Константинов Андрей Дмитриевич. Ультиматум губернатору Петербурга

   Он мог убить просто так, чтобы добыть еды или выпивки. Или денег на еду, выпивку, анашу. Но сам-то он смерти боялся.
   Как зачарованный, Ливер смотрел на красный крест. ФСБ… сыворотка правды… урановые лагеря… или пуля в затылок. ЧК!
   — Колоть будете? — хрипло спросил он, не отрывая взгляда от аптечки.
   — Что? — удивился крепкий, коротко стриженный мужик лет тридцати.
   Он проследил направление взгляда Васьки и быстро сообразил, что к чему.
   — Конечно, будем. Двойную дозу.
   — Не надо, сам все расскажу, начальник.

* * *

   — Я их потеряла, шеф, — сказала Лариса. Голос звучал откровенно огорченно. Два автомобиля с выключенным наружным освещением стояли рядом. Шалимов и Лариса курили возле машины. Свежий воздух бодрил, в прорехах облачности сияли крупные звезды.
   — Нет, Лариса, не ты их потеряла… Просто это они тебя обнаружили.
   — Важен конечный результат. Так, шеф?
   Штирлиц господина Короткова усмехнулся. Важнее всего остаться в живых, подумал он, но вслух сказал другое:
   — Результат был предопределен. Я что-то никогда не слышал о результативном наблюдении в глухом ночном лесу… я имею в виду — с колес. Не бери в голову. Если бы не Большой Папа… А у него заскок — дайте мне Семена и все! Приходится изображать чумовую активность.
   — Вам не кажется, шеф, что в этом деле…
   — Нет, не кажется… Мне, Лара, не кажется я уверен.
   Они помолчали. Дело, действительно, было с очень нехорошим душком. Специфика работы частенько заставляла их пренебрегать этическими нормами. И это, пожалуй, самая мягкая формулировка. Но «Дело Фридмана» даже на общем темном фоне выглядело черной дырой. И внутри этой дыры уже погиб их коллега.
   Профессия Ларисы и Шалимова изначально предполагала изрядную долю цинизма. Но сейчас обстановка располагала к некоторой расслабленности и сентиментальности. Петрович вспоминался не как довольно-таки желчный мужик, а как товарищ. Может быть, именно в память о нем сияли эти звезды. А у него даже не будет могилы.
   Ну, ты раскис, геноссе Штирлиц, сказал сам себе Шалимов. Он отшвырнул окурок и сказал:
   — Ладно, Лара, поехали… Эти ребята где-то здесь. И они мне не очень сильно нравятся. А отчет Папе мы вместе напишем… и все путем объясним. Не робей, прорвемся.
   Штирлиц говорил спокойно, уверенно. Но сам не очень-то себе верил.

* * *

   Когда спустя минут двадцать оба «жигуленка» проехали мимо капонира в обратном направлении, морпехи все еще обдумывали сложившееся положение. Комитетская разведка просто так не уйдет! Вывод напрашивался простой: комитетчики заподозрили, что их засекли и сняли наблюдение. Значит, они обложат весь район, чтобы взять объект на выходе.
   Был и другой вариант: дачку уже вычислили и сопровождать объект нет необходимости, сами объявятся. Место встречи, так сказать, изменить нельзя. Думать об этом не хотелось. Не думать было нельзя.
   — Ладно, Сохатый, спасибо за все, — сказал Птица. — Дальше я сам.
   — Глупо, Пернатый… Если фазенду обложили комитетчики, они задействовали «Град». Одному там делать нечего. А Наталья уже в безопасности.
   — Если там «Град», то и вдвоем делать нечего. — Птица помолчал. — Спасибо за все. Если чего… Наташке помоги, беременная она.
   Гурецкий молчал. На него навалилась страшная тяжесть. Там, в болотах у Малах-Гош, было легче. Даже в подземных галереях базы «Лотос-Х» было легче. Там были враги. Здесь, на Родине, Птица вошел в боевое противостояние со своими. И помочь ему в этой войне Мишка не мог, не имел права. В Ад ведут разные дороги. Каждый выбирает свою.
   — Ружье я беру, — сказал Птица из темноты.
   — Если там «градовцы», Наталья уже в безопасности, — отозвался Мишка из своего мрака. — И ствол тебе не нужен…
   — Если бы быть уверенным наверняка, — негромко произнес Птица.
   Они опять замолчали. В полной тишине мимо них проплывали плоты с мертвыми телами, по мутной воде Малах-Гош.
   — Ружье я беру, — повторил Птица. — А ты сваливай быстро, район они заблокируют так, что охнуть не успеешь.
   — Я жду тебя здесь. Район, возможно, уже оцепили. Спешить некуда.
   — Зря. Тебе, Сохатый, нужно отваливать. Они начнут проверять все машины подряд.
   — Что дальше, Леха? Я-то чистый, выкручусь как-нибудь.
   — Уже нет, Миха… Тебя уже вели. Сопоставят факты: наше знакомство, твое появление здесь. Скорее всего, они даже знают, кто был моим пассажиром. Ты же знаешь, как в ФСБ умеют копать.
   — Не пори херню, Пернатый. Я жду здесь. Без тебя не уйду. Все!
   — Спасибо.
   — Спасибо не булькает. С тебя пол-литра, — сказал Гурецкий грубовато. — Вот патроны. В багажнике фонарь и веревка для твоего проводника. Что еще нужно?
   Морпехи вышли из машины. Небо в северной части совсем очистилось, звездная россыпь казалось киношной декорацией. Закурили. Огоньки сигарет скупо высвечивали лица. Помолчали.
   — Кого ждешь-то? — спросил Гурецкий. — Девочку? Мальчика?
   — Я-то хочу девчонку, — сказал Леха. — А Наташка хочет сына.
   — Пацан — это здорово…
   — Конечно, хорошо.
   — А девчонку вы в следующ…
   — Давай фонарь, — резко оборвал Птица. — Ничего херню нести.
   Гурецкий виновато замолчал. Он тоже остро ощущал противоестественность этого разговора во время привала по дороге в Ад.
   В свете мощного фонаря Птица увидел в багажнике саперную лопатку. Он угрюмо усмехнулся и сказал:
   — Шанцевый инструмент подари, братан.
   — Бери. — Мишка нисколько не удивился.
   — Спасибо, Сохатый брат.
   Птица подбросил лопатку на руке, провел большим пальцем по заточенной кромке и остался доволен. При свете фонаря зарядил в подствольный магазин ружья четыре картечных патрона, пятый загнал в патронник. Мишка тем временем быстро и ловко связал руки Финта за спиной.
   — Зря ты так. Я мог бы Лехе помочь, — негромко сказал Финт.
   Несколько секунд Гурецкий смотрел ему в лицо. Он чувствовал, как в нем закипает ненависть. Сдержался, шепнул в ухо:
   — Молчи, сука. Ты уже помог. Моли бога, чтобы с Натальей… иначе я сам тебя достану. Понял?
   Ответ он слушать не стал.
   Через две минуты Птица и Финт ушли в ночь. Туда, где небо на севере сверкало россыпью крупных и чистых звезд.
   Гурецкий засек время и сел в «москвич». По его расчетам выходило, что Птица вернется часа через полтора.
   Или не вернется никогда.
   Гурецкий прикрыл глаза. И услышал плеск воды о борт баркаса.
   Вблизи белоснежная LadyN оказалась не такой уж и белой. Вот издали… издали все выглядело фотографией из рекламного туристского проспекта. Огромный диск тропической луны, черная вода залива, белоснежная двухмачтовая яхта. Туристы от таких картинок млеют… Даже ночью краски были яркими, насыщенными, избыточными. Как все в этих опостылевших тропиках.
   Хотелось домой, в Россию, в Питер. Хотелось шлепать по февральской слякоти, которая оставляет белые соляные разводы на обуви. Хотелось вдыхать влажный балтийский воздух с ощутимым запахом автомобильного выхлопа и почти неуловимым — близкой весны. Хотелось видеть бледные после зимы лица…
   — Миля до объекта, — сказал рядом хриплый голос. Капитан-лейтенант Черемной говорил по-английски. Гурецкий стиснул зубы. Они уже собирались домой, когда случилась эта история с LadyN. Чертова LadyN! Если бы не этот захват, остатки взвода морской пехоты сейчас уже находились бы на борту советского сухогруза «Капитан Петров», который приходил с грузом сельскохозяйственной техники. А через неделю — во Владике. А еще через пару дней — в Питере. Ага, держи карман шире! Желтые обезьяны Непобедимого Дракона захватили яхту, на которой пьянствовал брат президента. А «Капитан Петров» теперь уже где-нибудь на подходе к Тайваньскому проливу.
   — Миля до объекта, — сказал капитан-лейтенант Черемной по-английски. — Давайте вертолет. Пора.
   Желтые обезьяны одного урода захватили яхту, на которой пьянствовал брат другого урода. То есть, конечно, демократически избранного народного президента, большого друга Советского Союза.
   Да чтоб вы все тут друг друга перерезали, подумал Гурецкий. Мысль была не ахти какой свежей, к тому же, для советского офицера и коммуниста, совершенно непозволительной. А вот для разведчика-диверсанта морской пехоты, который уже год не вылезает из дурной междоусобной войны двух азиатских тиранов, — вполне.
   LadyN пришла из Англии. Принадлежала одному экстравагантному революционеру. С братом президента они когда-то вместе учились в Париже, курили травку, читали Маркса, Мао, носили футболки с портретом Че Гевары. Вот их-то и прихватили на яхте народные мстители Непобедимого Дракона. Выдвинули условия: освободить захваченных в плен бойцов непобедимой армии.
   — Так освободите их на хер, — зло сказал командир взвода, капитан второго ранга Синицын советнику президента. Аукнется ему еще эта фразочка! Советник президента оторопел от такой наглости, но потом улыбнулся и ответил:
   — Это невозможно. И это не подлежит обсуждению. Ваша задача освободить брата президента и господина Торвилла. Судьба экипажа нас не волнует, но с головы брата и мистера Торвилла не должен упасть ни один волос. Так у вас говорят?
   Посол вытер пот бумажной салфеткой и умоляюще посмотрел на Синицына. Всего час назад он разговаривал по телефону с заместителем министра иностранных дел. Замминистра сказал, что о ситуации уже известно Генеральному Секретарю. Нужно помочь местным товарищам. Посол вытер пот и промямлил:
   — Нужно помочь, Виталий Иваныч. Синицын безразлично посмотрел на посла. Бросил:
   — Есть.
   Повернулся и вышел. Посол покачал головой. Разве объяснишь Москве, что этот военно-морской монстр с глазами убийцы стал почти неуправляем? Неуправляем? Если не можешь управлять такими как он, значит, поедешь в какой-нибудь Омск третьим секретарем… на сельское хозяйство. Посол неуверенно улыбнулся помощнику президента. Но тот не ответил.
   Всего этого Мишка Гурецкий, разумеется, не знал. Он лежал под воняющем соляркой мешком на дне баркаса и слушал хриплый голос Сашки Черемного. Баркас с сообщниками террористов они захватили час назад. Это была обалденная удача! LadyN стояла на якоре посреди пролива, но как подойти к ней незаметно?… А баркас давал такую возможность. Правда, маленькая посудинка смогла вместить только четверых. Спрятать большое количество морских пехотинцев так, чтобы об этом не догадались на борту LadyN, не получилось. Четверо так четверо, безразлично подумал Сохатый, когда Синицын объяснял задачу. Он вызвался сам, потому что пока он почти два месяца лечил простреленную в «Лотос-Х» ногу, ребята пахали за него.
   Послышался рокот вертолета, и через несколько секунд из-за мыса выскользнула тень вертушки. Сашка Черемной что-то гортанно приказал полуголому, в наколках, бойцу Непобедимой Армии. Тот быстро залопотал в японскую радиостанцию. Черемной внимательно вслушивался. Исключить то, что эта желтая обезьяна передаст все-таки какую-то условную фразу сообщникам, было нельзя.
   Вертушка с ревом прошла над баркасом. Черная тень на мгновение закрыла диск луны, обрушила потоки плотного воздуха и унеслась к яхте. До LadyN оставалось три-четыре кабельтова. На мостике поблескивали линзы бинокля. Баркас плавно покачивался, убаюкивал. Вертолет едва не срубил верхушки мачт.
   Вблизи костлявая британская леди оказалась не такой уж и белоснежной. Местами на краске проступали желтые и серые пятна. При дневном свете они должны быть еще заметней. На мостик яхты, вывели двух человек, осветили прожектором. Один был на голову выше всех остальных. Белый, грузный — Торвилл. Экипажу вертолета явно демонстрировали заложников, давали понять, кто хозяин положения. На баркас, подошедший к борту LadyN, никто не обращал внимания.
   — Пошли! — выкрикнул Сашка Черемной из-под мешка. Сквозь рев вертолетного двигателя его голоса не услышали, но как-то все же поняли, что — пора. Мешки на дне баркаса мгновенно разлетелись в стороны, и четыре фигуры в черном разом прыгнули на борт не шибко чистоплотной английской леди. Их появления не ждали. Четырнадцать полуголых бойцов Непобедимой Армии погибли, не успев даже удивиться. Морские пехотинцы работали ножами. И каждый удар ножа был смертельным. Через несколько секунд на скользкой от крови палубе остались шестеро живых: четыре советских морских пехотинца, брат демократически Избранного президента и грузный англичанин. Двое последних были скованы наручниками.
   Вертолет ушел чуть в сторону, стало заметно тише.
   Сашка Черемной поднялся на мостик. Он все еще держал в руках окровавленный кинжал. На огромного черного Сашку изумленно пялились две пары глаз. Черные — азиата и пропитые, бесцветные — европейца.
   — Мистер Торвилл, — сказал капитан-лейтенант, — с вашей головы упал хоть один волос?
   — Нет… сэр, — англичанин попытался поднять правую руку к лысоватому черепу, но не получилось — наручники сковывали ее с левой рукой брата президента.
   — А с вашей головы, мистер Мой? — спросил Сашка, пристально глядя в мутные раскосые глазенки. Президентов братан что-то промычал.
   — Вы кто? — выговорил наконец британский революционер.
   — Конь в пальто, — зло сказал капитан-лейтенант по-русски и сплюнул на палубу.
   Сверху прогрохотала пулеметная очередь — с вертолета расстреливали уходящий к морю баркас.
   Гурецкий опустился в шезлонг, закурил. Рядом на кромку фальшборта сел Птица. Луна светила им в спину. Капитан-лейтенант Черемной негромко докладывал кому-то по радио. Снова ударила очередь с вертолета, и в море взметнулся яркий огненный столб. Похоже, пули попали в бензобак стодвадцатисильного подвесного «Эринвуда». Вспышка осветила лицо Лехи, подбородок с ямочкой, плотно сжатые губы.
   — Ненавижу, — сказал он.
   — Кого? — спросил Мишка.
   — Убийство… ненавижу. Устал я, Миха, от крови. Птица встал, повернулся и зашагал на корму.
   Вслед ему удивленно посмотрел капитан-лейтенант Черемной.

* * *

   Колоть Ваську Ливера не пришлось. Сам потек. Что ж, бывают в следственной практике такие приятные сюрпризы. Нечасто, но бывают. В данном случае при виде автомобильной аптечки сработали стереотипы мышления: уж если ЧК, то обязательно пыточный застенок.
   Ливер потек от собственного страха. То, что он рассказал, вызвало у комитетских следаков шок. В городе уже установлены два заряда. И по крайней мере один — приведен в боевое положение. Точное время взрыва Ливер указать не мог. Что-то около полуночи…
   — А точнее? — спросил старший лейтенант Смирнов.
   — Бля буду, начальник, не знаю.
   — Может, тебе уколом память освежить? — зловеще сказал Смирнов.
   — Ну не знаю. Клянусь!
   Старший лейтенант посмотрел на часы: 21:32. И где-то уже тикает будильник, заведенный на что-то около полуночи.
   — Адрес?
   — Один на Лиговке, могу показать… А второй — не знаю, на Гражданке.
   Смирнов быстро вышел в прихожую, где стоял телефон, и связался с Управлением. Его доклад принял полковник Любушкин. Мгновенно оценил ситуацию, сказал:
   — Высылаю взрывотехников. Давай, Игорь, везите этого Лаврова в адрес. Заряд нужно обезвредить во что бы то ни стало. Поддерживаем постоянную связь. Колите его на второй адрес. Он ведь не может сказать, какой именно из зарядов на взводе?
   — Не может… Нельзя исключать, что оба.
   — Выезжайте. Связь не выключай. Я высылаю группу.
   Спустя минуту «газель» с тонированными стеклами уже неслась из Веселого Поселка в центр, на Лиговку. Одновременно с ней с Литейного выехал «форд-транзит» со взрывотехниками и «шестерка» с оперативниками ФСБ. Три автомобиля должны были пересечься на Расстанной. Ваську в салоне «газели» непрерывно допрашивали два следователя. Напряжение нарастало. Но ошеломленный, напуганный Ливер ничего не мог сказать ни о втором адресе, ни о том, который из двух зарядов взведен. Он мямлил про новостройки на Гражданке, о том, что он просто стоял на шухере.
   — Ориентиры, Вася, — в пятый раз повторил Смирнов. — Ориентиры! Ну, вспоминай: метро, кинотеатр, магазин… Вася!
   Ливер не мог вспомнить! Гражданка, прикидывали про себя офицеры ФСБ, это примерно одна десятая площади города. А если Васька путает? Если на самом деле заряд установлен в Шувалове-Озерках, в районе Долгого озера или на Коменданте? Тогда уже не одна десятая, а вдвое-втрое больше!
   — Ну, Василий, попытайся… может быть, номер дома?
   — Нет, — качал головой Васька. Когда Генка ставил первый заряд, Ливер думал только о том, как он забьет косячок, пыхнет.
   — Хорошо. А сколько этажей в том домике?
   — А хер его знает…
   — Панельный дом, Вася? Или кирпичный?
   — Вроде панельный… да, точно панельный. Уверенности в голосе Ливера не было, но офицеры готовы были ухватиться за любую деталь. Они явственно слышали ход будильника.
   — Молодец. Вспоминаем дальше. Там лоджии или балконы?
   — Вроде балконы.
   — Молодец, хорошо. А еще что? Детская площадка, например?
   — Вот площадка точно была, помню. Старший лейтенант Смирнов готов был вытряхнуть из Васьки душу за подобную наблюдательность. Если, конечно, у Васьки было хоть что-то, напоминающее душу. «Газель» с частными номерами и мигалкой на крыше неслась по улице Седова. На углу с проспектом Елизарова ее проводил удивленным взглядом инспектор ГИБДД. Совсем частники оборзели, — подумал он сокрушенно. Но останавливать «газель» не стал. Интуиция подсказывала, что тут что-то не так.
   В наэлектризованной атмосфере салона микроавтобуса продолжалась работа. А будильник с цаплей на одной ноге стучал.
   — Когда тебе Финт сказал, что заряды взведены? После установки первого?
   — Кажется, нет.
   — Точнее, Вася. Постарайся, напрягись. Ты же толковый мужик.
   По привычке Ливер чуть не одернул комитетчика: мужики, мол, в поле пашут. Но вовремя спохватился. Да и чего с них возьмешь, с чекистов-то? Ментовский опер блатаря мужиком никогда не назовет… понимают разницу. Васька хмыкнул, сглотнул слюну.
   — Вспомнил? — с надеждой спросил Смирнов.
   — Когда все закончили, тогда и сказал.
   — Ну-ну, молодец. А как он тебе сказал? Какими словами?
   — Вроде, так: ну все, говорит, будильник тикает. Амбец, мол, Вася.
   Офицеры переглянулись. Будильник тикает. Безликая бытовая фраза прозвучала в полутемном салоне страшным пророчеством, однако не давала ответа на главный вопрос: один или два будильника завел Финт? Произнесенное в единственном числе слово будильник на самом деле могло означать будильники. Но даже если только один? В каком адресе он тикает? На Лиговке? На Гражданке?
   — Мы на Расстанной, — сообщили из автобуса взрывотехники.
   — Мы тоже на подходе, — отозвалась «газель».
   Водитель включил мигалку. В темноте отчетливо стучал невидимый будильник. Одноногая цапля улыбалась.

* * *

   Они шли уже минут двадцать… Обочина грунтовки была относительно сухой и плотной. Небо на севере очищалось все больше. Звездный небосклон сверкал, а Млечный Путь казался продолжением дороги в Ад. Несколько раз Генка пытался заговорить, но Птица подталкивал его вперед концом ружейного ствола.
   У веревки, которой был связан Финт, еще оставался хвост метра полтора длиной. Как собачий поводок. Птица свернул его в аккуратную бухту и сунул в карман Генкиной куртки. Связанный человек все равно не имеет никаких шансов убежать от своего вооруженного конвоира.
   — Далеко еще? — спросил Птица. Он чувствовал усталость, все сильнее болел бок. Кружилась голова. А впереди предстояла серьезная работа.
   — Метров пятьсот, — ответил Финт. — Поворот — и дачки будут как на ладони. А наша еще и освещена.
   — Зер гут. Отдохни-ка здесь, — сказал Птица, подталкивая Генку к сосне.
   Он быстро привязал бывшего лагерного кореша к раздвоенному стволу, да так крепко, что дергаться было невозможно. Капроновый шнур врезался Финту в горло.
   — Повезет — останешься жив. Хотя и не надо бы… но раз пообещал сгоряча, — сказал Леха. Потом помолчал и добавил: — Если в Бога веришь — молись. Молись, чтоб с моими все было в порядке.
   — Леха, — прохрипел Финт, — зря ты так. Пойдем вместе. Я… искуплю… Я не прошу дать мне ствол. Я так их буду душить, голыми руками… А, Леш? Поверь мне, брат.
   Птица молча присел на корточки и, закрывая огонек зажигалки воротником куртки, закурил. Говорить ему совсем не хотелось. Он втягивал сигаретный дым, голова кружилась. Возможно, эта сигарета — последняя в его жизни. Впрочем, какое это имеет значение? «Спаси и сохрани!» — сказала та бабка в Агалатово ему вслед. Она перекрестила его вслед… откуда же он об этом знает? Неважно. Знает — и все. Птица отлично понимал, что это может означать. Такое зрение открывается у человека перед смертью. Он потушил окурок и спрятал его в карман. Движение было машинальным, из той, другой жизни. Он уже вышел на тропу войны и вел себя так, как положено диверсанту. Сейчас все это не имело никакого смысла. Он выпрямился и встретился глазами с Генкой.
   — Леха, — снова захрипел Финт, — развяжи. Пойдем вдвоем, как тогда на зоне… Помнишь?
   — Я все забыл.
   Финт осекся под тяжелым взглядом.
   — Леха… если там ФСБ, мы сможем поторговаться…
   Птица отвернулся и поднял с земли саперную лопатку. Он уходил. Финт торопливо сказал ему в спину:
   — Сегодня я поставил еще два заряда. Один — на срабатывание.
   Дернувшись, как от удара, Птица повернул голову. Блеснули глаза. Он впился взглядом в белое пятно с хрипящим провалом рта. Так же хрипел в темноте гаража и булькал перерезанным горлом сторож Егорыч… Тебе что, их — жалко? — спросила темнота голосом Дуче… Спаси и сохрани… Тебе что их — жалко?… Хиросима.
   Птица тряхнул головой, голоса смолкли. Возможно, они взлетели туда, где слабо светился Млечный Путь.
   — Где? — спросил он свистящим шепотом, — Где ты ставил заряды?
   — Один на Гражданке, другой на Расстанной.
   — Адреса. Подробности. Быстро!
   — Леха, я не по своей воле. Дуче сказал, что ты отказался, и тебя за это к ангелам отправили.
   — Адреса, гнида! — повысил голос Птица и вскинул отточенное лезвие лопатки к горлу Финта. Сталь уперлась во вздрагивающий кадык.
   — Карпинского, десять… это на Гражданке. В подвале, сразу у входа в крайний подъезд. В углу, слева. Яма присыпана песком.
   — Когда взрыв? — Птица слегка надавил на черенок.
   — Взрыв на Расстанной, сорок.
   — Когда? — лопатка прорезала кожу.
   — Сегодня. В двадцать три тридцать.
   Птица отдернул рукав, посмотрел на часы и зло матюгнулся.
   …Тебе что их жалко? — закричал Дуче из глубины Млечного пути.
   — Не успеть, — негромко сказал Птица. — Мне туда уже не успеть, ты понимаешь?
   Финт молчал. Он жадно хватал воздух… он был еще жив. А будильник китайского производства стучал и стучал, беспощадно отсчитывая минуты. Острая кромка лезвия саперной лопатки мерцала… Спаси и сохрани!
   — Там что… жилой дом? Ну! Я спрашиваю — жилой дом?
   — Да.
   — Жди! — сказал Птица. Он резко повернулся и пошел прочь. Это был его последний привал на дороге в Ад.

* * *

   Капитан-взрывотехник аккуратно отгреб песок, и звук будильника сразу стал громок и отчетлив. Свет фонарей лег на ржавый кусок жести. Повизгивала овчарка, прапорщик-кинолог поглаживал ее и что-то негромко говорил в ухо.
   Капитан лег на песок и стал осматривать ржавую железяку со всех сторон. Потом аккуратно взял ее пальцами. Семеро мужчин замерли. Пес продолжал повизгивать. Он совершенно не боялся того, что лежало в яме и громко тикало. Просто он ощущал состояние людей, вибрацию их нервов.
   — Она, — сказал капитан. — Попрошу всех лишних выйти, мужики.
   Заглушая стук будильника заскрипел песок под ногами. Цепочка фонарей потянулась к выходу. Теперь на лист железа падал свет только трех фонарей. Два были закреплены наподобие шахтерских касок в обручах на головах офицеров-взрывотехников. Третий стоял на треноге чуть в стороне.
   — Ну чего, Коля? — спросил капитан своего коллегу. — Начнем?
   — Эвакуация жильцов закончена, — сказал тот. — С Богом, Саня.
   Капитан осторожно приподнял лист. Его напарник уже лежал рядом и светил под железяку. Лист слегка подрагивал в руках капитана. Издавал слабый ржавый скрип.
   — Порядок, — сказал второй спец. Он тоже носил капитанские погоны. Но их обыденной формой были серые комбинезоны техников.
   Лист отложили в сторону. Лучи фонарей осветили кусок доски длиной около двадцати сантиметров и прикрепленный к нему будильник без стекла и минутной стрелки. К той же доске были примотаны скотчем батарейки и стандартный детонатор. Змеились к стрелкам провода. В общем, стандартная схема. Плюс рюкзак с тротилом.
   Офицер, которого напарник назвал Саня, спокойно снял провода с контактов электродетонатора. Цапля недовольно скосила на него черный круглый глаз. Будильник продолжал тикать, но звук его стал иным.

* * *

   Птица выглянул из-за мощного соснового ствола. Десяток, или чуть больше, домов действительно были как на ладони. Микропоселок для новых русских свободно раскинулся в долинке с небольшим озером и ручейком. Дома, почти все каменные, стояли свободно, без всякой квадратно-гнездовой планировки.
   Как сильно этот капиталистический оазис отличался от привычных садоводств, где все усилия хозяев направлены на предельную плотность грядок и парников. Новые явно не собирались возиться в земле и навозе. В ярком свете прожекторов был виден теннисный корт, баскетбольная площадка, бассейны…