Страница:
Обнорский пустился в автономное плавание. Он еще не знал, сколько трудностей его ждет. Но если бы даже знал — не отказался.
Дело двигалось очень тяжело. Обнорский метался по городу, стучал в разные кабинеты. Он был уже достаточно широко известен в Питере. Его принимали, выслушивали, поддерживали идею… морально. А для воплощения идеи в жизнь требовались деньги! Обнорский готов был вложить свои. Их аккурат хватило бы на то, чтобы снять одну конуру в полуподвале, купить пачку бумаги и пару месяцев платить самому себе зарплату. А требовались нормальное помещение, мебель, оргтехника, компьютеры, транспорт, средства связи и достойная оплата двух десятков сотрудников, которых Обнорский поставил в штатное расписание. Даже при беглом подсчете «на пальцах» становилось очевидно: гонорар от книги не покроет даже пяти процентов первоначальных расходов. Андрей сидел по вечерам, перекраивал свои схемы, урезал их и так и сяк… ничего путного не получалось. Закрадывалась мысль: ничего не выйдет. Энтузиазм — это, конечно, здорово. Но на энтузиазме, на голой моральной поддержке никуда не уедешь.
Однажды вечером, когда Андрей, измотанный очередным безрезультатным походом по редакциям, издательствам, фондам, ассоциациям, союзам, лигам, центрам и пр. и др., сидел в кухне и тупо смотрел в свои выкладки… а за окном шел дождь, за окном было серо… и на душе было серо, и хотелось просто напиться… Так вот, однажды вечером раздался звонок. А разговаривать ни с кем как раз не хотелось.
Обнорский пробормотал:
— А пошли вы все!
Пробормотал, а потом вдруг сообразил, что звонок междугородный, что это может быть Зверев или Ларс, и трубку снял.
— Ну, здравствуй, Андрюша, — сказал хрипловатый Катин голос.
— Здравствуй, — ответил он.
— Не ожидал?
— Как тебе сказать? Вообще-то я знал, что когда-нибудь ты позвонишь.
— Вот как? — произнесла она медленно, и Андрей понял, что Катя пьяна. Причем пьяна тяжело. — Вот как? Пять минут назад я и сама этого не знала.
— Ты где?
— А-а… на вечеринке. Тут подают такое страшное говно, что по-человечески напиться просто невозможно… жлобы!
— Ты пьяна.
— Это потому, Андрюша, что я толковая баба и принесла фляжку с собой. Толково, Андрюшка?
— Толково. Как ты живешь?
— На «х». Только не пойму: хорошо или х…во? Обнорский промолчал, а Катя засмеялась хрипло и сказала:
— Пошел вон, урод! Это я не тебе, сочинитель. Это тут один урод все хочет меня трахнуть, все лезет. Думает, я пьяная. А ты? Ты хочешь меня трахнуть, Андрюша?
— Нет, — ответил Андрей сквозь зубы. Почему-то было очень противно.
— Конечно! Ты же трахаешь эту сучку.
— Какую «эту сучку»?
— Ленку-сучку… Что, Андрюша, она лучше меня? Расскажи, как ты ее имеешь? — пьяно говорила Катя. Фоном в трубке звучали голоса. Кажется, на испанском.
— Зачем ты подставила нас под пули, Катя? — спросил Обнорский.
Перед глазами стояло пробитое пулей, покрытое сеткой трещин лобовое стекло «фольксвагена».
Кричала Лена.
А он, журналист Обнорский, «рулил» на пару с мертвым Валентином Кравцовым.
— А зачем ты трахался с этой сукой? В моем доме! На моей постели! А? Да еще и не старался скрыть это свое блядство.
— Прекрати.
— Э-э, нет, братец. И сейчас ее дерешь, Андрюша?
— Я задал тебе вопрос, Катя. Я жду ответа.
— Ты сволочь, я ненавижу тебя! Я ради тебя… А ты ноги об меня вытер, ты тварь!
— Тварь? Это ты мне?! После того, как в размен поставила?
— Тварь!
Обнорский стиснул зубы, стиснул трубку. Сильно, как будто баранку «фольксвагена» с мертвым водителем на Выборгской трассе… тогда он справился, вытащил микроавтобус из-под КРАЗа.
— Вот что, Катя… Пошла бы ты в жопу, Катя, — сказал Андрей, подождал несколько секунд и положил трубку.
Господи! Да что за день сегодня такой?.. Обнорский встал, подошел к холодильнику и достал початую бутылку водки. Налил половину фужера.
А чертов телефон зазвонил снова. Со вздохом Андрей поставил фужер на стол, взял трубку.
— Слышишь ты, Обнорский! Меня еще никто и никогда так не оскорблял. Меня никто еще не посылал в жопу!
— С почином, — ответил он устало и снова положил трубку, повторил механически: — С почином.
Он взял фужер, посмотрел за окно. Там все так же шел дождь из оловянного неба. Он выдохнул, поднес фужер ко рту и… телефон вскрикнул пронзительно. Обнорский опустил руку, поставил фужер на подоконник, снял трубку. Андрей закусил губу и выдернул телефонный штепсель из розетки. «Вот так», — подумал он. — «Вот так! Извини, но я тоже всего лишь человек… усталый человек. Замордованный. На грани».
В третий раз Андрей взялся за фужер.
«Ну, дадут мне сегодня по-человечески выпить водки? Дадут мне сегодня, в конце-то концов, просто выпить водки?!.» Он поднес фужер ко рту… И тогда раздался звонок в дверь.
Стало весело. Правда весело. По-настоящему. Андрей бодро выпил водку, крякнул и пошел открывать. Он не стал смотреть в глазок. Он просто распахнул дверь.
На лестничной площадке стояла Лена Ратникова.
Если бы Обнорский выпил много водки, да еще пораньше, он бы, пожалуй, не удивился. Но он выпил мало, совсем недавно, и спиртное еще не. начало действовать. Реальность он воспринимал как реальность. Он видел именно Ратникову — не мираж, не галлюцинацию, не плод пьяного воображения… На лестничной площадке стояла и улыбалась Лена Ратникова — женщина, которую он совсем не хотел видеть. Тем более — сегодня.
— Здравствуй, Андрюша, — сказала Лена. Всего несколько минут назад те же слова произнесла другая женщина. С той же самой интонацией… или с другой. Но это не имело никакого значения. Обнорский подумал, что сейчас Лена скажет: не ожидал?
— Ты удивлен? — спросила Лена.
— Нет, — ответил он, — я не удивлен. Я ничуть не удивлен.
— Может быть, пригласишь в квартиру?
— Входи. — Он посторонился, пропуская Ратникову внутрь.
Лена вошла, шурша длинным серебристым плащом, обдав тонким ароматом духов. Запах был знакомый. Когда-то он кружил Обнорскому голову, почти что сводил с ума.
Плащ шуршал, Лена что-то говорила, но Обнорский не слушал… «Что вам всем от меня надо? Что вы творите? Зачем?»
— …семикомнатная. С видом на Мойку. Представляешь?
— Что? — спросил он.
— Ты меня не слушаешь, Андрей. Я говорю: огромная квартира. Семикомнатная, с видом на Мойку.
— Зачем ты здесь, Лена? — спросил он.
Она посмотрела изумленно, потом улыбнулась:
— А-а, ты же выпил… Я, кстати, тоже хочу. Холодно у вас, в Питере… Я приехала в право наследства вступать, Андрюша. Дедушка мой умер. Академик. Завещал мне квартиру. Семиком…
— Поздравляю, — механически произнес Обнорский.
— Ты… ты ждешь кого-то? Я некстати?
«…Ты появилась некстати еще тоща, в самолете на Аден. Но я этого не знал. Я был еще мальчишка. Щенок. Салага. Я не знал, какую роль ты сыграешь в моей жизни…»
— Проходи. Ты, кажется, выпить хотела?
— Ага… я, кстати, привезла бутылку виски. — Лена щелкнула замком сумочки, достала плоскую склянку «баллантайн».
— С клофелином? — спросил Обнорский.
— Что?
— Нет, ничего… глупая шутка. А вот насчет закусить у меня, знаешь ли, не особо.
— Не беда, — сказала Лена шепотом… горячим шепотом, и Андрей ощутил ее губы на шее. Он замер с бокалами в руках.
— Не беда, — шептала Лена, прижимаясь к нему сзади…
Беда. Беда! Беда! Мираж над дальней, полузанесенной песком полосой Аденского аэропорта… Выстрел в затылок — не беда… «И сейчас ее дерешь, Андрюша?»
Обнорский поставил бокалы на холодильник, ловко, вспомнив дзюдоистское прошлое, «перекатил» Лену вперед, положил грудью на стол… Затрещала «молния» на юбке. Шелково скользнули вниз трусы.
— Ах! — сказала Лена… не беда. — («Расскажи, как ты ее буришь?») — А-а-а-ах!
Грубо, Екатерина Дмитриевна. Цинично и грубо. На кухонном столе. Почти насилуя. Прикладываясь «в процессе» к бутылке виски. Испытывая удовольствие от циничности и непристойности ситуевины… Вот так, Екатерина Дмитриевна!
— А-а-а-а-х!
…Моросил дождь из тусклого оловянного неба, трепетали крылья случайно залетевшей бабочки, растекался аромат густого, темно-коричневого виски.
— Молнию ты порвал, Обнорский, — сказала Лена, — пропала юбка.
— Без юбки ты тоже нормально выглядишь.
— О! Это комплимент?
— Нет, констатация факта.
— Черт с ней, с юбкой… а если я забеременею?
— М-м…
— Что — «м-м»? Возьмешь меня замуж, Обнорский? Я ведь теперь девушка с приданым.
— Да, я помню. Семикомнатная квартира академика Ратникова. С видом на Мойку.
— Это не ответ, Андрюша. Обнорский сделал глоток виски.
— Нет, Лена. Я не возьму тебя замуж.
— Почему?
— Я не люблю тебя, Лена.
— Это… это не главное, Андрюша. Я тебе верной буду. Я тебе мальчика рожу… и девочку… И… А хочешь, мы эту квартиру под агентство пустим?
— Под агентство? — спросил Обнорский, глядя, как бабочка порхает под абажуром…
— Под агентство… там места полно. Огромная квартира, метров сто пятьдесят или даже больше. Гараж во дворе, «волга» дедова. Я бы у тебя секретарем стала… а, Обнорский?
— Нет, Лена.
— Но почему?
Бабочка опустилась на стол, на лист бумаги со штатным расписанием несуществующего Агентства журналистских расследований.
— Потому что мне не нравится вид на Мойку.
— Ты… уверен? — спросила Лена тихо.
— Да, — ответил он, — уверен.
— Жаль, — сказала она, выпила виски и раздавила донышком бокала бабочку.
— Зачем ты бабочку убила?
— Действительно… лучше бы я…
— Что?
— Лучше бы я убила тебя, Обнорский, — сказала Лена и поднялась. — Ночевать оставишь?
— Нет.
— Ну и х… с тобой.
Лена вышла в прихожую, надела плащ. Обнорский налил себе виски. Лязгнул замок, Ратникова вышла на площадку.
— Эй! Юбку забыла.
— А я еще вернусь, — сказала она с издевкой. — Ты от меня не убежишь. Я еще у тебя работать буду. Я, между прочим, ценный кадр, пользы могу принести много. И ты это поймешь, если не совсем окончательный кретин.
— Окончательный.
— Наговариваешь на себя, Андрюшенька, — и хлопнула дверью.
Обнорский налил себе водки в фужер, чокнулся с телефоном, потом подошел к входной двери, чокнулся с замком, устало усмехнулся и, вздохнув, сказал:
— За новую жизнь, товарищ Серегин, — и выпил фужер до дна.
Но упорство все-таки дает иногда положительные результаты. Причем неожиданно, там, где ты не рассчитываешь на удачу. Однажды, в тоскливый пасмурный день с дождем и ветром, Обнорский заскочил в рекламный концерн «Реклама-плюс». Он не питал никаких иллюзий, понимая, что рекламные издания существуют для коммерческой деятельности, а вовсе не для того, чтобы спонсировать «упертых» журналюг. И все же он пришел к одному из руководителей «Рекламы-плюс». И совершенно неожиданно получил поддержку!
Неожиданным это было только для Андрея. Издателем руководили вполне объяснимые соображения: привлечь в издательство громкое имя означает привлечь и читателей. Финансово концерн стоял на ногах крепко и мог себе позволить некоторые расходы без проблем.
Обнорский, еще не веря в удачу, тут же взял быка за рога, положил на стол издателя штатное расписание и смету расходов. Вот сейчас, думал он, коммерсант посмотрит в графу «Итого» и скажет: ну-у, Андрей Викторыч, это вы через край хватили… Коммерсант посмотрел в графу «Итого» и сказал:
— Нормально. Приступайте к делу.
И дело закрутилось. Обнорский начал обзванивать коллег из питерских СМИ. В принципе, он загодя сформировав команду. Теперь настало время собрать людей вместе. Андрей был убежден, что серьезные расследования можно проводить только «бригадным методом», вскрывая тему с разных сторон, исследуя и анализируя различные аспекты, в том числе и косвенные… Для этого требовался коллектив из людей неравнодушных, компетентных и, разумеется, «упертых». Такие люди были, и Обнорскому удалось их собрать под крышей «Рекламы-плюс».
Все ли было так уж гладко? Конечно, нет. Не хватало опыта, техники, денег. Не хватало взаимопонимания и терпимости. Однако было страстное желание работать, энергия молодости, и жернова закрутились, набирая обороты, выдавая первую «муку».
Рухнуло все внезапно. Тогда, когда расследователи только-только начали входить в нормальный рабочий режим… Рекламный издатель пригласил Обнорского для серьезного разговора и сказал, что финансовая ситуация переменилась. Расследовательская служба стала для «Рекламы-плюс» обузой. Так что, брат, сам понимаешь… Извини.
Конечно, это был удар. И по Андрею, и по ребятам, которых он сорвал с работы. Как инициатор, он испытывал некоторый комплекс вины… Для службы наступили черные дни. Зарплату «Реклама-плюс» платить сотрудникам службы перестала. Спасибо, что из помещения не гнали.
И снова Обнорский пошел по кабинетам! Теперь это было значительно тяжелее: на нем лежала моральная ответственность за команду… Но ведь не зря про него говорили, что он «упертый, как танк». Не зря он сидел по ночам над книгой!
Первыми помогли шведы. Ларс в одном из интервью рассказал шведским читателям, в какое сложное положение попал русский журналист Серегин. И ведь нашелся какой-то фонд, который помог материально! И морально тоже.
Потом удалось кое-что вырвать из местных, доморощенных фондов. Но самой большой удачей стала возможность арендовать помещение на Зодчего Росси. По смешной цене. В самом центре города.
Вот отсюда, с улицы Зодчего Росси, и началось Агентство журналистских расследований.
Снова была встреча в аэропорту. Только на этот раз встречающих было больше. Сегодня рядом с Обнорским стоял Лысый. Виталий срок имел побольше Сашки, но выйти ухитрился раньше. Еще среди встречающих были Кент и Галкин.
Был май без края и конца… Были объятия. И ключи от новенькой «девятки». Зверев подбросил их на ладони, хищно ухмыльнулся.
— А чего не джип? — спросил он. — Мне джип подавай.
— Погоди, будет и джип, — рассмеялся Виталий. — Мы, брат, такие дела закрутим — только держись.
— Спасибо, Виталий, но… принять не могу, — ответил Зверев и протянул ключи обратно.
— Ты что, Саша? Ты не дури. Пойми: так принято. Если ты наш, то мы тебя после зоны обязаны встретить по-человечески. Нам же вместе работать.
— Я не ваш, Виталий, — сказал Зверев. — Не обижайся.
— В общем-то, я это предполагал, — ответил Лысый. — Ты всегда был сам по себе… Но одно-то общее дело у нас есть?
— Есть, — согласился Зверев. — И мы его сделаем.
— Вот когда сделаем — тогда и вернешь тачку, если захочешь. А пока будем считать, что это служебный автомобиль. Лады?
— Лады, — рассмеялся Зверев. Вокруг шумел аэропорт, и как-то не верилось до конца, что — СВОБОДЕН.
— А Лиза где? — спросил Зверев Виталия о жене.
Виталий расставлял на столе выпивку-закуску… После вопроса Зверева он замер. Потом, не глядя на Сашку, ответил:
— На Богословском… рядом с Катюшей.
— Как? — ошеломленно спросил Зверев и посмотрел на фото.
Обнорский и Галкин тоже посмотрели с интересом. Жена Виталия несомненно была красива.
— После смерти Катюши она стала выпивать, — сказал Виталий. — Потом, когда нас закрыли, появился и героин… сгорела за три года… Вот так.
— Ну, извини… я же не знал.
— Да чего там! Спасибо ребятам — похоронили по-человечески. Она же все спустила, в ноль. Не только шмотки, телевизор и прочее… Она даже часть посуды продала, часть мебели.
Сели за стол. Помянули, помолчали. Зверев подумал, что смерть Лизы тоже можно занести в счет Анастасии Тихорецкой. Если бы Лысый остался на воле, он не позволил бы Лизе подсесть на иглу.
— Ну, господа, — сказал, перебивая мысли Зверева, Виталий, — мертвым воздали… Пора воздать живым. Так?
Все согласились: так. Пора воздать живым.
— Я, Саша, — сказал Лысый, — на воле уже две недели. Как видишь, успел познакомиться с твоими друзьями… С Андреем и Семеном Борисычем.
— Вижу, — сказал Сашка. — Как же это вы скорешились-то?
— Благодаря Андрею. За что я ему глубоко признателен. Андрей Викторович сам на меня вышел, предложил встретиться.
— Ох, Обнорский, — покачал головой Зверев, — не живется тебе спокойно… Все приключений ищешь, черт хромой?
— За хромого, Саня, могу и в морду, — ответил Обнорский. Вышел из-за стола и лихо сбацал чечетку. Хромоты вовсе не было. — Вот так! — сказал он и подмигнул изумленному Звереву.
— Ай да молодец. Как же это?
— Книжку в Швеции издали, чучело тагильское. Гонорарий, опять же, выплатили… А поскольку его весь я пропить не смог, то пришлось потратить бабки на операцию.
— Сила! «Хромого» беру взад.
— Эт-то правильно, — с ухмылкой произнес Лысый. — Однако продолжим. Пока мы с тобой отдыхали, Семен Борисыч с Андреем провели неслабую работу.
— Какую же? — спросил Сашка. — Вагон водки выжрали?
— Расскажи, Семен Борисыч, — с улыбкой произнес Обнорский.
— В горле пересохло, — заявил Галкин, глядя на бутылку.
— А вот еще говорят, что евреи сплошь непьющие, — сказал Зверев и разлил водку по стопкам.
Чокнулись, выпили. Семен подцепил вилкой кусок селедочки, закусил и солидно ответил:
— Я ж опер… мне выпивать положено. А то как?
— Ну не тяни, Семен. Рассказывай.
И Галкин довольно занудно, со множеством ненужных подробностей рассказал, что…
…они с Андреем люди серьезные. Не то что некоторые шалопаи. И хотя Обнорский, конечно, не мент… И якшался с арабами, что порядочного человека не украшает… но ничего, мужик толковый, и котелок у него варит как надо. В общем, они после отлета одного молодого бестолкового шалопая в Тагил встретились, раскатали, конечно, литрушечку на троих с Прошкой и обсудили, так сказать, сложившуюся ситуацию. А ситуация такая: надо брать за жабры Витьку Чайковского. Но Витьки, козла такого, в Питере не оказалось, и они с Андреем решили провести разработку юрисконсульта… и таки ее успешно провели! Не то что некоторые, которым нельзя доверить даже дело о краже порток…
Пока Семен рассказывал, он несколько раз прикладывался к бутылке, Зверев уже начинал злиться, но Обнорский и Лысый его успокаивали, посмеивались. А Семен продолжал:
— …Да, нельзя доверить даже дело о краже порток. И не надо смотреть на меня глазами как у окуня, когда его вытаскивают из воды… Мы с Андрюшей провели нормальную разработку этого спившегося типа. А с пьяницей как работать? С ним нужно пить! И я, можно сказать, своей печенью это все выстрадал, но с ним в контакт вошел и всю нужную информацию получил… А я таки человек немолодой и себя должен беречь, потому что…
— Стоп! — сказал Зверев. — Стоп, Семен. Пусть уж лучше господин журналист расскажет. А то мы к вечеру до сути не доберемся.
— Не очень-то и хотелось, — обиженно произнес Галкин и налил себе стопку.
Рассказ продолжил Обнорский:
— Семен Борисыч все очень правильно и конкретно излагал, Саша. Но — ладно, докончу я. Семен Борисыч очень квалифицированно вошел с юристом в контакт и, рискуя своим здоровьем, установил доверительные отношения.
— Печенью, — сказал Галкин, жуя бутерброды, — печенью выстрадал.
— И выяснил вот что: наш юрист был влюблен в Анастасию Тихорецкую еще со времен студенчества. Было такое дело, что даже вены себе резал в стройотряде. Я, кстати, проверил. Действительно, был такой случай в «Фемиде». Однако же Анастасия предпочла ему другого — сынка одного номенклатурного работника. Шрамы с возрастом заросли… я имею в виду — душевные. Наш юрист довольно успешно делал карьеру, но тут жизнь так повернулась, что он снова встретился с Настей, Анастасия Михайловна вышла замуж за товарища Тихорецкого и жить переехала к мужу. По иронии судьбы наш герой жил в том же подъезде. Страдал он безмерно. И оказывал Насте знаки внимания. А она ему: но я другому отдана и буду век ему… того. Драма!
Обнорский рассказывал в своей привычной манере, балагурил. Галкин кивал, Лысый слушал невнимательно, подливал Семену Борисовичу водки. Зверев сидел мрачный. Речь-то ведь шла о женщине, которую он любил.
— Так вот… ничего ему там не светило. Хотя наш юрист знал, что не очень сильно верна Настя мужу. Не очень… Были у нее, Саша, мужики. И, добавлю, довольно много. Я провел свою, негласную, проверку и могу назвать как минимум двоих. Извини, тебе, наверно, не очень приятно это слышать, но… Так вот, не давала наша судья народная юристу — и все тут! А в августе 1991-го, когда уже юрист даже и не жил в этом доме, вдруг ему позвонила. Сама, заметь, позвонила.
Зверев напрягся. Именно в августе 1991-го начался его с Анастасией роман.
— …Позвонила. Предложила встретиться, поболтать. И — сбылась мечта идиота! Трахнул-таки Костя Настю, вспыхнуло в нем чувство старое с невероятной силой. А уж она ему мозги запудрила как надо: жизни с мужем нет никакой. Грубиян, мент неотесанный. Только пьет и даже бьет. Полный караул.
Зверев налил себе водки, махнул залпом.
— Юрист предлагал Насте разойтись с Тихорецким и выйти за него. Она колебалась, не говорила ни да ни нет… Но, в общем, давала понять, что это возможно. А юрист сходил с ума… строил разные идиотские планы.
— Ага, — сказал Галкин. — Даже, говорит, была мысль мочкануть Пашу.
— Во! — произнес Обнорский. — Вот таким макаром она Костю довела до того состояния, что он был готов на все. А в самом скором времени эта его готовность понадобилась. Ты понимаешь, Саня, о чем я?
— Да, понимаю… И даже могу сказать, когда это понадобилось — когда мы готовились к получению второй половины суммы.
— Чуть раньше, — ответил Обнорский. — У нее все было рассчитано. И она загодя стала готовить юриста. Тем более что он на эту роль подходил идеально. Во-первых, работает в больнице. Во-вторых, имеет там хорошие контакты. В-третьих, когда-то жил в доме, сохранил знакомства, и его появление там абсолютно естественно. Ну и наконец, последнее: он был полностью зависим от Насти.
— Нормально сработали, ребята, — сказал Зверев. — Только зачем? Что нового вы узнали? Все это и так уже было ясно после беседы с хирургом…
— Э-э, Саня, ты не прав, — хором сказали Обнорский и Галкин. Виталий улыбнулся.
— Ты не прав, — повторил Обнорский. — Мы уточнили детали. Мы уточнили психологический портрет Тихорецкой. Теперь мы знаем, насколько эта дама коварна и опасна.
— Документировали как-то рассказ юриста? — спросил Сашка.
— Нет. Но если понадобится, то мы сможем получить у Константина Евгеньевича показания, — ответил Обнорский.
— А ведь это не все, Саша, — сказал Галкин. — Главное-то впереди. Ты слушай мудрых стариков. Хоть Андрюха и якшался с арабами…
— Что же главное? — спросил Зверев как будто безразлично.
Обнорский и Галкин заговорщицки переглянулись.
— Когда дело было сделано, юрист стал не нужен, — продолжил Обнорский, — и его выбросили как использованный гондон.
— Нормально, — буркнул Зверев.
— А потом он опять понадобился.
— Зачем?
— Я тебе скажу — когда понадобился, а ты уж сам догадайся, Саня.
— Ну? Говори, не тяни кота за хвост.
— Понадобился он, когда дело дошло до суда, Саша. За неделю до суда воспылала Настя любовью снова.
Зверев, меланхолично крутивший в руке стопку водки, вдруг вскинул на Обнорского глаза. Темные, наполненные тоской.
— Выстрел? Выстрел в окно судьи?
— Выстрел, Саша. Ей понадобился стрелок-отморозок.
Зверев выругался. Галкин выругался. Лысый мрачно улыбнулся.
— Ай, Настя, — покачал головой Зверев. — Но зачем? Зачем ей это?!
— Об этом нужно спросить у нее, Саша. Сашка промолчал, за него ответил Виталий.
— Спросим, — сказал он просто. — За все спросим.
— Это ваше дело, ребята, — быстро отозвался Обнорский. — Я в этом не участвую. Мне, собственно, хотелось разобраться с ситуацией вокруг выстрела.
— Ну и что — разобрался? — спросил Зверев неприязненно.
Галкин не обратил на его тон внимания — он был уже изрядно нетрезв. А Обнорский заметил. Он понимал, что Зверев услышал сегодня немало неприятных вещей, но все-таки тон, которым был поставлен вопрос, показался ему неуместным. Андрей собрался ответить резко, но натолкнулся на тоскливый Сашкин взгляд… и взял себя в руки.
Дело двигалось очень тяжело. Обнорский метался по городу, стучал в разные кабинеты. Он был уже достаточно широко известен в Питере. Его принимали, выслушивали, поддерживали идею… морально. А для воплощения идеи в жизнь требовались деньги! Обнорский готов был вложить свои. Их аккурат хватило бы на то, чтобы снять одну конуру в полуподвале, купить пачку бумаги и пару месяцев платить самому себе зарплату. А требовались нормальное помещение, мебель, оргтехника, компьютеры, транспорт, средства связи и достойная оплата двух десятков сотрудников, которых Обнорский поставил в штатное расписание. Даже при беглом подсчете «на пальцах» становилось очевидно: гонорар от книги не покроет даже пяти процентов первоначальных расходов. Андрей сидел по вечерам, перекраивал свои схемы, урезал их и так и сяк… ничего путного не получалось. Закрадывалась мысль: ничего не выйдет. Энтузиазм — это, конечно, здорово. Но на энтузиазме, на голой моральной поддержке никуда не уедешь.
Однажды вечером, когда Андрей, измотанный очередным безрезультатным походом по редакциям, издательствам, фондам, ассоциациям, союзам, лигам, центрам и пр. и др., сидел в кухне и тупо смотрел в свои выкладки… а за окном шел дождь, за окном было серо… и на душе было серо, и хотелось просто напиться… Так вот, однажды вечером раздался звонок. А разговаривать ни с кем как раз не хотелось.
Обнорский пробормотал:
— А пошли вы все!
Пробормотал, а потом вдруг сообразил, что звонок междугородный, что это может быть Зверев или Ларс, и трубку снял.
— Ну, здравствуй, Андрюша, — сказал хрипловатый Катин голос.
— Здравствуй, — ответил он.
— Не ожидал?
— Как тебе сказать? Вообще-то я знал, что когда-нибудь ты позвонишь.
— Вот как? — произнесла она медленно, и Андрей понял, что Катя пьяна. Причем пьяна тяжело. — Вот как? Пять минут назад я и сама этого не знала.
— Ты где?
— А-а… на вечеринке. Тут подают такое страшное говно, что по-человечески напиться просто невозможно… жлобы!
— Ты пьяна.
— Это потому, Андрюша, что я толковая баба и принесла фляжку с собой. Толково, Андрюшка?
— Толково. Как ты живешь?
— На «х». Только не пойму: хорошо или х…во? Обнорский промолчал, а Катя засмеялась хрипло и сказала:
— Пошел вон, урод! Это я не тебе, сочинитель. Это тут один урод все хочет меня трахнуть, все лезет. Думает, я пьяная. А ты? Ты хочешь меня трахнуть, Андрюша?
— Нет, — ответил Андрей сквозь зубы. Почему-то было очень противно.
— Конечно! Ты же трахаешь эту сучку.
— Какую «эту сучку»?
— Ленку-сучку… Что, Андрюша, она лучше меня? Расскажи, как ты ее имеешь? — пьяно говорила Катя. Фоном в трубке звучали голоса. Кажется, на испанском.
— Зачем ты подставила нас под пули, Катя? — спросил Обнорский.
Перед глазами стояло пробитое пулей, покрытое сеткой трещин лобовое стекло «фольксвагена».
Кричала Лена.
А он, журналист Обнорский, «рулил» на пару с мертвым Валентином Кравцовым.
— А зачем ты трахался с этой сукой? В моем доме! На моей постели! А? Да еще и не старался скрыть это свое блядство.
— Прекрати.
— Э-э, нет, братец. И сейчас ее дерешь, Андрюша?
— Я задал тебе вопрос, Катя. Я жду ответа.
— Ты сволочь, я ненавижу тебя! Я ради тебя… А ты ноги об меня вытер, ты тварь!
— Тварь? Это ты мне?! После того, как в размен поставила?
— Тварь!
Обнорский стиснул зубы, стиснул трубку. Сильно, как будто баранку «фольксвагена» с мертвым водителем на Выборгской трассе… тогда он справился, вытащил микроавтобус из-под КРАЗа.
— Вот что, Катя… Пошла бы ты в жопу, Катя, — сказал Андрей, подождал несколько секунд и положил трубку.
Господи! Да что за день сегодня такой?.. Обнорский встал, подошел к холодильнику и достал початую бутылку водки. Налил половину фужера.
А чертов телефон зазвонил снова. Со вздохом Андрей поставил фужер на стол, взял трубку.
— Слышишь ты, Обнорский! Меня еще никто и никогда так не оскорблял. Меня никто еще не посылал в жопу!
— С почином, — ответил он устало и снова положил трубку, повторил механически: — С почином.
Он взял фужер, посмотрел за окно. Там все так же шел дождь из оловянного неба. Он выдохнул, поднес фужер ко рту и… телефон вскрикнул пронзительно. Обнорский опустил руку, поставил фужер на подоконник, снял трубку. Андрей закусил губу и выдернул телефонный штепсель из розетки. «Вот так», — подумал он. — «Вот так! Извини, но я тоже всего лишь человек… усталый человек. Замордованный. На грани».
В третий раз Андрей взялся за фужер.
«Ну, дадут мне сегодня по-человечески выпить водки? Дадут мне сегодня, в конце-то концов, просто выпить водки?!.» Он поднес фужер ко рту… И тогда раздался звонок в дверь.
Стало весело. Правда весело. По-настоящему. Андрей бодро выпил водку, крякнул и пошел открывать. Он не стал смотреть в глазок. Он просто распахнул дверь.
На лестничной площадке стояла Лена Ратникова.
* * *
Лена стояла и смотрела своими огромными голубыми глазами. Казалось — мираж. Мираж на краю Аденского аэропорта.Если бы Обнорский выпил много водки, да еще пораньше, он бы, пожалуй, не удивился. Но он выпил мало, совсем недавно, и спиртное еще не. начало действовать. Реальность он воспринимал как реальность. Он видел именно Ратникову — не мираж, не галлюцинацию, не плод пьяного воображения… На лестничной площадке стояла и улыбалась Лена Ратникова — женщина, которую он совсем не хотел видеть. Тем более — сегодня.
— Здравствуй, Андрюша, — сказала Лена. Всего несколько минут назад те же слова произнесла другая женщина. С той же самой интонацией… или с другой. Но это не имело никакого значения. Обнорский подумал, что сейчас Лена скажет: не ожидал?
— Ты удивлен? — спросила Лена.
— Нет, — ответил он, — я не удивлен. Я ничуть не удивлен.
— Может быть, пригласишь в квартиру?
— Входи. — Он посторонился, пропуская Ратникову внутрь.
Лена вошла, шурша длинным серебристым плащом, обдав тонким ароматом духов. Запах был знакомый. Когда-то он кружил Обнорскому голову, почти что сводил с ума.
Плащ шуршал, Лена что-то говорила, но Обнорский не слушал… «Что вам всем от меня надо? Что вы творите? Зачем?»
— …семикомнатная. С видом на Мойку. Представляешь?
— Что? — спросил он.
— Ты меня не слушаешь, Андрей. Я говорю: огромная квартира. Семикомнатная, с видом на Мойку.
— Зачем ты здесь, Лена? — спросил он.
Она посмотрела изумленно, потом улыбнулась:
— А-а, ты же выпил… Я, кстати, тоже хочу. Холодно у вас, в Питере… Я приехала в право наследства вступать, Андрюша. Дедушка мой умер. Академик. Завещал мне квартиру. Семиком…
— Поздравляю, — механически произнес Обнорский.
— Ты… ты ждешь кого-то? Я некстати?
«…Ты появилась некстати еще тоща, в самолете на Аден. Но я этого не знал. Я был еще мальчишка. Щенок. Салага. Я не знал, какую роль ты сыграешь в моей жизни…»
— Проходи. Ты, кажется, выпить хотела?
— Ага… я, кстати, привезла бутылку виски. — Лена щелкнула замком сумочки, достала плоскую склянку «баллантайн».
— С клофелином? — спросил Обнорский.
— Что?
— Нет, ничего… глупая шутка. А вот насчет закусить у меня, знаешь ли, не особо.
— Не беда, — сказала Лена шепотом… горячим шепотом, и Андрей ощутил ее губы на шее. Он замер с бокалами в руках.
— Не беда, — шептала Лена, прижимаясь к нему сзади…
Беда. Беда! Беда! Мираж над дальней, полузанесенной песком полосой Аденского аэропорта… Выстрел в затылок — не беда… «И сейчас ее дерешь, Андрюша?»
Обнорский поставил бокалы на холодильник, ловко, вспомнив дзюдоистское прошлое, «перекатил» Лену вперед, положил грудью на стол… Затрещала «молния» на юбке. Шелково скользнули вниз трусы.
— Ах! — сказала Лена… не беда. — («Расскажи, как ты ее буришь?») — А-а-а-ах!
Грубо, Екатерина Дмитриевна. Цинично и грубо. На кухонном столе. Почти насилуя. Прикладываясь «в процессе» к бутылке виски. Испытывая удовольствие от циничности и непристойности ситуевины… Вот так, Екатерина Дмитриевна!
— А-а-а-а-х!
…Моросил дождь из тусклого оловянного неба, трепетали крылья случайно залетевшей бабочки, растекался аромат густого, темно-коричневого виски.
— Молнию ты порвал, Обнорский, — сказала Лена, — пропала юбка.
— Без юбки ты тоже нормально выглядишь.
— О! Это комплимент?
— Нет, констатация факта.
— Черт с ней, с юбкой… а если я забеременею?
— М-м…
— Что — «м-м»? Возьмешь меня замуж, Обнорский? Я ведь теперь девушка с приданым.
— Да, я помню. Семикомнатная квартира академика Ратникова. С видом на Мойку.
— Это не ответ, Андрюша. Обнорский сделал глоток виски.
— Нет, Лена. Я не возьму тебя замуж.
— Почему?
— Я не люблю тебя, Лена.
— Это… это не главное, Андрюша. Я тебе верной буду. Я тебе мальчика рожу… и девочку… И… А хочешь, мы эту квартиру под агентство пустим?
— Под агентство? — спросил Обнорский, глядя, как бабочка порхает под абажуром…
— Под агентство… там места полно. Огромная квартира, метров сто пятьдесят или даже больше. Гараж во дворе, «волга» дедова. Я бы у тебя секретарем стала… а, Обнорский?
— Нет, Лена.
— Но почему?
Бабочка опустилась на стол, на лист бумаги со штатным расписанием несуществующего Агентства журналистских расследований.
— Потому что мне не нравится вид на Мойку.
— Ты… уверен? — спросила Лена тихо.
— Да, — ответил он, — уверен.
— Жаль, — сказала она, выпила виски и раздавила донышком бокала бабочку.
— Зачем ты бабочку убила?
— Действительно… лучше бы я…
— Что?
— Лучше бы я убила тебя, Обнорский, — сказала Лена и поднялась. — Ночевать оставишь?
— Нет.
— Ну и х… с тобой.
Лена вышла в прихожую, надела плащ. Обнорский налил себе виски. Лязгнул замок, Ратникова вышла на площадку.
— Эй! Юбку забыла.
— А я еще вернусь, — сказала она с издевкой. — Ты от меня не убежишь. Я еще у тебя работать буду. Я, между прочим, ценный кадр, пользы могу принести много. И ты это поймешь, если не совсем окончательный кретин.
— Окончательный.
— Наговариваешь на себя, Андрюшенька, — и хлопнула дверью.
Обнорский налил себе водки в фужер, чокнулся с телефоном, потом подошел к входной двери, чокнулся с замком, устало усмехнулся и, вздохнув, сказал:
— За новую жизнь, товарищ Серегин, — и выпил фужер до дна.
* * *
Не зря про Обнорского говорили, что он «упертый, как танк». Не зря. В октябре, когда на Питер навалились дожди и туманы, когда облетели остатки листвы, а Нева в очередной раз попыталась вырваться из гранита… в октябре девяносто шестого Андрей открыл-таки «Службу журналистских расследований». За три месяца бессмысленного (так ему уже начало казаться) хождения по редакциям, кабинетам и инстанциям он здорово устал. Похудел, стал раздражительным, стал больше курить и хуже спать.Но упорство все-таки дает иногда положительные результаты. Причем неожиданно, там, где ты не рассчитываешь на удачу. Однажды, в тоскливый пасмурный день с дождем и ветром, Обнорский заскочил в рекламный концерн «Реклама-плюс». Он не питал никаких иллюзий, понимая, что рекламные издания существуют для коммерческой деятельности, а вовсе не для того, чтобы спонсировать «упертых» журналюг. И все же он пришел к одному из руководителей «Рекламы-плюс». И совершенно неожиданно получил поддержку!
Неожиданным это было только для Андрея. Издателем руководили вполне объяснимые соображения: привлечь в издательство громкое имя означает привлечь и читателей. Финансово концерн стоял на ногах крепко и мог себе позволить некоторые расходы без проблем.
Обнорский, еще не веря в удачу, тут же взял быка за рога, положил на стол издателя штатное расписание и смету расходов. Вот сейчас, думал он, коммерсант посмотрит в графу «Итого» и скажет: ну-у, Андрей Викторыч, это вы через край хватили… Коммерсант посмотрел в графу «Итого» и сказал:
— Нормально. Приступайте к делу.
И дело закрутилось. Обнорский начал обзванивать коллег из питерских СМИ. В принципе, он загодя сформировав команду. Теперь настало время собрать людей вместе. Андрей был убежден, что серьезные расследования можно проводить только «бригадным методом», вскрывая тему с разных сторон, исследуя и анализируя различные аспекты, в том числе и косвенные… Для этого требовался коллектив из людей неравнодушных, компетентных и, разумеется, «упертых». Такие люди были, и Обнорскому удалось их собрать под крышей «Рекламы-плюс».
Все ли было так уж гладко? Конечно, нет. Не хватало опыта, техники, денег. Не хватало взаимопонимания и терпимости. Однако было страстное желание работать, энергия молодости, и жернова закрутились, набирая обороты, выдавая первую «муку».
Рухнуло все внезапно. Тогда, когда расследователи только-только начали входить в нормальный рабочий режим… Рекламный издатель пригласил Обнорского для серьезного разговора и сказал, что финансовая ситуация переменилась. Расследовательская служба стала для «Рекламы-плюс» обузой. Так что, брат, сам понимаешь… Извини.
Конечно, это был удар. И по Андрею, и по ребятам, которых он сорвал с работы. Как инициатор, он испытывал некоторый комплекс вины… Для службы наступили черные дни. Зарплату «Реклама-плюс» платить сотрудникам службы перестала. Спасибо, что из помещения не гнали.
И снова Обнорский пошел по кабинетам! Теперь это было значительно тяжелее: на нем лежала моральная ответственность за команду… Но ведь не зря про него говорили, что он «упертый, как танк». Не зря он сидел по ночам над книгой!
Первыми помогли шведы. Ларс в одном из интервью рассказал шведским читателям, в какое сложное положение попал русский журналист Серегин. И ведь нашелся какой-то фонд, который помог материально! И морально тоже.
Потом удалось кое-что вырвать из местных, доморощенных фондов. Но самой большой удачей стала возможность арендовать помещение на Зодчего Росси. По смешной цене. В самом центре города.
Вот отсюда, с улицы Зодчего Росси, и началось Агентство журналистских расследований.
* * *
…И он вернулся. В сентябре 1992-го, когда народный судья Ксендзова огласила приговор: пять с половиной лет, — казалось, что этого не будет никогда. И все-таки он вернулся.Снова была встреча в аэропорту. Только на этот раз встречающих было больше. Сегодня рядом с Обнорским стоял Лысый. Виталий срок имел побольше Сашки, но выйти ухитрился раньше. Еще среди встречающих были Кент и Галкин.
Был май без края и конца… Были объятия. И ключи от новенькой «девятки». Зверев подбросил их на ладони, хищно ухмыльнулся.
— А чего не джип? — спросил он. — Мне джип подавай.
— Погоди, будет и джип, — рассмеялся Виталий. — Мы, брат, такие дела закрутим — только держись.
— Спасибо, Виталий, но… принять не могу, — ответил Зверев и протянул ключи обратно.
— Ты что, Саша? Ты не дури. Пойми: так принято. Если ты наш, то мы тебя после зоны обязаны встретить по-человечески. Нам же вместе работать.
— Я не ваш, Виталий, — сказал Зверев. — Не обижайся.
— В общем-то, я это предполагал, — ответил Лысый. — Ты всегда был сам по себе… Но одно-то общее дело у нас есть?
— Есть, — согласился Зверев. — И мы его сделаем.
— Вот когда сделаем — тогда и вернешь тачку, если захочешь. А пока будем считать, что это служебный автомобиль. Лады?
— Лады, — рассмеялся Зверев. Вокруг шумел аэропорт, и как-то не верилось до конца, что — СВОБОДЕН.
…Помилуйте, да разве бывает человек СВОБОДЕН?
Был май без края и конца.
Жестокая весна! [12]
* * *
На следующий день собрались у Лысого дома. На стене висели большие фотографии Кати и Лизы. Зверев встретился взглядом с улыбающейся девочкой. Снова встал перед глазами тот подвал и детские губы шепнули: больно… Сашка думал, что когда-нибудь он сможет забыть. Теперь понял, что ему не забыть никогда. Сашка отвел взгляд.— А Лиза где? — спросил Зверев Виталия о жене.
Виталий расставлял на столе выпивку-закуску… После вопроса Зверева он замер. Потом, не глядя на Сашку, ответил:
— На Богословском… рядом с Катюшей.
— Как? — ошеломленно спросил Зверев и посмотрел на фото.
Обнорский и Галкин тоже посмотрели с интересом. Жена Виталия несомненно была красива.
— После смерти Катюши она стала выпивать, — сказал Виталий. — Потом, когда нас закрыли, появился и героин… сгорела за три года… Вот так.
— Ну, извини… я же не знал.
— Да чего там! Спасибо ребятам — похоронили по-человечески. Она же все спустила, в ноль. Не только шмотки, телевизор и прочее… Она даже часть посуды продала, часть мебели.
Сели за стол. Помянули, помолчали. Зверев подумал, что смерть Лизы тоже можно занести в счет Анастасии Тихорецкой. Если бы Лысый остался на воле, он не позволил бы Лизе подсесть на иглу.
— Ну, господа, — сказал, перебивая мысли Зверева, Виталий, — мертвым воздали… Пора воздать живым. Так?
Все согласились: так. Пора воздать живым.
— Я, Саша, — сказал Лысый, — на воле уже две недели. Как видишь, успел познакомиться с твоими друзьями… С Андреем и Семеном Борисычем.
— Вижу, — сказал Сашка. — Как же это вы скорешились-то?
— Благодаря Андрею. За что я ему глубоко признателен. Андрей Викторович сам на меня вышел, предложил встретиться.
— Ох, Обнорский, — покачал головой Зверев, — не живется тебе спокойно… Все приключений ищешь, черт хромой?
— За хромого, Саня, могу и в морду, — ответил Обнорский. Вышел из-за стола и лихо сбацал чечетку. Хромоты вовсе не было. — Вот так! — сказал он и подмигнул изумленному Звереву.
— Ай да молодец. Как же это?
— Книжку в Швеции издали, чучело тагильское. Гонорарий, опять же, выплатили… А поскольку его весь я пропить не смог, то пришлось потратить бабки на операцию.
— Сила! «Хромого» беру взад.
— Эт-то правильно, — с ухмылкой произнес Лысый. — Однако продолжим. Пока мы с тобой отдыхали, Семен Борисыч с Андреем провели неслабую работу.
— Какую же? — спросил Сашка. — Вагон водки выжрали?
— Расскажи, Семен Борисыч, — с улыбкой произнес Обнорский.
— В горле пересохло, — заявил Галкин, глядя на бутылку.
— А вот еще говорят, что евреи сплошь непьющие, — сказал Зверев и разлил водку по стопкам.
Чокнулись, выпили. Семен подцепил вилкой кусок селедочки, закусил и солидно ответил:
— Я ж опер… мне выпивать положено. А то как?
— Ну не тяни, Семен. Рассказывай.
И Галкин довольно занудно, со множеством ненужных подробностей рассказал, что…
…они с Андреем люди серьезные. Не то что некоторые шалопаи. И хотя Обнорский, конечно, не мент… И якшался с арабами, что порядочного человека не украшает… но ничего, мужик толковый, и котелок у него варит как надо. В общем, они после отлета одного молодого бестолкового шалопая в Тагил встретились, раскатали, конечно, литрушечку на троих с Прошкой и обсудили, так сказать, сложившуюся ситуацию. А ситуация такая: надо брать за жабры Витьку Чайковского. Но Витьки, козла такого, в Питере не оказалось, и они с Андреем решили провести разработку юрисконсульта… и таки ее успешно провели! Не то что некоторые, которым нельзя доверить даже дело о краже порток…
Пока Семен рассказывал, он несколько раз прикладывался к бутылке, Зверев уже начинал злиться, но Обнорский и Лысый его успокаивали, посмеивались. А Семен продолжал:
— …Да, нельзя доверить даже дело о краже порток. И не надо смотреть на меня глазами как у окуня, когда его вытаскивают из воды… Мы с Андрюшей провели нормальную разработку этого спившегося типа. А с пьяницей как работать? С ним нужно пить! И я, можно сказать, своей печенью это все выстрадал, но с ним в контакт вошел и всю нужную информацию получил… А я таки человек немолодой и себя должен беречь, потому что…
— Стоп! — сказал Зверев. — Стоп, Семен. Пусть уж лучше господин журналист расскажет. А то мы к вечеру до сути не доберемся.
— Не очень-то и хотелось, — обиженно произнес Галкин и налил себе стопку.
Рассказ продолжил Обнорский:
— Семен Борисыч все очень правильно и конкретно излагал, Саша. Но — ладно, докончу я. Семен Борисыч очень квалифицированно вошел с юристом в контакт и, рискуя своим здоровьем, установил доверительные отношения.
— Печенью, — сказал Галкин, жуя бутерброды, — печенью выстрадал.
— И выяснил вот что: наш юрист был влюблен в Анастасию Тихорецкую еще со времен студенчества. Было такое дело, что даже вены себе резал в стройотряде. Я, кстати, проверил. Действительно, был такой случай в «Фемиде». Однако же Анастасия предпочла ему другого — сынка одного номенклатурного работника. Шрамы с возрастом заросли… я имею в виду — душевные. Наш юрист довольно успешно делал карьеру, но тут жизнь так повернулась, что он снова встретился с Настей, Анастасия Михайловна вышла замуж за товарища Тихорецкого и жить переехала к мужу. По иронии судьбы наш герой жил в том же подъезде. Страдал он безмерно. И оказывал Насте знаки внимания. А она ему: но я другому отдана и буду век ему… того. Драма!
Обнорский рассказывал в своей привычной манере, балагурил. Галкин кивал, Лысый слушал невнимательно, подливал Семену Борисовичу водки. Зверев сидел мрачный. Речь-то ведь шла о женщине, которую он любил.
— Так вот… ничего ему там не светило. Хотя наш юрист знал, что не очень сильно верна Настя мужу. Не очень… Были у нее, Саша, мужики. И, добавлю, довольно много. Я провел свою, негласную, проверку и могу назвать как минимум двоих. Извини, тебе, наверно, не очень приятно это слышать, но… Так вот, не давала наша судья народная юристу — и все тут! А в августе 1991-го, когда уже юрист даже и не жил в этом доме, вдруг ему позвонила. Сама, заметь, позвонила.
Зверев напрягся. Именно в августе 1991-го начался его с Анастасией роман.
— …Позвонила. Предложила встретиться, поболтать. И — сбылась мечта идиота! Трахнул-таки Костя Настю, вспыхнуло в нем чувство старое с невероятной силой. А уж она ему мозги запудрила как надо: жизни с мужем нет никакой. Грубиян, мент неотесанный. Только пьет и даже бьет. Полный караул.
Зверев налил себе водки, махнул залпом.
— Юрист предлагал Насте разойтись с Тихорецким и выйти за него. Она колебалась, не говорила ни да ни нет… Но, в общем, давала понять, что это возможно. А юрист сходил с ума… строил разные идиотские планы.
— Ага, — сказал Галкин. — Даже, говорит, была мысль мочкануть Пашу.
— Во! — произнес Обнорский. — Вот таким макаром она Костю довела до того состояния, что он был готов на все. А в самом скором времени эта его готовность понадобилась. Ты понимаешь, Саня, о чем я?
— Да, понимаю… И даже могу сказать, когда это понадобилось — когда мы готовились к получению второй половины суммы.
— Чуть раньше, — ответил Обнорский. — У нее все было рассчитано. И она загодя стала готовить юриста. Тем более что он на эту роль подходил идеально. Во-первых, работает в больнице. Во-вторых, имеет там хорошие контакты. В-третьих, когда-то жил в доме, сохранил знакомства, и его появление там абсолютно естественно. Ну и наконец, последнее: он был полностью зависим от Насти.
— Нормально сработали, ребята, — сказал Зверев. — Только зачем? Что нового вы узнали? Все это и так уже было ясно после беседы с хирургом…
— Э-э, Саня, ты не прав, — хором сказали Обнорский и Галкин. Виталий улыбнулся.
— Ты не прав, — повторил Обнорский. — Мы уточнили детали. Мы уточнили психологический портрет Тихорецкой. Теперь мы знаем, насколько эта дама коварна и опасна.
— Документировали как-то рассказ юриста? — спросил Сашка.
— Нет. Но если понадобится, то мы сможем получить у Константина Евгеньевича показания, — ответил Обнорский.
— А ведь это не все, Саша, — сказал Галкин. — Главное-то впереди. Ты слушай мудрых стариков. Хоть Андрюха и якшался с арабами…
— Что же главное? — спросил Зверев как будто безразлично.
Обнорский и Галкин заговорщицки переглянулись.
— Когда дело было сделано, юрист стал не нужен, — продолжил Обнорский, — и его выбросили как использованный гондон.
— Нормально, — буркнул Зверев.
— А потом он опять понадобился.
— Зачем?
— Я тебе скажу — когда понадобился, а ты уж сам догадайся, Саня.
— Ну? Говори, не тяни кота за хвост.
— Понадобился он, когда дело дошло до суда, Саша. За неделю до суда воспылала Настя любовью снова.
Зверев, меланхолично крутивший в руке стопку водки, вдруг вскинул на Обнорского глаза. Темные, наполненные тоской.
— Выстрел? Выстрел в окно судьи?
— Выстрел, Саша. Ей понадобился стрелок-отморозок.
Зверев выругался. Галкин выругался. Лысый мрачно улыбнулся.
— Ай, Настя, — покачал головой Зверев. — Но зачем? Зачем ей это?!
— Об этом нужно спросить у нее, Саша. Сашка промолчал, за него ответил Виталий.
— Спросим, — сказал он просто. — За все спросим.
— Это ваше дело, ребята, — быстро отозвался Обнорский. — Я в этом не участвую. Мне, собственно, хотелось разобраться с ситуацией вокруг выстрела.
— Ну и что — разобрался? — спросил Зверев неприязненно.
Галкин не обратил на его тон внимания — он был уже изрядно нетрезв. А Обнорский заметил. Он понимал, что Зверев услышал сегодня немало неприятных вещей, но все-таки тон, которым был поставлен вопрос, показался ему неуместным. Андрей собрался ответить резко, но натолкнулся на тоскливый Сашкин взгляд… и взял себя в руки.