Страница:
Подлец поворачивает запор, накидывает дверную цепочку.
— Раздевайся, — говорит он, больше не обращаясь ко мне по имени. Куда легче убить обезличенное существо. — Не волнуйся, — нелепо добавляет Джей. — Я не собираюсь ничего делать. Просто надо кое-что изобразить.
Поднимаю взгляд на потолок. Он знает, что у меня на уме. Бледное лицо взмокло от пота, он выдвигает ящик комода, вынимает оттуда несколько рым-болтов и красного цвета сушильный пистолет.
— Зачем? — спрашиваю я. — Почему именно их?
Я имею в виду тех двух мужчин, которых убил Джей.
— Поможешь мне закрепить там болты, — говорит тот. — Вон туда, в несущую балку. Полезай на кровать и делай что сказано. И без глупостей.
Он кладет болты на кровать, кивком приказывает их взять и исполнять приказание.
— Вот так бывает с людьми, когда они суют нос не в свое дело. — Из ящика достает тряпицу и веревку.
И не думаю двигаться с места, молча смотрю на него. На постели темным свинцом тускло сияют болты.
— Матос пришел по душу Жан-Батиста; пришлось немного поговорить с ним — не хотел крысеныш сразу сознаваться, что у него на уме и кто отдал приказ. Совсем не то, что ты думаешь. — Джей снимает кожаную куртку и вешает ее на спинку стула. — Не семья, а первый помощник, который боится, как бы Жан-Батист не запел да такую хорошую кормушку не выдал. Уж что семья блюдет свято...
— Твоя семья, Джей, — напоминаю ему о его принадлежности к преступному семейству и что я знаю его по имени.
— Ага. — Пристально на меня смотрит. — Моя семья, черт побери. Мы за своих горой. Что бы ты ни сделал, а семья есть семья. Жан-Батист, конечно, еще та ложка дегтя, ты и сама видела. Тут уж сразу ясно, откуда его проблемы.
Молчу.
— Мы не одобряем его штучек, — продолжает Джей, словно речь идет о расшалившемся сорванце, который бьет лампочки или увлекается пивом. — Но он — наша плоть и кровь, а наших — не трогать.
— Однако Томаса кто-то тронул, — говорю я, и не подумав забираться на кровать. Я не намерена пособничать собственному убийству.
— Хочешь правду? Это был несчастный случай. Томас не умел плавать. Запнулся о веревку и свалился с палубы, вроде того, — рассказывает Джей. — Это не при мне случилось. Жан-Батист хотел утопленника подальше от верфи отвезти, дела у нас там были, а если опознали бы его...
— Чушь собачья. К сожалению, Жан-Батист записочку при нем оставил: «Bon voyage. Le Loup-garou» — «Счастливого пути. Оборотень». Так он не хотел привлекать к трупу внимание? Стоило бы перепроверить рассказик братца, а? Семья, может, за своих и горой, да только вот Жан-Батист исключение. Сдается мне, плевать он хотел на родную кровь.
— Томас был кузеном. — Будто это уменьшает преступление. — Поднимайся и делай что сказано. — Обозлившись, он указывает на болты.
— Нет, — не соглашаюсь я. — Делай что собирался, Джей, — упорно обращаюсь к предателю по имени. Мы знакомы, и я не собираюсь облегчать ему задачу, буду называть его по имени и смотреть в глаза. — Я не стану помогать тебе со мной расправляться.
За стеной послышался тяжелый удар, будто что-то перевернулось или упало на пол, а потом грохот, и сердце замерло. Слезы душат. Джей скривился, и тут же его лицо снова стало безразличным.
— Садись, — говорит он.
Подчиняться я отказываюсь, тогда он подходит ближе и отшвыривает меня на кровать Я плачу по Люси.
— Ты, рожа поганая, — восклицаю я. — И мальчика тоже убил? Позвал Бенни погулять и повесил? Двенадцатилетнего сопляка?
— Зря он сюда заявился. И Митч тоже зря. Знал я Митча. Он меня увидел. Тут уж выхода не было.
Джей стоит надо мной и словно не знает, что делать дальше.
— И тогда ты убил мальчика. — Отираю глаза ладонями.
В его глазах промелькнуло замешательство: видно, с ребенком вышла неувязочка: мальчик дался ему тяжело. На остальных ему плевать, а вот мальчишку простить себе не может.
— И ты спокойно стоял и смотрел, как он умирает? Маленький мальчик в воскресном костюме?
Джей замахивается и с силой бьет меня по лицу. Все произошло так быстро, что я даже боли поначалу не почувствовала. Просто рот и нос онемели, кожу защипало, и с лица закапало что-то мокрое прямо мне на колени. Кровь. Капля за каплей, а я просто сижу и трясусь, не сводя глаз с обидчика. Процесс пошел, теперь ему легче. Швыряет меня на постель и усаживается сверху, сдавив коленями запястья, так что я ими и пошевелить не могу. Заламывает руки мне за голову. Ох как больно локтю! Подживающий перелом звенит от боли. Талли связывает мне веревкой руки, а сам все ворчит что-то про Диану Брэй. Издевается надо мной, говорит, что Бентона она знала близко, ближе не бывает. А разве он сам не рассказывал, как Брэй на него запала? Будь глупец чуток полюбезнее, может, и оставила бы его в покое. И меня тоже. В голове гулко стучит. Я с трудом понимаю слова.
Я что же, решила, будто у Бентона со мной одной романчик был? Неужели можно быть такой дурой и верить, что он изменял свой жене, но ни разу не изменил мне? Ха, какая идиотка. Джей встает с постели и направляется к сушильному пистолету. Горбатого могила исправит, говорит он. Так что в Вашингтоне у Бентона с Брэй тоже было, а потом он ее бросил, быстренько так подсуетился, надо отдать ему должное. А такого она спустить не могла — не того поля ягода.
Убийца пытается засунуть мне в рот кляп; я не даюсь, мотаю головой из стороны в сторону. Из носа течет кровь, кляп мешает дышать. Брэй Бентона достала-таки, умняга. Она ведь и поэтому тоже решила переехать в Ричмонд, чтобы еще и мою жизнь с откоса пустить. И правильно, неповадно будет.
— Вот так, парочку раз сунешь куда не надо, а потом до конца жизни расплачивайся.
Джей снова поднимается. Вспотел, лицо бледное.
Отчаянно пытаюсь сделать носом вдох; сердце колотится, бьет, точно автомат, и каждая клеточка тела начинает паниковать. Усилием воли пытаюсь успокоиться. Учащеннбе дыхание не способствует обогащению мозга кислородом. Делаю вдох, и кровь стекает по горлу. Я закашлялась, давлюсь; сердце рванулось в грудной клетке, будто кто-то кулаками пытается вышибить дверь. Барабанит, барабанит, барабанит, комната поплыла, и я не могу пошевелиться.
Глава 34
— Раздевайся, — говорит он, больше не обращаясь ко мне по имени. Куда легче убить обезличенное существо. — Не волнуйся, — нелепо добавляет Джей. — Я не собираюсь ничего делать. Просто надо кое-что изобразить.
Поднимаю взгляд на потолок. Он знает, что у меня на уме. Бледное лицо взмокло от пота, он выдвигает ящик комода, вынимает оттуда несколько рым-болтов и красного цвета сушильный пистолет.
— Зачем? — спрашиваю я. — Почему именно их?
Я имею в виду тех двух мужчин, которых убил Джей.
— Поможешь мне закрепить там болты, — говорит тот. — Вон туда, в несущую балку. Полезай на кровать и делай что сказано. И без глупостей.
Он кладет болты на кровать, кивком приказывает их взять и исполнять приказание.
— Вот так бывает с людьми, когда они суют нос не в свое дело. — Из ящика достает тряпицу и веревку.
И не думаю двигаться с места, молча смотрю на него. На постели темным свинцом тускло сияют болты.
— Матос пришел по душу Жан-Батиста; пришлось немного поговорить с ним — не хотел крысеныш сразу сознаваться, что у него на уме и кто отдал приказ. Совсем не то, что ты думаешь. — Джей снимает кожаную куртку и вешает ее на спинку стула. — Не семья, а первый помощник, который боится, как бы Жан-Батист не запел да такую хорошую кормушку не выдал. Уж что семья блюдет свято...
— Твоя семья, Джей, — напоминаю ему о его принадлежности к преступному семейству и что я знаю его по имени.
— Ага. — Пристально на меня смотрит. — Моя семья, черт побери. Мы за своих горой. Что бы ты ни сделал, а семья есть семья. Жан-Батист, конечно, еще та ложка дегтя, ты и сама видела. Тут уж сразу ясно, откуда его проблемы.
Молчу.
— Мы не одобряем его штучек, — продолжает Джей, словно речь идет о расшалившемся сорванце, который бьет лампочки или увлекается пивом. — Но он — наша плоть и кровь, а наших — не трогать.
— Однако Томаса кто-то тронул, — говорю я, и не подумав забираться на кровать. Я не намерена пособничать собственному убийству.
— Хочешь правду? Это был несчастный случай. Томас не умел плавать. Запнулся о веревку и свалился с палубы, вроде того, — рассказывает Джей. — Это не при мне случилось. Жан-Батист хотел утопленника подальше от верфи отвезти, дела у нас там были, а если опознали бы его...
— Чушь собачья. К сожалению, Жан-Батист записочку при нем оставил: «Bon voyage. Le Loup-garou» — «Счастливого пути. Оборотень». Так он не хотел привлекать к трупу внимание? Стоило бы перепроверить рассказик братца, а? Семья, может, за своих и горой, да только вот Жан-Батист исключение. Сдается мне, плевать он хотел на родную кровь.
— Томас был кузеном. — Будто это уменьшает преступление. — Поднимайся и делай что сказано. — Обозлившись, он указывает на болты.
— Нет, — не соглашаюсь я. — Делай что собирался, Джей, — упорно обращаюсь к предателю по имени. Мы знакомы, и я не собираюсь облегчать ему задачу, буду называть его по имени и смотреть в глаза. — Я не стану помогать тебе со мной расправляться.
За стеной послышался тяжелый удар, будто что-то перевернулось или упало на пол, а потом грохот, и сердце замерло. Слезы душат. Джей скривился, и тут же его лицо снова стало безразличным.
— Садись, — говорит он.
Подчиняться я отказываюсь, тогда он подходит ближе и отшвыривает меня на кровать Я плачу по Люси.
— Ты, рожа поганая, — восклицаю я. — И мальчика тоже убил? Позвал Бенни погулять и повесил? Двенадцатилетнего сопляка?
— Зря он сюда заявился. И Митч тоже зря. Знал я Митча. Он меня увидел. Тут уж выхода не было.
Джей стоит надо мной и словно не знает, что делать дальше.
— И тогда ты убил мальчика. — Отираю глаза ладонями.
В его глазах промелькнуло замешательство: видно, с ребенком вышла неувязочка: мальчик дался ему тяжело. На остальных ему плевать, а вот мальчишку простить себе не может.
— И ты спокойно стоял и смотрел, как он умирает? Маленький мальчик в воскресном костюме?
Джей замахивается и с силой бьет меня по лицу. Все произошло так быстро, что я даже боли поначалу не почувствовала. Просто рот и нос онемели, кожу защипало, и с лица закапало что-то мокрое прямо мне на колени. Кровь. Капля за каплей, а я просто сижу и трясусь, не сводя глаз с обидчика. Процесс пошел, теперь ему легче. Швыряет меня на постель и усаживается сверху, сдавив коленями запястья, так что я ими и пошевелить не могу. Заламывает руки мне за голову. Ох как больно локтю! Подживающий перелом звенит от боли. Талли связывает мне веревкой руки, а сам все ворчит что-то про Диану Брэй. Издевается надо мной, говорит, что Бентона она знала близко, ближе не бывает. А разве он сам не рассказывал, как Брэй на него запала? Будь глупец чуток полюбезнее, может, и оставила бы его в покое. И меня тоже. В голове гулко стучит. Я с трудом понимаю слова.
Я что же, решила, будто у Бентона со мной одной романчик был? Неужели можно быть такой дурой и верить, что он изменял свой жене, но ни разу не изменил мне? Ха, какая идиотка. Джей встает с постели и направляется к сушильному пистолету. Горбатого могила исправит, говорит он. Так что в Вашингтоне у Бентона с Брэй тоже было, а потом он ее бросил, быстренько так подсуетился, надо отдать ему должное. А такого она спустить не могла — не того поля ягода.
Убийца пытается засунуть мне в рот кляп; я не даюсь, мотаю головой из стороны в сторону. Из носа течет кровь, кляп мешает дышать. Брэй Бентона достала-таки, умняга. Она ведь и поэтому тоже решила переехать в Ричмонд, чтобы еще и мою жизнь с откоса пустить. И правильно, неповадно будет.
— Вот так, парочку раз сунешь куда не надо, а потом до конца жизни расплачивайся.
Джей снова поднимается. Вспотел, лицо бледное.
Отчаянно пытаюсь сделать носом вдох; сердце колотится, бьет, точно автомат, и каждая клеточка тела начинает паниковать. Усилием воли пытаюсь успокоиться. Учащеннбе дыхание не способствует обогащению мозга кислородом. Делаю вдох, и кровь стекает по горлу. Я закашлялась, давлюсь; сердце рванулось в грудной клетке, будто кто-то кулаками пытается вышибить дверь. Барабанит, барабанит, барабанит, комната поплыла, и я не могу пошевелиться.
Глава 34
Две недели спустя
Ради меня собрались самые обычные люди. Они сидят тихо, почтительно, пожалуй, даже потрясены. Они не могли не слышать, что произошло: последние известия раструбили повсюду. Наверное, надо жить где-нибудь в африканских джунглях, чтобы не знать, что происходило в последние недели, и особенно в округе Джеймс-Сити, где в протухшей дыре, называемой кемпингом, находилось средоточие коррупции и зла.
Казалось, все так тихо в этом Богом забытом местечке, поросшем травой и кустарником. Представляю, сколько здесь останавливалось туристов, в палатках или в самом мотеле, даже не подозревая о происходящей рядом закулисной возне.
Грозные силы скрылись, точно смерч, который унесся в океан и исчез там. Насколько нам известно, Бев Киффин жива. Джей Талли тоже. По иронии судьбы теперь его разыскивают те самые люди, с которыми он когда-то работал. Ищут день и ночь, агенты не смыкают глаз и не жалеют усилий: Интерпол присвоил беглецу красную метку, «особо опасный преступник, задержать с возможностью экстрадиции», как и его подружке Киффин. Предполагают, что злоумышленники покинули Штаты и затаились где-то за границей.
Передо мной стоит Хайме Бергер. Я — на свидетельской скамье, напротив присяжных: трех женщин и пятерых мужчин. Двое белых, пять афроамериканцев и один азиат. Волей случая здесь представлены расы всех жертв Шандонне. Думаю, руку к этому никто не приложил, но так по справедливости, и я рада случившемуся. Дверь зала заседаний опечатана коричневой бумагой, дабы оградить собравшихся от зевак и газетной братии. Нас с судьями и свидетелями провели в здание суда по подземному переходу, так же, как препровождают на суды заключенных. Все пропитано духом секретности, и судьи смотрят на меня точно на привидение. Мое лицо зеленовато-желтое, все в синяках, левая рука снова на перевязи и в гипсе, с запястий еще не сошли ссадины от веревки. Я осталась в живых лишь благодаря счастливому вмешательству провидения: на Люси был бронежилет. Понятия об этом не имела. Оказывается, она так и прилетела за мной, просто я под пуховой курткой его не видела.
Бергер расспрашивает меня о той ночи, когда была убита Диана Брэй. А я будто оказалась в доме, где в каждой комнате играет музыка. Отвечаю на ее вопросы, а сама думаю о другом, в голове витают иные образы, и в потаенных уголках души слышатся совсем посторонние отголоски. Чудом удается сосредоточиться на свидетельских показаниях. Вот упомянули контрольно-кассовую ленту, где указана моя покупка: обрубочный молоток. Затем Бергер зачитывает какой-то отчет из лабораторий, который передали в суд по протоколу, так же как и записи о вскрытии, результаты токсикологического анализа и другие документы. Бергер рассказывает присяжным, что собой представляет обрубочный молоток, и просит меня пояснить, каким образом поверхность инструмента совпала с чудовищными повреждениями на теле Брэй.
Некоторое время заседание идет в таком же ключе. Говорю, а сама гляжу на лица тех, кто здесь собрался судить меня. Присяжные, которые только что сидели с безучастными лицами, заинтригованы, потом поражены, шокированы. Когда я описывала сколы на черепе и практически вывалившееся глазное яблоко, которое болталось в глазнице, одной из присутствующих становится дурно. Здесь Бергер добавляет, что в соответствии с отчетом лаборатории инструмент, обнаруженный в моем доме, имел на себе следы ржавчины. Далее она задает мне вопрос, был ли ржавым молоток, приобретенный мною в магазине скобяных товаров после гибели Брэй. Отвечаю отрицательно.
— Реально ли, чтобы подобная вещь проржавела за каких-то несколько недель? — спрашивает она напрямик. — Как по-вашему, доктор Скарпетта, могло ли молоток проесть от оставшейся на нем крови настолько, что он оказался в таком состоянии, в каком был обнаруженный у вас инструмент? Тот самый, что вы видели в руках Шандонне, когда он напал на вас?
— На мой взгляд, такое маловероятно, — отвечаю я, зная, что в моих интересах ответить именно так. Хотя и не важно: я бы сказала правду, даже не будь это в моих интересах. — Кроме того, полицейские по идее должны убедиться, что молоток сух, прежде чем помещать его в пакет для сбора улик, — добавляю я.
— А сотрудники лаборатории, которые получили обрубочный молоток на исследование, отметили, что он ржавый, верно? Я правильно зачитываю отчет? — Она слегка улыбается. На Бергер сегодня черный костюм в тонкую голубую полоску; разбирая дело, она перемещается по залу мелкими шажками.
— Я не знаю, что говорится в отчете лаборатории, — отвечаю. — Не читала.
— Ну разумеется, не читали. Вас не было на службе около десяти дней. А этот отчет нам сдали позавчера. — Она бросает взгляд на распечатанную на протоколе дату. — Только здесь действительно говорится, что инструмент с кровью Брэй был ржавым. Он выглядел старым, а как я понимаю, продавец скобяных товаров утверждает, что молоток, который вы приобрели у него вечером шестнадцатого декабря — почти через двадцать четыре часа после гибели Брэй, — однозначно таковым не был. Вам продали совершенно новый инструмент. Правильно?
И опять же я не знаю, что утверждал продавец в магазине, и напоминаю об этом Бергер. Присяжные ловят каждое слово, каждый жест. Я вообще не участвую в даче свидетельских показаний. Бергер попросту задает мне вопросы, на которые я ответить не способна, дабы она сама рассказала присяжным то, что считает нужным. На любом заседании специальной комиссии есть одна замечательная и в то же время опасная вещь: здесь не присутствует ни судья, ни адвокат; вопросам Бергер возражать некому. Она может спрашивать меня о чем угодно, активно пользуясь своим правом, потому что теперь тот самый редкий случай, когда прокурор пытается доказать невиновность обвиняемого.
Бергер интересуется, в какое время я вернулась из Парижа и направилась по магазинам. Прокурор упоминает, что в тот вечер я зашла в больницу навестить Джо, не забыла она и о последующем телефонном разговоре с Люси.
Час «икс» все ближе: ситуация накаляется. Как бы мне хватило времени домчаться до дома Брэй, избить ее до смерти, подложить улики и сделать так, чтобы все выглядело по-другому? И зачем почти двадцать четыре часа спустя покупать обрубочный молоток, кроме как по той самой причине, о которой я твержу с самого начала: чтобы провести тесты? Вопросы повисают в воздухе, а Буфорд Райтер сидит за прокурорским столом и изучает какие-то записи в блокноте, усердно пряча глаза.
Отвечаю Бергер пункт за пунктом. Говорить мне все труднее. Во рту ссадины от кляпа, которые теперь воспалились. С детства оскомин не набивала, уже и забыла, как это больно. Временами какая-нибудь ранка на языке то и дело заденет о зуб, и слова коверкаются, будто у меня дефект речи. Я устала, в руке пульсирует боль, на мне снова гипс — когда Джей заломил мои руки и стал привязывать их к изголовью кровати, получился вторичный перелом.
— Я заметила, что вам трудно говорить. — Бергер замолкает, дабы обратить на сей факт особое внимание. — Доктор Скарпетта, я знаю, что к нашей теме это отношения не имеет.
Вот уж нет, для Хайме Бергер все имеет отношение к теме. У нее для каждого вздоха есть повод, для каждого шага, для каждого выражения на лице; важно все, абсолютно все.
— Однако я хотела бы на секундочку отклониться в сторону. — Она больше не вышагивает, вопросительно вздымает ладони. — Пожалуйста, расскажите присяжным, что с вами произошло на прошлой неделе. Я знаю, все сидящие в этом зале задаются вопросом, почему на вас следы побоев и слова даются вам с трудом.
Она прячет руки в карманах брюк и терпеливо подбадривает меня, дабы я поведала о случившемся. Прежде всего извиняюсь за то, что я нынче не лучшая пешка в игре, и присяжные улыбаются. Рассказываю им про Бенни, на лицах проступает мука. У какого-то мужчины в глазах блеснули слезы, когда я упомянула о рисунках мальчика. Говорю о том, как мы пришли на охотничью стоянку, где, как кажется, ребенок провел немалую часть своей короткой жизни, подсматривая картинки из жизни и запечатлевая их в альбоме для рисования. Так же я поделилась опасениями, что Бенни попал в нехорошую переделку. Содержимое его желудка, продолжаю я, нельзя объяснить тем, что нам доподлинно известно о последних часах его жизни.
— Иногда педофилы, растлители детей, заманивают свои жертвы конфетами, угощением, желая отвести их в какой-нибудь уединенный уголок. Ведь в вашей практике, доктор Скарпетта, бывали и такие случаи? — спрашивает Бергер.
— Да, — отвечаю. — К сожалению.
— Приведите, пожалуйста, пример, когда ребенка выманили пищей или лакомством.
— Несколько лет назад к нам поступил труп восьмилетнего мальчика, — рассказываю случай из собственной практики. — В ходе вскрытия выяснилось, что малыш задохнулся, когда насильник принуждал восьмилетнего ребенка к оральному сексу. Из желудка покойного я извлекла жевательную резинку — довольно большой комок жвачки. Оказалось, взрослый мужчина, живший по соседству, дал мальчику восемь пластинок жвачки «Дентин». Впоследствии преступник сознался в убийстве.
— Итак, когда вы обнаружили в желудке Бенни Уайта попкорн и хот-доги, у вас появились небезосновательные опасения, — подводит итог Бергер.
— Совершенно верно. Я была сильно обеспокоена.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Скарпетта. Что произошло, когда вы ушли с охотничьей стоянки и углубились в лес?
В первом ряду, вторая слева, сидит женщина, которая сильно напоминает мне мать. Тучна, скорее уже за семьдесят, на ней черное старомодное платье с крупными красными цветами. Она глаз с меня не сводит, и я улыбаюсь в ответ. Кажется, это добрый здравомыслящий человек, и я очень рада, что здесь нет моей матери — она сейчас далеко, в Майами. Наверное, и понятия не имеет, что тут со мной происходит: я ничего ей не рассказывала. Матушка слаба здоровьем, и лишние волнения ни к чему. Описывая, что случилось в мотеле «Форт-Джеймс», я то и дело посматриваю на слушательницу в цветастом платье.
Бергер просит рассказать поподробнее о Джее Талли, как мы познакомились и сблизились в Париже. За ее просьбами и выводами явно прослеживается цепочка необъяснимых событий, всплывших на свет после нападения Шандонне. Прежде всего исчезновение обрубочного молотка, приобретенного для исследовательских целей. Кроме того, ключ от моего дома каким-то непостижимым образом оказался в кармане секретного агента ФБР Митча Барбозы, расставшегося с жизнью в жестоких муках. Его я впервые увидела на каталке в морге. Бергер спрашивает меня, бывал ли Джей в моем доме — разумеется, да. Значит, он знал, где лежит ключ и как обезвредить сигнализацию. И еще у него был доступ к вещественным доказательствам. Да, подтверждаю я.
Подставить меня и запутать дело брата так, чтобы его вину нельзя было доказать, тоже в интересах Джея Талли, верно? Бергер застывает на месте, перестав вышагивать, и устремляет на меня пристальный взгляд.
Не знаю, могу ли ответить на этот вопрос. Тогда она снова пускается в путь. Когда он напал на меня в номере мотеля и сунул в рот кляп, я поцарапала ему руки, не правда ли?
— Помню, что сопротивлялась, — отвечаю. — А после всего уже заметила, что под ногтями кровь. И кожа.
— Кожа не ваша? Может быть, вы сами себя поцарапали во время борьбы?
— Нет.
Она возвращается к столу и в кипе бумаг выискивает очередной отчет из лаборатории. Буфорд Райтер сидит с серым лицом, весь напрягся, насторожен. Проба тканей, извлеченных из-под моих ногтей, подтверждает, что кровь и кожа принадлежат не мне. ДНК соответствует генной спирали мужчины, который изверг семя в вагину Сьюзан Плесс.
— Получается, что это Джей Талли, — говорит Бергер, кивая, и снова пускаясь в путь. — Итак, у нас имеется штатный сотрудник правоохранительных органов, который вошел в половое сношение с женщиной непосредственно перед тем, как с ней жестоко расправились. Кроме того, ДНК этого человека настолько близка к ДНК Жан-Батиста Шандонне, что можно с уверенностью назвать их близкими родственниками — скорее всего родными братьями. Нам доподлинно известно, что Джей Талли не настоящее имя этого человека. Он ходячее олицетворение лжи. Преступник избивал вас, доктор Скарпетта?
— Да. Ударил по лицу.
— Он привязал вас к кровати с явным намерением пытать при помощи сушильного пистолета?
— Такое у меня сложилось впечатление.
— Приказал раздеться, связал, сунул в рот кляп и намеревался убить?
— Да. Он ясно дал понять, что в живых меня не оставит.
— Почему же этого не произошло, доктор Скарпетта? — спрашивает Бергер с таким видом, словно не верит ни единому моему слову. Только все это игра, постановка: она на моей стороне. Я точно знаю.
Смотрю на пожилую даму, напоминающую мне мать. Объясняю, что, когда Джей меня связал и заткнул рот, я почти не дышала. Испугалась, дыхание стало поверхностным, а кровь при этом насыщается кислородом недостаточно. Я потеряла сознание, а когда пришла в себя, рядом была Люси. Меня развязали, рот освободили, а Джей Талли с Бев Киффин исчезли.
— Показания Люси мы уже выслушали, — говорит Бергер, задумчиво направляясь к скамье присяжных. — Из ее показаний нам известно, как развивались события после того, как вы потеряли сознание. Доктор Скарпетта, что рассказала вам племянница, когда вы пришли в себя?
Пересказывать слова Люси на суде равнозначно распространению слухов или домыслов. Да, здесь, на этом в высшей степени уникальном разбирательстве, Бергер прощается почти все.
— Сказала, что на ней был бронежилет, — отвечаю на вопрос. — И что в номере состоялась беседа...
— Между вашей племянницей и хозяйкой мотеля, — разъясняет Бергер.
— Да. Люси стояла, прислонившись к стене, а Киффин навела на нее ружье. Выстрелила. Основную силу удара принял на себя бронежилет. Хотя у Люси остались сильные ушибы, она не пострадала, быстро выхватила у миссис Киффин ружье и выскочила из номера.
— Потому что на тот момент у нее была другая цель: спасти вас. Она не стала задерживаться у Бев Киффин, чтобы связать ее и пленить, поскольку первоочередной задачей были вы.
— Да. Дальше, по ее словам, она начала бить ногами в двери. Поскольку Люси не знала, в каком номере я нахожусь, она решила обежать мотель с тыла, где окна выходят на бассейн. Люси нашла номер, в котором меня держали, увидела, что я привязана к кровати, прикладом выбила стекло и ворвалась внутрь. Джей к тому времени успел сбежать. Люси говорит, что, пока она пыталась привести меня в чувство, где-то поблизости взревел мотоцикл. Видимо, злоумышленники на нем и скрылись.
— С тех пор Джей Талли не подавал о себе вестей? — Бергер умолкает, в упор глядя на меня.
— Нет, — говорю, и впервые за этот долгий день меня начинает трясти от злости.
— А про Бев Киффин вы не слышали? Где, по-вашему, она сейчас может находиться?
— Не имею представления.
— Итак, они пустились в бега. Хозяйка мотеля бросила двух малолетних детей и собаку, принадлежащую семье. Ту самую, которую так любил Бенни Уайт. Вероятно, возвращаясь из церкви, он заскочил в мотель именно ради несчастной псины. Кстати говоря, сын Киффин, Сони, не обмолвился, что частенько поддразнивал паренька? Он, кажется, сознался, что мальчик заскочил после церкви в мотель поинтересоваться, не нашлась ли Мистер Арахис. Вот его слова: «Собака пошла искупаться, а Бенни заходил, чтобы поиграть с Мистером Арахисом». После того как преступники пытались расправиться с вами и вашей племянницей, а потом скрылись в неизвестном направлении, с мальчиком беседовал детектив Марино, которому Сони все это и поведал?
— Не могу подтвердить, что рассказал Сони Питу Марино, — отвечаю, хотя Бергер и не ждет моего ответа. Она просто излагает информацию перед присяжными, завуалировав ее в форме вопроса. Глаза пеленой заволакивает, когда я вспоминаю несчастное животное и его жуткую гибель.
— Только ведь вы с Люси все-таки обнаружили собаку на территории кемпинга, пока ждали полицию, верно, доктор Скарпетта? — продолжает Бергер.
— Да. — Слезы стоят в глазах.
Собака нашлась за мотелем, на дне плавательного бассейна, к задним лапам кто-то привязал кирпичи. Присяжная в цветастом платье заплакала. Еще какая-то женщина на скамье, тяжко вздохнув, прикрывает рукой глаза. На лицах написано негодование, даже ненависть. В зале заседаний повисает тягостное молчание. Бергер держит паузу, безмолвствует, желая, чтобы картина жестокой расправы над животным накрепко запечатлелась в воображении тех, кто будет решать мою судьбу.
— Кто же способен на такое! — вскрикивает женщина, похожая на мою мать, вытирая глаза. — Нелюди!..
— Негодяи и мерзавцы.
— Господь защитил вас. — Один из присяжных качает головой, радуясь за меня.
Бергер делает три шага. Обводит присяжных внимательным взглядом. Долго смотрит на меня.
— Спасибо вам, доктор Скарпетта, — тихо говорит она. — В мире действительно есть злые, чудовищные люди. — Бергер произносит слова мягко, рассчитывая на присяжных. — Спасибо, что провели с нами время, невзирая на боль и муки ада, через которые вам довелось пройти. — Она оборачивается к присяжным. — Самого настоящего ада.
Все единодушно кивают.
— Вот уж точно пекло, — говорит мне присяжная в цветастом платье, будто я сама не знаю. — Через такое вам довелось пройти... Можно, я задам один вопрос? Нам ведь разрешается спрашивать, да?
— Прошу вас, — отвечает Бергер.
— В том, что я поняла, я не сомневаюсь. — Это относится ко мне. — Просто знаете что? В наши времена, когда я была маленькой девочкой, если ты не говорила правду, тебя как следует хлестали по мягкому месту. Как следует хлестали. — Она выпячивает подбородок в праведном негодовании. — Впервые услышала от вас, что люди способны на такое. Не знаю, смогу ли теперь спокойно спать по ночам. Но я не об этом...
— Да уж, прекрасно понимаю, — говорю я.
— Так значит, я вот к чему... — Она устремляет на меня пристальный взгляд, обхватив руками пухлую зеленую сумочку под локоток. — Признайтесь, вы это сделали? Вы убили ту женщину из полиции?
— Нет, мэм, — как никогда в жизни, уверенно заявляю я. — Я никого не убивала.
Ждем реакцию. Все замерли, сидят тихо, не переговариваются, не задают вопросов. Присяжные приняли решение. Хайме Бергер подходит к столу и начинает собирать бумаги. Разравнивает листки, постучав стопкой по столу. Немного выждав, поднимает голову. Поочередно встречается взглядом с каждым из собравшихся и, наконец, со мной.
— Более вопросов не имею, — говорит она. — Леди и джентльмены. — Подходит к самым перилам, окаймляющим скамью, склоняется к присяжным, будто стоит на палубе огромного корабля. Дама в цветастом платье и ее коллеги — мой фарватер в опасном, неспокойном море.
— Мой профессиональный долг — искать правду. — Впервые слышу подобные слова из уст прокурора. — Моя миссия — делать так, чтобы истина восторжествовала. Именно поэтому меня и пригласили в Ричмонд: вскрыть истину, единственную существующую в этом деле истину. Правосудие слепо, как все мы знаем. — Она ждет, присяжные согласно кивают. — Да, правосудие слепо в своей беспристрастности, оно одинаково для всех. Но, — всматривается в лица, — мы к правде не слепы, вы согласны? Мы прекрасно рассмотрели все, о чем нам сообщили в этом зале. Я вижу, вы не пропустили ни одной детали, в ваших умах сложилась ясная картина. Только слепец не сможет разглядеть очевидного. Эта женщина, — она оборачивается и указывает на меня, — доктор Кей Скарпетта, не заслужила дальнейших расспросов и сомнений. Мы достаточно покопались в ее душе. Я говорю это с легким сердцем — пора положить конец ее мучениям.
Казалось, все так тихо в этом Богом забытом местечке, поросшем травой и кустарником. Представляю, сколько здесь останавливалось туристов, в палатках или в самом мотеле, даже не подозревая о происходящей рядом закулисной возне.
Грозные силы скрылись, точно смерч, который унесся в океан и исчез там. Насколько нам известно, Бев Киффин жива. Джей Талли тоже. По иронии судьбы теперь его разыскивают те самые люди, с которыми он когда-то работал. Ищут день и ночь, агенты не смыкают глаз и не жалеют усилий: Интерпол присвоил беглецу красную метку, «особо опасный преступник, задержать с возможностью экстрадиции», как и его подружке Киффин. Предполагают, что злоумышленники покинули Штаты и затаились где-то за границей.
Передо мной стоит Хайме Бергер. Я — на свидетельской скамье, напротив присяжных: трех женщин и пятерых мужчин. Двое белых, пять афроамериканцев и один азиат. Волей случая здесь представлены расы всех жертв Шандонне. Думаю, руку к этому никто не приложил, но так по справедливости, и я рада случившемуся. Дверь зала заседаний опечатана коричневой бумагой, дабы оградить собравшихся от зевак и газетной братии. Нас с судьями и свидетелями провели в здание суда по подземному переходу, так же, как препровождают на суды заключенных. Все пропитано духом секретности, и судьи смотрят на меня точно на привидение. Мое лицо зеленовато-желтое, все в синяках, левая рука снова на перевязи и в гипсе, с запястий еще не сошли ссадины от веревки. Я осталась в живых лишь благодаря счастливому вмешательству провидения: на Люси был бронежилет. Понятия об этом не имела. Оказывается, она так и прилетела за мной, просто я под пуховой курткой его не видела.
Бергер расспрашивает меня о той ночи, когда была убита Диана Брэй. А я будто оказалась в доме, где в каждой комнате играет музыка. Отвечаю на ее вопросы, а сама думаю о другом, в голове витают иные образы, и в потаенных уголках души слышатся совсем посторонние отголоски. Чудом удается сосредоточиться на свидетельских показаниях. Вот упомянули контрольно-кассовую ленту, где указана моя покупка: обрубочный молоток. Затем Бергер зачитывает какой-то отчет из лабораторий, который передали в суд по протоколу, так же как и записи о вскрытии, результаты токсикологического анализа и другие документы. Бергер рассказывает присяжным, что собой представляет обрубочный молоток, и просит меня пояснить, каким образом поверхность инструмента совпала с чудовищными повреждениями на теле Брэй.
Некоторое время заседание идет в таком же ключе. Говорю, а сама гляжу на лица тех, кто здесь собрался судить меня. Присяжные, которые только что сидели с безучастными лицами, заинтригованы, потом поражены, шокированы. Когда я описывала сколы на черепе и практически вывалившееся глазное яблоко, которое болталось в глазнице, одной из присутствующих становится дурно. Здесь Бергер добавляет, что в соответствии с отчетом лаборатории инструмент, обнаруженный в моем доме, имел на себе следы ржавчины. Далее она задает мне вопрос, был ли ржавым молоток, приобретенный мною в магазине скобяных товаров после гибели Брэй. Отвечаю отрицательно.
— Реально ли, чтобы подобная вещь проржавела за каких-то несколько недель? — спрашивает она напрямик. — Как по-вашему, доктор Скарпетта, могло ли молоток проесть от оставшейся на нем крови настолько, что он оказался в таком состоянии, в каком был обнаруженный у вас инструмент? Тот самый, что вы видели в руках Шандонне, когда он напал на вас?
— На мой взгляд, такое маловероятно, — отвечаю я, зная, что в моих интересах ответить именно так. Хотя и не важно: я бы сказала правду, даже не будь это в моих интересах. — Кроме того, полицейские по идее должны убедиться, что молоток сух, прежде чем помещать его в пакет для сбора улик, — добавляю я.
— А сотрудники лаборатории, которые получили обрубочный молоток на исследование, отметили, что он ржавый, верно? Я правильно зачитываю отчет? — Она слегка улыбается. На Бергер сегодня черный костюм в тонкую голубую полоску; разбирая дело, она перемещается по залу мелкими шажками.
— Я не знаю, что говорится в отчете лаборатории, — отвечаю. — Не читала.
— Ну разумеется, не читали. Вас не было на службе около десяти дней. А этот отчет нам сдали позавчера. — Она бросает взгляд на распечатанную на протоколе дату. — Только здесь действительно говорится, что инструмент с кровью Брэй был ржавым. Он выглядел старым, а как я понимаю, продавец скобяных товаров утверждает, что молоток, который вы приобрели у него вечером шестнадцатого декабря — почти через двадцать четыре часа после гибели Брэй, — однозначно таковым не был. Вам продали совершенно новый инструмент. Правильно?
И опять же я не знаю, что утверждал продавец в магазине, и напоминаю об этом Бергер. Присяжные ловят каждое слово, каждый жест. Я вообще не участвую в даче свидетельских показаний. Бергер попросту задает мне вопросы, на которые я ответить не способна, дабы она сама рассказала присяжным то, что считает нужным. На любом заседании специальной комиссии есть одна замечательная и в то же время опасная вещь: здесь не присутствует ни судья, ни адвокат; вопросам Бергер возражать некому. Она может спрашивать меня о чем угодно, активно пользуясь своим правом, потому что теперь тот самый редкий случай, когда прокурор пытается доказать невиновность обвиняемого.
Бергер интересуется, в какое время я вернулась из Парижа и направилась по магазинам. Прокурор упоминает, что в тот вечер я зашла в больницу навестить Джо, не забыла она и о последующем телефонном разговоре с Люси.
Час «икс» все ближе: ситуация накаляется. Как бы мне хватило времени домчаться до дома Брэй, избить ее до смерти, подложить улики и сделать так, чтобы все выглядело по-другому? И зачем почти двадцать четыре часа спустя покупать обрубочный молоток, кроме как по той самой причине, о которой я твержу с самого начала: чтобы провести тесты? Вопросы повисают в воздухе, а Буфорд Райтер сидит за прокурорским столом и изучает какие-то записи в блокноте, усердно пряча глаза.
Отвечаю Бергер пункт за пунктом. Говорить мне все труднее. Во рту ссадины от кляпа, которые теперь воспалились. С детства оскомин не набивала, уже и забыла, как это больно. Временами какая-нибудь ранка на языке то и дело заденет о зуб, и слова коверкаются, будто у меня дефект речи. Я устала, в руке пульсирует боль, на мне снова гипс — когда Джей заломил мои руки и стал привязывать их к изголовью кровати, получился вторичный перелом.
— Я заметила, что вам трудно говорить. — Бергер замолкает, дабы обратить на сей факт особое внимание. — Доктор Скарпетта, я знаю, что к нашей теме это отношения не имеет.
Вот уж нет, для Хайме Бергер все имеет отношение к теме. У нее для каждого вздоха есть повод, для каждого шага, для каждого выражения на лице; важно все, абсолютно все.
— Однако я хотела бы на секундочку отклониться в сторону. — Она больше не вышагивает, вопросительно вздымает ладони. — Пожалуйста, расскажите присяжным, что с вами произошло на прошлой неделе. Я знаю, все сидящие в этом зале задаются вопросом, почему на вас следы побоев и слова даются вам с трудом.
Она прячет руки в карманах брюк и терпеливо подбадривает меня, дабы я поведала о случившемся. Прежде всего извиняюсь за то, что я нынче не лучшая пешка в игре, и присяжные улыбаются. Рассказываю им про Бенни, на лицах проступает мука. У какого-то мужчины в глазах блеснули слезы, когда я упомянула о рисунках мальчика. Говорю о том, как мы пришли на охотничью стоянку, где, как кажется, ребенок провел немалую часть своей короткой жизни, подсматривая картинки из жизни и запечатлевая их в альбоме для рисования. Так же я поделилась опасениями, что Бенни попал в нехорошую переделку. Содержимое его желудка, продолжаю я, нельзя объяснить тем, что нам доподлинно известно о последних часах его жизни.
— Иногда педофилы, растлители детей, заманивают свои жертвы конфетами, угощением, желая отвести их в какой-нибудь уединенный уголок. Ведь в вашей практике, доктор Скарпетта, бывали и такие случаи? — спрашивает Бергер.
— Да, — отвечаю. — К сожалению.
— Приведите, пожалуйста, пример, когда ребенка выманили пищей или лакомством.
— Несколько лет назад к нам поступил труп восьмилетнего мальчика, — рассказываю случай из собственной практики. — В ходе вскрытия выяснилось, что малыш задохнулся, когда насильник принуждал восьмилетнего ребенка к оральному сексу. Из желудка покойного я извлекла жевательную резинку — довольно большой комок жвачки. Оказалось, взрослый мужчина, живший по соседству, дал мальчику восемь пластинок жвачки «Дентин». Впоследствии преступник сознался в убийстве.
— Итак, когда вы обнаружили в желудке Бенни Уайта попкорн и хот-доги, у вас появились небезосновательные опасения, — подводит итог Бергер.
— Совершенно верно. Я была сильно обеспокоена.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Скарпетта. Что произошло, когда вы ушли с охотничьей стоянки и углубились в лес?
В первом ряду, вторая слева, сидит женщина, которая сильно напоминает мне мать. Тучна, скорее уже за семьдесят, на ней черное старомодное платье с крупными красными цветами. Она глаз с меня не сводит, и я улыбаюсь в ответ. Кажется, это добрый здравомыслящий человек, и я очень рада, что здесь нет моей матери — она сейчас далеко, в Майами. Наверное, и понятия не имеет, что тут со мной происходит: я ничего ей не рассказывала. Матушка слаба здоровьем, и лишние волнения ни к чему. Описывая, что случилось в мотеле «Форт-Джеймс», я то и дело посматриваю на слушательницу в цветастом платье.
Бергер просит рассказать поподробнее о Джее Талли, как мы познакомились и сблизились в Париже. За ее просьбами и выводами явно прослеживается цепочка необъяснимых событий, всплывших на свет после нападения Шандонне. Прежде всего исчезновение обрубочного молотка, приобретенного для исследовательских целей. Кроме того, ключ от моего дома каким-то непостижимым образом оказался в кармане секретного агента ФБР Митча Барбозы, расставшегося с жизнью в жестоких муках. Его я впервые увидела на каталке в морге. Бергер спрашивает меня, бывал ли Джей в моем доме — разумеется, да. Значит, он знал, где лежит ключ и как обезвредить сигнализацию. И еще у него был доступ к вещественным доказательствам. Да, подтверждаю я.
Подставить меня и запутать дело брата так, чтобы его вину нельзя было доказать, тоже в интересах Джея Талли, верно? Бергер застывает на месте, перестав вышагивать, и устремляет на меня пристальный взгляд.
Не знаю, могу ли ответить на этот вопрос. Тогда она снова пускается в путь. Когда он напал на меня в номере мотеля и сунул в рот кляп, я поцарапала ему руки, не правда ли?
— Помню, что сопротивлялась, — отвечаю. — А после всего уже заметила, что под ногтями кровь. И кожа.
— Кожа не ваша? Может быть, вы сами себя поцарапали во время борьбы?
— Нет.
Она возвращается к столу и в кипе бумаг выискивает очередной отчет из лаборатории. Буфорд Райтер сидит с серым лицом, весь напрягся, насторожен. Проба тканей, извлеченных из-под моих ногтей, подтверждает, что кровь и кожа принадлежат не мне. ДНК соответствует генной спирали мужчины, который изверг семя в вагину Сьюзан Плесс.
— Получается, что это Джей Талли, — говорит Бергер, кивая, и снова пускаясь в путь. — Итак, у нас имеется штатный сотрудник правоохранительных органов, который вошел в половое сношение с женщиной непосредственно перед тем, как с ней жестоко расправились. Кроме того, ДНК этого человека настолько близка к ДНК Жан-Батиста Шандонне, что можно с уверенностью назвать их близкими родственниками — скорее всего родными братьями. Нам доподлинно известно, что Джей Талли не настоящее имя этого человека. Он ходячее олицетворение лжи. Преступник избивал вас, доктор Скарпетта?
— Да. Ударил по лицу.
— Он привязал вас к кровати с явным намерением пытать при помощи сушильного пистолета?
— Такое у меня сложилось впечатление.
— Приказал раздеться, связал, сунул в рот кляп и намеревался убить?
— Да. Он ясно дал понять, что в живых меня не оставит.
— Почему же этого не произошло, доктор Скарпетта? — спрашивает Бергер с таким видом, словно не верит ни единому моему слову. Только все это игра, постановка: она на моей стороне. Я точно знаю.
Смотрю на пожилую даму, напоминающую мне мать. Объясняю, что, когда Джей меня связал и заткнул рот, я почти не дышала. Испугалась, дыхание стало поверхностным, а кровь при этом насыщается кислородом недостаточно. Я потеряла сознание, а когда пришла в себя, рядом была Люси. Меня развязали, рот освободили, а Джей Талли с Бев Киффин исчезли.
— Показания Люси мы уже выслушали, — говорит Бергер, задумчиво направляясь к скамье присяжных. — Из ее показаний нам известно, как развивались события после того, как вы потеряли сознание. Доктор Скарпетта, что рассказала вам племянница, когда вы пришли в себя?
Пересказывать слова Люси на суде равнозначно распространению слухов или домыслов. Да, здесь, на этом в высшей степени уникальном разбирательстве, Бергер прощается почти все.
— Сказала, что на ней был бронежилет, — отвечаю на вопрос. — И что в номере состоялась беседа...
— Между вашей племянницей и хозяйкой мотеля, — разъясняет Бергер.
— Да. Люси стояла, прислонившись к стене, а Киффин навела на нее ружье. Выстрелила. Основную силу удара принял на себя бронежилет. Хотя у Люси остались сильные ушибы, она не пострадала, быстро выхватила у миссис Киффин ружье и выскочила из номера.
— Потому что на тот момент у нее была другая цель: спасти вас. Она не стала задерживаться у Бев Киффин, чтобы связать ее и пленить, поскольку первоочередной задачей были вы.
— Да. Дальше, по ее словам, она начала бить ногами в двери. Поскольку Люси не знала, в каком номере я нахожусь, она решила обежать мотель с тыла, где окна выходят на бассейн. Люси нашла номер, в котором меня держали, увидела, что я привязана к кровати, прикладом выбила стекло и ворвалась внутрь. Джей к тому времени успел сбежать. Люси говорит, что, пока она пыталась привести меня в чувство, где-то поблизости взревел мотоцикл. Видимо, злоумышленники на нем и скрылись.
— С тех пор Джей Талли не подавал о себе вестей? — Бергер умолкает, в упор глядя на меня.
— Нет, — говорю, и впервые за этот долгий день меня начинает трясти от злости.
— А про Бев Киффин вы не слышали? Где, по-вашему, она сейчас может находиться?
— Не имею представления.
— Итак, они пустились в бега. Хозяйка мотеля бросила двух малолетних детей и собаку, принадлежащую семье. Ту самую, которую так любил Бенни Уайт. Вероятно, возвращаясь из церкви, он заскочил в мотель именно ради несчастной псины. Кстати говоря, сын Киффин, Сони, не обмолвился, что частенько поддразнивал паренька? Он, кажется, сознался, что мальчик заскочил после церкви в мотель поинтересоваться, не нашлась ли Мистер Арахис. Вот его слова: «Собака пошла искупаться, а Бенни заходил, чтобы поиграть с Мистером Арахисом». После того как преступники пытались расправиться с вами и вашей племянницей, а потом скрылись в неизвестном направлении, с мальчиком беседовал детектив Марино, которому Сони все это и поведал?
— Не могу подтвердить, что рассказал Сони Питу Марино, — отвечаю, хотя Бергер и не ждет моего ответа. Она просто излагает информацию перед присяжными, завуалировав ее в форме вопроса. Глаза пеленой заволакивает, когда я вспоминаю несчастное животное и его жуткую гибель.
— Только ведь вы с Люси все-таки обнаружили собаку на территории кемпинга, пока ждали полицию, верно, доктор Скарпетта? — продолжает Бергер.
— Да. — Слезы стоят в глазах.
Собака нашлась за мотелем, на дне плавательного бассейна, к задним лапам кто-то привязал кирпичи. Присяжная в цветастом платье заплакала. Еще какая-то женщина на скамье, тяжко вздохнув, прикрывает рукой глаза. На лицах написано негодование, даже ненависть. В зале заседаний повисает тягостное молчание. Бергер держит паузу, безмолвствует, желая, чтобы картина жестокой расправы над животным накрепко запечатлелась в воображении тех, кто будет решать мою судьбу.
— Кто же способен на такое! — вскрикивает женщина, похожая на мою мать, вытирая глаза. — Нелюди!..
— Негодяи и мерзавцы.
— Господь защитил вас. — Один из присяжных качает головой, радуясь за меня.
Бергер делает три шага. Обводит присяжных внимательным взглядом. Долго смотрит на меня.
— Спасибо вам, доктор Скарпетта, — тихо говорит она. — В мире действительно есть злые, чудовищные люди. — Бергер произносит слова мягко, рассчитывая на присяжных. — Спасибо, что провели с нами время, невзирая на боль и муки ада, через которые вам довелось пройти. — Она оборачивается к присяжным. — Самого настоящего ада.
Все единодушно кивают.
— Вот уж точно пекло, — говорит мне присяжная в цветастом платье, будто я сама не знаю. — Через такое вам довелось пройти... Можно, я задам один вопрос? Нам ведь разрешается спрашивать, да?
— Прошу вас, — отвечает Бергер.
— В том, что я поняла, я не сомневаюсь. — Это относится ко мне. — Просто знаете что? В наши времена, когда я была маленькой девочкой, если ты не говорила правду, тебя как следует хлестали по мягкому месту. Как следует хлестали. — Она выпячивает подбородок в праведном негодовании. — Впервые услышала от вас, что люди способны на такое. Не знаю, смогу ли теперь спокойно спать по ночам. Но я не об этом...
— Да уж, прекрасно понимаю, — говорю я.
— Так значит, я вот к чему... — Она устремляет на меня пристальный взгляд, обхватив руками пухлую зеленую сумочку под локоток. — Признайтесь, вы это сделали? Вы убили ту женщину из полиции?
— Нет, мэм, — как никогда в жизни, уверенно заявляю я. — Я никого не убивала.
Ждем реакцию. Все замерли, сидят тихо, не переговариваются, не задают вопросов. Присяжные приняли решение. Хайме Бергер подходит к столу и начинает собирать бумаги. Разравнивает листки, постучав стопкой по столу. Немного выждав, поднимает голову. Поочередно встречается взглядом с каждым из собравшихся и, наконец, со мной.
— Более вопросов не имею, — говорит она. — Леди и джентльмены. — Подходит к самым перилам, окаймляющим скамью, склоняется к присяжным, будто стоит на палубе огромного корабля. Дама в цветастом платье и ее коллеги — мой фарватер в опасном, неспокойном море.
— Мой профессиональный долг — искать правду. — Впервые слышу подобные слова из уст прокурора. — Моя миссия — делать так, чтобы истина восторжествовала. Именно поэтому меня и пригласили в Ричмонд: вскрыть истину, единственную существующую в этом деле истину. Правосудие слепо, как все мы знаем. — Она ждет, присяжные согласно кивают. — Да, правосудие слепо в своей беспристрастности, оно одинаково для всех. Но, — всматривается в лица, — мы к правде не слепы, вы согласны? Мы прекрасно рассмотрели все, о чем нам сообщили в этом зале. Я вижу, вы не пропустили ни одной детали, в ваших умах сложилась ясная картина. Только слепец не сможет разглядеть очевидного. Эта женщина, — она оборачивается и указывает на меня, — доктор Кей Скарпетта, не заслужила дальнейших расспросов и сомнений. Мы достаточно покопались в ее душе. Я говорю это с легким сердцем — пора положить конец ее мучениям.