Кортес Родриго. Кукольник

   Да, следственные действия шли полным ходом, полицейские давно забыли об отдыхе, а приехавший сюда из Нового Орлеана лейтенант Фергюсон целыми днями ездил осматривать места пропаж людей, иногда со следами крови и брошенными за ненадобностью внутренностями, а по ночам выстраивал схемы, составлял списки и скрупулезно вычерчивал на карте округа маршруты передвижения неуловимого вампира.
   Его изрядно удивлял изменившийся характер преступлений; во всей своей полицейской практике Фергюсон не встречался с тем, чтобы преступник менял почерк. В данном же конкретном случае почерк поменялся трижды. Сначала было аккуратное, почти художественное «оформление» убитых, затем началась торопливая, беспорядочная резня, а теперь тела просто пропадали, так, словно теперь этот «упырь» заготавливал запасы на зиму.
   Фергюсон обыскивал каждый квадратный дюйм вокруг мест преступлений, искал хоть каких-нибудь свидетелей, подключал колоссальные полицейские силы, но так ни единого тела и не нашел, словно все они сразу после смерти поднимались вверх и растворялись в небе. Зачем это было нужно «идущему по следу крови» Джонатана Лоуренса мулату, Фергюсон категорически не понимал.
   Порой он даже настолько заводился от сплошной череды своих неудач, что искренне желал Джудит, а затем и юному сэру Лоуренсу скорой смерти — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и Джудит, и сэр Джонатан пребывали под надежной охраной, а платой за это были беспрерывные убийства с мгновенным последующим исчезновением искусно выпотрошенных тел.
   Фергюсон установил за Джонатаном круглосуточное наблюдение. Пытался отождествиться с крадущимся за ним след в след преступником. Специально стал изучать особенности этики и мировосприятия городских мулатов и с удивлением обнаружил у них собственную культуру, весьма схожую с культурой белых. Но к цели следствия это его не приблизило ни на шаг. Убийца убивал, а полиция рефлекторно щелкала челюстями и запоздало обнаруживала, что и на этот раз промахнулась.

 
   Джонатан очень торопился. Он уже чувствовал это разлитое в воздухе напряжение и прекрасно понимал, что однажды оно закончится грозой. А тем временем у него все шло просто прекрасно, и куклы выходили одна краше другой. Пожалуй, лишь постоянно висящий у него за спиной Луи Фернье да еще все чаще появляющийся возле поместья Лоуренсов лейтенант Фергюсон заставляли его время от времени приостанавливаться и переключаться на что-либо иное.
   И тогда он шел в театр. Мидлтоны, охотно подтвердившие свое намерение выдать Энни за Джонатана, как только закончится траур, с удовольствием наблюдали за тем, как разумно и бережно тратит Джонатан свои собственные деньги на ремонт и реставрацию обветшалого здания, и не менее охотно обещали несколько увеличить приданое Энни. То, каких затрат стоит возрождающийся театр, видели все.
   И только одного ни Мидлтоны, ни прочие не понимали — зачем Джонатан при каждом удобном случае таскает с собой эту рабыню.
   Версии строились разные. Одни считали, что на Джонатана повлиял уехавший в Европу дядюшка-аболиционист, и теперь парень пытается как-то возместить и смягчить мулатке, фактически сестре, горечь неудобств, проистекающих из ее происхождения.
   Те, кто знал Джонатана ближе, с этим не соглашались, но в свою очередь всерьез опасались, что Джонатан пошел по стопам своего отца и намерен продолжить эти богопротивные кровосмесительные связи. Понятно, что помешать браку с Энни это вряд ли могло, но вот подпортить репутацию жениха — вполне. В любом случае вечное присутствие «этой» где-то неподалеку от юного сэра Лоуренса было и непонятно, и неприятно.
   И только двое — Платон и сам Джонатан — знали истинный смысл того, что они делают.

 
   Джудит осознала свою роль не сразу. Когда масса Джонатан выезжал на охоту или в гости, ее оставляли под охраной двух крепких вооруженных парней, но, когда хозяин ехал в театр или даже просто в город, ее обязательно брали с собой, и она часами сидела в экипаже или в ложе театра и просто смотрела и ждала.
   Только после пятого или шестого выезда она совершенно случайно заметила, что, когда ее берут с собой в город, где-нибудь неподалеку обязательно бродят три-четыре неприметных человека — кто с газеткой в руках, кто с тростью, а кто и просто так.
   Сначала Джудит даже подумала, что это охраняют ее, чтобы не сбежала. Но, заметив однажды, с каким вниманием ее тайные охранники посматривают на всех проходящих мимо людей, вдруг вспомнила слова господина полицейского и поняла — они ждут Луи.
   И вот тогда Джудит испугалась. Она помнила свои чувства там, в роще у дороги, когда Луи вернулся забрызганный кровью и принялся молча смывать с рук бурые и черные пятна. Сначала водой, затем ромом, а потом снова водой. И когда Луи, сидя в ногах на ее кровати и стараясь выглядеть участливым, расспрашивал Джудит о ее жизни, страх уже настолько прочно поселился в ее сердце, что более не отпускал.
   Это уже потом, долгими свободными вечерами на ферме супругов Ле Паж, когда появилось время помечтать, она придумала ему десять тысяч оправданий и нашла в своем сердце десять тысяч объяснений его странностям. Но теперь Джудит вдруг стала крайне серьезно относиться к словам лейтенанта Фергюсона и с ужасом поняла, что из нее сделали наживку.
   Когда масса Джонатан желал отдохнуть от охоты на Луи Фернье, он уезжал охотиться на уток, но затем, натешившись, снова «подвешивал Джудит на крючок» и часами ждал настоящую добычу — затаившегося где-то неподалеку мулата.
   Шел день за днем, и многосуточное напряжение начало сказываться. Джудит стала плохо спать по ночам, много плакала, но ничего изменить в своей судьбе не могла. Это решали другие.

 
   Платон Абрахам Блэкхилл не строил иллюзий. Он знал, что Фернье так же видит толкущихся вокруг Джудит переодетых полицейских, как видит их он сам. Но это его устраивало. Все то время, пока Фернье будет отвлекаться на полицейских, считая их единственным препятствием, он будет оставаться уязвимым. И потому Платон, каждый раз предварительно отпросившись у хозяина, занимал удобный и незаметный наблюдательный пункт и смотрел — часами.
   Он ни разу не видел беглого мулата и не знал наверняка, как выглядит Луи Фернье, но зачитанное вслух сэром Теренсом объявление о поимке запомнил слово в слово. Льняные желтые волосы, голубые глаза, молодой, хорошо одет, ведет себя как белый. И еще почему-то Платон был уверен, что ученика Аристотеля он опознает и убьет.
   Потому что иначе это же с ним и его хозяином сделает Луи Фернье.

 
   То, что более ждать невозможно, мэр Торрес начал осознавать к началу июля. Приближался срок выборов, а полиция во главе с молодым — еще молоко на губах не обсохло — шерифом оказалась бессильна. Да и Фергюсон окончательно застрял в своих расчетах и перекрестных допросах, а тем временем обстановка все накалялась.
   Каждую неделю исчезали все новые и новые люди. Небогатый фермер уходил работать на свое поле и уже не возвращался. Бродяга покидал свое обычное место под мостом, а вечером его товарищи понимали, что более никогда его не увидят. Женщины исчезали по пути к дому подруги — в двух кварталах. Мужчины словно растворялись в воздухе, выйдя из распивочной. И никто не был защищен. Ни бедный, ни богатый; ни белый, ни черный.
   Мэр еще раз внимательно просмотрел полицейские сводки, равнодушно швырнул их в угол и подошел к окну. На центральной площади, прямо у памятника его предшественнику, первому мэру города Джеффри Джонсону, четверо нетрезвых мужчин бурно выясняли отношения.
   «Если еще помедлить, полыхнет… — внезапно осознал мэр. — А на выборах вообще черт знает что начнется…»
   И тогда решение пришло само собой. Да, обычно смотр назначали один раз в год, уже после сбора урожая, когда ниггеры только и делают, что ловят и жарят опоссумов и пьют самодельный ром, сделанный из украденного у господ тростника и настоянный в зарытых в землю тыквах. Но сейчас был особый случай, и если не позволить людям сбросить напряжение… в общем, пора.
   Мэр поднял тяжелый бронзовый колокольчик и несколько раз брякнул.
   — Да, сэр! — мгновенно вырос в дверях секретарь.
   — Начальника полиции ко мне, — властно распорядился мэр.

 
   Паровая машина, тонкие стальные тросы, массивные шестеренки передач для механической смены декораций и вращения сцены и многое-многое другое, жизненно необходимое каждому современному театру, пришли из Нью-Йорка в один день.
   Шестнадцать огромных тяжелых ящиков были доставлены в Новый Орлеан из Нью-Йорка на пароходе, перевезены на пароме через Миссисипи и в четыре часа утра уже стояли на берегу, загораживая проезд снующим через реку лошадям и экипажам.
   Отчаянно ругались извозчики, загораживающие проход огромные ящики огибали потоки пассажиров, а Джонатан ходил вокруг, любовно оглаживая шероховатые сосновые доски и поглядывая на прибывших тем же пароходом, а теперь сидящих неподалеку механиков.
   — Эй, — подозвал он старшего. — Как долго устанавливать будете?
   — Недели три, мистер, — даже не поднявшись и не бросив сигары, лениво отозвался тот.
   «Хамье…» — недовольно покачал головой Джонатан. Эти северные манеры определенно зарождались где-нибудь в трущобах.
   — А быстрее можно?
   — Так в контракте записано, — торопливо затушил сигару механик. — Все, что сверх контракта, надо оговаривать отдельно.
   «Оговорим, — улыбнулся Джонатан. — Обязательно оговорим, особенно с тобой».
   — Тогда я распоряжусь о погрузке, — кивнул он и повернулся в поисках черных грузчиков, принадлежащих владельцу парома. Но никого не увидел.
   — Джимми! — теряя терпение, остановил Джонатан пробегавшего мимо матроса. — Где грузчики?
   — Все, сэр Джонатан! — замахал тот руками перед собой. — Сегодня никого уже не будет!
   — Как? Почему?
   — А вы что, сами не видите? — весело ощерился матрос. — Мэр внеочередной смотр объявил! Все ниггеры возле барака!
   Джонатан недоверчиво нахмурился. По традиции, смотр ниггеров проводили глубокой осенью, когда весь урожай собран, а не сейчас, посреди лета! Он кинул взгляд в сторону стоящих на берегу бараков и замер: там явно что-то происходило.
   — Но мне же нужно как-то погрузить все это, — пробормотал он и, все ускоряя ход, помчался вперед. Быстро, в течение нескольких минут, достиг бараков, оттолкнул загородившего вход нетрезвого бродягу…
   Джимми был прав, и это был самый настоящий смотр. Ниггеры стояли каждый возле своего места у дощатых нар, а ходившие вдоль рядов раскрасневшиеся, возбужденные разновозрастные горожане ворошили грязное тряпье в поисках каких-нибудь улик.
   — Есть! — заорали так, что Джонатан вздрогнул. — Нашел!
   Скрючившийся над тряпьем пожилой мужчина поднял руку высоко вверх, демонстрируя две новенькие сигары.
   — Мне хозяин подарил… — на ходу принялся врать черный грузчик.
   — Ага! Рассказывай сказки! — счастливо улыбнулся удачливый сыщик и повернулся к остальным: — Слышали?
   — Тащи его сюда! — весело заорали сбоку. — Сейчас мы выясним, кто кому что подарил!
   Барак пришел в движение. Ниггера, явно укравшего эти сигары у кого-то из белых, сбили на пол, ухватили за ноги и волоком потащили к выходу — пороть.
   — Смотри-ка, что я у этого нашел! Нож! — раздался еще один возмущенный вопль. — Вот сука черная!
   — Это не мой! — отчаянно заверещал ниггер. — Мне его кто-то подсунул! Я правду говорю! Не мой это…
   Но и этого никто не слушал. Горожане дружно кинулись на преступника, сбили с ног, не дожидаясь констебля, начали топтать, и Джонатан махнул рукой и вышел вон. Теперь он совершенно точно знал, что сегодня на пристани работы не будет. Он вернулся к переправе, никак не реагируя на вопросительные взгляды механиков, присел на один из ящиков, и тут до него дошел весь ужас ситуации.
   — Господи! — схватился он за голову. — Что же теперь делать?!
   То, что все его куклы, запрятанные в четырнадцати тайниках, рассредоточенных по всему округу, теперь в большой опасности, было слишком очевидно.

 
   По традиции, смотры назначались один раз в год, решением муниципалитета. В этот день сотни и сотни мужчин вооружались мушкетами, тесаками, дубинками и плетьми и рано утром, что-то около четырех, выходили на центральную площадь.
   Далее мужчины разбивались на группы по шестнадцать-двадцать человек и под руководством назначенных полицией в качестве представителей закона сержантов и офицеров отбывали в разные районы города, а затем прочесывали все окрестности, каждое поместье и каждую черную деревню в радиусе двадцати миль.
   Цели были максимально просты и очевидны: поиски улик, изобличающих возможную подготовку мятежа, изъятие и уничтожение ножей, тростей и собак, а также всего, чем раб не имел права обладать в принципе.
   Для города это было равносильно войне и карнавалу одновременно. Команды быстро начинали рассыпаться и перемешиваться, полиция за всем уследить не успевала, а к девяти утра многие из добровольцев были уже совершенно пьяны от реквизированного тростникового рома и крови — виновных наказывали на месте, а совсем уж обнаглевших ниггеров тут же прогоняли сквозь строй.
   Понятно, что богатых горожан и крупных землевладельцев подобные меры не радовали — они и сами неплохо с рабами управлялись. Но противодействовать никто не смел, и богачи ограничивались тем, что заранее предупреждали домашних рабов о грядущем смотре и посылали своих представителей в досматриваемые комнаты и бараки.
   Впрочем, помогало это лишь отчасти. Даже в самых богатых домах после каждого смотра стены еще долго отмывали от потеков крови, а общие потери достигали двух, а то и трех десятков черных убитыми и нескольких сотен ранеными.
   И все-таки польза была. И немалая. Как правило, еще долго после смотра ниггеры передвигались по городу исключительно поодиночке, низко опустив головы и не смея смотреть белым в глаза, а городская беднота еще долго чувствовала, что они -настоящие белые люди.
   Но для Джонатана это могло обернуться катастрофой. Он знал, как тщательно осматриваются в этот день все места, где может быть укрыт хотя бы один ниггер. Даже мертвый.
   — Так, — повернулся он к механикам. — Сегодня работы не будет. Назначьте дежурных охранять привезенное имущество, а вот этот, этот и вон те два ящика, — ткнул он пальцем в самые большие, — разгрузить и поставить на повозки.
   Механики принялись возмущаться, говорить, что в контракте ничего такого не записано, но Джонатан знал, что делает.
   Пока он не подписал бумагу о приемке груза, они будут делать все, что он скажет.
   — Все, я сказал! — рявкнул Джонатан. — Вы не на Севере! Вперед!

 
   Джонатан выехал на двух повозках. На первой — Платон, на второй, как ни прискорбно, он сам. И в первую очередь он решил очистить те из тайников, что были ближе остальных к городу. Но трудности начались сразу же. Едва завидев на козлах черного, добровольцы останавливали повозки и стаскивали Платона вниз.
   — Куда прешь, сука черномазая?!
   — О-о… смотри-ка, сам попался!
   — А ну, выворачивай карманы!
   — У меня нет карманов, сэр, — разводил руки в стороны негр.
   — Ах ты, козел старый! Он еще и врет!
   Как правило, примерно на этом этапе Джонатан успевал добежать и вырвать Платона из рук нетрезвых добровольцев, но это все повторялось и повторялось, и, пока они вырвались за пределы полыхающего страстями города, старику раз двадцать съездили по роже, порвали куртку, а один раз даже попытались забраться и посмотреть, что там в ящиках.
   Джонатан пресек эту, пусть пока и безопасную, попытку на корню, но вздохнул полной грудью, лишь когда они выбрались в поля. Сюда добровольцы должны были добраться не скоро, разве что к обеду. Его все еще душил гнев, но он понимал, что обижаться на людей бессмысленно. Чернь, она и есть чернь — что в Древнем Риме, что здесь.

 
   Весть о назначенном мэром смотре настигла Фергюсона, когда он подъезжал к пристани, чтобы ненадолго съездить в Новый Орлеан.
   — Это точно? — нахмурившись, переспросил он дежурящего у переправы констебля.
   — Точнее некуда, господин лейтенант, — кивнул тот. — Видите, ни одного грузчика.
   Фергюсон окинул быстрым взглядом действительно слишком уж пустынную площадку перед пристанью, отметил взглядом огромные дощатые ящики, группу белых мужчин, явно дожидающихся грузчиков, и чертыхнулся.
   — Этого мне еще не хватало!
   Лейтенант понимал политические мотивы, по которым это сделал мэр Торрес, но с его собственными планами это резко расходилось. Главным образом потому, что Луи Фернье, присутствие которого Фергюсон чуял в городе буквально спиной, выглядел как белый. Зная, насколько дерзок этот мулат, можно было смело побиться об заклад, что трупов этой ночью прибавится. Под шумок…
   Он опять выругался, развернул экипаж и спустя четверть часа без стука вломился в кабинет главы города.
   — Почему вы не предупредили меня о смотре, Торрес?
   — Потому что тебя это не касается, — отрезал мэр. — Ты деньги получил и сидишь там, бумажечки перекладываешь да карандашиком чиркаешь! А мне нужно о безопасности горожан думать.
   — Вы же должны понимать, какой это подарок для Фернье! — вскипел Фергюсон.
   — Напротив, — спокойно возразил мэр. — Пока ты там сидишь и не чешешься, мои добровольцы уже два трупа спрятанных нашли.
   — Не может быть, — оторопел Фергюсон. — Где? Когда?
   Мэр усмехнулся и повернулся к стоящему навытяжку перед ним констеблю.
   — Расскажи лейтенанту, Джек.
   — Так точно, господин лейтенант, — повернулся к незваному гостю констебль. — Только что сообщение пришло: два высохших трупа — черный и белый.
   Фергюсон хмыкнул. Два месяца подряд этим делом занимались все полицейские силы округа, и ни один пропавший так и не был найден. Он просто не мог поверить, чтобы мэру так повезло.
   — Где нашли? — сосредоточенно прищурился он. — Кто нашел? Когда?
   — Только что, господин лейтенант, — чуя неизбежное вознаграждение, широко улыбнулся сержант. — Их ребята из добровольцев отыскали. Думали тамошних ниггеров тряхнуть, вытащили тех, кто в сарае прятался, ну, и на всякий случай под крышей глянули — не упустили ли кого. Ба-а! А там два трупа: мужик белый и баба черная.
   — Да где же это? — уже сгорая от нетерпения, спросил Фергюсон.
   — На запад шестнадцать миль. Ферма Савитски. Да там их все знают.
   Фергюсон неловко раскланялся с мэром и, красный от стыда и злости, выскочил из кабинета. Забрался в экипаж и, нахлестывая лошадей, выбрался на западную дорогу. А через полтора часа, почти загнав лошадей, да и сам взмыленный, как лошадь, чуть не повалился с козел возле указанного сарая. Народу здесь было уже прилично.
   — Где они?
   — Пропустите лейтенанта! Проходите, господин лейтенант.
   Фергюсон прошел в центр плотного круга из людей, присел над трупами и чуть не присвистнул от восторга. Это был снова тот же почерк.
   Белый сухощавый мужчина лет пятидесяти и черная женщина что-то около тридцати пяти лежали на земле, страстно сплетя свои разноцветные тела в одно целое. Никакой неряшливости, никакого неуважения к материалу. Такое мог сделать только настоящий мастер.
   — Кто это? — поднял голову Фергюсон.
   — Мистер Робинсон и Джен, — тихо произнесла стоящая ближе остальных полная белая женщина. — Про них все знали.
   — Он — ее хозяин?
   — Нет, — раздался густой бас. — Хозяин — я, а мистер Робинсон — наш сосед. Был.
   Фергюсон поднялся с корточек. Теперь он понимал, где надо искать всех остальных пропавших без вести.
   — Так… — оглядел он толпу. — Обыскать все сараи. Особое внимание стропилам, подвалам, стогам старого сена — в общем, ищите там, куда давно не заглядывали. Найдете, сразу сообщайте в полицию. Или мне лично.
   «Боже! Какая удача!»

 
   Джонатан торопился. До обеда он успел объ-ехать всего шесть тайников из четырнадцати, но те, что оставались, были разбросаны по всему округу, и он уже не был уверен, что объедет их все до темноты.
   Они укладывали хорошо подсохших, достаточно легких кукол в ящики из-под театрального оборудования одна на другую, перекладывая их сеном и стараясь не повредить. Но позы кукол были весьма вычурны, руки и ноги торчали в разные стороны, и они тратили на укладку больше времени, чем на дорогу.
   Они работали наравне и молча, а затем так же молча ехали к следующему тайнику, убедившись, что людей нет, выгружали и его, и так без конца. Так что к пяти вечера они уже собрали и упаковали девять тайников из четырнадцати, а к семи — одиннадцать. И только на двенадцатом, у фермы Савитски, Платон вдруг остановил лошадей и, дождавшись, когда вторая телега, с Джонатаном на козлах, поравняется, показал рукой на белеющий в сумерках деревянный сарай.
   — Там люди.
   Джонатан пригляделся, но никого не увидел.
   — Где?
   — Двое в засаде справа от сарая, и еще четверо в кустах у дороги. Но это не полиция.
   — Опять добровольцы… — сморщился Джонатан. Ему до смерти жаль было спрятанных там кукол. Но рисковать с бесценным грузом за спиной он совершенно не желал. — Черт с ними, объезжаем стороной.
   Они попытались прорваться к следующему тайнику — на сеновале, и снова Платон заметил засаду. И только когда неудача постигла их в третий раз, Джонатан решил — хватит, он не будет испытывать судьбу бесконечно.
   — Все, Платон, поворачиваем назад. По пути заглянем под мост. Может быть, туда они еще не совались… А если что не так, повернем в город. Пока доедем, там уже будет тихо.

 
   К имению Лоуренсов добровольцы добрались только к семи часам вечера. Четыре экипажа, битком набитые красными от возбуждения мужчинами, заехали прямо в центральные ворота и выгрузились во внутреннем дворе огромного дома.
   — Майкл, проверь сараи! — попытался как-то командовать тоже красный и тоже подвыпивший полицейский сержант. — Томми, ты возьми на себя деревню, остальные со мной. Будем проверять дом.
   Но никто его уже не слушал. Никого из этих небогатых горожан черная, практически пустая деревня не интересовала; всем было любопытно, как живут и чем дышат те из черных, что присосались к господам.
   Огромная беспорядочно снующая толпа ввалилась в гостевую, отобрала ключи у оставшегося за старшего черного мальчишки лет семнадцати и, сунув ему для порядка несколько раз в рожу, потребовала показать комнаты ниггеров.
   — Нас здесь только двое, — хлюпая разбитым носом, сразу признался ниггер. — Раньше под лестницей еще Цинтия жила, а теперь остались только я и Платон.
   Мужчины сразу же открыли ведущую под лестницу дверь, но в маленькой, со скошенным потолком и даже без окон комнатенке развернуться толком не смогли и вывернули все вещи наружу.
   — Ни хрена себе эта черная жила! Даже у моей бабы таких тряпок нет! — начал возмущаться кто-то, но все уже видели — все пустое.
   В городе им повезло куда больше. Под матрасом у одного ниггера они нашли настоящий, разве что не заряженный пистолет, а в одном из писем служанки крупного скупщика табака сержант вычитал признание о готовящемся побеге. Пожалуй, эти письма в надушенных конвертах, на розовой, довольно дорогой бумаге раззадорили ребят сильнее всего. Жирующая за счет господ, разодетая, чуть ли не как белая, служанка не только не испытывала к ним благодарности, но еще и строила козни. Черную суку выволокли во двор, и если бы не вмешательство офицера, наверное, прибили бы до смерти.
   — Все-все, — осадил добровольцев сержант. — У них здесь еще три с половиной сотни ниггеров, можем до ночи к Мидлтонам и Бернсайдам не успеть.
   Своевременное вмешательство отрезвило. Все помнили, что ровно в полночь смотр закончится, и тогда они уже ни в один господский дом не войдут. Парни переместились досматривать комнату мальчишки, обнаружили там только табурет и покрытую узорно сплетенной циновкой дощатую лежанку, переругиваясь, отправились в комнату Платона, и в этот момент раздался выстрел.
   — Черт! А это еще что? — охнул сержант.
   И тут же отчетливо прозвучал еще один выстрел.

 
   Джудит Вашингтон плела циновки, настороженно прислушиваясь к звукам снаружи сарая, когда приставленные к ней сэром Джонатаном караульные начали нервно переругиваться.
   — А я тебе говорю, их нельзя сюда пускать.
   — Я ребятам дорогу закрывать не буду. Надо им сарай осмотреть, пусть смотрят.
   — Ага, а потом и меня, и тебя пинком под зад отсюда! Ты этого хочешь?
   И тут в дверь замолотили.
   — Эй! Парни, у кого ключи? У тебя? Так неси их сюда!
   Снаружи загремели ключами, караульные переглянулись и приподняли стволы мушкетов.
   — Не подходит… — растерянно проговорили снаружи.
   — Значит, ломаем.
   Дверь ухнула, еще раз и еще, и охранники снова переглянулись.
   — Не надо, ребята, — решился-таки подать голос один из караульных. — Здесь вам нечего делать!
   — А ты кто такой? — зло и насмешливо отозвались снаружи.
   — Караульный. Предупреждаю, я буду стрелять.
   — Только попробуй! — прозвенел за дверью молодой сильный голос. — Или ты за черных решил податься?
   Джудит вздрогнула. Ей показалось, что она уже слышала эти интонации.
   Дверь начали трясти, затем снаружи началась какая-то толкучка, и вот дверь застонала, треснула и рухнула внутрь. Джудит охнула и вскочила на ноги. В первых рядах добровольцев стоял беглый раб Луи Фернье.