9

   – Только не говорите, что вы не возьмете меня с собой в поле! – воскликнула Шурочка. Она влетела в комнату, в которой обычно располагался Михаил Александрович в Стогово.
   Он обернулся и поморщился.
   – Ты чрезмерно фамильярна, Александра.
   – Простите, но я боялась, вдруг вы…
   Он вздохнул.
   – Знаешь ли ты, что во время свиданий третий не нужен?
   Шурочка круглыми глазами оглядела комнату.
   – Но я… Я не думала… А где она? – спросила племянница.
   – Она? – Он улыбнулся, и если бы Шурочка смотрела на него, а не занималась поисками его гостьи, она бы заметила озорные смешинки в серых глазах дяди. – Да здесь она. Неужели не видишь?
   Шурочка уловила насмешку в голосе, заложила руки за спину и, притопывая ногой, сказала:
   – Шутить изволите, сэр Майкл?
   – А как иначе, душа моя? Жизнь без шутки – смерти подобна. Так ты догадалась или нет насчет моей партнерши?
   – Я думаю, вы говорили с ней… мысленно.
   – Ох, скажи еще с ее тенью. Некоторые начитаются английской классики и говорят, не подумав. Ладно, не стану тебя утруждать. Я на свидании с этой комнатой. Я рос в ней. Знаешь, что нравилось больше всего? – Он подошел к широкому подоконнику и провел рукой по некрашеной доске. – Он. Я забирался на него, садился и смотрел.
   Шурочка сделала шаг к нему.
   – А на что?
   – На озеро Верестово.
   – Что же вы видели?
   – Озеро, себя и то, что я мог вообразить в его глубинах.
   Шурочка молчала. Она не жила в этом доме, и только сейчас она почувствовала, какой живой был этот мир. В котором не было ее.
   Дядя тоже молчал. Она посмотрела на его лицо и удивилась. Ей показалось, она угадала, каким лицо его было в детстве.
   – Твоя мама любила свою комнату. Она тоже выходила на озеро, но на ту его часть, которая не была видна из моей. И мы бегали друг к другу в гости. – Он посмотрел на племянницу и как будто удивился: – Ты в охотничьем костюме?
   – Но я думала, вы возьмете меня с собой в поле. Если не оставили меня в Москве, значит, я могу тоже поехать на охоту.
   На Шурочке был зеленый охотничий костюм, в котором она не однажды гонялась за лисами по английским полям. Она стояла в высоких ботинках, в правой руке висела фетровая шляпа, которую она держала за краешек полей.
   Михаил Александрович оглядел ее всю, потом позволил своим глазам замереть на чрезвычайно тонкой талии, перетянутой мягким кушаком, что несколько нарушало аутентичность классического охотничьего костюма. Но этот коричневый кушак придавал особенный шарм всему облику юной охотницы.
   – Не опрометчиво ли с моей стороны взять тебя в компанию мужланов? – Он пожевал длинный ус, что являлось признаком особенно напряженного раздумья. Подумать было о чем, он снова повернулся к окну. Но Шурочка не дала ему на это времени.
   – Вы должны меня взять с собой! – заявила она, разрушая ностальгическое настроение дяди.
   Что-то особенное слышалось в ее голосе, заметил он. Или… новое?
   Михаил Александрович медленно повернулся к племяннице. Снова оглядел. Как хороша она стала. Похожа на сестру еще больше. Но… как решительна. Он не мог себе представить сестру столь требовательной, как ее дочь в эту минуту.
   А не случилась ли беда потому, что от сестры требовали, а она подчинялась? Выходя замуж за Волковысского, она знала, каков он. Но говорила брату:
   – Он без меня погибнет…
   Сестра угадала, но лишь половину того, что сказала. Он погиб, и она тоже…
   Но Шурочка, видел он, другая. Что ж, он может гордиться собой.
   – Ты говоришь со мной так уверенно, будто знаешь, что соглашусь, – насмешливо заметил он. – Но мне это нравится.
   Есть ли какая-то особенная причина перемены в ней? Не только сейчас, но вообще в этот приезд он увидел иную, взрослую женщину. Когда она приезжала в конце зимы, он с трудом подбирал слова, чтобы говорить о брате Елизаветы Степановны, о намерениях… На сей раз они говорили откровенно. Что ж, можно понять. Шурочка закончила учебу, она взрослая. Разговор о замужестве – дело обычное.
   Он смотрел на нее, и снова гордость поднималась из самого сердца. Его трудами – нет, его мудростью, о существовании которой прежде он не подозревал, выросла вот эта женщина, которая чувствовала себя вправе получить то, что хотела.
   Внезапно Галактионов ощутил внутреннюю суету, которая всегда возникала в нем рядом с требовательными женщинами. Не сказать, что он терялся и немедленно кидался исполнять их желания, но прислушивался к ним с особым вниманием.
   Как с Елизаветой Степановной? Пожалуй, он ведь принял ее условия. Или… спрятался за ними от необходимости принять собственное решение? На самом деле оно зависит от Шурочкиного.
   В конце концов, Шурочка не отказалась выходить замуж за брата его… невесты. Но дату не назначила. А не причина ли ее нынешней уверенности в том, что она… решилась?
   При этой мысли кровь во всем теле Михаила Александровича замерла, тело вспомнило январский холод, он поежился. Значит, ему придется соединиться… с Елизаветой Степановной.
   Он остановил взгляд на ближнем плане, который открывался из детского окна. Цветник зарос. На приволье мышиный горошек разметался вширь и собирался вот-вот посереть и сделаться особенно неприятным. Его бледно-желтые и бледно-синие цветочки подвяли, а стебли побурели.
    Мышастыйцвет мышиного горошка? А не попросить ли у Елизаветы Степановны в подарок ее платье такого цвета? Что он сделает с ним? Выбросит. Даже не отдаст бедным.
   – Итак, сэр Майкл! – требовательно воскликнула Шурочка. – Я ожидаю вашего «да».
   – Будь по-твоему, цыпленок, – снисходительно усмехнулся он с некоторым облегчением. Иногда лучше согласиться, чем объяснять причину отказа. К тому же он не мог ее найти.
   – Я – цыпленок?! Я…
   – Только не говори мне, что ты жаждешь сделаться курицей. Наседкой, – фыркнул он с отвращением.
   – Это зависит от взгляда на вещи, дядюшка. Ваша матушка тоже была наседкой, когда высиживала вас. Но если бы не ее труды, то сейчас мне некого было бы умолять так горячо, как вас. – Теперь она молитвенно сложила маленькие ручки перед собой и возвела глаза к небу.
   – Хитрый лисенок, – проворчал дядюшка. – Ты знаешь, чем взять мужчину, столь слабого, как я…
   Шурочка подскочила к нему, обвила руками его шею, повязанную шелковым платком в английскую клеточку, чмокнула в щеку. Волосинка усов попала в ноздрю, она громко чихнула.
   – Теперь ты хочешь оглушить меня, – проворчал он.
   – Ничуть. Просто ваши усы немного длинноваты. Хотите, я их немного укорочу? – Ее пальчики задергались в воздухе, изображая движение ножниц.
   – Никогда! – Михаил Александрович, яростно сверкнув глазами, отпрянул. – Только на смертном одре я позволю кому-то дотронуться до моих усов чужим прибором. И лишь потому, что тогда я не смогу запретить. – Он хмыкнул. Потом озадаченно свел брови и тихо спросил, коснувшись правого уса: – Не намекаешь ли, что мои усы длинноваты по нынешней моде?
   Он обнял ее за плечи, увлекая к дверям. Они вышли в сени, потом на крыльцо. Ветерок ласково прошелся по лицу, Шурочка улыбнулась.
   – Я задал тебе вопрос. – Он легонько потряс ее плечо.
   – Это зависит от… – начала она, но не договорила. Конюх подвел к крыльцу ее любимую Нетти, стройную кобылку с аккуратно подстриженной гривой. – Ах, какая ты стала красавица! – Она отвернулась от дяди. – Как замечательно пахнешь. – Она потянулась носом к гриве, от которой исходил запах чистой, нагретой на утреннем солнце шерсти.
   Михаил Александрович повел носом, пытаясь уловить то, что так понравилось Шурочке. Но он уловил запах помады для усов. Он поморщился – кажется, перестарался.
   – Ладно, я беру тебя с собой. Отправляемся тотчас, Александра. Неприлично, если нас будут ждать.
   Они ехали через незасеянное и давно не паханное поле. Потом по серому от дождей мостику. Местами муравьи проели дерево так глубоко, что высыпалась желтоватая труха. Она золотилась на солнце так ярко, что Шурочка вздрогнула. Когда постоянно о чем-то думаешь, это мерещится всюду. Откуда здесь золотая пыль?
   Нетти шла под всадницей легко, правда, вес невелик – в Шурочке едва ли наберется три с половиной пуда. Дядюшка предлагал отправиться на дрожках. На такой легкой повозке обычно выезжали помещики на охоту. Впереди восседал возница, а сзади – один или два пассажира. Но Шурочка отказалась. Для нее удовольствие прокатиться верхом. Дядюшка выбрал себе каракового жеребца, тот выступал важно, словно угадав значительность личности всадника.
   Они въехали в имение соседа – Модеста Ивановича, всегда лохматого и всегда толстого. Иным Шурочка его не видела, казалось, он пребывал в одном и том же возрасте много лет.
   Прежде это поле засевали рожью, дальше шли сады. Текла речка, неширокая и неглубокая. Прежде ее украшали затейливые мостики с резными перильцами. Было время, когда Модест Иванович собственноручно сооружал водопады на этой реке, а на ее берегах по его указанию возводили скалы. В высоком берегу выбирали землю и удивляли гостей, которых приезжало сюда видимо-невидимо, устраивали гроты с беседками.
   Годы прошли, мостики и беседки сгнили. Все, что не тронуло время, сгорело – крестьяне, освобожденные от забот барина, сожгли в печах. Водопады пересохли, а там, куда с шумом и плеском низвергалась вода, восхищавшая гостей Модеста Ивановича, колосился густой высокий камыш.
   Но нельзя отрицать, что от перемен в окружающем ландшафте можно усмотреть пользу. Как, впрочем, думал Михаил Александрович, в любых событиях и любых переменах.
   В этих вновь вызревших камышах водятся утки. К тому же, отметил он, имение Модеста Ивановича все еще в его руках, а не крестьянских. А это значит, что хозяин понимает, как в новых обстоятельствах сохранить старые привычки. Многие помещики со своими имениями уже распростились. Теперь на месте парков колосится пшеница, а бывает и проще – нагуливают бока стада пестрых коров, среди которых бренчит боталом – колоколом на шее – здоровенный и рогатый бык.
   Имение Галактионовых тоже пока не тронуто новым временем, подумал Михаил Александрович, и сердце его гордо забилось. Он откашлялся, повернулся к племяннице и сказал:
   – В последние дни дождей не было, значит, птицы собираются в мочажинах, где сыро. А рано утром, как сейчас, рассыпаются в лугах. В прошлом сезоне мы выехали вот так же. Гордон Модеста Ивановича нашел дупеля. Тот поднялся и полетел. Ах, как стоял на стойке гордон! – В голосе его слышался неподдельный восторг. – Да-а… такая красота, даже сердце заходится. Чу… слышишь?
   – Кто это? – спросила Шурочка одними губами.
   – Коростель задергал.
   Словно желая подтвердить справедливость слов Михаила Александровича, из травы вырвался рыжий коростель, малая птица, но желанная для каждого охотника.
   – Вы покажете мне гаршнепа? – спросила Шурочка, желая вопросом поощрить дядю, для которого охота на «красную дичь» великая радость.
   – Конечно, ты увидишь. Он как дрозд. Но охота на него – поэма. – Он прикрыл глаза. – Черный сеттер на зеленом поле… Разворачивается на ветер. А дальше – танцовщице не дастся такой пируэт – чуть вперед, потяжка и – стойка! Апофеоз. Сама красота. Нет, рассказать словами – обмануть тебя. Сегодня сама все увидишь. Сеттера Модеста Ивановича, кстати, у него собаки от Игнатова, хороши…
   Он сказал это, и ему захотелось добавить: как все хороши у Игнатова. А Варя особенно. Она будет у них в гостях, когда они вернутся в Москву. Шурочка сказала, что Варя поехала по своим делам в Питер.
   Шурочка улыбалась, кивала, но, сидя на Нетти, думала не о том, о чем дядя, не видела того, что видел дядя. Перемены окрест интересовали ее только по одной причине – найдет ли она в ружье, которое выпросила у него перед отъездом в поле, то, что лежало в нем прежде. Это было легкое изящное дамское ружье матери. Никто не сомневался, что оно теперь Шурочкино. И конечно же, в ее отсутствие никто не вынимал его из металлического шкафа, в котором оно хранилось.
   Но все дело было в том, что дядя, следуя своему принципу, давно сказал Шурочке, что все ценное, оставшееся ей от матери, она получит в тот день, когда ей исполнится двадцать один год. В число таких вещей входило и испанское ружье.
   Когда Шурочка уже должна была сесть на Нетти, дядя вернулся в дом и вынес детское ружьецо Платоши.
   – Вот, ты тоже будешь при оружии. Я полагаю, тебе не придется стрелять. Но так солидней, верно?
   Она покачала головой и проныла по-детски:
   – Дядюшка, сэр Майкл, а есть ли у меня право выбора?
   – Всегда, – кратко ответил он. – У каждого из нас есть такое право. Но, – он повернул к ней лицо, на котором она должна была прочесть суровое предупреждение, – не в ущерб другим.
   – Но как я узнаю, нанесу ли ущерб вам, если попрошу то, что я хочу? – елейным голосом пропела Шурочка.
   Он расхохотался.
   – Чего ты хочешь еще? Я беру тебя в поле. Или ты о чем-то… ином?
   А вдруг она сейчас скажет что-то насчет… предполагаемого брака. Он насторожился в ожидании, не зная точно, как он поведет себя, если…
   – Вы позволите мне, – она особо подчеркнула слово «мне», – взять сегодня не это ружье, а «испанца» моей матери?
   Он выдохнул с таким облегчением, что оно испугало его самого. Речь не о том, чего он опасался. Значит, ему не надо думать о решении… окончательном.
   – Ну конечно, дорогуша. Так и быть, снизойду. Сестра любила его. Она метко стреляла…
   Шурочка чувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу. Надо же, как легко получилось. А она не знала, какой момент избрать. Шурочка давно поняла: просить о чем-то нужно тогда, когда тебе готовы сказать «да».
   – Пойдем. – Он махнул рукой. Она отдала поводья конюху.
   Дядя прошел в дальнюю комнату, которая служила кабинетом его отцу, остановился возле металлического шкафа. Шурочка наблюдала, как дядя вынул из сумки связку ключей. Погремев ключами, открыл замок, распахнул дверцу. Ряд ружей, одно дороже и красивее другого, стояли в нем.
   – Вот оно, – проговорил он и вынул из стойки. – Он повернулся к Шурочке, протянул ей ружье. – Представь себе, я чуть не потерял его несколько лет назад, – признался он. – Знаешь, где нашел?
   Шурочка почувствовала тревожную слабость в ногах. Она знала, куда они с Алешей спрятали его три года назад.
   – Не знаешь? Ни за что не догадаешься. – Он засмеялся. – Оно лежало в подполе, в чехле, среди банок с вареньем. Удачно, что я нашел его. А если бы я продал имение?
   Шурочка молчала. Но разве могла она признаться? А он продолжал:
   – Какое легкое, изящное, как моя сестра и… ты. Ах, порода есть порода…
   Шурочка улыбнулась.
   Она тоже так думала.
   – Беру! – Шурочка протянула обе руки.
   Теперь, сидя на Нетти, устремляясь в поля, она молила Бога о том, чтобы за спиной у нее сейчас лежало то, что она так жаждала найти.
   Шурочка накрыла рукой карман юбки, в котором подпрыгивала тонкая отвертка, припасенная еще Москве. Ею она отвернет винтики и вынет то, что лежит под затыльником ружейной ложи.
   Она отдернула руки от кармана, чувствуя, как ее пронзила горячая дрожь. Чтобы остудить тело, она крикнула, припав к шее:
   – Вперед, милая!
   Нетти подхватилась и понеслась по полю галопом. Редкие васильки, уже выцветшие до бледности, приминались к земле под коваными копытами, потом распрямлялись, одаренные природой живучестью. Не так ли должна вести себя и она тоже?
   – Э-ге-гей! – крикнула она, оборачиваясь к дядюшке. – Догоните!
   Шурочка загадала: если дядюшка не догонит ее, то все получится так, как она задумала.
   И тогда?
   Ах, тогда!
   Шурочка слышала у себя за спиной глухой топот копыт, но Нетти летела словно ласточка, когда тренирует крылья для отлета. Ах, какую лошадь дал ей дядюшка, он сам не знает, что за подарок он ей сделал.
   Ожидавшие на краю поля мужчины рукоплескали. Она знала, что они аплодируют не Нетти, а ей.
   – Чудесно…
   – Восхитительно…
   – Невероятная стройность и легкость…
   Но Шурочка молча улыбалась, ожидая дядю.
   – Я благодарна вам за Нетти, дядя, – шепнула она ему, когда он наконец подкатил к ним.
   Дядя улыбнулся.
   – На ее бабушке ездила моя сестра. Наш конюх никому не позволил испортить породу, – сказал он и отвернулся.
   Шурочка набрала полную грудь воздуха. Пахло так, как пахнет только в поле. Волглой, но уже подсыхающей травой. Этот запах смешивался с запахом земли, пропитанной коротким предутренним дождем.
   Она посмотрела вниз, словно надеясь увидеть что-то особенное. Об этой земле вчера говорил дядюшка, что она уже не принадлежит старому барину. Он сдал ее в аренду крестьянам, которые стали свободными. И этот сезон скорее всего последний, когда они поохотятся на ней по прежней памяти.
   – Ну что ж, друзья мои, – начал дядя. Шурочка отвела взгляд от земли, чтобы полюбоваться его вдохновенным лицом. – Позвольте представить мою племянницу в новой роли. Я решился взять ее в нашу компанию только потому, что она стала докой в охоте на лис в Англии. Иначе никакие женские мольбы не помогли бы…
   Мужчины улыбались так, как они умеют это делать в присутствии красивых молоденьких женщин.
   – Надеемся испытать истинное наслаждение от вашего общества, Александра Петровна, – поклонился самый старший приятель дядюшки, Модест Иванович.
   – Благодарю вас, – Шурочка окинула взглядом мужчин, – за ваше великодушие…
   Знали бы они, о чем она думала, произнося благодарственные слова. Скорее же, скорее!
   Нетти, чувствуя нетерпение всадницы, перебирала ногами. Но немолодые мужчины жаждали до конца насладиться собой в присутствии юной Шурочки.
   – Я слышал, – начал Модест Иванович, – что в Англии происходит жаркая полемика…
   Шурочка повернулась к нему, наблюдая за покрасневшим лицом.
   – О чем же? – подталкивала она его нетерпеливо.
   – О проволочных оградах, – сказал Модест Иванович.
   – Да? – подала голос Шурочка, перебирала поводья и прислушиваясь к обнадеживающей тяжести ружья за спиной. Скоро, скоро она узнает, есть в нем то, что она ищет, или…
   – Об оградах вокруг имений. – Модест Иванович расставлял слова, как огородные колья, на значительном расстоянии друг от друга. – Которые причиняют несчастья лошадям во время скачек за лисицами.
   – Вы совершенно правы, – поощрила его Шурочка. – Действительно, английские охотники требуют снести их. Но фермеры против. Они заявляют, что терпят большие убытки от охоты на лис.
   – Я читал и удивлялся, – вступил в разговор Степан Валерьянович, другой приятель дядюшки, – что в тех краях возможно беспрепятственно гоняться за лисами по чужим угодьям.
   – А что мы сами намерены сегодня делать? – Михаил Александрович указал на землю. – Она, дорогой мой друг, чья?
   Мужчины усмехнулись.
   – Это другое.
   – То же самое, – настаивал Михаил Александрович. – И я думаю, правы фермеры. Охотники портят чужие поля…
   – Если не закрыть ворота, то скот выходит и топчет посадки, это так, – проворчал Модест Иванович, будто обиженный английский фермер.
   – Но охота на лис – старая английская традиция, – быстро проговорила Шурочка. – Заниматься ею разрешено на всех частных землях. О том существует особый билль.
   – Опасное это занятие, Александра Петровна, – заметил Степан Валерьянович. – Я читал об англичанке мисс Притти. – Он усмехнулся. – Чудная фамилия. Если разложить по-нашему, получается вроде как «притти к кому-то». Ха-ха! – Охотники засмеялись. – Так эта самая мисс сильно расшиблась. – Он умолк и заморгал, будто собирался расплакаться от жалости.
   – Я русская, мы не выпадаем из седла, – рассмеялась Шурочка. – Не то что эта, теперь знаменитая на весь мир ирландка. Я крепко держу поводья, – она подняла руки, – и у меня замечательная лошадь.
   – О тебе есть кому позаботиться, – тихо заметил дядя.
   – Конечно, – так же тихо согласилась она. – Это вы.
   Он улыбнулся.
   Раздался громкий резкий голос:
   – Ну что, начали?
   Шурочка обернулась. Поразительно, это голос Модеста Ивановича. Но сейчас у него совсем другое лицо.
   Егерь, который придерживал двух черных собак в отдалении, отпустил их.
   Модест Иванович напрягся.
   – Молодые да глупые. Совсем необученные, – извинялся он за те огрехи, которые предчувствовал в их поведении.
   Мужчины снисходительно улыбнулись.
   – Времена не те, – вздохнул он, – чтобы жить по старым правилам и с прежним удовольствием.
   – Мы их простим, – успокоил его Галактионов.
   Шурочка больше не могла ни терпеть, ни ждать. Если простят легавых за их поведение, то ее тоже.
   Она помахала рукой дяде и под его изумленным взглядом повернула Нетти к лесу.
   – Я покину вас на время. – Она наклонилась к дяде и нетерпеливо поморщилась.
   – Тебе нехорошо? – с беспокойством спросил он.
   – Нет, дядя. Просто… Мне нужно увидеть одно тайное местечко. – Она улыбнулась.
   – Ага-а… Волшебное дерево детства? – Его глаза сощурились, словно он тоже силился рассмотреть что-то похожее из своего. – Ну что ж, вперед!
   Если спросить ее, что она заметила по дороге, – ничего, был бы ответ. Она видела только темень леса, в которую летела.
   Наконец-то. Она выпрыгнула из седла, отпустила Нетти и нырнула под шатер из колючих веток. Старая ель была такова, что в ней можно было поселиться даже в дождь.
   – Мама, мамочка, – шептала Шурочка, вставляя лезвие тонкой отвертки в головку винта. Рука не дрожала. – Я знаю, никто не посмел забрать то, что ты приготовила мне.
   Три коротких поворота, потом еще три на другом винте. Снять затыльник и…
   Больше руки не дрожали, но они отказывались подчиняться. Пальцы скрючились, как у подагрической старухи. Она видела такие однажды…
   Шурочка сделала несколько длинных вдохов, потом, чтобы проверить, помогли ли они, медленно опустила отвертку обратно в карман пиджака.
   Ну вот, теперь можно… она снимет крышку.
   Шурочка огляделась – достаточно ли глубоко она зашла под своды леса? Ее не спохватятся еще долго. Когда охотники в азарте, они не помнят даже самих себя.
   Затыльник из эбенового дерева поддался легко и…
   – Ох! – не удержалась она от сдавленного крика. – Здесь.
   Она села на землю, усыпанную сухими иголками. Вынула мешочек, таившийся внутри ложи. Он оказался достаточно увесистым. Шурочка еще не открыла его, но почувствовала такой покой, как будто она не в начале опасного, рискованного, даже отчаянного пути, а в конце его. Как будто сейчас к ней явится Алеша из-за кустов, а она упадет ему на грудь.
   Шурочка засмеялась. Упадет. Это случится. Но не сейчас.
   Она не высыпала драгоценности из мешочка, просто запускала в него руку, растопыренными пальцами, словно рыбку бреднем, вынимала то колечко, то цепочку.
   Мать надевала их… и ее бабушка… Кое-что подарил отец сразу после свадьбы.
   Кольцо с сапфиром и жемчугом – оно было хорошо на руке матери. Примерить? Шурочка колебалась. Нет. Не красота вещей, не работа мастера заботили ее сейчас. Только одно: сколько золота в каждой вещи? Сколько примесей… в этом золоте?
   Обдумывая свой план еще в Бате, она перечитала множество книг по химии, чтобы понять, насколько выполнимо то, что она задумала.
   Ее не смущали никакие иные особенности плана, она гнала от себя мысль о том, что задуманный ею подлог – она называла его изящно мистификация – в общем-то поступок, противный закону.
   Она старалась не спрашивать себя и о том, как Алеша отнесется к тому, что она придумала. Шурочка знала одно: ради любви она отметет все, что стоит на пути к соединению с Алешей.
   Вздохнув, завязала мешочек. Но теперь положила его не в ложу ружья, в которой он столько лет дремал, ожидая ее. Она опустила во внутренний карман охотничьего пиджака и застегнула на костяную пуговицу. Шурочка оглядела себя – как будто грудь ее поднялась. Но ничего, она прикроет ее ремнем ружья.
   Она вернула затыльник на место, собрала ружье и закинула за спину. Выбравшись из-под сосны, направилась к краю леса, где она оставила Нетти. Ее красавица щипала траву. Во всей ее стати было уверенное довольство жизнью. Что ж, ей стоит появиться перед мужчинами с такой же грацией.
   Шурочка села на Нетти и повернула к другому краю поля.
   Она припала к шее лошади, от нее исходило тепло. И от земли тоже.
   Первым она увидела дядю. Шурочка усмехнулась. Самонадеянный. Думает, что она может отказаться от Алеши и выйти за брата его разлюбезной Кардаковой; значит, он никогда не любил. И не любит сейчас.
   Стало быть, пришла успокоительная мысль, если его свадьба расстроится по ее, Шурочкиной, вине, то, может быть, когда-то он ей спасибо скажет.
   Сейчас Шурочка испытывала такую уверенность, какой жаждала, лежа без сна в жесткой постели в английском пансионе. Комната была холодная и неуютная, особенно зимой. Там редко топили печи, считая, что тепло расслабляет разум. Отчасти это верно. Потому что, желая согреться, думаешь, а чем больше мыслей, тем теплее. В такие ночи она придумала то, на что отважилась сейчас. Теперь нужно предпринять второй шаг – найти ученого, который способен исполнить ее желание.
   Она догнала охотников, слушала их восторги – дичью, собаками, самой жизнью, но не вникала. Она добросовестно кивала, улыбалась, чутьем улавливая, когда это нужно сделать. Она ощущала дрожь во всем теле. Может быть, такую, как ее Нетти-Неточка испытала бы перед прыжком через глубокий ров.