Страница:
* * *
Иван Колесник пробежал по бетонке километра три. Страх придавал силы, гнал и гнал вперед. Наконец впереди, за голыми кустами замелькали огни фар: шоссе. Он свернул в лес, отошел метров на сто и опустился прямо на мокрый мох. Бешено колотилось сердце, легким не хватало воздуха. Но… свободен!Иван отдышался, сел на упавший ствол дерева, нащупал бутылку в кармане. Цела. А вот колбасу не взял… Он отпил изрядный глоток и начал соображать, что же делать дальше. Как ни туп был прапорщик, но понял — дело дрянь! Дрянь дело. Козуля, видать, погорел… и его сдал. Вместо обещанных ста тысяч долларов впереди только трибунал. Иван в эти сто тыщ не особо-то и верил, поэтому брал за каждый килограмм тротила, за каждый детонатор наличными, сразу. Кой-чего поднабежало. И — все прахом. Половина денег — дома, в банке с крупой. Вторая половина в гараже. Эти, может, вернутся. А те, что дома, пропали. И к бабке не ходи. Иван Колесник был жаден, мысль об утраченных зеленых бумажках с портретами американских президентов перебила на время все остальное. В голове мелькнуло даже: а может, вернуться? Может, еще не успели менты засаду поставить? Ну нет! Что я, совсем дурной? Под пулю не пойду.
Он еще раз отхлебнул из бутылки, закурил… А обещали! Баксы, паспорт… Стоп! Раз обещали — пусть отдадут. Если Козуля своего Дучу не сдал… А он точно не сдал: он еврея пуще КГБ боится. Если Козуля не сдал, то с Дучи нужно и получить! Тем более, все козыри в руках. Взрывчатка — вот мой туз козырный! Дуча хотел не меньше сотни кэгэ, а получил всего-навсего сорок. Если взяли Козулю, то не сорок, а десять. А ему надо! Ох, на-а-до. Вот я ему и продам то, что в гараже схоронено… За паспорт, за доллары. За сладкую житуху. Иван представил себе, как он будет открывать ногой дверь в какое-нибудь казино. В дорогом костюме, при селедке, с бабками… А там… Ха! Любая телка — твоя, ноги раздвигает раньше, чем успел подумать. Пальцем шевельнул — халдей с водкой бежит. Шевелись, дула!
Холодная капля упала за шиворот и вернула Колесника к реальности. В холодный и мокрый осенний лес. К необходимости спасаться, принимать решения. Он встал, запихнул бутылку с остатками водки во внутренний карман и двинулся в сторону шоссе. Под руки его поддерживали ЖАДНОСТЬ и ГЛУПОСТЬ. Как ни странно, но именно эти две дамы очень сильно ему помогут.
* * *
Выяснилось, что у прапорщика Колесника есть любовница. Живет на соседней улице.— Что ж вы раньше-то не сказали, товарищ майор? — зло спросил Реутов. — Я ведь вас просил вспомнить все связи вашего подчиненного! Все!
— Да… забыл как-то, — Мискин виновато пожал плечами. — Да и нет ее сейчас. В отпуску… в Греции отдыхает.
— Хоть в Австралии. Колесник скрылся, мы пытаемся закрыть все адреса, где он может прятаться… А вы молчите. — Реутов сделал паузу. — Речь идет о вашем подчиненном.
— Что вы мне, капитан, все одно и то же твердите: ваш подчиненный, ваш подчиненный, — возмутился майор. Он хотел продолжить, но Реутов не дал.
— Потому, — жестко сказал он, — что именно с вашего склада похищены тридцать килограммов взрывчатки. Потому что именно ваш дежурный предупредил Колесника о нашем к нему интересе. Потому что во вверенной вам воинской части царит бардак, пьянство, воровство. Именно в вашем хозяйстве дыры в заборе, оборванная проволока периметра, пьяный часовой. Мало? И это все при беглом осмотре… мало?
Майор подавленно молчал. Он понимал, что особист прав, но… Я что, особенный какой-то? У всех бардак! Все воруют. А какой контингент набирают военкоматы, вы знаете? А то, что офицеры и прапорщики уже три месяца без зарплаты, вы знаете? Деньги, значит, не платить можно, а, капитан? Сами-то хороши! Это вы сейчас ФСБ, а раньше как назывались? КГБ СССР — Комитет государственной безопасности Союза Советских Социалистических… Что ж вы этот самый Союз просрали? Вас на то и поставили, чтобы вы безопасность государства блюли. Вы его и просрали… а мне складом в нос тычете!
Много чего мог бы сказать майор Мискин, но не сказал ничего. Все равно никто его слушать не будет. Теперь всякая вина виновата. Нашли, блин, крайнего… Мискину стало жалко себя.
Реутов взял трубку телефона — необходимо было срочно передать информацию о любовнице Колесника и выставить еще одну засаду. На майора он не смотрел.
* * *
Уснуть Леха не мог. Наталья уже давно тихонько сопела, отвернувшись лицом к стене, а он все ворочался. После звонка Дуче от радости не осталось и следа. А ведь он испытывал такое острое чувство счастья, какое может, наверное, испытывать только ребенок, когда ему наконец-то дарят долгожданную игрушку. Именно таким ребенком Птица себя и чувствовал. С лица не сходила глуповатая улыбка, в голове слегка шумело от шампанского и неожиданного подарка судьбы.А потом звонок Дуче. «Не подходи!» — почти выкрикнула тогда Наталья. Он снял трубку… «Спаси и сохрани», — шепнула ему в спину старуха в Агалатово. Еще днем он сказал Семену, что теперь они в расчете. Сказал жестко. Все, сказал, Сема, мы в расчете! Будь здоров.
Птица тихонько встал и голый вышел в кухню. Закурил, сел на подоконник. Дождь потоком стекал по стеклу, барабанил по жестяному козырьку балкона. Сигарета вспыхивала при затяжках, высвечивала сухие губы и шрам на левой щеке.
…Дождь барабанил по крыше цеха. Шакалы стягивали круг. Их с Генкой прихватили на механическом участке, попытались загнать в угол. Семеро против двоих. Заточки, стальные прутья, глаза, остекленевшие от анаши. Численный перевес не имел никакого значения — разведчик-диверсант взвода специального назначения морской пехоты и боксер-КМС против наглой, но неподготовленной уголовной шелупени? Исход был предопределен. Кольцо стягивалось, шакалы надвигались молча… ну, кто первый? Первым оказался Плохиш, грабитель и убийца из Тулы. Он завизжал и бросился вперед. Через десять секунд схватка закончилась. Все семеро валялись на грязном, забрызганном кровью полу. Птице, правда, тоже зацепили щеку… Но это еще не победа. Шакалы и есть шакалы. Они будут искать возможность свести счеты исподтишка, напасть со спины, из-за угла. История обязательно будет иметь продолжение. Это понимали все. Ждали.
Но продолжения не последовало. Конфликт погасил Дуче. Сам по себе он серьезного веса в лагерной иерархии не имел. Но играл в нарды со смотрящим зоны. От него-то и получил кличку Дуче. Ни Птица, ни Финт тогда даже и не догадывались, что разборку с шакалами сам же Дуче и организовал. Это был любимый ход Фридмана: поставить человека в трудное положение, а затем помочь.
Хитрый и дальновидный Семен уже просек, что лагерные законы прочно прописались на воле. Он начал сколачивать команду для будущих дел. Начал собирать молодых, жестоких, подготовленных и чем-либо обязанных ему, Дуче. И Птица, и Финт ему подходили. Да и срок у обоих кончался чуть позже, чем у Семена. На два месяца у Генки-Финта, на три — у Птицы.
…Он прикурил новую сигарету от окурка. Эти воспоминания не вытравишь никогда. Раньше он думал, что нет ничего страшнее, чем бег по тоннелям «Лотос-Х» с раненым товарищем на плечах. Или ночной бой на берегу Малах-Гош. В зоне узнал и понял многое другое. Наелся до отвала. И дал себе зарок: никогда в жизни он не сядет на нары. Никогда.
…С Дуче они встретились на воле. Предложение Семена Птица отклонил сходу. За туманными словами о непыльной работе и хороших бабках угадывалась хищная ухмылка Братухи Криминала. Его оскал был похож на кастет.
— Спасибо за заботу, Семен, — ответил Леха. — Но это не по мне.
— Ну-ну… — усмехнулся Дуче, — думаешь, сможешь прожить на зарплату? Арбайт махт фрай?[4]
— Посмотрим… как-нибудь проживу. Они сидели в открытом кафе на набережной. Нева блестела, легкий ветерок шевелил листву, ласкал лицо. Мимо катили сверкающие навороченные тачки. Пять лет назад, когда Птицу закрыли, иномарки были еще редкостью. Клево! Живу я клево, — неслось из динамиков. Леха отхлебнул густого, черного пива из высокого бокала. Он был на воле всего неделю. Этого нельзя понять, это можно только испытать на себе.
— Как-нибудь проживу… Ты че, Леша? Я тебе предлагаю по-человечески. Сейчас жить можно очень сладко, если при бабках. Ты еще не понял ничего. Еще не оклемался…
— Все! — перебил Птица. — Закрыли тему, Семен.
— Как знаешь, — Дуче вытащил из кармана пиджака визитку. — Возьми, может пригодиться. Финт тоже сперва выеживался…
— И что?
— А ничего. Помыкался, потыркался туда-сюда, а никому и на хер не нужен. Сейчас у меня. Оклад для начала триста баксов. Плюс еще кое-что.
— Оклад, говоришь?… Здорово. Ну, бывай, Семен.
Чайка белой молнией спикировала на воду и схватила маленькую серебристую рыбешку. А я кидала, — пел магнитофон. Леха поднялся и не спеша пошел по набережной в сторону Медного всадника. Визитка осталась лежать на столе.
Дуче смотрел ему вслед немигающим, как у змеи, взглядом.
Потом Птицу агитировал Финт… Ну чего ты ссышь, Леха? На зону больше неохота? Так теперь на зону только лохи попадают. А блатные и братва все на воле… Так уж и все?… Может, кого и закрывают, чтобы ментам видимость работы показать. Но даже если и закроют, братва на зоне подогреет — одним шоколадом срать будешь. А?… Нет, Финт, это не мое… Расстались холодно. Позже встречались дважды. Чисто случайно.
А потом Терминатору понадобился подрывник. Найти человека с таким специфическим опытом оказалось непросто. И он вспомнил про Птицу. Но как его подписать? Норов у засранца, характер! Дружки есть. Тоже крутые мужики, не наедешь. Но отступать Дуче, а уж тем более Терминатор, не привык. И ту визитку, что Птица оставил на столе, не забыл. Тогда и подсунули Лехе гнилой, но хорошо покрашенный «мерс». Ему красная цена две с половиной штуки, а Птичку зарядили на пять восемьсот. Его же характер против него и повернули, знали: гордость не позволит от выплат отказаться. Только платить-то голодранцу нечем. На ржавой развалюхе ездит, все бабки в свою мастерскую вложил. Ставка оказалась правильной. Птица сказал:
— Ладно. Я от своих долгов никогда не бегал. Заплачу. Не все сразу, в рассрочку.
Написал расписку. Три штуки сразу выложил, потом еще тысячу сто.
…Сигарета догорела. Птица прикурил новую.
После пожара Мишка Гурецкий, кореш по службе, сообразив, что Леху подставили, предложил свою помощь, но и ему Птица сказал: не надо, Сохатый. Если кинули — сам и виноват. Лучше помоги деньгами. Мишка пожал плечами: «Смотри, тебе решать». Дал в долг три тонны зеленых… Когда вернуть? Ты чего, Пернатый, порешь? Когда сможешь — тогда и отдашь. А то смотри, давай тряхнем твоего лагерного дружбанка? Гадом буду — тебя кидают. Этот «мерс» — та же кукла, только железная… Но Птица опять сказал: «Не надо. Я сам».
После скачка курса он потемнел лицом. Тогда-то ему и предложили проконсультировать Козулю по изготовлению бомбы с часовым механизмом. Предложение принимать было нельзя!… Просто проконсультировать… Только и всего! Скрипя зубами, он согласился. Ему ничего не сказали о том, зачем это нужно. Так был сделан первый шаг по дороге в ад. Сегодня он сделал второй, а фотоаппарат «Никон» в руках следака ФСБ бесстрастно это зафиксировал.
В клочья разнесло, сказала та бабка с картошкой, — в клочья, сынок. Только и всего! Дуче ни словом не обмолвился о том, для чего предназначен тротиловый заряд с часовым механизмом. А ты сам догадаться не можешь? Уж, наверно, не рыбу глушить. Ты сделал вид, что тебя это не касается. Я вам рассказал, показал — и гуд бай! Не, мужик, так не бывает. Так не бывает. И ты сам это знал.
Голый тридцатилетний мужчина в темной кухне сильно затянулся сигаретой. А за стеной спала женщина, которая носила в себе его сына.
* * *
Никто не хотел останавливаться. Колесник отчаянно голосовал, но машины упорно ехали мимо. Ослепляли на несколько секунд светом фар, проскакивали в шлейфе водяной пыли и уносились дальше. Красный отсвет задних габаритов дробился на мокром асфальте. Никто не хотел подбирать на пустынной ночной дороге мокрого прапорщика. Не то время, не те обстоятельства. «Вот как упал престиж офицера!» — зло думал Иван. Он даже не замечал, что мысленно произносит фразочку майора Мискина. Только спустя сорок минут около злого и промокшего Ивана затормозил «жопарик». За рулем сидел пожилой мужичок в кепке и плаще-болонье. Зря! Зря ты, отец, остановился.— Ух, совсем бы скоро задубел, — сказал Колесник, садясь в машину.
— Да… погода, — отозвался водитель. — Куда путь держите, товарищ… простите, не разберу впотьмах звания.
— Капитан, — нагло соврал Ванька. Все равно в темноте не видно, так побуду капитаном.
— А-а. Значит, хорошо служите, товарищ капитан. Лет-то вам еще не очень много набежало.
— Чечня, — веско ответил прапор. — Ранение.
— Да… вот и вам, молодым, повоевать досталось. Я ведь тоже войну капитаном закончил. Тоже ранен был.
Колесник понял, что дед намерен трепаться за жизнь, и перебил:
— Слушай, отец, ты куда вообще-то едешь?
— А вам куда нужно? — он выделил слово вам. Иван не заметил. Он наслаждался теплом, крышей над головой. Удачей, одним словом.
— Нужно, батя, в Питер. По делам службы. Пожилой водитель уже почуял запах спиртного. Этого он никогда не одобрял, но и осуждать не спешил: разные в жизни бывают обстоятельства.
— В Питер не выйдет, только до Сосново. Иван вытащил сигареты. Не спрашивая разрешения, закурил. Ветеран покосился, но снова ничего не сказал.
— Надо, отец, надо… Ты не ссы, я заплачу. В тепле салона водка начала забирать Колесника. Он вообще-то на выпивку был крепок. Мог усидеть литра полтора. Но события сегодняшнего вечера подействовали даже на него.
— Я, товарищ капитан, и на фронте не ссал, как вы изволили выразиться. Кстати, и по возрасту вас без малого втрое старше. Тыкать мне не нужно…
— Ты чего, дед? Обиделся, что ли? Я те баксами заплачу.
— Вы же офицер! Как же вы…
— А хоть офицер, хоть из липы хер. Доллар — он и в Африке доллар. Ну как, договоримся?
— Нет, — жестко сказал ветеран. — Не договоримся. Потрудитесь выйти из моего автомобиля… господин с долларами.
Он включил указатель правого поворота и свернул на обочину. Машина остановилась на мокром песке. Слышнее стал шум дождя. Желтые сполохи поворотника выхватывали унылые голые кусты.
— Ну ты, дед, совсем охренел… здесь же лес голимый, бля!
— Вон! — закричал Степан Савельич. — Вон из машины!
Колесник внимательно посмотрел в глаза деду. Вот ведь интеллигент попался. Давить таких надо. Умные больно, твари! Если в часть попадал солдатик из интеллигентов (а их Ванька сразу просекал), он устраивал сладкую жизнь… ха! Иван взял старика за лицо. Сжал огромную ладонь.
— Ты, — сказал он, — дристун старый… интеллигент херов! Тыкать ему не надо. Ложил я на тебя, понял?
Старик пытался вырваться, хватался за мощную руку прапорщика. Бессильно и бестолково. Колеснику стало смешно.
— Ну-ка, скажи еще разок: вон из моей машины! А-а? Ну, чего мычишь-то, гнида? Говори! Пардон, говорите.
Он засмеялся и оттолкнул голову Степана Савельевича. Из носа старика текла тонкая черная струйка, губы тряслись. Урод, бля! Интеллигент… Плевок попал Ивану в правый глаз. Вот тогда он ударил. Хрустнула какая-то кость, голова на тонкой шее ударилась о стекло.
— Сука! Ах ты сучонок! — от ненависти Иван почти захлебывался. — Я ж тебе…
Он выбрался из «запорожца», быстро обошел его и рванул водительскую дверь. Степан Савельевич не успел заблокировать замок, и ночной пассажир-попутчик выдернул его из салона. Мешал ремень безопасности, цеплялись за баранку слабые стариковские руки. Это еще больше распалило Колесника. Он справился, вытащил интеллигента из машины и начал бить по лицу. Вот так! Вот так, гнида старая! Понял? Понял теперь? А мордой об капот?
Нравится? Что молчишь, гондон? Иван испытывал удовольствие. Настоящее, почти такое, как от бабы.
Из-за поворота выскочил автомобиль. Свет фар осветил «запорожец» на обочине и крепкого мужика в камуфляже. Камуфлированный пинал ногами человека с окровавленным лицом. От этого зрелища водитель опешил и затормозил. А, черт, неладно! Надо бы вмешаться… он посигналил. Камуфлированный обернулся, блеснули белки глаз… Водитель отпустил сцепление и дал газу. Сердце колотилось. Вот так, подумал он, такие теперь времена. Распустили всех к чертовой матери. Теперь каждый за себя. Дураков нет вмешиваться… извините.
Если бы водитель этой «восьмерки» преодолел свой страх, если бы он остановился и вышел из машины, Степан Савельевич Воронов, вероятно, остался бы жив.
Когда задние фонари «восьмерки» растворились в темноте, Колесник пришел в себя. Дед на земле не шевелился. Только вздрагивал кадык на морщинистой стариковской шее и лопались на губах розовые пузыри. Жив, значит, интеллигент паршивый… ну, чего теперь с ним делать? Чего делать с падалью-то?
На шоссе вдали показался свет фар. Решать надо быстро, не то заметут. Колесник схватил тело под мышки и потащил к канаве. На черной воде колыхались желтые и красные листья. Бежала легкая рябь. Иван толкнул старика вперед. Голова и грудь с тихим всплеском ушли под воду. Вот так, интеллигент, остынь маленько. Искупайся.
Когда грузовик поравнялся с «запорожцем», беглый прапорщик уже сидел за рулем. Сегодня он убил первый раз в жизни. И ему понравилось.
* * *
Группа офицеров ФСБ — следователи и сотрудники службы БТ — прибыли в Приозерск в 0:15 и сразу включились в работу. А работы было в избытке. Обыски проводили сразу по трем адресам: у Козлова, у прапорщика Колесника и у его отсутствующей любовницы Аллы Лангинен. Рук не хватало. Впрочем, это обычное дело… Обыск у Лангинен не дал ничего. В квартире Колесника обнаружили пару гранат, около четырех тысяч долларов и полторы тысячи рублей. Деньги для обычного прапорщика немалые: с казенных щедрот столько не скопишь. Более всего поражало все же другое — в квартире не было ни одной книги. Ни одной. Зато в тумбочке под телевизором нашлись более сорока порнокассет и журналы аналогичного содержания. Так что говорить о том, что прапорщик Колесник чурался печатных изданий, было бы несправедливо. По обоим адресам остались засады. Это была, скорее, дежурная мера — появление беглеца здесь казалось маловероятным. Обыск во владениях погибшего Козлова тоже больше ничего не принес. Когда осматривали сарай, собачка, натасканная на поиск ВВ, сначала забеспокоилась. Но и там ничего не нашли. Видимо, что-то там раньше хранили. Офицерам было ясно, что именно.Обыски закончились только в шестом часу утра. Все понимали: настоящая работа впереди. Понимали, что она будет непростой. Вот только не могли предположить — насколько непростой.
* * *
Когда усталые оперативники ФСБ заканчивали свой трудовой день, вернее, ночь, Ванька Колесник просыпался. Было холодно, по лесу пластался туман. В темноте он плотными молочными потоками просачивался между деревьями, проникал в салон «запорожца», залезал под одежду. Ванька, свернувшись, спал на заднем сиденье. Усатое лицо убийцы было почти детским. Во сне он вздрагивал и что-то бормотал. Так спит заблудившийся в страшном ночном лесу ребенок.Он проснулся от холода. «Жопарик» давно съел весь бензин, железная коробка кузова выстыла, и Ванька замерз. Затекли скрюченные ноги и шея. Зябко трясясь, он неуклюже вылез из машины, начал согреваться. Хотелось есть, еще больше хотелось курить. Ни жратвы, ни курева не было. Во рту после выпитого вчера было сухо… Воды-то вокруг — полно. Она стояла в лужах на дороге, наполняла канаву у лесной грунтовки. Он вспомнил, как утопил еще живого деда… Вот ведь как получилось-то! А хер с ним, сам виноват. Иван прыгал вокруг машины, размахивал руками. Ему стало тепло. Он вспомнил все, что случилось после того, как тело вшивого интеллигента рухнуло в черную воду.
Он тогда сразу сел в «жопарик» и погнал. Водитель Ванька был никакой, путался в переключении передач, иногда глох. Дважды чуть не ушел в кювет… понял, что до Питера не доедет, и свернул на первую попавшуюся грунтовку. Еще минут десять бессмысленной и неумелой борьбы с раскисшей дорогой, и Ванька, загнав машину на какую-то поляну, решил отдохнуть. Слава Богу, оставалась водка! Он влил ее в пасть — жалко, закуски нет — и устроился на заднем сиденье. Бензиновая печка исправно давало тепло, в голове шумело. Убийца уснул. Стучал по крыше дождь.
…Хер с ним, сам виноват. А мне чего теперь? Обратной дороги нет. Надо прорываться в Питер… жрать, бляха-муха, охота… курить. Надо искать этого Дучу… снять бабки и паспорт… отдаст! Куда денется? Отдаст. Если чего — гранаткой попугаю… отдаст бабки… я-то свое дело сделал… все добыл. Не, бля, надо в Ленинград… жалко, не обшмонал у деда карманы… надо в Ленинград… искать Дучу… я от своего не отступлюсь… мое отдай!… ох, жрать охота…
Иван побрел по дороге в ту сторону, откуда приехал. Разбитый проселок набух водой, ноги скользили в грязи, вязли. Из тумана торчали мохнатые лапы елей. Минут через тридцать он неожиданно уловил запах дыма. Потянул ноздрями воздух, принюхался. Дым, точно дым. Либо костер, либо печь топят… Значит, жилье рядом. Это означало опасность, но и внушало надежду. Где люди, там — жратва, тепло, возможно — документы и другая одежда. Иван ускорил шаг.
Дом, окруженный огородом, стоял на поляне. Туман и темень мешали разглядеть подробности. Светились два окна, тянуло дымом… Он сглотнул слюну. Жратву, бляди, готовят… тепло у печки… близко подойти он не решался, почти наверняка там есть собака. Учует… Интересно, бля, сколько там народу? Далеко ли другие дома? Мне шум-то не нужен, буду ждать, авось разберусь, не дурак.
Убийца стоял, прислонившись плечом к корявому стволу ольхи, обхватив руками плечи — холодно. Срывались сверху капли, ползли по темной влажной коре. Медленно карабкался серенький рассвет… Прапорщик начал задремывать. Стукнула дверь в доме. Иван встрепенулся. В тумане подала голос собака, звякнуло железо. То ли цепь, то ли ведро. Вспыхнул огонек зажигалки на крыльце. Он мерцал всего секунду. Человек прикурил, не спеша спустился с крыльца и пошел к неясной громадине строения в глубине участка. Невидимая собака, повизгивая, бежала рядом. Иван снова сглотнул слюну. Ему казалось, он ощущает запах сигареты… Из дома вышел еще один человек. Пониже ростом, возможно, подросток. Так, уже двое…
Затарахтел двигатель мотоцикла. Это, бля, уже лучше. Может, свалят эти двое. Тогда и начну. Колесник пощупал гранату.
Через минуту-полторы «Днепр» с коляской проехал мимо него. За рулем сидел мужик, в коляске — подросток. Свет фары прошел в метре от Ивана, дыхнуло бензином.
Вот оно — мое время! Если повезет… Обязательно, бля, повезет. Он постоял еще минуту, резко оттолкнулся от ствола и вытащил нож. Вперед!… Серый, с темными подпалинами пес появился из тумана внезапно. Иван с разбега не сумел сразу остановиться, сделал еще два шага по мокрой скользкой траве. Пес зарычал, прижал уши. Серая шерсть на загривке поднялась. Крупная восточноевропейская овчарка готовилась к прыжку. Ванька попятился. Пес прыгнул. Он атаковал молча, стремительно, страшно.
Сталь ножа вошла собаке в левый бок, но остановить не смогла. Пес сбил человекообразного с ног, зубы лязгнули у самого горла. Горячая кровь хлынула Ваньке на руку. Ему стало страшно… оскаленная пасть с мощными клыками была прямо напротив лица. Давила сверху сорокакилограммовая тяжесть. Он выдернул нож и ударил еще раз. Клыки сомкнулись снова. И снова в воздухе. Шерсть пса быстро темнела от крови… третий удар ножа. В глазах овчарки появилось новое выражение. Прапорщик этого не заметил, он понял только, что победил. Жалобный визг зазвучал над поляной. И столько в нем было тоски…
— Друг! — раздался тревожный женский голос. — Ты что, Дружок? Что случилось? Дружок, ты где?
Голос звучал, казалось, совсем рядом. Ванька столкнул с себя тело собаки. Руки скользили по гладкой и скользкой от крови шерсти.
— Дружок, Дружок… ты где?
Пес скулил. Ванька встал на четвереньки и поднял голову над плотной волной тумана… Женщина вскрикнула. Она стояла на крыльце в белой ночной сорочке, темная шаль наброшена на плечи. Их разделяло метров двадцать… Убийца выпрямился. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Глаза в глаза.
Она опрометью бросилась в дом. Ванька вышел из ступора — и за ней. Он даже забыл вытащить из тела собаки нож… Баба сама шагнула ему навстречу. В руках — переломленная двустволка и картонные цилиндры охотничьих патронов. Она смотрела на набегающего мужика большими серыми глазами и пыталась вставить гильзы в патронники… А вот хер тебе! Ванька схватился левой рукой за стволы. Снова встретились глаза. Ужас и растерянность в одних — наглость и торжество в других.
Ванька рванул ружье. Она держала крепко. Во вцепилась, сука! Вместе с ружьем женщина вылетела на улицу, покатились по ступенькам патроны… Она упала, и Колесник ударил грязным ботинком в висок. Русая голова мотнулась, ружье выпало. Он спокойно нагнулся, поднял ружье, защелкнул затвор. Баба на четвереньках ползла в сторону. Ну, нет! Этот номер не пройдет, тетя. Тебе, как в той песне, некуда больше спешить.
Колесник занес приклад над головой.