Кортес Родриго. Кукольник

   — Я же говорил, что черная прячется здесь, — усмехнулся Луи и повернулся к остальным. — Хватай ее, ребята! И не смотрите, что она рыжая; у нее в роду все шлюхи, только с белыми и путались!
   Парни возбужденно загоготали и повалили внутрь. И тогда один из караульных поднял мушкет на уровень груди и нажал на спусковой крючок.

 
   Джонатан остановил повозку у моста через глубокий, но сухой овраг и переглянулся с Платоном. Именно здесь они припрятали целых восемь достаточно ценных кукол. Теперь настало время их забирать.
   Платон принюхался и недовольно покачал головой.
   — Здесь недавно курили.
   Джонатан глянул вниз, на дорогу. Несмотря на сумерки, колея в сухой, накалившейся за день пыли была видна отчетливо, — здесь действительно кто-то недавно проехал.
   — Вижу…
   Они еще раз переглянулись и почти одновременно спустились с козел. Достали из-под сидений ломики и, настороженно поглядывая по сторонам, пошли к мосту. Здесь, в самом начале моста, под настилом и располагалось вырытое в сухой глинистой земле хранилище. Стоит откинуть на два-три штыка земли и снять подушку из хвороста, и можно будет забирать.
   Джонатан первым подошел к началу моста, взялся за доску настила, потянул ее на себя, со скрипом оторвал и замер. В поясницу ему упирался холодный, определенно металлический предмет.
   — Все, упырь, кончилась твоя веселая жизнь.
   Джонатан медленно разогнулся. Из окружающих овраг кустов один за другим сыпались крепкие вооруженные мушкетами и пистолетами люди.
   Он обернулся. Прямо перед ним стоял один из безвестных полицейских сержантов, из тех, что посменно охраняли его и Джудит от мулата Луи Фернье.
   — Ты о чем, сержант? — спросил Джонатан.
   — Это ведь твоя захоронка, — вместо ответа кивнул тот на оторванную доску. — Не смотри, не смотри. Я все знаю. Теперь не отвертишься.
   Джонатан окинул взглядом обступивших его мрачных мужчин. Он знал их. Один — его собственный конюх О'Хара, второй — плотник Мидлтонов, еще двоих он видел как-то в толпе у парома.
   — О'Хара! Ты что, мне не веришь? — крикнул он конюху. — Скажи своим друзьям, что это ошибка!
   — Это твой папаша ошибся, когда не заплатил мне за объездку, — зло выговорил конюх.
   «Не выскочить!» — понял Джонатан и стремительно оценил расстановку сил.
   — А с чего это вы решили, что здесь моя захоронка? — начал наступать он. — Как вам вообще в голову взбрело, что здесь что-то запрещенное есть?
   — Фергюсон догадался, — спокойно ответил сержант. — А теперь лапы вверх и вперед к повозке. Посмотрим, что ты там привез.
   Джонатан кинул на Платона внимательный взгляд. Но раба тоже обступили со всех четырех сторон.
   — Ладно, пошли, — кивнул он и, выронив ломик, медленно тронулся с места. Подошел к козлам, словно предлагая себя обыскать, стащил и сунул в руки патрульному свою куртку и тут же, сунув руку под сиденье, выхватил небольшую штыковую лопатку.
   Лезвие вошло сержанту в шею, чуть ниже уха, парень выпучил глаза и начал оседать вниз.
   — Давай, Платон! — взревел Джонатан и, едва увернувшись от свистнувшего над головой тесака, выхватил из-за пояса пистолет. Выстрелил, бросил… А тем временем обезоруженный Платон кружил в бешеном танце, не давая себя ни ударить, ни пристрелить.
   Джонатан сделал выпад и, ткнув одного штыком лопатки в грудь, схватил раненого и, закрываясь им, как щитом, быстро огляделся по сторонам. Двоих он уложил сам, одного сумел зарезать выхваченной из ботинка бритвой Платон, один был в его руках. Оставались трое, его собственный конюх в том числе. И конюх уже поднимал с земли чей-то мушкет.
   — Не надо, О'Хара, — посмотрел ему в глаза Джонатан. — Не выйдет.
   — Посмотрим.
   — Ну, как знаешь, — зло усмехнулся Джонатан, отбросил обвисающего в его руках добровольца и кинулся вперед.

 
   На секунду все отшатнулись назад, Фернье тоже. Но дым от выстрела из мушкета постепенно рассеялся, а вместе с ним рассеялась и оторопь.
   — Сволочь! Ты что наделал! — отчаянно заорал Фернье. — Ты человека, сволочь, убил!
   — Всем назад! — выставил свой мушкет второй караульный, давая возможность напарнику перезарядить оружие. — Кто сунется — не жилец!
   Добровольцы растерянно переглядывались. Никто из них не рассчитывал на сопротивление. И уж умирать из-за рабыни точно никто не хотел.
   — Слушай, ты! — выкрикнул кто-то из толпы. — Мы в своем праве. А ты — убийца!
   — Правильно, ребята! — вдохновляюще бросил через плечо Фернье. — Почему они прячут от нас эту мулатку? Это наш день!
   Народ зашевелился.
   — Где сержант? Позовите кто-нибудь сержанта!
   Кто-то выстрелил в воздух, подзывая сержанта, а Джудит смотрела на Фернье; он смотрел на нее, и каждый понимал -пора принимать решение.
   «Не бойся, девочка, — говорил его взгляд. — Пусть они позабавятся, и как только караульные отвлекутся, я тебя спасу. Мы уедем с тобой в Бостон и будем ходить там под ручку, как белые, с зонтами и моноклями. Разве это не счастье?»
   «Я тебе не верю… — говорили глаза Джудит. — Ты слишком долго был как белый и стал так же двуличен, как они…»
   — Что тут еще? Кто стрелял?!
   К вышибленным дверям сарая подошел сержант, глянул на распростертый в луже крови труп и побледнел. Смерть белого, да еще из его команды… это была катастрофа.
   — Кто? — только и выдохнул он.
   — Это я, сержант, — хмуро отозвался охранник. — У меня контракт с управлением полиции; вы это и сами прекрасно знаете. Имею полное право. Я его заранее предупреждал.
   Сержант тоскливо посмотрел вокруг и сморщился, как от зубной боли. Караульные действительно имели право защищать эту мулатку от кого бы то ни было, даже от тех, кто внешне выглядит как белый… Некоторое время он колебался, а потом махнул рукой.
   — На сегодня все. Тело забрать и погрузить, свидетелей прошу подойти к крыльцу. Я буду снимать показания.
   Толпа недовольно загудела, а Фернье яростно сверкнул глазами.
   — Белого убили из-за черной, и этому козлу все сойдет с рук? Сержант, это и есть ваш закон? Это и есть равноправие?!
   Он повернулся к остальным и, воздев руку вверх, решительно призвал:
   — Линчевать убийцу, ребята! Это наш день!
   Толпа дрогнула, но с места не трогалась.
   — Давай, парни! Покажите, что вы мужчины!
   Толпа глухо и раздраженно заворчала. Если бы перед ними стоял загнанный ниггер, суд Линча был бы — самое то. Но линчевать двух взрослых белых мужчин с оружием в руках и бумагой от управления полиции… не те уже были времена, не те…
   Фернье повернулся к Джудит и виновато и одновременно осуждающе усмехнулся, как бы говоря: ладно, прости, что не удалось… значит, в следующий раз.

 
   Своего конюха Джонатан оставил напоследок. Он специально расположил ирландца так, чтобы тот мог видеть, как его товарищей добивают и скидывают в освобожденную от бесценных кукол яму под вскрытым настилом моста. А затем пришел и его черед.
   Джонатан деловито подтащил подвывающего от ужаса ирландца поближе к яме, ткнул ему ножом в горло и, не дожидаясь, пока тот истечет кровью и потеряет сознание, сбросил вниз, прямо на трупы добровольцев.
   — Как ты можешь? — прохрипел О'Хара. — Заодно с черным…
   — Так ведь и ты не выше его, О'Хара, — усмехнувшись, парировал Джонатан. — В этом все дело. Знал бы свое место, остался бы жив.

 
   Как только добровольцы уехали, а шмыгающий разбитым носом Сэм притащил плотницкие инструменты и дверь поставили на место, Джудит собралась с духом.
   — Там был Фернье, — глухо сказала она караульным.
   — Как?! — охнули оба. — Кто?! И ты молчала?!
   Они кинулись наперебой расспрашивать, который из напавшей на них толпы был мулатом, а услышав, нервно расхохотались.
   — Уж нам-то могла бы не врать! Ты хочешь сказать, что этот парень — мулат?
   — Да. И он еще вернется, — опустила глаза Джудит. — Может быть, не сегодня, но вернется. И он вас убьет. Я знаю.

 
   Джонатан и Платон работали всю ночь. Наскоро отмывшись в Белом ручье, они затемно въехали в пьяный от минувших событий город и, стараясь не попасться на глаза патрулю, подъехали к пустующему зданию театра. Осторожно, по одной выгрузили и стащили всех кукол в большой просторный полуподвал под сценой. Затем стали тщательно осматривать причиненные мышами повреждения, и если благостно улыбающийся Платон думал только о своем Мбоа, то у Джонатана были совсем другие и весьма невеселые мысли.
   После встречи с О'Хара давно терзавшие его догадки обрели наконец законченность. И главная из них: общество серьезно больно, и духовная проказа продолжает уродовать лицо Человека, постепенно придавая ему хищнические черты.
   Взять хотя бы сегодняшний смотр: хорошая, заимствованная еще у спартанцев идея — время от времени избивать илотов, чтобы те знали свое место, превращена черт знает во что, и сегодня уже не спартанцы избивают илотов, а сами илоты, пусть и другого цвета.
   Новые же «спартанцы» лишь подзуживают толпу из кабинетов муниципалитета и тайком предупреждают своих собственных домашних рабов о грядущем побоище. А потом делают вид, что они здесь ни при чем.
   Джонатан совершенно точно знал, что так долго продолжаться не может, да, на вранье можно построить целую пирамиду Хеопса, но когда-нибудь подует ветер, и все рухнет, погребая под собой и правых, и виноватых.
   Он знал, почему так происходит. Люди перепутали главные понятия жизни и почему-то стали думать, что можно совместить свободу и демократию. Они забыли, что свобода означает силу для сильных и слабость для слабых, и где-то в пределе абсолютная свобода превращается в абсолютный произвол.
   Пожалуй, аболиционисты первыми поняли назревающую опасность, но — боже! — как же они заблуждались, думая сделать черного равным белому по уровню свободы! Ибо единственное, в чем нуждается илот, черный или белый, — это опека.
   Только демократия — полное отсутствие свободы — способна заставить сильного заботиться о слабых. Только демократия, где все илоты равны и каждый илот — белый или черный — с детства знает свое место, даст ему счастье. И только демократия даст власти — когорте лучших из лучших — уверенность в своем праве использовать все рычаги.
   Только тогда исчезнет желание белого работника доказывать черному, что тот ниже, а черные перестанут надеяться на невозможное. Люди станут действительно равны! Но власть словно ослепла и оглохла и заигрывала с белыми илотами, науськивая их на черных, тем самым подрывая саму основу покоя и благосостояния общества.
   Когда Джонатан представлял, сколькими опасностями это грозит Америке, у него волосы становились дыбом. Ибо вечно это продолжаться не могло.
   «Я покажу им правильный путь! — уже утром поклялся он сам себе. — Чего бы мне это ни стоило!»

 
   Полицейские сводки по итогам смотра поступили к Фергюсону только к девяти утра следующего дня. Совместными усилиями шестидесяти отрядов патрульных-добровольцев были изъяты: пистолет — 1; ножей — 347, в том числе обоюдоострых ножей — 2; письмо с планом организации побега — 1. На месте уничтожены 64 незаконно выращенные черными рабами собаки. За разные провинности наказаны 258 ниггеров мужского пола и 39 — женского, в том числе за оказанное сопротивление — 89 ниггеров обоего пола.
   Исключительно для ликвидации места постоянных массовых сборищ рабов сожжена церковь, самовольно построенная рабами сэра Бернсайда в роще у Белого ручья — естественно, после тщательного согласования с преподобным Дэвидом. При оказании сопротивления убито на месте двадцать шесть ниггеров, в том числе зачинщик самовольной постройки, принадлежащий епископальной церкви раб Томас Браун. Потери: случайно убит один патрульный.
   То, что где-то ненароком застрелили не того, большой новостью не являлось. Каждый год во время смотра патрульные так нажирались реквизированных суррогатов, что к вечеру уже начинали выяснять отношения между собой. Но когда в десять утра на стол Фергюсона легли рапорты ночной смены караульных, приставленных к Джудит Вашингтон, все стало выглядеть совсем иначе.
   Лейтенант без особой охоты приступил к чтению коряво написанных рапортов, но первый же рапорт заставил его похолодеть. Выходило так, что на охрану было совершено нападение патрульных, и Джудит утверждала, что в первых рядах добровольческого отряда опознала беглого мулата Луи Фернье.
   — Черт! — с досады ударил кулаком по столу лейтенант. — Ведь говорил же этому придурку Торресу! Не торопитесь! Этот Фернье только и ждет удобного момента!
   Его вдруг осенила жуткая догадка — не поработал ли мулат где еще. Фергюсон взял рапорты с собой, зашел к шерифу округа и, вместо того чтобы объясняться по факту смерти патрульного, затребовал сведения о пропаже людей.
   — Да кто ж вам это сейчас скажет? — ухмыльнулся шериф. — Все нормальные люди сейчас отдыхают.
   — А с патрульными все в порядке?
   — Бросьте, лейтенант, — начал злиться шериф. — Что вы как малый ребенок, право?
   — Но хоть по вашим полицейским у вас данные есть?! — заорал Фергюсон.
   — Это сделаем, — зло бросил шериф.
   Спустя две минуты выяснилось, что двоих нет.
   — Наверное, еще с перепоя не отоспались, — криво ухмыльнулся уже взявший себя в руки шериф. — Сейчас выясним.
   — Уж пожалуйста, — вежливо улыбнулся Фергюсон. — Будьте так добры.
   Шериф со вздохом вызвал дежурного, поручил узнать местонахождение не вышедших на службу констеблей и примерно минут через сорок выяснил, что один крепко заболел, а второй — Джозеф Либерман — дома так и не появлялся.
   — Либерман? — насторожился Фергюсон. Он помнил эту фамилию. — Тот самый, которого вы дали мне для поиска возможных тайников?
   — Точно… — побледнел шериф и начал судорожно перебирать беспорядочно раскиданные по столу бумаги. — Вот. Наряд на Сухой овраг.
   — Черт! — взвился Фергюсон. — Немедленно высылайте туда людей! Немедленно! И чтобы все там прочесали! До веточки!

 
   Шериф обиделся не на шутку. Но полицейский наряд выслал. И через три часа пришла весть. У моста через Сухой овраг, а точнее, под полуоторванными досками выходящего на берег настила найдены шесть трупов. Ошалевший от ужаса шериф тут же побежал докладывать о новом убийстве мэру, а Фергюсон вернулся в свой кабинет и снова обложился своими записями.
   То, что вовсе не Фернье повинен в убийстве шестерых патрульных, Фергюсон понял сразу. Трупы были слишком еще свежими, и выходило так, что ребят убили как раз в то время, когда Луи Фернье бродил вместе с добровольцами по всему городу, свидетелей чему было предостаточно. А значит, упырей все-таки как минимум два.
   Фергюсон уже не раз подумывал о такой возможности — слишком уж различался почерк убийств, но только теперь в его руки попало первое весомое доказательство.
   «И кто второй?»
   По всему выходило, что это человек грамотный, такой же, как заподозренный в самом начале сэр Джонатан Лоуренс. Но главное, что понял Фергюсон, — это, скорее всего, белый или еще один точно такой же светлый и до предела обнаглевший мулат, как Фернье. Все черные рабы, как только узнали о начавшемся смотре, попрятались где только могли, и только совершенно уж безумный раб рискнул бы выйти к патрулю с оружием — пристрелили бы на месте.
   «А что, если это все-таки Лоуренс?»
   Фергюсон встал из-за стола и подошел к окну. Здание театра, в котором в последнее время дневал и ночевал этот юный умник, было вот оно — прямо через площадь.
   «Дай-ка я его навещу… тем более что повод у меня есть».

 
   Узнав, что Луи Фернье был на его земле и пытался прорваться к Джудит
   Вашингтон, Джонатан помрачнел. Он внимательно выслушал все рекомендации лейтенанта Фергюсона, кивнул в знак полного согласия с ними, и тем же вечером число караульных возле Джудит выросло вдвое.
   — И вы, Джонатан, тоже поберегитесь, — пристально глядя ему в глаза, посоветовал на прощание полицейский. — Я так чувствую, что дело идет к развязке.
   — Я тоже так чувствую, — печально согласился Джонатан и любезно проводил дотошного полицейского до самых дверей.
   Развязка действительно приближалась; Джонатан ощущал это всем своим существом. Но бояться было нельзя. Поставленная им цель была слишком велика.
   Он практически переселился в театр и целыми днями следил за тем, как монтируются сложнейшие механизмы, строго следя, чтобы механики никуда не отлучались и ничего без его личного разрешения не предпринимали. А вечером, когда во всем театре оставались только они с Платоном, спускался под сцену, распаковывал очередной ящик, вытаскивал кукол и начинал обдумывать грядущую постановку.
   Это было совсем не просто. Почтальоны и полицейские, рабы и мастеровые — каждая кукла должна была занять свое уникальное место в предстоящем широкомасштабном и высоконравственном представлении. Его поучительная сила должна была стать такой же мощной, какой могла бы стать речь архангела Гавриила, спускающегося на землю на глазах у тысяч потрясенных горожан.

 
   Когда мэр Торрес получил подтверждение слухам, что найденные у моста через Сухой овраг тела принадлежат пятерым добровольцам и полицейскому сержанту, он понял, что упускать такой случай немыслимо. До выборов оставалось всего ничего, и успех следовало развивать.
   В первую очередь мэр встретился со своей полицией.
   — Господа! — начал он, но голос его сорвался, а из глаз брызнули слезы. — Сынки!
   Построенные в шеренгу констебли замерли.
   — Ребятки вы мои, — вытер слезы ладонью мэр. — По нашей земле рыщет зверь. И пусть вас не обманет его светлая кожа, ибо внутри он черен, как самая темная ночь и как самый тяжкий грех. Ад ждет его в свои объятия, но, прежде чем предстать перед судом Божьим, он должен предстать перед судом нашего народа. Ибо наш народ имеет право и должен знать, что зло наказуемо. И вы… — голос Торреса окреп, — вы надежда и опора нации; вы — ее гордость и слава; вы — всевидящие очи Фемиды; вы — карающий меч правосудия… Вы мне его найдете!
   Голос мэра Торреса зазвенел упругой разящей сталью, и констебли превратились в слух.
   — Отныне и до тех пор, пока порядок не будет наведен, ни один ниггер города не должен спать спокойно! Потому что кто-то из них дает этому упырю кров! И потому, что еще слишком многие из них радуются, когда этот их Мбоа получает очередную человеческую жертву! Так покажите им, кто на этой земле хозяин!
   Торрес повернулся к шерифу:
   — Джонни, я даю тебе все права. Подбери и дай в помощь своим ребятам столько добровольцев, сколько сочтешь нужным. Выбери самых лучших и организуй круглосуточное патрулирование. Блокируй дороги и паром. Пусть хватают всех подозрительных. Особенно чужаков и мулатов. И не дай ему уйти, Джонни, не дай!

 
   Фернье видел, что на этот раз ему затесаться в ряды патрульных не удастся. Констебли подбирали добровольцев слишком тщательно, и каждый в команде знал каждого. Но ему это было уже и не нужно — Джудит находилась в театре.
   Дождавшись ночи, Луи скользнул к огромному темному зданию театра, цепляясь за выступы, взобрался по стене на второй этаж и, сунув лезвие между рассохшихся рам, нащупал щеколду. Отжал, осторожно потянул раму на себя и через считаные мгновения был уже внутри.
   Это была гримерка. Луи огляделся, отметил старое маленькое зеркало с влажными серыми разводами за мутным стеклом, несколько поломанных стульев, кучу тряпок в углу и, стараясь не скрипеть половицами, двинулся к приоткрытой двери. Вышел, вслушиваясь в каждый звук, прошел по коридору и оказался у овального незастекленного окна. Выглянул и усмехнулся: это было то, что надо.
   Отсюда, сбоку, и сцена, и зрительские ряды, и даже балкон были видны как на ладони. Луи скользнул взглядом по рядам и вскоре в самом углу увидел несколько темных теней.
   Вгляделся и прикусил губу. Это была Джудит с четырьмя караульными. — Ну что ж, девочка, — прошептал Фернье. — Пора и тебе… в
   Бостон…
   Он готов был ждать здесь ровно столько, сколько понадобится.

 
   Сразу после разговора с Лоуренсом Фергюсон распределил оставшихся незанятыми агентов вокруг центральной площади, а сам занял позицию на задах театра — в подсобном помещении крупного галантерейного магазина. Он не мог войти в театр с обыском без разрешения шерифа и знал, что шериф этого не позволит никогда, — слишком уж сильно обжегся на Лоуренсе мэр. Но так же хорошо Фергюсон понимал, что все должно разрешиться где-то здесь. Причем вот-вот. Или сюда придет Фернье, или сам Джонатан как-то себя да выдаст. Главное — ничего не пропустить.

 
   На площади беспрерывно появлялись все новые и новые добровольцы, спешащие записаться в патруль, их строили в колонны, целыми днями обучали правильно пользоваться мушкетом и армейским тесаком, а затем, один отряд за другим, отправляли на поиски «упыря». Но Джонатану было не до них. Он торопился.
   Он давно уже оставил мысль заменить изъеденные древоточцами несущие балки и опоры, не были ему нужны и новые декорации. Главное было в самом действе.
   Установив тросы и блоки, шестерни и маховики, механики незамедлительно получили от него причитающиеся им деньги и тут же покинули театр. Джудит вместе с караульными отправили в одну из гримерок, и Джонатан собственноручно закрыл все ведущие в зрительный зал двери и на всякий случай опустил занавес. И только тогда началось главное.
   Платон принялся вытаскивать из-под сцены окостеневших, остро пахнущих вяленой козлятиной кукол, а Джонатан устанавливал каждую в своем, строго определенном для нее месте. Поправлял детали костюма, добавлял новые и закрывал потраченные мышами части лица театральным гримом. Затем решал, должна ли кукла двигать руками или головой, вскрывал сухую, уплотнившуюся до деревянного состояния плоть, ставил шарниры, протягивал тонкие стальные тросы… И, только окончательно вымотавшись, он уходил в машинный цех и, включив механическое пианино, слушал, как работают похожие на рупоры огромные латунные куполообразные усилители звука.
   Звук действительно был хорош. Усиленный до предела, он вылетал из латунных жерл, бился о стены огромного зала, эхом отдавался обратно, оставляя впечатление могущества и силы. И Джонатан уже представлял себе, как под эту великолепную, немного отдающую металлом мелодию навстречу зрителю выплывут приводимые в движение тросами и блоками его идеальные актеры. И тогда ни один человек в городе не посмеет сказать: этого не было, и не сможет делать вид, что не понял хватающего за душу режиссерского замысла.

 
   Едва Джонатан отправил Джудит и караульн«»ых в гримерную, Фернье понял, что время пришло. А когда звуки механического пианино заиграли «Янки дудл» в третий раз, он покинул свое укрытие и, тенью скользнув по коридору, остановился возле той самой гримерной.
   Дверь была приоткрыта, но в щель не было видно ничего, кроме старого маленького зеркала и стула со стянутой ремешком ножкой.
   — Сэр Лоуренс опять забавляется, — со смешком сказали внутри.
   — Он богатый, ему можно, — тоскливо ответил кто-то невидимый.
   — Я тоже когда-нибудь стану богатым, — мечтательно произнес третий.
   — И что тогда?
   — Куплю участок земли возле Миссисипи, посею рис…
   Громыхнул такой дружный хохот, что Луи на секунду отпрянул и тут же понял — пора! Он ворвался в гримерку, выхватил из-за пояса пистолеты и выстрелил в самого здорового, расположившегося у окна. Быстро выбрал следующего и прицелился.
   — Ты что делаешь, друг?! Не надо!
   Луи выстрелил еще раз, бросил оба пистолета и дикой кошкой кинулся на третьего, уже начавшего поднимать мушкет. Полоснул его бритвой по белой беззащитной шее, повернулся и оказался лицом к лицу с последним — самым юным.
   — Не надо, — просипел парень. — Надо тебе эту шлюху, так бери. Только меня не…
   Он не договорил. Луи спокойно шагнул вперед, ухватил мальчишку за волосы и рывком поставил на колени.
   — Не надо, — всхлипнул мальчишка. — Умоляю…
   Луи скривился, сделал стремительное режущее движение и тут же переключился на метнувшуюся к двери Джудит.
   — Ты куда, девочка?
   — Отпусти, — дернулась бледная, как смерть, Джудит.
   — А как же Бостон? — ласково поинтересовался Луи. — Я же тебе обещал.
   Девчонка на секунду заколебалась.
   — Я тебе не верю.
   — И молодец, — широко улыбнулся Фернье и занес над ее тонкой белой шеей блеснувшее лезвие. — Никому не верь, девочка, даже мне.
   В тот же миг дверь распахнулась, и он получил такой мощный удар в грудь, что отлетел к окну.
   — Черт! Это еще что?
   Над ним огромной черной горой возвышался Платон.
   — Платон? — Луи с трудом встал на четвереньки, увидел свой лежащий на полу нож, но взять его не рискнул. — Как дела, брат?
   Платон молча подошел, ухватил Фернье за шиворот и поставил на ноги перед собой — глаза в глаза.
   — Зачем пришел?
   — К тебе, — заставил себя улыбнуться Фернье и потянулся к карману. — Зачем же еще?
   — Мбоа уже сделал свой выбор, Луи, — без тени ответной улыбки проговорил негр. — И ты это знаешь.
   — Зачем тебе этот белый? Почему не я? — Фернье осторожно, двумя пальцами, вытащил из кармана бритву.
   — Я тебе сказал. Потому что так повелел Мбоа, — веско произнес Платон.
   — Ты ошибся. Этот белый ненадежен, — Фернье раскрыл бритву и приготовился.
   — Это ты ненадежен, Луи. Только поэтому Аристотель и погиб, — покачал головой Платон. — А теперь прощай.
   — Прощай, Платон, — зло усмехнулся Фернье и взмахнул рукой.