– Хорошо, что ты сразу не бьешь, – с улыбкой сказал Колдун и подошел к столу. – Я только на это и рассчитывал.
– Твое счастье.
Сердце все еще быстро стучало, но ответил Грон спокойно, ничем не выдав своих чувств. Потом взглянул на запертую дверь и, все еще хмурясь, поинтересовался:
– Как ты здесь оказался? Ты что, можешь даже проходить сквозь стены?
– На то я и колдун. Так уж у нас заведено, – улыбнулся человек в черном плаще, наливая темную жидкость из кувшина в два хрустальных бокала на тонких изящных ножках, которых только что – Грон мог поклясться в этом!
– не было на столе. – Угощайся, Гронгард.
Грон поглощал горячее нежное мясо, приправленное душистой зеленью, макал хлеб в острый соус, смаковал незнакомое ароматное и довольно крепкое вино и настроение его понемногу улучшалось. Колдун, прислонившись спиной к стене под зарешеченным окошком, задумчиво крутил пальцами хрустальный бокал.
– Кому я должен выразить признательность? – осведомился Грон, отодвигая пустые миски. – Кто хозяин? Уж не тебе ли, Колдун?
– Пустяки. Ты убедился в реальности призраков?
– Убедился, – помрачнев, ответил Грон и облокотился на стол, потирая ладонями лицо. – Это ты вызвал Одноглазую?
– Я просто хотел представить еще одно наглядное доказательство. Теперь я покидаю тебя, Гронгард. Не забывай давнюю истину: при желании в большинстве случаев можно найти выход.
– Почему ты все время говоришь загадками, Колдун? Я никак не могу понять тебя.
Ответа не последовало. Вольный боец отнял от лица ладони, повернул голову. Место Колдуна на лавке пустовало. Загадочный незнакомец в черном бесследно исчез, как призрак Одноглазой Старухи.
– О, духи рассвета! – прошептал Грон.
И подумал: нет, это не человек общался с ним, не способен на такое человек. Но кто?..
Впрочем, все эти размышления только попусту бы занимали время, поэтому он приказал себе не думать о Колдуне и решил наметить дальнейшие действия. Нужно было узнать, куда на этот раз забросили его неведомые силы, разыскать Тинтана и двигаться вперед, к цели. Колдун, кажется, говорил что-то о встрече с метателями? Что ж, об этом надо помнить и быть готовым ко всему.
Отодвинув тяжелый засов, вольный боец потянул на себя бронзовую дверную ручку, сработанную в форме головы какого-то взлохмаченного чудовища, и осторожно выглянул, держа меч наготове. По обе стороны от двери чернели каменные стены неширокого, изогнутого дугой коридора, справа и слева исчезающего за поворотом. На высоте поднятой руки редкой чередой шли узкие зарешеченные, как и в комнате, окошки, похожие на бойницы. Они почти не пропускали свет и в коридоре царил пропахший пылью полумрак. Грон постоял на пороге, прислушиваясь, – ни единого звука не раздавалось в полумраке, – неслышными шагами скользнул к ближайшему окну, подпрыгнул, вцепился пальцами в холодные колючие металлические прутья и подтянулся на руках. Стекло было пыльным, усеянным черными точками каких-то мошек, но кое-что все же удалось разглядеть. Окно, расположенное почти под крышей, выходило в небольшой дворик, образованный каменными стенами замка, смыкавшимися в квадрат. Грон увидел такие же узкие окошки-бойницы напротив, угловые башни с зубчатыми вершинами, высокую арку в основании одной из башен, перегороженную запертыми воротами, длинное бревно на подпорках вдоль стены – коновязь. Еще он увидел десяток привязанных лошадей и перекинутые через бревно знакомые коричневые плащи озерных метателей. Двор был безлюден, темные окна безжизненно глядели с угрюмых, поросших мхом стен.
Грон спрыгнул на каменный пол и медленно двинулся по коридору. «Значит, метатели действительно разделились у черной скалы, как и говорил Колдун, – думал он. – Один отряд сейчас где-то здесь, в замке. Может быть, они уже ищут меня».
Перебирать возможные решения не приходилось, потому что решение могло быть только одно: разыскать выход и выбраться из замка. Трудно тягаться с метателями в этих узких коридорах, где каждое метко брошенное сзади или сбоку, из какой-нибудь незаметной ниши, копье может оказаться роковым.
Миновав закругление стены, Грон остановился. Коридор уходил в сплошную темноту, а справа в каменной толще чернело что-то похожее на проход. Вольный боец, пригнувшись, осторожно шагнул вперед и нащупал ногой ступени. Держась за круто уходящие вниз деревянные гладкие перила, он начал спускаться по винтовой лестнице, до рези в глазах вглядываясь в темноту. Темнота была застывшей и молчаливой, словно лестница вела сквозь земную толщу в немыслимую бездну, поглотившую когда-то пожирателей звезд.
«Куда лучше встретить противника в открытом поле, – усмехнулся про себя вольный боец. – И желательно, чтобы светило солнце. На худой конец, Ночная Сестра».
Спуск был долгим, но вот лестница сделала очередной виток и Грону показалось, что во мраке возник какой-то слабый отсвет. Он еще больше замедлил шаг, передвинул пояс, чтобы рукоятка кинжала была под рукой – кинжалом он владел не хуже, чем метатели своими копьями – и продолжал монотонный спуск, от которого уже начинала немного кружиться голова.
Вскоре он убедился, что не ошибся. Действительно, снизу шел тусклый свет. Ступени наконец кончились и впереди оказалась неплотно прикрытая дверь. Грон заглянул в щель и увидел еще один коридор, освещенный чадящими факелами, закрепленными на покрытых копотью стенах. Коридор выходил на просторную площадку у подножия широкой лестницы, полого взбиравшейся наверх, отражаясь в круглых зеркалах.
«Парадный вход», – определил Грон и выскользнул в коридор, решив в крайнем случае идти напролом, разметать охрану – если она там есть – и вырваться из замка.
Но напролом он пойти не смог. Железные двустворчатые двери, расположенные напротив лестницы на окруженной зеркалами площадке, были заперты на ключ, а их размеры и явственно ощущаемая массивность и монолитность исключали возможность того, что они поддадутся не то что одному вольному бойцу с мечом, но даже целому штурмовому отряду вольных бойцов. Грон безнадежно потолкал их плечом, повертел острием кинжала в замочной скважине, нагнулся и заглянул в сквозное отверстие. Совсем рядом, на расстоянии одного шага, он увидел широкое каменное крыльцо – но этот шаг сделать было невозможно. Оставалось или искать другой выход или вновь забираться наверх и пытаться найти путь на крышу. Или добывать ключ.
Он раздраженно смотрел на свое искаженное нечеткое отражение в настенных зеркалах, слушал слабое потрескивание факелов и чувствовал, как горячо становится в груди, как перехватывает дыхание от нахлынувшей злости.
– Проклятый Колдун! – прошептал он, с трудом удерживаясь от желания обрушить меч на неприступные двери. – Проклятый Колдун… Это ты затащил меня сюда!
Не удержавшись, вольный боец все-таки стукнул кулаком по глухо загудевшей створке, и боль привела его в чувство. Разве лучше было в Лабиринте трех цепей, когда наступила дождливая ночь, и он, безоружный, оказался один против заманивших его в ловушку кровавых кинжальщиков? Подавить гнев – и действовать, действовать, искать выход, пока нигде не видно озерных метателей. Искать!
Он не стал подниматься по парадной лестнице, рассудив, что вряд ли там, наверху, есть выход, и, миновав ее, углубился в коридор наискосок от дверей. Каменный пол коридора был застелен потертыми черными шкурами, полностью заглушавшими звук шагов. Это было и хорошо и плохо, потому что могло помешать услышать приближение противников. Вскоре Грон обнаружил то, чего опасался: по левую руку от него стена внезапно делала резкий поворот под прямым углом, образуя неглубокую нишу, удобную для засады. В свете, падавшем из окна, поблескивала черная поверхность полукруглой мраморной скамьи. На скамье лежал засохший незнакомый цветок с осыпавшимися пепельными лепестками. Забранное решеткой окно было шире предыдущих, и Грон решил попытать счастья. Встав на скамью, он заложил меч за шипастые металлические прутья и, собрав все силы, попробовал разогнуть их, действуя лезвием, как рычагом. Раздался скрежет металла о металл, меч упруго изогнулся, подчиняясь силе вольного бойца, но прутья даже не дрогнули. Тут требовался по меньшей мере клюв железной птицы Ирры, которую поминал Вальнур Рай. Грон, стиснув зубы, посмотрел в окно – двор по-прежнему был пуст, ветерок трепал гривы коней и коричневые плащи, – призвал на головы тех, кто запер двери замка, пожирателей звезд и продолжил путь.
Ниши, чередуясь, шли то справа, то слева, и в любой из них могла таиться засада. Грону стало жарко от постоянного напряжения, но он не снимал плащ, чтобы иметь свободными обе руки. Пол начал наклонно уходить вниз, и Грон в раздумье остановился. Стоит ли идти дальше, если коридор ведет под землю? Есть ли там выход? Может быть, лучше вернуться и поискать другой путь?
Он стоял, вслушиваясь в тишину, и вдруг до него донесся слабый стон. Где-то там, в темноте, поглощавшей коридор, протяжно стонала женщина. Оглянувшись и не обнаружив никакой опасности, Грон быстро пошел на эти звуки, прижимаясь к стене. Стон прервался, потом раздался опять, в нем сплетались тоска, отчаяние и обреченность…
Вскоре Грон обнаружил низкую дверь под тяжелым каменным сводом, запертую на висячий замок размером с половину дорожной сумы. Он просунул меч между скобами, дернул на себя раз, другой, третий – скобы нехотя поддались, полезли из дерева. Еще один мощный рывок – и замок с грохотом упал на пол. Завизжали, заскрипели несмазанные петли, дверь медленно открылась под нажимом ладони, и вольный боец, пригнувшись, вошел в полутемную комнату с невысоким потолком. Колыхнулось пламя толстой свечи с наростами воска, стоящей в покосившемся подсвечнике на трехногом табурете, дрогнули и вновь сгустились тени – и опять раздался стон. Грон схватил свечу, впившись пальцами в податливый воск, шагнул к углу, где темнело что-то бесформенное. Продетая сквозь торчащее из стены кольцо разлохмаченная веревка обвивала неподвижную женщину в длинном темном платье, лежащую ничком на охапке соломы. Черные волосы до пояса, слегка вздрагивающие плечи. И тяжелый вздох…
Выхватив кинжал, вольный боец перерезал веревку и принялся энергично растирать руки узницы. Бережно усадил ее, поддерживая за плечи, повернул к себе лицом. Поднял с холодного пола свечу – и обмер, почувствовав, как болезненно сжимается сердце и кровь неистовыми толчками бьется в виски. Девушка, беспомощно прислонившаяся к его плечу, неуловимо, но несомненно напоминала ту, чье тело давно предали огню, чей голос был – как пенье рассветной птицы… Ту, что явилась сегодня во сне, ту, что часто приходила во сне.
– Пи-ить… – едва слышно простонала девушка, на мгновение открыв глаза, и уронила голову на руки Грона.
«Духи рассвета! Сколько она пролежала здесь? Она же умирает от жажды!» – пронеслось в сознании Грона, лихорадочно шарящего взглядом по темнице. Голые стены, голый пол, табурет и сырая солома – и больше ничего.
– Пи-ить…
Слабый голос резанул по сердцу. Какое милое, знакомое, давно оплаканное без слез лицо! Словно поднялась из огня, услышав, наконец-то услышав мольбу… Такая же молодая, все такая же молодая… Разве позволит он ей вновь умереть, умереть от жажды? Скорее он сам умрет!
Он поднял девушку на руки и бросился в коридор, забыв о метателях. Он несся по звериным шкурам, пролетал мимо туманных зеркал, взбирался все выше, выше, выше по бесконечной, бесконечной винтовой лестнице. Он не помнил своего пути, он был пущенной рукой чувства стрелой, несущейся к цели, знающей только цель и не замечающей рассекаемого пространства. Он был стрелой…
«Неужели ушедшее можно вернуть?.. Дом, в котором детство прошло… Шелест листьев в далеком саду… Солнца блеск в том ручье под окном… что давно пробежал… пересох… Неужели из дали времен возвратилось сгоревшее имя?..»
Он пришел в себя, только очутившись в комнате. Задвинул засов, бережно опустил девушку на кровать и бросился к столу с остатками недавней трапезы. Ополоснул бокал вином из кувшина, вновь наполнил его.
Девушка сделала несколько глотков, вздохнула и широко открыла блестящие темные глаза. Он присел на край кровати. Заныло сердце, холодок пробежал по спине. Так когда-то смотрела Инейя…
– Как тебя зовут?
Он замер в ожидании ответа, в ожидании чуда, он почти поверил в то, что вот-вот ее губы, шевельнувшись, произнесут то давнее незабываемое имя.
– Рения…
В груди Грона словно что-то оборвалось. Неумолимый взмах невидимого кинжала безжалостно разрезал последние нити, ведущие в прошлое. Не возвращаются исчезнувшие в огне. Или все-таки?..
– Кто тебя, Рения? Почему?
Девушка опустила ресницы, ответила прерывисто и тихо, почти шепотом:
– Не знаю… Напали на дороге, связали… Потом сюда… И ушли…
Грон скрипнул зубами, сжал кулаки. Что у вас вместо сердца, озерные метатели? Комок холодной донной тины. А вместо души у вас, мерзавцев, зловонная болотная гниль.
– Ты голодна, Рения?
Девушка отрицательно покачала головой. Щеки ее слегка порозовели от выпитого вина. Она лежала как-то скованно, словно ей было неудобно лежать, и почему-то больше не смотрела на Грона.
– У тебя что-то болит?
– Нет…
– Налить еще вина? Оно возвращает силы.
– Нет. – Рения закрыла глаза. – Мне ничего не надо.
Грон поднялся, медленно вернулся к столу, наполнил свой бокал. Сел на скамью под окном, посмотрел на девушку, чувствуя неровные удары собственного сердца. Черные волосы Рении рассыпались по подушке, черные волосы ее были – как тень от душистой густой листвы дерева бири в жаркий полдень, а лицо с черными дугами бровей – как давний-давний сон. Как сон о том, что ушло – и вернулось. Рения лежала, закрыв глаза, но Грону казалось, что она смотрит на него из-под неплотно сомкнутых век. Ему очень хотелось, чтобы она смотрела на него.
И опять тишина царила в комнате, и Грон отрешенно сидел у стены, и не было у него никаких желаний, и он был готов сидеть так – вечно, лишь бы рядом всегда находилась она, возрожденная, поднявшаяся, воплотившаяся из безмерной тоски погребального пепелища. Ради себя он сейчас не шевельнул бы и пальцем, но нужно было действовать ради безопасности той, что беспомощно лежала на кровати. Нужно было выяснить, наконец, где же метатели?
Грон неслышно пересек комнату, бросил последний взгляд на Рению – она, кажется, спала – и, отодвинув засов, вышел в коридор. Нужно было найти выход, обязательно найти выход! Ему показалось, что вдали, за изгибом коридора, произошло какое-то быстрое неясное движение, словно кто-то отпрыгнул в сторону при звуке открывающейся двери. Грон постоял, прислушиваясь, готовый моментально пригнуться, увернуться от шелестящего в полете копья – но все было тихо. Он вновь, подтянувшись на руках, выглянул в окно. Хмурое небо навалилось на мощные башни, пытаясь вдавить их в землю; день угасал, как неумело разведенный костер. Все те же кони, все те же плащи. Озерные метатели, казалось, сгинули в угрюмых пустотах замка.
И словно в ответ на эти мысли Грона, из-за поворота донеслись голоса. Голоса были мужскими, грубыми, разговаривали несколько человек, но слов нельзя было разобрать. Голоса прерывались смехом, и смех этот Грон не раз слышал раньше. Так смеялись, разъезжая по дорогам, только озерные метатели.
Если бы Грон был один, он попытался бы, подкравшись, дать волю мечу, но за его спиной, в комнате, оставалась Рения, и он просто не имел права рисковать. Отныне его жизнь принадлежала не только ему.
«Ее нельзя оставлять одну, – подумал Грон, отступая к двери. – Нужно ждать ночи, и только потом…» Он вспомнил о Вальнуре Рае – Вальнур был бы сейчас очень кстати. Но Вальнура занесло неизвестно в какие края, и лучшее, что можно было сделать – это запереться в комнате и дождаться ночи. И оставалась еще одна надежда: рано или поздно метатели должны покинуть замок и отправиться дальше, за вином Асканты.
Голоса метателей стихли в отдалении.
Он попятился к приоткрытой двери, бесшумно задвинул засов и обернулся. На кровати никого не было. Рения стояла у стола и застывшими глазами смотрела на Грона, держа в руке изящную крышку кувшина. Грон залюбовался ее высокой темной фигурой, словно сошедшей с гобеленов, но тут же обеспокоенно шагнул к ней.
– Зачем ты встала? Хочешь пить? Я принес бы тебе.
– Нет-нет… уже все… – прошептала девушка и, опустив голову, медленно пошла назад. Ее пустой бокал по-прежнему стоял на полу у резной ножки кровати, сделанной в виде звериной лапы, там, где Грон оставил его.
«Она никак не может прийти в себя, – с сочувствием подумал вольный боец, провожая ее взглядом. – Мерзавцы, вы ответите за это!»
Рения легла на бок, обхватив себя руками и согнув колени, словно ей было холодно. Грон рванул завязки плаща, укрыл ее, с нежностью и состраданием глядя на утомленное лицо девушки.
– Нам нужно дождаться ночи, – виновато сказал он, словно не метатели, а именно он заставил ее страдать. – Эти выродки заперли двери, но я постараюсь найти выход.
Рения на мгновение распахнула глаза, как-то странно взглянула на Грона, и тут же уткнулась лицом в подушку.
– Не бойся меня, – мягко сказал вольный боец и почувствовал вдруг непреодолимое желание высказаться, поведать о себе, Гронгарде, сыне Гронгарда Странника, о той, чье тело сгорело в погребальном огне, о своем пути за вином Асканты.
Он присел на край кровати у ног Рении, зажал меч коленями и положил ладони на рукоять. Вздохнул и начал медленно говорить, роняя в тишину слова, чувствуя, как вновь надвигается из прошлого и охватывает его пережитая боль, ставшая со временем глуше, тупее – но не проходящая, никогда не проходящая, потому что такая боль может исчезнуть только вместе с жизнью…
– Ее звали Инейя. Я увидел ее в Абулене, за рекой Розовых Птиц, в уютном тенистом дворике возле дома у пруда. Кто-то из окна позвал ее: «Инейя!» – и она вышла из-за деревьев, и я увидел ее. Инейя. Иней-я… Мы с отцом направлялись дальше, к кочевникам-луссиям, и только на день остановились в Абулене. Я увидел ее – и не поехал с отцом. Я, Гронгард, сын Гронгарда Странника, остался в Абулене, потому что увидел ее. Как только она вышла из-за деревьев, я понял: это идет навстречу моя судьба. Инейя. И-ней-я…
Он говорил и говорил, и снова погружался туда, в те невозвратимые времена, когда все вокруг было подобно огромным белым цветам, что раскрывают свои лепестки с появлением первых звезд и пахнут тонко и неповторимо. Рения, приподнявшись на локте, напряженно смотрела на него – Грон чувствовал ее взгляд, – но когда он поворачивал к ней лицо, отводила глаза.
Такие длинные – и такие короткие дни. Нахлестывать коня, торопясь из Искалора в Абулену, подгонять паромщика на реке Розовых Птиц, ждать у пруда… И смотреть… И любоваться… И говорить…
Безумное время Черной Беды. Погребальный огонь. Долгие, долгие, долгие странствия, безнадежное серое небо над головой, равнодушное безотрадное небо с холодным солнцем – стертой монетой в чужой ладони. Другие города. Другие люди. Женщины. Но нигде, никто…
– Ты очень похожа на нее… Этого просто не может быть…
В черных глазах Рении застыли боль и отчаяние. Ее губы дрожали, словно девушка едва сдерживала рыдания.
«Хватит, – подумал Грон, до ломоты в скулах стискивая зубы. – Хватит скитаться по земле. Вернуться с вином Асканты и начать собирать надежных бойцов, чтобы эти мерзавцы не посмели больше никогда…»
– Успокойся, Рения, – мягко сказал он. – Я никому не позволю обижать тебя. Духи рассвета, как было бы хорошо, если бы люди никогда не обижали друг друга! Я отыщу вино Асканты, Рения, и постараюсь изменить этот мир, вот увидишь… Вопреки озерным метателям, вопреки кровавым кинжальщикам…
Глаза девушки расширились, и словно две маленькие Ночные Сестры мягко засветились в них.
– Вино Асканты?
– Да, Рения. Напиток счастья. Его хватит на всех, вино в чаше не убывает. Мне нужно опередить метателей, потому что у этих тварей свое представление о счастье. – Грон вздохнул. – Счастье озерных метателей – это горе всех остальных…
Рения подалась к нему, словно собираясь что-то сказать, но вдруг закусила губу и с тихим стоном опустила голову на подушку. Грон обеспокоенно придвинулся к ней.
– Тебе плохо, Рения?
Девушка молча покачала головой и слезы потекли по ее щекам.
– Постарайся уснуть. Сон восстанавливает силы. А я посмотрю, где они, и попробую, если получится…
– Нет! Не надо! – Рения резко поднялась, вцепилась в его руку. – Не ходи, они убьют тебя!
Словно теплая волна обдала его тело, словно полуденный ветер дунул в лицо, словно разом поднялись над рассветной рекой звонкоголосые розовые птицы…
– Успокойся, Рения. – Голос Грона чуть дрогнул. – Я буду рядом с тобой, я никуда не уйду. Успокойся, усни. Выпей вина, вино поможет…
– Вина? Ты советуешь мне выпить вина?
На щеках девушки проступили красные пятна, в глазах вновь заблестели слезы. Грон с тревогой смотрел на нее.
– Да, я выпью вина!
Она отшвырнула плащ, соскользнула с кровати, быстрым движением подхватила с пола пустой бокал и бросилась к столу. Грон, опомнившись, обеспокоенно направился следом за ней. Рения подняла кувшин и вдруг выпустила его из рук. Кувшин с глухим стуком упал на пол и раскололся, истекая вином. Покатилась, тонко позванивая, изящная крышка и стихла, наткнувшись на стену. Девушка рухнула на скамью, закрыла лицо ладонями и зарыдала.
«Духи рассвета! – в смятении подумал Грон, склоняясь над ней и осторожно касаясь пальцами ее струящихся на пол черных волос. – Ей нужно обязательно уснуть, она же совершенно измучена!»
– Ложись, Рения, усни, тебе будет лучше. Ложись, усни, – приговаривал он, ведя ее к кровати.
Она, все еще вздрагивая от плача, покорно легла, натянула до подбородка просторный голубой плащ вольного бойца и страдальчески посмотрела на Грона. Ее губы шевельнулись, словно хотели произнести что-то. Она глубоко вздохнула, взяла за руку застывшего Грона. Ее ладонь была сухой и холодной.
– Умоляю, никуда не уходи… – прошептала она. – Умоляю… Не открывай дверь… Будь со мной, умоляю…
– Я с тобой, Рения, – тихо ответил Грон, встал на колени рядом с девушкой и прижался лбом к ее руке. – Я с тобой…
«И-ней-я… И-ней-я…» – доносился откуда-то настойчивый далекий-далекий шепот.
– Не… открывай… дверь… Гронгард…
Рения затихла и, казалось, оцепенела, словно жизненные силы истекли из нее, как вино из разбитого кувшина. Грон с нежностью смотрел на бледное лицо девушки и все не решался освободить свою ладонь из ее ладони. Печальный далекий образ Инейи сливался с образом той, что лежала, укрывшись плащом, в комнате с зарешеченным окном под крышей неведомого замка в глубине неизвестной страны – и мнилось, мнилось Гронгарду, сыну Гронгарда Странника, что давний пепел воплощается, что возрождается из праха умершее прошлое.
«Солнце пятится, звезды – в обратный путь… Вновь на ветке – сорванный плод… В арбалет возвратилась стрела… Старый ствол превратился в побег… Пепел плоть обретает и кровь… Возродились, открылись глаза… И воскресла былая улыбка…»
Грон вздохнул, осторожно убрал ладонь и поднялся. Девушка спала, но сон ее был тревожен. Она то и дело еле слышно стонала, вздрагивала, прерывисто вздыхала и хмурила брови, словно ей снилось что-то страшное. Грон оглянулся на дверь и задумался.
«Не открывай дверь», – просила она. Но как же узнать, где враги? Да, он успокоил ее, и он действительно будет рядом. Но сейчас, для ее же блага, нужно все разведать. Вот вопрос: является ли ложью ложь во благо? «Может быть, семь мудрецов Искалора иного мнения, – подумал Грон, – но, по-моему, ложь во благо если и не хороша, то, во всяком случае, полезна и объяснима».
Он взял меч и неслышными шагами направился к двери. Вино, вытекшее на пол из разбитого кувшина, было похоже на кровь.
5
Как-то раз, еще в молодости, он спешил на встречу с одним человеком в Тифан, и в пути настигла его дождливая ночь. Непрерывно, как волны, набегали порывы холодного колючего ветра, швыряя в лицо мелкий песок. Он соблазнился тогда возможностью ночлега в придорожном доме на краю оврага и, открыв дверь, оказался лицом к лицу с целой шайкой кровавых кинжальщиков. Урок не прошел даром, и с тех пор Грон никогда широко не распахивал двери, даже двери собственного дома. Даже двери дома отца.
Он приоткрыл дверь, выскользнул в коридор, мгновенно оценил опасность, но отступать не спешил. Вскинув меч, выхватил из-за пояса кинжал и чуть пригнулся, напрягая мышцы ног. «Сейчас мы изменим соотношение!» – с холодной злостью подумал он, сторожа малейшее движение врагов.
Метатели, а было их не меньше десятка, столпились по одной сторону от двери, все в рыжих кожаных безрукавках, зашнурованных сплетенным конским волосом, с короткими боевыми топорами и кинжалами в руках. Копий у них не было, копья не годились в тесном коридоре. Метатели, замерев, смотрели на приготовившегося к бою Гронгарда, словно его появление было для них неожиданностью, словно подкарауливали они здесь кого-то другого.
– Гронгард Странник… – прохрипел кто-то в звенящей тишине, и рыжие безрукавки двинулись вперед.