Константинов Владимир. Страх

   Грянули дружиные и восторженные аплодисменты. Юркий субъект тут же изчез. То, что после него появилось на сцене, трудно описать. Ё-маё! Вот это гренадерша! В ней было больше плоти чем смысла. Всего так много и все такое большое! И главное — ни грамма жира. Тело её было настолько ядреным и упругим, что напоминало крепкое наливное яблоко, что, казалось, кусни и тут же брызнет спелый сок. Уф! Рождает же природа этакое! Не помню точно у кого, то ли у Хоменгуэйя, то ли у Ремарка была вот такая великанша, которая этой самой выдергивала гвозди, приводя тем самым в неописуемыйй восторг мужиков. Уверен, наша бы гренадерша заткнула ту великаншу за пояс. Мисс Сибирский Характер прошлась взад-вперед по подиуму. Тот дрожал, скрипел и визжал под её поступью. Публика неистовствовала. Девушка сдернула с себя лифчик и небрежно забросила его куда-то за сцену. Но груди от этого нисколько не изменили форму.
   Неожиданно гренадерша легко спрыгнула с подиума и прямиком направилась к нашему столику. По её маслянному взгляду вавилонской блудницы, устремленному прямо на меня, я понял, что никто иной, а именно я стал объектом её пристального внимания.
   Ну, блин, воще! Я откровенно запаниковал, потому, что, хоть убейте, ничего не понимал в происходящем. Определенно.
   Проходя мимо соседнего столика, девушка одной рукой легко подхватила кресло, приставила к нашему столику, села и, насмешливо глядя на меня, сказала:
   — Здравствуйте, господин мент!
   От этих её слов у меня натурально отпала челюсть. Точняком. Язык прирос к гортани, а в мозгу что-то щелкнуло и он напрочь отключился. Нет, в нем ещё сохранились какие-то неясные воспоминания. Я, к примеру, помнил, что я именно тот, кем меня только-что назвала эта бесподобная стальная мисс, что я женат и у меня недавно родилась дочь, которая по первым задаткам может вполне вырасти в этакое вот чудо. Даже фамилию свою помнил. А вот почему и с какой целью оказался в этом густонаселенном зале — напрочь забыл. И очень от этого мучился.
   Видя, что меня здорово коротнуло, Дронов решил взять инициативу в свои руки.
   — А отчего вы решили, что он мент? — спросил.
   Но мисс Сибирский характер даже не удостоила его взглядом. Он для неё не существовал. Все её внимание было сосредоточено на мне.
   — Не желаете ли, господин мент, отведать моего тела? — просто и доверительно предложила она. Она приподняла ладонями снизу свои мощные груди, будто решала — какую из них всучить мне первой, а какую оставить на потом. Эти громоздкие штуковины, каждая не менее пяти кг нетто, вели себя нахально и вызывающе, откровенно пялились на меня и подрагивали от нетерпения. Мне даже показалось, что темный глазок левой подмигнул мне, как бы говоря: «Ну что, мент? Так ли уж крепки твои морально-волевые качества?» Мистика! И я понял, что начинаю сходить с ума. От этой тупиковой ситуации в моем мозгу теперь пискнуло и я стал осозновать себя личностью, правда, очень ущербной, но личностью, понял — почему здесь оказался. В голове спонтанно родился большущий вопрос: «Как, каким образом нас вычислили? Ведь о том, что мы собираемся в этот клуб, я никому, кроме Дронова, не говорил?» В это время услышал голос своего друга:
   — Девушка, я кажется задал вам вопрос. Почему вы не отвечаете? — Вид у него был растерянным, даже обиженным, вероятно оттого, что мисс не удостоила его вниманием.
   Но она и на этот раз его проигнорировала. Продолжая смотреть на меня масленным взглядом, она облизнула свои полные ярко-малиновые губы, проворковала:
   — Ну, так как?
   Обретя способность говорить, я тут же не упустил возможность этим воспользоваться:
   — Но тебя нет в меню, дорогуша. Я его внимательно изучил. А я привык строго по меню. Боюсь отравиться какой-нибудь гонореей.
   — Обижаете, господин мент! — надула губки мисс «Нахальные сиски» и слегка помассировала свои груди, как бы говоря, что такой товар не может в принципе быть подпорченным. — У нас все стирильно.
   — Так почему вы все же решили, что мы менты? — сделал последнюю отчаянную попытку привлечь к себе внимание девушки Дронов.
   Она вновь облизнула свои соблазнительные губы и повторила вопрос:
   — Ну так как? — В её карих, слегка раскосых глазах теперь полыхал яростный и страстный, как сама жизнь, призыв к совокуплению.
   Ни фига, блин, заявочки! Уф! Подобный взгляд и мертвого из могилы поднимет. Определенно. Что это ещё за опыты на живом человеке?
   — Я, милая, плачу строго по прейскуранту. Побочные расходы моим бюджетом не предусмотрены.
   — Ах, вы об этом. Не беспокойтесь, господин мент, все уже оплачено.
   И только тут я, наконец, все понял. И появление этой «малышки» возле нашего столика, и её довольно странное, но, вынужден согласиться, заманчивое предложение. Все. Я был кем-то узнанным в этой «Подлянке», и этот кто-то в знак особого ко мне расположения прислал мне в подарок эту мисс «Железная задница». Точно! И я стал шарить заинтересованным взглядом по залу в поисках того, кто мне был нужен. И очень скоро я его нашел. Рядом с пожилым метрдотелем, растерявшим весь свой прежний лоск от краткого общения со мной, я увидел… Провалиться мне на месте, если это не Гена Зяблицкий со смешной и несолидной кличкой Тушканчик. Мы с Сережей Колесовым восемь лет назад за этим Тушканчиком пару месяцев по всем городу гонялись, Взяли мы его на Золотой горке в доме матери после очередного грабежа. Отношения у меня с ним были теплыми, почти дружескими. Он даже написал мне несколько писем с зоны, «Дмитрий Константиновым, оглядываясь на прожитую жизнь, я не перестаю себе удивляться — я подчистую спалил лучшие свои годы! И на что? А ведь с моим умом и моими талантами я мог прожить их весело и красиво, а главное — с пользой для страны и общества. „Ведь я мог дать не то, что дал, что мне давалось ради шутки“ Вот таким интересным типом был этот гопстопник. Но сейчас в смокинге с бабочкой его трудно было узнать. О времена! О нравы! Он смотрел на меня и улыбался в тридцать два зуба.
   Я помахал ему рукой. Он воспринял этот жест, как зеленый сигнал светофора и вприпрыжку побежал к нашему столику.
   — Дмитрий Константинович, какими судьбами! — воскликнул он, распахивая руки, будто намеревался объять необъятное. — Здравствуйте! Рад, очень рад нашей встрече!
   При его появлении «гренадерша» почтительно встала. Тушканчик едва доходил ей до подбородка.
   — Привет, Гена! Никак не ожидал тебя встретить, такого молодого и красивого. Тебе восьмерик давали?
   — Освободили досрочно за особые заслуги перед Отечеством, Дмитрий Константинович! — радостно объявил Зяблицкий. — Я уже два года, как на воле.
   — С чем тебя и поздравляю! И кем же ты тут служишь?
   — Директором, Дмитрий Константинович, — скромно ответил Тушканчик и отчего-то грустно вздохнул.
   — Ну, ты, блин, даешь! — искренне удивился я, хотя в наше время уже пора привыкнуть ко всем этим метаморфозам. — Ты что, нашел клад или откопал золотую жилу?
   — Это все не мое.
   — А чье?
   — Хозяина.
   — А кто хозяин?
   — Бублик. То-есть, я извиняюсь, Степаненко. Это он меня взял на должность. Вы, очевидно, по поводу его… здесь.
   — По поводу, по поводу… А это, значица, твой подарок? — кивнул я на «гренадершу». — Я правильно понял?
   — Да, — закивал Зяблицкий. — Это одна из наших лучших девушек. Помниться, вы были большой любитель этого.
   — У меня все в прошлом, дорогой.
   — Значит, отказываетесь? Я вас правильно понял, Дмитрий Константинович?
   — Вот именно.
   После этих слов нахальные сиськи все время внимательно следившие за мной возмущенно затряслись. Не было ещё случая, чтобы от их услуг кто-то посмел отказаться. Я даже вынужден был закрыть глаза, чтобы не возбуждать плоть и не воспламенять воображение. А когда их открыл, то стал задумчиво рассматривать лепной потолок.
   — Ступай, Зоинька, ступай, милая, — ласково проговорил Тушканчик и небрежно похлопал её по крутой заднице, а потом долго с сожалением смотрел ей вслед. Вновь грустно вздохнул и сказал:
   — Извините, Дмитрий Константинович, но я не имел чести встречаться с вашим другом. Представьте, пожалуйста.
   Ё-маё! Вот как круто изменилось время. Тушканичики заговорили, будто английские лорды. Чудеса в решете!
   — Полковник ФСБ Дронов Юрий Валентинович, — сказал я небрежно.
   От этого сообщения лицо бывшего грабителя засветилось верноподданнической улыбкой. — Рад! Очень рад видеть у себя столь высоких гостей! Буду считать за честь помочь органам всем, чем могу. Дмитрий Константинович, Юрий Валентинович, я приказал накрыть стол в моем кабинете. Пройдемте туда. Там обо все и потолкуем.
   Мы с Дроновым переглянулись. Отказатья выпить и закусить на халяву ни я, ни он не решились.
   А в кабинете Тушканчика действительно уже был накрыт обалденный стол. Я едва не офанарел. Натурально! Все как в лучших домах Лондона и Филадельфии вместе взятых. Определенно. Чего только на этом столе не было, каких разносолов! Буженинка, пастрома, окорок, черная и красная икра, осетрина, семга, мясо криля, овощи, фрукты, зелень и прочая, и прочая. Было даже мясо тушканчика. Шутка. А в углу на гриле подогревался шашлык на шампурах, распространяя совершенно убийственный запах. Вот как нынче живут бывшие грабители тушканчики. Такой стол на мою зарплату и даже зарплату Дронова не организуешь. Нет, можно один раз, а после весь месяц сосать лапу.
   — А ты, Гена, неплохо устроился, — кивнул я на шикарный стол.
   — Ну так, — самодовольно рассмеялся Тушканчик. — Стараемся, Дмитрий Константинович.
   Это он передо мной хвост распушил. Хочет показать каким он стал крутым и счастливым. А мне вся эта чухня по барабану. Меня вполне устраивает и мясной салат.
   — Присаживайтесь, пожалуйста, — проговорил хозяин и указал на кресла с высокими спинками, похожие на авиационные.
   Мы с Юрием сели. Зяблицкий мелкими шажками засеменил к бару.
   — Что желаете пить? Виски? Коньяк? Водку?
   Мы с Дронов переглянулись.
   — Водку? — спросил я друга. Он кивнул. — Мы желаем пить водку, — сказал я Тушканчику.
   Тот достал из бара красивую бутылку водки «Отечество» и с гордостью водрузил её на стол, отвинтил пробку, наполнил рюмки, поднял свою и сказал с выражением, будто читал стихи Александра Сергеевича:
   — Я предлагаю выпить за встречу! И за то, чтобы отныне мы встречались только за таким вот столом!
   — Это уж как масть пойдет, — усмехнулся я. — Не гони, Гена. Давай сначала о деле. А уж потом… Как говорится, кончил дело, гуляй смело.
   — Как прикажите, Дмитрий Константинович, — тут же согласился Заблицкий, ставя рюму на стол. — Я весь внимания.
   — За что убили твоего хозяина?
   — Я весь в догадках, Дмитрий Константинович. Ума не приложу — кто это мог с ним так? Федор Степанович был милейшим человеком, мягким, коммуникабельным. У него в принципе не могло быть врагов.
   — Позавчера вечером он был в клубе?
   — Да, конечно. Он принимал друзей.
   — Каких друзей?
   — Я их не знаю, никогда прежде не видел.
   — Они из блатных?
   — Н-нет, не думаю, — не совсем уверенно ответил Заблицкий. — Скорее, совсем наоборот.
   — В каком смысле — наоборот?
   — Судя по их выправке и всему прочему они могли быть из вашего ведомства, Юрий Валентинович, — почтительно проговорил Тушканчик, обращаясь к Дронову.
   — О чем между ними шел разговор? — спросил я.
   — Я не в курсе. — Левый глаз Заблицкого сильно закосил.
   «Врет!» — сразу понял я. Эту любопытную особенность я подметил у него ещё восемь лет назад — когда Тушканчик врал, то левый его глаз начинал здорово косить. На этом я и раскрутил все его грабежи. Он потом обижался, что я повесил на него даже лишиний.
   Я весело и даже где-то картинно рассмеялся.
   — Что, я сказал что-то смешное? — обеспокоился Зяблицкий, шныряя по сторонам крапленным взглядом.
   — Да уж смешнее трудно придумать, — продолжал я смеяться.
   — Не понял? — ещё больше забеспокоился мой бывший клиент.
   Я оборвал смех и посмотрев на него тучным взглядом, раздраженно сказал:
   — Не надо, господин Соврамши, принимать нас за валетов и вешать лпшу на уши. Ваш левый глаз этого не позволит.
   — Ах, это, — окончательно сконфузился Зяблицкий и густо покраснел. — Извините.
   — Наши привычки, Гена, что родимые пятна — от тех и других трудно избавиться. Или я не прав?
   — Вы возможно конечно, Дмитрий Константинович, — залопотал Тушканчик. — Но только, извините, я дейстьвительно не того. Честное слово!
   Я видел, что он сильно напуган. Так напуган, что ни при каком раскладе не скажет нам правды. Он, вероятно, считает, что только стоит ему её сказать, как его тут же постигнет участь хозяина.
   — А как они выглядели?
   — Кто? — уставился он на меня совершенно тупым взглядом.
   — Слушай, Тушканчик, не коси по идиота! — начал я заводиться. — Гости Бублика? Как они выглядели?
   — Обыкновенно выглядели. Да я и видел-то их мельком. Можно даже сказать — совсем не видел.
   — Бублик ушел вместе с ними?
   — Да.
   — Нинку Кривоносову он забрал?
   — Кого, простите?… Ах, вы имеете в виду Шахову. Да. Так точно. Федор Степанович просил подготовить лучших наших девочек, но взял лишь Шахову. Видно, его гости от услуг наших девочек отказались. Вероятно, по идейным соображениям, — попробовал пошутить Зяблицкий, чтобы хоть как-то снять тезавшее его рнапряжение, и захихикал. Но получился полный конфуз. Издаваемые им звуки скорее походили на жалобное мяуканье котенка, потерявшего титьку мамы кошки, чем на человеческий смех.
   — Ты их провожал до машин?
   — Кого?
   — Папу Римского, идиот?! — взорвался я уже не в силах сдерживать эмоции.
   Тухканчик вздрогнул, сжался весь, будто боялся, что я не выдержу и врежу ему промеж глаз.
   — Ах, вы имеете в виду… Нет, не имел чести… Как-то так получилось… Занят был. — А левых глаз его куда-то вообще к хренам закатился. Вместо него на меня смотрело белое глазное яблоко все в красноватых отвратительных прожилках.
   И я понял, что ловить нам тут больше нечего. Этот козел уже провел определенную работу со своим личным составом.
   Пить мне с ним сразу расхотелось. Как я понял, Дронову — тоже. Мы, будто по команде, встали и вышли из кабинета. Пусть этот косой сукин сын подавиться своими деликатесами.

Глава седьмая: Командировка.

   В девять утра следующего дня Калюжный был уже на Электродном заводе, В заводоуправлении в кабинете начальника техотдела за столом сидела миловидная шатенка лет тридцати пяти. Она строго и вопросительно взглянула на вошедшего.
   — Здравствуйте! Я из транспортной прокуратуры. — Эдуард Васильевич достал служебное удостоверение, протянул женщине. — Вот, пожалуйста.
   — Здравствуйте! — В её голосе прозвучало удивление, недоумение и настороженность одновременно. Что и говорить, появление работника прокуратуры никогда не вызывает положительных эмоций. Что верно, то верно.
   Она взяла удостоверение, внимательно ознакомилась, даже сличила фотографию с оригиналом. Лишь после этого приветливо улыбнулась и, возвращая удостоверение, сказала:
   — Очень приятно! А я начальник технического отдела завода Вершинина Любовь Ивановна, Чем обязана вниманию столь солидного учреждения? Что-то случилось?
   — Я, Любовь Ивановна, по поводу смерти вашего предшественника Устинова Геннадия Федоровича.
   — Ах. это. — Лицо Вершининой сразу замкнулось, стало строгим и официальным. — А отчего вас заинтересовала его смерть? Ведь несчастный случай с Устиновым, насколько мне помниться, произошел ещё ноябре прошлого года?
   — В конце октября, — уточнил Эдуард Васильевич.
   — Да-да, в конце октября. Правильно. Так отчего он вас только сейчас заинтересовал? Есть какие-то сомнения?
   — Сомнения есть всегда, — ответил Калюжный уклончиво. — Его жена убеждена, что Устинова убили.
   — Убили?! — очень ненатурально удивилась Вершинина и также ненатурально рассмеялась. — Ну, знаете ли! Впрочем, от этой весьма экзальтированной особы все можно ожидать.
   — Вы с ней знакомы?
   — Еще бы не знакома. Она после смерти мужа такую развила тут бурную деятельность, «раскрыла» целый международный заговор, — Вершинина вновь театрально рассмеялась.
   — Вы её не любите, — равнодушно проговорил Калюжный, как окончательно для себя решенное.
   — А за что её любить? — Лицо Любови Ивановны пошло красными пятнами. — Этой психопатке лечиться надо. А вы жалобы её проверяете.
   — Почему вы решили, что я проверяю её жалобу?
   — Для чего же вы в таком случае на заводе? — вопросом ответила Вершинина.
   «В чем, в чем, а в отсутсвии логики её трудно обвинить. Что верно, то верно», — вынужден был согласиться Эдуард Васильевич.
   — Скажите, Любовь Ивановна, каким человеком был Устинов?
   — Под стать своей супруги, — тут же выдала Вершинина.
   — В каком смысле?
   — В самом прямом.
   По её реакции Калюжный понял, что прежде Устинов с Вершининой не ладили. Очень даже не ладили.
   — Может быть объясните?
   — А что тут объяснять. Знаете, Эдуард Васильевич, есть люди, которые сами не живут по человечески, и другим жизнь отравляют. Устинов из таких. Такой зануда, что не приведи Господи.
   — И в чем же выражалось его занудство?
   — Шизофреник. То же, как и его супруга. «Заговоры» разоблачал. Организовал целую кампанию по «спасению завода». Ха-ха! — Глаза Вершининой мстительно сузились. — Вот и навыступался.
   — Вы что имеете в виду?
   Любовь Ивановна поняла, что сказала лишнее. Побледнела. Глаза выразили испуг.
   — Да нет, это я так… Не обращайте внимания, — пробормотала в замешательстве.
   И наблдая за её реакцией, Калюжный подумал с тоской:
   «А может быть права Устинова — смерть её мужа вовсе не несчастный случай, далеко не несчастный случай? Только этого мне не хватало, как вляпаться в инсценированное убийство».
   — Любовь Ивановна, а кем вы работали при Устинове?
   Лицо Вершининой вновь стало строгим и официальным. Глаза недобро сверкнули.
   — А при чем тут это? — спросила она с вызовом.
   «Муж её у неё точно под каблуком. Очень даже под каблуком», — подумал Калюженый. Вершинина вызывала у него резкую антипатию, хотелось встать и уйти. Ему стоило немалых усилий побороть это желание.
   — И все же?
   — Ведущим инженером. Но потом была вынуждена уйти из отдела.
   — Отчего?
   — Из-за Устинова. Ему, видите ли, казалось, что я человек внешнего управляющего Петра Осиповича Самохвалова. Считал, что я специально заслана тем в отдела. Ха-ха!
   — А это не так?
   Лицо Вершининой вновь пошло красными пятнами, тонкие ноздри красивого носа гневно затрепетали.
   — Разумеется — это не так. Я конечно симпатизарую Петру Осиповичу, как умному человеку, прекрасному организатору. Но это вовсе ничего не значит. Заслана в отдел! Только человек с больной психикой мог до такого додуматься.
   Калужный невольно усмехнулся про себя.
   «Похоже, что Устинов был прав. Очень даже похоже. Неспроста ты, дамочка, так раскалилась. Похоже, что у тебя во всем этом деле здорово рыльце в пушку. Вот именно.»
   — А в чем суть конфликта между Устиновым и Самохваловым?
   — А это вы у него спросите, — ответила Вершинина с вызовом.
   — У кого? — не понял Калюжный.
   — У Устинова. — Глаза Любови Ивановны стали совсем нехорошими.
   Эдуард Васильевич невольно посочувствовал Устинову. Как же тот справился с подобной мегерой? Должно быть, он обладал сильными волевыми качествами, если смог выпереть её из отдела.
   — Вам не кажется, Любовь Ивановна, что ваш ответ звучит несколько кощунственно?
   До Вершининой, кажется, только сейчас дошло с кем она разговаривает и к каким для неё правовым последствиям может привести этот разговор. Опустила глаза, пробормотала покаянно:
   — Извините! Сама не понимаю, как это у меня… Извините! Просто, накопилось тут, — она указала на то место, где по её тверждому убеждению должно находится сердце.
   Однако, Калюный очень даже сомневался, что там у неё вообще что-то есть. Очень даже сомневался.
   — Так все же в чем суть конфликта между Устиновым и Самохваловым, Любовь Ивановна?
   — Я не в курсе, — ответила та и плотно сжала тонкие губы, давая понять, что больше себе не позволит, ничего не позволит.
   Разговор с ней терял всякий смысл. Она все равно не скажет правды. Калюжный достал бланк объяснения, записал показания Вершининой. Она прочла, расписалась. Эдуард Васильевич попрощался и спешно покинул её кабинет.
   Что же делать? Устинов возглавлял общественный комитет по спасению завода. Его жена в жалобе упоминала некую Людмилу Гладких, верную помощницу Устинова и свидетельницу всех «чинимых на заводе безобразий». Именно с ней Калюжный и решил встретится. Но в плановом отделе, где Людмила Гладких прежде работала, начальник отдела Валентина Матвеевна, дородная пожилая женщина сказала, что Людмила вот уже две недели , как уволилась.
   — А почему она уволилась? — спросил Калюжный.
   Лицо начальницы стало испуганным, глазки беспокойно забегали.
   — Я неправильно выразилась. Ее уволили.
   — За что же её уволили?
   — За систематическое нарушение трудовой дисциплины, — ответила Валентина Матвеевна чуть не плача — до того у неё был разнесчастный вид. По всему, она была доброй женщиной и ей до сих пор было жалко девушку.
   — И в чем же заключались эти нарушения?
   От этого, казалось, простого вопроса Валентина Матвеевна совершенно растерялась.
   — Ой, я не знаю, — беспомощно развела она руками, густо краснея и стараясь не встречаться взглядом с Калюжным.
   — Как же так?! — удивился он. — Ведь она была вашей непосредственной подчиненной?
   — Это все кадры. У них спрашивайте.
   — Гладких живет в Линево?
   — Да.
   — У вас есть её адрес?
   — Да, у меня где-то записано. Одну минутку. — И Валентина Матвеевна принялась выдвигать ящики письменного стола. — Вот пожалуйста. Протянула она бумашку с адресом Гладких. — Это третья девятиэтажка от въезда.
   — Спасибо, — поблагодарил Калюжный, вставая. — Думаю, что наш разговор обязательно будет продолжен. А вы, Валентина Матвеевна, подумайте на досуге — за что все-таки была уволена Людмила Гладких.
   — Я подумаю, — едва слышно и невнятно пообещала она.
   На счастье Эдуарда Васильевича Людмила оказалась дома. Это была невысокая хрупкая молодая женщина с бледным, несколько анемичным лицом и большими тревожными карими глазами. На руках она держала ребенка лет двух, крепкого и ладного. Она вопросительно взглянула на Калюжного, приветливо улыбнулась.
   — Здравствуйте! Вы ко мне?
   — Здравствуйте! Вы — Гладких Людмила Сергеевна?
   — Да, — кивнула она.
   — В таком случае, к вам. Я из транспортной прокуратуры. Старший помощник прокурора Калюжный Эдуард Васильевич. Одну минуту, — он полез в карман за служебным удостоверением.
   — Не надо, — остановила его Людмила. — Я и так вам верю. Проходите, пожалуйста.
   Двухкомнатная квартира Гладких была скромно, но со вкусом обставлена. Везде чистота и порядок — чувствовалась заботливая рука хозяйки. Есть квартиры, в которых любой человек чувствует себя уютно и комфортно. Эта была именно из таких.
   — Присаживайтесь, Эдуард Васильевич, — Людмила указала рукой на кресло. А когда Калюжный сел, спросила: — Вы, вероятно, по поводу убийства Геннадия Федоровича?
   — А отчего вы уверены, что его убили?
   — В этом не одна я уверена. Так считают все члены нашего комитета. Устинов кому-то очень мешал проворачивать свои грязные делишки. Кофе хотите?
   — Не откажусь.
   — Ага, я сейчас… Мама возьми Павлушу.
   Из соседней комнаты вышла пожилая женщина, тихо поздоровалась с Калюжным, взяла у дочери внука и вышла. Людмила ушла на кухню.
   «Отчего же я раньше даже не удосужился с нею переговорить? — подумал Эдуард Васильевич, глядя вслед хозяйке. — Может быть правы те, кто утверждает, что на подобной службе нельзя находиться более десяти лет? У человека, сталкивающегося с людскими бедами и несчастьями, постепенно отрафируются многие человеческие чувства. Существует даже целая научная база. Это, видите ли, защитный рефлекс нервной системы от постоянных перегрузок, Может быть. Очень может быть. Но, на мой взгляд, все зависит от самого человека. А для оправдания его несостоятельности и разгельдяйства можно придумать любую концепцию. Вот именно».
   Вернулась Людмила с чашкой кофе.
   — Вот, пожалуйста, Эдуард Васильевич, — она протянула ему чашку.
   — А вы сами?
   — Я пила перед вашим приходом. — Спохватилась. — А может быть вы пообедаете? — И видя нерешительность Калюжного, продолжала уже более уверено: — Нет, правда? Время уже обеденное. Я только-что сварила борщ. Соглашайтесь.
   — Спасибо, не откажусь, — ответил Эдуард Васильевич, удивляясь самому себе. В квартире этой хрупкой женщины с ликом Богородицы он чувствовал себя так, будто попал к старым и добрым друзьям.
   — Тогда пойдемте на кухню.
   После обеда они вернулись в комнату.
   — А ваш муж, он на заводе работает? — спросил Калюжный.
   — Нет. Охраняет склад одной торговой фирмы.
   — Хорошо получает?
   — Да кого там, — махнула рукой Гладких. — Пятьсот рублей. При нынешних ценах это разве деньги. Верно?