Страница:
«Образно, — рассмеялся Иванов. — Очень образно! Это у тебя неплохо получается. Но только мне кажется, что ты слишком драматизируешь ситуацию».
«Ничего я не драматизирую».
«Нет драматизируешь. Наше дело правое».
«Слушай, Иванов, не надо мне тут гнать эту банальщину! Я ею в детстве накушался».
«Но только это так. А если иначе… Иначе мы все провалимся в тартарары, и правые, и виноватые, и герои, и негодяи.»
«Вот здесь с тобой можно, пожалуй, согласиться»,
«А если так, то ведь кто-то же должен попытаться изменить ситуацию. Почему мы с тобой должны стоять в стороне от этого дела? Может быть, Космос ждет от нас подвига?»
«Ну ты даешь! — рассмеялся я. — И вообще, ты сегодня какой-то другой».
«Какой — другой?»
«Ну, не знаю… Миролюбивый какой-то».
«А я так решил — хватит нам, путевым мужикам, спорить и выяснять отношения. Пора объединяться в один мощный, рязящий кулак и бить эту гидру Мафию, вкупе со змеей Коррупцией. Ты как, одобряешь?»
«Одобряю».
«Вот это я и хотел от тебя услышать. Ну, тогда я пошел?»
«Иди, Иванов, иди. И не просто иди, а иди ты…»
«Э-э! Больной, а не лечишься! Еще неизвестно кто из нас юморист-затейник, ага».
И этот зануда и пижон исчез. Нет, все же, что не говори, а путевый он мужик. Кондовый. И что мы с ним прежде постоянно цапались, все пытались выяснить, кто из нас главный? Он прав — не до выяснения сейчас отношений. Хонди хох! Как бы не так. Не дождетесь, господа «морушники»! Мы ещё повоюем. Мы ещё вобьем осиновые колья в ваши хилые грудные клетки. А если придется умереть… Что ж, за такое дело и умереть не грех. Каждый нормальный мужик такой смерти только позавидует. Ага.
Итак, на чем же мы остановились? То, что за убийствами воровского авторитета Степаненко и Дежнева, стоят люди олигархов, ясно как Божий день. Скорее всего, сотрудники их системы безопасности. Вряд ли они даверили такое дело наемным киллерам. Они до сих пор в нашем городе или уже отбыли в Москву? Пока единственная свидетельница, видевшая одного из них, Виноградова. Надо её срочно вызвать и попробовать составить фоторобот. Пойдем дальше. Интересно, у Степаненко была копия видеокассеты или подлинник? И каким образом она попала к журналисту? Случайно, или её передал ему хороший знакомый? Как бы это выяснить? Похоже, что журналиста они тоже убрали. Лично я в этом уверен на все сто. Надо активизировать поиски его трупа. И потом, снять такой разговор мог лишь человек из близкого окружения олигархов. Что заставило его это сделать? Как бы на него выйти? Но все что происходило до вчерашнего вечера было понятно и предсказуемо — команда Березовского и К делает все возможное, чтобы уничтожить опасную информацию не только в природе, но и в сознаиии людей. Но для чего им понадобилось похищение Беркутова? Чтобы шантажировать нас? Но, во-первых, для Сосновского с его возможностями и при его связях это слишком мелко. Во-вторых, они даже не знают чем мы располагаем. Этот их поступок совершенно алогичен и я его не понимаю, хоть убей, не понимаю. Или это дело рук кого-то другого, или причина похищения кроется в чем-то другом. Но вот в чем? Похоже, я не настолько причесал мысли, чтобы додуматься до чего-то гениального. Но ничего, время у меня ещё есть.
Перед обедом вновь позвонил Рокотов.
— Сережа, хочешь обрадую?
— Давай, «радуй»! — вздохнул я, так как понял, что подобное начало ничего хорошего не сулит. Так и случилось.
— И какова твоя версия причины всех убийств? — спросил я после того, как он кончил говорить.
— Похоже, что Устинов снял копию кассеты для себя.
— Вот именно. И очень похоже, что эта копия до сих пор цела и находится у кого-то из работников транспортной прокуратуры, скорее всего, у Калюжного. Кстати, его задержали?
— Пока нет. Но откуда ты взял, что кассета до сих пор «жива» и что она у Калюжного?
— Искодим из того, что до поездки Калюжного на завод все было нормально, все были живы и ничто не предвещало трагических событий. Но вот он появляется и происходят три убийства подряд.
— Возможно, что сам Калюжный все это и сделал.
— А убийство зампрокурора?
— Что убийство зампрокурора?
— Ее убили за то, что она видела кассету, а возможно и хранила её у себя. Но каким образом она могла это сделать? Ведь она на заводе не была и ни с кем из работников завода не беседовала. Верно? Вывод только один — ей её показал Калюжный.
— Да, но как в таком случае об этом узнали преступники?
— А вот на этот вопрос нам и предстоит ответить, господин полковник. О Диме есть какие-нибудь новости?
— Из Волгограда сообщили, что видели его в сопровождении конвоиров, но куда они улетели не знают.
— Ясно куда. Сейчас все дороги ведут в нашу столицу злотоглавую, город-символ для мафиозного братства. А о Петрове узнавал?
— Работает такой в главном управлении ФСБ, точно.
— Неужели же в этом участвовало ФСБ? Уму непостежимо!
— Оно и не на такое способно. Забыл, что Тушканчик видел на кассете?
— Да, ты прав. Вот-что, Володя, собирай всех своих архаровцев завтра в десять у меня. Будем совет держать.
— Как прикажите, господин генерал, — ответил Рокотов.
Глава восьмая: Беркутов. Сплошной мордобой.
Глава девятая: Следствие 1.
«Ничего я не драматизирую».
«Нет драматизируешь. Наше дело правое».
«Слушай, Иванов, не надо мне тут гнать эту банальщину! Я ею в детстве накушался».
«Но только это так. А если иначе… Иначе мы все провалимся в тартарары, и правые, и виноватые, и герои, и негодяи.»
«Вот здесь с тобой можно, пожалуй, согласиться»,
«А если так, то ведь кто-то же должен попытаться изменить ситуацию. Почему мы с тобой должны стоять в стороне от этого дела? Может быть, Космос ждет от нас подвига?»
«Ну ты даешь! — рассмеялся я. — И вообще, ты сегодня какой-то другой».
«Какой — другой?»
«Ну, не знаю… Миролюбивый какой-то».
«А я так решил — хватит нам, путевым мужикам, спорить и выяснять отношения. Пора объединяться в один мощный, рязящий кулак и бить эту гидру Мафию, вкупе со змеей Коррупцией. Ты как, одобряешь?»
«Одобряю».
«Вот это я и хотел от тебя услышать. Ну, тогда я пошел?»
«Иди, Иванов, иди. И не просто иди, а иди ты…»
«Э-э! Больной, а не лечишься! Еще неизвестно кто из нас юморист-затейник, ага».
И этот зануда и пижон исчез. Нет, все же, что не говори, а путевый он мужик. Кондовый. И что мы с ним прежде постоянно цапались, все пытались выяснить, кто из нас главный? Он прав — не до выяснения сейчас отношений. Хонди хох! Как бы не так. Не дождетесь, господа «морушники»! Мы ещё повоюем. Мы ещё вобьем осиновые колья в ваши хилые грудные клетки. А если придется умереть… Что ж, за такое дело и умереть не грех. Каждый нормальный мужик такой смерти только позавидует. Ага.
Итак, на чем же мы остановились? То, что за убийствами воровского авторитета Степаненко и Дежнева, стоят люди олигархов, ясно как Божий день. Скорее всего, сотрудники их системы безопасности. Вряд ли они даверили такое дело наемным киллерам. Они до сих пор в нашем городе или уже отбыли в Москву? Пока единственная свидетельница, видевшая одного из них, Виноградова. Надо её срочно вызвать и попробовать составить фоторобот. Пойдем дальше. Интересно, у Степаненко была копия видеокассеты или подлинник? И каким образом она попала к журналисту? Случайно, или её передал ему хороший знакомый? Как бы это выяснить? Похоже, что журналиста они тоже убрали. Лично я в этом уверен на все сто. Надо активизировать поиски его трупа. И потом, снять такой разговор мог лишь человек из близкого окружения олигархов. Что заставило его это сделать? Как бы на него выйти? Но все что происходило до вчерашнего вечера было понятно и предсказуемо — команда Березовского и К делает все возможное, чтобы уничтожить опасную информацию не только в природе, но и в сознаиии людей. Но для чего им понадобилось похищение Беркутова? Чтобы шантажировать нас? Но, во-первых, для Сосновского с его возможностями и при его связях это слишком мелко. Во-вторых, они даже не знают чем мы располагаем. Этот их поступок совершенно алогичен и я его не понимаю, хоть убей, не понимаю. Или это дело рук кого-то другого, или причина похищения кроется в чем-то другом. Но вот в чем? Похоже, я не настолько причесал мысли, чтобы додуматься до чего-то гениального. Но ничего, время у меня ещё есть.
Перед обедом вновь позвонил Рокотов.
— Сережа, хочешь обрадую?
— Давай, «радуй»! — вздохнул я, так как понял, что подобное начало ничего хорошего не сулит. Так и случилось.
— И какова твоя версия причины всех убийств? — спросил я после того, как он кончил говорить.
— Похоже, что Устинов снял копию кассеты для себя.
— Вот именно. И очень похоже, что эта копия до сих пор цела и находится у кого-то из работников транспортной прокуратуры, скорее всего, у Калюжного. Кстати, его задержали?
— Пока нет. Но откуда ты взял, что кассета до сих пор «жива» и что она у Калюжного?
— Искодим из того, что до поездки Калюжного на завод все было нормально, все были живы и ничто не предвещало трагических событий. Но вот он появляется и происходят три убийства подряд.
— Возможно, что сам Калюжный все это и сделал.
— А убийство зампрокурора?
— Что убийство зампрокурора?
— Ее убили за то, что она видела кассету, а возможно и хранила её у себя. Но каким образом она могла это сделать? Ведь она на заводе не была и ни с кем из работников завода не беседовала. Верно? Вывод только один — ей её показал Калюжный.
— Да, но как в таком случае об этом узнали преступники?
— А вот на этот вопрос нам и предстоит ответить, господин полковник. О Диме есть какие-нибудь новости?
— Из Волгограда сообщили, что видели его в сопровождении конвоиров, но куда они улетели не знают.
— Ясно куда. Сейчас все дороги ведут в нашу столицу злотоглавую, город-символ для мафиозного братства. А о Петрове узнавал?
— Работает такой в главном управлении ФСБ, точно.
— Неужели же в этом участвовало ФСБ? Уму непостежимо!
— Оно и не на такое способно. Забыл, что Тушканчик видел на кассете?
— Да, ты прав. Вот-что, Володя, собирай всех своих архаровцев завтра в десять у меня. Будем совет держать.
— Как прикажите, господин генерал, — ответил Рокотов.
Глава восьмая: Беркутов. Сплошной мордобой.
Злая судьба-индейка устроила мне очередную подлянку. Определенно. Вот, блин, нет в жизни счастья! Я уже как-то в одном из романов автора говорил о козлах отпущения. Я типичный представител этого отряда парнокопытных. Мордует меня жизнь, хлещет и справа и слева, не спрашивая согласия, без отпусков и перерывов на обед. Нет, вру. Перерывы случаются. Даст вкусить всех её прелестей — любви там, семейного счастья, общения с товарищами. А потом вновь начинает метелить тело, плевать в душу, унижать человеческое достоинство. Нет, Боженька что-то явно напутал там, в своей небесной канцелярии. Определенно. Такого замечательного во всех отношениях парня, как я, записал в «козлы», а настоящего козла Сосновского в баловни судьбы. А ещё говорят о какой-то там справедливости. Где она? Ее кто-нибудь видел? То-то и оно. Тю-тю, нет её и никогда не было. За все, про все, и за свои грехи, и за чужие приходится отдуваться нам, «козлам отпущения». И не на кого пенять, такими уродились.
Пришел я в себя лишь в Волгограде. Такое впечатление, что вскрыли мою черепную коробку и какой-то негодяй копается в мозгах, пытаясь прочесть мои мысли, а во рту сухо, как в Аравийской пустыне, а на языке вкус карболки и ещё чего-то очень больничного.
— Воды! — прошаркал языком по сухому нёбу. — Полцарства за стакан воды!
— Саша, бутылку пива Дмитрию Константиновичу! — приказал Петров.
От щедрости моего вынужденного попутчика я едва не прослезился. Честное слово! А когда залпом опорожнил бутылку холодного пива, так вообще воспрянул духом. Мир уже не казался кислым, будто квашенная капуста, и если очень постараться, то в нем ещё можно отыскать место для очередного подвига. И черепную коробчонку мою «захлопнули», видно отчаялись найти там что-то оригинальное. Так-что не все так плохо, как может показаться на первый взгляд. А то, что меня не убили, нужно считать очень крупной моей удачей. Определенно.
— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Константинович? — заботливо спросил Петров.
— Терпимо. Прошлый раз на курорте в Монтевидео было гораздо хуже, — там подавали осетрину с душком-с. Представляете?! Просто кошмар какой-то!
— Да, вам можно было посочувствовать, — улыбнулся самозванец в офицеры ФСБ.
— Это ещё что. Ко мне в комнату прислали девицу со всторым номером лифчика. А мой стандарт — четвертый. Я их курорт чуть в щепки не разнес от возмущения.
— А вы не теряете оптимизма, Дмитрий Константинович, — вновь одарил меня лучезарной улыбкой Петров. — Похвально!
— О чем вы говорите, Валерий Маркович! Нашли, блин, оптимиста! Я типичный представитель племени этих нудявых спиногрызов. Пессимист я. Вот вы со мной вежливо разговариваете, пиво вот и все такое. Словом, по людски обращаетесь. А знаете, что я о вас думаю? Сказать?
— Ну-у, скажите, — не совсем уверенно ответил кандидат в мои клиенты.
— А я думаю, что вы типичные бандиты и по вам давно тюрьма плачет. Представляете?! А вы говорите — оптимизм? Оптимизмом здесь и не пахнет.
Накал лучистых глаз Петрова поубавился ровно наполовину. А через его показную вежливость и манеры лакея какого-нибудь второсортного борделя проступила его подлинная сущность, я бы даже сказал, зверинный оскал.
— За такие слова можно и ответить.
— И отвечу. Я не боюсь ответа. Мне нечего скрывать от соотечественников. Дмитрий Беркутов чист и прозрачен, как слеза Бога нашего Иисуса Христа, невинно убиенного такими же палачами, как вы. А вот что ты, Валера, ответишь, когда суд тебя спросит: «А все ли ты сделал правильно в этой жизни? И не жжет ли тебя позор за мелочное прошлое?» Что ответишь, я тебя спрашиваю? Не жжет? Нет? Что молчишь? А ведь отвечать рано или поздно придется.
После мой пламенной обличительной речи, лицо моего визави стало бледно-зеленым, покрылось трупными пятнами, руки скрючились и, издав какой-то булькающий звук, он натурально сдох. Шутка. Мечта идиота. Нет, Петров продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Правда прежний лоск с него осыпался, как осенняя листва с красавицы березы, а в остальном он держал марку. Слабонервных мафия не держит на службе.
— Будет у меня там, впереди, что или нет, покажет время, глубокомысленно изрек Петров. — А вот вам, Дмитрий Константинович, я гарантирую неприятности в самое ближайшее время. Уж не обессудьте.
— Спасибо за заботу, Валерий Маркович! А то я уже, грешным делом, стал беспокоиться — будут у меня неприятности или нет? Они придают остроту жизни, оправдывают смысл земного существования.
— Да вы философ! — усмехнулся Петров.
— Будешь тут с такими вот, — проворчал я.
— Успокойтесь. Все у вас будет, и острота, и смысл.
— Спасибо, Валерий Маркович! Я вам это век на забуду… А где это мы торчим?
— В смысле, находимся?
— Ну да. В смысле, торчим?
— В аэропорту Волгограда.
И тут я допустил непростительную, на мой взгляд, ошибку, о которой потом очень сожалел. Ведь этим ребятам не скажешь, что я такой умный и до всего сам додумался, они все равно этому не поверят, а будут упорно, не щадя сил и времени, добиваться — кто меня информировал, где на каком уровне у них произошла утечка. Все это будет потом. А сейчас я сказал буквально следующее:
— Что же мы мотаемся по стране, как бедные родственники? Неужели ваш богатенький шеф не смог выписать отдельный самолет?
— Это вы о ком, Дмитрий Константинович? — отчего-то шепотом спросил Петров и даже закосил, как Тушканчик.
— Ишь, о ком? Об олигархе вашем?
— Не понимаю, — пожал он плечами. — Вас кто-то явно неверно информировал (Ну, а я о чем говорил?!) и вы принимаете нас за кого-то другого. Ни о каком олигархе мы не имеем ни малейшего понятия. — Глаза у него сделались жутко нехорошими.
«Ё-маё! Ну не придурок ли! — сказал я себе. — Мало ему того, что есть. Обязательно нужны новые осложнения. Правильно говорят, — если человек идиот, то это надолго. Определенно».
И так я себя занеуважал после этого, что даже говорить расхотелось.
— Не берите в голову, Валерий Маркович, это я пошутил, — врубил заднюю скорость, но понял, что слшком поздно — наезд на неприятности мне был обеспечен и где-то по большому счету даже гарантирован. Понял это и слуга того господина олигарха, который самый большой сукин сын. А каков поп, таков и приход. Сочувственно рассмеялся, развел этак ручками и с удовольствием, обсасывая каждую буковку, будто сладкую конфетку монпасье, проговорил:
— Ваша беда, Дмитрий Константинович, в том, что вы и так слишком много знаете, а хотите знать ещё больше. Нехорошо это, нескромно.
Возможно оттого, что я сам только-что здорово лопухнулся, или потому, что этот самопровозглашенный офицер ФСБ стал учить меня правилам хорошего тона, а может быть здесь сыграли роль многие причины и обстоятельства последнего времени, но только я совершенно потерял всякий контроль над собой.
— Фу ты, ну ты ножки гнуты! — саркастически рассмеялся я. — И в кого ты такой умный, скромный ты наш?! От твоей скромности у меня до сих пор башка раскалывается. У тебя какое-то болезненное восприятие действительности. Уж не параноик ли ты, Валера. Тогда тебе лечиться надо. И чем скорее, тем лучше. Болезнь ни в коем случае нельзя затягивать. И не надо меня учить скромности, дядя! Я и сам могу этому научить любого. Ничего, ещё не вечер, лелею надежду, что мне предоставиться возможность доказать — кто есть кто, кто герой, а кто так себе, дерьмо собачье, не более того.
Кажется, я наговорил на большущие неприятности в скором будущем. И вот что характерно, чем я больше зверел и негодовал, тем больше улучшалось настроение у господина Петрова. Его породистое лицо вновь было лучезарным и безмятежным. Он понял, что крутой сибирский уокер, вовсе не крутой, если из-за ерунды ведет себя как какая-нибудь нервная институтка.
— Фу, как грубо! — сказал он с сожалением. — Я, Дмитрий Константинович, был о вас лучшего мнения.
— Я тоже, — хмуро пробурчал я.
— Что — тоже? — не понял Петров.
— Я тоже был о себе лучшего мнения.
— Оригинально! — рассмеялся Петров.
Но тут, слава Богу, объявили рейс на Москву и свой позор я переживал в одиночку.
В Москве у трапа самолета нас поджидал почетный эскорт из двух черных «Волг». Я, дуралей, ещё подумал: «Совсем мафия обнаглела! Никого не боиться». В одну «Волгу» сел я с молчунами, в другую — Петров. Там ещё кто-то сидел, но из-за тонированных стекол я рассмотреть не смог.
И мы поехали. И… приехали! Вопрос на засыпку: куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. На Лубянку!
Ни фига, блин, заявочки, да?! Мамочка родная, роди меня обратно. Это что же получается? У них все схвачено, за все заплачено! Так что ли? Что это все значит? А значит это, что мы уже давно, даже не по уши, а по самую маковку сидим в дерьме и выбраться из него без посторонней помощи у нас нет никакой возможности. И если прежде героически борясь с мафией, как говорится, не щадя живота своего, я всегда ощущал за спиной мощь родного государства. То с кем я буду, извините-подвиньтесь, бороться сейчас? С самим государством? А не слишком ли хил я здоровьем для такой борьбы? И тут я понял до какой степени неправ. Мы с парнями во главе с нашим замечательным шефом и генералом от прокуратуры Ивановым боремся не с государством, а за государство, власть в котором временно захватили разного рода дешевки, купленные на корню сосновскими, лебедевыми и прочими олигархами, разбогатевшими на тотальном и совершенно бессовестном ограблении народа. Но так не может долго продолжаться. Иначе… Иначе, туши фонари, будет полный мрак. Неужели мы окончательно профукали страну? Жуть! А ещё кричали: «Эра милосердия! Эра милосердия!» Крикуны! Пачкуны! Бумагомаратели гребанные! С кем говорить о милоседии? С сосновскими и лебедевыми? Они с удовольствием это послушают. Они любят слушать о милосердии там, о гуманности, человеколюбии, сердечности и прочем, держа фигу в кармане. Нет, не до милосердия и гуманизма сейчас. Как говорится, — не до жиру, быть бы живы. Этих гаденышей надо бить без всякой пощады и сожаления, бить, чтобы другим не повадно было, бить до тех пор, пока не сдохнут. И вот тогда… Тогда мы и поговорим об этом… Как его? Ну, только-что я его называл, красивое такое слово?… О милосердии, вот. А я брошу ругаться и буду говорить исключительно красивые и исключительно литературные слова. Честно.
А потом мы поднялись на шестой этаж и протопали по длинному коридору до двери с номером 67. Других обозначений на ней не было. Петров открыл дверь ключем. Кабинет от коридора отделял небольшой тамбур и две двери.
«Моих криков не будет слышно», — отметил я про себя как бы между прочим.
Петров окинул кабинет взглядом, будто хотел убедиться, все ли на месте и, проговорив:
— Ну, вы тут потолкуйте, — вышел.
И только тут я по настоящему рассмотрел молчунов-мастодонтов и мне стало совсем скучно. Нет. это не люди, это биологические машины, специально изготовленные для членовредительства. Определенно.
И вот один из них, тот, кого Петров называл Сашей, стал говорить:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Вы, ребята, сначала скажите, в чем я должен признаться? Я со своей стороны обещаю рассмотреть ваше предложение и подумать.
— Ты, Саша, разве не видишь, что он над нами издевается, — заговорил и второй мастодонт.
И я понял, что никакого допроса, на который я надеялся, не будет. Он программой этих ребят не предусмотрен. Их задача была проста, даже тривиальна — избить меня до полусмерти. Зачем и почему? — они не задумывались. Значит так надо. Начальство знает. «Жираф большой, ему видней». Вот именно.
И они не спеша, основательно принялись за дело. Это был не допрос, а сплошной мордобой. Сначала один держал меня за плечи, не давая упасть, а второй отрабатывал на мне удары, как на боксерской груше. Затем они менялись местами. Были и перерывы. Они садили меня в кресло и Саша спрашивал:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Ребята, — жалобно шлепал я разбитыми губами, пытаясь достучаться до их каменных сердец, — как вам не стыдно?! Вы же присягу принимали. А кому служите? Я ведь такой же оперативник, как и вы. За что же вы меня?
— Саша. ты же видишь, что он над нами издевается, — говорил второй. В процессе нашего плотного контакта я выяснил, что его зовут Игорем.
И мое избиение продолжалось. Били они профессионально и равнодушно, будто выполняли пусть не любимую, но необходимую работу. И я на них по большому счету даже не сердился. Им дан приказ. Они его выполняют. Только и всего.
А потом я потерял сознание.
Пришел я в себя лишь в Волгограде. Такое впечатление, что вскрыли мою черепную коробку и какой-то негодяй копается в мозгах, пытаясь прочесть мои мысли, а во рту сухо, как в Аравийской пустыне, а на языке вкус карболки и ещё чего-то очень больничного.
— Воды! — прошаркал языком по сухому нёбу. — Полцарства за стакан воды!
— Саша, бутылку пива Дмитрию Константиновичу! — приказал Петров.
От щедрости моего вынужденного попутчика я едва не прослезился. Честное слово! А когда залпом опорожнил бутылку холодного пива, так вообще воспрянул духом. Мир уже не казался кислым, будто квашенная капуста, и если очень постараться, то в нем ещё можно отыскать место для очередного подвига. И черепную коробчонку мою «захлопнули», видно отчаялись найти там что-то оригинальное. Так-что не все так плохо, как может показаться на первый взгляд. А то, что меня не убили, нужно считать очень крупной моей удачей. Определенно.
— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Константинович? — заботливо спросил Петров.
— Терпимо. Прошлый раз на курорте в Монтевидео было гораздо хуже, — там подавали осетрину с душком-с. Представляете?! Просто кошмар какой-то!
— Да, вам можно было посочувствовать, — улыбнулся самозванец в офицеры ФСБ.
— Это ещё что. Ко мне в комнату прислали девицу со всторым номером лифчика. А мой стандарт — четвертый. Я их курорт чуть в щепки не разнес от возмущения.
— А вы не теряете оптимизма, Дмитрий Константинович, — вновь одарил меня лучезарной улыбкой Петров. — Похвально!
— О чем вы говорите, Валерий Маркович! Нашли, блин, оптимиста! Я типичный представитель племени этих нудявых спиногрызов. Пессимист я. Вот вы со мной вежливо разговариваете, пиво вот и все такое. Словом, по людски обращаетесь. А знаете, что я о вас думаю? Сказать?
— Ну-у, скажите, — не совсем уверенно ответил кандидат в мои клиенты.
— А я думаю, что вы типичные бандиты и по вам давно тюрьма плачет. Представляете?! А вы говорите — оптимизм? Оптимизмом здесь и не пахнет.
Накал лучистых глаз Петрова поубавился ровно наполовину. А через его показную вежливость и манеры лакея какого-нибудь второсортного борделя проступила его подлинная сущность, я бы даже сказал, зверинный оскал.
— За такие слова можно и ответить.
— И отвечу. Я не боюсь ответа. Мне нечего скрывать от соотечественников. Дмитрий Беркутов чист и прозрачен, как слеза Бога нашего Иисуса Христа, невинно убиенного такими же палачами, как вы. А вот что ты, Валера, ответишь, когда суд тебя спросит: «А все ли ты сделал правильно в этой жизни? И не жжет ли тебя позор за мелочное прошлое?» Что ответишь, я тебя спрашиваю? Не жжет? Нет? Что молчишь? А ведь отвечать рано или поздно придется.
После мой пламенной обличительной речи, лицо моего визави стало бледно-зеленым, покрылось трупными пятнами, руки скрючились и, издав какой-то булькающий звук, он натурально сдох. Шутка. Мечта идиота. Нет, Петров продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Правда прежний лоск с него осыпался, как осенняя листва с красавицы березы, а в остальном он держал марку. Слабонервных мафия не держит на службе.
— Будет у меня там, впереди, что или нет, покажет время, глубокомысленно изрек Петров. — А вот вам, Дмитрий Константинович, я гарантирую неприятности в самое ближайшее время. Уж не обессудьте.
— Спасибо за заботу, Валерий Маркович! А то я уже, грешным делом, стал беспокоиться — будут у меня неприятности или нет? Они придают остроту жизни, оправдывают смысл земного существования.
— Да вы философ! — усмехнулся Петров.
— Будешь тут с такими вот, — проворчал я.
— Успокойтесь. Все у вас будет, и острота, и смысл.
— Спасибо, Валерий Маркович! Я вам это век на забуду… А где это мы торчим?
— В смысле, находимся?
— Ну да. В смысле, торчим?
— В аэропорту Волгограда.
И тут я допустил непростительную, на мой взгляд, ошибку, о которой потом очень сожалел. Ведь этим ребятам не скажешь, что я такой умный и до всего сам додумался, они все равно этому не поверят, а будут упорно, не щадя сил и времени, добиваться — кто меня информировал, где на каком уровне у них произошла утечка. Все это будет потом. А сейчас я сказал буквально следующее:
— Что же мы мотаемся по стране, как бедные родственники? Неужели ваш богатенький шеф не смог выписать отдельный самолет?
— Это вы о ком, Дмитрий Константинович? — отчего-то шепотом спросил Петров и даже закосил, как Тушканчик.
— Ишь, о ком? Об олигархе вашем?
— Не понимаю, — пожал он плечами. — Вас кто-то явно неверно информировал (Ну, а я о чем говорил?!) и вы принимаете нас за кого-то другого. Ни о каком олигархе мы не имеем ни малейшего понятия. — Глаза у него сделались жутко нехорошими.
«Ё-маё! Ну не придурок ли! — сказал я себе. — Мало ему того, что есть. Обязательно нужны новые осложнения. Правильно говорят, — если человек идиот, то это надолго. Определенно».
И так я себя занеуважал после этого, что даже говорить расхотелось.
— Не берите в голову, Валерий Маркович, это я пошутил, — врубил заднюю скорость, но понял, что слшком поздно — наезд на неприятности мне был обеспечен и где-то по большому счету даже гарантирован. Понял это и слуга того господина олигарха, который самый большой сукин сын. А каков поп, таков и приход. Сочувственно рассмеялся, развел этак ручками и с удовольствием, обсасывая каждую буковку, будто сладкую конфетку монпасье, проговорил:
— Ваша беда, Дмитрий Константинович, в том, что вы и так слишком много знаете, а хотите знать ещё больше. Нехорошо это, нескромно.
Возможно оттого, что я сам только-что здорово лопухнулся, или потому, что этот самопровозглашенный офицер ФСБ стал учить меня правилам хорошего тона, а может быть здесь сыграли роль многие причины и обстоятельства последнего времени, но только я совершенно потерял всякий контроль над собой.
— Фу ты, ну ты ножки гнуты! — саркастически рассмеялся я. — И в кого ты такой умный, скромный ты наш?! От твоей скромности у меня до сих пор башка раскалывается. У тебя какое-то болезненное восприятие действительности. Уж не параноик ли ты, Валера. Тогда тебе лечиться надо. И чем скорее, тем лучше. Болезнь ни в коем случае нельзя затягивать. И не надо меня учить скромности, дядя! Я и сам могу этому научить любого. Ничего, ещё не вечер, лелею надежду, что мне предоставиться возможность доказать — кто есть кто, кто герой, а кто так себе, дерьмо собачье, не более того.
Кажется, я наговорил на большущие неприятности в скором будущем. И вот что характерно, чем я больше зверел и негодовал, тем больше улучшалось настроение у господина Петрова. Его породистое лицо вновь было лучезарным и безмятежным. Он понял, что крутой сибирский уокер, вовсе не крутой, если из-за ерунды ведет себя как какая-нибудь нервная институтка.
— Фу, как грубо! — сказал он с сожалением. — Я, Дмитрий Константинович, был о вас лучшего мнения.
— Я тоже, — хмуро пробурчал я.
— Что — тоже? — не понял Петров.
— Я тоже был о себе лучшего мнения.
— Оригинально! — рассмеялся Петров.
Но тут, слава Богу, объявили рейс на Москву и свой позор я переживал в одиночку.
В Москве у трапа самолета нас поджидал почетный эскорт из двух черных «Волг». Я, дуралей, ещё подумал: «Совсем мафия обнаглела! Никого не боиться». В одну «Волгу» сел я с молчунами, в другую — Петров. Там ещё кто-то сидел, но из-за тонированных стекол я рассмотреть не смог.
И мы поехали. И… приехали! Вопрос на засыпку: куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. На Лубянку!
Ни фига, блин, заявочки, да?! Мамочка родная, роди меня обратно. Это что же получается? У них все схвачено, за все заплачено! Так что ли? Что это все значит? А значит это, что мы уже давно, даже не по уши, а по самую маковку сидим в дерьме и выбраться из него без посторонней помощи у нас нет никакой возможности. И если прежде героически борясь с мафией, как говорится, не щадя живота своего, я всегда ощущал за спиной мощь родного государства. То с кем я буду, извините-подвиньтесь, бороться сейчас? С самим государством? А не слишком ли хил я здоровьем для такой борьбы? И тут я понял до какой степени неправ. Мы с парнями во главе с нашим замечательным шефом и генералом от прокуратуры Ивановым боремся не с государством, а за государство, власть в котором временно захватили разного рода дешевки, купленные на корню сосновскими, лебедевыми и прочими олигархами, разбогатевшими на тотальном и совершенно бессовестном ограблении народа. Но так не может долго продолжаться. Иначе… Иначе, туши фонари, будет полный мрак. Неужели мы окончательно профукали страну? Жуть! А ещё кричали: «Эра милосердия! Эра милосердия!» Крикуны! Пачкуны! Бумагомаратели гребанные! С кем говорить о милоседии? С сосновскими и лебедевыми? Они с удовольствием это послушают. Они любят слушать о милосердии там, о гуманности, человеколюбии, сердечности и прочем, держа фигу в кармане. Нет, не до милосердия и гуманизма сейчас. Как говорится, — не до жиру, быть бы живы. Этих гаденышей надо бить без всякой пощады и сожаления, бить, чтобы другим не повадно было, бить до тех пор, пока не сдохнут. И вот тогда… Тогда мы и поговорим об этом… Как его? Ну, только-что я его называл, красивое такое слово?… О милосердии, вот. А я брошу ругаться и буду говорить исключительно красивые и исключительно литературные слова. Честно.
А потом мы поднялись на шестой этаж и протопали по длинному коридору до двери с номером 67. Других обозначений на ней не было. Петров открыл дверь ключем. Кабинет от коридора отделял небольшой тамбур и две двери.
«Моих криков не будет слышно», — отметил я про себя как бы между прочим.
Петров окинул кабинет взглядом, будто хотел убедиться, все ли на месте и, проговорив:
— Ну, вы тут потолкуйте, — вышел.
И только тут я по настоящему рассмотрел молчунов-мастодонтов и мне стало совсем скучно. Нет. это не люди, это биологические машины, специально изготовленные для членовредительства. Определенно.
И вот один из них, тот, кого Петров называл Сашей, стал говорить:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Вы, ребята, сначала скажите, в чем я должен признаться? Я со своей стороны обещаю рассмотреть ваше предложение и подумать.
— Ты, Саша, разве не видишь, что он над нами издевается, — заговорил и второй мастодонт.
И я понял, что никакого допроса, на который я надеялся, не будет. Он программой этих ребят не предусмотрен. Их задача была проста, даже тривиальна — избить меня до полусмерти. Зачем и почему? — они не задумывались. Значит так надо. Начальство знает. «Жираф большой, ему видней». Вот именно.
И они не спеша, основательно принялись за дело. Это был не допрос, а сплошной мордобой. Сначала один держал меня за плечи, не давая упасть, а второй отрабатывал на мне удары, как на боксерской груше. Затем они менялись местами. Были и перерывы. Они садили меня в кресло и Саша спрашивал:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Ребята, — жалобно шлепал я разбитыми губами, пытаясь достучаться до их каменных сердец, — как вам не стыдно?! Вы же присягу принимали. А кому служите? Я ведь такой же оперативник, как и вы. За что же вы меня?
— Саша. ты же видишь, что он над нами издевается, — говорил второй. В процессе нашего плотного контакта я выяснил, что его зовут Игорем.
И мое избиение продолжалось. Били они профессионально и равнодушно, будто выполняли пусть не любимую, но необходимую работу. И я на них по большому счету даже не сердился. Им дан приказ. Они его выполняют. Только и всего.
А потом я потерял сознание.
Глава девятая: Следствие 1.
Утром Олег Дмитриевич предложил съездить за Ириной и привезти её на дачу. Калюжный согласился и пошел звонить жене, чтобы предупредить. Но телефон не отвечал.
«Странно, где же она может быть в семь часов утра?!» — с тревогой подумал он. Он подождал с полчаса и вновь позвонил — тот же результат. И Эдурад Васильевич понял, что с женой что-то произошло. Воображение рисовало самые страшные картины, так как он знал с кем имеет дело.
Друганов его сообщение встретил внешне спокойно, сказал:
— Не нужно, Эдик, паниковать раньше времени. Вполне возможно, что в квартиру попытались проникнуть и она вызвала милицию.
— В таком случае, где она? Почему её нет в квартире?
— Ну мало ли, — пожал плечами Олег Дмитриевич. — Может быть она сейчас в милиции, дает объяснения. Давай немного подождем.
Калюжный позвонил домой перед обедом. Телефон молчал. Он послонялся по Золотой горке, выпил пива. Тревога за судьбу жены с каждой минутой все нарастала. Теперь он был больше чем уверен, что её либо убили, либо захватили в заложницы и скоро предъявят ему свои условия. Каковы будут эти услович он знал заранее. Когда он позвонил через час, то услышал, наконец, испуганный, несчастный голос Ирины:
— Эдик, это ты?!
Эдуард Васильевич испугался и повесил трубку. Теперь отпали все сомнения — жена схвачена бандитами. Жена никогда прежде не называла его уменьшительно, почему-то считала, что это не имя, а собачья кличка. Они сломили её сопротивление и заставили им помогать. Калюжный представил, что пришлось ей вынести и совсем пал духом.
Друганов его действия не одобрил, сказал с осуждением:
— Экий ты, Эдик, трус! Хочешь ты этого или нет, а связываться с ними все равно придется. Иначе, как мы узнает, чего они хотят. Представь, каково сейчас ей приходится.
— Что вы предлагаете?
— Иди и звони снова. Узнай, чего они хотят.
— Как ты не понимаешь, дядя Олег, что Ирина в любом случае обречена?! Они её используют, а потом убьют. Она им нужна лишь для того, чтобы связаться со мной. Как они это сделают, они тут же могут её убить.
И бывший летчик-испытатель, может быть впервые в жизни, растерялся.
— Что же делать?! — спросил он беспомощно.
— А я знаю? — ответил Калюжный вопросом. — У меня и так голова буквально чугунная от всего этого.
В конце-концов они решили дождаться следующего утра.
А под утро их разбудил вой милицейской сирены. Калюжный вскочил, выглянул в окно и увидел напротив ворот две «Воги» и микроавтобус «УАЗ».
«Ну вот, все само-собой решилось!» — с облегчением подумал Эдуард Васильевич. Ночью к нему самому приходили мысли обратиться за помощью в милицию. А они, будто их подслушав, сами приехали. Скорее всего и Ирина у них. Это упрощает его задачу.
Калюжный спокойно оделся, вернул браунинг Друганову.
— Спасибо, дядя Олег! Похоже, он мне больше не понадобиться.
— А почему здесь милиция? — спросил тот. — Они что, в курсе всего?
— Вряд ли. Вероятнее всего они разыскивают меня, как подореваемого в убийстве Татьяничевой.
— Кого?
— Нашего заместителя прокурора. Наш прокурор постарался.
И будто в подтверждение слов Калюжного раздался властный голос по мегафону:
«Гражданин Калюжный, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Дача окружена».
«К чему только они устроили весь этот цирк?» — равнодушно подумал Эдуард Васильевич, выходя на крыльцо. И тут же получил сильный удар сзади по голове, от которого потерял сознание.
Пришел в себя он лишь в машине. Рядом сидел молодой сотрудник в форме старшего лейтенанта. ещё один одетый по гражданке на переднем сидении. Стоило лишь Квалюжному пошевелиться, как в затылке запульсировала сильная боль. Он невольно застонал. Сидящий на первом сидении обернулся, весело проговорил:
— Очухался, козел! Думал, что мы тебя не найдем, да?
У него было широкоскулое и довольно симпатичное лицо сильная шея борца. Вот только глаза… Темно-карие глаза были нехорошими, лютыми. Очень даже нехорошими. Человек с такими глазами просто не мог быть порядочным. И Калюжный понял, что этот сделает все, чтобы допиться от него признательных показаний.
— Зачем вы меня ударили?
— Ударили?! — почти искренне удивился оперативник. Обратился к своему коллеге, сидящему рядом с Калюжным: — Саша, ты его бил?
— Нет, — ответил тот.
— Ну, вот. И я не бил. Что-то ты путаешь, гражданин прокурор. Это тебе очевидно приснилось. — Он нагло рассмеялся.
Калюжный счел за лучшее промолчать. Но это не устроило оперативника.
— Почему молчишь, прокурор?
— Я не знаю кто со мной разговаривает. Может быть вы бандиты?
— Ах, какие мы обидчивые! — издевательски проговорил оперативник. — Порошу покорнейше меня извинить. Разрешите представиться. Заместитель начальника отдела уголовного розыска майор милиции Коломиец Антон Борисович. Будут какие вопросы, пожелания? — Коломиец вновь рассмеялся.
— Почему вы разговариваете со мной в таком тоне? — вопросом ответил Калюжный.
— Ну вот, теперь ему мой тон не нравится, — вздохнул майор. — Ты слишком капризен, прокурор. Саша, поговори с ним другим тоном.
Старший лейтенант коротко размахнулся и ударил Калюжного в живот. Удар был настолько силен, что Эдуард Васильевич испугался, подумал что внутри что-то лопнуло — настолько была сильна боль, перехватило дыхание.
— А такой тон тебе понравился? — вовсю веселился Коломиец.
— Палачи! — с трудом выдавил из себя Калюжный.
— Саша, выпиши ему ещё за оскорбление при исполнении.
От второго удара у Калюжного попылыли перед глазами радужные круги. И он с тоской подумал, что эти два подонка обязательно выбью из него признательные показания. Он не сможет долго терпеть эту адскую боль.
— Не надо меня бить. Пожалуйста! — униженно попросил Эдуард Васильевич.
— Вот это другой разговор, — удовлетворенно проговорил майор. — А то — «палачи»! Этак можно договориться до больших неприятностей. Саша только малость размялся. Ты, прокурор, ещё не знаешь, как он может делать это по настоящему. Я прав, Саша?
— Конечно, шеф, — отозвался тот, ухмыльнувшись.
— Вот видишь, прокурор! — «обрадовался» Коломиец подтверждению своих слов. — Причем, делает он это настолько профессионально, что ни один эксперт не прикопается. Я прав, Саша?
— Конечно, товарищ майор.
— А знаешь, прокурор, чего Саша особенно не любит?… Ты почему молчишь, прокурор, когда тебя спрашивает милицейское начальство. Больно гордый что ли?
— Я слушаю. — Калюжный чувствовал, что ещё чуть-чуть и он расплачется от всего этого издевательства.
— Это хорошо, что слушаешь. Это правильно. Чтобы потом не было претензий. Так о чем это я? — продолжал куражиться майор. — Ах, да. Вот я и говорю — наш Саша особенно не любит, когда ему вешаеют лапшу на уши. Скажи, Саша?
— Точняком, шеф! — подтвердил старший лейтенант. — Я очень этого не люблю. Когда мне «лапшу» — я натурально зверею.
— Вот видишь, прокурор. Так-что ты хорошенько это запомни, чтобы без всяких обид. Понял? — Не дождавшись от Калюжного ответа, угрожающе переспросил: — Так понял или нет?!
— Понял, — обреченно ответил тот.
В Заельцовском райуправлении Коломиец объявил Эдуарду Васильевичу, что он задерживается по подозрению в убийстве заместителя транспортного прокурора Татьяничевой Маргариты Львовны и оформил протокол задержания. После чего, Коломиец и старший лейтенант отвели Калюжного в пятнадцатый кабинет, майор запер его на ключ, и, строго глядя на подозреваемого, указал на стул за письменным столом и деловито сказал:
— Садись. Пиши.
«Странно, где же она может быть в семь часов утра?!» — с тревогой подумал он. Он подождал с полчаса и вновь позвонил — тот же результат. И Эдурад Васильевич понял, что с женой что-то произошло. Воображение рисовало самые страшные картины, так как он знал с кем имеет дело.
Друганов его сообщение встретил внешне спокойно, сказал:
— Не нужно, Эдик, паниковать раньше времени. Вполне возможно, что в квартиру попытались проникнуть и она вызвала милицию.
— В таком случае, где она? Почему её нет в квартире?
— Ну мало ли, — пожал плечами Олег Дмитриевич. — Может быть она сейчас в милиции, дает объяснения. Давай немного подождем.
Калюжный позвонил домой перед обедом. Телефон молчал. Он послонялся по Золотой горке, выпил пива. Тревога за судьбу жены с каждой минутой все нарастала. Теперь он был больше чем уверен, что её либо убили, либо захватили в заложницы и скоро предъявят ему свои условия. Каковы будут эти услович он знал заранее. Когда он позвонил через час, то услышал, наконец, испуганный, несчастный голос Ирины:
— Эдик, это ты?!
Эдуард Васильевич испугался и повесил трубку. Теперь отпали все сомнения — жена схвачена бандитами. Жена никогда прежде не называла его уменьшительно, почему-то считала, что это не имя, а собачья кличка. Они сломили её сопротивление и заставили им помогать. Калюжный представил, что пришлось ей вынести и совсем пал духом.
Друганов его действия не одобрил, сказал с осуждением:
— Экий ты, Эдик, трус! Хочешь ты этого или нет, а связываться с ними все равно придется. Иначе, как мы узнает, чего они хотят. Представь, каково сейчас ей приходится.
— Что вы предлагаете?
— Иди и звони снова. Узнай, чего они хотят.
— Как ты не понимаешь, дядя Олег, что Ирина в любом случае обречена?! Они её используют, а потом убьют. Она им нужна лишь для того, чтобы связаться со мной. Как они это сделают, они тут же могут её убить.
И бывший летчик-испытатель, может быть впервые в жизни, растерялся.
— Что же делать?! — спросил он беспомощно.
— А я знаю? — ответил Калюжный вопросом. — У меня и так голова буквально чугунная от всего этого.
В конце-концов они решили дождаться следующего утра.
А под утро их разбудил вой милицейской сирены. Калюжный вскочил, выглянул в окно и увидел напротив ворот две «Воги» и микроавтобус «УАЗ».
«Ну вот, все само-собой решилось!» — с облегчением подумал Эдуард Васильевич. Ночью к нему самому приходили мысли обратиться за помощью в милицию. А они, будто их подслушав, сами приехали. Скорее всего и Ирина у них. Это упрощает его задачу.
Калюжный спокойно оделся, вернул браунинг Друганову.
— Спасибо, дядя Олег! Похоже, он мне больше не понадобиться.
— А почему здесь милиция? — спросил тот. — Они что, в курсе всего?
— Вряд ли. Вероятнее всего они разыскивают меня, как подореваемого в убийстве Татьяничевой.
— Кого?
— Нашего заместителя прокурора. Наш прокурор постарался.
И будто в подтверждение слов Калюжного раздался властный голос по мегафону:
«Гражданин Калюжный, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Дача окружена».
«К чему только они устроили весь этот цирк?» — равнодушно подумал Эдуард Васильевич, выходя на крыльцо. И тут же получил сильный удар сзади по голове, от которого потерял сознание.
Пришел в себя он лишь в машине. Рядом сидел молодой сотрудник в форме старшего лейтенанта. ещё один одетый по гражданке на переднем сидении. Стоило лишь Квалюжному пошевелиться, как в затылке запульсировала сильная боль. Он невольно застонал. Сидящий на первом сидении обернулся, весело проговорил:
— Очухался, козел! Думал, что мы тебя не найдем, да?
У него было широкоскулое и довольно симпатичное лицо сильная шея борца. Вот только глаза… Темно-карие глаза были нехорошими, лютыми. Очень даже нехорошими. Человек с такими глазами просто не мог быть порядочным. И Калюжный понял, что этот сделает все, чтобы допиться от него признательных показаний.
— Зачем вы меня ударили?
— Ударили?! — почти искренне удивился оперативник. Обратился к своему коллеге, сидящему рядом с Калюжным: — Саша, ты его бил?
— Нет, — ответил тот.
— Ну, вот. И я не бил. Что-то ты путаешь, гражданин прокурор. Это тебе очевидно приснилось. — Он нагло рассмеялся.
Калюжный счел за лучшее промолчать. Но это не устроило оперативника.
— Почему молчишь, прокурор?
— Я не знаю кто со мной разговаривает. Может быть вы бандиты?
— Ах, какие мы обидчивые! — издевательски проговорил оперативник. — Порошу покорнейше меня извинить. Разрешите представиться. Заместитель начальника отдела уголовного розыска майор милиции Коломиец Антон Борисович. Будут какие вопросы, пожелания? — Коломиец вновь рассмеялся.
— Почему вы разговариваете со мной в таком тоне? — вопросом ответил Калюжный.
— Ну вот, теперь ему мой тон не нравится, — вздохнул майор. — Ты слишком капризен, прокурор. Саша, поговори с ним другим тоном.
Старший лейтенант коротко размахнулся и ударил Калюжного в живот. Удар был настолько силен, что Эдуард Васильевич испугался, подумал что внутри что-то лопнуло — настолько была сильна боль, перехватило дыхание.
— А такой тон тебе понравился? — вовсю веселился Коломиец.
— Палачи! — с трудом выдавил из себя Калюжный.
— Саша, выпиши ему ещё за оскорбление при исполнении.
От второго удара у Калюжного попылыли перед глазами радужные круги. И он с тоской подумал, что эти два подонка обязательно выбью из него признательные показания. Он не сможет долго терпеть эту адскую боль.
— Не надо меня бить. Пожалуйста! — униженно попросил Эдуард Васильевич.
— Вот это другой разговор, — удовлетворенно проговорил майор. — А то — «палачи»! Этак можно договориться до больших неприятностей. Саша только малость размялся. Ты, прокурор, ещё не знаешь, как он может делать это по настоящему. Я прав, Саша?
— Конечно, шеф, — отозвался тот, ухмыльнувшись.
— Вот видишь, прокурор! — «обрадовался» Коломиец подтверждению своих слов. — Причем, делает он это настолько профессионально, что ни один эксперт не прикопается. Я прав, Саша?
— Конечно, товарищ майор.
— А знаешь, прокурор, чего Саша особенно не любит?… Ты почему молчишь, прокурор, когда тебя спрашивает милицейское начальство. Больно гордый что ли?
— Я слушаю. — Калюжный чувствовал, что ещё чуть-чуть и он расплачется от всего этого издевательства.
— Это хорошо, что слушаешь. Это правильно. Чтобы потом не было претензий. Так о чем это я? — продолжал куражиться майор. — Ах, да. Вот я и говорю — наш Саша особенно не любит, когда ему вешаеют лапшу на уши. Скажи, Саша?
— Точняком, шеф! — подтвердил старший лейтенант. — Я очень этого не люблю. Когда мне «лапшу» — я натурально зверею.
— Вот видишь, прокурор. Так-что ты хорошенько это запомни, чтобы без всяких обид. Понял? — Не дождавшись от Калюжного ответа, угрожающе переспросил: — Так понял или нет?!
— Понял, — обреченно ответил тот.
В Заельцовском райуправлении Коломиец объявил Эдуарду Васильевичу, что он задерживается по подозрению в убийстве заместителя транспортного прокурора Татьяничевой Маргариты Львовны и оформил протокол задержания. После чего, Коломиец и старший лейтенант отвели Калюжного в пятнадцатый кабинет, майор запер его на ключ, и, строго глядя на подозреваемого, указал на стул за письменным столом и деловито сказал:
— Садись. Пиши.