал пыль, увлажнял готовую зазеленеть землю. В шорохе дождя звучал шепот: идет зеленый прокурор. В шорохе дождя обрушивались на зону женский плач, растерянность, одиночество.
— Ну что ты, Катя, — говорил Обнорский. — Что же ты плачешь?
— Я не буду… я больше не буду… Я сейчас соберусь, Андрюшенька, — отвечала она, продолжая всхлипывать.
— Как ты живешь, Катюша? — спросил Обнорский и удивился глупости и банальности своего вопроса. Ему казалось, что ситуация предполагает нечто более значительное, но это самое нечто не приходило в голову.
— Хорошо, — сказала Катя. — У меня все хорошо. А ты? Как ты?
— Я тоже нормально… Катя, тебя берут за горло? Ты одна сейчас? Ты можешь говорить свободно?
— Я не одна, Андрюша. Но я могу говорить свободно, — ответила Катя. Она уже несколько успокоилась. — А за горло меня взять нельзя — ты же меня знаешь.
Катин голос звучал в трубке очень четко, так, как будто она находилась в соседней комнате. Обнорский все еще не мог поверить в реальность происходящего.
— Роман Константиныч объяснил тебе ситуацию? — спросила Катя.
— Ситуацию? Какую ситуацию?
— О Господи! Ты еще спрашиваешь, сочинитель… Значит, не объяснил. Чем вы там занимаетесь?
— Мы чай пьем… с лимоном. Катя засмеялась. Катя засмеялась нервным неприятным смехом.
— Чай, — сказала она. — Чай с лимоном. А пряники? Пряников у вас нет?
— Нет, — сказал Обнорский, — пряников у нас нет.
— Обнорский, — сказала она, — ты пьян или ты дурак?
— Я трезвый… Но дурак. И… я люблю тебя. Катя.
— Фак ю, Обнорский… лучше бы ты был пьян. Ладно, передай трубку Роману Константиновичу, горе ты мое… сочинитель.
Андрей протянул трубку полковнику. Семенов взял телефон, сказал:
— Добрый вечер, Екатерина Дмитриевна… Ага, ну, тогда добрый день… Да просто не успел, сейчас скажу… да… Да… Спасибо, всего доброго. Трубочку Андрею передать?… Хорошо, понял. До свиданья.
Полковник выключил телефон. Обнорский посмотрел на него удивленно. Семенов махнул рукой и весело сказал:
— Да ладно, Андрей Викторович, скоро наговоритесь… Недели через две-три, по крайности через месяц, вы будете уже в Торонто.
— Каким образом? — спросил Андрей.
— В Питере задержан Сергей Березов. Он дал признательные показания: пистолет в вашу квартиру принес он. В известность вас не поставил. Вы невиновны, Андрей Викторович. В самое ближайшее время вы выйдете на свободу.
Забухала кровь в висках. Андрей прикрыл глаза.
— Я должен был сразу вам сказать… но как-то не получилось.
— Вот, значит, как… А вы-то, Роман Константинович, какое имеете к этому отношение? Я ничего не понимаю.
— Это долго объяснять, Андрей. Не суть важно. Главное, что нам удалось добиться твоего освобождения.
— Нам — это кому же? — спросил Андрей.
— Екатерине Дмитриевне, Никите Кудасову, мне, в конце концов. Так что сидеть тебе осталось совсем недолго…
— А Наумов? — спросил Обнорский. — Что-то вы, Роман Константинович, фамилию Наумова не упомянули.
Ответить Семенов не успел. Дверь распахнулась, вошел кум. Он внимательно посмотрел на Обнорского, на Семенова, на телефон в руке полковника.
— Ну, — сказал кум, — пообщались?
— Да, Валерий Василич, вполне.
— Чудненько, чудненько… Еще чайку?
— Спасибо, — ответил Семенов, — рад бы, да время поджимает. У меня к вам, Валерий Василич, другая просьба.
— Слушаю вас, Роман Константиныч.
— Вы бы нас с Андреем Викторовичем сфотографировали… на память.
— Так а чем?…
— Фотоаппарат есть, — сказал полковник. Он подошел к дивану, щелкнул замками дипломата и извлек шикарный «Кэнон».
…Щелкнул затвор, вспышка осветила бледное напряженное лицо Обнорского и улыбающееся лицо Семенова. Через пятьдесят часов фотография ляжет на стол в кухне Катиной квартиры в Торонто.
Все это, избегая подробностей, Обнорский и рассказал Звереву. Сашка ошеломленно покрутил головой.
— Вот уж действительно — роман, — сказал он.
— С недописанным эпилогом, — сказал Андрей.
— Му-у-у, — промычала корова на цветущем лугу.
— Ну, Андрей Викторович, поздравляю, — кум протянул руку.
— Спасибо, — механически ответил Обнорский.
Постановление об освобождении лежало на полированной столешнице. Самое главное слово в нем было: немедленно. Президиум городского суда Санкт-Петербурга предписывал освободить гр. Обнорского А.В. НЕМЕДЛЕННО.
— Весьма за вас рад, — сказал кум. — Я ведь давно уже служу и — поверьте на слово — такие вещи не часто случаются… С сей минуты вы свободны и можете покинуть зону прямо сейчас.
— Да, — сказал Обнорский.
— Но справочку об освобождении мы вам оформим только завтра. Сегодня уж поздно, весь аппарат разбежался.
— Да, — сказал Обнорский.
Кум рассмеялся и произнес весело:
— Вы, я вижу, еще не пришли в себя. Хотите выпить?
— Очень хочу, — ответил Андрей и тоже улыбнулся. Он улыбнулся впервые с того момента, как перешагнул порог кабинета.
— Вот и чудненько. — Кум встал и прошел к сейфу. Вытащил из него бутылку армянского коньяку, лимон и шоколад.
— Да, кстати, есть и виски, но я по старинке коньячок предпочитаю. Хотите виски?
— Мне все равно, — пожал плечами Андрей. НЕМЕДЛЕННО было напечатано на бланке президиума горсуда. Кум ловко нарезал лимон ножом в форме самурайского меча.
— Красивый меч, — сказал Обнорский.
— Нравится? — спросил кум. — Дарю. Пусть будет на память.
— Спасибо, — ошеломленно произнес Андрей. Валерий Василич обтер клинок меча салфеткой, вложил в ножны и протянул Обнорскому.
— Ну, Андрей Викторович, — сказал, поднимая стопку, кум, — поздравляю. По старой зоновской присказке: конец срока неизбежен.
Лагерный кум и вчерашний зэк выпили, синхронно взяли по дольке лимона. На полированной столешнице лежали постановление президиума горсуда и самурайский меч.
— Вы ведь журналист, Андрей Викторович? — сказал кум.
— Журналист, — ответил Андрей. — А что?
— Надеюсь, писать о нашей Красной Утке худого не будете?
— Неправды писать не буду. Это я вам обещаю, Валерий Василич.
— Вот и чудненько. А то, знаете ли, уже были инциденты!
— А что такое? — спросил Андрей. — Расскажите.
— Если хотите — расскажу, — отозвался кум. — История любопытная.
— Конечно, хочу, Валерий Василич.
— Да, вот теперь я вижу, что вы журналист, — засмеялся кум. — Нормальный человек, получивший в руки такую бумагу (он кивнул на постановление об освобождении), бегом побежал бы из моего кабинета… а вы хотите историю услышать.
— Чего уж бегом-то бежать? Успею теперь… вы рассказывайте, Валерий Василич.
— М-да, — сказал подполковник. — История давняя, но памятная… А дело было так. К нам прислали перековываться Юру Чурбанова. Слышали, наверно?
— Да, кое-что слышал от ребят. Но вы-то, вероятно, можете рассказать и больше, и подробней.
— Ну, это еще вопрос… многие знают гораздо больше меня — лично общались, жили бок о бок, чай вместе пили.
Обнорский улыбнулся — кум явно скромничал: именно к нему стекается вся информация конфиденциального характера. Ее, как мед пчелы, собирают и несут в улей кума оперативники и многочисленная агентура. Именно начальник оперчасти — самый информированный о жизни и настроениях спецконтингента человек… Обнорский улыбнулся, и Валерий Васильевич понял, о чем подумал журналист. Он улыбнулся в ответ и сказал:
— Ну, конечно, и я иногда кой-чего краем уха слышу. Так вот, прислали к нам Юру Чурбанова. Фигура! Нас, конечно, титулами и чинами не удивишь — генералы сиживали, зампред Совета Министров Молдавии, прокуроры областей и краев… Да что там — члены ЦК компартии Узбекистана! Однако и на этом фоне Юрий Михайлович Чурбанов выглядел весьма солидно: первый заместитель министра внутренних дел, депутат Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены ЦК КПСС… Генерал-полковник, зять Генсека… Согласись — немало? (Обнорский кивнул.) В андроповские времена зятька, конечно, подвинули вниз и стал он всего лишь замом командующего внутренними войсками… Вообще надо заметить, что при Юрии Владимировиче Андропове у нас работенки добавилось. В ту пору МВД возглавил бывший председатель КГБ Федорчук. И у него была своя теория: все менты — взяточники… К нам в зону ментов забивали целыми райотделами. Ужас, что творилось.
Юра Чурбанов попал к нам в девяностом году со сроком двенадцать лет. Коррупционер! Взяточник! Ух, страшно — тюбетейку ему узбеки подарили, халат золотого шитья да кофейный сервиз за сто рублей… В общем, попал под раздачу генерал-полковник. Тогда модно было на горбачевской волне разоблачать коррупционеров-бюрократов из эпохи застоя.
Я лично с Чурбановым беседовал. Иван Данилыч — обязательно, он, как ты знаешь, с каждым вновь прибывшим встречается. (Андрей снова кивнул, он тоже прошел процедуру собеседования с хозяином.) Но и наши ветераны захотели с Юрием Михалычем познакомиться… Пригласили генерал-полковника посидеть, чайку попить. Там, кстати, забавный один момент был. Сидел у нас один лейтенант, который Чурбанова запомнил со времени курсантской молодости. В училище, где из нашего курсанта выковывали будущего офицера, наведался с инспекцией товарищ Чурбанов… Шум, гам, переполох! Большой аврал с доведением училища до чистоты операционной. Вот тогда-то нашему курсанту и достался подзатыльник от прапорщика за неровно повешенное полотенце вафельное. На всю жизнь запомнил! И вдруг жизненные пути Чурбанова и нашего лейтенанта-бээсника вновь пересекаются… но уже на зоне, где лейтенант лет восемь отбухал, в огромном авторитете, а Чурбанов только прибыл. «Хочу», — говорит лейтенант, — «с генерал-полковником пообщаться… потолковать за курсантскую молодость и тот подзатыльник…» Такая ситуация. Ну, ветераны Юрий Михалыча пригласили. Все чин-чинарем. Уважаемые на зоне люди, чай, печенье, беседа. Но… повел себя осужденный Чурбанов не особо корректно. Увидел он чай и брякнул, не подумавши:
— Чаек у вас жидковат… Я такой не уважаю. — А ты вообще-то кто такой? — спросили у него… Я, мол, генерал-полковник. Э, нет… ты БС. Мусор, пыль лагерная, понял? И — все! — на авторитете лагерном можно ставить крест! Потому что повел себя глупо, заносчиво, по-барски.
— И какие последствия имел этот инцидент для Чурбанова? — поинтересовался Обнорский.
— Какие же последствия? — пожал плечами подполковник. — Показал себя дураком, сразу обозначил свое место в лагерной иерархии… Никто его прессовать, конечно, не стал. Кому это нужно? Но и руку ему никто не подавал. Сам понимаешь.
— А кем он у вас работал, Валерий Василич?
— О, — сказал кум, закуривая, — генерал-полковник много должностей сменил. На тяжелую работу его не поставишь, человек-то уже в летах, за полтинник перевалило. Он был и кладовщиком, но не ужился в коллективе. Был и помощником мастера, и даже паял креманки.
— Креманки?
— Да, вазочки для мороженого. Две стальные полусферы, спаянные выпуклыми частями… пятьсот штук норма. Вот это у него хорошо получалось. Видно, как раз пайка креманок и оказалась уровнем первого заместителя министра, генерал-полковника. Но сам-то эпизод, о котором я хотел рассказать, произошел позже, когда Чурбанов отсидел у нас уже месяцев шесть или восемь… точнее не скажу — времени уже много прошло, подзапамятовал. Можем поднять документы, но, думаю, не принципиально… Итак, к нашему кремлевскому зятю частенько шастали корреспонденты. У нас же гласность и демократизация! «Огонек» и «Литературка»… сенсации и разоблачения… Вот приехали однажды к Чурбанову итальянские журналисты. Ну, приехали и приехали, мы уже и внимания не обращаем, привыкли. А спустя какое-то время эти макаронники опубликовали большую статью о нашей тринадцатой, о чем, разумеется, мы знать не можем — далековато Италия от Урала… У нас так говорят: наш Тагил как город Сочи, солнце греет, но не очень. Далековато и от Сочи, и от Рима. Но тут итальянскую статью перепечатала одна из наших всесоюзных газет, которую называть сейчас не хочу — меня от нее до сих пор тошнит, такую они нам свинью подложили.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Обнорский заинтересованно.
— Может, еще коньячку, Андрей Викторович?
— С удовольствием, — ответил Андрей. Кум налил коньяку… чокнулись без всяких тостов. Выпили, закусили лимоном.
— А дело в том, — продолжил кум, — что статья называлась «Зона петухов». И написана была со слов нашего драгоценного Юрия Михалыча Чурбанова. Глупая, скандальная, клеветническая. В ней наша тринадцатая представлена была страной дураков, стукачей и пидорюг. И — самое страшное — полста экземпляров этой газетенки попали в зону. Конечно — беда! Бомба! Провокация… Через час о статье говорила вся зона. Но мы-то с Иван Данилычем НИ-ЧЕ-ГО НЕ ЗНАЕМ! Мы на совещании в Свердловске, и никто не додумался нам позвонить.
А зона забурлила. Смена отказалась входить в производственный сектор. Это еще не бунт, даже не забастовка, но вспыхнуть может в любой момент. Вы понимаете последствия?
— Пожалуй, да, — ответил Обнорский.
— Навряд ли вы понимаете, Андрей Викторович… Может быть, и я не понимаю до конца. (Кум махнул рукой. Видно было, что он даже сейчас, по прошествии стольких лет, взволнован…) Может, и я не все понимаю. Да… зона бурлит. Раздаются выкрики уже: где Чурбанов? Где этот урод? А Чурбанова срочно поместили в ШИЗО. Не с репрессивной целью, как вы понимаете, а дабы спрятать… хоть за это спасибо.
— Считаете, с ним могли расправиться?
— Если вы имеете в виду — убить, то, разумеется, нет. Кому это нужно? Но какие-то эксцессы были вполне вероятны… Однако ж организаторы этой провокации сами растерялись…
— Провокации? — спросил Обнорский с удивлением.
— Андрей! Неужели вы всерьез считаете, что газеты попали в зону по недосмотру? Вся печатная продукция, поступающая в места лишения свободы, подлежит цензуре. И цензоры вполне квалифицированно отсекают материалы, провоцирующие осужденных… Случайность здесь исключена.
— А цель?
— Цель-то? Свалить Жарова. Кое-кому он здорово мешал. Потому и не сообщали Ивану Данилычу о ситуации, пока один из моих оперов втихаря не вышел в город и уж из города связался со мной… Мы с Данилычем мчались как чумовые… вовремя успели. Еще немного — и пришлось бы вводить в зону войска. А это — такое ЧП, что не дай-то Бог! Даже если один-единственный человек объявляет голодовку — мы обязаны срочно докладывать Москве. …А зона шумит. Как всегда и везде, нашлись крикуны, которым хочется бузы. Прозвучали крики: бей стекла! Круши! Громи! Ветераны, конечно, пытаются людей образумить: вы что? Введут войска, дадут понюхать черемухи, отоварят дубинками и правых, и виноватых, без разбору… Но обстановка все равно продолжает накаляться. Вот в такой-то момент мы и приехали. Данилыч обратился к людям… А его, ты знаешь, слушают. Успокоил. Пообещал: Чурбанов в зоне не останется, будет этапирован в Свердловский СИЗО. Журналистов в зону больше никогда не пустят.
Кум замолчал. Лоб прорезали глубокие складки. Видимо, он снова пережил напряжение того критического момента, когда несколько сот озлобленных мужиков, подогреваемых крикунами, были в двух шагах от взрыва. История тюрем вообще, и российских в частности, знает немало бунтов. Последствия некоторых были ужасны… А ведь очень часто начиналось с событий мелких, ничтожных по сути своей. Но оборачивалось все большой кровью. Трагедией. Кошмаром.
— Что же дальше, Валерий Василич? — спросил Андрей. В нем жил инстинкт журналиста, привычка и потребность добывать информацию. Обнорский сам удивлялся некоторой абсурдности ситуации: ему только что объявили о свободе… Ему сказали: ты свободен!… а он с ходу берет интервью — вместо того чтобы бежать бегом из зоны, орать песни, смеяться, ходить на руках.
— Дальше-то? Генерал-полковника Чурбанова перевели в СИЗО, где он и прокантовался до девяносто третьего года, пока Ельцин его не помиловал… Работал — истопником… Вот и все, пожалуй… вот и все.
Обнорский понимал, что многого кум ему не рассказал. Что-то скрыл, что-то подретушировал… Да и рассказывал-то, видно, не просто так, а с известным умыслом, как бы предупреждая: писать о зоне необходимо с умом, с чувством ответственности. Неосторожное слово, произнесенное на воле, может вызвать раздражение. А на зоне — взрыв. Кум улыбнулся, сказал:
— Да ладно… что теперь вам эти лагерные истории? Поди, захотите все это забыть поскорее?
— Нет, Валерий Василич, не захочу. Это моя жизнь и забывать ее я не хочу, да и не имею прав…
— Слава Богу, коли так. Я тоже считаю, что человек не имеет права забывать. — Кум побарабанил пальцами по столешнице. — Ну так что, Андрей Викторович, хотите нас покинуть прямо сейчас? Я могу вас запросто устроить в гостиницу без всяких документов… Бесплатно. У меня есть такая возможность. Переночуете на воле, а утром все оформим.
— Спасибо, — ответил журналист, — но я бы хотел с друзьями попрощаться. А уж завтра…
— Ну, воля ваша.
Слегка нетрезвого (да еще и вооруженного самурайским мечом) Обнорского кум лично сопроводил в отряд. Стоял очень теплый майский вечер, тринадцатая зона готовилась к отбою. На вахте Обнорского встретил Зверев. Он якобы курил и трепался с вахтером, но на самом деле ждал Андрея. Вахтер с интересом уставился на кума, который попрощался с Обнорским за руку. С интересом втянул носом воздух, когда журналист подошел к Звереву. Хотел что-то сказать, но не сказал ничего.
— Ну? — спросил Сашка.
— Вот, — выдохнул Андрей густой коньячный запах и протянул Сашке постановление. Зверев быстро прочитал, посмотрел на Обнорского блестящими глазами. Потом прочитал еще раз и обнял Андрея за плечи.
— С кумом, значит, пьешь, собака? — шепнул он в ухо. — А с завхозом слабо нажраться по такому случаю?
— Не слабо, — шепнул в ответ журналист, вооруженный справкой и самурайским мечом. Зверев и Обнорский направились в отряд. Вахтер проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке.
— Не слабо, Саша, — шепнул Обнорский. — Нажремся в три звезды!
Пили они очень мало — символически — по глотку. Больше разговаривали.
— Вот так, Саня, — сказал Обнорский, — уже через два-три дня я смогу начать проверку того, при каких обстоятельствах господин Медынцев получил в подарок тот порноальбомчик. И главное — от кого?
— Из Торонто будешь проверку проводить? — спросил Зверев.
— Какое на хрен Торонто? Очнись, Саня… Я еду в Питер, домой.
— Ты уверен? — сказал Сашка, поигрывая самурайским мечом.
— Да, — ответил Андрей твердо, — уверен.
— А я нет.
— Почему же?
— А потому что дамочка вложила за тебя свои миллионы… Фактически она тебя купила. И теперь захочет получить свою собственность на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и перевязанной лентой с бантиком. С доставкой на дом, в город-герой Торонто.
— Брось, Саша… Катя купила не меня, а свободу для меня. И она совсем не тот человек, чтобы выставлять какие-то требования. Ты же ее не знаешь.
Зверев плеснул в кружки немного водки, показал глазами: давай.
— Давай, — кивнул Обнорский. — За что?
— А все за то же: конец срока неизбежен, как социалистическая революция трудящихся.
Обнорский усмехнулся: час назад тот же тост произнес подполковник Петров. Только про революцию он ничего не сказал… выпили.
— Так что, Саша, скоро я буду дома… День-другой отдохну — и за работу. Давай-ка обсудим наши первоочередные шаги.
— Давай обсудим, — согласился Зверев. — Хотя я думаю, что твои друзья на воле ждут тебя с большим нетерпением и уже начинают готовить твой отъезд в Забугорию… к израильско-шведско-канадской тетушке, которая выкупает русских журналистов и сидит на мешке с баксами.
— Шестьдесят миллионов в один мешок не сложишь…
— Это точно, не сложишь…
— Ладно, опер, не пыли. Давай-ка лучше поговорим о деле.
— Давай, инвестигейтор, — сказал Зверев, отодвинул в сторону водку и закуску, положил на стол лист бумаги. — Смотри и запоминай.
Около полутора часов бывший опер Александр Зверев инструктировал журналиста Андрея Обнорского. Работалось им легко: Зверев толково излагал, а Обнорский быстро схватывал, вычленяя суть. На свободе, в Питере, ему предстояло заняться тем, что на официальном языке называется оперативно-розыскной деятельностью. Добавим: незаконной. После того как предполагаемые детали (только предполагаемые, наверняка в таких случаях сказать ничего нельзя) были обговорены, Обнорский выучил наизусть два контактных телефона… В случае необходимости он мог бы обратиться за помощью по этим номерам.
…На следующий день он покинул зону. Зверев проводил его до той черты, до которой допускают зэка. В уральском небе сверкало солнце. Лучи падали на металлические лабиринты Красной Утки, нагревали их. Щелкнул электропривод замка… Обнорский последний раз обернулся. Он посмотрел на Зверева темными напряженными глазами. Сашка подмигнул… Удачи тебе, журналист!… И тебе удачи, опер! Держись.
Обнорский вошел в помещение вахты. Снова щелкнул замок. Он уходил на волю.
Зверев оставался сидеть. До конца срока оставалось больше года.
…Всадники остановили своих коней. — Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен.
Да, читатель, наш роман не окончен… мы не прощаемся.
Конец второй книги
22.06.2000 Санкт-Петербург
Кум снова посмотрел в угол, спросил:
— Полчаса вам будет достаточно?
— Да, — ответил темный человек из тени, — вполне.
Обнорский замер. Он узнал этот голос. Прошло почти пять лет с тех пор, как он последний раз слышал его, но узнал мгновенно, сразу… Андрей замер, в нем вспыхнуло острое чувство опасности. Появление здесь, в нижнетагильской красной зоне, этого человека могло означать все что угодно… Когда-то, в девяносто первом году, в Триполи, этот человек тоже появился внезапно. Тогда он спас жизнь военного переводчика Обнорского. А с чем он появился сейчас?
Кум вышел, плотно закрыл дверь.
— Здравствуй, Андрей, — сказал полковник, поднимаясь с дивана в углу.
— Здравствуйте, Роман Константинович, — произнес Обнорский.
— Значит, узнал… — полковник вышел из тени, легкой походкой приблизился. Андрею показалось, что он совсем не изменился… только седины добавилось.
— Конечно, узнал. Да вы и не изменились, товарищ полковник.
— Я теперь штатский человек, Андрей… А ты изменился, заматерел.
Полковник подошел, протянул руку. Рукопожатие его было крепким.
— Ну, что же мы стоим? Давай присядем, Андрей Викторыч.
Они опустились на стулья.
— Удивлен, Андрей? — спросил полковник.
— Нет, — ответил Обнорский. — Я бы нисколько не удивился, даже если бы встретил вас на совете вождей племени тумба-юмба, Роман Константинович или в свите госсекретаря США.
— Это почему же? — засмеялся полковник.
— Потому что вы, полковник Сектрис, оч-чень загадочный мужчина.
— Это все в прошлом, Андрей, — ответил, улыбаясь, полковник. — Я, кстати, уже давно не Сектрис… ну да ладно. Давай-ка перейдем к делу. Догадываешься, что привело меня сюда?
Андрей пожал плечами.
— Да, — сказал полковник, — конечно… Ситуация, прямо скажем, нестандартная.
Он достал сигареты, предложил Андрею… Закурили. После паузы гость произнес:
— В общем, так… Хватит тебе в зоне-то париться. Несерьезно все это.
— Да уж… очень несерьезно, — с иронией сказал Андрей. — Прямо-таки детские забавы какие-то: захотел развлечься — сел в тюрьму.
— Ладно, не цепляйся к словам, — махнул рукой полковник. — Я прибыл сюда, чтобы организовать один-единственный телефонный звонок. С тобой хочет поговорить одна дама.
У Обнорского вмиг перехватило дыхание, он посмотрел на Сектриса ошеломленно.
— Да, Андрюша, да… Тебя хочет услышать Екатерина Дмитриевна.
Андрею казалось, что он спит. Или бредит. Или сошел с ума.
Роман Константинович испытующе посмотрел на побледневшего Обнорского, извлек из внутреннего кармана изящную коробочку сотового.
— С тобой все в порядке? — спросил он. Андрей кивнул и сглотнул комок в горле. Ленин в шикарной рамке глядел на зэка Обнорского с легким прищуром… Нет, это полковник Сектрис глядел на заложника Обнорского с легким прищуром. Андрей кивнул. Бешено колотилось сердце.
— Где Катя сейчас? — спросил он.
— В Торонто.
— Она… вы понимаете, что…
— Если вы интересуетесь: в безопасности ли Екатерина Дмитриевна, — перебил Андрея полковник, — то я вам отвечу: да, она в полной безопасности. Более того, Екатерину Дмитриевну охраняют мои лучшие сотрудники.
— Понятно, — кивнул Андрей, — Охраняют, значит?
— Да, Андрей, охраняют. Именно так. Ну, ты готов говорить? Екатерина Дмитриевна ждет твоего звонка.
НЕТ… Я НЕ ГОТОВ! ГОСПОДИ, Я СОВЕРШЕННО НЕ ГОТОВ!
— Диктуйте номер, — сказал Обнорский и взял в руки Nokia. Пальцы слегка дрожали. Роман Константинович подал ему листок бумаги с рядом цифр. Андрей уверенно набрал длинный четырнадцатизначный номер. Телефон мелодично мурлыкал. Электронные сигналы срывались с куцего хвоста антенны и уносились вверх, в черный воздух над уральской зоной УЩ 349/13. Они прошили плотный слой облачности, пронеслись над Сибирью и Китаем. На высоте семнадцать тысяч километров, над штормящим Тихим океаном сигналы Nokia-5110 были приняты одним из сорока восьми спутников системы GlobalStar. Процессор спутника переадресовал их дальше… Нервные движения пальца правой руки осужденного Андрея Обнорского, превращенные умной техникой в электрические импульсы, отдавались в космосе. Они обрушивались на залитый солнцем зеленый массив Канады… в кухне неуютной квартиры сидела одинокая женщина с зелеными тоскующими глазами. На столе перед ней лежал мобильный Ericsson GH 688… Фарфоровая пепельница была наполнена окурками. Женщина сидела и не отрываясь смотрела на телефон. Всего этого Обнорский не знал и знать не мог.
«Эриксон» запиликал, и Катя вздрогнула. Этого звонка она ждала уже неделю. Теперь он прозвучал, но у нее не было сил поднять трубку. Телефон пиликал, солнечный свет пробивался в щель между плотно задернутыми шторами, Рахиль Даллет смотрела на него с суеверным ужасом. Она сама поставила полковнику Семенову условие: операцию по передаче денег начнем только после телефонного разговора с Андреем.
— Возьмите трубку, Екатерина Дмитриевна, — негромко, но требовательно сказал капитан Кравцов. Он сидел напротив Кати. Она быстро вскинула на Валентина взгляд. Кравцов улыбнулся и повторил:
— Возьмите трубку, Екатерина Дмитриевна. Это звонок из Нижнего Тагила.
…Всего этого Андрей Обнорский не знал и знать не мог.
— Алло, — сказала Катя негромко. — Алло…
— Здравствуй, Катя, это я.
— Андрей, — сказала она и вдруг заплакала. Растерянный женский плач поднялся над североамериканским континентом, взмыл в залитый солнечным светом космос и прозвучал в электронных потрохах спутника системы GlobalStar. Одновременно через процессор спутника шли сотни телефонных и графических сообщений на английском, французском, японском, китайском, корейском языках. Электронному чуду стоимостью в несколько десятков миллионов долларов было все равно, какую информацию передавать. Он летел над Землей со скоростью три километра в секунду, под ним бушевал Тихий океан. Спутник GlobalStar равнодушно передал женский плач… В кабинете начальника оперчасти УЩ 349/13 осужденный Обнорский стиснул импортные шведские зубы.
Со стены на него смотрел вождь мирового пролетариата Ленин. Еще на него смотрел бывший сотрудник секретного отдела ЦК КПСС полковник Роман Семенов… В Санкт-Петербурге плач гражданки Израиля Рахиль Даллет слушал банкир Николай Наумов. Банкир улыбался и гладил левой рукой шерсть на затылке кавказской овчарки по кличке Фэри. Собака смотрела на Николая Ивановича преданными глазами.
В Нижнем Тагиле шел дождь. Капли барабанили по крышам, стеклам и заборам локалок. Весенний дождь смывал пыль, увлажнял готовую зазеленеть землю. В шорохе дождя звучал шепот: идет зеленый прокурор. В шорохе дождя обрушивались на зону женский плач, растерянность, одиночество.
— Ну что ты, Катя, — говорил Обнорский. — Что же ты плачешь?
— Я не буду… я больше не буду… Я сейчас соберусь, Андрюшенька, — отвечала она, продолжая всхлипывать.
— Как ты живешь, Катюша? — спросил Обнорский и удивился глупости и банальности своего вопроса. Ему казалось, что ситуация предполагает нечто более значительное, но это самое нечто не приходило в голову.
— Хорошо, — сказала Катя. — У меня все хорошо. А ты? Как ты?
— Я тоже нормально… Катя, тебя берут за горло? Ты одна сейчас? Ты можешь говорить свободно?
— Я не одна, Андрюша. Но я могу говорить свободно, — ответила Катя. Она уже несколько успокоилась. — А за горло меня взять нельзя — ты же меня знаешь.
Катин голос звучал в трубке очень четко, так, как будто она находилась в соседней комнате. Обнорский все еще не мог поверить в реальность происходящего.
— Роман Константиныч объяснил тебе ситуацию? — спросила Катя.
— Ситуацию? Какую ситуацию?
— О Господи! Ты еще спрашиваешь, сочинитель… Значит, не объяснил. Чем вы там занимаетесь?
— Мы чай пьем… с лимоном. Катя засмеялась. Катя засмеялась нервным неприятным смехом.
— Чай, — сказала она. — Чай с лимоном. А пряники? Пряников у вас нет?
— Нет, — сказал Обнорский, — пряников у нас нет.
— Обнорский, — сказала она, — ты пьян или ты дурак?
— Я трезвый… Но дурак. И… я люблю тебя. Катя.
— Фак ю, Обнорский… лучше бы ты был пьян. Ладно, передай трубку Роману Константиновичу, горе ты мое… сочинитель.
Андрей протянул трубку полковнику. Семенов взял телефон, сказал:
— Добрый вечер, Екатерина Дмитриевна… Ага, ну, тогда добрый день… Да просто не успел, сейчас скажу… да… Да… Спасибо, всего доброго. Трубочку Андрею передать?… Хорошо, понял. До свиданья.
Полковник выключил телефон. Обнорский посмотрел на него удивленно. Семенов махнул рукой и весело сказал:
— Да ладно, Андрей Викторович, скоро наговоритесь… Недели через две-три, по крайности через месяц, вы будете уже в Торонто.
— Каким образом? — спросил Андрей.
— В Питере задержан Сергей Березов. Он дал признательные показания: пистолет в вашу квартиру принес он. В известность вас не поставил. Вы невиновны, Андрей Викторович. В самое ближайшее время вы выйдете на свободу.
Забухала кровь в висках. Андрей прикрыл глаза.
— Я должен был сразу вам сказать… но как-то не получилось.
— Вот, значит, как… А вы-то, Роман Константинович, какое имеете к этому отношение? Я ничего не понимаю.
— Это долго объяснять, Андрей. Не суть важно. Главное, что нам удалось добиться твоего освобождения.
— Нам — это кому же? — спросил Андрей.
— Екатерине Дмитриевне, Никите Кудасову, мне, в конце концов. Так что сидеть тебе осталось совсем недолго…
— А Наумов? — спросил Обнорский. — Что-то вы, Роман Константинович, фамилию Наумова не упомянули.
Ответить Семенов не успел. Дверь распахнулась, вошел кум. Он внимательно посмотрел на Обнорского, на Семенова, на телефон в руке полковника.
— Ну, — сказал кум, — пообщались?
— Да, Валерий Василич, вполне.
— Чудненько, чудненько… Еще чайку?
— Спасибо, — ответил Семенов, — рад бы, да время поджимает. У меня к вам, Валерий Василич, другая просьба.
— Слушаю вас, Роман Константиныч.
— Вы бы нас с Андреем Викторовичем сфотографировали… на память.
— Так а чем?…
— Фотоаппарат есть, — сказал полковник. Он подошел к дивану, щелкнул замками дипломата и извлек шикарный «Кэнон».
…Щелкнул затвор, вспышка осветила бледное напряженное лицо Обнорского и улыбающееся лицо Семенова. Через пятьдесят часов фотография ляжет на стол в кухне Катиной квартиры в Торонто.
Все это, избегая подробностей, Обнорский и рассказал Звереву. Сашка ошеломленно покрутил головой.
— Вот уж действительно — роман, — сказал он.
— С недописанным эпилогом, — сказал Андрей.
— Му-у-у, — промычала корова на цветущем лугу.
— Ну, Андрей Викторович, поздравляю, — кум протянул руку.
— Спасибо, — механически ответил Обнорский.
Постановление об освобождении лежало на полированной столешнице. Самое главное слово в нем было: немедленно. Президиум городского суда Санкт-Петербурга предписывал освободить гр. Обнорского А.В. НЕМЕДЛЕННО.
— Весьма за вас рад, — сказал кум. — Я ведь давно уже служу и — поверьте на слово — такие вещи не часто случаются… С сей минуты вы свободны и можете покинуть зону прямо сейчас.
— Да, — сказал Обнорский.
— Но справочку об освобождении мы вам оформим только завтра. Сегодня уж поздно, весь аппарат разбежался.
— Да, — сказал Обнорский.
Кум рассмеялся и произнес весело:
— Вы, я вижу, еще не пришли в себя. Хотите выпить?
— Очень хочу, — ответил Андрей и тоже улыбнулся. Он улыбнулся впервые с того момента, как перешагнул порог кабинета.
— Вот и чудненько. — Кум встал и прошел к сейфу. Вытащил из него бутылку армянского коньяку, лимон и шоколад.
— Да, кстати, есть и виски, но я по старинке коньячок предпочитаю. Хотите виски?
— Мне все равно, — пожал плечами Андрей. НЕМЕДЛЕННО было напечатано на бланке президиума горсуда. Кум ловко нарезал лимон ножом в форме самурайского меча.
— Красивый меч, — сказал Обнорский.
— Нравится? — спросил кум. — Дарю. Пусть будет на память.
— Спасибо, — ошеломленно произнес Андрей. Валерий Василич обтер клинок меча салфеткой, вложил в ножны и протянул Обнорскому.
— Ну, Андрей Викторович, — сказал, поднимая стопку, кум, — поздравляю. По старой зоновской присказке: конец срока неизбежен.
Лагерный кум и вчерашний зэк выпили, синхронно взяли по дольке лимона. На полированной столешнице лежали постановление президиума горсуда и самурайский меч.
— Вы ведь журналист, Андрей Викторович? — сказал кум.
— Журналист, — ответил Андрей. — А что?
— Надеюсь, писать о нашей Красной Утке худого не будете?
— Неправды писать не буду. Это я вам обещаю, Валерий Василич.
— Вот и чудненько. А то, знаете ли, уже были инциденты!
— А что такое? — спросил Андрей. — Расскажите.
— Если хотите — расскажу, — отозвался кум. — История любопытная.
— Конечно, хочу, Валерий Василич.
— Да, вот теперь я вижу, что вы журналист, — засмеялся кум. — Нормальный человек, получивший в руки такую бумагу (он кивнул на постановление об освобождении), бегом побежал бы из моего кабинета… а вы хотите историю услышать.
— Чего уж бегом-то бежать? Успею теперь… вы рассказывайте, Валерий Василич.
— М-да, — сказал подполковник. — История давняя, но памятная… А дело было так. К нам прислали перековываться Юру Чурбанова. Слышали, наверно?
— Да, кое-что слышал от ребят. Но вы-то, вероятно, можете рассказать и больше, и подробней.
— Ну, это еще вопрос… многие знают гораздо больше меня — лично общались, жили бок о бок, чай вместе пили.
Обнорский улыбнулся — кум явно скромничал: именно к нему стекается вся информация конфиденциального характера. Ее, как мед пчелы, собирают и несут в улей кума оперативники и многочисленная агентура. Именно начальник оперчасти — самый информированный о жизни и настроениях спецконтингента человек… Обнорский улыбнулся, и Валерий Васильевич понял, о чем подумал журналист. Он улыбнулся в ответ и сказал:
— Ну, конечно, и я иногда кой-чего краем уха слышу. Так вот, прислали к нам Юру Чурбанова. Фигура! Нас, конечно, титулами и чинами не удивишь — генералы сиживали, зампред Совета Министров Молдавии, прокуроры областей и краев… Да что там — члены ЦК компартии Узбекистана! Однако и на этом фоне Юрий Михайлович Чурбанов выглядел весьма солидно: первый заместитель министра внутренних дел, депутат Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены ЦК КПСС… Генерал-полковник, зять Генсека… Согласись — немало? (Обнорский кивнул.) В андроповские времена зятька, конечно, подвинули вниз и стал он всего лишь замом командующего внутренними войсками… Вообще надо заметить, что при Юрии Владимировиче Андропове у нас работенки добавилось. В ту пору МВД возглавил бывший председатель КГБ Федорчук. И у него была своя теория: все менты — взяточники… К нам в зону ментов забивали целыми райотделами. Ужас, что творилось.
Юра Чурбанов попал к нам в девяностом году со сроком двенадцать лет. Коррупционер! Взяточник! Ух, страшно — тюбетейку ему узбеки подарили, халат золотого шитья да кофейный сервиз за сто рублей… В общем, попал под раздачу генерал-полковник. Тогда модно было на горбачевской волне разоблачать коррупционеров-бюрократов из эпохи застоя.
Я лично с Чурбановым беседовал. Иван Данилыч — обязательно, он, как ты знаешь, с каждым вновь прибывшим встречается. (Андрей снова кивнул, он тоже прошел процедуру собеседования с хозяином.) Но и наши ветераны захотели с Юрием Михалычем познакомиться… Пригласили генерал-полковника посидеть, чайку попить. Там, кстати, забавный один момент был. Сидел у нас один лейтенант, который Чурбанова запомнил со времени курсантской молодости. В училище, где из нашего курсанта выковывали будущего офицера, наведался с инспекцией товарищ Чурбанов… Шум, гам, переполох! Большой аврал с доведением училища до чистоты операционной. Вот тогда-то нашему курсанту и достался подзатыльник от прапорщика за неровно повешенное полотенце вафельное. На всю жизнь запомнил! И вдруг жизненные пути Чурбанова и нашего лейтенанта-бээсника вновь пересекаются… но уже на зоне, где лейтенант лет восемь отбухал, в огромном авторитете, а Чурбанов только прибыл. «Хочу», — говорит лейтенант, — «с генерал-полковником пообщаться… потолковать за курсантскую молодость и тот подзатыльник…» Такая ситуация. Ну, ветераны Юрий Михалыча пригласили. Все чин-чинарем. Уважаемые на зоне люди, чай, печенье, беседа. Но… повел себя осужденный Чурбанов не особо корректно. Увидел он чай и брякнул, не подумавши:
— Чаек у вас жидковат… Я такой не уважаю. — А ты вообще-то кто такой? — спросили у него… Я, мол, генерал-полковник. Э, нет… ты БС. Мусор, пыль лагерная, понял? И — все! — на авторитете лагерном можно ставить крест! Потому что повел себя глупо, заносчиво, по-барски.
— И какие последствия имел этот инцидент для Чурбанова? — поинтересовался Обнорский.
— Какие же последствия? — пожал плечами подполковник. — Показал себя дураком, сразу обозначил свое место в лагерной иерархии… Никто его прессовать, конечно, не стал. Кому это нужно? Но и руку ему никто не подавал. Сам понимаешь.
— А кем он у вас работал, Валерий Василич?
— О, — сказал кум, закуривая, — генерал-полковник много должностей сменил. На тяжелую работу его не поставишь, человек-то уже в летах, за полтинник перевалило. Он был и кладовщиком, но не ужился в коллективе. Был и помощником мастера, и даже паял креманки.
— Креманки?
— Да, вазочки для мороженого. Две стальные полусферы, спаянные выпуклыми частями… пятьсот штук норма. Вот это у него хорошо получалось. Видно, как раз пайка креманок и оказалась уровнем первого заместителя министра, генерал-полковника. Но сам-то эпизод, о котором я хотел рассказать, произошел позже, когда Чурбанов отсидел у нас уже месяцев шесть или восемь… точнее не скажу — времени уже много прошло, подзапамятовал. Можем поднять документы, но, думаю, не принципиально… Итак, к нашему кремлевскому зятю частенько шастали корреспонденты. У нас же гласность и демократизация! «Огонек» и «Литературка»… сенсации и разоблачения… Вот приехали однажды к Чурбанову итальянские журналисты. Ну, приехали и приехали, мы уже и внимания не обращаем, привыкли. А спустя какое-то время эти макаронники опубликовали большую статью о нашей тринадцатой, о чем, разумеется, мы знать не можем — далековато Италия от Урала… У нас так говорят: наш Тагил как город Сочи, солнце греет, но не очень. Далековато и от Сочи, и от Рима. Но тут итальянскую статью перепечатала одна из наших всесоюзных газет, которую называть сейчас не хочу — меня от нее до сих пор тошнит, такую они нам свинью подложили.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Обнорский заинтересованно.
— Может, еще коньячку, Андрей Викторович?
— С удовольствием, — ответил Андрей. Кум налил коньяку… чокнулись без всяких тостов. Выпили, закусили лимоном.
— А дело в том, — продолжил кум, — что статья называлась «Зона петухов». И написана была со слов нашего драгоценного Юрия Михалыча Чурбанова. Глупая, скандальная, клеветническая. В ней наша тринадцатая представлена была страной дураков, стукачей и пидорюг. И — самое страшное — полста экземпляров этой газетенки попали в зону. Конечно — беда! Бомба! Провокация… Через час о статье говорила вся зона. Но мы-то с Иван Данилычем НИ-ЧЕ-ГО НЕ ЗНАЕМ! Мы на совещании в Свердловске, и никто не додумался нам позвонить.
А зона забурлила. Смена отказалась входить в производственный сектор. Это еще не бунт, даже не забастовка, но вспыхнуть может в любой момент. Вы понимаете последствия?
— Пожалуй, да, — ответил Обнорский.
— Навряд ли вы понимаете, Андрей Викторович… Может быть, и я не понимаю до конца. (Кум махнул рукой. Видно было, что он даже сейчас, по прошествии стольких лет, взволнован…) Может, и я не все понимаю. Да… зона бурлит. Раздаются выкрики уже: где Чурбанов? Где этот урод? А Чурбанова срочно поместили в ШИЗО. Не с репрессивной целью, как вы понимаете, а дабы спрятать… хоть за это спасибо.
— Считаете, с ним могли расправиться?
— Если вы имеете в виду — убить, то, разумеется, нет. Кому это нужно? Но какие-то эксцессы были вполне вероятны… Однако ж организаторы этой провокации сами растерялись…
— Провокации? — спросил Обнорский с удивлением.
— Андрей! Неужели вы всерьез считаете, что газеты попали в зону по недосмотру? Вся печатная продукция, поступающая в места лишения свободы, подлежит цензуре. И цензоры вполне квалифицированно отсекают материалы, провоцирующие осужденных… Случайность здесь исключена.
— А цель?
— Цель-то? Свалить Жарова. Кое-кому он здорово мешал. Потому и не сообщали Ивану Данилычу о ситуации, пока один из моих оперов втихаря не вышел в город и уж из города связался со мной… Мы с Данилычем мчались как чумовые… вовремя успели. Еще немного — и пришлось бы вводить в зону войска. А это — такое ЧП, что не дай-то Бог! Даже если один-единственный человек объявляет голодовку — мы обязаны срочно докладывать Москве. …А зона шумит. Как всегда и везде, нашлись крикуны, которым хочется бузы. Прозвучали крики: бей стекла! Круши! Громи! Ветераны, конечно, пытаются людей образумить: вы что? Введут войска, дадут понюхать черемухи, отоварят дубинками и правых, и виноватых, без разбору… Но обстановка все равно продолжает накаляться. Вот в такой-то момент мы и приехали. Данилыч обратился к людям… А его, ты знаешь, слушают. Успокоил. Пообещал: Чурбанов в зоне не останется, будет этапирован в Свердловский СИЗО. Журналистов в зону больше никогда не пустят.
Кум замолчал. Лоб прорезали глубокие складки. Видимо, он снова пережил напряжение того критического момента, когда несколько сот озлобленных мужиков, подогреваемых крикунами, были в двух шагах от взрыва. История тюрем вообще, и российских в частности, знает немало бунтов. Последствия некоторых были ужасны… А ведь очень часто начиналось с событий мелких, ничтожных по сути своей. Но оборачивалось все большой кровью. Трагедией. Кошмаром.
— Что же дальше, Валерий Василич? — спросил Андрей. В нем жил инстинкт журналиста, привычка и потребность добывать информацию. Обнорский сам удивлялся некоторой абсурдности ситуации: ему только что объявили о свободе… Ему сказали: ты свободен!… а он с ходу берет интервью — вместо того чтобы бежать бегом из зоны, орать песни, смеяться, ходить на руках.
— Дальше-то? Генерал-полковника Чурбанова перевели в СИЗО, где он и прокантовался до девяносто третьего года, пока Ельцин его не помиловал… Работал — истопником… Вот и все, пожалуй… вот и все.
Обнорский понимал, что многого кум ему не рассказал. Что-то скрыл, что-то подретушировал… Да и рассказывал-то, видно, не просто так, а с известным умыслом, как бы предупреждая: писать о зоне необходимо с умом, с чувством ответственности. Неосторожное слово, произнесенное на воле, может вызвать раздражение. А на зоне — взрыв. Кум улыбнулся, сказал:
— Да ладно… что теперь вам эти лагерные истории? Поди, захотите все это забыть поскорее?
— Нет, Валерий Василич, не захочу. Это моя жизнь и забывать ее я не хочу, да и не имею прав…
— Слава Богу, коли так. Я тоже считаю, что человек не имеет права забывать. — Кум побарабанил пальцами по столешнице. — Ну так что, Андрей Викторович, хотите нас покинуть прямо сейчас? Я могу вас запросто устроить в гостиницу без всяких документов… Бесплатно. У меня есть такая возможность. Переночуете на воле, а утром все оформим.
— Спасибо, — ответил журналист, — но я бы хотел с друзьями попрощаться. А уж завтра…
— Ну, воля ваша.
Слегка нетрезвого (да еще и вооруженного самурайским мечом) Обнорского кум лично сопроводил в отряд. Стоял очень теплый майский вечер, тринадцатая зона готовилась к отбою. На вахте Обнорского встретил Зверев. Он якобы курил и трепался с вахтером, но на самом деле ждал Андрея. Вахтер с интересом уставился на кума, который попрощался с Обнорским за руку. С интересом втянул носом воздух, когда журналист подошел к Звереву. Хотел что-то сказать, но не сказал ничего.
— Ну? — спросил Сашка.
— Вот, — выдохнул Андрей густой коньячный запах и протянул Сашке постановление. Зверев быстро прочитал, посмотрел на Обнорского блестящими глазами. Потом прочитал еще раз и обнял Андрея за плечи.
— С кумом, значит, пьешь, собака? — шепнул он в ухо. — А с завхозом слабо нажраться по такому случаю?
— Не слабо, — шепнул в ответ журналист, вооруженный справкой и самурайским мечом. Зверев и Обнорский направились в отряд. Вахтер проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке.
— Не слабо, Саша, — шепнул Обнорский. — Нажремся в три звезды!
Пили они очень мало — символически — по глотку. Больше разговаривали.
— Вот так, Саня, — сказал Обнорский, — уже через два-три дня я смогу начать проверку того, при каких обстоятельствах господин Медынцев получил в подарок тот порноальбомчик. И главное — от кого?
— Из Торонто будешь проверку проводить? — спросил Зверев.
— Какое на хрен Торонто? Очнись, Саня… Я еду в Питер, домой.
— Ты уверен? — сказал Сашка, поигрывая самурайским мечом.
— Да, — ответил Андрей твердо, — уверен.
— А я нет.
— Почему же?
— А потому что дамочка вложила за тебя свои миллионы… Фактически она тебя купила. И теперь захочет получить свою собственность на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и перевязанной лентой с бантиком. С доставкой на дом, в город-герой Торонто.
— Брось, Саша… Катя купила не меня, а свободу для меня. И она совсем не тот человек, чтобы выставлять какие-то требования. Ты же ее не знаешь.
Зверев плеснул в кружки немного водки, показал глазами: давай.
— Давай, — кивнул Обнорский. — За что?
— А все за то же: конец срока неизбежен, как социалистическая революция трудящихся.
Обнорский усмехнулся: час назад тот же тост произнес подполковник Петров. Только про революцию он ничего не сказал… выпили.
— Так что, Саша, скоро я буду дома… День-другой отдохну — и за работу. Давай-ка обсудим наши первоочередные шаги.
— Давай обсудим, — согласился Зверев. — Хотя я думаю, что твои друзья на воле ждут тебя с большим нетерпением и уже начинают готовить твой отъезд в Забугорию… к израильско-шведско-канадской тетушке, которая выкупает русских журналистов и сидит на мешке с баксами.
— Шестьдесят миллионов в один мешок не сложишь…
— Это точно, не сложишь…
— Ладно, опер, не пыли. Давай-ка лучше поговорим о деле.
— Давай, инвестигейтор, — сказал Зверев, отодвинул в сторону водку и закуску, положил на стол лист бумаги. — Смотри и запоминай.
Около полутора часов бывший опер Александр Зверев инструктировал журналиста Андрея Обнорского. Работалось им легко: Зверев толково излагал, а Обнорский быстро схватывал, вычленяя суть. На свободе, в Питере, ему предстояло заняться тем, что на официальном языке называется оперативно-розыскной деятельностью. Добавим: незаконной. После того как предполагаемые детали (только предполагаемые, наверняка в таких случаях сказать ничего нельзя) были обговорены, Обнорский выучил наизусть два контактных телефона… В случае необходимости он мог бы обратиться за помощью по этим номерам.
…На следующий день он покинул зону. Зверев проводил его до той черты, до которой допускают зэка. В уральском небе сверкало солнце. Лучи падали на металлические лабиринты Красной Утки, нагревали их. Щелкнул электропривод замка… Обнорский последний раз обернулся. Он посмотрел на Зверева темными напряженными глазами. Сашка подмигнул… Удачи тебе, журналист!… И тебе удачи, опер! Держись.
Обнорский вошел в помещение вахты. Снова щелкнул замок. Он уходил на волю.
Зверев оставался сидеть. До конца срока оставалось больше года.
…Всадники остановили своих коней. — Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен.
Да, читатель, наш роман не окончен… мы не прощаемся.
Конец второй книги
22.06.2000 Санкт-Петербург