Страница:
Тем более что в главном он не кривил душою.
Он, как мы уже говорили, подобно многим прибалтийским немцам или даже самому Йозефу Геббельсу искренне считал, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом. [138]
Екатерина Андреева остроумно заметила, что, «живя в СССР, Власов привык к ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, а критиковать официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому, когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике, Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в политике могут наступить изменения».
Андрей Андреевич, в совершенстве постигший принципы советской военной бюрократии, и предположить не мог, что в германской армии офицер невысокого ранга может высказывать противоречащие официальной доктрине идеи.
Власову, знающему, как строго обстоят дела с подобной самодеятельностью в советской армии, казалось, что его собеседник высказывает то, что уже твердо решено в немецких верхах, хотя пока и не объявлено открыто.
Поэтjму— то вопреки очевидности и поверил он-так хотелось поверить в это! — что политика немцев по отношению к России и в самом деле изменится.
Вероятно, и это тоже «помогло» Власову обмануться…
Он составил записку.
И хотя Власов и вписал туда фразу о готовности поставить себя в распоряжение своего народа в борьбе за свободу, главные мысли этого меморандума были направлены на то, чтобы сделать измену Родине для военнопленных как бы и не изменой вообще…
«Власов считал, — пишет Екатерина Андреева, — что сформирование русской армии канализирует недовольство среди военнопленных, а официальное признание ее пресечет бытующее среди военнопленных чувство, что их коллаборационизм является изменой Отечеству».
«Ноу— хау» Власова, как сказали бы сейчас, заключалось в том, что он готов был совершить измену, но не просто из страха за свою шкуру, а как бы во имя Родины.
И все это понятно и объяснимо.
Человек по своей природе устроен так, что может поверить в любое несбыточное мечтание, если реальность не оставляет ему места в жизни.
Забегая вперед, скажем, что «ноу-хау» Власова оказалось весьма перспективным направлением и Власов до конца не отступал от него. К концу войны возникла даже русская патриотическая идеология, разработанная конкретно под А.А. Власова, которая звучала достаточно непривычно, но которой трудно было отказать в определенной логике. [139]
Зачем русским солдатам нужно умирать за сталинско-большевистский режим? Чтобы угнетение России и русских продолжалось так же, как все эти годы, миновавшие после октябрьского переворота? Не лучше ли, воспользовавшись войной, как воспользовались ею Ленин и Троцкий, освободить народ и страну от ненавистного режима?…
«Ленинский путь» соблазнял многих.
Большевики-евреи помогли немцам победить Россию в Первой мировой войне и за это получили власть в стране… Так отчего же нельзя и русским в сороковые годы повторить этот путь и, отвергнув ненавистный, навязанный евреями режим, за счет территориальных уступок спасти Россию?
Слабость плана была очевидной.
Кайзеровской Германии большевики были нужны, кайзеровская Германия подкармливала всех этих Лениных, Троцких, Красиных…
Власовы же и РОА, во всяком случае, в таком виде, в каком хотели видеть их патриоты, Гитлеру казались даже более опасными, нежели большевистский режим. «Национал-социализм — не предмет экспорта», — говорил Гитлер, и этот свой принцип он не собирался нарушать.
Но были и более существенные недостатки в этом плане. Ведь ленинский путь — путь Зла, путь Дьявола.
Сохранилась фотография — Власов в лагере военнопленных в Виннице…
В гимнастерке без знаков отличия, с ежиком едва отросших волос, с оттопыренными ушами…
Стоит, заложив руки за спину…
Вид у него очень мирный…
Почти не отличим Андрей Андреевич от какого-нибудь сельского учителя…
Но это— на первый взгляд… Стоит присмотреться, и замечаешь горькие складки в уголках плотно сжатых губ. Да что складки… Все мышцы лица словно бы окаменели, взбугренные в судорогах страшной мыслительной работы.
Это страшная фотография.
Она даже страшнее той, что сделана 2 августа 1946 года во дворе Лефортовской тюрьмы.
Из— за круглых ободков очков смотрят на нас глаза человека, еще не решившего ничего, еще не понявшего, что ему делать и как жить дальше… Смотрят прямо на нас, уже знающих: на что этот человек решится, и что он будет делать дальше… [140]
Глава пятая
Глава шестая
Он, как мы уже говорили, подобно многим прибалтийским немцам или даже самому Йозефу Геббельсу искренне считал, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом. [138]
Екатерина Андреева остроумно заметила, что, «живя в СССР, Власов привык к ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, а критиковать официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому, когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике, Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в политике могут наступить изменения».
Андрей Андреевич, в совершенстве постигший принципы советской военной бюрократии, и предположить не мог, что в германской армии офицер невысокого ранга может высказывать противоречащие официальной доктрине идеи.
Власову, знающему, как строго обстоят дела с подобной самодеятельностью в советской армии, казалось, что его собеседник высказывает то, что уже твердо решено в немецких верхах, хотя пока и не объявлено открыто.
Поэтjму— то вопреки очевидности и поверил он-так хотелось поверить в это! — что политика немцев по отношению к России и в самом деле изменится.
Вероятно, и это тоже «помогло» Власову обмануться…
Он составил записку.
И хотя Власов и вписал туда фразу о готовности поставить себя в распоряжение своего народа в борьбе за свободу, главные мысли этого меморандума были направлены на то, чтобы сделать измену Родине для военнопленных как бы и не изменой вообще…
«Власов считал, — пишет Екатерина Андреева, — что сформирование русской армии канализирует недовольство среди военнопленных, а официальное признание ее пресечет бытующее среди военнопленных чувство, что их коллаборационизм является изменой Отечеству».
«Ноу— хау» Власова, как сказали бы сейчас, заключалось в том, что он готов был совершить измену, но не просто из страха за свою шкуру, а как бы во имя Родины.
И все это понятно и объяснимо.
Человек по своей природе устроен так, что может поверить в любое несбыточное мечтание, если реальность не оставляет ему места в жизни.
Забегая вперед, скажем, что «ноу-хау» Власова оказалось весьма перспективным направлением и Власов до конца не отступал от него. К концу войны возникла даже русская патриотическая идеология, разработанная конкретно под А.А. Власова, которая звучала достаточно непривычно, но которой трудно было отказать в определенной логике. [139]
Зачем русским солдатам нужно умирать за сталинско-большевистский режим? Чтобы угнетение России и русских продолжалось так же, как все эти годы, миновавшие после октябрьского переворота? Не лучше ли, воспользовавшись войной, как воспользовались ею Ленин и Троцкий, освободить народ и страну от ненавистного режима?…
«Ленинский путь» соблазнял многих.
Большевики-евреи помогли немцам победить Россию в Первой мировой войне и за это получили власть в стране… Так отчего же нельзя и русским в сороковые годы повторить этот путь и, отвергнув ненавистный, навязанный евреями режим, за счет территориальных уступок спасти Россию?
Слабость плана была очевидной.
Кайзеровской Германии большевики были нужны, кайзеровская Германия подкармливала всех этих Лениных, Троцких, Красиных…
Власовы же и РОА, во всяком случае, в таком виде, в каком хотели видеть их патриоты, Гитлеру казались даже более опасными, нежели большевистский режим. «Национал-социализм — не предмет экспорта», — говорил Гитлер, и этот свой принцип он не собирался нарушать.
Но были и более существенные недостатки в этом плане. Ведь ленинский путь — путь Зла, путь Дьявола.
Сохранилась фотография — Власов в лагере военнопленных в Виннице…
В гимнастерке без знаков отличия, с ежиком едва отросших волос, с оттопыренными ушами…
Стоит, заложив руки за спину…
Вид у него очень мирный…
Почти не отличим Андрей Андреевич от какого-нибудь сельского учителя…
Но это— на первый взгляд… Стоит присмотреться, и замечаешь горькие складки в уголках плотно сжатых губ. Да что складки… Все мышцы лица словно бы окаменели, взбугренные в судорогах страшной мыслительной работы.
Это страшная фотография.
Она даже страшнее той, что сделана 2 августа 1946 года во дворе Лефортовской тюрьмы.
Из— за круглых ободков очков смотрят на нас глаза человека, еще не решившего ничего, еще не понявшего, что ему делать и как жить дальше… Смотрят прямо на нас, уже знающих: на что этот человек решится, и что он будет делать дальше… [140]
Глава пятая
А вот другая фотография…
Она тоже сделана в Виннице. Но она запечатлела допрос уже все решившего для себя Власова.
Допрос проходил на улице. Немецкие офицеры непринужденно разместились в садовых креслах, чуть в стороне — сержант за пишущей машинкой. Власов сидит чуть на отшибе. Он уже как бы и вместе с немцами — так же, как они, сидит, положив ногу на ногу. И вместе с тем он один. И кресло для него поставлено чуть в стороне. И поза генерала напряжена…
Среди немецких офицеров можно узнать и коменданта винницкого лагеря капитана Петерсона — пожилого немца из США, и Густава Хильгера, советника Министерства иностранных дел. Он, изучая Власова, делает пометки в блокноте.
Записи эти сохранились…
«Власов родился 1.9.1901 года в Горьковской губернии.
Отец— крестьянин, имел 35-40 моргов земли; старая крестьянская семья.
Образование среднее.
В 1919 году учился один год в Нижегородском университете.
В 1920 году вступил в Красную Армию.
В первое время Власова в Коммунистическую партию не принимали как бывшего ученика монастырской школы…
В 1930 году вступил в Коммунистическую партию с целью продвинуться вперед в Красной Армии.
В 1938 году, короткое время, — начальник штаба Киевского военного округа.
Непосредственно за этим — участник советской военной миссии в Китае. Во время этой командировки был произведен в полковники.
По окончании командировки в Китай в 1939 году — командир 99-й дивизии в Перемышле. 13 месяцев — командир дивизии.
В 1941 г. — командующий мотомехкорпусом во Львове. В боях между Львовом и Киевом его мотомехкорпус был уничтожен. Затем стал комендантом Киевского укрепрайона. Одновременно ему было поручено вновь сформировать 37-ю армию.
Из борьбы за Киев он вышел с маленькой группой.
Вслед за тем был временно в распоряжении генерала Тимошенко, формируя вновь войска снабжения Юго-Западного фронта.
Спустя месяц переведен в Москву для принятия командования вновь сформированной 20-й армией. Затем — участие в обороне Москвы.
До 7.2.1942 года — командующий 20-й армией. [141]
10 марта переведен в штаб Волховского фронта. Здесь вначале — тактический советник (консультант) 2-й Ударной армии. После смещения командующего 2-й Ударной армией генерала Клыкова он принял 15.04 командование армией».
По— видимому, сведения эти, а особенно то, с какой ловкостью приспосабливал их Власов для немецкого употребления, вполне удовлетворили Густава Хильгера, и он решил, что Власов подходит для его целей.
Снова Густав Хильгер встретился с Власовым 10 августа 1942 года.
В прошлом Хильгер был советником германского посольства в Москве, и встреча с ним как бы поднимала статус генерала до официального представителя страны, которая жаждет вступить в союз с Германией.
Об этом, собственно говоря, и шел разговор.
Хильгер предложил Власову поработать в марионеточном правительстве России, которое комплектовало сейчас Министерство иностранных дел Германии.
Напомним, что подходило к концу жаркое лето 1942 года…
Трагедия 2-й Ударной армии была в том году первой ласточкой в череде катастроф, обрушившихся на Красную армию.
28 июня началась крупномасштабная наступательная операция «Блау» — немцы нанесли удар по войскам Брянского фронта и оккупировали обширные области Дона и Донбасс.
24 июля немецкие войска вошли в Ростов-на-Дону. Дорога на Сталинград и Кавказ была открыта.
3 августа немцы заняли Ставрополь.
10 августа — Майкоп.
Меньше двух недель оставалось до начала уличных боев в Сталинграде.
В Виннице все предвкушали близкую победу, и, когда Хильгер спросил у Власова, согласен ли он участвовать в создаваемом немцами русском правительстве и какие у него в связи с этим есть предложения, касающиеся передачи Германии территорий Украины и Прибалтики, ответ мог быть один…
Тем более — коготок увяз… всей птичке пропасть! — Хильгер был осведомлен, что Власов уже вступил на путь сотрудничества с немцами…
Но Власов вместо этого пустился в рассуждения о необходимости создания Русской армии, которая одна только и может одолеть большевизм.
Рассуждение это, когда немецкие дивизии неслись на крыльях победы к Волге и Кавказу, рассердило Хильгера. Поморщившись, он пояснил, что русское правительство нужно не для создания русской армии, а для передачи Германии территории Украины и Прибалтики. [142]
Власов, уходя от прямого ответа, сказал, что изложил свои мысли в меморандуме, подготовленном для Гелена по указанию Штрик-Штрикфельдта.
«Офицерский корпус Советской Армии, особенно попавшие в плен офицеры, которые могут свободно обмениваться мыслями, стоят перед вопросом: каким путем может быть свергнуто правительство Сталина и создана новая Россия? Всех объединяет желание свергнуть правительство Сталина и изменить государственную форму. Стоит вопрос: к кому именно примкнуть — к Германии, Англии или Соединенным Штатам? Главная задача — свержение правительства — говорит за то, что следует примкнуть к Германии, которая объявила борьбу против существующего правительства и режима целью войны. Однако вопрос будущности России неясен. Это может привести к союзу с Соединенными Штатами и Англией, в случае если Германия не внесет ясность в этот вопрос.
Сталин, используя особенности России (бесконечные просторы, огромные потенциальные возможности) и патриотизм народа, поддерживаемый террором, никогда не отступит и не пойдет на компромисс. Он станет вести войну, пока не будут исчерпаны все силы и возможности…
Если принять во внимание население оккупированных областей и огромное количество военнопленных и учесть их враждебное отношение к правительству Сталина, то можно допустить, что эти людские массы составят ядро внутренних сил, которые под руководством Германского правительства ускорят давно назревающее возникновение нового политического порядка в России, что должно произойти параллельно осуществляемому немцами созданию новой Европы.
Эти силы в настоящее время не используются.
Исходя из вышеизложенного, мы передаем на ваше рассмотрение следующее предложение:
— создать центр формирования русской армии и приступить к ее созданию;
— независимо от своих военных качеств эта русская армия придаст оппозиционному движению характер законности и одним ударом устранит ряд сомнений и колебаний, существующих в оккупированных и неоккупированных областях и тормозящих дело создания нового порядка;
— это мероприятие легализует выступление против России и устранит мысль о предательстве, тяготящую всех военнопленных, а также людей, находящихся в неоккупированных областях».
В записке, как мы видим, были сформулированы здравые и чрезвычайно полезные для Германии соображения, и если бы Хильгер был похуже знаком с сущностью нацистской политики на восточных территориях, возможно, его бы и заинтересовали мысли Власова. [143]
Но Хильгер о подлинных задачах войны с Россией знал, и меморандум не понравился ему. Тем более что Хильгер считал войну с Россией уже выигранной.
Победа, по мнению Хильгера, была одержана, и вдаваться в раздумья над предложениями генералов — «унтерменшей» он не посчитал нужным. Да и не входило в его компетенцию заниматься анализом предложений этих «человекообразных», у которых не хватает ума даже понять, что требуется от них…
«Я ясно сказал советским офицерам, что не разделяю их убеждений. Россия в течение ста лет являлась постоянной угрозой Германии, вне зависимости от того, было ли это при царском или при большевистском режимах. Германия вовсе не заинтересована в возрождении русского государства на великорусской базе».
Густав Хильгер уехал из Винницы в чрезвычайном раздражении, так и не добившись от Власова его прямого согласия войти в марионеточное правительство. Но вывернуться Власову все же не удалось. Штрик-Штрикфельдт использовал тревогу Власова, чтобы окончательно дожать его.
— Генерал!-сказал он. — Чтобы нейтрализовать докладную записку, которую подал господин советник, необходимо ваше обращение… Ваше обращение нужно нам, чтобы доказать политикам, что офицеры и солдаты Красной армии готовы слушать вас и следовать за вами, как за русским и патриотом. Когда они это поймут, мы приблизимся к нашей цели. А до тех пор, дорогой Андрей Андреевич, нам не остается ничего иного, как идти тернистым путем борьбы против Сталина и против…
— Против этих слепых идиотов вокруг Гитлера!-перебил его Власов.
— Совершенно верно!-Штрик-Штрикфельдт облегченно вздохнул. Наконец-то было сказано то, что ему нужно было сказать и что он не решался сказать…
Власов внимательно посмотрел на него и усмехнулся.
— Все-таки это удивительно,-сказал он. — Здесь все совершенно иначе, чем в Москве! Вы берете на себя ответственность и действуете по вашей совести. Такое у нас немыслимо. Малейший намек диктатора — и все падают ниц…
Штрик— Штрикфельдт так и не понял, то ли Власов восхищается им, то ли издевается.
— Так вы поможете нам?-отчаявшись разгадать эту загадку славянской души, спросил он. — И не только в этот первый раз, с листовкой, но и в том, что последует за ней?
И для Власова, и для Штрик-Штрикфельдта это, было заключением союза.
Как мы уже говорили, наряду с другими офицерами вермахта, Штрик-Штрикфельдт и в самом деле тогда еще верил, что Гитлер прислушается [144] к голосу разума и германский генералитет сумеет добиться правильного политического решения.
Он сказал об этом Власову, но просил (во всяком случае, в своей книге — о, эта прибалтийская порядочность!) никогда не упрекать его, если его ожидания не оправдаются.
Пока же, сказал он, нужна политика «малых шагов».
Власов, хотя он и сомневался, можно ли политикой «малых шагов» дойти до намеченной цели, согласился с ним…
— Ведь путь туда-не близок, — говорил он. — А в борьбе против тирании судья один — успех. Он выносит свой приговор, присуждая победителю звание героя, а побежденному — клеймо изменника.
— Не знаю, доживем ли мы до политического успеха,-возвращая генерала на грешную землю, ответил Штрик-Штрикфельдт. — Но разве только политика определяет наши действия? Если наши планы будут поддержаны, хотя бы наполовину, все равно сразу улучшится жизнь русских военнопленных, многие из которых еще и сегодня умирают голодной смертью.
— Вы правы. Ради одной этой задачи оправдана наша политика,-согласился Власов.
Забегая вперед, скажем, что, как полагают некоторые исследователи, эту задачу Власову отчасти удалось решить.
«Давая свое согласие на участие в „Русском Комитете“, — пишет Б. И. Николаевский в работе „Пораженческое движение и ген. Власов“, — группа Власова… в качестве обязательного предварительного условия поставила немедленное же облегчение участи пленных… Смертность в лагерях резко понизилась, и начиная с 1943 года лица, попавшие в плен, имели Шансы остаться в живых. Раньше у них таких шансов не было…»{37}
10 сентября 1942 года Власов подписал свою первую листовку, составленную с помощью сотрудников отдела пропаганды.
«Где же выход из тупика, в который сталинская клика завела нашу страну? — задавал он риторический вопрос и сам же и отвечал на него: — Есть только один выход… Другого история не дает. Кто любит свою родину, кто хочет счастья для своего народа — тот должен всеми силами и всеми средствами включиться в дело свержения ненавистного сталин-ского режима, тот должен способствовать созданию нового антисталинского прави-тельства, тот должен бороться за окончание преступной войны, ведущейся в интересах Англии и Америки, за честный мир с Германией». [145]
Так Власов окончательно согласился сотрудничать с немцами.
Он принял это решение, пишет Екатерина Андреева, не отдавая себе отчета «во всей специфической сложности нацистской машины, в ее нелогичности, имманентной ее природе».
Она тоже сделана в Виннице. Но она запечатлела допрос уже все решившего для себя Власова.
Допрос проходил на улице. Немецкие офицеры непринужденно разместились в садовых креслах, чуть в стороне — сержант за пишущей машинкой. Власов сидит чуть на отшибе. Он уже как бы и вместе с немцами — так же, как они, сидит, положив ногу на ногу. И вместе с тем он один. И кресло для него поставлено чуть в стороне. И поза генерала напряжена…
Среди немецких офицеров можно узнать и коменданта винницкого лагеря капитана Петерсона — пожилого немца из США, и Густава Хильгера, советника Министерства иностранных дел. Он, изучая Власова, делает пометки в блокноте.
Записи эти сохранились…
«Власов родился 1.9.1901 года в Горьковской губернии.
Отец— крестьянин, имел 35-40 моргов земли; старая крестьянская семья.
Образование среднее.
В 1919 году учился один год в Нижегородском университете.
В 1920 году вступил в Красную Армию.
В первое время Власова в Коммунистическую партию не принимали как бывшего ученика монастырской школы…
В 1930 году вступил в Коммунистическую партию с целью продвинуться вперед в Красной Армии.
В 1938 году, короткое время, — начальник штаба Киевского военного округа.
Непосредственно за этим — участник советской военной миссии в Китае. Во время этой командировки был произведен в полковники.
По окончании командировки в Китай в 1939 году — командир 99-й дивизии в Перемышле. 13 месяцев — командир дивизии.
В 1941 г. — командующий мотомехкорпусом во Львове. В боях между Львовом и Киевом его мотомехкорпус был уничтожен. Затем стал комендантом Киевского укрепрайона. Одновременно ему было поручено вновь сформировать 37-ю армию.
Из борьбы за Киев он вышел с маленькой группой.
Вслед за тем был временно в распоряжении генерала Тимошенко, формируя вновь войска снабжения Юго-Западного фронта.
Спустя месяц переведен в Москву для принятия командования вновь сформированной 20-й армией. Затем — участие в обороне Москвы.
До 7.2.1942 года — командующий 20-й армией. [141]
10 марта переведен в штаб Волховского фронта. Здесь вначале — тактический советник (консультант) 2-й Ударной армии. После смещения командующего 2-й Ударной армией генерала Клыкова он принял 15.04 командование армией».
По— видимому, сведения эти, а особенно то, с какой ловкостью приспосабливал их Власов для немецкого употребления, вполне удовлетворили Густава Хильгера, и он решил, что Власов подходит для его целей.
Снова Густав Хильгер встретился с Власовым 10 августа 1942 года.
В прошлом Хильгер был советником германского посольства в Москве, и встреча с ним как бы поднимала статус генерала до официального представителя страны, которая жаждет вступить в союз с Германией.
Об этом, собственно говоря, и шел разговор.
Хильгер предложил Власову поработать в марионеточном правительстве России, которое комплектовало сейчас Министерство иностранных дел Германии.
Напомним, что подходило к концу жаркое лето 1942 года…
Трагедия 2-й Ударной армии была в том году первой ласточкой в череде катастроф, обрушившихся на Красную армию.
28 июня началась крупномасштабная наступательная операция «Блау» — немцы нанесли удар по войскам Брянского фронта и оккупировали обширные области Дона и Донбасс.
24 июля немецкие войска вошли в Ростов-на-Дону. Дорога на Сталинград и Кавказ была открыта.
3 августа немцы заняли Ставрополь.
10 августа — Майкоп.
Меньше двух недель оставалось до начала уличных боев в Сталинграде.
В Виннице все предвкушали близкую победу, и, когда Хильгер спросил у Власова, согласен ли он участвовать в создаваемом немцами русском правительстве и какие у него в связи с этим есть предложения, касающиеся передачи Германии территорий Украины и Прибалтики, ответ мог быть один…
Тем более — коготок увяз… всей птичке пропасть! — Хильгер был осведомлен, что Власов уже вступил на путь сотрудничества с немцами…
Но Власов вместо этого пустился в рассуждения о необходимости создания Русской армии, которая одна только и может одолеть большевизм.
Рассуждение это, когда немецкие дивизии неслись на крыльях победы к Волге и Кавказу, рассердило Хильгера. Поморщившись, он пояснил, что русское правительство нужно не для создания русской армии, а для передачи Германии территории Украины и Прибалтики. [142]
Власов, уходя от прямого ответа, сказал, что изложил свои мысли в меморандуме, подготовленном для Гелена по указанию Штрик-Штрикфельдта.
«Офицерский корпус Советской Армии, особенно попавшие в плен офицеры, которые могут свободно обмениваться мыслями, стоят перед вопросом: каким путем может быть свергнуто правительство Сталина и создана новая Россия? Всех объединяет желание свергнуть правительство Сталина и изменить государственную форму. Стоит вопрос: к кому именно примкнуть — к Германии, Англии или Соединенным Штатам? Главная задача — свержение правительства — говорит за то, что следует примкнуть к Германии, которая объявила борьбу против существующего правительства и режима целью войны. Однако вопрос будущности России неясен. Это может привести к союзу с Соединенными Штатами и Англией, в случае если Германия не внесет ясность в этот вопрос.
Сталин, используя особенности России (бесконечные просторы, огромные потенциальные возможности) и патриотизм народа, поддерживаемый террором, никогда не отступит и не пойдет на компромисс. Он станет вести войну, пока не будут исчерпаны все силы и возможности…
Если принять во внимание население оккупированных областей и огромное количество военнопленных и учесть их враждебное отношение к правительству Сталина, то можно допустить, что эти людские массы составят ядро внутренних сил, которые под руководством Германского правительства ускорят давно назревающее возникновение нового политического порядка в России, что должно произойти параллельно осуществляемому немцами созданию новой Европы.
Эти силы в настоящее время не используются.
Исходя из вышеизложенного, мы передаем на ваше рассмотрение следующее предложение:
— создать центр формирования русской армии и приступить к ее созданию;
— независимо от своих военных качеств эта русская армия придаст оппозиционному движению характер законности и одним ударом устранит ряд сомнений и колебаний, существующих в оккупированных и неоккупированных областях и тормозящих дело создания нового порядка;
— это мероприятие легализует выступление против России и устранит мысль о предательстве, тяготящую всех военнопленных, а также людей, находящихся в неоккупированных областях».
В записке, как мы видим, были сформулированы здравые и чрезвычайно полезные для Германии соображения, и если бы Хильгер был похуже знаком с сущностью нацистской политики на восточных территориях, возможно, его бы и заинтересовали мысли Власова. [143]
Но Хильгер о подлинных задачах войны с Россией знал, и меморандум не понравился ему. Тем более что Хильгер считал войну с Россией уже выигранной.
Победа, по мнению Хильгера, была одержана, и вдаваться в раздумья над предложениями генералов — «унтерменшей» он не посчитал нужным. Да и не входило в его компетенцию заниматься анализом предложений этих «человекообразных», у которых не хватает ума даже понять, что требуется от них…
«Я ясно сказал советским офицерам, что не разделяю их убеждений. Россия в течение ста лет являлась постоянной угрозой Германии, вне зависимости от того, было ли это при царском или при большевистском режимах. Германия вовсе не заинтересована в возрождении русского государства на великорусской базе».
Густав Хильгер уехал из Винницы в чрезвычайном раздражении, так и не добившись от Власова его прямого согласия войти в марионеточное правительство. Но вывернуться Власову все же не удалось. Штрик-Штрикфельдт использовал тревогу Власова, чтобы окончательно дожать его.
— Генерал!-сказал он. — Чтобы нейтрализовать докладную записку, которую подал господин советник, необходимо ваше обращение… Ваше обращение нужно нам, чтобы доказать политикам, что офицеры и солдаты Красной армии готовы слушать вас и следовать за вами, как за русским и патриотом. Когда они это поймут, мы приблизимся к нашей цели. А до тех пор, дорогой Андрей Андреевич, нам не остается ничего иного, как идти тернистым путем борьбы против Сталина и против…
— Против этих слепых идиотов вокруг Гитлера!-перебил его Власов.
— Совершенно верно!-Штрик-Штрикфельдт облегченно вздохнул. Наконец-то было сказано то, что ему нужно было сказать и что он не решался сказать…
Власов внимательно посмотрел на него и усмехнулся.
— Все-таки это удивительно,-сказал он. — Здесь все совершенно иначе, чем в Москве! Вы берете на себя ответственность и действуете по вашей совести. Такое у нас немыслимо. Малейший намек диктатора — и все падают ниц…
Штрик— Штрикфельдт так и не понял, то ли Власов восхищается им, то ли издевается.
— Так вы поможете нам?-отчаявшись разгадать эту загадку славянской души, спросил он. — И не только в этот первый раз, с листовкой, но и в том, что последует за ней?
И для Власова, и для Штрик-Штрикфельдта это, было заключением союза.
Как мы уже говорили, наряду с другими офицерами вермахта, Штрик-Штрикфельдт и в самом деле тогда еще верил, что Гитлер прислушается [144] к голосу разума и германский генералитет сумеет добиться правильного политического решения.
Он сказал об этом Власову, но просил (во всяком случае, в своей книге — о, эта прибалтийская порядочность!) никогда не упрекать его, если его ожидания не оправдаются.
Пока же, сказал он, нужна политика «малых шагов».
Власов, хотя он и сомневался, можно ли политикой «малых шагов» дойти до намеченной цели, согласился с ним…
— Ведь путь туда-не близок, — говорил он. — А в борьбе против тирании судья один — успех. Он выносит свой приговор, присуждая победителю звание героя, а побежденному — клеймо изменника.
— Не знаю, доживем ли мы до политического успеха,-возвращая генерала на грешную землю, ответил Штрик-Штрикфельдт. — Но разве только политика определяет наши действия? Если наши планы будут поддержаны, хотя бы наполовину, все равно сразу улучшится жизнь русских военнопленных, многие из которых еще и сегодня умирают голодной смертью.
— Вы правы. Ради одной этой задачи оправдана наша политика,-согласился Власов.
Забегая вперед, скажем, что, как полагают некоторые исследователи, эту задачу Власову отчасти удалось решить.
«Давая свое согласие на участие в „Русском Комитете“, — пишет Б. И. Николаевский в работе „Пораженческое движение и ген. Власов“, — группа Власова… в качестве обязательного предварительного условия поставила немедленное же облегчение участи пленных… Смертность в лагерях резко понизилась, и начиная с 1943 года лица, попавшие в плен, имели Шансы остаться в живых. Раньше у них таких шансов не было…»{37}
10 сентября 1942 года Власов подписал свою первую листовку, составленную с помощью сотрудников отдела пропаганды.
«Где же выход из тупика, в который сталинская клика завела нашу страну? — задавал он риторический вопрос и сам же и отвечал на него: — Есть только один выход… Другого история не дает. Кто любит свою родину, кто хочет счастья для своего народа — тот должен всеми силами и всеми средствами включиться в дело свержения ненавистного сталин-ского режима, тот должен способствовать созданию нового антисталинского прави-тельства, тот должен бороться за окончание преступной войны, ведущейся в интересах Англии и Америки, за честный мир с Германией». [145]
Так Власов окончательно согласился сотрудничать с немцами.
Он принял это решение, пишет Екатерина Андреева, не отдавая себе отчета «во всей специфической сложности нацистской машины, в ее нелогичности, имманентной ее природе».
Глава шестая
17 сентября Андрея Андреевича Власова привезли в Берлин. «Штаб» русских сотрудников отдела пропаганды Верховного командования располагался в Берлине на Викториаштрассе, в здании номер 10. Чтобы попасть туда, нужно было миновать пост охраны.
Обстановка «русского штаба» (решетки на окнах, деревянные топчаны, на топчанах — мешки с соломой) мало отличалась от тюрьмы.
Одеты были русские борцы с большевизмом в заношенное обмундирование с буквами «SU» на спине{38}.
В город им выходить запрещалось, а если выводили, то только строем в сопровождении конвоя.
Еду— весьма скудную — приносили из столовой на Потсдамерплац.
Между тем сотрудники отдела честно отрабатывали свой хлеб, помогая немцам в анализе газетной информации. Анализировали они ее, используя свой опыт советской жизни, свои знания того, как дозируется и как маскируется информация в Советском Союзе…
Работали здесь опытные советские политработники.
Были среди них и секретари райкомов партии, и крупные партийные журналисты.
Двоим вскоре предстояло стать ближайшими помощниками Власова и идеологами Власовского движения, и поэтому надобно сейчас подробнее познакомиться с ними…
Мелетий Александрович Зыков о своем прошлом рассказывал много и всегда по-разному.
Поначалу Зыков представлялся как Мелетий Евлампиевич и лишь позднее поменял отчество на Александрович. Тогда же он поменял и отца, который был вначале торговцем из Одессы, а теперь стал малоизвестным литературным критиком меньшевистских взглядов из Екатеринослава.
Еще Зыков рассказывал, что на Гражданской войне был комиссаром.
— Сколько же лет тебе тогда было?-спрашивали у него. — Десять?
— Почему десять?-отвечал Зыков. — Мне уже сорок сейчас… [146]
А комиссаром я стал, когда семнадцать было. Потом я литературным критиком работал — преподавал в Москве в институте имени Герцена и публиковал статьи о русской литературе.
Еще Зыков рассказывал, что, став зятем наркома просвещения товарища Бубнова, он сблизился с Николаем Ивановичем Бухариным и теперь является марксистом до мозга костей. А Сталина он ненавидит за тот еврейский погром, который Сталин учинил в ЦКВКП(б), НКВД и правительстве.
Когда Бухарина исключили из партии и расстреляли, Мелетия Александровича тоже отправили в концлагерь в Магадан. Спасла война. Зыков попросился на фронт, где вскоре стал политкомиссаром батальона.
В плен к немцам Зыков сдался под Батайском Ростовской области в 1942 году. Зыков хвастал, что уже успел написать в плену меморандум о политическом аспекте военных действий и его, как некогда Николай Иванович Бухарин, заметил сам доктор Геббельс.
Кроме того, он, Зыков, произвел большое впечатление на офицера разведки фон Фрайтаг-Лорингхофена, и тот пристроил его в «Вермахт пропаганда».
Эти подробности разговоров Зыкова известны из воспоминаний участников власовского движения. Относиться к ним с абсолютным доверием нельзя, потому что неизвестно, что придумывал про себя сам Зыков, а что напутали мемуаристы…
Но личность Мелетия Евлампиевича Зыкова и впрямь была загадочной…
Б.И. Николаевский считал, например, что его настоящая фамилия — Мосивич, другие исследователи убеждены, что под именем Зыкова скрывался довольно известный литературный критик Вольпе.
И практически все: и сподвижники Власова, и позднейшие биографы — были убеждены, что Зыков — еврей. Выдавали его и еврейские черты лица, и упорное нежелание пользоваться в Дабендорфе общей баней.
Совсем по-другому держал себя Жиленков… Георгий Николаевич родился в 1910 году в Воронеже, рано потерял родителей, рос беспризорником. Вырос до секретаря Ростокинского райкома партии Москвы. В этом районе расположен целый ряд крупных промышленных предприятий и учебных заведений, и население его доходило до 400 000.
Был Жиленков, как он говорил сам, почти членом ЦК — являлся членом Московского городского комитета ВКП(б), обладал солидным административным и партийным опытом.
Когда началась война, Жиленков стал политкомиссаром и членом Военного совета 32-й армии…
В плен попал осенью 1941 года под Вязьмой…
Но и в плену Жиленков не порвал с прежними привычками. Он продолжал ощущать себя советским барином и беспризорником одновременно. [147] В дальнейшем он выслужил у немцев роскошную квартиру в Берлине и переехал туда.
В мае 1942 года написал план создания на территории, оккупированной немцами, русского правительства. В плане предусматривалась организация борьбы против Советской власти.
Был переведен на службу в отдел военной пропаганды вооруженных сил германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распространялись на фронте и в тылу действующих советских войск.
Жиленков постоянно жаловался, что его жизнь как партийного секретаря была невыносимой: в Москве он чувствовал себя в постоянном напряжении, поскольку приходилось непрерывно восторгаться сталинским режимом. Когда его взяли в плен, он прозрел, увидев, насколько партия непопулярна в народе.
Тем не менее на Викториаштрассе Жиленков, как истинный партиец, вел нескончаемые партийные разговоры с товарищем Зыковым.
Власов, которому в советской армии и шага не удавалось ступить без еврея и политкомиссара, обрадовался{39}, встретив на Викториаштрассе Жиленкова и Зыкова…
Подолгу они беседовали втроем — высокий русский генерал, еврей комиссар и «почти член ЦК», бывший секретарь московского райкома партии.
Взгляды Георгия Николаевича Жиленкова известны. Он радовался своей «новообретенной интеллектуальной свободе», но считал, что нельзя полностью отвергать марксистское мировоззрение. Не надо перечеркивать огульно всю систему.
Верный бухаринец, зять наркома Бубнова, в этом был абсолютно согласен с Георгием Николаевичем…
Более того, Зыков подчеркивал, что никакой возврат к прошлому невозможен, а Февраль и Октябрь 1917 года следует рассматривать как составные части народной революции, которой еще предстоит выполнить все обещания, данные народу. Какому именно народу, он не уточнял.
— Но вот в чем вопрос, Мелетий Александрович!-говорил Власов. — Как это сделать? Как нам достичь поставленной цели?
— Я, как и Николай Иванович Бухарин, отдаю предпочтение краткосрочным тактическим ходам,-отвечал Зыков. — Долгосрочные идеологические цели — фикция. Они нужны только для масс…
— Да-да,-соглашался с ним Жиленков. — Товарищ Зыков прав. Мы должны идти по пути компромиссов. Без этого невозможно превращение [148] Русского освободительного движения в жизнеспособное предприятие. К этой великой цели надо идти постепенно, шаг за шагом…
— Я надеюсь, Андрей Андреевич,-говорил Зыков, — что, когда существование координирующего центра антисталинской оппозиции получит широкую огласку, все начинание приобретет собственный автономный импульс и немцы будут вынуждены дать ему зеленую улицу, поскольку уже не смогут пресечь эту деятельность.
В таких беседах, должно быть, и коротали время сотрудники «русского штаба».
Между тем акции генерала Власова поднимались.
Подполковник Алексис Рённе прозондировал в штабе группы армий «Центр» — нельзя ли вновь оживить придуманный для пропагандистской цели Русский освободительный комитет в Смоленске, теперь уже с генералом Власовым во главе.
Комитет этот не должен был выйти из сферы пропаганды, но пропагандистскую роль его предполагалось расширить.
Штрик— Штрикфельдту, отправлявшемуся в Берлин, поручено было добиться согласия ОКБ. Одновременно он получил заверения, что Организационный отдел ОКХ тотчас же предоставит в его распоряжение бюджет для русского пропагандистского подразделения, как только получит одобрение ОКВ/В.Пр{40}.
Если учесть, что после отставки фон Бока Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт совсем зачах без настоящей работы (всю зиму он занимался литературой, соорудив пьесу «Бог, молот и серп», а также брошюру «Русский человек»), можно представить, как радовали его открывающиеся возможности.
Русская мечтательность теперь порою брала в нем верх над немецкой дисциплинированностью и педантичностью.
Беседы с Власовым о борьбе с большевиками, о перспективах жизни в освобожденной России захватили и самого агитатора. Он уже видел себя рядом (а почему нет? Разве мало прибалтийских немцев были министрами в Петербурге?) с будущим правителем России…
Таким, полным радужных планов, и вошел капитан Штрик-Штрик-фельдт в здание номер 10 по Викториаштрассе, где размещался Отдел пропаганды Верховного командования.
Поздоровавшись со своим «домашним святым» — так теперь называл Власов Штрик-Штрикфельдта, он первым делом поинтересовался результатами разговора с Густавом Хильгером, советником министерства иностранных дел, продолжение переговоров с которым обещали ему, если он подпишет листовку. [149]
Обстановка «русского штаба» (решетки на окнах, деревянные топчаны, на топчанах — мешки с соломой) мало отличалась от тюрьмы.
Одеты были русские борцы с большевизмом в заношенное обмундирование с буквами «SU» на спине{38}.
В город им выходить запрещалось, а если выводили, то только строем в сопровождении конвоя.
Еду— весьма скудную — приносили из столовой на Потсдамерплац.
Между тем сотрудники отдела честно отрабатывали свой хлеб, помогая немцам в анализе газетной информации. Анализировали они ее, используя свой опыт советской жизни, свои знания того, как дозируется и как маскируется информация в Советском Союзе…
Работали здесь опытные советские политработники.
Были среди них и секретари райкомов партии, и крупные партийные журналисты.
Двоим вскоре предстояло стать ближайшими помощниками Власова и идеологами Власовского движения, и поэтому надобно сейчас подробнее познакомиться с ними…
Мелетий Александрович Зыков о своем прошлом рассказывал много и всегда по-разному.
Поначалу Зыков представлялся как Мелетий Евлампиевич и лишь позднее поменял отчество на Александрович. Тогда же он поменял и отца, который был вначале торговцем из Одессы, а теперь стал малоизвестным литературным критиком меньшевистских взглядов из Екатеринослава.
Еще Зыков рассказывал, что на Гражданской войне был комиссаром.
— Сколько же лет тебе тогда было?-спрашивали у него. — Десять?
— Почему десять?-отвечал Зыков. — Мне уже сорок сейчас… [146]
А комиссаром я стал, когда семнадцать было. Потом я литературным критиком работал — преподавал в Москве в институте имени Герцена и публиковал статьи о русской литературе.
Еще Зыков рассказывал, что, став зятем наркома просвещения товарища Бубнова, он сблизился с Николаем Ивановичем Бухариным и теперь является марксистом до мозга костей. А Сталина он ненавидит за тот еврейский погром, который Сталин учинил в ЦКВКП(б), НКВД и правительстве.
Когда Бухарина исключили из партии и расстреляли, Мелетия Александровича тоже отправили в концлагерь в Магадан. Спасла война. Зыков попросился на фронт, где вскоре стал политкомиссаром батальона.
В плен к немцам Зыков сдался под Батайском Ростовской области в 1942 году. Зыков хвастал, что уже успел написать в плену меморандум о политическом аспекте военных действий и его, как некогда Николай Иванович Бухарин, заметил сам доктор Геббельс.
Кроме того, он, Зыков, произвел большое впечатление на офицера разведки фон Фрайтаг-Лорингхофена, и тот пристроил его в «Вермахт пропаганда».
Эти подробности разговоров Зыкова известны из воспоминаний участников власовского движения. Относиться к ним с абсолютным доверием нельзя, потому что неизвестно, что придумывал про себя сам Зыков, а что напутали мемуаристы…
Но личность Мелетия Евлампиевича Зыкова и впрямь была загадочной…
Б.И. Николаевский считал, например, что его настоящая фамилия — Мосивич, другие исследователи убеждены, что под именем Зыкова скрывался довольно известный литературный критик Вольпе.
И практически все: и сподвижники Власова, и позднейшие биографы — были убеждены, что Зыков — еврей. Выдавали его и еврейские черты лица, и упорное нежелание пользоваться в Дабендорфе общей баней.
Совсем по-другому держал себя Жиленков… Георгий Николаевич родился в 1910 году в Воронеже, рано потерял родителей, рос беспризорником. Вырос до секретаря Ростокинского райкома партии Москвы. В этом районе расположен целый ряд крупных промышленных предприятий и учебных заведений, и население его доходило до 400 000.
Был Жиленков, как он говорил сам, почти членом ЦК — являлся членом Московского городского комитета ВКП(б), обладал солидным административным и партийным опытом.
Когда началась война, Жиленков стал политкомиссаром и членом Военного совета 32-й армии…
В плен попал осенью 1941 года под Вязьмой…
Но и в плену Жиленков не порвал с прежними привычками. Он продолжал ощущать себя советским барином и беспризорником одновременно. [147] В дальнейшем он выслужил у немцев роскошную квартиру в Берлине и переехал туда.
В мае 1942 года написал план создания на территории, оккупированной немцами, русского правительства. В плане предусматривалась организация борьбы против Советской власти.
Был переведен на службу в отдел военной пропаганды вооруженных сил германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распространялись на фронте и в тылу действующих советских войск.
Жиленков постоянно жаловался, что его жизнь как партийного секретаря была невыносимой: в Москве он чувствовал себя в постоянном напряжении, поскольку приходилось непрерывно восторгаться сталинским режимом. Когда его взяли в плен, он прозрел, увидев, насколько партия непопулярна в народе.
Тем не менее на Викториаштрассе Жиленков, как истинный партиец, вел нескончаемые партийные разговоры с товарищем Зыковым.
Власов, которому в советской армии и шага не удавалось ступить без еврея и политкомиссара, обрадовался{39}, встретив на Викториаштрассе Жиленкова и Зыкова…
Подолгу они беседовали втроем — высокий русский генерал, еврей комиссар и «почти член ЦК», бывший секретарь московского райкома партии.
Взгляды Георгия Николаевича Жиленкова известны. Он радовался своей «новообретенной интеллектуальной свободе», но считал, что нельзя полностью отвергать марксистское мировоззрение. Не надо перечеркивать огульно всю систему.
Верный бухаринец, зять наркома Бубнова, в этом был абсолютно согласен с Георгием Николаевичем…
Более того, Зыков подчеркивал, что никакой возврат к прошлому невозможен, а Февраль и Октябрь 1917 года следует рассматривать как составные части народной революции, которой еще предстоит выполнить все обещания, данные народу. Какому именно народу, он не уточнял.
— Но вот в чем вопрос, Мелетий Александрович!-говорил Власов. — Как это сделать? Как нам достичь поставленной цели?
— Я, как и Николай Иванович Бухарин, отдаю предпочтение краткосрочным тактическим ходам,-отвечал Зыков. — Долгосрочные идеологические цели — фикция. Они нужны только для масс…
— Да-да,-соглашался с ним Жиленков. — Товарищ Зыков прав. Мы должны идти по пути компромиссов. Без этого невозможно превращение [148] Русского освободительного движения в жизнеспособное предприятие. К этой великой цели надо идти постепенно, шаг за шагом…
— Я надеюсь, Андрей Андреевич,-говорил Зыков, — что, когда существование координирующего центра антисталинской оппозиции получит широкую огласку, все начинание приобретет собственный автономный импульс и немцы будут вынуждены дать ему зеленую улицу, поскольку уже не смогут пресечь эту деятельность.
В таких беседах, должно быть, и коротали время сотрудники «русского штаба».
Между тем акции генерала Власова поднимались.
Подполковник Алексис Рённе прозондировал в штабе группы армий «Центр» — нельзя ли вновь оживить придуманный для пропагандистской цели Русский освободительный комитет в Смоленске, теперь уже с генералом Власовым во главе.
Комитет этот не должен был выйти из сферы пропаганды, но пропагандистскую роль его предполагалось расширить.
Штрик— Штрикфельдту, отправлявшемуся в Берлин, поручено было добиться согласия ОКБ. Одновременно он получил заверения, что Организационный отдел ОКХ тотчас же предоставит в его распоряжение бюджет для русского пропагандистского подразделения, как только получит одобрение ОКВ/В.Пр{40}.
Если учесть, что после отставки фон Бока Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт совсем зачах без настоящей работы (всю зиму он занимался литературой, соорудив пьесу «Бог, молот и серп», а также брошюру «Русский человек»), можно представить, как радовали его открывающиеся возможности.
Русская мечтательность теперь порою брала в нем верх над немецкой дисциплинированностью и педантичностью.
Беседы с Власовым о борьбе с большевиками, о перспективах жизни в освобожденной России захватили и самого агитатора. Он уже видел себя рядом (а почему нет? Разве мало прибалтийских немцев были министрами в Петербурге?) с будущим правителем России…
Таким, полным радужных планов, и вошел капитан Штрик-Штрик-фельдт в здание номер 10 по Викториаштрассе, где размещался Отдел пропаганды Верховного командования.
Поздоровавшись со своим «домашним святым» — так теперь называл Власов Штрик-Штрикфельдта, он первым делом поинтересовался результатами разговора с Густавом Хильгером, советником министерства иностранных дел, продолжение переговоров с которым обещали ему, если он подпишет листовку. [149]