Он увидел ее в благотворительном концерте, в котором участвовали юные смолянки. Николай Кардаков не мог спать много ночей, ему мерещилось в полубреду, что это ожившая
viola…Лидия была в фиалково-голубом платье, с нежно-голубыми глазами, алым ртом…
А потом он вспомнил день, когда преподнес ей подарок. Никогда не забыть ее горьких слез, когда Лидия вышла из Смольного четвертой: ей не положен был вензель императрицы с бриллиантами.
– Не плачь, – утешал он ее. – У тебя будет другой вензель, гораздо красивей. – Он уже заказал его у прекрасного мастера.
Когда он закончил заниматься фиалками, он сел за стол и позвал ее:
– Лидия, подойди сюда, дорогая.
Он улыбался, вспоминая, с какой грацией робкого котенка она шла к нему, мягко соскользнув с дивана. Угадала ли она по его интонации, что ее ждет сюрприз? Впрочем, Николай усмехнулся, он сам – сюрприз.
– Как тебе это? – услышал он снова свой голос, в нем звучала небрежность, она нравилась ему. – Этот вензель поможет тебе забыть о слезах и обиде? – Николай раскрыл ладонь.
На ней, прижавшись к бархатной салфетке, лежал вензель. Буква «Л» ясно читалась. Но какова она была! Палочки из золота служили стеблем для завитка – полураскрывшегося бутона фиалки. Он был усыпан бриллиантовой росой.
Лидия закрыла глаза.
– У нас с тобой одинаковые вензеля, – сказал он ей. – Таких нет больше ни у кого. Посмотри. – Он раскрыл другую ладонь. В ней, на таком же бархате, лежала буква «Н».
Лидия молчала, ему показалось, что ее колени дрожат. Он протянул руки, обнял ее за талию и усадил к себе на колени.
Она была легкая, теплая…
Он был уверен, что бриллианты ей дарили впервые в жизни…
Николай закрыл глаза. Каков он, а?
Как хорошо, что не дано ему было знать, что творилось в душе Лидии в те минуты…
Да, она была рада подарку. Всего несколько секунд. Но следом явилась злая мысль, она ударила и вытеснила радость.
Значит, если Николай женится на Волковысской, то она будет осыпана бриллиантами, да не такими… мелкими. Это бриллиантовая крошка, не камни, то, что изображает росу!
Она слушала его слова:
– Ты рада? Тебе нравится?
Он пытался подтолкнуть ее к восторгам, потому что сам был от себя без ума. Еще бы, из денег, которые выпросил у сестры для первого взноса за оранжерею, он утаил кое-что…
– О да, – коротко сказала Лидия, поцеловала его, довольно сухо, в губы.
– Ты… переживаешь? Из-за той новости, которую я тебе сообщил? – тихо спросил он, заметив ее холодность.
– Н-нет… – Она покачала головой. – Ты сам сказал, что свободен, что бы ни говорила твоя сестра.
– Конечно! – Николай разгорячился. – Я уверен, что свободен от Шурочки, – повторил он. – Сестра не знает, но мы договорились с ней. Мы такое придумали… – Он засмеялся. – Она, конечно, выдумщица. Представь себе такое зрелище. Мы все вместе, в один день, венчаемся. У вас обеих длинная фата, плотнее обычной… – Он мечтательно улыбался. – Вы одного роста и даже похожи немного. – Он наклонил голову, оценивая Лидию.
Похожи, кольнуло Лидию. Что ж, он тоже так думает. Это хорошо. Значит, собственный план, зреющий у нее в голове, который следует обдумать до самой мелкой детали, может быть исполнен.
Вот тогда она отомстит Волковысской за все ее высокомерие, за снобизм, за… за все, о чем Шурочка не подозревает. Просто за то, что своим существованием обижает ее, Лидию.
Она помнит, как обрадовалась Волковысская, когда они с Варей уезжали из Смольного. Она слышала, хотя они думали, что нет.
– Ну вот, теперь она отвяжется от нас, – смеялась Шурочка. – Лидия останется в Смольном!..
А Николай продолжал:
– Я сделаю так, что сестра заплатит вторую половину за оранжерею до венчания. Когда будет назначена дата. Понимаешь?
– Но ты не сможешь взять деньги в банке, которые она тебе обещала после свадьбы с Волковысской, – не удержалась Лидия.
– Деньги? Но это ничего. Они все равно лежат там на мое имя. Я знаю. Главное, у меня уже будете вы обе – и оранжерея, и ты.
Лидия смотрела на Николая, ей хотелось смеяться. Она вдруг увидела то, что не хотела видеть раньше. Прежде он был покрыт флером из купюр, обещанных ему сестрой. Осыпанный ими, Николай Кардаков не казался таким беспомощным и наивным. Никогда его сестра не даст ему денег, если он женится на ней, на Лидии.
Никогда. Даже если Николай знает, что на его имя в банке они лежат. Это приманка. Она сработает только на условиях, которые выставила сестра.
Значит, если он женится на ней против воли сестры, что ожидает ее? Ничего, кроме мизерного ежемесячного содержания. А как же все то, что она видела в мечтах? Неужели ей придется давать уроки или наниматься чтицей к какой-нибудь генеральше в вонючем парике?
Она представила себе такую – снимает парик, а под ним наголо остриженная голова. На такой парик сидел лучше, натуральнее…
Или глухой как пень барыне, которой она читала в последние недели. Она одолела десять страниц Вальтера Скотта, а барыня остановила ее и принялась говорить о героях Майн Рида. Как будто она читала его!
Лидия терпела, потому что Наставница, которая нашла ей эту барыню, пообещала получить от нее что-то ценное для Лидии. Но Лидия сомневалась – барыня все перепутает.
Конечно, думала она, сестру Николая можно понять. Она по крайней мере может, причем гораздо лучше, чем брат, этот баловень. Моложе сестры, вскормленный ее трудами, выученный на ее деньги, он занимался тем, чем ему хочется. Он полагает, что так будет всегда.
Но за беззаботную жизнь сестра назначила цену, она под нее подгоняла его жизнь, его учение. Та утонченность, которую он приобрел, должна обворожить, как она считала, представительницу другого мира. Того, с которым они породнятся, в котором будут расти и развиваться новые счастливые Кардаковы. Для этого есть все – дом, деньги, но нужна та, кто даст жизнь потомкам Кардаковых. О Лидии его сестра не мечтала.
Значит, она свободна и вольна делать то, что доставит ей хотя бы минутное удовольствие?
Или… многоминутное?
Лидия засмеялась. Она постарается, чтобы удовольствиедлилось дольше. Она сумеет преподнести подарок Шурочке Волковысской на всю жизнь. Она отнимет у нее главное. Любовь.
Лидия уже купила подробную географическую карту в книжном на Никольской. Хозяин продал ей с большой скидкой, потому что она делала для него кое-какие переводы. У Лидии был дар к языкам, она легко переводила статьи из иностранных журналов, если ей платили.
По той же улице, что и Николай, ехала Елизавета Степановна, его сестра. Тоже в банк. Обдумывая события последних дней, хвалила себя и ругала.
Хвалила за то, что подобрала лихача для племянницы Михаила Александровича и ее подруги. Галактионов благодарил ее, горячо жал руку. Она улыбнулась. Это происходило прилюдно. Она видела, что Шурочка смотрит на нее, как и ее подруга. Красивые девочки.
Шурочка нравилась ей. Эх, родись она вместо нее, вот уж повеселилась бы! Речь не о том, что до упаду танцевала бы на балах и флиртовала – не без того, конечно. Нет, о другом – все бы узнала, все прочитала, все испытала. Она тоже училась бы за границей.
А вернувшись в Москву, не церемонилась бы, как московские девушки на выданье – то нельзя, другого – маменька не велит. Не-ет, она летала бы где хотела, говорила со всеми без смущения. А то ведь даже со своими деньгами, которых у нее куда больше, чем у Шурочки и Михаила Александровича, вместе взятых, робеет, потеет, хотя виду не подает. Как будто дед и отец стоят за спиной, и все вокруг видят их. Да пальцем тычут – во-он какие лапотники!
Шурочка, думала Елизавета Степановна, не стала бы сжимать губки, как она давеча в карете, когда Михаил Александрович прижался к ней своими. Вот за это она себя ругала.
Ах, какой он был нежный. Елизавета Степановна едва не лишилась чувств. Значит, нравится ее сердцу Михаил Александрович, а не только разуму. Так оно отзывалось лишь однажды в жизни – на Михайлу. Однако какое совпадение. Тоже Михаил. Но тот был кучер. А она-то кто? – фыркнула Елизавета Степанова, восстанавливая справедливость и словно защищая первого Михайлу от себя самой, нынешней.
Но едва отец заметил это, так кучер пропал. Много лет прошло, когда она увидела его – из окна кареты, на Лубянской площади. Там располагалась самая главная биржа наемных экипажей во всей Москве. Он кормил своих лошадей сеном из колоды, ожидая пассажира. Был он немолод, бородат, а в бороде она заметила снежную посыпь. Ба, откуда? Она прилипла к окну, но снег не шел. Когда отъехали, догадалась – поседел он.
Прямо вот здесь это было – она чуть не свернула шею, чтобы рассмотреть. Не успела – проехали.
Но, удивила она себя, даже от взгляда на пустое место с ней сделалось сейчас что-то такое, чего не случалось даже рядом с мужем. Огнем обожгло между бедер и расплавило.
Елизавета Степановна перевела дух.
С Михаилом Александровичем, напомнила она себе, было почти так же. А вот ведь сжала губы – побоялась.
И чего боялась? Михаил Александрович человек почти что чужой в Москве. Он бы и сейчас жил у себя в лондонском доме, сидел у камина и пил английский чай со сливками, если бы… Если бы не она… Кардакова улыбнулась. Это правда. Да, из-за нее он остался зимовать в Москве. А хотел, как сам признался, уехать с первыми белыми мухами.
Он сказал, что наливает сначала сливки, а потом чай. Она попробовала – точно, совсем другой коленкор, как говаривала ее бабушка.
Ничего, успокаивала она себя. Она еще раскроет губы перед ним. И раскроется… вся. Елизавета Степановна порозовела. Почему нет-то? Любовь знает, что ей раскрыть…
Она снова подумала о Шурочке. Она-то как к ее брату – чувствует ли то же, что она к ее дяде? Николаша красавец, умен, выучен. А когда денег ему даст, тогда… Она уткнулась носом в воротник, отороченный собольим мехом. Хоть и не осень на дворе, но мода велит, да и лето нынче прохладное.
А если… если Шурочка откажет? Тогда как ей быть с Михаилом Александровичем? Она выдернула нос из воротника. Она что же – откажется от своего счастья?
Копыта цокали по мостовой, отдаваясь в голове.
Выходит, что должна…
Кучер свернул в переулок, Кардакова распорядилась остановиться возле банка. Она хотела взять деньги на новый наряд. Михаил Александрович так распалил рассказами о модах в Европе, что она решила заказать себе к балу такое, чтобы у него искры из глаз посыпались.
Ладно, не надо думать о горьком да печальном. Осенью все пройдет намеченным путем, Бог даст, соединятся две пары разом – Николаша с Шурочкой и они с Михаилом Александровичем.
Галактионов говорил ей, что хочет прокатиться в какую-то чудную землю – Гоа называется. Да повезет она его, куда он скажет. С радостью. Ну и что – дальний край? Хотела почитать, что за Гоа такая, да нет минуты свободной. Она вздохнула. Чтобы управлять таким хозяйством, как у нее, надо жизнь положить только на это.
Елизавета Степановна подкатила к банку, увидела знакомый экипаж. Николаша? А он что тут делает?
Она быстро вышла из кареты, швейцар открыл перед ней двери. Широким неженским шагом, каким она не позволяла себе ступать при Михаиле Александровиче, она направилась к конторке. Возле нее стоял брат и укладывал деньги в бумажник.
– Здравствуй, Николаша, – тихо сказала она. Он быстро повернулся. На его лице она заметила испуг. – Что за дела у нас тут, братец? – спросила она ласково. Обычно сестра говорила с ним таким голосом, пытаясь сдержаться от гнева. Нетрудно догадаться, что если он здесь без ее ведома, это означает тайное денежное дело. – Говори-ка.
Он вздохнул, она смотрела, как поднимается его грудь, и ответил:
– Я обещал деньги… – Потом торопливо добавил: – В рост.
Она молчала. Потом усмехнулась:
– Когда это я подпись доверительную поставила? Запамятовала что-то.
Николай побледнел.
– Ну, поди вон. Только не уезжай. Напомнишь.
– После, Лизавета. Сейчас меня ждут.
Что ж, это уже дерзость, он сам понимал.
Николай метнулся от стойки так, что ветром выдуло локон из прически Кардаковой.
– Что это значит? – проговорила она.
Но никто не мог ей дать ответа на этот непростой вопрос.
А Николай в это время сел в экипаж и понесся к той, кому он обещал деньги.
Вовсе не в рост. Обманул он сестрицу.
22
23
А потом он вспомнил день, когда преподнес ей подарок. Никогда не забыть ее горьких слез, когда Лидия вышла из Смольного четвертой: ей не положен был вензель императрицы с бриллиантами.
– Не плачь, – утешал он ее. – У тебя будет другой вензель, гораздо красивей. – Он уже заказал его у прекрасного мастера.
Когда он закончил заниматься фиалками, он сел за стол и позвал ее:
– Лидия, подойди сюда, дорогая.
Он улыбался, вспоминая, с какой грацией робкого котенка она шла к нему, мягко соскользнув с дивана. Угадала ли она по его интонации, что ее ждет сюрприз? Впрочем, Николай усмехнулся, он сам – сюрприз.
– Как тебе это? – услышал он снова свой голос, в нем звучала небрежность, она нравилась ему. – Этот вензель поможет тебе забыть о слезах и обиде? – Николай раскрыл ладонь.
На ней, прижавшись к бархатной салфетке, лежал вензель. Буква «Л» ясно читалась. Но какова она была! Палочки из золота служили стеблем для завитка – полураскрывшегося бутона фиалки. Он был усыпан бриллиантовой росой.
Лидия закрыла глаза.
– У нас с тобой одинаковые вензеля, – сказал он ей. – Таких нет больше ни у кого. Посмотри. – Он раскрыл другую ладонь. В ней, на таком же бархате, лежала буква «Н».
Лидия молчала, ему показалось, что ее колени дрожат. Он протянул руки, обнял ее за талию и усадил к себе на колени.
Она была легкая, теплая…
Он был уверен, что бриллианты ей дарили впервые в жизни…
Николай закрыл глаза. Каков он, а?
Как хорошо, что не дано ему было знать, что творилось в душе Лидии в те минуты…
Да, она была рада подарку. Всего несколько секунд. Но следом явилась злая мысль, она ударила и вытеснила радость.
Значит, если Николай женится на Волковысской, то она будет осыпана бриллиантами, да не такими… мелкими. Это бриллиантовая крошка, не камни, то, что изображает росу!
Она слушала его слова:
– Ты рада? Тебе нравится?
Он пытался подтолкнуть ее к восторгам, потому что сам был от себя без ума. Еще бы, из денег, которые выпросил у сестры для первого взноса за оранжерею, он утаил кое-что…
– О да, – коротко сказала Лидия, поцеловала его, довольно сухо, в губы.
– Ты… переживаешь? Из-за той новости, которую я тебе сообщил? – тихо спросил он, заметив ее холодность.
– Н-нет… – Она покачала головой. – Ты сам сказал, что свободен, что бы ни говорила твоя сестра.
– Конечно! – Николай разгорячился. – Я уверен, что свободен от Шурочки, – повторил он. – Сестра не знает, но мы договорились с ней. Мы такое придумали… – Он засмеялся. – Она, конечно, выдумщица. Представь себе такое зрелище. Мы все вместе, в один день, венчаемся. У вас обеих длинная фата, плотнее обычной… – Он мечтательно улыбался. – Вы одного роста и даже похожи немного. – Он наклонил голову, оценивая Лидию.
Похожи, кольнуло Лидию. Что ж, он тоже так думает. Это хорошо. Значит, собственный план, зреющий у нее в голове, который следует обдумать до самой мелкой детали, может быть исполнен.
Вот тогда она отомстит Волковысской за все ее высокомерие, за снобизм, за… за все, о чем Шурочка не подозревает. Просто за то, что своим существованием обижает ее, Лидию.
Она помнит, как обрадовалась Волковысская, когда они с Варей уезжали из Смольного. Она слышала, хотя они думали, что нет.
– Ну вот, теперь она отвяжется от нас, – смеялась Шурочка. – Лидия останется в Смольном!..
А Николай продолжал:
– Я сделаю так, что сестра заплатит вторую половину за оранжерею до венчания. Когда будет назначена дата. Понимаешь?
– Но ты не сможешь взять деньги в банке, которые она тебе обещала после свадьбы с Волковысской, – не удержалась Лидия.
– Деньги? Но это ничего. Они все равно лежат там на мое имя. Я знаю. Главное, у меня уже будете вы обе – и оранжерея, и ты.
Лидия смотрела на Николая, ей хотелось смеяться. Она вдруг увидела то, что не хотела видеть раньше. Прежде он был покрыт флером из купюр, обещанных ему сестрой. Осыпанный ими, Николай Кардаков не казался таким беспомощным и наивным. Никогда его сестра не даст ему денег, если он женится на ней, на Лидии.
Никогда. Даже если Николай знает, что на его имя в банке они лежат. Это приманка. Она сработает только на условиях, которые выставила сестра.
Значит, если он женится на ней против воли сестры, что ожидает ее? Ничего, кроме мизерного ежемесячного содержания. А как же все то, что она видела в мечтах? Неужели ей придется давать уроки или наниматься чтицей к какой-нибудь генеральше в вонючем парике?
Она представила себе такую – снимает парик, а под ним наголо остриженная голова. На такой парик сидел лучше, натуральнее…
Или глухой как пень барыне, которой она читала в последние недели. Она одолела десять страниц Вальтера Скотта, а барыня остановила ее и принялась говорить о героях Майн Рида. Как будто она читала его!
Лидия терпела, потому что Наставница, которая нашла ей эту барыню, пообещала получить от нее что-то ценное для Лидии. Но Лидия сомневалась – барыня все перепутает.
Конечно, думала она, сестру Николая можно понять. Она по крайней мере может, причем гораздо лучше, чем брат, этот баловень. Моложе сестры, вскормленный ее трудами, выученный на ее деньги, он занимался тем, чем ему хочется. Он полагает, что так будет всегда.
Но за беззаботную жизнь сестра назначила цену, она под нее подгоняла его жизнь, его учение. Та утонченность, которую он приобрел, должна обворожить, как она считала, представительницу другого мира. Того, с которым они породнятся, в котором будут расти и развиваться новые счастливые Кардаковы. Для этого есть все – дом, деньги, но нужна та, кто даст жизнь потомкам Кардаковых. О Лидии его сестра не мечтала.
Значит, она свободна и вольна делать то, что доставит ей хотя бы минутное удовольствие?
Или… многоминутное?
Лидия засмеялась. Она постарается, чтобы удовольствиедлилось дольше. Она сумеет преподнести подарок Шурочке Волковысской на всю жизнь. Она отнимет у нее главное. Любовь.
Лидия уже купила подробную географическую карту в книжном на Никольской. Хозяин продал ей с большой скидкой, потому что она делала для него кое-какие переводы. У Лидии был дар к языкам, она легко переводила статьи из иностранных журналов, если ей платили.
По той же улице, что и Николай, ехала Елизавета Степановна, его сестра. Тоже в банк. Обдумывая события последних дней, хвалила себя и ругала.
Хвалила за то, что подобрала лихача для племянницы Михаила Александровича и ее подруги. Галактионов благодарил ее, горячо жал руку. Она улыбнулась. Это происходило прилюдно. Она видела, что Шурочка смотрит на нее, как и ее подруга. Красивые девочки.
Шурочка нравилась ей. Эх, родись она вместо нее, вот уж повеселилась бы! Речь не о том, что до упаду танцевала бы на балах и флиртовала – не без того, конечно. Нет, о другом – все бы узнала, все прочитала, все испытала. Она тоже училась бы за границей.
А вернувшись в Москву, не церемонилась бы, как московские девушки на выданье – то нельзя, другого – маменька не велит. Не-ет, она летала бы где хотела, говорила со всеми без смущения. А то ведь даже со своими деньгами, которых у нее куда больше, чем у Шурочки и Михаила Александровича, вместе взятых, робеет, потеет, хотя виду не подает. Как будто дед и отец стоят за спиной, и все вокруг видят их. Да пальцем тычут – во-он какие лапотники!
Шурочка, думала Елизавета Степановна, не стала бы сжимать губки, как она давеча в карете, когда Михаил Александрович прижался к ней своими. Вот за это она себя ругала.
Ах, какой он был нежный. Елизавета Степановна едва не лишилась чувств. Значит, нравится ее сердцу Михаил Александрович, а не только разуму. Так оно отзывалось лишь однажды в жизни – на Михайлу. Однако какое совпадение. Тоже Михаил. Но тот был кучер. А она-то кто? – фыркнула Елизавета Степанова, восстанавливая справедливость и словно защищая первого Михайлу от себя самой, нынешней.
Но едва отец заметил это, так кучер пропал. Много лет прошло, когда она увидела его – из окна кареты, на Лубянской площади. Там располагалась самая главная биржа наемных экипажей во всей Москве. Он кормил своих лошадей сеном из колоды, ожидая пассажира. Был он немолод, бородат, а в бороде она заметила снежную посыпь. Ба, откуда? Она прилипла к окну, но снег не шел. Когда отъехали, догадалась – поседел он.
Прямо вот здесь это было – она чуть не свернула шею, чтобы рассмотреть. Не успела – проехали.
Но, удивила она себя, даже от взгляда на пустое место с ней сделалось сейчас что-то такое, чего не случалось даже рядом с мужем. Огнем обожгло между бедер и расплавило.
Елизавета Степановна перевела дух.
С Михаилом Александровичем, напомнила она себе, было почти так же. А вот ведь сжала губы – побоялась.
И чего боялась? Михаил Александрович человек почти что чужой в Москве. Он бы и сейчас жил у себя в лондонском доме, сидел у камина и пил английский чай со сливками, если бы… Если бы не она… Кардакова улыбнулась. Это правда. Да, из-за нее он остался зимовать в Москве. А хотел, как сам признался, уехать с первыми белыми мухами.
Он сказал, что наливает сначала сливки, а потом чай. Она попробовала – точно, совсем другой коленкор, как говаривала ее бабушка.
Ничего, успокаивала она себя. Она еще раскроет губы перед ним. И раскроется… вся. Елизавета Степановна порозовела. Почему нет-то? Любовь знает, что ей раскрыть…
Она снова подумала о Шурочке. Она-то как к ее брату – чувствует ли то же, что она к ее дяде? Николаша красавец, умен, выучен. А когда денег ему даст, тогда… Она уткнулась носом в воротник, отороченный собольим мехом. Хоть и не осень на дворе, но мода велит, да и лето нынче прохладное.
А если… если Шурочка откажет? Тогда как ей быть с Михаилом Александровичем? Она выдернула нос из воротника. Она что же – откажется от своего счастья?
Копыта цокали по мостовой, отдаваясь в голове.
Выходит, что должна…
Кучер свернул в переулок, Кардакова распорядилась остановиться возле банка. Она хотела взять деньги на новый наряд. Михаил Александрович так распалил рассказами о модах в Европе, что она решила заказать себе к балу такое, чтобы у него искры из глаз посыпались.
Ладно, не надо думать о горьком да печальном. Осенью все пройдет намеченным путем, Бог даст, соединятся две пары разом – Николаша с Шурочкой и они с Михаилом Александровичем.
Галактионов говорил ей, что хочет прокатиться в какую-то чудную землю – Гоа называется. Да повезет она его, куда он скажет. С радостью. Ну и что – дальний край? Хотела почитать, что за Гоа такая, да нет минуты свободной. Она вздохнула. Чтобы управлять таким хозяйством, как у нее, надо жизнь положить только на это.
Елизавета Степановна подкатила к банку, увидела знакомый экипаж. Николаша? А он что тут делает?
Она быстро вышла из кареты, швейцар открыл перед ней двери. Широким неженским шагом, каким она не позволяла себе ступать при Михаиле Александровиче, она направилась к конторке. Возле нее стоял брат и укладывал деньги в бумажник.
– Здравствуй, Николаша, – тихо сказала она. Он быстро повернулся. На его лице она заметила испуг. – Что за дела у нас тут, братец? – спросила она ласково. Обычно сестра говорила с ним таким голосом, пытаясь сдержаться от гнева. Нетрудно догадаться, что если он здесь без ее ведома, это означает тайное денежное дело. – Говори-ка.
Он вздохнул, она смотрела, как поднимается его грудь, и ответил:
– Я обещал деньги… – Потом торопливо добавил: – В рост.
Она молчала. Потом усмехнулась:
– Когда это я подпись доверительную поставила? Запамятовала что-то.
Николай побледнел.
– Ну, поди вон. Только не уезжай. Напомнишь.
– После, Лизавета. Сейчас меня ждут.
Что ж, это уже дерзость, он сам понимал.
Николай метнулся от стойки так, что ветром выдуло локон из прически Кардаковой.
– Что это значит? – проговорила она.
Но никто не мог ей дать ответа на этот непростой вопрос.
А Николай в это время сел в экипаж и понесся к той, кому он обещал деньги.
Вовсе не в рост. Обманул он сестрицу.
22
– Какая пшеничная красавица! – воскликнула Барина мать, увидев Шурочку.
– Все такой же ангелочек, – пробасил Варин отец. – Как в детстве.
Они обнимали Варю за плечи, каждый со своей стороны. Седовласый мужчина высокого роста, моложавая женщина ростом ему под стать смотрели на Шурочку.
– Ох уж, ангелочек, – фыркнула Варя, поднимаясь на цыпочки. Сначала она поцеловала в щеку мать, потом отца.
Знали бы вы, что задумал этот ангелочек, подумала она улыбаясь, чувствуя и себя причастной к Шурочкиному замыслу.
Во время дальнего пути, много раз обдумывая, что из чего может выйти, она решила: если Шурочка сделает так, как хочет, значит, и в ее, Вариной, жизни возможны перемены.
Варины родители выпустили наконец гостью из объятий. Теперь они оглядывали собственную дочь. По всему было ясно – то, что они видели, им нравилось.
– Ах, какая леди, – насмешливо, но с явной любовью заметил отец.
– Ты так думаешь, папа? – спросила Игнатова жена. – Что ж, ты знаешь многих леди, тебе виднее… – Потом она снова повернулась к Шурочке и сказала: – Рады, рады, что наконец Михаил Александрович снизошел и отпустил вас в нашу деревню.
– А он-то не собирается порадовать нас своим появлением? – подхватил Игнатов. – Понимаю, не ближний свет. Да-а, дела, конечно, я думаю, держат его в Москве. Как он, – Игнатов посмотрел на Шурочку, – решился наконец наш милый друг, где ему осесть? В Московии или на острове?
Шурочка пожала плечами.
– Я бы сказала, дядюшка размышляет.
– Самое лучшее место для размышления, – заметил Игнатов, – в экипаже. Отправился в дальний путь – и ты уже волен широко мыслить. На тебя не давят ни стены дома, ни родные и близкие. Ты наедине со своими мыслями.
– Да, папа, это правильно, – с внезапной горячностью подхватила Варя.
Шурочка посмотрела на нее, подняла брови. Потом улыбнулась. Она догадалась о причине всплеска чувств.
– Дядя для размышлений отправляется на охоту, – сказала Шурочка.
– И это правильно, – согласился Игнатов.
– Кстати, Шурочка, – обратилась к ней Варина мать, – я слышала, что вы в Англии стали поклонницей охоты на лис?
– Да. Но это просто – там такие замечательные гончие. А как ваши? – Она повернулась к Игнатову. – Дядюшка рассказывал про ваших необыкновенных гончих.
Глаза Вариного отца загорелись.
– Он и вам рассказывал?
– Ох, много раз, называл имена. Я помню Лорда, Пенни…
– Да, да, да… Они живы… Есть молодые, их детки… Я так и слышу голос Михаила…
– Все, все, – остановила их Варина мать, – если кто-то начинает слышать голоса, значит, пора за стол, причем давно. Готово. Девочки, ваши комнаты ждут вас. Располагайтесь, умывайтесь, переодевайтесь – и за стол.
Она оглянулась – на всякий случай посмотреть в открытую дверь столовой. Горничная помогала слуге. По запаху определила, что девушка принесла пирог из осетрины. Она ставила его рядом с хрустальным блюдом, полным черной икры.
Игнатовы одевали прислугу по-русски. Несмотря на то что хозяин дома много лет жил в Европе, он не хотел у себя дома видеть людей в ливреях. Он считал, что такой маскарад не подходит к здешнему антуражу. Все хорошо на своем месте.
Шурочкина комната располагалась рядом с Вариной, на втором этаже большого барского дома. Он был деревянный, из могучих лиственниц, которые простоят, как говорил Игнатов, и при внуках его детей.
Комната Шурочки светлая, в ней все такое свежее, словно каждый день со всех вещей сдували пылинки. В ней дышалось свободно.
Они с Варей умылись, переоделись. Шурочка надела платье из бордового кашемира с белым воротником, ботинки на шнурках. Волосы забрала в пучок сзади, но двум локонам разрешила спуститься по щекам.
Едва они сели за стол и устремили глаза в тарелки, как раздался тихий голос Игнатова:
– А ну пошли, пошли вон отсюда.
Шурочка вздрогнула, быстро подняла голову. Увидела Варино лицо, круглое от улыбки.
– Ох, – выдохнула Варина мать, – Игнатов, так ты можешь гостей напугать.
Наконец Шурочка увидела тех, кого прогонял хозяин. На пороге незакрытой двери стояла пара черных красавцев и помахивала хвостами.
– Явились посмотреть на гостей с родины? Чуют, что из Англии. Но все равно собак за стол не сажаем, даже если они из Гордон-Касл. – Он повернулся к Шурочке. – Знаете, да? Этот замок на самом севере Шотландии, у Северного моря.
– Помнишь, папа навещал нас в Бате? – спросила Варя. – Мы тогда были такие испуганные… чужой страной, – улыбнулась так, словно ей было жаль тех девочек. – А папа приехал, и все встало на место.
– Да уж, – фыркнул Игнатов. – Вы были как два щенка, которых я вез. Но должен сказать, эти черные гордоны превосходят качествами всех остальных сеттеров – ирландского и английского. Крепкие, выносливые, прекрасные работники. Очень привязчивы к хорошему хозяину. Я бы даже сказал больше – влюблены в своего хозяина. А поглядите, какая у них крепкая конституция! Она – главное для прекрасного потомства. – Игнатов умолк, потом улыбнулся и продолжил: – Смотрю на вас, вы тоже выросли и окрепли. Кто поверит, что вы были теми испуганными щенками?..
Варина мать тихо вздохнула:
– Отец, они ведь обидеться могут. – Потом повернулась к девушкам. – Но не стоит. Для отца самые любимые существа на свете – его гордоны. А если он кого-то приравняет к ним – то чрезмерная похвала.
Все засмеялись.
– Видите, как матушка тонко объясняет меня? – Игнатов подмигнул Варе и Шурочке. – Она у нас толмач. С мужского языка перелагает на женский. – Он снова повернулся к собакам в дверях. – Хоть вы и такие распрекрасные, но свое место надо знать. На псарню!
Собаки попятились, дверь закрыл мальчик-слуга.
– Видали? Каковы?
– Замечательные, – выдохнула Шурочка. – Дядя рассказывал мне о них, но разве можно сравнить воображаемое и настоящее?
Варя вздрогнула, услышав то, что сказала Шурочка. Как точно – ей именно этого и хочется – сравнить воображаемое и настоящее. Удастся ли когда-то? Удастся ли увидеть вообще Михаила Александровича Галактионова снова?
Она подцепила вилкой кусочек рыбы, полила чесночным соусом и отправила в рот.
– Михаил Александрович, я помню, тоже держал легавых, охотился с ними.
– Он теперь их не держит, – сказала Шурочка.
– Конечно, я понимаю, он и зимует в Лондоне.
– Нет, прошлую зиму почти всю провел в Москве, – сказала Шурочка.
– Да, серьезные колебания – не то Россия, не то Англия. – Он покачал головой. – Времена настали. Но, как всякие времена, какая-то польза будет и от нынешних. Так всегда. Ну разве не удивительно, что на русскую охоту повлияла французская революция?
– Игнатов, – одернула его жена, – дай девочкам поесть.
– И попить, – сказала Варя, указывая на кувшин с морсом. – Это из лесной земляники?
– Конечно. Я знаю, что ты любишь. Шурочке тоже, думаю, понравится.
Мать налила в прозрачные бокалы морса.
– Я не преувеличиваю, – продолжал Игнатов, переждав, когда дочь и подруга отопьют из бокалов. – В конце прошлого века, как вы знаете из истории, в Россию бежала французская аристократия и противники революции. Они прихватили с собой самое ценное, – он искоса взглянул на жену, – охотничьи ружья и собак. – Жена оставила без ответа его взгляд. Он продолжил: – Французы осели в провинциальных городах, а от них наши помещики узнали, каково это – охотиться с собаками и ружьями.
– Ты бы сказал, что до этого в России тоже охотились с собаками, – вступила в разговор Игнатова. – А то можно подумать, без французов мы понятия не имели бы о том.
– Конечно, охотились. Со сворами борзых. При них незачем было иметь ружья. Правда и то, что когда русские ходили походами в Европу, они оттуда тоже привозили собак и ружья.
Жена кивнула и сказала:
– Вот именно.
– Сначала с легавыми охотились разные горожане – чиновники, интеллигенция, мелкопоместные дворяне. Богатые помещики воротили нос – мол, никогда не променяют псовые охоты на ружейные. Но лет двадцать назад они сдались, завели себе ружья и легавых. – Игнатов повернулся к Шурочке. – Вы, Шурочка, наверное, листали дядюшкины книги…
– У него замечательная библиотека, оттуда можно не выходить неделями, – с жаром проговорила она.
– Да, его библиотека не из тех, на которых, как в аптеке, надо написать: только для наружного употребления, – хмыкнул Игнатов.
Варя засмеялась.
– Что вы. Дядя все прочитал. Я тоже – почти все.
– Так вот, у него есть одна редкая книга. Я ему подарил, давно. – Он вздохнул: – До сих пор жалею.
Девушки рассмеялись, а жена махнула рукой.
– Она называется «Разговор двух приятелей, пустынника и лесоруба, о предметах, касающихся охоты». Она вышла сто с лишним лет назад, в 1766 году. Он не передарил ее никому? Если нет, я у него выменяю. Обратно.
– Ну как дети, ей-богу, – простонала Игнатова.
– Ребячество в душе – залог долгой жизни, матушка. Если я веду себя на семнадцать лет, значит, мне до конца срока о-го-го сколько! Не смотри, что мне шестой десяток. Поэтому радуйся, что не покину тебя, мою молодую, раньше времени.
Шурочке было тепло в этом доме, как никогда и нигде. Она с некоторой завистью смотрела на Варю. Как ей повезло – такая семья. У нее ее не было.
Но она будет. Для этого нужно только одно условие – найти человека, которого любишь. Он есть, это Алеша. Ей нужно торопиться к нему.
– Должен сказать, девочки, вы приехали очень вовремя. – Игнатов посмотрел на дочь, потом на гостью. – Мы затеваем в городе праздник, устроим конные карусели. О них тут никто не слышал. Но мы с городским головой решили удивить всех, повеселить, порадовать, и себя в том числе.
– Это состязание на лошадях? – не удержалась Шурочка.
– Так вы знаете! – воскликнул он.
– Мне рассказывал дядя. Он сам наблюдал такие состязания в Царском Селе. Правда, совсем маленьким мальчиком. – Она улыбнулась. – Я думаю, дядя не столько видел, сколько ему рассказывали о том, что ему довелось увидеть. – Она засмеялась.
– Погодите-ка. На самом деле, – Игнатов поскреб указательным пальцем переносицу, – если это происходило в Царском Селе, стало быть, речь идет о той, которую проводил Николай Первый в начале сороковых годов. – Он выжидающе смотрел на Шурочку.
– Дядя рассказывал, в тех каруселях участвовало шестнадцать средневековых рыцарей и столько же дам. Сам император и наследник…
– Александр Николаевич? Тот, который император Александр Второй? – воскликнула Варя.
– Ну да. – Шурочка кивнула. – Императрица, великие княжны тоже.
– Что ж, у нас все выйдет скромнее. Но, я думаю, не менее интересно. Вы еще можете успеть подготовиться и участвовать. И ты, – он посмотрел на дочь, – и вы, Шурочка. Вы обе будете хороши в средневековых платьях.
– Ох, мы бы сидели с тобой в специальных колесницах, запряженных парой лошадей, а управлял бы ею наш кавалер-возница, – говорила Шурочка, мечтательно глядя в окно. – Но кавалер нужен опытный.
– Мой отец, – сказала Варя. – Другого здесь нет.
Шурочка услышала интонацию, с которой Варя произнесла последние слова. Да, дядя мог бы быть на празднике отличным кавалером-возницей.
– Согласна, – сказала Шурочка. – Ведь успех дамы зависел от мастерства возницы. – Она повернулась к Игнатову. – Я верно говорю?
– Все точно так, – подтвердил он. – Так вы согласны? Праздник через пять дней.
– Мне жаль, – сказала Шурочка, – но я… спешу дальше.
– Ка-ак! – воскликнула Игнатова. – Вы не останетесь у нас? – Она взглянула на дочь вопросительно.
Варя опустила глаза и кивнула.
– У Шурочки есть дело… В тайге.
– Г-где? – ахнула Игнатова.
Муж посмотрел на нее и дал знак – не спеши. После. Варя успела ему сказать, куда на самом деле едет Шурочка и к кому. Она просила помочь ей. Потому что она знала – отец знаком с Алексеем Старцевым.
– Ах, как жаль, – сказал Игнатов. – Если бы вы так не спешили, Шурочка, я бы сам проводил вас к Алексею. Но праздник… городской голова – мой друг. Я отвечаю за рыцарей. Вам рассказывал дядя, что многие годы назад мы увлекались рыцарскими орденами, магистрами? Знаете, такие мужские игры были в ходу. Поэтому я лучше всех знаю, как сидит в седле рыцарь в доспехах, как держит копье.
Шурочка слушала, кивала и думала, что ей несказанно повезло. Гораздо удобнее будет, если ее сопроводит чужой человек. Ему можно заплатить и отпустить…
– Но вы не волнуйтесь, – сказал он ей. – Я вам дам прекрасного провожатого. Бывший партионный мастер. Он вмиг сопроводит вас до места.
– Спасибо вам большое, – сказала Шурочка и улыбнулась самой искренней улыбкой. – Я готова ехать завтра.
Варя сжала руки, слушая отца и подругу. Она завидовала ей, но по-хорошему. И надеялась на удачу. Если все получится у нее, то кто знает, может быть, к ней тоже придет любовь.
– Все такой же ангелочек, – пробасил Варин отец. – Как в детстве.
Они обнимали Варю за плечи, каждый со своей стороны. Седовласый мужчина высокого роста, моложавая женщина ростом ему под стать смотрели на Шурочку.
– Ох уж, ангелочек, – фыркнула Варя, поднимаясь на цыпочки. Сначала она поцеловала в щеку мать, потом отца.
Знали бы вы, что задумал этот ангелочек, подумала она улыбаясь, чувствуя и себя причастной к Шурочкиному замыслу.
Во время дальнего пути, много раз обдумывая, что из чего может выйти, она решила: если Шурочка сделает так, как хочет, значит, и в ее, Вариной, жизни возможны перемены.
Варины родители выпустили наконец гостью из объятий. Теперь они оглядывали собственную дочь. По всему было ясно – то, что они видели, им нравилось.
– Ах, какая леди, – насмешливо, но с явной любовью заметил отец.
– Ты так думаешь, папа? – спросила Игнатова жена. – Что ж, ты знаешь многих леди, тебе виднее… – Потом она снова повернулась к Шурочке и сказала: – Рады, рады, что наконец Михаил Александрович снизошел и отпустил вас в нашу деревню.
– А он-то не собирается порадовать нас своим появлением? – подхватил Игнатов. – Понимаю, не ближний свет. Да-а, дела, конечно, я думаю, держат его в Москве. Как он, – Игнатов посмотрел на Шурочку, – решился наконец наш милый друг, где ему осесть? В Московии или на острове?
Шурочка пожала плечами.
– Я бы сказала, дядюшка размышляет.
– Самое лучшее место для размышления, – заметил Игнатов, – в экипаже. Отправился в дальний путь – и ты уже волен широко мыслить. На тебя не давят ни стены дома, ни родные и близкие. Ты наедине со своими мыслями.
– Да, папа, это правильно, – с внезапной горячностью подхватила Варя.
Шурочка посмотрела на нее, подняла брови. Потом улыбнулась. Она догадалась о причине всплеска чувств.
– Дядя для размышлений отправляется на охоту, – сказала Шурочка.
– И это правильно, – согласился Игнатов.
– Кстати, Шурочка, – обратилась к ней Варина мать, – я слышала, что вы в Англии стали поклонницей охоты на лис?
– Да. Но это просто – там такие замечательные гончие. А как ваши? – Она повернулась к Игнатову. – Дядюшка рассказывал про ваших необыкновенных гончих.
Глаза Вариного отца загорелись.
– Он и вам рассказывал?
– Ох, много раз, называл имена. Я помню Лорда, Пенни…
– Да, да, да… Они живы… Есть молодые, их детки… Я так и слышу голос Михаила…
– Все, все, – остановила их Варина мать, – если кто-то начинает слышать голоса, значит, пора за стол, причем давно. Готово. Девочки, ваши комнаты ждут вас. Располагайтесь, умывайтесь, переодевайтесь – и за стол.
Она оглянулась – на всякий случай посмотреть в открытую дверь столовой. Горничная помогала слуге. По запаху определила, что девушка принесла пирог из осетрины. Она ставила его рядом с хрустальным блюдом, полным черной икры.
Игнатовы одевали прислугу по-русски. Несмотря на то что хозяин дома много лет жил в Европе, он не хотел у себя дома видеть людей в ливреях. Он считал, что такой маскарад не подходит к здешнему антуражу. Все хорошо на своем месте.
Шурочкина комната располагалась рядом с Вариной, на втором этаже большого барского дома. Он был деревянный, из могучих лиственниц, которые простоят, как говорил Игнатов, и при внуках его детей.
Комната Шурочки светлая, в ней все такое свежее, словно каждый день со всех вещей сдували пылинки. В ней дышалось свободно.
Они с Варей умылись, переоделись. Шурочка надела платье из бордового кашемира с белым воротником, ботинки на шнурках. Волосы забрала в пучок сзади, но двум локонам разрешила спуститься по щекам.
Едва они сели за стол и устремили глаза в тарелки, как раздался тихий голос Игнатова:
– А ну пошли, пошли вон отсюда.
Шурочка вздрогнула, быстро подняла голову. Увидела Варино лицо, круглое от улыбки.
– Ох, – выдохнула Варина мать, – Игнатов, так ты можешь гостей напугать.
Наконец Шурочка увидела тех, кого прогонял хозяин. На пороге незакрытой двери стояла пара черных красавцев и помахивала хвостами.
– Явились посмотреть на гостей с родины? Чуют, что из Англии. Но все равно собак за стол не сажаем, даже если они из Гордон-Касл. – Он повернулся к Шурочке. – Знаете, да? Этот замок на самом севере Шотландии, у Северного моря.
– Помнишь, папа навещал нас в Бате? – спросила Варя. – Мы тогда были такие испуганные… чужой страной, – улыбнулась так, словно ей было жаль тех девочек. – А папа приехал, и все встало на место.
– Да уж, – фыркнул Игнатов. – Вы были как два щенка, которых я вез. Но должен сказать, эти черные гордоны превосходят качествами всех остальных сеттеров – ирландского и английского. Крепкие, выносливые, прекрасные работники. Очень привязчивы к хорошему хозяину. Я бы даже сказал больше – влюблены в своего хозяина. А поглядите, какая у них крепкая конституция! Она – главное для прекрасного потомства. – Игнатов умолк, потом улыбнулся и продолжил: – Смотрю на вас, вы тоже выросли и окрепли. Кто поверит, что вы были теми испуганными щенками?..
Варина мать тихо вздохнула:
– Отец, они ведь обидеться могут. – Потом повернулась к девушкам. – Но не стоит. Для отца самые любимые существа на свете – его гордоны. А если он кого-то приравняет к ним – то чрезмерная похвала.
Все засмеялись.
– Видите, как матушка тонко объясняет меня? – Игнатов подмигнул Варе и Шурочке. – Она у нас толмач. С мужского языка перелагает на женский. – Он снова повернулся к собакам в дверях. – Хоть вы и такие распрекрасные, но свое место надо знать. На псарню!
Собаки попятились, дверь закрыл мальчик-слуга.
– Видали? Каковы?
– Замечательные, – выдохнула Шурочка. – Дядя рассказывал мне о них, но разве можно сравнить воображаемое и настоящее?
Варя вздрогнула, услышав то, что сказала Шурочка. Как точно – ей именно этого и хочется – сравнить воображаемое и настоящее. Удастся ли когда-то? Удастся ли увидеть вообще Михаила Александровича Галактионова снова?
Она подцепила вилкой кусочек рыбы, полила чесночным соусом и отправила в рот.
– Михаил Александрович, я помню, тоже держал легавых, охотился с ними.
– Он теперь их не держит, – сказала Шурочка.
– Конечно, я понимаю, он и зимует в Лондоне.
– Нет, прошлую зиму почти всю провел в Москве, – сказала Шурочка.
– Да, серьезные колебания – не то Россия, не то Англия. – Он покачал головой. – Времена настали. Но, как всякие времена, какая-то польза будет и от нынешних. Так всегда. Ну разве не удивительно, что на русскую охоту повлияла французская революция?
– Игнатов, – одернула его жена, – дай девочкам поесть.
– И попить, – сказала Варя, указывая на кувшин с морсом. – Это из лесной земляники?
– Конечно. Я знаю, что ты любишь. Шурочке тоже, думаю, понравится.
Мать налила в прозрачные бокалы морса.
– Я не преувеличиваю, – продолжал Игнатов, переждав, когда дочь и подруга отопьют из бокалов. – В конце прошлого века, как вы знаете из истории, в Россию бежала французская аристократия и противники революции. Они прихватили с собой самое ценное, – он искоса взглянул на жену, – охотничьи ружья и собак. – Жена оставила без ответа его взгляд. Он продолжил: – Французы осели в провинциальных городах, а от них наши помещики узнали, каково это – охотиться с собаками и ружьями.
– Ты бы сказал, что до этого в России тоже охотились с собаками, – вступила в разговор Игнатова. – А то можно подумать, без французов мы понятия не имели бы о том.
– Конечно, охотились. Со сворами борзых. При них незачем было иметь ружья. Правда и то, что когда русские ходили походами в Европу, они оттуда тоже привозили собак и ружья.
Жена кивнула и сказала:
– Вот именно.
– Сначала с легавыми охотились разные горожане – чиновники, интеллигенция, мелкопоместные дворяне. Богатые помещики воротили нос – мол, никогда не променяют псовые охоты на ружейные. Но лет двадцать назад они сдались, завели себе ружья и легавых. – Игнатов повернулся к Шурочке. – Вы, Шурочка, наверное, листали дядюшкины книги…
– У него замечательная библиотека, оттуда можно не выходить неделями, – с жаром проговорила она.
– Да, его библиотека не из тех, на которых, как в аптеке, надо написать: только для наружного употребления, – хмыкнул Игнатов.
Варя засмеялась.
– Что вы. Дядя все прочитал. Я тоже – почти все.
– Так вот, у него есть одна редкая книга. Я ему подарил, давно. – Он вздохнул: – До сих пор жалею.
Девушки рассмеялись, а жена махнула рукой.
– Она называется «Разговор двух приятелей, пустынника и лесоруба, о предметах, касающихся охоты». Она вышла сто с лишним лет назад, в 1766 году. Он не передарил ее никому? Если нет, я у него выменяю. Обратно.
– Ну как дети, ей-богу, – простонала Игнатова.
– Ребячество в душе – залог долгой жизни, матушка. Если я веду себя на семнадцать лет, значит, мне до конца срока о-го-го сколько! Не смотри, что мне шестой десяток. Поэтому радуйся, что не покину тебя, мою молодую, раньше времени.
Шурочке было тепло в этом доме, как никогда и нигде. Она с некоторой завистью смотрела на Варю. Как ей повезло – такая семья. У нее ее не было.
Но она будет. Для этого нужно только одно условие – найти человека, которого любишь. Он есть, это Алеша. Ей нужно торопиться к нему.
– Должен сказать, девочки, вы приехали очень вовремя. – Игнатов посмотрел на дочь, потом на гостью. – Мы затеваем в городе праздник, устроим конные карусели. О них тут никто не слышал. Но мы с городским головой решили удивить всех, повеселить, порадовать, и себя в том числе.
– Это состязание на лошадях? – не удержалась Шурочка.
– Так вы знаете! – воскликнул он.
– Мне рассказывал дядя. Он сам наблюдал такие состязания в Царском Селе. Правда, совсем маленьким мальчиком. – Она улыбнулась. – Я думаю, дядя не столько видел, сколько ему рассказывали о том, что ему довелось увидеть. – Она засмеялась.
– Погодите-ка. На самом деле, – Игнатов поскреб указательным пальцем переносицу, – если это происходило в Царском Селе, стало быть, речь идет о той, которую проводил Николай Первый в начале сороковых годов. – Он выжидающе смотрел на Шурочку.
– Дядя рассказывал, в тех каруселях участвовало шестнадцать средневековых рыцарей и столько же дам. Сам император и наследник…
– Александр Николаевич? Тот, который император Александр Второй? – воскликнула Варя.
– Ну да. – Шурочка кивнула. – Императрица, великие княжны тоже.
– Что ж, у нас все выйдет скромнее. Но, я думаю, не менее интересно. Вы еще можете успеть подготовиться и участвовать. И ты, – он посмотрел на дочь, – и вы, Шурочка. Вы обе будете хороши в средневековых платьях.
– Ох, мы бы сидели с тобой в специальных колесницах, запряженных парой лошадей, а управлял бы ею наш кавалер-возница, – говорила Шурочка, мечтательно глядя в окно. – Но кавалер нужен опытный.
– Мой отец, – сказала Варя. – Другого здесь нет.
Шурочка услышала интонацию, с которой Варя произнесла последние слова. Да, дядя мог бы быть на празднике отличным кавалером-возницей.
– Согласна, – сказала Шурочка. – Ведь успех дамы зависел от мастерства возницы. – Она повернулась к Игнатову. – Я верно говорю?
– Все точно так, – подтвердил он. – Так вы согласны? Праздник через пять дней.
– Мне жаль, – сказала Шурочка, – но я… спешу дальше.
– Ка-ак! – воскликнула Игнатова. – Вы не останетесь у нас? – Она взглянула на дочь вопросительно.
Варя опустила глаза и кивнула.
– У Шурочки есть дело… В тайге.
– Г-где? – ахнула Игнатова.
Муж посмотрел на нее и дал знак – не спеши. После. Варя успела ему сказать, куда на самом деле едет Шурочка и к кому. Она просила помочь ей. Потому что она знала – отец знаком с Алексеем Старцевым.
– Ах, как жаль, – сказал Игнатов. – Если бы вы так не спешили, Шурочка, я бы сам проводил вас к Алексею. Но праздник… городской голова – мой друг. Я отвечаю за рыцарей. Вам рассказывал дядя, что многие годы назад мы увлекались рыцарскими орденами, магистрами? Знаете, такие мужские игры были в ходу. Поэтому я лучше всех знаю, как сидит в седле рыцарь в доспехах, как держит копье.
Шурочка слушала, кивала и думала, что ей несказанно повезло. Гораздо удобнее будет, если ее сопроводит чужой человек. Ему можно заплатить и отпустить…
– Но вы не волнуйтесь, – сказал он ей. – Я вам дам прекрасного провожатого. Бывший партионный мастер. Он вмиг сопроводит вас до места.
– Спасибо вам большое, – сказала Шурочка и улыбнулась самой искренней улыбкой. – Я готова ехать завтра.
Варя сжала руки, слушая отца и подругу. Она завидовала ей, но по-хорошему. И надеялась на удачу. Если все получится у нее, то кто знает, может быть, к ней тоже придет любовь.
23
Галактионов засмеялся. Громко. Потом еще громче. Так, что в дверь просунулась голова его экономки. В глазах читалось беспокойство.
– Простите, Михаил Александрович. Мне почудилось, что вы меня звали.
– Простите, Михаил Александрович. Мне почудилось, что вы меня звали.