Страница:
Они ошеломительны и несокрушимы именно в силу своей простоты.
Прежние чекисты троцкистко-ленинского закала не воспринимали такой правды, потому что у них была своя правда — местечковая правда интернационала.
Но после погромов и чисток, произведенных Иосифом Виссарионовичем, после реабилитации русского патриотизма недобитые последователи Троцкого, Ягоды и Ежова затаились, а на места, еще недавно занятые интернационалом русофобов, пришли люди, простодушно пытающиеся соединить между собою интернационализм и патриотизм, идеи Ленина и любовь к Родине…
Разумеется, им и в голову не приходило, что надо вырабатывать «свой условный, кодовый, „задушевный“ русский разговор, понятный только нам», о котором писал генерал Филатов, но они слышали этот разговор, допрашивая Власова и его сподвижников, знакомясь с программой и идеологией власовского движения.
Ни понять, ни принять эту идеологию им, воспитанным на ленинизме-сталинизме, не представлялось возможным, но использовать ее несокрушимую правду в качестве оружия для партийной борьбы хотелось.
И такое ощущение, что и не следствие шло тогда в Лефортове, а изучалось новое и тайное оружие.
Само же следствие — никто и ничего не скрывал — было завершено, как мы видели по донесениям Абакумова, действительно в гораздо более сжатые сроки.
Уже на последней стадии следствия, когда был окончательно укомплектован экипаж борцов за освобождение народов России к процедуре повешения, решено было не проводить в Октябрьском зале Дома союзов открытый судебный процесс.
23 июля 1946 года заседание Политбюро ЦК ВКП(6) приняло решение: «1. Судить Военной коллегией Верховного суда СССР руководителей созданного немцами „Комитета освобождения народов России“: Власова, Малышкина, Трухина, Жиленкова и других активных власовцев в количестве 12 человек.
2. Дело власовцев заслушать в закрытом судебном заседании под председательством генерал-полковника юстиции Ульриха, без участия сторон (прокурора и адвоката).
3. Всех обвиняемых в соответствии с пунктом 1-м Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года осудить к смертной казни через повешение и приговор привести в исполнение в условиях тюрьмы.
4. Ход судебного разбирательства в печати не освещать.
По окончании процесса опубликовать в газетах в разделе «Хроника» сообщение о состоявшемся процессе, приговоре суда и приведении его в исполнение.
Судебный процесс начать во вторник 30 июля с.г.». [294]
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Прежние чекисты троцкистко-ленинского закала не воспринимали такой правды, потому что у них была своя правда — местечковая правда интернационала.
Но после погромов и чисток, произведенных Иосифом Виссарионовичем, после реабилитации русского патриотизма недобитые последователи Троцкого, Ягоды и Ежова затаились, а на места, еще недавно занятые интернационалом русофобов, пришли люди, простодушно пытающиеся соединить между собою интернационализм и патриотизм, идеи Ленина и любовь к Родине…
Разумеется, им и в голову не приходило, что надо вырабатывать «свой условный, кодовый, „задушевный“ русский разговор, понятный только нам», о котором писал генерал Филатов, но они слышали этот разговор, допрашивая Власова и его сподвижников, знакомясь с программой и идеологией власовского движения.
Ни понять, ни принять эту идеологию им, воспитанным на ленинизме-сталинизме, не представлялось возможным, но использовать ее несокрушимую правду в качестве оружия для партийной борьбы хотелось.
И такое ощущение, что и не следствие шло тогда в Лефортове, а изучалось новое и тайное оружие.
Само же следствие — никто и ничего не скрывал — было завершено, как мы видели по донесениям Абакумова, действительно в гораздо более сжатые сроки.
Уже на последней стадии следствия, когда был окончательно укомплектован экипаж борцов за освобождение народов России к процедуре повешения, решено было не проводить в Октябрьском зале Дома союзов открытый судебный процесс.
23 июля 1946 года заседание Политбюро ЦК ВКП(6) приняло решение: «1. Судить Военной коллегией Верховного суда СССР руководителей созданного немцами „Комитета освобождения народов России“: Власова, Малышкина, Трухина, Жиленкова и других активных власовцев в количестве 12 человек.
2. Дело власовцев заслушать в закрытом судебном заседании под председательством генерал-полковника юстиции Ульриха, без участия сторон (прокурора и адвоката).
3. Всех обвиняемых в соответствии с пунктом 1-м Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года осудить к смертной казни через повешение и приговор привести в исполнение в условиях тюрьмы.
4. Ход судебного разбирательства в печати не освещать.
По окончании процесса опубликовать в газетах в разделе «Хроника» сообщение о состоявшемся процессе, приговоре суда и приведении его в исполнение.
Судебный процесс начать во вторник 30 июля с.г.». [294]
Глава третья
Заметим попутно, если говорить о выработке «задушевного» русского разговора, то надо признать, что именно власовское движение заложило его основы. И не Власовым, не его сподвижниками было сделано это, а теми русскими судьбами, которые достались им…
Антона Ивановича Деникина трудно обвинить в сочувствии к власовцам.
В том потайном языке интернационалистов, который был навязан России, он — белый, а Власов — красный.
Они враги.
И вот Антон Иванович в 1946 году как бы прозревает…
Он сбрасывает навешенные нашими интернационалистами шоры и начинает говорить на «задушевном» русском языке.
Доказательство этому — письма, написанные Деникиным в начале 1946 года…
«Ваше превосходительство, — пишет он генералу Эйзенхауэру. — Я знаю, что имеются „Ялтинские параграфы“, но ведь существует еще, хотя и попираемая ныне, традиция свободных демократических выборов — Право Убежища.
Существует еще и воинская этика, не допускающая насилия даже над побежденным врагом.
Существует, наконец, христианская мораль, обязывающая к справедливости и милосердию. Я обращаюсь к Вам, Ваше Превосходительство, как солдат к солдату и надеюсь, что голос мой будет услышан».
Скоро Антон Иванович получил ответ от американцев.
«Политика Соединенных Штатов в отношении СССР требует от военных властей Соединенных Штатов содействия репатриации советских граждан, которые пожелают быть репатриируемы. В отношении тех, кто не желает возвращаться в Советский Союз, политика нашего правительства состоит в том, чтобы не употреблять силы в принуждении к репатриации, за исключением тех случаев, когда данный индивидуум был одновременно фактическим гражданином в границах Советского Союза к 1-му сентября 1939 г. и подходит под одну из следующих категорий:
1. Был взят в плен в германской форме.
2. Был чином советских вооруженных сил к 22 июня 1941 г. и не был ими от службы освобожден.
3. Был, на основании серьезных доказательств, сотрудником врага, добровольно ему помогавшим и его поддерживавшим.
Политика нашего правительства установлена после долгого и тщательного взвешивания всех этих факторов, и Армия должна выполнять ее как можно лучше». [295]
Такое ощущение, что это и не человек писал, а проскрипела в ответ мертвая машина.
Деникин обратился тогда к американскому сенатору Артуру Вандербергу.
«…Сотни тысяч человек „дисплейсд персоне“ сидят в лагерях оккупированной Германии и Италии. Эти люди лишены самых элементарных человеческих прав на свободу и вольный труд, т.е. на то, за что столетиями боролось человечество.
И среди этих обездоленных самые несчастные — русские, ибо грозит выдача советской власти, с необыкновенным, зловещим упорством добивающейся этой «репатриации»…
Пресса касалась этого вопроса не раз, в официальных докладах он освещен вполне. И Вы знаете, конечно, о тех кошмарных драмах, которые разыгрались в лагерях Дахау и Платтлингс, когда американские солдаты силою волокли упиравшихся, обезумевших от ужаса, обливающихся кровью русских пленных, которые бросались под колеса грузовиков, перерезывали себе горло и вены, старались воткнуть себе в грудь штык американского солдата — только бы избежать «возврата на родину»… Эти страшные страницы стали уже достоянием истории, и, думаю, их никогда не забудут участники — ветераны США.
Я знаю, что оправданием у творивших это дело служат Ялтинские договоры… Но подобный торг человеческими душами не может быть оправдан никакими политическими договорами. Ибо есть нечто превыше политики — христианская мораль, достоинство и честь человека.
Массовые выдачи в последнее время прекратились, но в небольшом числе советской власти все еще удается добывать свои жертвы. Как она с ними поступает, также хорошо известно. Путем невероятных усилий отдельным репатриированным удалось вырваться обратно из лагерей СССР, и они поведали о всем пережитом на страницах печати. Эта быль так страшна, что иностранцам все еще трудно в нее поверить. А тем временем русские люди, сидящие за проволокой лагерей, в приютах Красного Креста или на частных квартирах в зоне американской оккупации, живут в постоянном смертельном страхе, ожидая выдач их Советам.
Все эти люди — мужчины, женщины, дети, старики, — чувствующие себя как на краю пропасти, перенесли такие лишения, такие страдания, что, если бы описать все, ими пережитое, получилась бы небывало жуткая книга человеческой скорби…
Господин Вандерберг, помогите своим влиянием и авторитетным словом этим замученным людям, никакого преступления не совершившим, желающим работать на любом поприще, только бы жить, мыслить и умереть свободными.
Один русский религиозный мыслитель сказал недавно, что «человеческая [296] совесть больна»… От болезни можно ведь выздороветь, только смерть безнадежна.
Помогите же тем, кто верит в человеческую совесть».
Эти письма — диалог…
Диалог живого человека с государственной машиной. Антону Ивановичу Деникину не удалось добиться спасения власовцев, но это и не могло удасться.
Нелепо напоминать машине о больной человеческой совести. У машины нет совести…
Не удавалось и Власову объяснить то, что требовали от него объяснить следователи.
И Деникин, и Власов говорят на одном языке.
Но говорят они с мертвыми системами, которые не способны разобрать их языка, даже когда пытаются понять.
Когда читаешь стенограмму процесса, слышно, как заглушает скрип заржавевшей машины голос живого человека…
Ульрих. Сдаваясь немцам, были ли вы убеждены в правильности действий фашистов, и, переходя на их сторону, вы делали это добровольно, согласно вашим убеждениям или как?
Власов. Смалодушничал.
Ульрих. Имели ли вы попытку попасть на прием к Гитлеру?
Власов. Да, я пытался, чтобы Гитлер принял меня, но через Штрик-фельдта я узнал, что Гитлер не желает видеть меня потому, что он ненавидит русских, и что он поручил принять меня Гиммлеру.
Ульрих. Бывали ли вы у Геббельса и какую получили конкретно от него помощь?
Власов. Да, у Геббельса я был, и он обещал оказать мне самую широкую помощь, а именно, передать в мое распоряжение типографию, обещал отпускать деньги и все необходимое для ведения пропагандистской работы.
Ульрих. Листовки за вашей подписью фактически были продиктованы и исходили от немцев, не так ли? Где же здесь представители русского народа, от имени которого издавались эти листовки?
Власов. До 1944 года немцы делали все только сами, а нас использовали лишь как выгодную для них вывеску. Даже в 1943 году немцы не разрешали нам писать русских слов в этих листовках. Наше участие, вернее, наша инициатива во всех этих делах, даже в 1945 году едва ли превышала 5 процентов.
Ульрих. Кто же дал право писать и говорить от имени русского народа?
На этот вопрос Власов ответа не дал». [297]
Это замечательный, кажется, не равнодушным стенографом, а великим художником записанный диалог.
Власов говорит, что немцы не давали ему писать в листовках русские слова, а Ульрих спрашивает, кто же дал ему право говорить от имени русского народа…
И как замечательна ремарка: «На этот вопрос Власов ответа не дал»!
А что можно ответить на такой вопрос?…
Ведь это и не вопрос, а — совсем уже близко! — мертвый скрип машины.
И он не заглушает, а заталкивает назад в горло человека слова «задушевного» языка.
Как справедливо заметил А.И. Солженицын, власовцев убивали «при первом звуке русской речи».
Застревали слова, когда захлестывала горло наброшенная рукою палача удавка.
Сливались в хрип слова «задушевного» языка.
В русский — помогите этим замученным людям, никакого преступления не совершившим, желающим работать на любом поприще, только бы жить, мыслить и умереть свободными! — хрип о свободе…
Антона Ивановича Деникина трудно обвинить в сочувствии к власовцам.
В том потайном языке интернационалистов, который был навязан России, он — белый, а Власов — красный.
Они враги.
И вот Антон Иванович в 1946 году как бы прозревает…
Он сбрасывает навешенные нашими интернационалистами шоры и начинает говорить на «задушевном» русском языке.
Доказательство этому — письма, написанные Деникиным в начале 1946 года…
«Ваше превосходительство, — пишет он генералу Эйзенхауэру. — Я знаю, что имеются „Ялтинские параграфы“, но ведь существует еще, хотя и попираемая ныне, традиция свободных демократических выборов — Право Убежища.
Существует еще и воинская этика, не допускающая насилия даже над побежденным врагом.
Существует, наконец, христианская мораль, обязывающая к справедливости и милосердию. Я обращаюсь к Вам, Ваше Превосходительство, как солдат к солдату и надеюсь, что голос мой будет услышан».
Скоро Антон Иванович получил ответ от американцев.
«Политика Соединенных Штатов в отношении СССР требует от военных властей Соединенных Штатов содействия репатриации советских граждан, которые пожелают быть репатриируемы. В отношении тех, кто не желает возвращаться в Советский Союз, политика нашего правительства состоит в том, чтобы не употреблять силы в принуждении к репатриации, за исключением тех случаев, когда данный индивидуум был одновременно фактическим гражданином в границах Советского Союза к 1-му сентября 1939 г. и подходит под одну из следующих категорий:
1. Был взят в плен в германской форме.
2. Был чином советских вооруженных сил к 22 июня 1941 г. и не был ими от службы освобожден.
3. Был, на основании серьезных доказательств, сотрудником врага, добровольно ему помогавшим и его поддерживавшим.
Политика нашего правительства установлена после долгого и тщательного взвешивания всех этих факторов, и Армия должна выполнять ее как можно лучше». [295]
Такое ощущение, что это и не человек писал, а проскрипела в ответ мертвая машина.
Деникин обратился тогда к американскому сенатору Артуру Вандербергу.
«…Сотни тысяч человек „дисплейсд персоне“ сидят в лагерях оккупированной Германии и Италии. Эти люди лишены самых элементарных человеческих прав на свободу и вольный труд, т.е. на то, за что столетиями боролось человечество.
И среди этих обездоленных самые несчастные — русские, ибо грозит выдача советской власти, с необыкновенным, зловещим упорством добивающейся этой «репатриации»…
Пресса касалась этого вопроса не раз, в официальных докладах он освещен вполне. И Вы знаете, конечно, о тех кошмарных драмах, которые разыгрались в лагерях Дахау и Платтлингс, когда американские солдаты силою волокли упиравшихся, обезумевших от ужаса, обливающихся кровью русских пленных, которые бросались под колеса грузовиков, перерезывали себе горло и вены, старались воткнуть себе в грудь штык американского солдата — только бы избежать «возврата на родину»… Эти страшные страницы стали уже достоянием истории, и, думаю, их никогда не забудут участники — ветераны США.
Я знаю, что оправданием у творивших это дело служат Ялтинские договоры… Но подобный торг человеческими душами не может быть оправдан никакими политическими договорами. Ибо есть нечто превыше политики — христианская мораль, достоинство и честь человека.
Массовые выдачи в последнее время прекратились, но в небольшом числе советской власти все еще удается добывать свои жертвы. Как она с ними поступает, также хорошо известно. Путем невероятных усилий отдельным репатриированным удалось вырваться обратно из лагерей СССР, и они поведали о всем пережитом на страницах печати. Эта быль так страшна, что иностранцам все еще трудно в нее поверить. А тем временем русские люди, сидящие за проволокой лагерей, в приютах Красного Креста или на частных квартирах в зоне американской оккупации, живут в постоянном смертельном страхе, ожидая выдач их Советам.
Все эти люди — мужчины, женщины, дети, старики, — чувствующие себя как на краю пропасти, перенесли такие лишения, такие страдания, что, если бы описать все, ими пережитое, получилась бы небывало жуткая книга человеческой скорби…
Господин Вандерберг, помогите своим влиянием и авторитетным словом этим замученным людям, никакого преступления не совершившим, желающим работать на любом поприще, только бы жить, мыслить и умереть свободными.
Один русский религиозный мыслитель сказал недавно, что «человеческая [296] совесть больна»… От болезни можно ведь выздороветь, только смерть безнадежна.
Помогите же тем, кто верит в человеческую совесть».
Эти письма — диалог…
Диалог живого человека с государственной машиной. Антону Ивановичу Деникину не удалось добиться спасения власовцев, но это и не могло удасться.
Нелепо напоминать машине о больной человеческой совести. У машины нет совести…
Не удавалось и Власову объяснить то, что требовали от него объяснить следователи.
И Деникин, и Власов говорят на одном языке.
Но говорят они с мертвыми системами, которые не способны разобрать их языка, даже когда пытаются понять.
Когда читаешь стенограмму процесса, слышно, как заглушает скрип заржавевшей машины голос живого человека…
Ульрих. Сдаваясь немцам, были ли вы убеждены в правильности действий фашистов, и, переходя на их сторону, вы делали это добровольно, согласно вашим убеждениям или как?
Власов. Смалодушничал.
Ульрих. Имели ли вы попытку попасть на прием к Гитлеру?
Власов. Да, я пытался, чтобы Гитлер принял меня, но через Штрик-фельдта я узнал, что Гитлер не желает видеть меня потому, что он ненавидит русских, и что он поручил принять меня Гиммлеру.
Ульрих. Бывали ли вы у Геббельса и какую получили конкретно от него помощь?
Власов. Да, у Геббельса я был, и он обещал оказать мне самую широкую помощь, а именно, передать в мое распоряжение типографию, обещал отпускать деньги и все необходимое для ведения пропагандистской работы.
Ульрих. Листовки за вашей подписью фактически были продиктованы и исходили от немцев, не так ли? Где же здесь представители русского народа, от имени которого издавались эти листовки?
Власов. До 1944 года немцы делали все только сами, а нас использовали лишь как выгодную для них вывеску. Даже в 1943 году немцы не разрешали нам писать русских слов в этих листовках. Наше участие, вернее, наша инициатива во всех этих делах, даже в 1945 году едва ли превышала 5 процентов.
Ульрих. Кто же дал право писать и говорить от имени русского народа?
На этот вопрос Власов ответа не дал». [297]
Это замечательный, кажется, не равнодушным стенографом, а великим художником записанный диалог.
Власов говорит, что немцы не давали ему писать в листовках русские слова, а Ульрих спрашивает, кто же дал ему право говорить от имени русского народа…
И как замечательна ремарка: «На этот вопрос Власов ответа не дал»!
А что можно ответить на такой вопрос?…
Ведь это и не вопрос, а — совсем уже близко! — мертвый скрип машины.
И он не заглушает, а заталкивает назад в горло человека слова «задушевного» языка.
Как справедливо заметил А.И. Солженицын, власовцев убивали «при первом звуке русской речи».
Застревали слова, когда захлестывала горло наброшенная рукою палача удавка.
Сливались в хрип слова «задушевного» языка.
В русский — помогите этим замученным людям, никакого преступления не совершившим, желающим работать на любом поприще, только бы жить, мыслить и умереть свободными! — хрип о свободе…
Глава четвертая
Суд над власовцами проходил под председательством небезызвестного генерал-полковника юстиции, председателя Военной коллегии Верховного суда СССР В.В. Ульриха и длился всего двое суток.
Материалы его, не считая четырех газетных отчетов, были засекречены. Это, как мы уже и говорили, сразу породило массу слухов. Но странно было бы, если бы эти слухи не появились… Ведь тогда широко освещались и откровенно сфабрикованные процессы, а здесь факт измены Родине был налицо, сотрудничество с врагами очевидно, и вот — все засекречивается.
Значит, было нечто более важное, чем пропагандистский эффект, была правда, услышать которую народу ЦК ВКП(б) не мог позволить.
Нет— нет!… Никакого отношения к шизофреническим рассуждениям о страшных тайнах ГРУ эта правда не имела и не могла иметь.
Правду о том, что у русского народа нет других друзей, кроме армии и флота, иногда высказывали и наши правители… [298]
А вот тайну о том, что у русского народа все последние столетия не было врага более страшного, чем его собственное правительство, хранили и императоры, и большевики.
Открыть эту тайну народу было невозможно…
30 июля 1946 года началось закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР.
«В 12 часов 05 минут председательствующий Ульрих открыл судебное заседание и объявил, что подлежит рассмотрению в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, дело по обвинению: А.А. Власова, В.Ф. Малышкина, Г.Н. Жиленкова, Ф.И. Трухина, И.А. Благовещенского, Д.Е. Закутного, В.И. Мальцева, С.К. Буняченко, Г.А. Зверева, М.А. Меандрова, В.Д. Корбуковаи Н.С. Шатова, преданных суду Военной коллегии Верховного суда СССР за совершение» преступлений, предусмотренных статьей 1-й Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года и статьями 58-1 «б», 58-8, 58-9, 58-10, ч. 11 и 58-11 УК РСФСР».
Секретарь, подполковник юстиции М.С. Почиталин доложил, что все подсудимые под конвоем доставлены в суд и находятся в зале судебного заседания.
В.В. Ульрих — одно за другим — начал называть имена подсудимых.
Один за другим вставали подсудимые.
Ульрих. Власов Андрей Андреевич… 1901 года рождения… русский… имел звание генерал-лейтенанта. Копию обвинительного заключения получили?
Власов. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Малышкин Василий Федорович… 1896 года рождения… русский… имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Малышкин. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Трухин Федор Иванович… 1896 года рождения… русский… имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Трухин. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Благовещенский Иван Алексеевич… 1893 года рождения… русский… имел звание генерал-майора береговой службы… Копию обвинительного заключения получили?
Благовещенский. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Закутный Дмитрий Ефимович… 1897 года рождения… русский… [299] имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Закутный. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Мальцев Виктор Иванович… 1895 года рождения… русский… имел воинское звание полковника запаса. Копию обвинительного заключения получили?
Мальцев. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Буняченко Сергей Кузьмин… 1902 года рождения… украинец… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Буняченко. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Зверев Григорий Александрович… 1900 года рождения… русский… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Зверев. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Меандров Михаил Алексеевич… 1894 года рождения… русский… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Меандров. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Корбуков Владимир Денисович… 1900 года рождения… русский… имел звание подполковника… Копию обвинительного заключения получили?
Корбуков. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Шатов Николай Степанович… 1901 года рождения… русский… имел воинское звание подполковника… Копию обвинительного заключения получили?
Шатов. Копию обвинительного заключения я получил…
После оглашения состава суда Ульрих спросил, имеют ли подсудимые какие-либо ходатайства и заявления до начала судебного следствия.
Поднялся Благовещенский.
Подсудимый Благовещенский.Я прошу предоставить мне возможность написать письменное объяснение по делу, а в соответствии с этим возникнет и вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей.
Историк Виктор Филатов, пытавшийся представить Власова и его подельников работниками ГРУ, на этом, в общем-то, малозначащем эпизоде выстроил настоящую драму…
«.Ульрих побледнел, и его маленькие глазки за толстыми стеклами очков стали квадратиками. Он знал, ему на самом верху было сказано, что этот процесс только формальность, никакой „борьбы сторон“ на нем не будет, и вдруг этот Благовещенский с „возможностью написать“ что-то, но самое ужасное — „вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей“. Ульрих вперивал взгляд в бумаги перед собой, потом поднимал глаза на Благовещенского и рассматривал его, будто не узнавал. В глазах Ульриха можно было прочесть и непонимание, и страх, и ненависть.Нахохлившийся, он был похож на загнанного в угол зверька (выделено нами. — Н.К.). Ульрих стал совещаться с членами Военной коллегии, что сидели от него справа и слева. Ни Каравайков, ни Данилов никакого злого умысла в просьбе Благовещенского не увидели…»
Мы тоже, подобно генерал-майору юстиции Ф.Ф. Каравайкову и полковнику юстиции Г.Н. Данилову, ничего особенного в ходатайстве Благовещенского не видим.
Ну, попросил подсудимый вызвать свидетелей…
Чего же тут такого?
Так что насчет В.В. Ульриха, сделавшегося похожим от этого ходатайства на загнанного в угол зверька, не слабо сказано. Ульрих провел расстрельных процессов, должно быть, больше, чем Виктор Филатов статей написал, и ежели бы от каждой просьбы подсудимого превращался в загнанного зверька, он еще до процесса над власовцами в лес бы сбежал.
Впрочем, понятно, что про зверька — это литература, так сказать, художественный домысел. В стенограмме судебного заседания ничего этого нет.
Там все спокойно, деловито, сухо…
«Военная коллегия Верховного суда СССР, совещаясь на месте, определила: ходатайство подсудимого Благовещенского разрешить в процессе судебного следствия».
По предложению председательствующего секретарь огласил обвинительное заключение по делу и определение подготовительного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР от 27 июля 1946 года.
Председательствующий. Подсудимый Власов, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Власов. Да, признаю.
П.Подсудимый Малышкин, признаете ли вы себя виновным?
Малышкин. Да, признаю.
П.Подсудимый Трухин, признаете ли вы себя виновным?
Трухин. Признаю.
П.Подсудимый Жиленков, признаете ли вы себя виновным?
Жиленков. Признаю.
П.Подсудимый Закутный, признаете ли вы себя виновным?
Закутный. Да.
П.Подсудимый Благовещенский, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Благовещенский. Я признаю себя виновным частично. В обвинительном заключении указано, что после капитуляции гитлеровской Германии [301] Благовещенский бежал в зону американских войск и предпринял попытки вступить в переговоры по предоставлению убежища членам КОНРа. Это не соответствует действительности. В зону американских войск я не переходил, а, наоборот, сам лично добровольно явился и сдался органам Советской власти.
В антисоветскую организацию, возглавляемую Власовым, я вступил, хотя и не имел на это прямых указаний от советских органов, с целью подрыва этой организации изнутри, с целью разлагательской работы. Свою деятельность на оккупированной немцами территории полностью признаю.
Комментируя это заявление Ивана Алексеевича Благовещенского, Виктор Филатов выделил слова о разлагательской работе.
«Разговор идет, — поясняет он, — как говорится, без свидетелей, за закрытыми дверями, что-то вроде прогона перед спектаклем на публике, — и вдруг такое заявление подсудимого. Во-первых, что имеет в виду Благовещенский, когда говорит „советские органы“? Абзацем выше он показывает: „я… сам лично добровольно сдался органам советской власти“, то есть военной контрразведке, военной разведке — кому-то из наших, спецслужб. Во-вторых, откуда такой пассаж: „я вступил, хотя и не имел на это прямых указаний от советских органов“? На что намекает Благовещенский? Какой здесь подтекст и опасность для дальнейшего ведения процесса Ульрихом? Остальные, они что, „имели на это прямые указания советских органов“? К примеру, сам Власов? К тому же „в соответствии с этим возникает и вопрос о вызове в суд по моему (Благовещенского. — В.Ф.) делу свидетелей“. А это что еще за свидетели? Кто они? Что должны засвидетельствовать? То, что Благовещенский без разрешения „советских органов“ вступил в организацию Власова или что Власов создал организацию с разрешения „советских органов“ и, следовательно, Благовещенский работал, как и все, на советскую власть и ни в чем не виновен? А может быть, все проще: Благовещенский чувствует — завтра в открытом заседании будет полный спектакль, потому как он знает или по крайней мере догадывается: Власов и, может быть, остальные, кроме него, Благовещенского, — „с разрешения советских органов“, а только он один без „разрешения советских органов“ — настоящий предатель, и завтрашний приговор будет приведен в исполнение только в отношении него, Благовещенского? Статьи УКРСФСР, по которым предъявлены обвинения 12 подсудимым во главе с Власовым, почти все на „через повешение“. Как далек от истины Благовещенский, заговоривший так некстати о „разрешении советских органов“ на предательство?»
Тут надобно дух перевести… В разгоряченном сознании генерала-писателя любые слова и заявления разрастаются в такие дебри, что уже и не отыскать пути в них. [302]
Между тем заявление Благовещенского можно объяснить и проще и понятнее. Пытаясь доказать, что вступил во власовскую организацию якобы с целью разрушения этой организации, он пытается уйти от подвешенной над ним, как и над его подельниками, статьи «через повешение».
Благовещенский намекает на то, что он не изменник, а герой, хотя и геройствовал «без разрешения» ГРУ и НКВД.
И свидетели у него есть…
Где они сейчас? В Америке… В Австралии…
Прием, в принципе, банальный, но позволяющий затянуть следствие.
Рассчитывал ли Иван Алексеевич, что ему удастся осуществить этот прием на практике?
Едва ли…
Только ведь больше все равно не на что было рассчитывать.
В отличив от генерала Филатова генерал Ульрих это понимал и на уловку Благовещенского не поддался. Кивнув, он продолжил опрос обвиняемых.
П.Подсудимый Мальцев, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Мальцев. Да.
П.Подсудимый Буняченко, признаете ли вы себя виновным?
Буняченко. Да, признаю.
П.Подсудимый Зверев, признаете ли вы себя виновным?
Зверев. Признаю, за исключением пункта, в котором говорится, что я являлся членом КОНРа. Заявляю, что я никогда членом КОНРа не был, в заседаниях КОНРа не участвовал и манифеста не подписывал.
П.Подсудимый Меандров, признаете ли вы себя виновным?
Меандров. Признаю.
П.Подсудимый Корбуков, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Корбуков. Признаю.
П.Подсудимый Шатов, признаете ли вы себя виновным?
Шатов. Признаю, за исключением того момента, что якобы за активную работу я был произведен немцами в полковники. Заявляю, что никогда такого звания от немцев не имел и полковником не был.
В 13 часов 40 минут председательствующий объявил перерыв. Менее чем через полчаса судебное заседание возобновилось. Начались допросы Власова и его помощников.
Никто из них не отрицал своей вины, не оспаривал выдвинутых обвинений. [303] Если и возникали некие накладки, то они были вызваны тем, что подсудимые не понимали или делали вид, что не понимают вопроса.
Ничего не меняли и пикировки, которые время от времени возникали между подсудимыми. Никто не перекладывал на плечи другого своих поступков. У каждого этих поступков вполне хватало для предъявленных обвинением статей.
И вот посреди этого ровного течения процесса в 21 час 45 минут В.В. Ульрих объявил, что сейчас будет просмотр в зале суда трофейных фильмов о заседании КОНРа 14 ноября 1944 года в Праге и выступлении Власова на собрании в «Доме Европы» в Берлине…
Материалы его, не считая четырех газетных отчетов, были засекречены. Это, как мы уже и говорили, сразу породило массу слухов. Но странно было бы, если бы эти слухи не появились… Ведь тогда широко освещались и откровенно сфабрикованные процессы, а здесь факт измены Родине был налицо, сотрудничество с врагами очевидно, и вот — все засекречивается.
Значит, было нечто более важное, чем пропагандистский эффект, была правда, услышать которую народу ЦК ВКП(б) не мог позволить.
Нет— нет!… Никакого отношения к шизофреническим рассуждениям о страшных тайнах ГРУ эта правда не имела и не могла иметь.
Правду о том, что у русского народа нет других друзей, кроме армии и флота, иногда высказывали и наши правители… [298]
А вот тайну о том, что у русского народа все последние столетия не было врага более страшного, чем его собственное правительство, хранили и императоры, и большевики.
Открыть эту тайну народу было невозможно…
30 июля 1946 года началось закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР.
«В 12 часов 05 минут председательствующий Ульрих открыл судебное заседание и объявил, что подлежит рассмотрению в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, дело по обвинению: А.А. Власова, В.Ф. Малышкина, Г.Н. Жиленкова, Ф.И. Трухина, И.А. Благовещенского, Д.Е. Закутного, В.И. Мальцева, С.К. Буняченко, Г.А. Зверева, М.А. Меандрова, В.Д. Корбуковаи Н.С. Шатова, преданных суду Военной коллегии Верховного суда СССР за совершение» преступлений, предусмотренных статьей 1-й Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года и статьями 58-1 «б», 58-8, 58-9, 58-10, ч. 11 и 58-11 УК РСФСР».
Секретарь, подполковник юстиции М.С. Почиталин доложил, что все подсудимые под конвоем доставлены в суд и находятся в зале судебного заседания.
В.В. Ульрих — одно за другим — начал называть имена подсудимых.
Один за другим вставали подсудимые.
Ульрих. Власов Андрей Андреевич… 1901 года рождения… русский… имел звание генерал-лейтенанта. Копию обвинительного заключения получили?
Власов. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Малышкин Василий Федорович… 1896 года рождения… русский… имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Малышкин. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Трухин Федор Иванович… 1896 года рождения… русский… имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Трухин. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Благовещенский Иван Алексеевич… 1893 года рождения… русский… имел звание генерал-майора береговой службы… Копию обвинительного заключения получили?
Благовещенский. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Закутный Дмитрий Ефимович… 1897 года рождения… русский… [299] имел звание генерал-майора… Копию обвинительного заключения получили?
Закутный. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Мальцев Виктор Иванович… 1895 года рождения… русский… имел воинское звание полковника запаса. Копию обвинительного заключения получили?
Мальцев. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Буняченко Сергей Кузьмин… 1902 года рождения… украинец… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Буняченко. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Зверев Григорий Александрович… 1900 года рождения… русский… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Зверев. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Меандров Михаил Алексеевич… 1894 года рождения… русский… полковник… Копию обвинительного заключения получили?
Меандров. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Корбуков Владимир Денисович… 1900 года рождения… русский… имел звание подполковника… Копию обвинительного заключения получили?
Корбуков. Копию обвинительного заключения я получил…
Ульрих. Шатов Николай Степанович… 1901 года рождения… русский… имел воинское звание подполковника… Копию обвинительного заключения получили?
Шатов. Копию обвинительного заключения я получил…
После оглашения состава суда Ульрих спросил, имеют ли подсудимые какие-либо ходатайства и заявления до начала судебного следствия.
Поднялся Благовещенский.
Подсудимый Благовещенский.Я прошу предоставить мне возможность написать письменное объяснение по делу, а в соответствии с этим возникнет и вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей.
Историк Виктор Филатов, пытавшийся представить Власова и его подельников работниками ГРУ, на этом, в общем-то, малозначащем эпизоде выстроил настоящую драму…
«.Ульрих побледнел, и его маленькие глазки за толстыми стеклами очков стали квадратиками. Он знал, ему на самом верху было сказано, что этот процесс только формальность, никакой „борьбы сторон“ на нем не будет, и вдруг этот Благовещенский с „возможностью написать“ что-то, но самое ужасное — „вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей“. Ульрих вперивал взгляд в бумаги перед собой, потом поднимал глаза на Благовещенского и рассматривал его, будто не узнавал. В глазах Ульриха можно было прочесть и непонимание, и страх, и ненависть.Нахохлившийся, он был похож на загнанного в угол зверька (выделено нами. — Н.К.). Ульрих стал совещаться с членами Военной коллегии, что сидели от него справа и слева. Ни Каравайков, ни Данилов никакого злого умысла в просьбе Благовещенского не увидели…»
Мы тоже, подобно генерал-майору юстиции Ф.Ф. Каравайкову и полковнику юстиции Г.Н. Данилову, ничего особенного в ходатайстве Благовещенского не видим.
Ну, попросил подсудимый вызвать свидетелей…
Чего же тут такого?
Так что насчет В.В. Ульриха, сделавшегося похожим от этого ходатайства на загнанного в угол зверька, не слабо сказано. Ульрих провел расстрельных процессов, должно быть, больше, чем Виктор Филатов статей написал, и ежели бы от каждой просьбы подсудимого превращался в загнанного зверька, он еще до процесса над власовцами в лес бы сбежал.
Впрочем, понятно, что про зверька — это литература, так сказать, художественный домысел. В стенограмме судебного заседания ничего этого нет.
Там все спокойно, деловито, сухо…
«Военная коллегия Верховного суда СССР, совещаясь на месте, определила: ходатайство подсудимого Благовещенского разрешить в процессе судебного следствия».
По предложению председательствующего секретарь огласил обвинительное заключение по делу и определение подготовительного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР от 27 июля 1946 года.
Председательствующий. Подсудимый Власов, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Власов. Да, признаю.
П.Подсудимый Малышкин, признаете ли вы себя виновным?
Малышкин. Да, признаю.
П.Подсудимый Трухин, признаете ли вы себя виновным?
Трухин. Признаю.
П.Подсудимый Жиленков, признаете ли вы себя виновным?
Жиленков. Признаю.
П.Подсудимый Закутный, признаете ли вы себя виновным?
Закутный. Да.
П.Подсудимый Благовещенский, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Благовещенский. Я признаю себя виновным частично. В обвинительном заключении указано, что после капитуляции гитлеровской Германии [301] Благовещенский бежал в зону американских войск и предпринял попытки вступить в переговоры по предоставлению убежища членам КОНРа. Это не соответствует действительности. В зону американских войск я не переходил, а, наоборот, сам лично добровольно явился и сдался органам Советской власти.
В антисоветскую организацию, возглавляемую Власовым, я вступил, хотя и не имел на это прямых указаний от советских органов, с целью подрыва этой организации изнутри, с целью разлагательской работы. Свою деятельность на оккупированной немцами территории полностью признаю.
Комментируя это заявление Ивана Алексеевича Благовещенского, Виктор Филатов выделил слова о разлагательской работе.
«Разговор идет, — поясняет он, — как говорится, без свидетелей, за закрытыми дверями, что-то вроде прогона перед спектаклем на публике, — и вдруг такое заявление подсудимого. Во-первых, что имеет в виду Благовещенский, когда говорит „советские органы“? Абзацем выше он показывает: „я… сам лично добровольно сдался органам советской власти“, то есть военной контрразведке, военной разведке — кому-то из наших, спецслужб. Во-вторых, откуда такой пассаж: „я вступил, хотя и не имел на это прямых указаний от советских органов“? На что намекает Благовещенский? Какой здесь подтекст и опасность для дальнейшего ведения процесса Ульрихом? Остальные, они что, „имели на это прямые указания советских органов“? К примеру, сам Власов? К тому же „в соответствии с этим возникает и вопрос о вызове в суд по моему (Благовещенского. — В.Ф.) делу свидетелей“. А это что еще за свидетели? Кто они? Что должны засвидетельствовать? То, что Благовещенский без разрешения „советских органов“ вступил в организацию Власова или что Власов создал организацию с разрешения „советских органов“ и, следовательно, Благовещенский работал, как и все, на советскую власть и ни в чем не виновен? А может быть, все проще: Благовещенский чувствует — завтра в открытом заседании будет полный спектакль, потому как он знает или по крайней мере догадывается: Власов и, может быть, остальные, кроме него, Благовещенского, — „с разрешения советских органов“, а только он один без „разрешения советских органов“ — настоящий предатель, и завтрашний приговор будет приведен в исполнение только в отношении него, Благовещенского? Статьи УКРСФСР, по которым предъявлены обвинения 12 подсудимым во главе с Власовым, почти все на „через повешение“. Как далек от истины Благовещенский, заговоривший так некстати о „разрешении советских органов“ на предательство?»
Тут надобно дух перевести… В разгоряченном сознании генерала-писателя любые слова и заявления разрастаются в такие дебри, что уже и не отыскать пути в них. [302]
Между тем заявление Благовещенского можно объяснить и проще и понятнее. Пытаясь доказать, что вступил во власовскую организацию якобы с целью разрушения этой организации, он пытается уйти от подвешенной над ним, как и над его подельниками, статьи «через повешение».
Благовещенский намекает на то, что он не изменник, а герой, хотя и геройствовал «без разрешения» ГРУ и НКВД.
И свидетели у него есть…
Где они сейчас? В Америке… В Австралии…
Прием, в принципе, банальный, но позволяющий затянуть следствие.
Рассчитывал ли Иван Алексеевич, что ему удастся осуществить этот прием на практике?
Едва ли…
Только ведь больше все равно не на что было рассчитывать.
В отличив от генерала Филатова генерал Ульрих это понимал и на уловку Благовещенского не поддался. Кивнув, он продолжил опрос обвиняемых.
П.Подсудимый Мальцев, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Мальцев. Да.
П.Подсудимый Буняченко, признаете ли вы себя виновным?
Буняченко. Да, признаю.
П.Подсудимый Зверев, признаете ли вы себя виновным?
Зверев. Признаю, за исключением пункта, в котором говорится, что я являлся членом КОНРа. Заявляю, что я никогда членом КОНРа не был, в заседаниях КОНРа не участвовал и манифеста не подписывал.
П.Подсудимый Меандров, признаете ли вы себя виновным?
Меандров. Признаю.
П.Подсудимый Корбуков, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Корбуков. Признаю.
П.Подсудимый Шатов, признаете ли вы себя виновным?
Шатов. Признаю, за исключением того момента, что якобы за активную работу я был произведен немцами в полковники. Заявляю, что никогда такого звания от немцев не имел и полковником не был.
В 13 часов 40 минут председательствующий объявил перерыв. Менее чем через полчаса судебное заседание возобновилось. Начались допросы Власова и его помощников.
Никто из них не отрицал своей вины, не оспаривал выдвинутых обвинений. [303] Если и возникали некие накладки, то они были вызваны тем, что подсудимые не понимали или делали вид, что не понимают вопроса.
Ничего не меняли и пикировки, которые время от времени возникали между подсудимыми. Никто не перекладывал на плечи другого своих поступков. У каждого этих поступков вполне хватало для предъявленных обвинением статей.
И вот посреди этого ровного течения процесса в 21 час 45 минут В.В. Ульрих объявил, что сейчас будет просмотр в зале суда трофейных фильмов о заседании КОНРа 14 ноября 1944 года в Праге и выступлении Власова на собрании в «Доме Европы» в Берлине…
Глава пятая
Было бы понятно, если бы демонстрация фильма вызывалась необходимостью изобличения отрицающих свое участие в работе КОНРа подсудимых.
Но необходимости такой не было… Никто из подсудимых не отрицал того, что мог подтвердить фильм.
Тем не менее фильмы показали.
Ульриху зачем-то потребовалось вдруг сравнить сидящих на скамье подсудимых власовцев с теми, какими они были в вершинную минуту своей жизни.
Или не Ульриху это потребовалось? Но тогда — кому?
История с показом фильма загадочная, почти мистическая.
Нечто от мистического действа есть и в тех вопросах, которые задавались после демонстрации фильма подсудимым.
Сами вопросы в стенограмме не зафиксированы, но ответы подсудимых остались…
Подсудимый Жиленков. Я жил у немцев неплохо, а поэтому и имел такой выхоленный вид немецкого генерала, который вы видели при просмотре документального фильма заседания комитета.
Подсудимый Трухин. Когда я находился в президиуме, заснятом немцами для проведения агитационной работы в фильме, который вы только что просмотрели, я не думал о том, что мне сегодня придется сидеть на скамье подсудимых перед советским правосудием. Но я знал, что когда-либо мне все-таки придется отвечать за свои преступления перед Родиной.
Зачем надо принуждать подсудимого проводить сравнение себя нынешнего с тем, каким он был полтора года назад, непонятно… Тут что-то пропущено в стенограмме… [304] Кстати, заметим попутно, что стенограмма, фиксирующая часы и минуты перерыва на обед, конец первого дня заседания и начало второго не отмечает никак{63}.
Ответить на эти вопросы затруднительно, но очевидно, что что-то происходило в эти часы, когда демонстрировались достаточно длинные — мне довелось посмотреть их — фильмы. Очевидно, кто-то появлялся в зале, где шел закрытый процесс…
Сталин?
Это многое бы объяснило, но не все.
Но необходимости такой не было… Никто из подсудимых не отрицал того, что мог подтвердить фильм.
Тем не менее фильмы показали.
Ульриху зачем-то потребовалось вдруг сравнить сидящих на скамье подсудимых власовцев с теми, какими они были в вершинную минуту своей жизни.
Или не Ульриху это потребовалось? Но тогда — кому?
История с показом фильма загадочная, почти мистическая.
Нечто от мистического действа есть и в тех вопросах, которые задавались после демонстрации фильма подсудимым.
Сами вопросы в стенограмме не зафиксированы, но ответы подсудимых остались…
Подсудимый Жиленков. Я жил у немцев неплохо, а поэтому и имел такой выхоленный вид немецкого генерала, который вы видели при просмотре документального фильма заседания комитета.
Подсудимый Трухин. Когда я находился в президиуме, заснятом немцами для проведения агитационной работы в фильме, который вы только что просмотрели, я не думал о том, что мне сегодня придется сидеть на скамье подсудимых перед советским правосудием. Но я знал, что когда-либо мне все-таки придется отвечать за свои преступления перед Родиной.
Зачем надо принуждать подсудимого проводить сравнение себя нынешнего с тем, каким он был полтора года назад, непонятно… Тут что-то пропущено в стенограмме… [304] Кстати, заметим попутно, что стенограмма, фиксирующая часы и минуты перерыва на обед, конец первого дня заседания и начало второго не отмечает никак{63}.
Ответить на эти вопросы затруднительно, но очевидно, что что-то происходило в эти часы, когда демонстрировались достаточно длинные — мне довелось посмотреть их — фильмы. Очевидно, кто-то появлялся в зале, где шел закрытый процесс…
Сталин?
Это многое бы объяснило, но не все.