— …Мы с Мишей были очень близки… очень! Вы понимаете? Мне кажется, вы, Анатолий, понимаете… Это такая беда, о которой тяжело говорить… А его уже нет. Нет. И не будет. А его палачи живы! Мне ночью его голос снится. И лицо. А больше ничего не осталось у меня, кроме шали… Он мне однажды подарил цыганскую шаль, понимаете? Я достану ее и… и… Нет, не нужно валерьянки. Не нужно. Я сейчас… я справлюсь. Я не буду больше.
   Его убили, Толя. Из него вымогали деньги. Очень большие деньги. Огромные!.. Нет, не знаю — кто. Но инструментом были бандиты. Они маскируются под журналистов, но это бандиты, бандиты. У нас есть такой Обнорский, он же Серегин. Он сидел, но его отмазали, выпустили… Понимаете? Теперь он, видите ли, журналист! Борец с криминалом… Он — убийца, кагэбэшник. Мерзкий и изворотливый. А еще есть двое — Зверев и Мальцев. Оба судимые по сто сорок восьмой, третьей… А, извините. Это вымогательство… Теперь они все на свободе! Уверовали в свою неуязвимость, в безнаказанность. Это страшно. Понимаете, это страшно, когда тебе звонят и говорят: ты, сука… Ты, сука, передай своему жиду, что… Извините, я больше не буду… Это… это бабское все! Слезы эти… Нет, нет, спасибо, я сейчас возьму себя в руки… уже все, в сущности… А Миша сказал им: нет! Он же никого — вы знаете! — он никого не боялся.
   (Боялся! Еще и как боялся, ссыкун! Но жаден был. От каждой пачки баксов кончал, как от бабы… А тебе, деточка, все-таки нужно заправить.)
   …не боялся. Они звонили несколько раз… всегда — мне. Вы понимаете? Ему звонить опасались — вице-губернатор! Потом… потом они все-таки вынудили Мишу. Они убили председателя КУГИ Прибрежного района… Убили и позвонили: понял, мол? Мы и тебя так же спишем, жиденыш. А твою Настю… Настю мы… вы понимаете? Он испугался за меня. Мы собрали деньги… Сколько? Много. Очень много. Полмиллиона долларов. Мы занимали. И я отвезла их Обнорскому и Звереву. А они… они потребовали еще. Обнорский сказал: мы провели расследование. В избирательную компанию Миша украл миллион!.. Обнорский — убийца. И Зверев — убийца.
   Настя замерла обессиленно. И это не было игрой: она заставила себя поверить в то, что говорила. Ее слезы были настоящими. И голос прерывался по-настоящему. У нее не было фактов! Заставить Рыжего поверить в то, что она рассказала, могла только неподкупная искренность… И она была искренна.
   В дверь гостиной госрезиденции осторожно постучали.
   — Да, — недовольно сказал Рыжий, дверь с красноватым узорчатым стеклом распахнулась, и в гостиную вошел мужчина лет пятидесяти. Седой, подтянутый, в непременном галстуке. Он наклонился к Рыжему и негромко произнес несколько фраз.
   — Серьезная? — спросил Рыжий.
   — Весьма.
   Рыжий поднялся с кресла, сказал Насте:
   — Прошу простить, мне необходимо на пять минут отлучиться.
   Настя сказала: да… конечно… да. Рыжий в сопровождении седого вышел. Настя, зябко обхватив плечи, хотя было тепло, подошла к окну.
   …В одной из комнат резиденции Седой докладывал Рыжему:
   — Есть материал от прослушки… наша мадам не так проста, как хочет казаться.
   — Что за материал?
   Седой нажал кнопку магнитофона. Мужской голос сказал:
   — Але.
   И сразу раздался Настин. Властный, решительный:
   — Слушай меня внимательно. Вы облажались. Твой придурок засветился…
   — Который? — сухо спросил мужчина.
   — Мизинец… Засветился, урод такой. Но есть хороший вариант перевести стрелку. Немедленно приезжай в кафе «Виктория».
   — Ты не много на себя берешь?
   — Не дури, Вова. Возьмут Мизинца — выйдут на тебя. Немедленно приезжай в кафе, где мы последний раз встречались. У бармена для тебя будет пакет. Внутри пачка «Кэмэл» и зажигалка. Понял?
   — Ну, понял…
   — Ну! Болт гну… Руками ничего не лапать, там пальчики есть. Когда Мизинец уедет…
   — Куда он уедет?
   — Ты совсем тормоз! Когда он УЕДЕТ, ненавязчиво «оброните» рядом сигареты и зажигалку. Понял теперь?
   Мужчина в трубке долго молчал… чуть-чуть шипела пленка.
   — Понял, — сказал наконец мужчина. Седой выключил магнитофон.
   — Рубит концы, — сказал Седой. — Рубит, кстати, очень толково. А эти сигареты у нее забыл Обнорский-Серегин. У нас есть запись его разговора со Зверевым. Помните, Анатолий Борисович, я вам докладывал, что эта сладкая парочка посещала Тихорецкую в офисе? Тогда Обнорский и забыл свои сигареты…
   — Лучше бы у вас была запись разговора в офисе, — ответил Рыжий. Он был как будто раздражен.
   — Не представилось возможным, — спокойно сказал Седой.
   Рыжий давно уже заметил, что из его многочисленного окружения только несколько человек (именно эти — бывшие контрразведчики) нисколько его не боятся. Многие пытались демонстрировать свою «независимость», но получалось не очень убедительно. А в этих был стержень.
   — Ладно, — сказал Рыжий, — меры приняли?
   — Да. «Викторию» взяли под контроль. Думаю, с минуты на минуту Грач сообщит, что сел на хвост этому Вове. А уж он-то приведет нас к Мизинцу, а потом и к остальным. Куда они денутся?
   — Хорошо, я жду информации, — ответил Рыжий и быстро вышел.
   Настя все так же стояла у окна. Солнечный свет четко очерчивал черный силуэт… Теперь он выглядел зловеще. Если бы Рыжий не слышал записи («Когда Мизинец УЕДЕТ»), он бы, пожалуй, не поверил, что эта женщина способна так легко приговорить сообщника к смерти… А Анатолий Борисович впечатлительностью не отличался.
   — Прошу простить, — сказал он, входя. Настя обернулась. Лицо у него было задумчиво и бледно. — Прошу меня простить, Анастасия Михайловна. Но — возникли срочные дела.
   Настя почувствовала, что в нем произошла какая-то перемена. Конкретней сказать трудно, но определенно произошла.
   — Однако все то, что вы рассказали сегодня, очень ценно. Мы обязательно проверим факты. И примем меры.
   Она поняла, что аудиенция окончена. Она приблизилась. Рыжий вдруг подумал: а ведь если бы ей понадобилось, она бы и меня заказала. От этой мысли стало не по себе.
   — Спасибо, что вы меня выслушали, Анатолий. Мне как будто бы стало легче… Вы знаете, эти люди — Обнорский и Зверев — приходили ко мне на днях. Снова требовали деньги и угрожали… сказали: заявишь на нас — сама и сядешь. У нас алиби, а тебя мы сумеем так подставить, что уже не соскочишь… Оскорбляли.
   — Не думайте ни о чем, Настя. Вы уже в моей команде, а я своих людей никому и никогда в обиду не давал… Всего вам доброго.
   Тихорецкая вышла. Самый могущественный человек державы сказал:
   — Ну и тварь! Не повезло Мойше.
   В кабинет вошел Седой:
   — Грач сел на хвост Вове.
   — Хорошо, Николай Николаич. Это дело нужно довести до конца.
   — А что с Тихорецкой?
   — Я еще не решил… Держите ее в поле зрения. Да, вот еще что: подготовьте мне досье на Обнорского и Зверева.
   Николай Николаевич вышел, а Рыжий сел в кресло. Он протянул руку к бутылке с минералкой… Но вдруг отдернул ее. Вода в бутылке выглядела обыкновенно. Медленно всплывали пузырьки газа.
   Он вызвал горничную.
   — Замените воду, — сказал он. Подумал и добавил: — И фужеры тоже. И выбросите их, к черту… Понятно?
   — Да, Анатолий Борисович, — невозмутимо ответила горничная.
   Зачем нужно выбрасывать «к черту» замечательные богемские фужеры, ей было непонятно. Но задавать вопросы гостям здесь не принято. Когда горничная была уже в дверях, Рыжий окликнул ее:
   — Вот что… не нужно ничего выбрасывать. Запечатайте все в какую-то емкость и передайте Николаю Николаевичу.
   Позже, в Москве уже, экспертиза не подтвердила наличия каких-либо токсинов в минералке. Но это позже, а пока в гостиной еще витал запах Настиных духов… опасный запах.
* * *
   Наружка Грача — уже знакомого нам «частного извозчика» — плотно села на хвост Вове в кафе «Виктория». Большим спецом по конспирации Вова не был. Проверялся, но весьма примитивно. Люди Грача довели его до дома на улице Трефолева, засекли адрес. Ждали команды.
* * *
   Из госрезиденции на Каменном острове Настя уехала в дурном настроении. Разговор с Рыжим, который начался очень хорошо, закончился как-то не очень. Как-то странно… Что именно насторожило Настю, она сказать не могла. Но что-то было не так. Это раздражало еще сильней.
   Настя остановилась на пустой аллее, откинулась в кресле и стала мысленно прокручивать разговор. Сначала все было нормально. Все было правильно. Безупречно. Она ощущала безусловный интерес Рыжего, ощущала его сексуальное поле… Нет, сначала все шло как надо. В какой же момент ситуация изменилась?
   А изменилась она после того, как Рыжий вернулся… Так. Ну-ка, Настя, вспоминай! Вошел человек. Сказан что-то на ухо Рыжему. А тот переспросил: серьезная?.. А что «серьезная»? Ситуация? Информация? Информация о ситуации?.. Вот где херня какая-то! Рыжий ушел и получил какую-то информацию. И враз переменился! Он пытался это скрыть, но на самом деле это ощущалось. Когда организм на пределе, когда он «тонко настроен», он способен очень остро ощущать состояние собеседника.
   И что же его так насторожило?.. Ну, это пустой вопрос: у деятеля его уровня такое количество проблем и проблемочек, что гадать можно долго. И все равно ничего не угадаешь.
   Так — он вернулся. Он был уже напряжен… Он вошел и сказал: извините, Настя… Нет, не так… Он сказал: прошу прощения, Анастасия Михайловна.
   Стоп! Стоп, родная… А ведь раньше он никогда — ни разу! — не назвал меня Анастасия Михайловна. Ни разу… Да, он, видимо, и не помнил моего отчества. Да что не помнил! Он его и не знал. В девяносто первом, когда мы познакомились, то были Толя и Настя… Пари это дурацкое… Настя, Настя… И вдруг — Анастасия Михайловна. Что это значит?
   Это значит, что серьезная информация относилась ко мне! Человек сообщил Рыжему что-то про меня… Что-то настолько важное и срочное, что не мог подождать до конца нашей беседы. Что-то такое, что сразу насторожило Рыжего и изменило его ко мне отношение.
   Что это может быть?
   Пожалуй, только одно: Рыжий узнал о моем решении убрать Мизинца!
   Насте стало тревожно, знобко. Холодным потянуло ветром.
* * *
   Рыжий захлопнул тонкую папку с четко отпечатанным текстом на блестящей обложке: «Зверев А. А. Псевдоним ОР [19]: Белов» — и швырнул ее на стол. Там уже лежала точно такая же папка с надписью: «Обнорский А.В. Псевдоним ОР: Душман».
   — Это все здорово, — сказал он, — но…
   — На хорошую разработку требуется время, — отозвался Николай Николаевич. — Через пару недель сможем дать больше. Пока могу добавить, что есть непроверенная информация о связи Обнорского с Наумовым.
   — С Колей-Ваней? Любопытно… Хотя я-то имел в виду другое. Объясни мне, Николай Николаич, почему именно эти двое сумели фактически раскрыть убийство? А? Все структуры Питера ориентированы на дело Малевича, все в работе неустанной. У них есть штат, базы информационные, агентура… А раскрыли два обычных журналиста.
   Николай Николаевич пожал плечами. Сейчас он был без галстука, сидел напротив Рыжего с бокалом виски в руке.
   — Объяснений может быть много: во-первых, они оба местные. То есть знают и город и людей.
   — Грач тоже местный. С самого начала он тоже был сориентирован на убийство Мойши. Однако ж результата не дал.
   — Во-вторых, — продолжил Николай Николаевич, — у них могут быть неизвестные пока нам источники информации.
   — Группа Грача тоже имеет очень хорошие и весьма недешево оплачиваемые источники.
   Николай Николаевич подумал, что деньги на оплату агентуры идут, скорее всего, в карман группы Грача… Надо, кстати, провентилировать эту тему… Но Рыжему этого не сказал.
   — А в-третьих, Анатолий Борисович, в ходе ОРМ есть огромный элемент случайности.
   — Что такое ОРМ? — уточнил Рыжий. Он не любил неточностей, и если чего-то не знал или недопонимал, не стеснялся спросить.
   — Оперативно-розыскные мероприятия… Так вот, в ходе ОРМ огромную роль играет случай. Кому-то повезет, кому-то — нет. Есть такой афоризм: из двух дураков-генералов один все равно выиграет битву и его назовут великим полководцем.
   — Логично, — усмехнулся Рыжий. — Но тем не менее это ничего не объясняет. Согласен?
   Контрразведчик пожал плечами, отхлебнул виски. За окном сгущались сумерки, было очень тихо.
   — А все-таки объяснение есть, Николай Николаич.
   — Какое же?
   — Талант! Талант. Эти двое сумели сделать работу, которую не могут осилить все правоохранительные структуры города, потому что талантливы. Вот тебе и все объяснение. Просто, как украсть миллион.
   — Вам, Анатолий Борисович, виднее, — с иронией сказал контрразведчик.
   Рыжий рассмеялся. Весело и искренне.
   — Опасный вы человек, Николай Николаич. Однако продолжим. Вот этого, — жест в сторону папок, — мне мало. Продолжайте собирать информацию… Я бы хотел прикупить этих ребят.
   — Навряд ли… У меня еще нет заключения психолога, но, по моим личным впечатлениям, ребятишки из фанатов. И Душман, и Белов. Таких купить трудно, бывает — невозможно.
   — Я, — сказал Рыжий, — слово «невозможно» не люблю. Я ставлю вопрос иначе: сколько?
   — Поверьте мне, Анатолий Борисович, что есть люди, которых купить нельзя. Невозможно.
   — Хорошо, Николай Николаич, не будем дискутировать. Но покупать можно по-разному. Не обязательно напрямую.
   — Согласен, — наклонил седую голову Николай Николаевич.
   — У Обнорского трудности с агентством?
   — По нашим данным: да. Они горят. Им требуется финансирование, а его нет.
   — О’кей. Нужно ребятам ненавязчиво помочь. Левой рукой, из-за ширмы. Как думаешь?
   — Сделаем, — кивнул головой контрразведчик. Виски привел его в хорошее расположение духа. — Но есть одно «но».
   — Какое? — поинтересовался Рыжий.
   — Наумов. Есть информация, что Коля-Ваня тоже на Душмана глаз положил. И тоже намерен левой рукой и из-за ширмы. Здесь его вотчина, и тягаться с ним трудно.
   — Это не твоя забота, Николай Николаич. Колю-Ваню я беру на себя. Коля — всего лишь удельный князек. Эту страну купил я. И решать буду я.
   (Спустя три дня на окраине Москвы, в салоне серого «москвича», агент глубокого внедрения Седой слово в слово перескажет эту беседу невзрачному немолодому мужчине в очках. «Ничего, — ответит очкарик, — придет время, и мы повесим гниду на Красной площади. Терпи, Коля».)
   — О’кей, — невозмутимо ответил Николай Николаевич.
   — Ладушки. А что Настя?
   — Под контролем. Довели до дому, до сих пор никуда не выходила, никому не звонила.
   — Глаз не спускайте. Ну, а Грачи как поживают?
   — В засаде. Ждут.
* * *
   Грачи обложили двухэтажный домишко на улице Трефолева. Здесь, в съемной квартире на втором этаже, отлеживались трое киллеров, «исполнивших» Малевича. Они сделали свою работу, получили бабки и собирались завтра покинуть город. Заработанных денег должно было хватить надолго. На полгода, а может, и больше. Но они на «больше» не загадывали. Понимали: все может кончиться в любой момент. Их работа не предполагала долгой жизни. В любой момент в затылок мог упереться ствол пистолета и на вывернутых руках щелкнуть наручники. Или просто — ударит выстрел, земля качнется, и все вопросы отпадут сами собой. Возможно, ты даже не поймешь ничего.
   Они жили без затей, глушили себя анашой и водкой. Двое из них прошли Афган и успели поработать здесь, в Союзе, и — позже — в России. Оставили следы в Екатеринбурге, Донецке, Львове, Пскове и Питере. Третий — Мизинец — прибился к ним позже, но и за ним тянулся шлейф кровавый. Все трое были в розыске и понимали: вот-вот… Еще месяц, или три, или полгода. Они не были профессионалами высокого класса и часто перебивались грабежами и разбоями. Бывало — поили девок шампанским, а иногда жили впроголодь. Знали: вечно фарт продолжаться не будет — им и так долго фартит, — но не знали, что развязка близка, что волкодавы уже рядом и ждут только сигнала.
   — Как стемнеет, — сказал, забивая косяк, Вова, — пойдем в завод и зароем тэтэху.
   — Зачем? — спросил Мизинец и посмотрел в окно. Там темнел гигантский недостроенный цех «Кировского завода».
   — Дурак ты, Мизинец. Ты ж засветился… Твоя морда каждому менту сейчас известна. Куда ты со стволом?
   — Известна — неизвестна… Дело десятое, а со стволом, Танк, мне спокойней.
   Вова Танк затянулся «беломориной», и конопляный дым кайфово потек в легкие. Он посмотрел на громадину цеха… Там, среди земляных куч, обломков бетонных плит и строительного мусора уже готова яма для Мизинца. Зарывать его не следует. Нужно просто столкнуть вниз и «обронить» рядом пачку сигарет с зажигалкой какого-то чувака. Жалко, конечно, Мизинца, он все-таки свой. Ну да делать нечего… Может, завтра придет моя очередь.
   — Не пыли, Мизинец. Как я сказал, так и будет. Ни к чему сейчас ствол. Будем выезжать из города — со стволом скорей спалимся.
   — Ладно. Надо тогда хоть смазать погуще… Да вот нечем.
   — Не хер его мазать, заверни в пакет… всех и делов. А через месяц вернемся. Ничего с ним не сделается.
   — Хорошо, — ответил Мизинец.
   Он все понял. Танк никогда бы не оставил несмазанный ствол на месяц. Не тот человек. За всю свою жизнь Танк не прочитал и десятка книг, но оружие он почитал и других заставлял относиться к нему с уважением.
   — Хорошо, — сказал Мизинец. — Я схожу и схороню сам. Чего вдвоем топтаться?
   — Для страховки, — ответил Танк и протянул «беломорину»: — На, Серега, тягани.
   Мизинец затянулся… Несмазанный ствол и нежелание отпускать его одного… Это не случайность. Похоже, Танк просто решил списать его, Мизинца, в расход. И долю с Греком располовинить. Понятно… Понятно, кореша. Но по-вашему не будет. Хер вам.
   — Хорошая трава, — сказал, возвращая папиросу, Мизинец. — Пойду в сортир схожу.
   — Беги, а то обделаешься.
   В туалете Мизинец постоял с минуту, приложившись ухом к двери. Он услышал, как тихонько подошел Танк… Тоже, видать, слушает. Мизинец отпрянул, нажал слив. Под шум воды передернул затвор ТТ, сунул его за ремень слева, прикрыл полой куртки.
   Когда он вернулся, Танк сидел за столом, забавлялся с ножом. Пьяный Грек спал с открытым ртом, бормотал что-то бессвязно, гримасничал.
   — Когда пойдем? — спросил Мизинец.
   — Да уж… пошли. Чего тянуть? Пушка-то где у тебя?
   — Как всегда.
   — Ну пошли, — сказал Танк и сунул нож в ножны, спрятанные в рукаве. «Как всегда» означало, что ствол у Мизинца за брючным ремнем сзади… Быстро не выхватишь!
   — Пошли, — согласился Мизинец и посмотрел на корпус цеха. В наступившей темноте он был почти не виден. «Там, Вова, я тебя и закопаю, — подумал Мизинец. — Извини уж, но ты сам так решил. А потом вернусь и добью Грека… Сонного-то легко. Сонного просто».
   Перед тем как выйти из квартиры, Танк долго смотрел в глазок, но в мутном желтом свете ничего опасного не увидел.
* * *
   — Выходят, — сказал Грач-два в микрофон. Он видел, как распахнулась дверь в драной дерматиновой обивке. — Выходят двое.
   Его голос слышали Грачи: один, три и четыре. Они расположились недалеко от подъезда.
   — Значит, Мизинчик уже уехал, — сказал Грач-один. — Ладно, приготовились. Брать будем, когда станут садиться в машину.
   А Мизинец и Танк уже спускались по скрипучей деревянной лестнице. Танк шел вторым, зрачки у него были огромными. Лестница казалась бесконечной, в висках пульсировала кровь.
   Они вышли на улицу и двинулись в сторону, противоположную старенькой «пятерке», которой пользовалась группа.
   — Куда они идут? — спросил Грач-три с недоумением.
   — Похоже, к заводскому корпусу. Больше в той стороне и нет ничего.
   — Всем следовать за ними, — скомандовал первый. — Действовать по обстановке. Но, главное, мужики, не дайте им уйти. Хоть один нам нужен живым.
   Темные фигуры Мизинца и Танка удалялись по заросшему бурьяном пустырю. Они двигались довольно шумно. Вслед им с интервалом метров сорок неслышно скользили Грачи — два, три, четыре. Грач-один остался около подъезда в машине.
* * *
   Майор Чайковский вернулся домой рано, еще и восьми не было. Такое случалось очень редко, обычно Виктор Федорович приходил не раньше девяти. Иногда позже, иногда только под утро или не приходил вообще.
   Чайковский достал из портфеля бутылку «смирновской» и полиэтиленовый пакет, который передал ему Зверев… «На память, Витя», — сказал Зверев… Майор опустился в старинное кресло. Не развязывая шнурков, освободился от ботинок. Ногам стало хорошо, Чайковский с удовольствием пошевелил пальцами.
   Он свернул пробку с горлышка бутылки, пошарил глазами по письменному столу, заваленному бумагами, рисунками, книгами. Ничего подходящего не нашел и налил водку в кружку с остатками чая и сморщенным пакетиком-«утопленником» на дне. Водка сразу приобрела желтоватый оттенок… Чайковский брезгливо поморщился, вытащил утопленника за нитку и небрежно швырнул на стол. Пакетик шлепнулся на лист ватмана с изображением Гувда, разлетелись брызги… Пакость какая!
   Майор выпил водку и снова сморщился. Закусить под рукой ничего не нашлось, а идти в кухню к холодильнику не было смысла. Чайковский закурил и развернул зверевский «подарок».
   Внутри лежал обрез двустволки. Майор нажал на рычаг затвора, «переломил» стволы. Экстрактор выдвинул гильзы. Капсюль в донышке одного патрона носил след бойка. Чайковский вытащил его и поставил на стол. Патрон во втором стволе оказался снаряженным. Виктор Федорович подкинул его на ладони, вставил обратно, захлопнул стволы. Этот самый обрез сто лет назад он передал придурку-юрисконсульту.
   Чайковский снова налил водки. Выпил, преодолел тошноту. Потом он придвинул к себе лист с мордой Гувда и дохлым пакетиком. Наискось размашисто написал: «Никто не свободен от вины».
   Он упер косо отпиленную шейку приклада в ящик письменного стола, навалился на стволы грудью. Гувд смотрел майору Чайковскому прямо в глаза.
* * *
   Пока шли через пустырь, Танк тихонько матерился, испытывал искушение завалить Мизинца прямо здесь: чего зря ноги бить? Что-то останавливало… Жалость? Навряд ли, никакой жалости в нем давно уже не осталось… Ладно, решил Танк, недалеко идти-то.
   Вскоре подошли к безжизненной бетонной коробке с черными незастекленными проемами.
   — Куда? — спросил Мизинец, оборачиваясь.
   — Залезай, — буркнул Танк.
   Мизинец взялся левой рукой за ржавую арматурину, поставил ногу на бетонный «подоконник». Секунда — и он спрыгнет внутрь. Танк выхватил нож…
   «Ну, извини, Мизинец», — прошептал он. Правой рукой сильно вогнал нож в правый бок. Левой толкнул тело в проем.
   — Ах! — выдохнул Мизинец и рухнул, едва не вырвав нож из руки.
   — Вот так, Серый, — сказал Танк. — Извини. Извини, братуха.
   Танк встал на подоконник, оглянулся влево-вправо.
   …Мизинец рухнул в проем. Боль была не сильной, но он понял, что опоздал, что раньше надо было мочить… Он ударился лицом в песок, порезал обо что-то щеку, разбил в кровь губы… Ну, суки!
   Он повернулся на бок, вырвал пистолет из-под ремня. Силуэт Танка был виден четко. Б-бах! Выстрел гулко раскатился под бетонным сводом. Вспышка ослепила, и Мизинец выронил пистолет.
   Он уже не увидел, как пуля вышвырнула из оконного проема тело Танка, пробитое навылет. В глазах было темно. Жизнь вместе с кровью вытекала из страшной резаной раны в правом боку. Он попытался сесть, но уже не смог.
   Спустя несколько секунд на Мизинца упал свет фонарика. Осветил бледное лицо и язык, который пытался вытолкнуть песок изо рта.
* * *
   Настя устала. Уже несколько часов она металась по квартире. Она ждала звонка от Танка. А звонка все не было. Она то молила Бога, чтобы Вова скорей позвонил и сказал: все о’кей, сделал, как договаривались… то просила Бога о противоположном. Чтобы эти убийцы, эти ублюдки просто поскорее убрались из города… И — забыть! Все забыть.
   Она не знала, что и Мизинец, и Танк уже мертвы. Что третий, неизвестный ей член группы по прозвищу Грек находится в руках Грачей и уже начал давать показания.
   Ничего этого она не знала.
* * *
   Мертвый майор Виктор Чайковский сидел в кресле с открытыми глазами. Обожженная пороховыми газами, залитая кровью левая сторона груди притягивала взгляд Гувда. Вообще-то он любил жрать живую человечину, но и мертвечиной не брезговал.
   НИКТО НЕ СВОБОДЕН ОТ ВИНЫ!.. А ты?
* * *
   Александр Зверев и Андрей Обнорский сидели в Сашкином «кабинете» в агентстве и скучно пили водку. Без тостов. Закусывали засохшим сыром. Когда литровая бутылка «России» опустела, Обнорский встал и вышел. Вернулся через минуту с «маленькой» спирта. Оксана использовала его для профилактики ксерокса и принтера. Андрей с Сашкой использовали спирт по прямому назначению… Журналюги. Им — известное дело! — лишь бы нажраться.
   В Сашкином закутке они и уснули.
* * *
   Грачи кое-как привели Грека в себя с помощью нашатыря, холодной воды и пощечин. С ним работали в той самой квартире… которую они снимали. Его допрашивав в ванной, под звук включенного душа.
   Грек был по жизни мужик волевой, крепкий. Никогда не кололся в ментуре. Но тут ситуация сложилась другая… Раскололся. Когда всерьез и умело берутся за дело люди знающие — расколешься. А куда ты денешься?
   Грек все это отлично знал. Был деморализован в ноль, рассказал, что — да! — «сделали» Малевича. Что заказчица — баба. Богатая, тварь такая. Отвалила полета тонн баков. Что была у Танка мысля и ее… того… порешить. Зря, видать, не порешили, суку.