Долго и бесцельно бродил он по лесу, размышляя о нелегкой доле учителя. А потом вытащил из себя учительницу, извинился перед ней и отпустил обратно в школу».
   – Папа сердится на тебя? – напряженно-взволнованно прошептал Игорек, когда я, поцеловав сынишку в завиток волос на лбу и потушив смешной розовый ночник, собиралась выходить из детской.
   – Опять несколько не в духе. Отойдет и рассосется, ничего страшного. Ты спи, мой зайчик, не бери в голову.
   Благодарно поцеловав сына и в головку, и в тепленькую, приятно пахнущую свежим молочком шейку, тяжко вздохнув, я решительно вступила в широкую полосу света за дверью детской.
   К моему великому облегчению, решительно ничего не начиналось. По домашним хлопотам мне несколько раз пришлось пройти мимо Вадима, увлеченно смотрящего какой-то глупый голливудский детектив, но, слава богу, легкие, почти бесшумные шаги мои не отвлекли мужа от экрана. Более того. Во время рекламной паузы он встал и принес себе из кухни две банки охлажденного датского пива и тарелку разогретых в микроволновке раков. Большие красные раки с бессильно поникшими клешнями на квадратной формы черной тарелке окончательно успокоили нервы и убедили меня, что гроза миновала, так и не разразившись.
   Я быстренько умылась и тихонечко легла спать. Строгий, сразу всем недовольный муж вошел в спальню через секунду после того, как я выключила свет. Он грузно присел-придавил край кровати, и она чуть просела с едва слышимым жалобным стоном.
   – Ника, я думаю, тебе не следует так часто ходить на тренировки за счет выполнения обязанностей жены и матери. В жизни каждого человека должны существовать приоритеты и ответственность. Долг не выбирают по категориям приятности, в этом и заключается его главная особенность; а в слове «работа» не зря слышатся слова «раб» и «робот».
   «Ну, естественно, когда он сам идет после работы играть в сквош с коллегами, так это можно. Ему можно, мне нельзя – знакомая песня!» Из последних сил моя внутренняя плотина сдерживала натиск бушующих эмоциональных волн.
   – Да просто я смертельно не хочу начать толстеть, что всегда случается с возрастом. Может быть, тебе это и кажется пустяком, но каждый имеет право на свое собственное мнение.
   – Почему ты всегда начинаешь спорить? Некоторые твои привычки совершенно неженственны, малоприличны и грубы.
   – Ах, оставь меня в покое. Все, что не по-твоему, все неженственно и неприлично. Я имею право поступать так, как считаю нужным. Смирись!
   С последним словом я гордо отвернула к стенке огнем пылающее лицо.
   – Ты мне, дорогая, пожалуйста, не хами!
   Вадим медленно, как бы нехотя, встал и зажег торшер. Даже в полуобороте, в рассеянном сиянии бело-кружевного абажура я с содроганием увидела, как в бешенстве раздуваются его монументально вырезанные, нервные ноздри и как гневно-жестоко покусывает он разом побелевшие губы. Льняная, вьющаяся прядь упала на широкий лоб, отбрасывая недобрую, густую тень на надбровья и глаза, муж чуть склонил голову и сразу же сделался похожим на разъяренного боевого быка. Стало ясно, что готовиться надо к худшему.
   Яростным жестом с едва сдерживаемой силой он раздвинул створки зеркального шкафа-стены. Несчастные, ни в чем не повинные зеркала жалобно задребезжали и чуть было осколками не высыпались из рамы на ковровый пол, однако все же удержались, а Вадим продолжал действовать, как в бреду. Он в охапку выхватил из шкафа часть моей одежды, бросил ее на свою половину кровати и начал методично разрывать ткани на кусочки, время от времени молчаливо взирая на меня. Я пришла в еще больший ужас главным образом от меловой бледности его лица.
   На полу начала быстро расти куча цветных тряпочек. Когда очередь дошла до моего самого любимого, серебристо-мышиного в блестках вечернего платья, я как бы очнулась от шока и зарыдала в голос.
   – Тебе просто не в чем будет пойти на улицу, Ника, – почти ласково произнес Вадим и, переводя дыхание, на время приостановил экзекуцию моего белья. Его закаменевшее лицо со сведенными мускулами кошмарным образом стало напоминать маску, придуманную и нарисованную Игорем. Любимое платье по-прежнему находилось в опасной близости к экзекутору.
   – Я не хочу больше жить с тобой, мучитель. Я развожусь, так и знай. Завтра же выясню, как это делается. Ты же совсем с ума сошел, просто ненормальный, – завизжала я малознакомым голосом какой-то чужой, истеричной тетки.
   – Кончай визжать, сына разбудишь! – злющим удавом прошипел Вадим. – А что касается твоих угроз… Смотри сама, ты меня знаешь!
   С этой угрозой муж схватил с полки сумочку с документами, вынул оттуда мою краснокожую паспортину; как бы спокойно и с пристальным вниманием удостоверился, что это именно она, и, молодецки бойко щелкнув задвижкой окна, с широким плечевым размахом разудало швырнул документ на волю радостно завывшего осеннего ветра.
   Я дико вскрикнула, вскочила с кровати и подбежала к окну, но ничего нельзя было разглядеть в призрачно-тускловатом свете ночных фонарей. Нужно было срочно натянуть на себя джинсы и отыскать хоть какую-нибудь еще неразорванную рубашку, однако Вадим упрямо-мягко задвинул зеркальные створки прямо перед моим возмущенным лицом. Вдвоем с ним мы отразились в бронзово-золотистом стекле: я – оказывается, роскошная, разрумянившаяся блондинка в розовой с белым, абсолютно прозрачной, развевающейся на сквозняке ночной сорочке, завлекательно оголившей одно плечо, и мой очень мужественного вида муж с горькой вертикальной морщинкой посреди крутого скульптурного лба; упрямо вздернутым подбородком, самой природой украшенным кокетливой ямочкой и рябиново-красными, яркими и полными губами.
   Зеркало лицемерно отражало вовсе не ту безобразную сцену, которая произошла совсем недавно. Обманчивое стекло являло взору довольно юную парочку в романтической ситуации, с призывно поблескивающей на заднем плане массивной, пышно взбитой кроватью, и даже остатки разорванных одежд как бы соответствовали случаю. В общем, полная идиллия и гармония.
   Я зябко поежилась; Вадим затворил окно и, быстро вернувшись, начал щекотливо целовать меня в шею. Ночная сорочка на моем зеркальном двойнике упала к ее стройным тренированным ногам, а муж языком уже заигрывал с крупными розовыми сосками-поросяточками, куполами венчающими высокую зеркальную грудь. Меж моих пальцев заскользили шелковистые, мягкие пряди густых волос, а тело охотно сбросило кошмарное напряжение, с готовностью номер один подставилось под игривый, приятно обжигающий поток страсти. Любовная энергия полностью обволокла и расслабила не только мускулы, но и кожу, и мозги, и глаза, и сердце.
   Иногда, чтобы держать время, Вадим бросал сосредоточенный волевой взгляд на часы, а меня это необыкновенно умиляло. Сразу же вспоминалась его шутливая фраза: «Жену надо трахать, как классового врага».
   Мне самой и в голову не пришло бы так упорно выдерживать правильную технику тантрического секса, как тому обучают в специальных учебных порнофильмах: три коротких на один глубокий, далее шесть коротких на два глубоких. Я же просто купалась в океане чувств, окруженная искряще пенными брызгами бирюзовых волн, в переливах волшебно-ласкового, не принадлежащего этому миру света; в текучих лучах незаходящего, нездешнего, вечного солнца. А после я всегда чувствовала себя немножечко пьяной, как после двух бокалов шампанского, и безумно хотела спать.
   Засыпалось почти убаюканно, как вдруг в бездонных лабиринтах мозга сверкнула стальная пружина мысли о брошенном на произвол судьбы паспорте. Позднеосенняя погода обычно мокрая и холодная, стало быть, документ необходимо отыскать как можно скорее.
   Я растолкала сонного Вадима и растолковала ему ситуацию. Он, казалось, уже совсем забыл об инциденте. Мы дружно встали и натянули спортивную одежду. Муж опустил мне в окно лампу на длинном шнуре, а затем и сам сошел в сад, чтобы присоединиться к поискам. Однако поиски эти абсолютно ни к чему не привели; несмотря на методичное обшаривание земли, травы и кустов, паспорт как в воду канул. Мелкий моросящий дождь начал превращаться в снежную метель средней силы, видно, силы тьмы успешно проводили свой шабаш в специально посвященную этому торжественному мероприятию ночь. Пришлось вернуться абсолютно ни с чем.
   Поднимаясь по лестнице, я вознамерилась высказать супругу пару-тройку саркастических замечаний, но помешали расслабленная лень и некое неожиданное легкомысленно-беззаботное, даже радостное настроение. Дома мы молча и быстро разделись и легли спать. Поиски паспорта я с легким сердцем решила продолжить завтра в ветреной уверенности, что он непременно отыщется при дневном свете.
   Когда же мы проснулись, то все вокруг стало белым-бело от снега, что намело за ночь. Было похоже на приход зимы, но к вечеру все растаяло, и скучный сезон позднеосенней темноты и дождей возобновился с утроенной силой. Несмотря на все, поистине героические, поисковые усилия паспорт так и не отыскался, да теперь если бы и нашелся, то был бы все равно непригоден. Дня через два я позвонила в консульский отдел посольства и выяснила условия получения нового документа. А через день соседка с верхнего этажа нашего рассчитанного на четыре семьи дома принесла мне мой несчастный паспорт.
   На удивление, он выглядел совсем как новенький. Я восторженно ее поблагодарила, выразив счастливое недоумение по поводу столь замечательного состояния документа несмотря на сложные погодные условия. Добрая старушка Юрун с донельзя довольным видом приступила к обстоятельному рассказу о том, как четыре дня назад она вышла с собакой на вечернюю прогулку. На дворе было ветрено, дождливо и холодно; словом, вполне подходяще для прогулки на свежем воздухе, так необходимой для укрепления здоровья пожилой дамы. Собачка нашла что-то и принялась рыть пожухлые остатки травы на общественной клумбе в общей части сада; в том месте, что ближе к торцу здания. Это и был мой многострадальный документ, да старушкин радикулит все мешал ей забежать ко мне, чтобы отдать. Я начала, заикаясь, лепетать, что, по всей видимости, выронила паспорт, пока искала в сумочке ключ от подъезда. Это была донельзя смелая версия, так как та клумба и наш подъезд находились на порядочной дистанции друг от друга. Но пожилая женщина не выразила ни малейшего сомнения в красочно живописуемом мной ходе событий.
   Вдруг Юрун вспомнила и заспешила в бассейн на специальные тренировки по плаванию для пожилых людей, ведь она и так пропустила несколько важных занятий из-за суставного ревматизма.

Глава 4

   С Николаем я познакомилась случайно, когда летела в Москву навестить приболевшую бабушку. Моя мама, зная, как Вадим не любит моих отлучек из дома, прислала телеграмму. Таисия Андриановна к старости ослабла памятью и волей, стала всего на свете бояться и опасалась умереть внезапной смертью, не увидевшись напоследок и не попрощавшись со вскормленной и взращенной ею внучкой Вероникой.
   Вместе со мной в полет, к большой моей радости, отправилась и моя подруга Алена. Аэрофлотовский самолет вначале делал посадку в Санкт-Петербурге, откуда Аленка была родом и куда она отправлялась в отпуск навестить сына. Подружка моя являла собой высокую, статную шатенку тридцати девяти лет от роду, с манерами и голосом настоящей королевы. Я не переставала удивляться и отчасти гордиться тем, что моя Аленка наизусть цитировала довольно большие отрывки прозы из «Камеры обскуры» Владимира Набокова или «Голода» Кнута Гамсуна – ее любимейших писателей; была настоящим знатоком русской поэзии Серебряного века и французской поэзии времен Верлена – Бодлера – Рэмбо; знала почти все балетные и оперные либретто; занималась верховой ездой; при случае с азартом играла в рулетку и покер; еще могла много чего другого в том же приключенчески-культурном духе.
   Мы, как было условлено заранее, встретились в аэропорту у центрального электронного табло, высвечивающего информацию об отлетах интригующе подмигивающими зелеными буквами. Сегодня подружка выглядела на редкость уставшей и не слишком-то веселой; тень глобальной озабоченности, всегда прибавляющая человеческому лицу лет пятнадцать дополнительного возраста, лежала на высоком и гордом Аленином челе, в скуловых впадинках и под слегка затуманенными глазами – у ее мальчика возникли проблемы с призывом в армию, так что отпуск его матери предстоял хлопотный и нервный. На несколько мгновений мне стало радостно-легко оттого, что моему сыночку только десять лет и два дня тому назад он вместе с папой, бабушкой и дедушкой с папиной стороны отбыл загорать в Пуэрто де Ла Крус, местечко на одном из Канарских островов с самым большим в мире натуральным океанским бассейном, полным всевозможных водных аттракционов.
   На самом деле мой сыночек Игоречек всей душой рвался ехать со мной в Москву (на Канарских островах мы побывали несколько раз), чтобы там вместе сходить в цирк, зоопарк и театр кукол. Он любил проводить время вместе с обожающей его, веселой матерью, то есть со мной. Однако бабушка с дедушкой, приехавшие в Осло проведать семью сына и побаловать единственного внучка, от таких наших смелых планов моментально посерели лицами и надулись на невестку, как мыши на крупу.
   Хорошо зная об Алениных проблемах, я постаралась разговорить-развеселить ее. Это не должно было создать сложной проблемы, ведь у меня самой настроение совершенно отменное, и суетливый вокзальный мир вокруг кажется полным забавных чудес и увлекательнейших моментов. Да и как же иначе, ведь хоть ненадолго, а удалось вырваться из домашней крепостной неволи, где ежесекундно приходится учитывать чьи-нибудь себялюбивые капризы и глупые эгоистические требования.
   В нарядных, манящих, как заветная мечта, бутиках настоящие женщины сразу же отодвигают все свои бесчисленные жизненные проблемы на второй и последующий планы и целиком погружаются в ароматную, блистающую огнями витрин, дразнящую вкусными запахами, полную жизни, свободы и движения стихию. Накупив всякой сувенирной чепухи в красиво упакованных блестящих коробочках с лентами, с душевным настроем, уже близким к отличному, с болтовней о сущих дамских пустяках, искрящиеся искренним звонким смехом, мы на секундочку заскочили в уютную кафешку выпить перед предстоящим полетом по чашечке капуччино с коньячком.
   – Ты послушай, как он тут пишет: «Все на свете сказки начинаются со слова «однажды». Так вот, однажды я увидел тебя в самый первый раз, моя Принцесса, и с тех пор весь мир вокруг меня так сказочно преобразился». Здесь я пропущу, не буду тебе читать – это слишком личное про то, как мы катались на яхте. Ага, вот здесь: «Почему такой дивный лавандовый запах испускают все твои одежды? Почему в твоих сверкающих глазках, глазах гордой пантеры, луна отражается так глубоко, так влекуще? Знай, Принцесса, что я мечтаю быть веткой плюща, обвивающего твой тонкий стан, капелькой слезы, медленно стекающей по твоей нежной щечке, лилией цвета белой ночи, благоухающей в твоих медовых волосах. Возьми, умоляю, мое разрезанное на девять частей сердце».
   – Ален, а почему именно на девять?
   – Не перебивай, а слушай дальше! «Норвегия и я не могут существовать без тебя. Не могут и не станут! Подписываться не буду, сокровище мое, ведь ты сама знаешь, кто обожает тебя так сильно».
   Аленка, растроганно блестя глазами, с чувством переводила мне норвежские поэтические фразы на русский. Ее высокая небольшая грудь в облегающем джемпере вздымалась то высоко, то низко – ни дать, ни взять грудь героини как классических, так и бульварных романов в аналогичных ситуациях. Подруга сдала с отличными баллами всевозможные языковые экзамены и тесты, перед тем с пугающим остервенением изучив этот слегка варварский язык на многочисленных курсах и упражняясь в нем буквально днем и ночью. Мне же норвежский давался трудно – как камни во рту перекатывать, да к тому же я была намного ленивее Аленки.
   – А теперь взгляни на конверт. Видишь, как марки странно наклеены, и почтового штампа нет. Может, он приезжал и самолично бросил письмо в мой почтовый ящик, а марки – это так, для отвода глаз?
   Я действительно в жизни никогда не видела, чтобы обе марки были приклеены на конверт абсолютно вверх ногами. Бывает: криво-косо и сикось-накось, но чтобы так геометрически ровно и совсем наоборот на конверте – это действительно загадка, требующая недюжинного ума и волшебной интуиции. Я напрягла мозги до буквального шевеления завитой, кудрявой шевелюры, дотоле мирно рассыпанной по плечам в молодежно небрежном стиле и в художественном беспорядке.
   – Может, он торопился, чтобы его не увидел кто, и поэтому так странно наклеил марки, а штемпель поленился шлепнуть почтовый бюрократ. Да этот принц-инкогнито даже не подписался, будто бы не хочет оставлять улик! – наконец расправила я нахмуренные от напряженной умственной активности собственные соболиные брови.
   Аленкин возлюбленный ухажер, шеф одного из подразделений большой интернациональной нефтяной компании, где работала подруга, был благополучно женат. Я, со свойственной мне категоричностью, считала, что связываться с женатым человеком не к добру, что он просто морочит моей одинокой девушке голову, заскучав на пятом десятке от ничегонеделания в собственной семье.
   Я видела его один раз: мужчина это был, конечно, очень импозантный – просто король-мыслитель с благородной, чуть голубоватой сединой на висках; проницательный, жесткий и умный, но тем хуже для Алены. Вполне искренне восхищаясь лишь самим собой и собственными, чисто интеллектуальными, романтизмом и манерностью, лишенными и тени всякого чувства (ах, как такая тенденция сейчас рекламируема и модна среди моих современников обоего пола!), он дьявольски искусно искушал измученную одиночеством женщину описанием малосбыточных радостей и подачками быстротекущих фейерверков страстных восторгов. Ему было удобно, а то, что она страдала и душевно мучилась бóльшую часть времени, так то ее личное дело и проблема.
   Терпеть не могу подобных личностей: беспощадные, не ведающие сомнений в своей жестокосердной правоте такие, как он, любят поедать душевную безмятежность других ради эгоистического самолюбования, потому что на интуитивном, оголенном от внешней маскарадной мишуры уровне к неудовольствию своему все же ощущают, до чего же холодна, механистична и пуста их жизнь, несмотря на все пышные внешние регалии типа высоких должностей, конференций, вилл, яхт, гаражей, курортов, казино. «Кукла в строю общества, занимающая наиболее могущественную позицию в иерархии, имеет наибольшую тенденцию тратить все свое жизненное время на абсолютную чепуху». Кажется, примерно так сформулирован один из законов Мэрфи. Больше всего средств богатые, как правило, затрачивают на покупку людского лицемерия, этой фальшивой монеты, всякий раз обманно вменяющей себя вместо искренних уважения, дружбы и любви. Между тем ирония судьбы состоит в том, что как раз лицемерие на самом деле не стоит и гроша ломаного вместе с банальностью, и так валяясь везде и повсюду. Какими же великими болванами должны являться те, кто за подобный мусор еще готов и хорошо приплатить, но туда им и дорога…
   Аленка же по натуре своей была человеком великодушным, ранимым, искренним и нежным; ей бы не стоило играть в чьи-то тщеславные психопатические игры – обойдется себе дороже. Так убежденно считала я и твердо настаивала на правильности своей точки зрения в разговорах с Аленой, которая в таких случаях застенчиво молчала, в душе, видно, не соглашаясь со мной по малопонятным иррациональным причинам. Но что могла я с этим поделать?
   Одетый в сентиментально голубой (обычно французские месье именно такие обожают), очень аккуратный, сидящий на нем как с иголочки костюм, молодой цветущий господин весьма интеллигентного вида и яркой южной наружности (может, не француз, а испанец?), сидящий за соседним столиком, с явным интересом наблюдал за нашей с подругой беседой и слегка улыбался. Официант принес и поставил на наш хорошенький, веселенький, ярко-красный пластиковый столик щедрый дар от улыбающегося господина – бутылку шампанского брют. «Это австралийское, а не французское. Жаль-жаль!» – с легким сожалением прошептала мне на ухо подружка. «Да хорошо, что хоть что-то! – так же тихо ответила ей я. – Французское нам будет в следующий раз».
   Мы кокетливыми улыбками поблагодарили щедрого джентльмена, он ответил нам приветливым взмахом благородной руки со сверкнувшей элегантной запонкой («Запонки у него вроде от Версаче?» – опять шепотом спросила Аленка. «Да я и не разглядела. А нам-то какая разница?» Меня отчего-то стали смешить подобные подружкины вопросы), но попытки познакомиться поближе не предпринял. Допив игривое шампанское до дна, мы окончательно разнежились-раскраснелись. Наконец-то и Алену, и меня выпустили из цепких зловредных объятий навязчивые фантомы неверных обожателей, свирепых мужей и беспричинно щедрых незнакомцев, так разрушающе действующие на и без того перенапряженные дамские нервы.
   Тут по радио объявили посадку на самый лучший в мире самолет «ТУ-154». В салоне аэролайнера, выпив любезно предложенной стюартом водочки и томатного сока, мы с подружкой пришли к замечательно простому философскому выводу: в этой жизни надо радоваться всему, что попадается, не надеясь на нечто особое и не составляя грандиозных планов. Ведь все всегда получается как-то не так, как задумывалось и как хочется; все в этой жизни выворачивается под странными, мало предсказуемыми углами и ничего с этим не поделаешь. Да и что можно поделать с истиной, кроме как принять ее всей душой и не обижаться? Не примешь – тебе будет хуже, ей же все равно.
   «Пользуйтесь хорошим настроением, ибо оно приходит так редко», – процитировала я изречение великого Гёте. «Все в жизни должно быть медленно и неправильно, чтобы не возгордился человек!» – на прощанье чуть прослезилась Аленка тоже великим Венедиктом Ерофеевым и, прижав меня к сердцу перед долгой отпускной разлукой, балетной походкой вышла вон из самолетного салона в своем Петрограде – Ленинграде – Петербурге.
   Перед моим мысленным взором всплыли, как живые, широкоглазые бесстрастные сфинксы, высокомерно взирающие с гранитной набережной и на людскую суету, и на густые, свинцово-медленные невские воды, с которыми Аленка предвкушала совсем скорую встречу.
   Салон опустел больше чем наполовину, и стало тихо. Я опустила с макушки на глаза оранжевые солнцезащитные очки супермодной в этом сезоне мотоциклетной формы и вознамерилась подремать-помедитировать перед предстоящей радостной суматохой в славной вечным оптимизмом, родной и веселой Москве. Мамочка должна была приехать меня встречать в Шереметьево-2. Я не виделась с ней три года, и где-то на самом донышке растревоженной души ютился полубессознательный детский страх увидеть маму постаревшей, поседевшей, ссутулившейся, отяжелевшей – в общем, не такой, как обычно. Ведь возрастные изменения в маме неизбежно наглядно демонстрировали бы мою, ее ребенка, неумолимо надвигающуюся старость-дряблость-дряхлость. О господи, до чего же страшно потерять детский образ – картинку веселых, счастливых, вечно молодых и здоровых родителей! Этого-то, а также собственного окукливания в глупую, суетливую, скучную тетку неопределенного возраста неожиданно для себя я так начала страшиться после тридцати трех лет.
   Страшно смотреть, что с большинством людей делается к среднему возрасту: прямо наглядные живые трупы, а сами о себе думают, что они успешные прагматики, расчетливые карьеристы и весь мир окрутившие вокруг пальца деловые люди – соль земли. Только слепцы и маразматики путают соль с прахом; интересно, а я по натуре скорее всего попаду под категорию слепцов или же маразматиков? Боже, неужели же и во мне, и в Вадиме так быстро исчерпалась энергия великодушной молодости с ее божественным вдохновением, искренними восторгами, благородным честолюбием, веселым презрением к любым трудностям?

Глава 5

   Боже мой, невозможно и вообразить, до чего в детстве я любила лошадей. Воображала их, рисовала их, мечтала о них днем и ночью, как сейчас мечтаю о небольшом белом домике у нештормового, ласкового моря, задумчиво-романтичного залива или сокровенного лесного озерца; об обеспеченной стабильности (она же стабильная обеспеченность) и о блаженном созерцательном спокойствии йогов и просто мудрецов. Причем созерцательное спокойствие и есть главный компонент теперешней мечты, а остальное просто как гарантия моей вечной нирваны.
   Каждое лето мама отправляла меня с бабушкой на дачу, а сама оставалась в Москве работать. В то самое мое незабываемое лето мне было, как теперь Игорю, лет десять; хотя, может быть, и одиннадцать. Самой себе я помнюсь высокой, тоненькой, но довольно сильной девочкой с чересчур развитыми для ее возраста формами, с гибкой, осиной талией. Очень загорелый был ребенок и до безрассудства отважный.
   В то жаркое, душное лето совсем не нашлось детей-ровесников в садоводческом кооперативе, видно, всех неугомонных вечно замотанные родители спровадили в пионерские лагеря. Так что в июне я только тем и занималась, что сидела в покачивающемся между двух молодых сосенок гамаке, задумчиво покусывала стебельки сладких трав и читала, читала все, что попадало под руку.