Константинов Владимир. Страх

   — А зачем они?… Не люблю их. Пусть знают.
   — Ну и дурак.
   — Как сказал… Кто-то сказал… В Риме сказал: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись.
   — Я не об этом. Не нужно самому подогревать и ещё больше разжигать эту ненависть.
   — Не сдержался… Болел. Желчь, ага… Не сдержался, — вынужден был признаться в своей неправоте Сосновский.
   — Я понимаю, — кивнул головой Этот. — Но надо, Витя, учиться сдерживаться в любых остоятельствах. Ну, прощай, негодяй!
   И этот исчез. Только-что тут… И нет уже тут. Странно. Неужто он правда… Был. Правда? Странно. Неужто он есть? На самом деле есть?
   Виктор Ильич огляделся. В окно уж заглядывал этот… Как его? Рассвет. Рассвет заглядывал. Робко, ага. Но это пока. Сначала всегда того. Он, когда автомобилями начинал… Торговать начинал. Тоже был робок, ага. А теперь вон они все где… У него все где.
   Сосновский потряс в воздухе крепко сжатым кулаком. Удивительно, но разговор с дьяволом не оставил в его душе чувства страха и безысходности, как прежде. Нет. Наоборот, вселил ещё большую уверенность в своих действиях. Он встал, подошел к окну. За ним была непогода. Неистовал ветер. Волновалось море. Высокие волны, сшибаясь друг с дружкою, выкатывали на берег белую шипящую пену. Со смешанным чувством робости и восхищения смотрел Виктор Ильич на разгулявшуюся стихию.
   Какая эта… Мощь какая! Сила! Что рядом с нею… человек? Что? А ничего. Смоет, как эту… Как щепку смоет, И все. Надо быть очень, чтобы… Чтобы стихией толпы управлять. Направлять её в нужное… Он может. Доказал, ага. Но этот прав — нельзя поддаваться этим… Как их? Эмоциям. Нельзя поддаваться эмоциям. Нельзя. Это от призрения. Жалкие они… Люди жалкие. Все всего хотят. А не могут. Потому и того… Потому завидуют и все такое. Завидуют, что он… Что он может. Сказал, что новую партию. Сделал. И президента этого сам, можно сказать. Вот теперь где у него все. Не уважал он людей. А за что их, извините? Дураки! Он им лапшу, а они верят. Какие эти… Доверчивые какие. И теперь. Они с Лебедевым придумали эту… Оппозицию придумали. А они верят. Это ещё давно… Они с Лебедевым. Еще до выборов, ага. Чтобы никто из-под этого… Из-под контроля. А то мало ли что. Придут какие-нибудь и начнут права… Вот они и придумали. А эти поверили. И политики поверили. Дураки! Они ещё не раз эту их, доверчивость их. Но кто-то снял их встречу с Лебедевым. Еще тогда снял. Если эта кассета дойдет до Потаева или ещё кого, то могут непрятности. Крупные, ага. Но Варданян доложил — нашли эту… Скоро он, Сосновский, сам ее… Увидит её. А море-то?! Вчера какое… Спокойное какое. А сегодня? Может быть, это знак какой?… Голова что-то. Надо пойти таблетки и все такое.
   Варданян приехал в одиннадцать часов. Уже по одному его несколько виноватому, пришибленному виду, Виктор Ильич понял, что вчера его шеф безопасности не все ему рассказал. Насторожился.
   Чего это он, как в воду… Как в воду опущенный? Что за этим… кроется, что?
   — Ты что это, Алик Иванович, такой?… Хмурый такой? — спросил Сосновский, пожимая руку Варданяну и пытливо заглядывая ему в глаза. — Не выспался что ли?
   — Есть малость, Виктор Ильич, — ответил тот, стараясь не встречаться с шефом взглядом. Генерал уже не раз пожалел, что поступил на службу к Сосновскому. За деньгами, идиот, погнался, старость хотел обеспечить. Теперь бы и рад, как говориться, в рай, да грехи не пускают. Вот именно. Здесь он такое узнал, что проблема дожить до этой самой старости становится все более проблематичной. Хотя бы взять эту кассету. За неё уже столько голов с плеч слетело, а сколько ещё слетит. Вот именно. Но самое главное — то, что он привез, лишь копия. А где, у кого подлинник — никто не знает. Узнав от специалистов об этом, Варданян поначалу хотел скрыть этот факт, но, поразмыслив, пришел к выводу, что может быть ещё хуже. От этого хитрого лиса Сосновского ничего скрыть не возможно. Будет только хуже. Но и правда того не обрадует. Нет. Вызовет неудовольствие. Может и отстранить. А это значит… Нет, нет, только не это. Этого нельзя допустить. Никак нельзя.
   — Где эта?… Кассета где? Привез?
   — Одну минтуку, Виктор Ильич. — Варданян раскрыл дипломат, достал видеокассету, протянул Сосновскому. — Вот, пожалуйста!
   — Зачем она… Мне — зачем? Ты давай того… Включай давай. — Виктор Ильич указал на видеомагнитофон.
   Сосновский смотрел кассету молча. Его лицо все более мрачнело. После просмотра сказал возмущенно:
   — Вот ведь какие… Подонки какие! Но почему у воровского… Как его? Авторитета. Почему у воровского авторитета? Как?
   — Выходит, что случайно, Виктор Ильич.
   — Как так? Почему?
   — Вы ведь помните — в октябре прошлого года нам поступила информация, что на конференции журналистов независимых СМИ кто-то передал журналисту из Владивостока Вахрушеву видеокассету с записью вашей встречи с Лебедевым. Информация была сырой, ничем не подтвержденной…
   — Это конечно, ага… Ну и что? — нетерпеливо перебил Варданяна Сосновский.
   — Мы установили за этим журналистом наружку.
   — Наружка — это что?
   — Наружное наблюдение.
   — А, ну да… Это конечно. Продолжай.
   — По возвращении во Владивосток Вахрушев на пару дней заехал в Новосибирск к своему школьному другу Геннадию Устинову. Там его мои парни и взяли. Вахрушев подтвердил, что действительно на конференции ему какой-то незнакомый парень передал эту самую видеокассету…
   — Как так — передал?! — очень удивился Сосновский. — Бесплатно того что-ли? — Он вчерне знал уже о событиях из докладов Варданяна, но никогда не вникал в подробности, полностью полагаясь на специалистов, какими были несомненно Варданян и его люди.
   — Так утверждал Вахрушев.
   — Утверждал?… А, ну да… Так вы его того?
   — Дал дуба под пытками, Виктор Ильич. Слишком хлипким окзался. Больное сердце. Кто же мог знать.
   — Дал чего? — брезгливо поморщился Сосновский.
   — Извините, Виктор Ильич! — запоздало среагировал Варданян. Он прекрасно знал, что шеф терпеть не может подобных выражений, но постоянно попадал впросак. — Умер. Не выдержало больное сердце.
   — Ага, ага. Ты ладно давай того… Продолжай давай.
   — Так вот, тот журналист сказал, что кассету у него якобы украли из гостиничного номера.
   — И вы что же? Как же?
   — Мои люди этому не поверили, но на всякий случай обшмона… Извините, На всякий случай обыскали его номер, но кассеты не нашли.
   — А его друг этот… Как его? Он как? Знал?
   — Мои парни так поначалу и решили, что кассету он передал Устинову. Тот подтвердил, что видел кассету у Вахрушева и даже смотрел запись, но клялся и божился, что тот её ему не передавал.
   — И что же с этим?… С Устиновым этим?
   — Мои люди инсценировали несчастный случай на железной дороге. Не оставлять же такого свидетеля.
   — Это конечно да, — согласился Сосновский. — Стало быть этот… Журналист этот. Не врал он стало быть?
   — Да, — кивнул журналист. — Недавно мы установили, что кража действительно имела место. Совершил её квартирный вор Геннадий Дежнев по кличке Бумбараш. Среди прочих вещей Вахрушева он украл и видеокассету, а после её просмотра передал её руководителю преступной группировки Федору Степанепнко по кличке Бублик.
   — Прозвище какое… Смешное какое. И что же этот?… Бублик этот? Что?
   — Степаненко немного-немало решил разоблачить заговор и тем самым прославиться.
   — Заговор? Какой заговор?… Ах, это… Какой. Шустрый какой. Вор, а туда же, ага… И что же? И как же?
   — Говорит, что пробовал даже обращаться на местное телевидение. Но там оказались умнее.
   — К кому того… Конкретно к кому?
   — К директору Иванчуку.
   — И что же этот?… Почему не того? Ведь сенсация. Вы с ним беседовали? С директором этим? Беседовали?
   — Не успели, Виктор Ильич.
   — Обязательно надо.
   — Сделаем.
   — И что же дальше? Бублик этот… Что?
   — Он намеривался переправить кассету на Запад, чтобы оттуда разоблачить, так сказать.
   — Ишь какой! — удивился Сосновский. — Патриот какой!… А может быть успел? Копию успел?
   Виктор Ильич видел, как после этих его слов испуганно заметался по комнате взгляд Варданяна, и понял, что не все тут… Что-то шеф безопасности… Боится чего-то, ага.
   — С вероятной долей уверенности можно утверждать, что нет, не успел, Виктор Ильич, — ответил генерал.
   — А мне плевать. На долю твою плевать. Мне надо точно… Знать точно.
   — Я лично могу это гарантировать.
   — И гарантии мне твои, как этому… Зайцу. Как зайцу этот… Как стопсигнал. Мне нужна полная… Картина полная жизни этого… Бублика этого. Где был, с кем того… Что б ни того, ни чего.
   — Сделаем, — заверил Варданян.
   — Что у тебя еще? Есть чего?
   — Тут такой вопрос, Виктор Ильич, — замялся шеф безопасности.
   — Какой вопрос? Говори — какой?
   — Кассета эта… Это лишь копия, Виктор Ильич.
   От этой новости Сосновский даже подскочил, лицо его налилось красным.
   — Ты что такое?! Почему такое?! Откуда знаешь?
   — Я отдавал кассету специалистам. Все точно.
   Виктор Ильич выскочил из-за стола несколько раз взад-вперед пробежался по кабинету. Остановился около Варданяна и, вперив в него ненавидящий взгляд, спросил:
   — А где этот… Как его?
   — Подлинник, — подсказал генерал.
   — Ну да… Конечно. Где подлинник?
   Варданян неопределенно пожал плечами.
   — Этого мы пока не знаем.
   — А кто должен?! Знать должен? Папа этот?! Римский этот? Кто тут кто?
   — Я полагаю, что подлинник у того, кто передал копию Броневому.
   — А кто этот? Кто?
   Варданян вновь пожал плечами. Это здорово возмутило Сосновского.
   — Это ты почему плечами тут?! — закричал он. — Как барышня какая тут передо мной… Распожимался тут мне. Этак каждый может. Ты мне дело, ага… Что б конкретно.
   — Я убежден, что это кто-то из вашего ближайшего окружения, Виктор Ильич, — глухо проговорил Варданян, избегая встречаться взглядом с Сосновским.
   От этих слов тот весь прямо-таки взвился, затопал ногами, грохнул по столу кулаком, истошно закричал:
   — Как ты смеешь, дурак?!… Такое, дурак?… Говорить такое смеешь, дурак?! Как?!
   — Но только это так, Виктор Ильич, — упрямо проговорил Варданян. Лицо его побледнело, посуровело, резко обозначились скулы. Он прекрасно понимал, чем все это может для него кончиться.
   — Как?! Почему?!
   — Встреча эта проходила в вашем офисе, куда вход посторонним строго запрещен, в том числе и спецслужбам.
   — При чем тут эти, — проворчал Сосновский, немного остывая. — Вот они у меня где, службы эти где, — и он продемонстрировал маленький, но крепкий кулак.
   — Тем более, — кивнул Варданян. — Поэтому, без ваших людей здесь не обошлось. Факт.
   — Без наших, Алик Иванович, — поправил его Виктор Ильич. — Кто бы это… мог быть? Кто?
   — Думаю, что кто-то из ваших помощников, Виктор Ильич.
   — Дурак! Ты что такое, дурак! — снова начал заводиться Сосновский. — Мои помощники на сто раз, ага… Проверены на сто раз. Это кто-то из твоих… Ничего другого, как того… как шпионить за этим… за хозяином. Ничего другого не могут, ага.
   — Нет, это исключено, — убежденно проговорил Варданян.
   — А-а, — пренебрежительно махнул рукой Сосновский. — Каждый этот… Как его?! Птица такая? Кулик, вот. Каждый кулик свое болото… Вот именно. Ты же сам говорил, что кто-то из своих? Кто?
   — Возможно, кто-нибудь из вашей личной охраны? — высказал предположение шеф службы безопасности.
   — А ты с Васюковым того?… Говорил с Васюковым? Он ведь в твоем этом… В твоем подчинении.
   — Нет еще, Виктор Ильич. Я ведь с самолета сразу к вам.
   — Поговори. Не знаю, как вы там, но только мне этого сукиного сына того… живым или ага… И что б подлинник и копии все… До одной все. Иначе… Иначе самого тебя того… Самого доставят этим… родным и близким, — мрачно пошутил Сосновский. — Даю тебе… — он подвел глаза к потолку, что-то долго соображал, затем сказал: — Даю тебе три недели, ага. Как того… Понял как?
   — Попробуем, Виктор Ильич, — тяжко вздохнул Варданян.
   — Ты мне не того… Попробует он. Одна попробовала, ага, и этих… семерых родила.
   — Ну, мне это не грозит, — улыбнулся генерал.
   — Еще как, ага, — двусмысленно проговорил Сосновский. — Что у тебя еще? Есть ещё что?
   — Очень даже есть, Виктор Ильич, — самодовольно проговорил Варданян.
   И Сосновский понял, что его шеф службы безопасности оставил напоследок приятную новость.
   — Что там того?… Что у тебя там? Не тяни.
   — Вы помните подполковника ФСБ Кольцова Павла Ивановича, Виктор Ильич?
   И Сосновский понял, что Варданян недаром этого… Негодяя этого… Вспомнил этого. Недаром. Прошлым летом этот Кольцов, или как его, неожиданно, ага, оказался у Руслана Татиева… В горах оказался. И около месяца вел с ними эту… игру. Имено этот сорвал, ага, операцию, тщательно подготовленную им, Сосновским, операцию по ликвидации этого… абрека этого… Руслана этого. Как же ему, Сосновскому, его этого… Кольцова этого не помнить.
   — Как же мне его не того… Сколько он крови у меня того… попил, ага. А ты зачем о нем? Почему?
   — Вы ведь, Виктор Ильич, давали задание его найти? Помните?
   Сосновский все помнил. Все. Как он мог забыть этого, как? Никак не мог. Какой-то переиграл, ага… Его самого переиграл. Разве такое того… Разве забывается? Ведь по милости этого он, Сосновский, столького натерпелся, страха натерпелся. Нет, такое на забывается. А когда этот… Кольцов этот внезапно исчез, Виктор Ильич дал задание Варданяну найти, ага. Но все поиски не к чему… Тот как в воду, ага.
   — Ну и что?
   — Нашли мы его, Виктор Ильич! — радостно объявил Варданян. — Мои люди случайно на него на улице натолкнулись.
   — На какой ещё того… Улице какой? — раздраженно проговорил Сосновский. Он и сам не мог понять, что его возмутило в поведении начальника службы безопасности. Может, эта его… искренняя радость эта, которую сам не помнит когда. Может быть.
   — Так в Новосибирске на улице, Виктор Ильич, — недоуменно и несколько обиженно ответил Варданян. Он никак не мог понять причины раздражения шефа. И это его мучило.
   — А зачем он там?
   — Он там работает оперуполномоченным уголовного розыска. А фамилия его Беркутов. Подполковник Беркутов Дмитрий Константинович.
   — Что, простым этим?… Простым опером?! — очень удивился Сосновский. Он никак не мог того… Никак не мог согласиться, что его переиграл какой-то… опер какой-то.
   — Ну, не простым. Оперуполномоченным по особо важным делам областного управления милиции. Кстати тогда он работал в команде небезызвестного вам Иванова.
   — Вот как, ага! Так это он по его… Заданию по его к Татиеву?
   — Этого я не знаю. Но постараюсь уточнить. Что нам с ним делать, Виктор Ильич?
   — А что с ним… Обыкновенно. Его надо того…
   — Ликвидировать?
   — Ну зачем же, — недовольно поморщился Сосновский. — Зачем таких людей… Они мне самому ага… Пусть на меня поработает.
   — Но как же мы его завербуем? Он же псих. Такие не покупаются.
   — А зачем его… Он что тебе эта… Как ее? Кукла Барби? Он что тебе кукла Барби? Мы его по другому. Если хорошенько того… подумать хорошенько, то каждого можно ага… Заставить можно.
   — Так что же нам делать?
   — Доставить. Сюда доставить. А тут мы с ним поговорим о этой… Поговорим о любви и дружбе между этими, ага. — Сосновский весело подмигнул Варданяну. В умной голове олигарха уже начинал вызревать план, как заставить этого опера на него работать. Очень ему хотелось видеть этого среди своих слуг. Очень.
   — Понятно. Разрешите выполнять?
   — Давай, ага. Выполняй давай. Как доставите этого… Как его?
   — Беркутова, — подсказал Варданян.
   — Ага. Как доставите, сразу ко мне.
   — Хорошо, Виктор Ильич. Разрешите идти.
   — Ступай давай. Ступай. — Сосновский вяло махнул рукой в сторону двери. — Но помни того — у тебя всего три… недели всего три.
   — Я помню, Виктор Ильич, — ответил Варданян, пятясь к двери. — До свидания!
   Сосновский долго невидящим взглядом смотрел на дверь за которой скрылся Варданян. Дурак какой. Надо б его того… За менить надо… Но кем? Все кругом… Хорошо если бы этот согласился… Кольцов этот… Или как там его… Такой если согласится, то служит… Будь здоров как ага… Заодно и того… Заодно и поквитется… С этим, как его, поквитется… За все, ага.

Глава вторая: Видеокассета.

   На Электродный завод Калюжный попал лишь через день, но вновь не застал Огурцова. Ему сказали, что тот вчера уехал в командировку в Кемерово и будет в лучшем случае только завтра. Эдурад Васильевич вновь отправился в Линево к знакомому дому, где проживала Гладких. При их первой встрече ему показалось, что она от него что-то скрывает. Теперь он в этом был почти уверен.
   — А, это вы, Эдуард Васильевич. Здравуствуйте! — проговорила она так, будто давно ждала его прихода.
   — Здравствуйте! Людмила Сергеевна, признайтесь — в прошлый раз вы что-то от меня пытались скрыть? — спросил он напрямую. — Я прав?
   — Ну, отчего же, — смутилась Людмила. — Почему вы так решили?
   И по её реакции Калюжный понял, что попал точно в цель. Очень даже попал.
   — Я в прокуратуре работаю семнадцать лет и за эти годы научился понимать, когда люди говорят откровенно, а когда пытаются что-то скрыть. Тем более, у вас это не очень хорошо получалось прошлый раз.
   Лицо Гладких выразило целую гамму противоречивых чувств. Было видно, что она решает — можно ли полностью довериться Калюжному. Людмила испуганно огляделась, прислушалась. Из соседней комнаты доносились голоса её матери и сына.
   — Пойдемте на кухню, — отчего-то шопотом проговорила она.
   Эдуард Васильевич невольно усмехнулся подобной таинственности. Подумал:
   «Что же за жгучую тайну она хочет мне поверить?»
   Когда они оказались на кухне, Людмила плотно закрыла дверь, из кухонного стола достала большую металлическую банку, открыла. В ней оказалась гречневая крупа. Гладких запустила руку в крупу и достала видеокассету.
   — Вот, Эдуард Васильевич, возьмите, пожалуйста.
   «Наивная простота!» — вновь усмехнулся про себя Калюжный, беря кассету. Отчего-то женщины считают самым надежным местом хранения вот эти вот банки с крупами. Зная это, оперативники всякий обыск начинают именно с них.
   — Что это? — спросил он.
   — Это, на мой взгляд, то, из-за чего был убит Геннадий Федорович, — ответила Людмила. На глазах у неё навернулись слезы.
   — Вот как! — удивился Эдуард Васильевич. — Это связано с работой завода?
   — Нет-нет, — замотала головой Гладких. — Здесь такое, такое… Такое, что совсем жить не хочется! — Людмила разрыдалась.
   — Но ведь позавчера вы утверждали, что Устинова убили люди Самохвалова?
   — Нет, я этого не утверждала. Я лишь говорила, что Женя Огурцов был свидетелем разговора между Самохваловым и «фирмачем», где говорилось об убийстве Геннадия Федоровича. Думаю, что они действительно замышляли его убийство, но их опередили те, кто стоит за всем за этим. — Гладких кивнула на кассету.
   — Вы так полагаете?
   — Я в этом уверена.
   — Вы просматривали запись?
   — Да, — кивнула Гладких. Глаза её стали совсем испуганными и несчастными. — Я смотрела её у Жени Огурцова. У него есть видеомагнитофон. Это было уже после убийства Геннадия Федоровича.
   — Огурцов тоже видел запись?
   — Конечно.
   — И что же на этой кассете?
   — Здесь… Здесь такое свинство, Эдуард Васильевич… Здесь такой заговор. Всех нас дурачат и откровенно над нами издеваются. Сами увидите.
   — Каким образом эта кассета попала к вам?
   — Мне её передал Геннадий Федорович как раз в тот самый день, когда его убили?
   — А как она оказалась у него?
   — Он переписал её с кассеты своего друга, который в октябре прошлого года заезжал к нему.
   — Кто этот друг?
   — Геннадий Федорович мне этого не сказал. Просто сказал, что давний товарищ. Они с ним то ли вместе учились в школе, то ли в инстритуте. Не знаю.
   — Да, но почему Устинов столь важную кассету отдал вам?
   — Он мне доверял, — с вызовом ответила Людмила.
   — Я не об этом. Почему он не оставил её у себя?
   — Ах, вот вы о чем… В тот день Геннадий Федорович вызвал меня из отдела, сказав, что есть важный разговор. Мы вышли за территорию завода и он мне рассказал, что у него гостил его товарищ, которому удалось раздобыть видеокассету с записью, раскрывающей заговор на самых верхах. Устинов должен был встретиться в тот день с этим другом, но тот к нему не пришел — то ли уехал внезапно, то ли ещё чего. Геннадий Федорович подозревал самое худшее. Ему казалось, что за ним следят какие-то люди. Потому и попросил меня спрятать у себя кассету. Сказал, что если с ним что-то случиться, то я должна буду передать эту кассету либо кому-то из журналистов, либо в прокуратуру, но только человеку, которому бы я всецело доверяла.
   — И вы решили довериться мне?
   — Да, — кивнула Людмила. — К сожалению, у меня нет знакомых в ваших органах.
   — Жена Устинова знает об этой кассете?
   — Нет.
   — Значит, вы решили полностью мне довериться? Я правильно вас понял?
   — У меня нет другого выхода, — откровенно сказала Людмила и виновато улыбнулась.
   Возвращался Эдуард Васильевич восьмичасовой электричкой. Народу было немного. Там, в вагоне, у него впервые появилось ощущение, что за ним следят. Он даже не мог понять и объяснить, каким образом оно, это ощущение, возникло. Он сидел, читал газету и, вдруг, почувствовал какое-то неудобство, дискомфорт. Опасность! Что за черт! Неужели за ним следят?! Стоило ему лишь прикоснуться к чужой тайне, как он тут же кого-то заинтересовал. Впрочем, в тот момент, когда он взял видеокассету, эта тайна стала его. Пусть он ещё не знает самой сути, но она его, лежит вон в дипломате. Опасность исходила сзади. Калюжный обернулся. Через стеклянную дверь вагона увидел в тамбуре двух парней и девушку о чем-то оживленно беседующих. Однако одного из парней больше занимал Калюжный, чем беседа. Это было видно по цепкому взгляду профессионала, обращенному на Эдуарда Васильевича. Их взгляды встретились. Парень поспешно отвернулся. Сомнений быть не могло — за ним следили. У Калюжного засосало под ложечкой, во рту пересохло. Ему стало страшно. Он прекрасно знал таких вот молодых людей. Они убьют и не заметят. Дернуло же его вновь поехать на завод. Что теперь будет? И что это за тайна такая, которую оберегают, не останавливаясь ни перед чем?
   «Рост примерно 185 сантиметров, плечи широкие, шея мускулистая, „борцовская“, лицо широкоскулое, волос светлый, короткий, лоб средний, брови прямые, темные, густые, глаза небольшие продолговатые, нос большой, мясистый, слегка приплюснутый, губы тонкие, подбородок квадратный, раздвоенный. уши маленькие прижатые», — машинально отметил Калюжный приметы парня. Вот цвета глаз не успел разглядеть. Какие у блондина бывают обычно глаза? Серые или голубые. Приметы второго парня Калюжный не запомнил, так как все его внимание было сосредоточено на блондине. Помнит лишь, что такой же рослый, как блондин, темный, с несколько угрюмым выражением лица. Девушка была красива. Но обилие косметики, манеры, нарочито громкий голос выдавали в ней девицу легкого поведения. Вот она громко рассмеялась и, взглянув на Калюжного, неожиданно подмигнула. Он отвернулся.
   Еще раз он увидел эту троицу на перроне. Они шли метрах в десяти впереди. Но вот остановились и стали прикуривать. И Калюжный вновь поймал на себе внимательный взгляд блондина. А глаза у него были карие.
   Перед подъездом своего дома он остановился и долго не решался войти.
   «Черт знает что такое! Надо попросить прокурора выписать мне пистолет, — подумал Эдуард Васильевич. — Он хоть как-то придаст уверенности».
   Наконец, он решился и вошел в подъезд. Но ничего не случилось, и он благополучно добрался до дверей своей квартиры. Возможно, и та троица лишь плод его воображения. Очень даже возможно. Посмотрел на него парень из любопытства, а он уже черт знает что напридумывал.
   Видеокассету Калюжный стал смотреть, когда Ирина легла спасть. За эти полтора часа он пережил столько, сколько не пережил за всю жизнь. Это походило на кошмарный сон. Выходит, что все давно живут по написанному сценарию. Ведь то, о чем договаривались между собой олигархи Сосновский и Лебедев (Калюжный их сразу узнал) в большинстве уже претворено и претворяется в жизнь. Но какой же кровавый этот сценарий! Как сказал Сосновский во время этого разговора: «Результат оправдывает все».
   Эдуард Васильевич представил, как если бы эта кассета была показана по телевидению. Это бы произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ради сохранения тайны этой встречи олигархи и нынешняя власть ни перед чем не остановятся. Это точно. И Калюжному стало по настоящему страшно. Как же его угораздило в такое? Еще как угораздило. Ведь он всю жизнь старался избегать подобных ситуаций. С начальством никогда не конфликтовал, так как прекрасно понимал чем это может для него обернуться. Он вообще ни с кем не конфликтовал, даже с соседями. Старался со всеми поддерживать нормальные отношения. Они сами по себе, а он сам по себе. Даже с Ириной старался не ссориться. Нет, случались конечно между ними размолвки, но их виновницей всегда была жена. Прежде никогда не поддерживал разговоров о руководстве страны. Да и сейчас не поддерживает. Что толку в этих разговоров. Они походили на досужие сплетни. Очень даже походили. От них те, что наверху, не станут не лучше, не хуже. Старался не слушать политических анекдотов. И вовсе не потому, что боялся чего-то там. Нет. Просто, зубаскалить над видными людьми было сродни подглядыванию в замочную скважину — занятием весьма и весьма недостойным. Потому-то Калюжный никогда не попадал в патовые ситуации. Никогда. И вот… Почему это произошло именно с ним? Сейчас он клял себя последними словами, что взял у Людмилы Гладких эту злосчастную кассету. Но кто же знал, что в ней такое, верно? Во всем виновата эта настырная Устинова. Если бы не она, ничего бы не было. Как же он сейчас её ненавидел. Очень даже ненавидел. Он даже не предполагал, что может так ненавидеть. Что же делать? Теперь он был уверен, что та троица в электричке за ним следила. Да, но почему? Неужели Людмила кому сказала, что отдала ему кассету? Нет, глупости это. Не такая она дура, чтобы не понимать что к чему. Скорее, кому-то не понравилось, что он заинтересовался несчастным случаем с Устиновым. Да, именно в этом причина.