Андрей Константинов Александр Новиков
Умельцы
«Вчера, около 12 часов 30 минут, сотрудниками криминальной милиции Калининского района, в офисе ЗАО „Магистраль — Северо-Запад“, обнаружен труп заместителя генерального директора фирмы Тищенко А.С. Замдиректора был убит выстрелом в голову из охотничьего ружья. По факту убийства прокуратурой Калининского района возбуждено уголовное дело».
Глава первая. Петрухин
Снилось, кажется, что-то хорошее. Но что именно, вспомнить потом я не смог, Я проснулся от телефонного звонка. Телефон звонил долго и натужно… Я разлепил веки и сел на диване, опустил ноги на пол, Сразу накатила боль. Телефон — дрянь такая! — надрывался. А за окном было очень много солнца, и воробьи на ветвях уже зеленой березы сходили с ума от тепла и весны. Я снова рухнул лицом в подушку. Солнечный мир спрятался, исчез, а боль осталась. Да еще этот надсадный телефонный звон…
В первые дни моей никчемной свободы звонили много. Сначала я, подчиняясь многолетнему условному рефлексу, брал трубку. Два раза звонил Паша. Предлагал бросить дурить и выходить на работу. Раз пять — ребята из отдела. Я разговоры не поддерживал, быстренько закруглял. По отношению к ребятам это было совершенно несправедливо: они-то чем виноваты? — но говорить не хотелось… Потом я перестал реагировать на звонки, и они как-то сами собой прекратились. Я даже не заметил, как это произошло.
Но сейчас чертова пластмассовая коробка надрывалась. Она прозвонила уже раз десять, а может, и больше. А у меня дико болела голова, и этот звон представлялся совершенно невыносимым. Казалось, он никогда не кончится… Я вскочил и схватил с пола пивную бутылку. Телефон вдруг умолк. От резкого движения боль вспыхнула с удвоенной силой. Я собрался опять лечь, поставил бутылку на пол и вдруг сообразил, что она полная, тяжелая, с пробкой…
…Тепловатое пиво побежало по сухому горлу. И как-то сразу стало легче. Или, по крайней мере, не так тошно и отвратительно, как было до этого. Я закурил и подумал, что надо тормозить. Обязательно надо тормозить. Иначе можно оказаться в Скворешнике или на Пряжке.
Второй раз телефон зазвонил, когда я аккурат допил пиво и сидел на диване с пустой бутылкой в руке. Оставалось только прицелиться в центр дырчатого диска, как в мишень, и швырнуть. Я был уверен, что попаду… Я усмехнулся, поставил бутылку на пол, встал и подошел к аппарату. Честно сказать, я сам не знаю, зачем я это сделал.
— Але.
— Дмитрий Борисыч, — произнес чей-то голос с интонацией скорее утверждающей, нежели вопросительной. Голос был определенно знакомый, но определить чей я с ходу не мог. — Дмитрий Борисыч, вы меня слышите?
— Да, слышу… кто это?
— Виктор Голубков… помните такого?
— Здорово, Брюнет. Брюнет рассмеялся и сказал:
— Значит, вспомнили.
— Вспомнил, конечно, — ответил я. — Как тебя. Брюнет, забудешь? Ну, говори, что тебе от меня надо.
— Потолковать надо, Борисыч.
— Слушаю.
— Вообще-то… не телефонный разговор. Как бы нам лично встретиться, Борисыч?
— А мне это нужно, Брюнет?
— Возможно, что и нужно.
— А возможно, и нет. Так?
— Борисыч, ты же меня знаешь. Я из-за ерунды звонить бы не стал. Есть серьезный вопрос, желательно встретиться и обсудить.
Да, подумал я, Брюнет из-за ерунды звонить бы не стал. Хрен бы он стал звонить из-за ерунды… не тот человек. И еще я подумал: почему бы и нет? Теперь мне все можно.
— Когда? — спросил я.
— Желательно побыстрей. В идеале — сегодня.
— Ладно. Через час возле «Академической». Устроит?
Я знал, что встреча на улице Брюнета определенно «не устроит». Голубков давно уже достиг того положения, когда на улицах не общаются. Серьезные люди проводят встречи в офисах или кабаках. Ну разве что встреча какая-то совершенно конспиративная…
— Устроит, Брюнет? — спросил я с подначкой.
И он ответил:
— Да.
Ого! Видно, Витю крепко прижало.
У «Академической» было полно народа, как же — майские праздники. Стояла даже небольшая трибунка, на которой куражился какой-то пародист. Он был в огромном парике, в балахоне, и «исполнял» «Мадам Брошкину». Получалось ничего, похоже.
Я устроился на противоположной стороне проспекта Науки, пил пиво из горлышка и ожидал Брюнета… «Но мой поезд ушел», — донеслось из динамиков, и я подумал, что это про меня. Противно стало — край. Я отхлебнул теплого пива и закурил. «Пугачева» под аплодисменты довольной халявным зрелищем публики откланялась и исчезла. Вместо нее вышел клоун-жонглер с красными и зелеными шарами. Пошла музычка из «Шербурских зонтиков», взлетели шары, замелькали.
Появление Брюнета было эффектным. Черный джип-"мерседес" стремительно промчался по Гражданскому, несколько раз вскрикнул сиреной, пересек сплошную осевую и выехал на площадь перед фасадом метро… Ай да Брюнет! С козырей заходит.
Я поднялся с ограждения газона, на котором сидел, и пошел к «мерседесу». Из «мерса» тем временем выбрался молодой, здоровый, в расстегнутом двубортном пиджаке, охранник. Спустя секунду — Брюнет.
Последний раз я видел его в году девяносто шестом, да и то на экране телевизора. Тогда Брюнет был при «бабочке» и сидел метрах в трех от Собчака. Собчака уже — тю-тю! — нету, а Брюнет — вот он. Слегка располнел, но все равно глядит орлом. Хозяин жизни! Что же, интересно, нужно хозяину жизни от мента? А если точнее: от бывшего мента, пребывающего в состоянии запоя…
Брюнет посматривал по сторонам, но меня не видел. Вернее, видел, но не узнавал. Я обогнул толпу, окружившую эстраду с жонглером, и направился к Брюнету. Я был уже совсем рядом, когда охранник обратил на меня внимание и понял каким-то шестым, «охранничьим» чувством, что я не просто так иду, а именно к тому драгоценному телу, которое ему — охраннику — и доверено охранять. Он вперился в меня внимательным взглядом, и я ему, естественно, подмигнул: здорово, мол, брат. Здорово, кореш. Как, понимаешь, жизнь молодая? Как, блин, службу несешь? Бдишь?
Но этот бугай моих дружеских к нему чувств не понял. Он — наоборот — нацелился на меня, на бутылку в правой моей руке, и даже сделал шаг навстречу с неконструктивными и недружественными намерениями. По габаритам он превосходил меня вдвое.
— Брюнет, — позвал я, и Брюнет услышал, повернулся, узнал.
— Борисыч, — сказал он с изрядным удивлением в голосе. Ничего мудреного — я тоже, когда себя в зеркале увидел… ну, в общем, понятно…
Брюнет бросил что-то сквозь зубы своему телохранителю, и тот мгновенно исчез. Неплохо его поднатаскали, хотя толку от этих хранителей тел не особо много. Разве что гопников пугать, а если слово берет товарищ маузер (фигурально, блин, говоря), то уж — извините. Но пугать гопников на улице вполне годится,
— Борисыч, — повторил Брюнет и сделал шаг мне навстречу, протягивая руку.
Он уже справился с удивлением и улыбался… нет, все-таки хорошо ему зубы сделали. Я-то помню, что у него с зубками стало летом девяностого, когда его брали на канале Грибоедова. Но вот — руку тянет, зла не помнит.
— Здорово, Брюнет, — ответил я, переложил бутылку в левую руку и подал правую. — Хорошо выглядишь.
— Мерси… А вот ты, Борисыч, не того… не особо.
— Болею я, Брюнет. А так-то я белый и пушистый. Ты же знаешь.
— Может, сядем в машину? — спросил он, оглядываясь по сторонам.
— А у тебя салон кожаный? — спросил я.
— Салон? Кожаный салон… а что? — удивился Брюнет.
— Да ничего. Просто у меня на кожу аллергия. Так что лучше давай-ка подышим воздухом.
Брюнет понял, рассмеялся. Он вообще по жизни был парень с юмором… А на нас уже оглядывались. Совершенно очевидно, что вместе мы составляли довольно странную пару. Брюнет был в дорогущем длинном расстегнутом плаще, из-под плаща «выглядывает» хороший костюм, белоснежная сорочка с галстуком. И прочий антураж — «мерс», сотовый телефон, охранник — вполне соответствует. А рядом с ним я в кожаной куртке, джинсах и стоптанных башмаках. Плюс: пиво, щетина, опухшая «морда лица»… Полная, короче, мадам Брошкина!
— Давай, Борисыч, подышим, — с иронией сказал Брюнет.
Он улыбался, он смеялся даже, но я видел, что внутренне Брюнет напряжен и веселье его напускное. Мы двинулись «дышать воздухом». Сзади шел телохранитель.
— Слушай, Борисыч, — начал разговор Брюнет, — як тебе с большим уважением отношусь…
— «Бендер! Вы знаете, как я вас уважаю!» Брюнет хмыкнул и сказал:
— Я серьезно говорю, Борисыч. Мы с тобой не первый год друг друга знаем. Я — жулик, ты — мент… но ты порядочный человек. Подлянок никогда и никому не делал, по справедливости поступал. Никогда никого не унижал, пальцы не растопыривал, взяток не брал… Тебя жулики уважают, Борисыч.
— Комплимент, Брюнет?
— Факт, Борисыч.
— Ну, ладно… сейчас-то ты что от меня хочешь?
Брюнет остановился, обернулся ко мне:
— Помощи. Я брал билет в шлафвагон, а попал в общий вагон, да еще для некурящих.
— Бывает, — согласился я. (Если бы ты знал, Витя, в какое говно я влетел!) — Бывает. А ты хоть знаешь, Брюнет, что я в ментуре больше не работаю?
— Знаю.
— Ишь ты… откуда?
— Слухами земля полнится, Дмитрий Борисыч, — неопределенно ответил Брюнет. — Ты в ментовских раскладах фигура заметная.
Это Витек приврал. Не такая уж я и «фигура». А если и заметная, то в очень узком кругу. Хотя… после январских событий… Я допил пиво, поставил пустую бутылку на асфальт. Тут же на нее спикировал немолодой бомжик. Охранник Брюнета презрительно скривил губы. Напрасно он так. Зря. От молодости это, от непонимания, что сам в любой момент может оказаться на месте этого бомжа. Или на нарах. Или в морге… жизнь — штука интересная. Жонглирует людьми, как цветными шарами. И иногда не успевает подхватить. Или не хочет. Телохранителю Брюнета — молодому, уверенному в себе, здоровому — кажется, что так будет всегда. И большинству людей кажется, что они хозяева своей жизни, что ничего страшного с ними никогда не случится… С другими? С другими — да. Но не со мной… Я точно знаю, что это не так.
— А все же, Витя, откуда узнал?
— Да ладно, Борисыч. У меня на Литейном свои люди.
Ага… вот теперь понятно: Брюнет наводил обо мне справки у «своих людей» на Литейном. Так я и думал.
— Ясно — свои люди на Литейном… а что ж ты к ним за помощью не идешь, Брюнет?
— Брось ты, Борисыч. Там, в кабинетах, одни лампасы да погоны. А мне нужен мент по жизни. Сыскарь. У меня дело серьезное… поможешь? Ты же СВОБОДЕН теперь?
Ах ты, еж твою! Свободен! Как будто под-дых ударил Витя Брюнет бывшего мента… Да, Витя, теперь я СВОБОДЕН. Свободен и легок, как сопля в полете… Свободен и легок…
— Ты чего, Борисыч? — растерянно спросил Брюнет. — Я что-то не то ляпнул?
— Ничего, Витя. Все нормально… Так что у тебя случилось?
Брюнета я знаю давно. Очень давно. Мы с ним начинали примерно в одно и то же время. Я — опером, а он — фарцовщиком. Шел фантастически далекий теперь уже восемьдесят шестой год. Перестройка, борьба с пьянством и нетрудовыми доходами. Большинство советских граждан в ту пору никаких таких нетрудовых доходов не имело. Вкалывали себе потихоньку в своих НИИ и на заводах. Подворовывали, конечно, что могли — банку краски, рукавицу гвоздей, бутылку спирта. Лепили из уворованного скворешники на участочках в шесть соток. Были по-своему счастливы… В прессе («…не читайте до обеда советских газет». — «Гм… да ведь других нет») их окрестили совершенно ублюдочным, но метким словом — несуны. Несуны фактически не воровали, они просто добирали то, что недоплачивало им государство. Воровали другие — те, кто имел доступ к распределению каких-то товаров, ценностей, услуг. К ДЕФИЦИТУ… А дефицитом было все — от черной колбасы до жилья.
Витя Брюнет не был директором завода или универмага. Но тоже имел «доступ» к дефициту. Витя Брюнет был фарцовщиком. Вообще, процентов девяносто нынешних бизнесменов начинали с фарцовки. Многих уже нет. Кто-то уехал за бугор, кого-то убили, многие спились или подсели на наркоту. Студент второго курса «деревяшки» Виктор Голубков фарцевал, считал неудачным день, когда зарабатывал меньше двухсот рублей. Я, оперуполномоченный УР, получал столько за месяц.
Витя приехал в Ленинград из Волгодонска, жил в общаге. Там же познакомился с центровыми. Центровые ходили сплошь «в прикиде», ездили на такси, сорили деньгами. Курили только импортные сигареты и сами в общаге не жили. Снимали кто комнату, а кто и квартиру. Смешливый, энергичный и общительный Витя вошел в их круг. Слово «фарцовщик» неосведомленный человек воспринимает узко и не правильно: фарцовщики — это, мол, непутевые подростки, которые шустрят вокруг иностранцев. Клянчат жвачку, сигареты, сувениры… мелочь. Э-э, нет! Были, конечно, и такие, были. Но настоящая фарцовка — это бизнес, в котором крутятся большие деньги. Очень большие деньги. В этом бизнесе налаживались постоянные связи с иностранцами и с нашими морячками. Товар шел партиями. В дело были втянуты тысячи человек: подростки, таксисты, проститутки, работники гостиниц, сотрудники милиции. Фарцевать мог и двенадцатилетний школьник, и доцент вуза. Работающих среди них, впрочем, было немного — бизнес требует времени. Как правило, деловые ребята оформлялись куда-нибудь фиктивно только для того, чтобы иметь запись в трудовой книжке. Они работали сторожами, стрелками ВОХР, истопниками в котельных по графику: сутки через трое. При официальной зарплате в шестьдесят рублей ребятишки хорошо гуляли в «Европе» и «Астории», в «Метрополе» и «Кавказском», Многие ездили на своих «шестерках» и «семерках», оформленных из осторожности на дядю Васю или тетю Дусю. Они презирали все «совковое». Жили широко и весело. И опасно. Их прихватывали и мы — менты, и комитетчики. У них изымали товар. Они получали срокА. Случалось, их грабили махновцы или обували каталы… Они нанимали спортсменов для охраны.
В эту среду Витя Голубков вошел легко и естественно, как будто он родился на Невском. Всего через год с небольшим он стал Брюнетом, снял квартиру на Гражданке. Учился Витя легко — доставал заморское шмотье преподавателям, их женам, детям, тещам, любовницам. Курсовые за него писали сокурсники. Он только платил. В своем деле Брюнет был, безусловно, талантлив… если уместно говорить о таланте в столь специфическом ремесле. Так или иначе, он был умен, осторожен где нужно, а где нужно — дерзок. Быстро заработал авторитет. Дважды Брюнет оказывался под следствием, отдыхал в «Крестах», и оба раза за недоказанностью выходил на свободу… Таким был период «начального накопления капитала». Очень, в сущности, типичным.
— Так что у тебя случилось, Брюнет?
— Очень херовая история, Борисыч. У меня в офисе убийство произошло, — мрачно сказал Брюнет и посмотрел на меня сбоку, оценивая реакцию.
— Нормально, Витя… в офисах разборки проводишь?
— Да я, Борисыч, ни сном ни духом… Как снег на голову. У меня из-за этого характерного поступка такая канитель началась — караул. У меня два серьезных контракта могут накрыться. У меня…
— Стоп! — сказал я. — Погоди, Брюнет. Давай-ка спокойно. Что ты хочешь от меня?
— У меня убийство в офисе. Убит сотрудник. Второй по подозрению задержан по 90-й статье… В «Крестах» сейчас. А у меня из-за этих мудаков куча проблем. Хочу, чтобы ты помог разобраться… Поможешь?
— А как обзывается твоя контора?
Брюнет вытащил из кармана пиджака визитку, протянул. Я взял в руки четырехугольник плотного, очень высокого качества картона с золотым тиснением. В левом верхнем углу располагался логотип фирмы. Правее и ниже — название: ЗАО «Магистраль — Северо-Запад», еще ниже: Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор. Еще ниже — четыре телефона в столбик. Строго и с достоинством.
— Крепко ты поднялся, Брюнет, — сказал я и протянул визитку обратно.
— Ты, Борисыч, визиточку-то оставь. Пригодится… И вот еще что, Борисыч… ты меня при сотрудниках Брюнетом не называй.
— При каких сотрудниках, Брюнет?
— В фирме.
— А на хрен мне твоя фирма, Брю… Виктор Альбертович?
— Постой-ка, Борисыч. Как мне тебя понимать: ты берешься или нет? — спросил Брюнет, глядя на меня с прищуром.
— Нет.
— Почему?
— Я из ментуры ушел, Виктор Альбертович. С этим покончено. А в частных детективов пускай детишки играют… Будь здоров, Брюнет.
Черная полоса в жизни старшего оперуполномоченного УР Дмитрия Петрухина началась в конце января. Январь двухтысячного года был слякотный, оттепельный, с частыми снегопадами. Пугали гриппом — страшным вирусом "А" с австралийским названием «Сидней». В первые январские дни постоянно подпрыгивал курс доллара, в валютниках стояли очереди. В Думе коммунисты, объединившись с «Единством», дербанили портфели. Вокруг них суетился Вольфыч. В Грозном шли бои. НТВ критиковала армейских, заявляла, что Генштаб занижает потери.
Двадцать восьмого января капитан Петрухин и старший лейтенант Лущенко работали возле Мальцевского рынка. Вообще-то, они оказались там до известной степени случайно. Но уж раз оказались — грех не пройтись с бредешком: любой рынок для опера представляет интерес. А уж Мальцевский тем более. Расположенный почти в центре города, он издавна был криминальным омутом.
— Ну что, Костя, — сказал Петрухин, когда подошли к рынку, — времени у нас с тобой минут сорок есть… пошоркаем?
— Давай, — без особого энтузиазма согласился Лущенко.
Густо валил мокрый снег, машины расплескивали грязную воду, смеркалось. Опера остановились напротив рынка… Было ли у Петрухина какое-нибудь предчувствие? Не было. Не было у него никакого предчувствия. Он вышел на охоту. Он любил эту уличную полицейскую охоту, где многое построено на удаче, на воле случая. Где всегда есть реальный шанс задержать преступника… Но есть и шанс получить удар ножом или порцию картечи. Или покататься на капоте автомобиля. Кататься на капоте Петрухину доводилось трижды. Весьма увлекательный и эмоциональный аттракцион, оставляет массу впечатлений…
— Пошоркаем, Костя? — спросил Петрухин, и Лущенко согласился:
— Давай.
Он сказал «давай» и потер лоб над правым глазом. Именно сюда через несколько минут ударит пуля.
Была пятница, конец недели. Шел мокрый снег, торопливо двигались пешеходы, бледно светили пятна фонарей. Два опера УР стояли на тротуаре, всматриваясь в людей возле рынка, ожидая добычу… Ждать пришлось недолго. Всего через три минуты рядом с ними остановилась изрядно заляпанная желтая «Волга» с плафоном «такси» на крыше. Распахнулась правая передняя дверца, и из машины вылез Толик Родина. Петрухин быстро отвернулся — Родина знал его в лицо. Петрухин отвернулся, Толик, не узнав его, шустро побежал через улицу к рынку… Толик Родина был вор, и его появление на рынке вряд ли было случайным.
— Посмотри-ка, Костя, что там в машине, — сказал Петрухин.
Лущенко подошел к «Волге» поближе, слегка согнулся, делая вид, что прикуривает. На заднем сиденье сидел мужчина. Рядом с ним лежала наволочка, из которой торчал рукав шикарной норковой шубы, лежал дорогой кожаный чемодан… все ясно. Родина тем временем перешел улицу и скрылся в дверях рынка.
Костя прикурил, повернулся к Петрухину и кивнул. Петрухин довольно улыбнулся, переложил пистолет в карман куртки и подошел к «Волге» со стороны водительской дверцы.
— Уголовный розыск, мастер… не вздумай дернуться.
Водитель — немолодой уже, опытный питерский водила — все понял, кивнул головой. И мужик на заднем сиденье тоже все понял. Как только Петрухин распахнул дверь, он попытался ломануться из салона, Петрухин резко толкнул дверь ему навстречу — в лицо:
— Сиди, мудила. Ты уже приехал.
Лущенко нырнул в салон с другой стороны, поймал руку мужика, защелкнул наручник, прикрепил к двери.
— Куда пошел Родина? — спросил Петрухин, наклоняясь к задержанному.
— А я Родиной не торгую, — ответил вор, хлюпая разбитым носом… Это он зря сказал. Лущенко быстро и сноровисто обшарил задержанного, вытащил из кармана куртки нож-выкидуху и ключ, которыми пользуются проводники на железной дороге. Все как и положено, без неожиданностей. Еще раз напомнив водителю, чтобы не сделал глупость, опера двинулись к дверям рынка.
Навстречу им из двери вышел Родина, увидел Петрухина и сразу просек ситуацию. Воры — они ребята вообще по жизни быстрые, смекалистые. Им без этого никак. Воры даже ходят особым манером: шустро и вприглядку. И чем-то похожи на сыщиков. Или наоборот — сыщики на воров… Петрухин подмигнул Толику и поманил его пальцем.
— Борисыч, — радостно произнес Родина и сделал шаг навстречу и даже как бы протянул вперед руки. И — резко метнулся в сторону, направо. Оттолкнул мужика с рюкзаком, сбежал по ступенькам. Началась обычная ментовская игра — догонялки. Тут уж — кто быстрее и кому сегодня фарт.
Расталкивая прохожих, разбрызгивая жидкое месиво на асфальте, три мужика бежали по улице Некрасова в сторону Литейного проспекта… Толик Родина был наркоман, имел за спиной три отсидки. Петрухин был уверен, что догонит. Еще он знал, что Толик дерзок и всегда оказывает сопротивление. На бегу Петрухин выхватил ПМ. Опустил предохранитель… патрон в нарушение инструкции был уже в патроннике. Уличная практика силовых задержаний диктует оперу свои правила — и к черту все инструкции.
Толика он нагнал напротив магазина «Солдат удачи», подсек. Родина еще летел на асфальт, а Петрухин, перескакивая через него, подумал, что сегодня фарт на его, петрухинской, стороне. Что это он сегодня — солдат удачи… Он перепрыгнул через тело Толика, сделал по инерции еще несколько шагов, развернулся. Уже подоспел Костя и навалился на Родину сверху… И тогда Петрухин увидел нож в руке вора. Он выкрикнул что-то матерное, неуставное. Он обрушился на Толика и впечатал ему в плечо рукоятку «Макарова». Толик выронил нож, и одновременно грохнул выстрел. Пистолет дернулся, как живой. Дернулась голова старшего лейтенанта Константина Лущенко, брызнула кровь.
Девятимиллиметровый пистолет конструкции Макарова был принят на вооружение в 1951 году, за полвека до выстрела на улице Некрасова. ПМ нельзя назвать оружейным шедевром, однако высочайшую надежность пистолета и безопасность в обращении подчеркивают все специалисты-оружейники. Эти же специалисты не очень весело шутят: «Выходить с „макаркой“ на дуэль — дело бесперспективное, но застрелиться — надежнее пушки нет». На близких дистанциях действие полусферической девятимиллиметровой пули ужасно…
Костя остался жив. Пуля ударила по касательной, но все же проломила лобную кость. Нейрохирурги военно-полевой хирургии ВМА провели пятичасовую операцию. Жизнь Константина они спасли, но не спасли зрение. Весь мир для старшего лейтенанта Лущенко превратился в картинку из размытых серых пятен. С уверенностью он мог различить только день от ночи. А вот головная боль этой разницы не признавала, наваливалась в любое время суток, сводила с ума.
…В тот день Петрухин вернулся домой поздно, около полуночи. Ничего исключительного в этом не было — такая работа. Удивительным было то, что Наталья еще не легла, ждала его. Те времена, когда она обязательно его дожидалась, давно прошли… Петрухин вошел в прихожую, не раздеваясь сел на стул. Он приехал прямо из больницы. Четыре часа из пяти, в течение которых шла операция, Петрухин писал бумаги. О случившемся ЧП, а ранение сотрудника — возможно, смертельное — это ЧП, мгновенно стало известно на всех уровнях. В РУВД один за другим прибывали начальники. И свои, районные, и городские. Первым приехал Паша — начальник Петрухина, майор Лишенок Павел Григорьевич. Потом посыпались полковники с Литейного и прокурорские. По отношению к Петрухину все держались корректно, но строго… Только Паша незаметно пожал руку выше локтя и сказал: «Держись, Димка, держись. Прорвемся».
Ему было все равно, что думают и говорят о нем сейчас полковники и прокурорский следак. Он — неверующий — беззвучно молил Бога, чтобы помог Костику. Он вспоминал, как Костя зачем-то потер лоб над глазом… потом в это место попала пуля. Он помнил чей-то крик, и свой собственный мат, и голос: «Скорую»! «Скорую» вызывайте". Он помнил странный манекен в ярко освещенной витрине «Солдата удачи» через дорогу за пеленой хлопьев летящего снега… Вот так, солдат удачи. «Ну что, Костя, времени минут сорок есть… пошоркаем?» — «Давай…» Пошоркали.
Он наконец отписался, отоврался и поехал в больницу.
Он сидел в коридоре, пока не вышел врач в салатного цвета курточке и штанах, с сигаретой. Он посмотрел на Петрухина и сел рядом на кожаный диванчик с выпирающими пружинами. «Что?» — спросил Петрухин глазами. Он боялся услышать ответ.
— Жизнь вне опасности, — сказал хирург. — Об остальном сейчас говорить преждевременно.
— А… когда?
— Вы поезжайте сейчас домой, Дмитрий Борисыч, — сказал врач. — Поезжайте домой, хлопните сто граммов, поспите… к утру картина станет ясней. Договорились?
В прихожей он, не раздеваясь, опустился на стул. Почти сразу из комнаты вышла Наталья. Остановилась в дверях, прислонилась к косяку. Из комнаты доносился звук телевизора.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
— Устал?
В ответ он пожал плечами.
— Ужинать будешь?
— У нас есть водка, Наташа?
— Господи! Водка… Дима, нам нужно серьезно поговорить.
Он поднял глаза, посмотрел на жену растерянно, непонимающе.
— Давай лучше завтра, — сказал он после паузы.