Константинов Андрей Дмитриевич. Мусорщик

   — Да, Саша, практически разобрался. Строго говоря, не я, а Семен Борисыч… Стрелял юрист. А оружие, знаешь, кто ему передал?
   Зверев пожал плечами. Галкин пьяновато хохотнул и сказал:
   — То-то, что не знаешь. А я вот знаю! Витька передал.
   — Какой Витька?
   — Витька Чайковский… к-козлина. Ты его знаешь, Саня?
   — Нет. Не встречался никогда.
   — А я его, козла, знаю оч-ч хорошо. Я его еще прищучу.
   Обнорский усмехнулся и сказал торжественно:
   — И это еще не все, Саша… Самое удивительное, что юрист не выбросил тот обрез! Цел обрезишко-то, лежит себе у Костика дома под диваном. И один патрон с самодельной картечью цел.
   — Он что — идиот? — спросил Зверев вяло. Думал он о другом.
   — Нет, алкоголик. Но и это еще не все, Саша. У него сохранилась даже записка, в которой рукой товарища Чайковского написан адрес и домашний телефон судьи. Так что теперь Чайковский у нас в руках. А ты говоришь: что нового вы узнали?
   — Поздравляю, инвестигейтор. Хорошо сработано.
   По комнате плыл плотный слой сизого дыма.

* * *

   Солнце садилось. Малевич лежал на широком «сексодроме» в спальне Насти, курил, ждал, когда она вернется из ванной. В приоткрытую дверь доносились шум льющейся воды и Настин голос. Что-то она напевала мажорное… Сука!
   Вице-губернатор вдавил сигарету в пепельницу, встал и подошел к окну. Внизу расстилалось море цинковых крыш с бесчисленными печными трубами, блестела вода Фонтанки. Пейзаж петербургский, фантастически красивый… Ничего этого вице-губернатор не замечал. Он смотрел туда, где вдали, почти неразличимые в солнечном мареве, торчали портовые краны… Чтоб сто лет их не видеть! И ничего не слышать про этот чертов порт!
   С портом ничего не получалось. Обещание, данное Николаю Ивановичу Наумову, реализовать никак не удавалось. Прошел ровно год с момента губернаторских выборов, и сегодня Наумов снова напомнил о себе. И снова через Настю.
   Малевич отвернулся от окна, посмотрел на смятую постель. Пятнадцать минут назад они с Настей занимались любовью на этих черных шелковых простынях. Всего пятнадцать минут назад…
   — У-ух, — довольно сказала Настя, — обязательную программу отработали. На вольные выступления хватит сил?
   — Посмотрим, — ответил он.
   — О, какой ты нынче строгий, вице-губернатор, — сказала она. — Ладно, схожу в ванную.
   Настя встала, взяла со стула халат, двинулась к двери.
   — Настя, — окликнул он.
   — Что, мой вице-губернатор? — обернулась она в двери.
   — Настя, какие у тебя отношения с Наумовым?
   — Это что, — спросила она с улыбкой, — ревность?
   — Нет. Просто спросил.
   — Да никаких… Когда-то, когда я только начинала в бизнесе, он меня поддержал. А что?
   Малевич сел, закурил. Настя стояла в дверях. Обнаженная, загорелая, с халатом в руке, она выглядела очень эффектно.
   — Да нет, ничего… Когда-то он тебя поддержал… А сейчас какие у вас отношения?
   — Приятельские. Не более того. Обедаем иногда вместе.
   — Настя, ты можешь на него повлиять?
   — А что такое?
   — Есть одна проблема довольно деликатного свойства.
   — Любопытно, — сказала она, накинула халат и присела на подлокотник кресла.
   — Я, понимаешь ли, в силу ряда обстоятельств оказался как бы должником Николая Ивановича, — произнес вице-губернатор неуверенно, не глядя на Настю. — Я взял на себя некие обязательства.
   — А теперь не можешь их выполнить, — сказала Настя.
   — Да… тут довольно сложный узел завязался.
   — Понятно… но я-то при чем? Ты что — хочешь, чтобы я решала твои проблемы? Ты, право, меня удивляешь, Миша.
   — Настя! Не могла бы ты просто поговорить с Наумовым?
   — Я в ванную пошла, Мишенька, — сказала она и вышла из спальни.
   Сейчас Малевич смотрел на смятую постель, слушал шум воды и Настино пение… Сука, думал он. Думал, в общем-то, верно, но поверхностно. Анастасия Михайловна Тихорецкая была еще и агентом Наумова. Хотя, пожалуй, слово агент здесь не особо уместно… С Наумовым Настя познакомилась давно, в те времена, когда бросила судейское ремесло и окунулась в бизнес. Какое-то время они даже были любовниками. Потом расстались. Спокойно, без эмоций, Но деловые отношения поддерживали. Настя имела массу знакомых среди юристов, сотрудников ГУВД и прокуратуры. Иногда Наумов привлекал ее для получения какой-то неофициальной информации, налаживания неформальных контактов. Красивая, умная, абсолютно лишенная каких-либо принципов, Анастасия Михайловна подходила для этих целей как нельзя лучше.
   Шум воды стих, смолкло пение. Спустя минуту в спальню вошла Настя с бокалом сока в руке, села в кресло.
   — Ну, рассказывай, что у тебя за проблема, Миша.
   Малевич рассказал. Когда он закончил свой рассказ, Настя покачала головой и сказал:
   — Греб вашу маму, господин вице-губернатор… С Наумовым я, конечно, переговорю. Но лучше готовь деньги, Миша.
   — Черт! Но где же я столько возьму?
   — А сколько, кстати, надо?
   — Черт его знает… он не конкретизировал. Может, сто тысяч, может, двести. Сказал: верни, что украл… Сволочь!
   Тихорецкая снова покачала головой.
   — Да, Миша, ты попал… Готовь бабки. Николай Иваныч — серьезный дяденька, он шутить не будет.
   Малевич и сам знал, что Наумов — «серьезный дяденька», но вдруг взбрыкнул:
   — Да ладно… я, в конце концов, Толяну позвоню.
   — Рыжему-то? — с иронией спросила Настя. — Ну и что? Рыжий тебя может прикрыть перед губернатором или прокурором… но от пули он тебя не прикроет, Миша.
   — Ты что же, всерьез допускаешь, что…
   — Ну что ты! — перебила его Настя. — Конечно, нет… Мы же живем в правовом государстве.
   Вице-губернатор посмотрел на нее беспомощно и растерянно.

* * *

   Под вечер трезвый Обнорский увел пьяного Семена. Уходили они в обнимку, хором пели народную ментовскую песню «Наша служба и опасна и трудна». Пели плохо, но громко. А главное — с душой, искренне.
   Зверев и Лысый остались вдвоем. Бывший мент и бандит. Подельники. Жертвы умной и жестокой стервы… Посидели, помолчали. Они не виделись более четырех лет. Им было о чем поговорить. Они проговорили три с лишним часа. О живых и о мертвых. О детской тюрьме на Лебедева. Об архангельской зоне и о зоне нижнетагильской. О том, как прессовали их в зонах, добиваясь компромата на начальника детского СИЗО. О том, как нелегко здесь, в Питере, пришлось отстаивать свое «место под солнцем» команде Лысого.
   О многом они говорили в тот вечер. Только об Анастасии Тихорецкой не было сказано ни слова.

* * *

   Разговор о Тихорецкой произошел только на следующий день. Зверев и Мальцев встретились, на верхней палубе ресторана «Кронверк». Было по-летнему тепло, солнечно, но с Невы долетал иногда холодный ветерок. Вниз тем не менее уходить не хотелось. Нева сверкала, сверкал Петропавловский шпиль, бабахнула пушка с равелина — обозначила полдень. Над Заячьим островом взмыли сотни ворон, голубей и чаек… Весна!
   — Саша, — сказал Лысый, — пришло время поговорить с мадам Тихорецкой.
   — Да, — согласился Зверев, — пришло.
   — Я понимаю, что для тебя это может быть весьма непросто. Есть психологические нюансы и все такое… Никто тебя не принуждает. Ты можешь участия не принимать. Твоя доля никуда не денется.
   Зверев сделал глоток кофе и скептически ухмыльнулся:
   — Нюансы психологические, как ты выразился, есть. Именно поэтому я просто обязан принять участие в деле, Виталий. Что же касается доли… Денег от мадам мне не нужно. Мне нужно с ней поговорить.
   — Про деньги ерунду говоришь. Они нужны всегда и всем. Кроме жмуриков… А насчет «поговорить» — поговоришь. Тут проблемы нет. Когда мы плотно возьмем тетю в оборот, она сама захочет говорить.
   — Тогда, не теряя зря времени, давай обсудим конкретные детали: что? где? когда?
   Неделю за Анастасией Тихорецкой наблюдали. Никакой сложности в этом не было — Настя чувствовала себя уверенно, даже не пыталась проверяться. Одновременно велась прослушка ее телефонов: мобильного и домашнего. Для того чтобы «оседлать» телефоны, пришлось привлечь спеца со стороны. Спец оказался толковый и дело сделал четко. Тихорецкая вела обычный для обеспеченной свободной женщины образ жизни: не очень сильно обременяла себя работой, зато много времени уделяла шейпингу, бассейну, солярию и сауне. И, разумеется, любовникам. Помимо Миши Малевича у Насти обнаружился еще один — здоровенный самец моложе ее лет на десять.
   В общем, «все как у людей» — сытая, комфортная жизнь «среднего класса» с поправкой на российскую реальность в виде сокрытия доходов от государства и необходимости делиться теми же доходами с крышей. Крышевали Настю, естественно, менты.
   После анализа результатов наблюдения решили, что работать с Настей удобнее всего на квартире ее молодого любовника. В кафешке, где самец обедал, у него из кармана плаща извлекли ключи от квартиры. Через пять минут их вернули. Теперь оставалось дождаться, когда Настя захочет навестить любовника. Долго ждать не пришлось — на другой день Анастасия Михайловна позвонила самцу и сказала:
   — Привет, дружок. Соскучился?
   — Настя! — произнес самец приглушенным, «интимным» голосом. — Настя! Я о тебе день и ночь думаю. У меня при одной мысли о тебе встает.
   Бизнесвумен рассмеялась и ответила:
   — О’кей! Проверим вечером… жди, к восьми часам заеду. Опять, поди, без денег сидишь, раз у тебя встает от одной мысли о моем кошельке?
   — Настя! Зачем ты так?
   — Так что — денег тебе не нужно? — с издевкой спросила Тихорецкая.
   — Ну-у… видишь ли, Настя…
   — Вижу, — засмеялась она. — Не ссы, мальчик, за удовольствие тетя заплатит.
   — Настя!
   — В восемь, — сказала Тихорецкая и положила трубку.
   Спустя несколько минут Кент, дежуривший в раздолбанной «пятерке» возле Настиного дома, доложил Лысому: сегодня в восемь. Виталий в свою очередь позвонил Звереву. Сердце у Сашки заколотилось.
   — Саша, — сказал Лысый, — я уже говорил тебе, но повторяю еще раз: мы справимся без тебя. Если тебе тяжело…
   — Нет. Я хочу участвовать, — твердо ответил Зверев.

* * *

   В 19.30 Зверев и Лысый почти одновременно подъехали к дому Настиного любовника. Альфонс жил на Комендантском аэродроме в огромной блочной девятиэтажке. Кент уже был здесь. Он сидел в серой раздолбанной «копейке», на пассажирском сиденье лежал «сэконд-хэндовый» радиотелефон, дублирующий Настин аппарат.
   Зверев и Лысый подсели к Кенту.
   — Трахаль дома, — доложил Кент. — Час назад ходил на рынок, купил свежих яиц и сметаны.
   — Понятно, — ухмыльнулся Лысый. — Для укрепления рабочего инструмента… Что еще?
   — Ничего, — пожал плечами Кент. — Мадама, — он кивнул на телефон, — на связь не выходила… жду.
   — Ключи? — спросил Виталий. Кент протянул ключи, изготовленные по слепкам с оригиналов.
   — Проверял? — спросил Виталий.
   — Обижаешь, Виталик… Вот этот — от верхнего замка. Подходит идеально. Два оборота против часовой. Этот от нижнего — два оборота по часовой. Но скорее всего нижним он, когда сам находится дома, не пользуется. Засова нет. Так что проблем у вас, я думаю, не будет. Квартира однокомнатная. Дверь в комнату — слева. В прихожей на подзеркальнике хранится газовая пукалка. Сам трахаль с виду супермен, но на самом деле — студень… только для траха и годится. От испуга обоссытся.
   — Молодец, хорошо работал, — похвалил Лысый.
   Теперь оставалось только ждать.
   Настя опоздала на восемь минут. В плотно заставленном машинами дворе она не сразу нашла место для «мерса». А студень-супермен уже махал рукой из распахнутого окна на седьмом этаже… Настя вышла из «мерса». Она была в шикарном плаще почти до земли и туфлях на высоком каблуке… хороша!
   Зверев смотрел напряженным взглядом. «Мерседес» мигнул габаритами, встал на сигнализацию. Настя скрылась в подъезде.
   — Я бы такую бабенку без денег трахал, — сказал Кент. — Наоборот — сам приплачивал бы.
   — Помолчи, — бросил Зверев. Кент пожал плечами. В молчании они выждали в машине минут пятнадцать.
   — Ну что, — спросил Виталий Сашку, — пойдем?
   Зверев молча вылез из машины, двинулся к подъезду. Лысый следом. Лифта в темном и грязном подъезде они ждали, кажется, вечность. Но все же он пришел и открыл перед ними серо-желтое нутро.
   …А внутри Сашка ощутил запах Настиных духов!
   — Саша! — негромко сказал Виталий.
   — Седьмой этаж, — процедил сквозь зубы Зверев.
   Лысый нажал кнопку. Лифт вздрогнул и поехал наверх. В нем не пахло духами, в нем пахло блевотиной. Зверев смотрел в стенку. Там были какие-то надписи и рисунки. Он попытался сосредоточиться… ничего не получалось.
   — Приехали, — сказал Лысый за спиной, Сашка машинально кивнул.
   Дверь квартиры № 90 была стальной. Лысый, слегка наклонившись, приник к ней ухом. Он вслушивался минут десять и ничего, кроме невнятных звуков музыки, не услышал. Он пожал плечами и вытащил из кармана дубликаты ключей… Нижний замок, как и предсказал Кент, был не заперт… Лысый вошел первым. В прихожей горел свет, на вешалке висел Настин плащ. На подзеркальнике стояла ее сумочка, рядом лежал газовый револьвер. Из приоткрытой двери комнаты звучала «ламбада».
   Лысый взял револьвер и неслышно подошел к двери. Заглянул в щель и поманил пальцем Сашку.
   …Настя полулежала в кресле. Голая, в одних чулках. Самец стоял перед ней на коленях, лицо утопало между ляжек. Настино тело напрягалось, вздрагивало. Руками она крепко вцепилась в волосы самца. Настя стонала, но за звуками музыки стон скорее угадывался, чем слышатся… Зверев окаменел. «Ламбада» грохотала. Хохотал дьявол. Просвечивали сквозь черный капрон розовые ступни на вскинутых вверх ногах. Вздрагивали розовые соски.
   Настя пронзительно вскрикнула и обмякла. Виталий нажал на клавишу музыкального центра. Стало очень тихо.
   Самец скинул Настины ноги с плеч, поднял красное влажное лицо и повернулся в сторону умолкшего музыкального центра. И заорал. Так заорал, как будто его режут. Распахнула глаза Настя. Вскрикнула.
   — Тихо, — сказал Лысый. Внушительно сказал, и его услышали.
   Крик самца оборвался, перешел в икоту. Он кивал головой и икал, пялился на свой собственный револьвер и, видимо, не узнавал его. Настя глядела на Зверева. Виталий снова нажал клавишу центра — комнату наполнила «ламбада».
   В глазах Анастасии Тихорецкой была растерянность. Не страх, нет. Только растерянность.
   — Тихо, — повторил Лысый. Самец кивнул, но икать не перестал. Виталий приблизился к нему, присел. — Тебя как зовут? — спросил дружелюбно, хотя знал, как зовут Настиного любовника.
   — Владик… ик.
   — М-да… в твои лета и с таким специфическим… э-э… способом заработка пора бы уже быть Владиславом, — сказал Виталий. — Но ты, Владик, не бойся. Мы к тебе претензий не имеем. Мы тут потолкуем, а ты пока в туалете посиди… хорошо?
   Владик снова кивнул. Лысый взял его за локоть, помог встать. Для изоляции перепуганного самца нашлось место удобнее, чем туалет, — стенной шкаф. Виталий закрыл Владика внутри шкафа, снаружи подпер дверь шваброй: посиди. Самец продолжал икать.
   Настя за это время успела одеться. Выглядела она довольно спокойно, молчала, курила длинную черную сигарету. Зверев все так же стоял у косяка… Вернулся Лысый.
   — Ну, — сказал он с порога, — начнем?.. Здравствуйте, Анастасия Михайловна.
   — Вы отдаете себе отчет, что вы сейчас делаете? — строго спросила Настя.
   — Конечно, — весело ответил Виталий.
   — Нет, похоже, вы не отдаете себе отчета. Вы ворвались в жилище с оружием в руках…
   — Молчать! — хлопнул ладонью по столу Виталий. — Ты, подруга, не в суде. И понты раскидывать не надо. Ты отлично знаешь, зачем мы пришли.
   — Немедленно убирайтесь вон! — довольно твердо произнесла Настя. Лысый смотрел на нее с откровенной ухмылкой. — Вы понимаете, с кем связались? Мой муж — генерал ГУВД.
   Лысый откровенно расхохотался. Когда отсмеялся, сказал:
   — Ты что, подруга? С мужем ты давно разошлась. Ты про это забудь… Ты уже не судья, ты уже не генеральша. Ты — крыса. Ты нас кинула, и теперь мы пришли за своими бабками.
   Настя облизнула губы, посмотрела на Зверева:
   — Саша!
   — Что? — спросил Зверев.
   — Саша! Скажи же ты… ты же все знаешь.
   Зверев внимательно смотрел Насте в лицо… некогда любимое, а теперь… а что теперь?… Он не знал.
   — Что ты молчишь, Саша? Скажи правду… ты один знаешь.
   …Теперь он действительно видел в этом лице что-то крысиное. За правильными и привлекательными чертами лица прятался крысиный оскал.
   — Да, — сказал Зверев, — знаю. Теперь я знаю. Теперь, тварь, я все про тебя знаю.
   Впервые в глазах Насти мелькнул страх. Но только на секунду… Она справилась. Она сообразила: что-то не так. Нужно менять тактику. Соображала она, надо признать, быстро.
   — Виталий! — сказала Тихорецкая. — Вас ведь Виталий зовут?
   — У вас хорошая память, мадам.
   — Да, я помню вас… Виталий, вы же видите, что он, — взгляд на Зверева, — хочет переложить все на меня. А ведь это он взял деньги!
   — Да ну? — «изумился» Лысый.
   — Да-да. Да! Он с самого начала предлагал мне вас кинуть. Использовать вас для отъема денег у Джабраилова и сдать в ОРБ… Я отказалась!.. Я была совершенно растеряна… Я отказалась!
   Зверев на Настю не смотрел. А Лысый и смотрел и слушал очень внимательно.
   — Это благородно, — сказал Лысый. — Значит, все-таки — он?
   — Он! Больше-то некому… И кроме того, я его узнала. Я ничего не сказала на следствии, потому что любила его.
   У Насти исказилось лицо. Казалось: чуть-чуть — и польются слезы.
   — Значит, врет Костя? — спросил Лысый. Настя напряглась;
   — Кто? Кто врет?
   — Да этот чмошник — юрисконсульт, который тебя в больницу привез. Он-то говорит: не было никакой травмы. А были сговор и инсценировка. Кидок был, гражданин судья.
   — Виталий! Неужели вы ему верите? Он же алкоголик и психопат. Он с университета меня преследует… он из ревности клевещет. Ему нельзя верить!
   Лысый кивнул:
   — Бывает… из ревности много ерунды делают. Я с одним дятлом чалился. Так он жену к догу ревновал. Ну и убил жену сдуру-то. Но это к делу не относится… А что, Настя, нейрохирург тоже врет?
   — Какой нейрохирург? — спросила Тихорецкая, побледнев.
   — Эрлих… Дай-ка, Саша, диктофончик.
   Зверев сначала замешкался, потом вытащил из кармана куртки диктофон. Лысый включил воспроизведение. Из черной коробочки зазвучал голос Михаила Эрлиха. И — иногда — доносился голос Сашки. Тихорецкая прослушала последнюю часть записи с каменным лицом. Хотя давалось ей это не легко.
   Лысый остановил кассету.
   — Ну? Что теперь скажешь, подруга? Настя, игнорируя Виталия, повернулась к Сашке. Скривила губы:
   — Налей-ка даме выпить, ЛЮБИМЫЙ.
   Зверев пошарил глазами по сторонам, увидел бутылку виски на журнальном столике слева от кресла.
   — Виски будешь пить?
   — Наливай, капитан, да не жалей.
   Зверев налил виски в стакан, протянул Насте. Она взяла, усмехнулась и выпила больше половины стакана залпом, по-мужски. Буркнула: твое здоровье — и закурила сигарету.
   — Красиво пьешь, подруга, — заметил Виталий.
   — А?.. А, нет… я не пью. Виски для бычка приготовила. После выпивки, знаешь, стоит дольше.
   — Знаю. Предусмотрительная ты, подруга. Настя не ответила, выкурила половину сигареты и повернулась к Звереву:
   — Мусор ты, Санечка… МУСОР! Быдло. Чем ты гордишься? Чего ты в жизни достиг? Голь и рвань… у тебя нет ни хера, кроме понта: ах, я опер! Ах, я из особой касты! Ой! Бегал с пистолетиком, ловил каких-то уродов… Кому это нужно? Только таким же, как ты. Идиотам-романтикам… И мой-то дурак Паша таким же был. И если бы не я, хер он когда выше подполковника вылез бы.
   — Значит, ты Пашу в люди вывела? — спросил Сашка.
   — Не-а… мусор — он и есть мусор. Я с ним долго билась, кое-чего даже и добилась. Но… А-а!.. Что говорить? МУСОР. И ты, Зверев — тоже МУСОР.
   — Нет, Анастасия Михална, я не мусор. Я — МУСОРЩИК. Всю грязь мне не убрать, но кое-что я сумею подчистить.
   Настя затушила сигарету в стакане с остатками виски.
   — Ладно. Поболтали — и будет. Кассетка ваша ни хера не стоит, пацаны. Ни один суд ее во внимание не примет. Это я вам как судья говорю.
   Лысый засмеялся. И даже Зверев улыбнулся.
   — Ты что, подруга, совсем дурная? — спросил Виталий. — Разве мы похожи на людей, которые обращаются в суд?
   — Да вы вообще на людей не похожи… Лысый наотмашь влепил пощечину. Голова Тихорецкой мотнулась.
   — Ты что? — ошеломленно сказала она.
   — Ничего. Учу тебя уважительно разговаривать… Слушай внимательно: ты сделала кидок. Это — по понятиям — впадлу. Значит, обязана расплатиться.
   — Я ваших понятий не признаю.
   — Э-э, нет… ты уже живешь по ним. Ты КИДАЕШЬ. И даже хуже — ты беспредельничаешь… Мы тебе можем ПРЕДЪЯВИТЬ.
   Настя некоторое время вдумывалась, потирала покрасневшую щеку, смотрела то на Сашку, то на Виталия.
   — Почему это я беспредельничаю?
   — А кто послал Костю стрелять в окно судье? — жестко спросил Зверев.
   Настя хотела что-то ответить, но посмотрела в глаза Звереву и поняла: лгать бесполезно. И опасно.
   — Что вам нужно? — спросила она.
   — Бабки, дарлинг, бабки… что же еще? — сказал Виталий.
   — Сколько? — спросила Тихорецкая после паузы.
   Она покосилась на стакан, даже протянула руку… внутри стакана плавал черный разбухший окурок. Он был похож на труп. Настя отдернула руку.
   — Хороший вопрос, — сказал Виталий. — Давай посчитаем. Ты кинула на 137 000 баков. Теперь прикинем проценты… По-божески возьмем процентов по десять в месяц. Умножаем десять на пятьдесят месяцев…
   — Вы сошли с ума! — сказала Настя возбужденно.
   — Нет, лапушка. Мы не сошли с ума! Ты взяла чужие бабки, за пять с половиной лет прокрутила их не один раз! Наварила капитал. А теперь ты хочешь отделаться тремя рублями? — зло ответил Виталий.
   Некоторое время все молчали. Настя закурила новую сигарету. Лысый продолжил:
   — Я мягко считаю, округляю в твою пользу… Итак, пятьдесят месяцев по десять процентов. Получается — пятьсот. Сто тридцать семь на пять… калькулятора нет… но, грубо, семьсот тысяч.
   — Ты сошел с ума! — закричала Настя, взмахнула рукой.
   Стакан упал на пол, покатился, оставляя за собой мокрый след. Лысый продолжил:
   — Семьсот. Плюс сто тридцать семь. Итого, грубо, восемьсот тридцать тысяч. А потом — мы тратились на адвокатов, на подогрев. Тюрьма, подруга, очень дорогое «удовольствие». Итого, окончательная сумма: восемьсот пятьдесят тысяч зеленых!
   — Это нереально. Где мне их взять?
   — Это твоя проблема, дорогуша… Продавай квартиру, машину. Бери кредиты у своего друга Медынцева.
   Настя взяла бутылку виски, сделала глоток прямо из горлышка. Вытерла рот рукой, размазала по лицу коралловую помаду.
   — Все равно нереатьно, Виталий. Почти лимон баксов!
   — Нас твои трудности не волнуют… Займи у своего дружка Малевича.
   Виталий не знал, что этой последней фразой он подсказал Насте Тихорецкой выход. Да и сама Настя тоже пока этого не знала.
   Спустя пять минут Лысый и Зверев покинули квартиру. Сашка напоследок посмотрел некогда любимой женщине в глаза. Посмотрел и сказал:
   — Вздумаешь мудрить — убью.
   Пробуждение Насти утром было тяжким. Те, кто уверяет, что от виски не бывает похмелья, несколько лукавят… Настю поташнивало, во рту стоял мерзкий привкус. Сначала она даже не могла сообразить, где находится. Потом поняла: у Владика. Но самого Владика почему-то нет.
   И вдруг она вспомнила все, что произошло вчера. Стало совсем худо… Капкан! Удавка.
   Тихорецкая со стоном села на диване. Увидела свое отражение в зеркале и ужаснулась: припухшее лицо с размазанной косметикой, смятое платье. Она отвела взгляд от зеркала, посмотрела в окно. Небо было пасмурным, моросил мелкий дождь. Бог ты мой, какая мерзость!.. Зверев… Лысый… суки!
   Настя встала и пошла в туалет. В прихожей увидела швабру, подпирающую дверь стенного шкафа. Из-за двери раздался голос:
   — Настя! Настя, выпусти меня… я замерз.
   — Сиди, урод, — пробормотала она и прошла мимо, в сортир.
   Ее долго и нудно тошнило. Тело покрылось липким потом. В прихожей ныл Владик.
   Когда бизнесвумен проблевалась, ей стало немножко легче. Она села на пол рядом с унитазом и бессмысленно уставилась на календарь с голой мулаткой… Колотилось сердце, по спине, по ложбинке между грудей сочился пот. В прихожей скулил Владик… Что-то нужно делать! Что-то нужно делать, нельзя вот так сидеть. Она зябко передернула плечами, встала.
   — Настя, Настенька, выпусти меня.
   Ударом ноги Настя вышибла швабру из-под ручки, открыла щеколду. Голый Владик вывалился из шкафа. Тело, покрытое мурашками, вздрагивало. Из шкафа сильно пахло мочой.
   — Настя!
   — Слизняк, — сказала она и пнула Владика ногой в лицо. — Обоссался, дешевка… ударник сексуального фронта… тварь.
   — Настя, за что?
   Не отвечая, она прошла в комнату, легла на диван и укрылась до подбородка пледом. Следом вполз Владик.
   — Настя, кто эти люди? Я не хочу из-за тебя…
   — Заткнись! — перебила она. — Возьми в моей сумочке деньги и сгоняй в маркет. Купишь джин-тоник и «антиполицай».
   — Настя, ты мне губу разбила.
   — Быстро, зассанец! Бегом, не то я тебе всю морду разобью.