Корнуэлл Патриция. Последняя инстанция

   — Вы видели у него ноутбук?
   — Да при нем вроде вообще ничего не было, кроме ключей от машины. И еще бумажник.
   — Вы про бумажник не упоминали.
   — Он вытащил его, когда расплачивался. Черный, кожаный, кажется. Дорогой на вид. На нем все было дорогое. Наверное, крокодил или еще какая пакость, — добавляет рассказчица.
   — Сколько он вам заплатил наличными и в каких купюрах?
   — Одна сотенная и четыре двадцатки. Сдачу оставил. По счету выходило сто шестьдесят долларов семьдесят центов.
   — А, ну да. Тариф тысяча шестьсот семь, особый, — монотонно проговорил Марино.
   Не нравится ему Киффин. Он явно ни в грош ее слова не ставит, но пока предпочитает помалкивать, разыгрывая ее как колоду карт. Не знай я этого типчика как облупленного, сама повелась бы.
   — У вас стремянки не найдется? — спрашивает Марино.
   Хозяйка заколебалась.
   — Ну, вроде была. — Снова уходит, открыв дверь нараспашку.
   Марино опускается, чтобы взглянуть на розетку и выдернутые шнуры.
   — Думаешь, сюда подключали сушилку? — Он будто бы вслух размышляет.
   — Не исключено. Если предположить, что использовали именно ее.
   — Помнится, я такой штуковиной трубы отогревал и лед на пороге плавил. — Он с фонариком заглядывает под кровать. — Никогда еще не видел, чтобы такую хреновину на человеке пробовали. Господи. Ему, наверное, кляп в самую глотку забили, раз никто ничего не слышал. Не пойму только, зачем оба разъема понадобилось освобождать?
   — Может, чтобы пробки не выбило?
   — Ага, в таком гадючнике все может быть. Здесь и фен вполне может свет вырубить.
   Подхожу к комоду взглянуть на Библию. Она открыта на шестой и седьмой главах Экклезиаста, страницы усыпаны сажей. Под Библией чисто, значит, так и лежала, когда разгорелся пожар. Вопрос — в каком положении она находилась, когда жертва въехала в номер, и вообще отсюда ли она, раз уж на то пошло? Глаза блуждают по строчкам и останавливаются на первой строфе седьмой главы: «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения». Зачитываю вслух, чтобы слышал Марино. Поясняю, что этот раздел посвящен суетности и тщеславию.
   — Вроде как по случаю, тебе не кажется? — замечает он, но тут из коридора раздается скрип алюминия и с потоком морозного воздуха возвращается Киффин. Марино принимает у хозяйки забрызганную краской, погнутую лестницу и устанавливает ее. Взбирается и светит фонариком на болты.
   — Черт бы побрал мои глаза. Пора очки новые заказывать, — жалуется он. Я стою рядом, придерживаю для него стремянку.
   — Давай посмотрю, — предлагаю я.
   — Прошу. — Пит спускается.
   Достаю из ранца небольшое увеличительное стекло и поднимаюсь. Капитан протягивает мне фонарик, и я разглядываю болты. Волокон не видно. Если что и было, нам это собрать уже не посчастливится. Вся сложность в том, как взять один тип улик, не повредив другой, а тут, на болтах, по всей вероятности, присутствуют аж три разновидности: отпечатки пальцев, волокна тканей и отметины от инструмента. Если станем снимать сажу, чтобы добраться до отпечатков, есть риск уронить налипшие волокна соединения, которое, возможно, было пропущено через болты. Их мы тоже не можем открутить, не оставив своими инструментами новых отметин (если будем пользоваться, предположим, плоскогубцами). Самая большая проблема — случайно не уничтожить возможные отпечатки пальцев. На месте осматривать ничего нельзя, уж слишком темно и неудобно. И тут у меня появилась идея.
   — Не подашь пару пакетиков? — прошу Марино. — И скотч.
   Он протягивает мне два прозрачных полиэтиленовых пакета. Я надеваю каждый поверх болта и аккуратно заклеиваю верхушки липкой лентой, стараясь не касаться ни болтов, ни потолка. Потом спускаюсь, пока помощник возится со своим ящичком для инструментов.
   — Поверьте, я и сам не рад, да придется, — говорит он Киффин, чей силуэт вырисовался у двери: стоит, руки в карманах греет. — Надо вырезать часть потолка.
   — Теперь-то уж никакой разницы, — смиренно отмахивается она, а может, ей и вовсе безразлично. И добавляет: — Делайте что хотите.
   Я все никак не пойму, почему огонь так и не разгорелся — подымило и перестало. В тупик зашла, не знаю, что и думать. Спрашиваю Киффин, какие были на постели белье и матрас.
   — Ну, зеленые, — тут уж она села на своего конька. — Покрывало темно-зеленое, под цвет, каким двери выкрашены. А куда белье делось, ума не приложу. Белые были простыни-то.
   — А из какого материала?
   — Ну, покрывало однозначно из полиэстера.
   Полиэстер настолько легко воспламеняется, что я даже завела себе специальный пунктик: никогда не надевать синтетику в полет. Не дай бог, самолет упадет и загорится, полиэстер на теле мне меньше всего нужен. Уж лучше сразу бензином облиться. И если постель была заправлена таким покрывалом, вся комната вспыхнула бы ярким пламенем, и быстро.
   — Где вы покупаете матрасы? — интересуюсь я.
   Она колеблется.
   — Хм, ну, — наконец подбирается к неприятной истине, — новые-то жуть как дорогие. По возможности покупаю пользованные.
   — Где именно?
   — Э-э, знаете, в Ричмонде пару лет назад тюрьма закрылась...
   — На Спринг-стрит?
   — Вот-вот, она самая. Только не подумайте, я не держу такого, на чем бы сама не стала спать, — защищает хозяйка свой выбор постельных принадлежностей. — Самое новье беру.
   Теперь понятно, почему матрас тлел, да так и не загорелся. В больницах и тюрьмах постели пропитывают огнезащитными составами. И еще напрашивается вывод, что тот, кто устроил пожар, и не подозревал, будто пытается спалить матрас, обработанный специальной пламегасящей жидкостью. Здравый смысл подсказывает: этот человек не стал ждать, пока пламя разгорится, иначе бы знал, что огонь погас сам собой.
   — Миссис Киффин, — говорю я, — а Библия у вас в каждой комнате?
   — Единственное, что не воруют. — Она избегает прямого ответа, снова заговорив подозрительным голосом.
   — Вы не знаете, почему эта Библия открыта на Экклезиасте?
   — Ну уж я не хожу по номерам, чтобы Библии открывать. Просто оставляю на комоде. Я не открывала. — Она колеблется и все же заявляет: — Никак убили парня. А то с чего вдруг столько возни поднялось.
   — Мы обязаны рассмотреть все версии, — замечает Марино, снова поднимаясь на стремянку с небольшой ножовкой, которая нередко помогает в схожих обстоятельствах, поскольку у нее твердые и неизогнутые зубья. Такая что хочешь вырежет, так сказать, «на месте» — хоть штукатурку распиливай, хоть плинтус, и трубу возьмет или, как в нашем случае, балку.
   — Эх, тяжко в последнее время дела идут, — говорит миссис Киффин. — Все одна управляюсь: муж-то в разъездах.
   — А чем занимается ваш супруг? — интересуюсь я.
   — Баранку крутит, дальнобойщик в «Сухопутных перевозках».
   Марино принимается выковыривать плитки из потолка, обступая те, куда вкручены рым-болты.
   — Видимо, он дома редко появляется, — говорю я.
   Ее нижняя губа еле заметно дрогнула, и во взгляде слезой блеснула обида.
   — Еще убийства мне тут не хватало. Бог ты мой, тяжелехонько же теперь придется.
   — Док, фонариком не подсветишь? — Марино нисколько не тронут столь внезапным требованием сочувствия.
   — Убийство многим вред приносит. — Я направляю фонарик в потолок, здоровой рукой придерживая лестницу. — Печально, но факт, миссис Киффин.
   Полицейский начинает пилить, на голову сыплется древесная пыль.
   — У меня здесь еще никто не умирал, — снова плачется хозяйка. — Худшего для гостиницы и не придумаешь.
   — Да ладно, — подкалывает Марино, перекрикивая шум пилы, — от такой раскрутки никто внакладе не останется.
   Киффин бросает на него злобный взгляд.
   — А такая братия пусть даже не думает сюда соваться!

* * *

   Узнаю часть стены, к которой было прислонено тело — Стэнфилд показывал снимки, — и теперь имею общее представление, где обнаружили одежду. Так и вижу, как несчастный лежит раздетым на постели, руки связаны веревкой, пропущенной через рым-болты, и подняты к потолку. Возможно, он стоял на коленях или даже сидел — поднята лишь часть тела. Однако поза распятия и кляп во рту мешали дышать. Он задыхался, боролся за воздух, сердце колотилось в груди от страха и боли, когда у него на глазах втыкали в розетку штепсель струйной сушилки, когда с нажатием кнопки зашумел горячий воздух. Мне никогда не удавалось проникнуться желанием людей пытать себе подобных. Я знаю этапы развития подобной тяги: начинается с жажды все лично контролировать и кончается предельным злоупотреблением властью. Но мне непонятно, как человек способен получать удовлетворение, злорадствовать и тем паче испытывать сексуальное удовольствие, причиняя боль живому существу.
   — Миссис Киффин, — говорю я, пока Марино машет пилой, — пять дней, специальный тариф? В это-то время года? — Умолкаю: на ее лице промелькнуло замешательство. Она не может знать, что творится у меня в голове, не видит того, что вижу я. Ей не по силам вообразить тот ужас, который я воспроизвожу, стоя в этом дешевом мотеле со старыми тюремными матрасами. — Зачем он въехал на пять дней в рождественскую неделю? Постоялец что-нибудь рассказывал в ту ночь такого, что могло бы навести на мысли о цели его визита, занятиях, откуда он родом? Кроме того, что говор был нездешний.
   — Я стараюсь не расспрашивать. — Киффин наблюдает за работающим Марино. — Может, и стоило бы. Бывает, некоторые разговорятся, не остановишь. Кто-то, наоборот, не любит, чтобы в их дела лезли.
   — Какое у вас сложилось о нем впечатление?
   — Ну, Мистер Арахис сразу его невзлюбила.
   — Что еще за Мистер Арахис? — Марино нагибается с потолочной плиткой, которая была привернута рым-болтом к четырехдюймовому куску балки.
   — Собачка наша. Вы, наверное, заметили ее, когда заходили. Странная кличка для девочки, у которой было столько щенков, да Зак ее так прозвал. Мистер Арахис чуть не охрипла от лая, когда он у нас на пороге появился. Сама пятится, а шерсть на загривке дыбом.
   — А что, если ваша собака разлаялась и была не в себе, потому что почуяла поблизости еще кого-то? Того, кого вы не заметили? — предполагаю я.
   — Может, и так.
   Отвалилась вторая плитка, и лестница зашаталась: капитан спускается. Он снова открывает чемоданчик и достает оттуда рулон бумаги для заморозки и полицейскую ленту, после чего начинает заворачивать потолочные плитки в аккуратные сверточки. Я тем временем прохожу в санузел и осматриваюсь, подсвечивая себе фонариком. Повсюду казенная белизна, туалетный столик загажен желтыми пятнами — видно, постояльцы кладут на него зажженные сигареты, пока бреются, накладывают макияж или делают укладку. И еще я заметила нечто, укрывшееся от глаз Стэнфилда. Обрывок зубной нити повис через край унитаза и застрял под сиденьем. Рукой в перчатке я беру находку. Длиной где-то с фут, несколько дюймов промокли от туалетной воды; в середине нить розоватая, будто кто-то прочищал зубы и десны кровоточили. Мокрую в полиэтиленовый пакет ее класть не стоит. Завернула в бумагу для заморозки, а потом в маленький пакетик, какие используют ювелиры. Вероятно, у нас есть образец ДНК. Вопрос только чей?
   Мы с Марино возвращаемся к пикапу в час тридцать, и только Киффин успела открыть входную дверь, чтобы зайти в дом, как оттуда выскакивает Мистер Арахис. Мы выруливаем, а собака мчится вслед и лает. Смотрю в боковое зеркало: Киффин у порога во всю глотку командует псине:
   — Быстро домой, кому сказала! — Злобно хлопает в ладоши. — Ко мне, сейчас же!
   — Какой-то поганец решил между пытками зубы почистить? — начинает мой спутник. — Что за черт? Знаешь, куда вероятнее, она там с прошлого Рождества висит.
   Мистер Арахис уже у моей дверцы; пикап, покачиваясь на колдобинах, пробирается по проселочной дороге через лес к Пятой автостраде.
   — Ко мне, быстро! — вне себя вопит Киффин, спускаясь с крыльца и похлопывая руками по коленям.
   — Черт бы побрал эту псину, — сердится Марино.
   — Стой! — Боюсь, как бы мы не переехали несчастное животное.
   Капитан жмет на тормоза, и машина, дернувшись, останавливается. Мистер Арахис с лаем подпрыгивает, голова мелькает перед моим окном.
   — Да что ей нужно? — Я окончательно сбита с толку. Несколько часов назад, когда мы только подъехали, эта собака на нас вообще никакого внимания не обратила.
   — Домой! — Киффин сама отправилась забрать собаку. За ее спиной в дверях показался ребенок. Только это не тот мальчик, которого мы уже видели, а парень ростом не меньше хозяйки.
   Стоило мне выйти из пикапа, как Мистер Арахис отчаянно замахала хвостом. Ткнулась носом в мою ладонь. Бедное никчемное создание, грязное, пахнет псиной. Беру ее за ошейник и тяну к домашним, однако та отнюдь не горит желанием нас покидать.
   — Ну пошли, — говорю ей. — Давай я тебя домой заведу, пока под колеса не попала.
   Торопливо приближается багровая от злости хозяйка. Со всей дури бьет собаку по голове. Мистер Арахис визжит, как раненая овечка, испуганно поджимает хвост, вся съежилась.
   — Кто тут не слушается? — Киффин остервенело машет пальцем перед носом дворняжки. — Марш в дом!
   Мистер Арахис прячется за меня.
   — Кому сказано!
   Собака садится в грязь позади, прижимаясь дрожащим тельцем к моим ногам. Тот, кого я заметила в дверях, исчез, а вместо него на крыльце появился Зак. Он в джинсах и свитере явно с чужого плеча.
   — Сюда, Арашка, — тонким голоском зовет он, щелкая пальцами. Мальчик, похоже, напуган не меньше собаки.
   — Зак! Я что, по пять раз должна повторять? Быстро в дом! — кричит на него мать.
   Жестокость. Уедем — собаку побьют. Может, побьют и ребенка. Бев Киффин — неуправляемая, озлобившаяся женщина. Жизнь преподала ей суровые уроки, и она чувствует себя беспомощной, в душе все кипит от обиды и несправедливости. А может, она просто плохой человек и несчастная Мистер Арахис бежит за мариновским монстром, потому что хочет уехать с нами, спастись.
   — Миссис Киффин, — говорю я спокойным властным тоном, какой обычно применяю в случае, если надо запугать кого-нибудь до полусмерти. — Больше к Мистеру Арахис не прикасайтесь, если только не захотите погладить. У меня особый пунктик по поводу людей, которые обижают животных.
   Ее лицо мрачнеет, глаза блестят от злости. Смотрю ей прямо в зрачки.
   — Законодательством предусмотрено наказание за жестокое обращение с нашими меньшими братьями, миссис Киффин. И избивая Мистера Арахис на глазах у детей, вы подаете им нехороший пример. — Даю ей понять, что заметила второго ребенка, о котором хозяйка пока что не удосужилась упомянуть.
   Киффин отступает на шаг, разворачивается и уходит в дом. Мистер Арахис садится и смотрит на меня, задрав голову.
   — Тебе надо домой, — говорю ей, а у самой сердце разрывается от жалости. — Иди, иди, малышка. Домой.
   Зак спускается с крыльца и подбегает к нам. Берет псину за ошейник, садится рядом на корточки и почесывает ее между ушей, ласково бормоча:
   — Веди себя хорошо, не зли маму, Мистер Арахис. Пожалуйста. — Он поднимает глаза на меня: — Просто ей не нравится, что вы увозите ее коляску.
   Меня как громом поразило, однако виду не показываю. Присаживаюсь рядом с Заком и ласкаю Мистера Арахиса, отчаянно прогоняя от себя навеянные ее мускусным запахом воспоминания о Шандонне. Желудок тошнотворно скручивает, рот наполняется слюной.
   — Так это ее коляска? — спрашиваю Зака.
   — Когда у нее щенки, я их в ней катаю, — говорит мальчик.
   — Почему же она лежала у столика для пикников, малыш? — спрашиваю. — Я подумала, что ее оставил кто-то из отдыхающих.
   Мальчик качает головой, ласково ворошит шерсть Мистера Арахиса.
   — Не-а. Это ее колясочка. Правда, Мистер Арахис? Я пошел, мама ждет. — Он встает, воровато оглядываясь на открытую дверь.
   — Знаешь, что я тебе скажу? — Я тоже поднимаюсь. — Нам просто надо осмотреть коляску Мистера Арахиса, а потом я ее привезу обратно, договорились?
   — Ладно. — Он тянет дворнягу за поводок, переходит на бег. Провожаю их взглядом. Наконец они зашли в дом и закрыли за собой дверь. Стою посреди грязной дороги в тени низкорослых сосен, сунув руки в карманы, и наблюдаю. Я ни на секунду не сомневаюсь, что Бев Киффин меня видит. На улице это называется «выступать» или «пижонить» — заявлять о своем присутствии. Я здесь не закончила. Сдается мне, мы еще увидимся.

Глава 23

   Мы направляемся по Пятой автостраде на восток, и я то и дело поглядываю на часы. Даже если бы здесь волшебным образом материализовался вертолет Люси, я бы все равно не поспела к Анне раньше двух. Достаю бумажник, визитку, на которой Бергер нацарапала свои контактные номера. В отеле не отвечают, и я оставляю для нее сообщение: прошу заехать за мной в шесть вечера. Марино вопреки своему обыкновению молчалив, уставился прямо перед собой; пикап с ревом летит по вихляющей узкой дороге. Полицейский переваривает новости про детскую коляску, которыми я только что с ним поделилась. Разумеется, Бев Киффин нам солгала.
   — Ну и местечко, бр-р, — наконец заговорил он, качая головой. — Жуть. Такое чувство, будто за каждым шагом следят: всюду глаза, глаза. Словно там поселилось нечто такое, о чем никто и не подозревает.
   — Она подозревает. Ей однозначно кое-что известно, даже не сомневайся. Эта дамочка особо отметила коляску, сказала, что ее оставили люди, которые сбежали из палаточного лагеря. На одном дыхании выпалила. Ей нужно, чтобы мы так считали.
   Вот только зачем?
   — Никаких постояльцев из палатки попросту не существует. И если окажется, что волосы действительно принадлежат нашей образине, тогда у меня есть смутное подозрение, что она сама его и привечала. То-то фифа дергалась всю дорогу.
   У меня воображение перемкнуло, когда я попыталась представить себе Шандонне: вот он стучится в киффиновскую дверь, дабы попроситься на ночлег. Дикая картина. Оборотень, как он себя называет, не стал бы так рисковать. Насколько нам известен его модус операнди, он объявляется на пороге дома, только если пришел убить. Вот именно: насколько. А известно-то нам, по правде говоря, куда меньше, чем две недели назад.
   — Придется начать все заново, — говорю Марино. — Мы составили себе представление о человеке, не располагая о нем достаточной информацией, и что теперь? Мало того что мы сделали ложные выводы, так еще и сами в них поверили. А между тем у этой личности имеются грани, которые мы даже не брали в расчет.
   Полицейский вынимает сигареты.
   — Ты меня понимаешь? — продолжаю я. — Мы, по своему высокомерию, решили, что ведаем, каков он. Подвели под свои выводы научную базу и получили то, что, по правде говоря, всего лишь предположение. Карикатура. Никакой он не оборотень. Он — человек, и как бы ни был Шандонне дурен, у него есть разные грани, и лишь теперь мы до них начинаем докапываться... Что-то мне не хочется отправлять Вандера в этот могильник в одиночку.
   — И правильно. — Марино тянется за телефоном. — Поеду с ним в мотель, а ты пригонишь мой пикап в Ричмонд.
   — И еще, ты заметил? — говорю я. — Там кто-то стоял в дверях. Явно не малыш.
   — М-м, — крутит головой. — Никого не видел. Только мальчонку. Как там его? Зак. И собаку.
   — Кто-то промелькнул в дверях, — настаиваю я.
   — Все проверю. Домашний Вандера знаешь?
   Тот уже выехал, и жена диктует Марино номер сотового телефона. Пялюсь из окна на окрестности: зеленые новостройки с большими, «колониальными» домами, притаившимися вдалеке от дороги. Сквозь зелень проглядывают пышные рождественские украшения.
   — Ага, что-то там нечисто, — рассказывает по телефону Марино. — Так что ваш покорный слуга прикроет вам задницу. — Дает отбой, и мы некоторое время едем молча. Такое чувство, что события прошлой ночи накрепко перемкнули между нами все контакты.
   — Давно ты узнал? — Я наконец решаюсь спросить спутника еще раз, нисколько не удовольствовавшись отмазкой, которую он попытался скормить мне у ворот Анны. — Скажи, когда конкретно Райтер тебе сообщил, что собирает специальную следственную коллегию? Он объяснился, что за надобность такая?
   — Когда ты еще Брэй даже и не вскрыла до конца. — Марино закуривает. — Она лежала у тебя на столе, в прямом смысле слова. Райтер отлавливает меня по телефону и говорит, чтобы ты не делала аутопсию. Я ему отвечаю: «Так что мне теперь, пойти в морг и сказать, бросай, мол, скальпель, руки вверх, ты арестована?» Тупица хренов. — Марино выдувает струю дыма, а у меня в голове все заволакивает туманом страха и отчаяния. — Потому он и стал без разрешения шарить в твоем доме, — добавляет капитан.
   Ах да, обыск. Ну уж по крайней мере это я и сама успела сообразить.
   — Думал, может, копы на что-нибудь наткнутся. — Он молча стряхивает пепел. — Наподобие обрубочного молотка. В особенности с пятнами крови Брэй.
   — Что ж, на железяке, с которой Шандонне за мной погнался, тоже вполне могла остаться кровь Брэй, — резонно замечаю я, а у самой внутри так и свербит от беспокойства.
   — Да, только проблема в том, что молоток-то найден в твоем доме, — напоминает очевидное.
   — Разумеется, он для того и приволок его, чтобы на мне испробовать.
   — Ну да, и на нем действительно ее кровь, — рассуждает вслух Марино. — Анализ ДНК сделали быстро. Еще не видел, чтобы лаборатории выдавали отчет с такой скоростью, и знаешь почему? Губернатор лично контролирует ход дела — вдруг его главный судмедэксперт окажется убийцей-психопаткой. — Он затягивается сигаретой, мельком взглянув на меня. — И еще, док. Не знаю, может, Бергер уже обмолвилась. Но только ты говоришь, будто молоток купила в скобяных товарах? Так вот, не нашли его.
   — То есть как? — Невероятно, аж злость берет.
   — Единственный молоток, обнаруженный у тебя, оказался с кровью Брэй. Один-единственный. В твоем доме. И на нем кровь убитой.
   — Ты же знаешь, зачем я купила молоток, — отвечаю, будто желая что-то доказать. — Мне требовалось проверить, совпадет ли характер нанесенных увечий. Инструмент на самом деле был в моем доме. А если, все обыскав, вы его так и не обнаружили, значит, либо плохо смотрели, либо кто-то его забрал.
   — Ты помнишь, где его последний раз видела?
   — Последний раз я держала его в руках на кухне — хотела на курице проверить, как выглядят повреждения и какой отпечаток остается от спиральной рукоятки, если нанести на нее какую-нибудь субстанцию и крепко прижать к ткани.
   — Ага, избитую курицу в мусоре мы нашли. И испачканную томатным соусом наволочку, на которой ты, по всей видимости, катала рукоятку своего молотка. — Подобные трюки вовсе не кажутся ему дикостью. Меня Марино давно знает: я не считаю зазорным проводить самые невероятные и диковинные эксперименты, если с их помощью удастся выяснить, что произошло с человеком. — А вот обрубочного молотка нет. Мы его не нашли. Ни с соусом, ни без соуса, — продолжает Марино. — И знаешь, мне интересно, уж не умыкнул ли его Талли, черная душонка. Не стоит ли подключить Люси с Тиун — пусть через свою секретную контору поворошат документы, может, что и на него найдется? Первое крупное расследование «Последней инстанции». Мне бы для начала ой как хотелось бы проверить, из какой тучки на нашего красавчика денежный дождь сыплется.
   Поглядываю на часы, засекаю время. Квартал, где жил Митч Барбоза, в десяти минутах езды от мотеля «Форт-Джеймс». Темно-серые однообразные постройки возведены недавно, растительности нигде нет, только сырая землица с проглядывающей кое-где молоденькой мерзлой травой, чуть прикрытой снегом. На стоянке, где мы притормозили, уже стоят знакомые полицейские машины без специальной раскраски: три «краун-виктории» и «шевроле-люмина», припаркованные в рядок. От нашего с Марино внимания не ускользнуло также и то, что на двух из них — вашингтонские номера.
   — Ни хрена себе, — говорит капитан. — За милю разит федералами. Плохо дело, — заявляет он мне, паркуя машину. — Ой как плохо.
   По выложенной кирпичом дорожке мы направляемся к дому, где жил Барбоза со своей предполагаемой подругой. Тогда-то мне и бросилось в глаза кое-что необычное. В окне на верхнем этаже я заметила прислоненную к стеклу удочку. Не знаю, почему это меня так поразило — разве что время для рыбной ловли неподходящее, как, впрочем, и для отдыха в палатках. Снова вспомнилась мистическая, если не мифологическая история об отдыхающих, которые сбежали из собственной палатки, бросив все пожитки. Чувствую, что внедрилась в глубины некоего опасного пространства, где с невероятной скоростью движутся силы, которых я не вижу и не понимаю. Мы с Марино ждем у подъезда корпуса "Д", и он еще раз жмет кнопку звонка.
   Открывший дверь детектив Стэнфилд рассеянно с нами здоровается, глазки бегают. Между ним и Марино — настоящая стена непонимания.
   — Простите, что не подъехал в мотель, — коротко объявляет он, пропуская нас внутрь. — Были причины. Сейчас сами увидите, — заверяет он. На нем серые вельветовые брюки и свитер из толстой шерстяной пряжи. Мне в глаза он тоже избегает смотреть. То ли потому, что я знаю про позорную утечку информации, когда полицейский проговорился своему шурину, члену палаты представителей Динвидди, то ли по какой-то иной причине. И вдруг осенило: он, вполне вероятно, в курсе расследования, которое против меня возбудили. Впрочем, об этой грани реальности я стараюсь не думать. Сейчас лишние волнения мне отнюдь не на руку.