Респираторы и противогазы, согласно внутренней инструкции, должны были наличествовать на каждой кафедре, но только угроза немедленного расстрела могла бы заставить кафедральных сверхмоднючих секретарш напялить такие штуки на свои суперпрически и стрижки. При ядерной, водородной или нейтронной атаке они уверенно продолжали бы надеяться на свое женское очарование в тесно облегающих бедра юбках, высоких блестящих сапогах-ботфортах на шпильках, обрисовывающих стремящиеся в небо груди во всех анатомических подробностях очень пушистых и очень тонких кофточках и в колышащихся при легких девичьих вздохах длиннющих серьгах-висюльках в нежных ушках. Хотя посмотреть на умных, серьезных и интеллектуальных профессоров, доцентов и кандидатов в костюмах и в идиотском положении тоже представлялось не лишним. Может, кто из них будет так же красив, как Фантомас в исполнении душки француза Жана Маре из знаменитого старого фильма!
Несмотря на мои возражения и советы Марата, Вадим честно отстучал на машинке и даже выделил крупным жирным шрифтом вслед за липовым номером приказа совершенно реальную дату всеобщего дня смеха, сатиры и юмора, так, чтобы те, которые не совсем ослы, могли бы легко догадаться. Я тогда с Вадимом поспорила. Он же, единственный из нас, был весьма скептичен относительно всей затеи, даже предположил угрозу последующего вылета из института за подобные проделки, но до истерики расхохотался над итоговым текстом нашего документа и напрочь забыл обо всех опасениях.
«Действительно, надо быть полным ослом, чтобы купиться», – утвердил он решение остальных чуть ли не сквозь слезы от хохота. В конце концов, недаром же мы все были круглыми отличниками – главной гордостью нашего Политеха имени Ф. Э. Дзержинского.
При воспоминании о том далеком, но самом веселом первом апреля – дне смеха, мои губы сами по себе сразу же растягиваются в сладкой довольной улыбке.
Около двенадцати часов дня, создавая заинтересованный вид оживленной беседы о курсовых, я с Русланом, Маратом и Вадимом радостно наблюдала с тщательно выбранного поста на лестнице, как к институтской столовой начали потихонечку подтягиваться довольно дисциплинированные стада кафедральных мужчин и девушек. Однако противогазы они еще не примеряли, а неуверенно вертели в руках, как бы пытаясь бессознательно организовать некую дистанцию между ими и собой. Они тесно сгрудились у стеклянных дверей столовой и заулыбались, закурили и заговорили так оживленно, как будто бы не виделись лет сто.
Дражайший Иван Иванович еще не проголодался и спуститься откушать не изволил. И наша и их компания ждали и ждали его со все возрастающим нетерпением, но особист обедать упрямо не шел. Обеденное время утекало, как вода сквозь пальцы; стрелки больших настенных часов неумолимо приближались к часу, и стало очевидным, что «противогазники» наговорились, накурились, до предела оголодали и начали разбредаться. Трое из них степенно и незаметно влетели в столовую и взяли себе по подносу. Я решила, что чудесная затея с треском провалилась, как вдруг… Как вдруг долгожданный Иван Иванович, как всегда неожиданно, на миг материализовался возле нас, бесшумней любого привидения проскользнув мимо. Едва-едва мы успели вежливо-скромно его поприветствовать уже в спину и напряглись в тревожно-счастливом ожидании. По-английски вежливо, не желая привлекать внимания к собственной персоне или кого беспокоить, как поступают, например, знаменитые призраки с берегов туманного Альбиона, молчаливой тенью начальник Второго особого отдела промелькнул мимо рассредоточенных сотрудников кафедры, очень тихо кое с кем поздоровался и был таков… то есть уже сидел в столовой за стеклянной стеной. «Да, лысому Ивану шпионом-диверсантом работать при этаком таланте, а не в кабинете штаны протирать. Он повсюду бы проходил сквозь стены и проваливался сквозь землю» – так прокомментировал наблюдаемый нами ситуационный кризис Руслан Бухадов.
Ой, что тут началось! В панике и диком ажиотаже мужчины и женщины сразу же принялись весьма смешно и неуклюже, но старательно и как можно быстрее натягивать себе на головы и лица слоновьи и гиенные военные маски, здорово путаясь в деталях и пристежках, взвизгивая, вскрикивая и чертыхаясь. Они точно решили, что это и есть неожиданная проверка на «вшивость», то есть на упомянутую в нашем приказе боеготовность в условиях внезапной обороны – и вполне могут заставить все повторить еще раз в другой день, если получится плохо. Ох, вот и придется им всем, многоуважаемым и разнаряженным, ждать под дверями столовой с масками в руках эх раз, еще раз, еще много-много раз. Случайно мимо проходящие люди так же, как и сидящие за обеденными столами, растерянно остолбенели и замерли, глядя на разворачивающиеся прямо перед их ошалелыми взорами учения, лишь один Иван Иванович невозмутимо продолжал жевать свои котлеты. И действительно, трудно было не поверить нашим вполне боеспособным кафедральным работникам в том, что и впрямь случилась боевая тревога и требуется немедленная эвакуация. Перед их искренними оперативными действиями меркла вся хваленая театральная система Станиславского. Только мы вчетвером едва сдерживали на лестнице наши смеховые конвульсии, так похожие на горькие рыдания. Минут через пять все желающие потренироваться лихо выстроились в ряд в «симпатичных» масочках, прелестно гармонирующих с их респектабельными дорогими прикидами.
Самой смешной деталью, однако, являлось поведение самого начальника Особого отдела института. В задумчивой мечтательности сидя вполоборота к дверям, он, казалось, не обращал ни малейшего внимания на реакцию окружающей публики; как ни в чем не бывало созерцательно-меланхолично вкушал свой обед из трех блюд. Очень скоро голодным участникам маскарада надоело дожидаться одобрения мирно жующего на их глазах маэстро, и одна нетерпеливая толстушка всунула в столовую свой кольчатый хоботок и, слегка его приподняв, утробно прогудела на весь зал подобно удару великого Царя-Колокола:
– Иван Иванович, так нам уже можно снимать и начинать обедать? Или же сначала состоится ваша лекция по ведению учета потерь при взрывах ядовитых газов?
Только тут наш лысый, как девичья коленка, друг чуть очнулся от своих особистских медитаций и, неторопливо развернув литой, крепко посаженный, как броневик, корпус в сторону веселого народа, до умилительности бесстрастно ей ответствовал:
– Да, пожалуйста, Ираида Степановна. Давно пора подкрепиться, а лекции не будет.
Как события разворачивались дальше, я не очевидец, так как была вынуждена бежать в туалет, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Вернуться на лекции в тот день мы так и не смогли, а все вместе решили поехать тушить приступы смеха ко мне домой.
Бабушка моя ко всему прочему была изумительной кулинаркой-искусницей. Она пекла, жарила, варила на диво вкусно и по-русски обильно и сытно. Еда у нас дома ее стараниями была просто истинным культовым обрядом, а одной моей предполагаемой обеденной порции с лихвой хватило бы и на пять парней. Наши молодые мужающие мальчики почему-то оказывались вечно голодными, сколько бы ни ели. Так что я необыкновенно с ними гармонировала: они хотели кушать, а я – гордиться осиной талией и с этой целью подсунуть им вкуснющий, но безумно калорийный бабушкин обед. Недаром в русском языке существует такая мудрая поговорка: «Обед раздели с другом».
В тот чудесный и солнечный первоапрельский день в метро за неприличное фырканье, хрюканье, всхлипы и ржанье нам беспрестанно делали замечания разные старушки, видимо, принимая звуки на свой счет. По прибытии я позвонила Майе, и она спустилась ко мне с десятого этажа на пятый. Майке все пришлось пересказать заново, и во время повторных живописаний от хохота у меня потекла из носу кровь, которую потом долго не удавалось остановить. Даже школьная подружка, во все стороны разметав смоляные длиннющие локоны, хихикала, как безумная, хотя непосредственной свидетельницей шутки не была, что тогда говорить о нас. Тогда же на нее, покатившись со смеху, случайно упал Марат, и одним клубком они покатились дальше под наш чешский зеленый диван, чем вызвали новые взрывы хохота, но уже по-иному поводу. Вот так я познакомила своего друга и сокурсника Марата Ковалевского со своей лучшей школьной подругой Майей Титовой, после чего на меня еще долго «имела зуб» уважаемая Изабелла Сократовна – Майина мама.
Через день нас вчетвером вызвали на ковер к декану факультета, а еще через два дня с Вадимом и Маратом сам Иван Иванович лично провел отдельные разъяснительные беседы индивидуального характера. Вадиму и Марату действительно здорово досталось; почему-то в незабудково-линялых глазах начальника Второго отдела они оказались виноватыми больше, чем мы с Русланом. Удивительно нелогичный поворот событий, потому что Николаше – нашему добрейшему, мягкому по натуре и интеллигентному декану, профессору в термехе и сопромате, доктору наук, автору наших учебников и нашему же лектору, я честно призналась, что изначальная идея розыгрыша принадлежала мне и это я инициировала ребят на дальнейшие первоапрельские шутки. Все-таки я была девочкой, мне не грозила армия, и такой ответ был справедлив и по сути, и по существу. Николай Николаевич сразу же принялся меня утешать, обещая свою наставническую поддержку и всемерную помощь в борьбе с грядущими неприятностями.
Всех нас потом еще несколько раз вызывали с разборками на комитеты комсомола, и в итоге вся эпопея окончилась расширенным партийным заседанием. Начав строгим голосом зачитывать наше «дело» (причем, как сейчас помню: ни разу он не взглянул на нас самих, преступников, перед суровым возмездием в лице прокурора виновато сидящих на первом ряду, – ему бы только поднять от бумажки грозные очи) в черном похоронном костюме при черно-белой полосатости галстука, важный донельзя зампарторга института вдруг не сдержался и неприлично зафыркал, утирая глаза белым в крупную бежевую клетку платком из левого нагрудного кармана. Остальные присутствующие с облегчением заржали-захихикали, волевыми усилиями стараясь регулировать громкость звуков. Естественно, их облегчение касалось не предварительных волнений по поводу несчастной участи четырех студентов, а капитальных трудностей со сдерживанием смеха при зачтении подробных описаний нашей первоапрельской проделки на сухом официально-канцелярском языке, представляющем саму забаву гораздо забавнее, чем было первоначально задумано, а позднее исполнено.
Да я бы сама умирала со смеху, если бы сидела сейчас в зале, а не на скамье осуждаемых в ожидании решения своей дальнейшей участи. В конце концов, чтобы не доводить народ до истерики, зампарторга смял слишком для него остроумную обвинительную речь, собственноручно написанную нашим добрым и человечным деканом факультета. Часть народа, те, которые сами противогазы не примеряли, взроптала, страстно желая выслушать подробности дела до конца, чтобы во всем разобраться по справедливости. Однако прочие, особо оскорбленные нами партийцы в лице габаритнейшей Ираиды Степановны с кафедры испытания сооружений, высказались резко против, возжелав чтение доклада прекратить, но зато влепить нам по строгачу с занесением, вместо первоначально предложенного ею полного и окончательного исключения из учебного заведения. Разгорелись жаркие прения. В конце концов от нас все отстали с устным выговором без занесения. Все-таки мы были отличниками и гордостью вуза. Даже те злополучные первоапрельские лекции вовсе не прогуляли: все четверо имели полное законное право на свободное посещение. И тут даже толстой Ираиде, многократно испытанной на своей кафедре в качестве одного из основных сооружений, пришлось отступиться. А Иван Иванович на собрании и вовсе не показался по какой-то очень важной причине, поэтому доподлинного мнения последнего и главного участника нашей шутки так никто и не узнал. Как пить дать, его вызвали в самые «верха» с подробным отчетом о нашей хулиганской выходке. Возможно, Вадим и Марат больше остальных догадывались, что же там такое в голове у нашего скромника – мед или опилки, апрельская шутка то была или наглая хулиганская выходка, но парни молчали, как партизаны.
И все-таки огромное спасибо предусмотрительному Вадиму. Это он отговорил меня для большей достоверности документа подделать личную закорючку начальника Второго Особого отдела Политехнического института и лично напечатал всю хохму на своей, а не на институтской машинке. Почему-то эти два фактора оказались в итоге очень важными. Также именно он предложил в послании выделить специальным крупным шрифтом дату и присвоить липовому приказу номер 666 – число веселого зверя – Антихриста. Это, по большому счету, и решило все дело; зря я тогда с Вадимом спорила.
А вот благовоспитанные и сострадательные скромницы-разумницы Вера и Таня, впоследствии так трагически потерявшие мужей, вообще с самого начала не одобрили затею и отказались в ней участвовать, хотя были самыми первыми, кому я поведала идею проделки.
Да, веселое то было время… Тогда никто представить себе не мог, что иметь, например, несколько жен станет каким-то условием престижа для кавказского мужчины, или что на глазах человека может сгореть его отчий дом с родственниками или дом друзей с живыми и любимыми людьми. Нет, об этом я думать не могу…
– Зачем тебе гарем-то, дорогой джигит? Ведь с ним одна морока, – с дерзким вызовом спросила я Руслана во время нашего ночного катания по Москве. – Извини за откровенность, но лично мне это кажется некоторой эпатажностью, слабостью и мужской натуры в целом, и способности мужчины к любви, как если человек постоянно колеблется, не уверен, кто и зачем ему нужен. Хорошо зная твой характер и силу воли, вначале просто не поверила своим ушам…
– Вероника, Вероника! Наверное, тебе бы самой стоило родиться парнем, чтобы всю жизнь класс показывать и демонстрировать силу духа. Справилась бы или нет, сама-то как чувствуешь? Для мусульманской же девушки не выйти замуж – позор и стыд, а за кого, позволь спросить тебя, родителям выдавать чеченских невест? Это вы, русские, стольких парней и мужчин уложили в гробы, что теперь потерь не сосчитать.
Так вот мать возвращалась из бани и говорила мне, старшему сыну, что видела хорошую девушку из достойного рода, а через несколько дней уже играли свадьбу, и я увозил жену подальше от бомб, снарядов, взрывов, пожаров и канонад. Ника, я все же глубоко убежден, что любая женщина нуждается в мужской поддержке и попечительстве – так самой природой задумано. Тебя же, непримиримую гордячку и горячую революционерку в отношениях между полами, судьба еще нос к носу столкнет с твоими же свободолюбивыми принципами. Уж в этом поверь мне на слово, хотя лично я от души желаю тебе победы над собой же. А может, и станет у тебя все хорошо, и ты сумеешь себя найти, что это я заранее проблему программирую… Все будет у тебя отлично!
– Однако и ревнивая ты женщина. Очень ревнивая и тем опасная! – несколько секунд помолчав, вдруг рассмеялся Руслан: – Да ты не просто хочешь, а требуешь, чтобы мужчина до конца дней своих любил бы только одну тебя!
Нет, ни на что несмотря, хорошее было время, когда мы все почти каждый день были вместе: два В – Вероника и Вадим, два М – Майя и Марат и в дополнение к нам радостно присоединялось Р – тогда еще свободный, как ветер, и одинокий Руслан. То была наша живая, бурлящая, цветущая, чудесная, неповторимая молодость!
Глава 15
Несмотря на мои возражения и советы Марата, Вадим честно отстучал на машинке и даже выделил крупным жирным шрифтом вслед за липовым номером приказа совершенно реальную дату всеобщего дня смеха, сатиры и юмора, так, чтобы те, которые не совсем ослы, могли бы легко догадаться. Я тогда с Вадимом поспорила. Он же, единственный из нас, был весьма скептичен относительно всей затеи, даже предположил угрозу последующего вылета из института за подобные проделки, но до истерики расхохотался над итоговым текстом нашего документа и напрочь забыл обо всех опасениях.
«Действительно, надо быть полным ослом, чтобы купиться», – утвердил он решение остальных чуть ли не сквозь слезы от хохота. В конце концов, недаром же мы все были круглыми отличниками – главной гордостью нашего Политеха имени Ф. Э. Дзержинского.
При воспоминании о том далеком, но самом веселом первом апреля – дне смеха, мои губы сами по себе сразу же растягиваются в сладкой довольной улыбке.
Около двенадцати часов дня, создавая заинтересованный вид оживленной беседы о курсовых, я с Русланом, Маратом и Вадимом радостно наблюдала с тщательно выбранного поста на лестнице, как к институтской столовой начали потихонечку подтягиваться довольно дисциплинированные стада кафедральных мужчин и девушек. Однако противогазы они еще не примеряли, а неуверенно вертели в руках, как бы пытаясь бессознательно организовать некую дистанцию между ими и собой. Они тесно сгрудились у стеклянных дверей столовой и заулыбались, закурили и заговорили так оживленно, как будто бы не виделись лет сто.
Дражайший Иван Иванович еще не проголодался и спуститься откушать не изволил. И наша и их компания ждали и ждали его со все возрастающим нетерпением, но особист обедать упрямо не шел. Обеденное время утекало, как вода сквозь пальцы; стрелки больших настенных часов неумолимо приближались к часу, и стало очевидным, что «противогазники» наговорились, накурились, до предела оголодали и начали разбредаться. Трое из них степенно и незаметно влетели в столовую и взяли себе по подносу. Я решила, что чудесная затея с треском провалилась, как вдруг… Как вдруг долгожданный Иван Иванович, как всегда неожиданно, на миг материализовался возле нас, бесшумней любого привидения проскользнув мимо. Едва-едва мы успели вежливо-скромно его поприветствовать уже в спину и напряглись в тревожно-счастливом ожидании. По-английски вежливо, не желая привлекать внимания к собственной персоне или кого беспокоить, как поступают, например, знаменитые призраки с берегов туманного Альбиона, молчаливой тенью начальник Второго особого отдела промелькнул мимо рассредоточенных сотрудников кафедры, очень тихо кое с кем поздоровался и был таков… то есть уже сидел в столовой за стеклянной стеной. «Да, лысому Ивану шпионом-диверсантом работать при этаком таланте, а не в кабинете штаны протирать. Он повсюду бы проходил сквозь стены и проваливался сквозь землю» – так прокомментировал наблюдаемый нами ситуационный кризис Руслан Бухадов.
Ой, что тут началось! В панике и диком ажиотаже мужчины и женщины сразу же принялись весьма смешно и неуклюже, но старательно и как можно быстрее натягивать себе на головы и лица слоновьи и гиенные военные маски, здорово путаясь в деталях и пристежках, взвизгивая, вскрикивая и чертыхаясь. Они точно решили, что это и есть неожиданная проверка на «вшивость», то есть на упомянутую в нашем приказе боеготовность в условиях внезапной обороны – и вполне могут заставить все повторить еще раз в другой день, если получится плохо. Ох, вот и придется им всем, многоуважаемым и разнаряженным, ждать под дверями столовой с масками в руках эх раз, еще раз, еще много-много раз. Случайно мимо проходящие люди так же, как и сидящие за обеденными столами, растерянно остолбенели и замерли, глядя на разворачивающиеся прямо перед их ошалелыми взорами учения, лишь один Иван Иванович невозмутимо продолжал жевать свои котлеты. И действительно, трудно было не поверить нашим вполне боеспособным кафедральным работникам в том, что и впрямь случилась боевая тревога и требуется немедленная эвакуация. Перед их искренними оперативными действиями меркла вся хваленая театральная система Станиславского. Только мы вчетвером едва сдерживали на лестнице наши смеховые конвульсии, так похожие на горькие рыдания. Минут через пять все желающие потренироваться лихо выстроились в ряд в «симпатичных» масочках, прелестно гармонирующих с их респектабельными дорогими прикидами.
Самой смешной деталью, однако, являлось поведение самого начальника Особого отдела института. В задумчивой мечтательности сидя вполоборота к дверям, он, казалось, не обращал ни малейшего внимания на реакцию окружающей публики; как ни в чем не бывало созерцательно-меланхолично вкушал свой обед из трех блюд. Очень скоро голодным участникам маскарада надоело дожидаться одобрения мирно жующего на их глазах маэстро, и одна нетерпеливая толстушка всунула в столовую свой кольчатый хоботок и, слегка его приподняв, утробно прогудела на весь зал подобно удару великого Царя-Колокола:
– Иван Иванович, так нам уже можно снимать и начинать обедать? Или же сначала состоится ваша лекция по ведению учета потерь при взрывах ядовитых газов?
Только тут наш лысый, как девичья коленка, друг чуть очнулся от своих особистских медитаций и, неторопливо развернув литой, крепко посаженный, как броневик, корпус в сторону веселого народа, до умилительности бесстрастно ей ответствовал:
– Да, пожалуйста, Ираида Степановна. Давно пора подкрепиться, а лекции не будет.
Как события разворачивались дальше, я не очевидец, так как была вынуждена бежать в туалет, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Вернуться на лекции в тот день мы так и не смогли, а все вместе решили поехать тушить приступы смеха ко мне домой.
Бабушка моя ко всему прочему была изумительной кулинаркой-искусницей. Она пекла, жарила, варила на диво вкусно и по-русски обильно и сытно. Еда у нас дома ее стараниями была просто истинным культовым обрядом, а одной моей предполагаемой обеденной порции с лихвой хватило бы и на пять парней. Наши молодые мужающие мальчики почему-то оказывались вечно голодными, сколько бы ни ели. Так что я необыкновенно с ними гармонировала: они хотели кушать, а я – гордиться осиной талией и с этой целью подсунуть им вкуснющий, но безумно калорийный бабушкин обед. Недаром в русском языке существует такая мудрая поговорка: «Обед раздели с другом».
В тот чудесный и солнечный первоапрельский день в метро за неприличное фырканье, хрюканье, всхлипы и ржанье нам беспрестанно делали замечания разные старушки, видимо, принимая звуки на свой счет. По прибытии я позвонила Майе, и она спустилась ко мне с десятого этажа на пятый. Майке все пришлось пересказать заново, и во время повторных живописаний от хохота у меня потекла из носу кровь, которую потом долго не удавалось остановить. Даже школьная подружка, во все стороны разметав смоляные длиннющие локоны, хихикала, как безумная, хотя непосредственной свидетельницей шутки не была, что тогда говорить о нас. Тогда же на нее, покатившись со смеху, случайно упал Марат, и одним клубком они покатились дальше под наш чешский зеленый диван, чем вызвали новые взрывы хохота, но уже по-иному поводу. Вот так я познакомила своего друга и сокурсника Марата Ковалевского со своей лучшей школьной подругой Майей Титовой, после чего на меня еще долго «имела зуб» уважаемая Изабелла Сократовна – Майина мама.
Через день нас вчетвером вызвали на ковер к декану факультета, а еще через два дня с Вадимом и Маратом сам Иван Иванович лично провел отдельные разъяснительные беседы индивидуального характера. Вадиму и Марату действительно здорово досталось; почему-то в незабудково-линялых глазах начальника Второго отдела они оказались виноватыми больше, чем мы с Русланом. Удивительно нелогичный поворот событий, потому что Николаше – нашему добрейшему, мягкому по натуре и интеллигентному декану, профессору в термехе и сопромате, доктору наук, автору наших учебников и нашему же лектору, я честно призналась, что изначальная идея розыгрыша принадлежала мне и это я инициировала ребят на дальнейшие первоапрельские шутки. Все-таки я была девочкой, мне не грозила армия, и такой ответ был справедлив и по сути, и по существу. Николай Николаевич сразу же принялся меня утешать, обещая свою наставническую поддержку и всемерную помощь в борьбе с грядущими неприятностями.
Всех нас потом еще несколько раз вызывали с разборками на комитеты комсомола, и в итоге вся эпопея окончилась расширенным партийным заседанием. Начав строгим голосом зачитывать наше «дело» (причем, как сейчас помню: ни разу он не взглянул на нас самих, преступников, перед суровым возмездием в лице прокурора виновато сидящих на первом ряду, – ему бы только поднять от бумажки грозные очи) в черном похоронном костюме при черно-белой полосатости галстука, важный донельзя зампарторга института вдруг не сдержался и неприлично зафыркал, утирая глаза белым в крупную бежевую клетку платком из левого нагрудного кармана. Остальные присутствующие с облегчением заржали-захихикали, волевыми усилиями стараясь регулировать громкость звуков. Естественно, их облегчение касалось не предварительных волнений по поводу несчастной участи четырех студентов, а капитальных трудностей со сдерживанием смеха при зачтении подробных описаний нашей первоапрельской проделки на сухом официально-канцелярском языке, представляющем саму забаву гораздо забавнее, чем было первоначально задумано, а позднее исполнено.
Да я бы сама умирала со смеху, если бы сидела сейчас в зале, а не на скамье осуждаемых в ожидании решения своей дальнейшей участи. В конце концов, чтобы не доводить народ до истерики, зампарторга смял слишком для него остроумную обвинительную речь, собственноручно написанную нашим добрым и человечным деканом факультета. Часть народа, те, которые сами противогазы не примеряли, взроптала, страстно желая выслушать подробности дела до конца, чтобы во всем разобраться по справедливости. Однако прочие, особо оскорбленные нами партийцы в лице габаритнейшей Ираиды Степановны с кафедры испытания сооружений, высказались резко против, возжелав чтение доклада прекратить, но зато влепить нам по строгачу с занесением, вместо первоначально предложенного ею полного и окончательного исключения из учебного заведения. Разгорелись жаркие прения. В конце концов от нас все отстали с устным выговором без занесения. Все-таки мы были отличниками и гордостью вуза. Даже те злополучные первоапрельские лекции вовсе не прогуляли: все четверо имели полное законное право на свободное посещение. И тут даже толстой Ираиде, многократно испытанной на своей кафедре в качестве одного из основных сооружений, пришлось отступиться. А Иван Иванович на собрании и вовсе не показался по какой-то очень важной причине, поэтому доподлинного мнения последнего и главного участника нашей шутки так никто и не узнал. Как пить дать, его вызвали в самые «верха» с подробным отчетом о нашей хулиганской выходке. Возможно, Вадим и Марат больше остальных догадывались, что же там такое в голове у нашего скромника – мед или опилки, апрельская шутка то была или наглая хулиганская выходка, но парни молчали, как партизаны.
И все-таки огромное спасибо предусмотрительному Вадиму. Это он отговорил меня для большей достоверности документа подделать личную закорючку начальника Второго Особого отдела Политехнического института и лично напечатал всю хохму на своей, а не на институтской машинке. Почему-то эти два фактора оказались в итоге очень важными. Также именно он предложил в послании выделить специальным крупным шрифтом дату и присвоить липовому приказу номер 666 – число веселого зверя – Антихриста. Это, по большому счету, и решило все дело; зря я тогда с Вадимом спорила.
А вот благовоспитанные и сострадательные скромницы-разумницы Вера и Таня, впоследствии так трагически потерявшие мужей, вообще с самого начала не одобрили затею и отказались в ней участвовать, хотя были самыми первыми, кому я поведала идею проделки.
Да, веселое то было время… Тогда никто представить себе не мог, что иметь, например, несколько жен станет каким-то условием престижа для кавказского мужчины, или что на глазах человека может сгореть его отчий дом с родственниками или дом друзей с живыми и любимыми людьми. Нет, об этом я думать не могу…
– Зачем тебе гарем-то, дорогой джигит? Ведь с ним одна морока, – с дерзким вызовом спросила я Руслана во время нашего ночного катания по Москве. – Извини за откровенность, но лично мне это кажется некоторой эпатажностью, слабостью и мужской натуры в целом, и способности мужчины к любви, как если человек постоянно колеблется, не уверен, кто и зачем ему нужен. Хорошо зная твой характер и силу воли, вначале просто не поверила своим ушам…
– Вероника, Вероника! Наверное, тебе бы самой стоило родиться парнем, чтобы всю жизнь класс показывать и демонстрировать силу духа. Справилась бы или нет, сама-то как чувствуешь? Для мусульманской же девушки не выйти замуж – позор и стыд, а за кого, позволь спросить тебя, родителям выдавать чеченских невест? Это вы, русские, стольких парней и мужчин уложили в гробы, что теперь потерь не сосчитать.
Так вот мать возвращалась из бани и говорила мне, старшему сыну, что видела хорошую девушку из достойного рода, а через несколько дней уже играли свадьбу, и я увозил жену подальше от бомб, снарядов, взрывов, пожаров и канонад. Ника, я все же глубоко убежден, что любая женщина нуждается в мужской поддержке и попечительстве – так самой природой задумано. Тебя же, непримиримую гордячку и горячую революционерку в отношениях между полами, судьба еще нос к носу столкнет с твоими же свободолюбивыми принципами. Уж в этом поверь мне на слово, хотя лично я от души желаю тебе победы над собой же. А может, и станет у тебя все хорошо, и ты сумеешь себя найти, что это я заранее проблему программирую… Все будет у тебя отлично!
– Однако и ревнивая ты женщина. Очень ревнивая и тем опасная! – несколько секунд помолчав, вдруг рассмеялся Руслан: – Да ты не просто хочешь, а требуешь, чтобы мужчина до конца дней своих любил бы только одну тебя!
Нет, ни на что несмотря, хорошее было время, когда мы все почти каждый день были вместе: два В – Вероника и Вадим, два М – Майя и Марат и в дополнение к нам радостно присоединялось Р – тогда еще свободный, как ветер, и одинокий Руслан. То была наша живая, бурлящая, цветущая, чудесная, неповторимая молодость!
Глава 15
Самолет мягко приземлился в уже таком родном и привычном Осло. Тишина, покой, неспешность, несуетливость и несуетность и полное отсутствие многоголосицы – не аэропорт, а лечебно-профилактический санаторий. Я знала, что за день до моего прилета Вадим уходил с работы проводить на родину родителей, и не стала напрягать его с моей встречей. Говоря честно, мой красивенький чемоданчик на транспортере прямо-таки раздувался от неимоверного количества книг на русском, в большинстве своем – русских учебных пособий для Игорька, и был тяжел, могуч и малоподъемен, как мраморный стилобат, а дорожная сумка «Кэмел» (подарок мужа) роскошного серебристо-пепельного цвета чрезвычайно переливчато, как колокольчики, позванивала вообще-то ограниченным к ввозу в Скандинавию разнообразным алкоголем крепких видов.
Никому не составляло особого труда лениво протянуть в одном из скандинавских аэропортов руку за тележкой, комфортно докатить ее до специального серебристо-стального и вытянутого по форме в виде стрелы поезда-экспресса, а на вокзале в Сандвике взять такси до дому. Ласковой и мягкой улыбкой очаровала высоченных норвежских блондинов-таможенников, которые с видимым удовольствием, смешанным с легким немым удивлением, вернули мне мой российский паспорт с двухглавым орлом. Уж больно и видом, и обликом я мимикрировала под скандинавку за все годы проживания в их стране студеных фьордов и заснеженных скал. Впереди ждало возвращение к вечно критикующему, ничем никогда не удовлетворенному супругу. Едва ли он мог изменить характер в лучшую сторону за время моего слишком краткосрочного отсутствия. Но… сейчас о негативном лучше вовсе не думать. Как говорится в Екклезиасте, «всему есть свое время», и ждет еще впереди времечко для подобных мыслишек, ой ждет, ждет! И не от меня то зависит, и ничего тут ни поделать и ни изменить.
В самом разгаре стояло дивное лучезарное лето. А в такое благое время в Норвегии, омываемой благословенными водами Гольфстрима, совсем как в Испании, – купайся не хочу в прозрачном голубом море и валяйся-загорай на теплом, девственно чистом, серебристо-белом песке. И такое безбрежно синее, безудержно ласковое небо над головой, и такой невероятно соленый, альбатросами кричащий, свежий с капельками бриз в лицо.
Мечтательно предвкушая, как мы с Игорьком будем замечательно проводить остаток лета попеременно на пляжах Сандвики, Странда (а по-норвежски это и значит пляж) и Снаройи с соками, гриль-сосисками и мороженым, я ввалилась в озаренную полуденным солнцем, сияющую белизной квартиру со своим пузатым чемоданом и звенящей сумкой. С нетерпением ожидавший маму Игорек находился дома один. Он резво выбежал в коридор и бросился мне на шею, но был немного расстроен, что все утро непрестанно глядел в окно, боясь упустить приезд мамочки, а вот стоило чуть-чуть отвлечься на мультик по телевизору – так она сразу тут как тут.
С огромной радостью целуя золотистую, пахнущую сразу морем, солнцем, ракушками, ветром, цветами и отлично подстриженную голову своего родного сыночка, его искренне заверила, что так оно в жизни всегда и случается, и сразу же, старательно подражая в движениях добрым феям из детских сказок, принялась выкладывать из чемодана многочисленные подарки для Игорька: книжки, диски, дискеты, игры, одежду, обувь, русские конфетки и шоколадки и т. д. и т. п. Бабушка с прабабушкой его необычайно задарили, талантливо подражая легендарному рогу изобилия.
– Мамочка, на отдыхе мы ели мясо крокодила, акулы и даже кенгуру. Крокодил – он самый вкусный. Нет, бабуля сама готовила. Она почему-то не захотела жить в отеле, поэтому папа снял для нас одноэтажную виллу из стекла, а вокруг много-много пальм и бассейн. Зато мы с дедулей, наоборот, каждый день ходили в отель. На вилле было немножко скучно, а там я играл с английскими мальчиками в гольф, участвовал в конкурсе-викторине, записался на курсы прыжков в воду и подводного плавания для детей, даже на экскурсии нас возили, а дедушка обнаружил киоск, где продавались русские газеты, и любил их читать и пить пиво.
В общем, судя по рассказу, сынуля отдыхом остался доволен, и слава Богу. Ближе к вечеру с работы одним из главных конструкторов большой интернациональной корпорации по строительству судов, нефтеналивных танкеров и прочих больших ремонтных кораблей вернулся теперь всегда серьезно-суровый Вадим. Он просветлел смурным сосредоточенным лицом, увидя меня после месячной разлуки, а ночью любил почти так же нежно, как в юности.
Невозможно описать, как изумительно становится во всем теле от теплых светоносных импульсов, подобно концентрическим кругам на воде ласково расходящимся из еще мягко пульсирующего центра во все кончики тела. И вот, наконец, совсем уносишься из нашего бренного мира и с небывалой легкостью попадаешь в тот высший блистающий мир, полный неги, блаженства, наслаждения и радости. Охватывает удивительное ощущение собственной беспредельности и покоя, удивительно сладкого покоя, но шепот любви ничуть его не нарушает. Приходит восторженное до закипания слез чувство красоты мира и тогда счастье: полное, душевное и телесное наконец-то наполняют тебя до краев, как самое дорогое сокровище, как священный сосуд любви. Ничего на свете не может быть прекраснее этого состояния: не чувствуешь ни тревог, ни страданий, ни суеты сует, ни тяжести повседневности, ни нервозности навязываемого обществом ритма жизни, ни веса собственного тела, ничего… ничего. Только солнечное счастье, небесно-лазоревое блаженство, голубой цвет вечности и бесконечный безмятежный покой. Любовь, как и смерть, есть вечная кульминация жизни, ее сияющая вершина, ее великое умиление, ее слияние с высшей гармонией. Так было, есть и должно быть. Все у нас было хорошо и спокойно, совсем как нагадала в Москве знаменитая ясновидящая. Однако к самому концу лета муж снова помрачнел, закритиковал, заупрекал в нерачительном хозяйстве и излишних денежных тратах, стал напряжен, суров и грозен, и тут-то его срочно послали на конференцию в Сидней. Я на несколько дней вздохнула с облегчением.
Подруга Алена и так-то цвела, как роза, а уж отдохнув, так по-особенному: высокая, подтянутая, бронзово-загорелая, сверкающая яркой рыжиной в каштановой супермодной стрижке. Косметология являлась ее хобби с девичества, так что в Санкт-Петербурге она посетила самые престижные, по последнему слову техники оборудованные салоны и там сделала себе дополнительное выравнивание кожи лица, постоянную обводку глаз, губ и бровей, окончательную и бесповоротную электроэпиляцию всех волос на теле, хотя и раньше их с сильной лупой в упор было не увидеть, а также покруче округлила бедра, перегнав жирок с одних мест на другие с помощью новейшей технологии.
Вместе с ней, теперь совершенно ослепительной крутобедрой шатенкой, мы стали ходить лишние жиры сгонять в мое отделение С.А.Т.Са, а до того она упорно, уперто, почти каждый день тренировалась ближе к офису своей работы, там же брала часы аэробики и в дополнение – спортивного степа. В общем, Аленка во всем была фанаткой, как я во всем – лентяйкой.
Тренажерные залы с многочисленным спортивным оборудованием до смешного напоминали инквизиционную камеру пыток, как она экспонируется в Праге в музее с аналогичным названием, но только стерильно-чистую и сильно модернизированную до требуемой приличным обществом кондиции. Кстати, скандинавские, скупые на эмоции и слова, люди усердно занимались на тренажерах с такими нордически-серьезными и сосредоточенными лицами, с до предела сжатыми зубами – просто вылитые убежденные еретики-отступники, упражняющиеся перед сожжением. Правда, и на Аленкиной очаровательной мордашке время от времени возникало такое же исступленное выражение, да у меня, наверное, тоже. А еще удивительный факт: я почему-то предпочитала силовые тренажеры, а Аленка стандартно выбирала кондиционные.
– Ну, как дела у твоего Сашеньки? – спросила я подругу, добровольно мыкаясь на высоком стуле-вертушке, где надо было с произвольно заданным усилием разжимать ногами тяжелые металлические рычаги в кожаных чехлах.
Никому не составляло особого труда лениво протянуть в одном из скандинавских аэропортов руку за тележкой, комфортно докатить ее до специального серебристо-стального и вытянутого по форме в виде стрелы поезда-экспресса, а на вокзале в Сандвике взять такси до дому. Ласковой и мягкой улыбкой очаровала высоченных норвежских блондинов-таможенников, которые с видимым удовольствием, смешанным с легким немым удивлением, вернули мне мой российский паспорт с двухглавым орлом. Уж больно и видом, и обликом я мимикрировала под скандинавку за все годы проживания в их стране студеных фьордов и заснеженных скал. Впереди ждало возвращение к вечно критикующему, ничем никогда не удовлетворенному супругу. Едва ли он мог изменить характер в лучшую сторону за время моего слишком краткосрочного отсутствия. Но… сейчас о негативном лучше вовсе не думать. Как говорится в Екклезиасте, «всему есть свое время», и ждет еще впереди времечко для подобных мыслишек, ой ждет, ждет! И не от меня то зависит, и ничего тут ни поделать и ни изменить.
В самом разгаре стояло дивное лучезарное лето. А в такое благое время в Норвегии, омываемой благословенными водами Гольфстрима, совсем как в Испании, – купайся не хочу в прозрачном голубом море и валяйся-загорай на теплом, девственно чистом, серебристо-белом песке. И такое безбрежно синее, безудержно ласковое небо над головой, и такой невероятно соленый, альбатросами кричащий, свежий с капельками бриз в лицо.
Мечтательно предвкушая, как мы с Игорьком будем замечательно проводить остаток лета попеременно на пляжах Сандвики, Странда (а по-норвежски это и значит пляж) и Снаройи с соками, гриль-сосисками и мороженым, я ввалилась в озаренную полуденным солнцем, сияющую белизной квартиру со своим пузатым чемоданом и звенящей сумкой. С нетерпением ожидавший маму Игорек находился дома один. Он резво выбежал в коридор и бросился мне на шею, но был немного расстроен, что все утро непрестанно глядел в окно, боясь упустить приезд мамочки, а вот стоило чуть-чуть отвлечься на мультик по телевизору – так она сразу тут как тут.
С огромной радостью целуя золотистую, пахнущую сразу морем, солнцем, ракушками, ветром, цветами и отлично подстриженную голову своего родного сыночка, его искренне заверила, что так оно в жизни всегда и случается, и сразу же, старательно подражая в движениях добрым феям из детских сказок, принялась выкладывать из чемодана многочисленные подарки для Игорька: книжки, диски, дискеты, игры, одежду, обувь, русские конфетки и шоколадки и т. д. и т. п. Бабушка с прабабушкой его необычайно задарили, талантливо подражая легендарному рогу изобилия.
– Мамочка, на отдыхе мы ели мясо крокодила, акулы и даже кенгуру. Крокодил – он самый вкусный. Нет, бабуля сама готовила. Она почему-то не захотела жить в отеле, поэтому папа снял для нас одноэтажную виллу из стекла, а вокруг много-много пальм и бассейн. Зато мы с дедулей, наоборот, каждый день ходили в отель. На вилле было немножко скучно, а там я играл с английскими мальчиками в гольф, участвовал в конкурсе-викторине, записался на курсы прыжков в воду и подводного плавания для детей, даже на экскурсии нас возили, а дедушка обнаружил киоск, где продавались русские газеты, и любил их читать и пить пиво.
В общем, судя по рассказу, сынуля отдыхом остался доволен, и слава Богу. Ближе к вечеру с работы одним из главных конструкторов большой интернациональной корпорации по строительству судов, нефтеналивных танкеров и прочих больших ремонтных кораблей вернулся теперь всегда серьезно-суровый Вадим. Он просветлел смурным сосредоточенным лицом, увидя меня после месячной разлуки, а ночью любил почти так же нежно, как в юности.
Невозможно описать, как изумительно становится во всем теле от теплых светоносных импульсов, подобно концентрическим кругам на воде ласково расходящимся из еще мягко пульсирующего центра во все кончики тела. И вот, наконец, совсем уносишься из нашего бренного мира и с небывалой легкостью попадаешь в тот высший блистающий мир, полный неги, блаженства, наслаждения и радости. Охватывает удивительное ощущение собственной беспредельности и покоя, удивительно сладкого покоя, но шепот любви ничуть его не нарушает. Приходит восторженное до закипания слез чувство красоты мира и тогда счастье: полное, душевное и телесное наконец-то наполняют тебя до краев, как самое дорогое сокровище, как священный сосуд любви. Ничего на свете не может быть прекраснее этого состояния: не чувствуешь ни тревог, ни страданий, ни суеты сует, ни тяжести повседневности, ни нервозности навязываемого обществом ритма жизни, ни веса собственного тела, ничего… ничего. Только солнечное счастье, небесно-лазоревое блаженство, голубой цвет вечности и бесконечный безмятежный покой. Любовь, как и смерть, есть вечная кульминация жизни, ее сияющая вершина, ее великое умиление, ее слияние с высшей гармонией. Так было, есть и должно быть. Все у нас было хорошо и спокойно, совсем как нагадала в Москве знаменитая ясновидящая. Однако к самому концу лета муж снова помрачнел, закритиковал, заупрекал в нерачительном хозяйстве и излишних денежных тратах, стал напряжен, суров и грозен, и тут-то его срочно послали на конференцию в Сидней. Я на несколько дней вздохнула с облегчением.
Подруга Алена и так-то цвела, как роза, а уж отдохнув, так по-особенному: высокая, подтянутая, бронзово-загорелая, сверкающая яркой рыжиной в каштановой супермодной стрижке. Косметология являлась ее хобби с девичества, так что в Санкт-Петербурге она посетила самые престижные, по последнему слову техники оборудованные салоны и там сделала себе дополнительное выравнивание кожи лица, постоянную обводку глаз, губ и бровей, окончательную и бесповоротную электроэпиляцию всех волос на теле, хотя и раньше их с сильной лупой в упор было не увидеть, а также покруче округлила бедра, перегнав жирок с одних мест на другие с помощью новейшей технологии.
Вместе с ней, теперь совершенно ослепительной крутобедрой шатенкой, мы стали ходить лишние жиры сгонять в мое отделение С.А.Т.Са, а до того она упорно, уперто, почти каждый день тренировалась ближе к офису своей работы, там же брала часы аэробики и в дополнение – спортивного степа. В общем, Аленка во всем была фанаткой, как я во всем – лентяйкой.
Тренажерные залы с многочисленным спортивным оборудованием до смешного напоминали инквизиционную камеру пыток, как она экспонируется в Праге в музее с аналогичным названием, но только стерильно-чистую и сильно модернизированную до требуемой приличным обществом кондиции. Кстати, скандинавские, скупые на эмоции и слова, люди усердно занимались на тренажерах с такими нордически-серьезными и сосредоточенными лицами, с до предела сжатыми зубами – просто вылитые убежденные еретики-отступники, упражняющиеся перед сожжением. Правда, и на Аленкиной очаровательной мордашке время от времени возникало такое же исступленное выражение, да у меня, наверное, тоже. А еще удивительный факт: я почему-то предпочитала силовые тренажеры, а Аленка стандартно выбирала кондиционные.
– Ну, как дела у твоего Сашеньки? – спросила я подругу, добровольно мыкаясь на высоком стуле-вертушке, где надо было с произвольно заданным усилием разжимать ногами тяжелые металлические рычаги в кожаных чехлах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента