Коржиков Виталий Титович. Солнышкин плывёт а Антарктиду

   Однако весь этот разговор был утром. А вечером произошла история, которая заставила кока Борщика в корне изменить свою точку зрения.

ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ КОКА БОРЩИКА

   Конечно, все помнят, как разжалованный артельщик, на удивление команде и самому себе, объявил голодовку. Он и представить не мог, к каким последствиям приведёт это необдуманное решение.
   Пока же Стёпка старательно голодал. Ни утром, ни вечером он не появлялся в столовой. И никто не слышал, как весело похрустывали сухарики и сахар в его каюте и то и дело раздавалось лопотание: «Тысяча рубинов, тысяча топазов, тысяча алмазов! Всех в рикши! Всех в бобики!»
   Но на второй вечер, запустив руку под матрац, артельщик замер. Там лежала только жалкая, замусоленная горбушка.
   Запасы иссякли, а впереди было ещё несколько дней пути.
   И вдруг Стёпка хихикнул и сам себе подмигнул: «Плавали — знаем!»
   Артельщик решил предпринять небольшую, но рискованную вылазку. Он приоткрыл дверь, выглянул в притихший коридор, и озираясь, заковылял к камбузу…
   Перемыв посуду и осмотрев свои владения, не притаилась ли где случайная муха, кок Борщик улёгся на корме рядом с Перчиковым и Солнышкиным. Хотя стало свежо, он по камбузной привычке обмахнулся полотенцем. Все вокруг были сыты, и заботливого кока беспокоил только Перчиков, который целый день не ел от огорчения. Было слышно, как у него попискивает в желудке.
   — Может, принести котлету? — изредка спрашивал Борщик, поглядывая на радиста.
   Но Перчиков движением указательного пальца отклонял все заботы кока.
   За бортом весело бежали волны, и в лад им торопились мысли Перчикова. Вокруг вспыхивали тысячи светлячков, и в голове Перчикова, как светлячки, загорались новые удивительные идеи.
   Солнышкин не чувствовал ни рук, ни ног. Целый день он красил с Буруном борт, и в его глазах плясали тысячи красок: зелёное море, голубое небо, жёлтые борта, и над всем этим парящие летучие рыбы. Рыбы и сейчас летели из темноты на свет, и, между прочим, у Солнышкина тоже начинала созревать одна небезынтересная мысль. Он собрался уже высказать её вслух, но Борщик снова заглянул в глаза Перчикову:
   — А может, компоту с сухариками?
   — Ну ладно, с сухариками давай, — согласился Перчиков, и Борщик побежал на камбуз.
   Он открыл дверь и остановился: среди ночной тишины коку послышалось, будто в углу раздался странный шорох. Борщик вздрогнул. За всю жизнь у него на камбузе не было не то что крыс, но и самого захудалого мышонка!
   Но шорох повторился. И именно там, где у Борщика стоял мешок прекрасных тонких булочных сухарей. Кок гневно скомкал фартук и с размаху запустил им в угол. Шлёп! И фартук врезался в глаз артельщику, сунувшего руку в мешок с сухарями.
   Артельщик схватил со стола что-то подвернувшееся под руку и метнул в дверь.
   В ту же секунду мимо Борщика с резким свистом пролетел таинственный белый предмет.
   К звёздам, едва не задев кока по носу, удалялась тарелка!
   Кок снова заглянул на камбуз, и тогда навстречу ему одна за другой вылетела целая дюжина тарелок. «Одна, вторая, третья…» — считал Борщик.
   Перепуганный насмерть артельщик бомбил своего преследователя.
   — Тарелки! Тарелки! — закричал Борщик, хватаясь за голову. Он уже не слышал ни шороха, ни кряхтенья артельщика, который с полной пазухой сухарей выкарабкался в боковую дверь и на четвереньках полз по трапу.
   На палубе поднялся настоящий переполох. Все смотрели на горизонт. Там выкатывалось яркое созвездие Южного Креста, и к нему, посвистывая, уносились маленькие белые точки.
   Перчиков бросился наверх, в штурманскую. Схватив бинокль, он направил его в сторону экватора. Сомнений не оставалось: три хорошо видимые тарелки парили над океаном, уходя в сторону Южной Америки.
   Нужно сказать, что в тот же вечер тарелки были замечены иностранными самолётами. Одна из них даже приземлилась на участке всеми уважаемого фермера, слегка задела его, и он видел, как из неё вышли два странных существа. Правда, чего не увидишь после того, как тебя треснет по лбу тарелкой! Но факт этот излагался в разных научных статьях. А точнее всего он записан в бухгалтерии океанского пароходства, где так и сказано: «За пропажу дюжины столовых тарелок высчитать из зарплаты кока Борщика 8 рублей 70 копеек».
   Это, конечно, мало кого интересовало, но именно с тех пор Борщик поверил в существование летающих тарелок.

ВСЕГО ОДИН ПОВОРОТ КОЛЁСА

   Если бы кое-кто из моряков Тихого океана заглянул в рулевую рубку парохода «Даёшь!», он бы, конечно, обрадовался и удивился: у штурвала стоял старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон. Но теперь в руках у него был настоящий штурвал. В открытые иллюминаторы врывался настоящий океанский ветер, и под сияющими тропическими звёздами настоящие волны поднимали и опускали судно.
   — Вы слышали об этой истории? — влетел в рубку Моряков.
   — О какой?
   — С тарелками.
   — Любопытно, — ответил Робинзон.
   — И что интересно, — заходил по палубе Моряков, — с камбуза пропало с полпуда сухарей. Рассказать кому-нибудь — не поверят. Ведь не прилетали же эти самые тарелочники к Борщику за сухарями? И почему вдруг пропали десять тарелок?
   — Хм-хм, — почесал лысинку Робинзон. — С сухарями, конечно, немного странно. И всё-таки это приятно.
   — Что? — Моряков был поражён. — Что пропали сухари? Что улетели тарелки?
   — Приятно, — пожал плечами Мирон Иваныч, — что есть ещё на земле чудеса!
   Старик не мог жить без чудес. На каждом шагу ему хотелось бы видеть чудо. И он размечтался, как, бывало, в своём домике на сопке, когда он думал о дальних плаваниях. Лево руля, право руля! Он так крутанул штурвал, что судно со свистом описало дугу вокруг своего собственного носа. Моряков отлетел в сторону. Робинзон удержался, но отчаянно смутился.
   Он даже не представлял, что без этого поворота колёса на палубе «Даёшь!» не случилось бы нескольких занимательных историй.
   Дело в том, что в это самое время толстый артельщик улепётывал по трапу к себе в каюту. Сухари покалывали бока. Он уже миновал тёмный коридор, когда неожиданный толчок швырнул его обратно, прямо под ноги доктору Челкашкину, который вышел из лазарета.
   — Что с вами? — наклонился к нему доктор.
   — Хе-хе… Немножко закружилась голова… Видимо, от голода, — промямлил артельщик и схватился за живот: как бы не вывалились сухари.
   Челкашкин посмотрел на него и пожал плечами:
   — Послушайте, милый, да вы опухли! Чёрт бы побрал вашу дурацкую голодовку!
   — Опух, опух, — сказал артельщик, поддерживая руками майку, чтобы не похудеть у доктора на глазах.
   — И признаки слабоумия, — заметил доктор, заглянув ему в глаза. — Немедленно в лазарет! Рыбку надо есть, рыбку. Побольше фосфора для мозга. А сейчас — ждать меня.
   Как только доктор вбежал по трапу, артельщик со всех ног бросился в каюту и, отшвырнув матрац, вывалил свои хрустящие трофеи. Едва он успел их прикрыть, к нему вошли Челкашкин, Петькин и Федькин и, подхватив под руки, повели в лазарет.
   «Ведите, ведите, — усмехнулся артельщик, — до Жюлькипура полежу без работы, пожую котлетки и пончики, попью компот. А там посмотрим, кто останется в дураках».

КРЫЛЬЯ ПАРОХОДА «ДАЁШЬ!»

   За каких-нибудь полчаса «Даёшь!» вонзился в густую тропическую ночь. Стало так темно, что люди налетали на мачту или друг на друга. Поэтому на палубе то и дело возникали короткие яркие вспышки и раздавалось:
   — А-а! Чёрт возьми! Извините!
   — Простите, пожалуйста!
   И слышался шелест от потирания ушибленных мест.
   Но белый колпак Борщика хорошо виднелся у камбуза, и на его свет пробирался Челкашкин с очень важным делом. Кок всё смотрел на небо, где высоко среди звёзд мерцали прозрачные летучие облака…
   — Не видно? — спрашивал Солнышкин, который сидел рядом.
   «Нет», — хотел сказать Борщик, но его остановил голос вынырнувшего из темноты Челкашкина.
   — Борщик, вы знаете, что человеку нужен фосфор?
   — Зачем? — спросил кок, обмахиваясь полотенцем.
   Несмотря на темноту, жара была африканская.
   — Чтобы лучше работал мозг, — вмешался Солнышкин.
   — А я на свой не в обиде, — обиженно сказал Борщик, поправив колпак.
   — Но кое-кому, к сожалению, фосфора не хватает, — побарабанил пальцем по голове Челкашкин, — и было бы вообще неплохо, если бы по утрам мы ели свежую рыбку! Постараетесь?
   В другой раз кок просто бы швырнул полотенце о палубу, однако Челкашкин просил очень вежливо.
   Но где взять ночью рыбу, не знал даже бывалый Борщик.
   Солнышкин только и ждал этого момента. С самого вечера из-за шума с летающими тарелками он не мог высказать сверлившую его мысль. Над пароходом проносились целые косяки рыб. Нужно только задержать их на палубе!
   — Но как? — спросил удивлённый кок.
   — Плавали — знаем! — сказал Солнышкин. — Только бы раздобыть леску и крючки!
   И, переглянувшись, Борщик и Солнышкин отправились к Петькину.
   Через полчаса, после азартной торговли с известным рыболовом, они уже снова были на корме и под храп команды ряд за рядом натягивали между мачтой и камбузом увешанную крючками леску.
   От ветерка леска гудела, как струна, и словно в предчувствии замечательного улова напевала рыбацкую песню.
   Проверив, крепко ли завязаны узелки, Солнышкин добрался до двери камбуза и улёгся рядом с Борщиком. Он был доволен своей выдумкой и уснул, угадывая уже запах свежей рыбы.
   Но того, что случится, Солнышкин, конечно, не мог предугадать.
   Часам к пяти утра Моряков поднялся в рубку. Солнце уже проснулось и, пригладив макушку, вежливо кивнуло знакомому пароходу. Слегка потянулся и вздохнул океан. Навстречу солнцу пролетело стадо дельфинов, взметнулись вверх летучие рыбки. И тут Моряков почувствовал, что «Даёшь!» тоже рванулся вверх. Капитану почудилось, что от волны до волны пароход промчался по воздуху. Стоявший у штурвала Федькин поскользнулся и парил в невесомости. Штурман Пионерчиков, выглянувший в иллюминатор, чудом удержался.
   — А вам не кажется, что мы летим? — крикнул Моряков, хватаясь за воздух.
   Пионерчиков бросился на палубу. На его вахте с судном происходили вещи невероятные! Выбежав к шлюпкам, он собирался подать сигнал тревоги и вдруг застыл на краю шлюппалубы.
   Под ним, от камбуза до мачты, на крючках махали крыльями сотни летучих рыб. При каждом взмахе этой упряжки судно приподнималось и, почти не касаясь воды, проносилось над розовым туманом.
   — Не может быть, — сказал Пионерчиков. Но рыбы так ринулись вверх, что пароход опять подпрыгнул, и юный штурман, потеряв равновесие, полетел вниз.
   В этот момент разбуженный толчком Борщик открыл глаза и, слегка заикаясь, стал будить Солнышкина. Над кормой парили тысячи рыб, а среди них, на крючках, висел Пионерчиков. Штурман размахивал руками, будто дирижировал этим летучим ансамблем. У камбуза мгновенно собралась толпа. Борщик и Солнышкин бросились на помощь. Но Пионерчиков остановил их лёгким движением руки.
   Конечно, сначала штурман рассердился и был бы не прочь поскорее освободиться от крючков. Но вокруг собралось так много народа, а шелест крыльев так напоминал аплодисменты, что Пионерчиков почувствовал, как к нему приливает настоящее вдохновение. От этого полёта рождались такие слова, которые хотелось сказать всем. Он торжественно простёр над толпой руки, но рыбы так рванулись вперёд и так ударили крыльями, что юный штурман, не успев произнести ни звука, вылетел из своего френча прямо в объятия к Борщику и Солнышкину. Они опустили его на палубу и хотели расспросить, как он попал в такое положение, но Пионерчиков, забыв обо всём, помчался к себе в каюту записывать речь. Прекрасные слова не должны пропасть, когда-нибудь они ещё пригодятся!

УСТАЛЫЕ ПЕРЕЛЁТНЫЕ ПТИЦЫ

   Целый час Солнышкин испытывал угрызения совести из-за этого происшествия. Но скоро аппетитное похрустывание (вся команда жевала румяную поджаренную рыбку) настроило его на жизнерадостный лад. Тем более что по судовому радио Перчиков от имени всего коллектива объявил своему другу и коку Борщику благодарность. Челкашкин хотел выразить свою признательность отдельно.
   И только Пионерчиков категорически отказался от прекрасного блюда. Его порция немедленно была отправлена в лазарет — тому, кто особенно нуждался в фосфоре.
   Что же касается самого изобретения, то Моряков не находил слов для похвалы:
   — Послушайте, Солнышкин, ведь это же просто гениально!
   «Даёшь!» летел вперёд на сверкающих крыльях. Над ним мчались облака. Из трубы струился дымок, и рыбы одновременно коптились, поворачиваясь то одним, то другим боком. Но едва Борщик снимал их, как на крючках повисали десятки новых и с новой силой тянули пароход вперёд. От парохода бежали белые чистенькие барашки, а навстречу ему уже неслись волнующие запахи тропических земель. И если «Даёшь!» слегка покачивался, то только от волнения. Судно приближалось к Жюлькипуру.
   Солнышкин натирал палубу так, что по ней разлетались солнечные зайчики. Время от времени он доставал из кармана кусок сахара и подходил к борту. Там среди волн фыркал Землячок, который прилежно делал стойку, ожидая угощения. Глядя на это, боцман, который поливал палубу из шланга, вздыхал:
   — Вот бы сейчас медведиков…
   Рядом с боцманом, закатав рукава, бодро налегал на швабру Робинзон. Старик не любил сидеть без дела. А к морской работе он, как известно, привык у себя дома, потому что никому не доверял драить палубу своей каюты. Он был в трусиках, и лысинку его прикрывала старая мичманка. Иногда инспектор отставлял швабру в сторону и, взяв с трюма свою трубу, задумчиво осматривал горизонт, словно что-то искал. Но океан был безупречно чист, и Робинзон, качнув головой, снова брался за работу.
   Неожиданно Солнышкин заметил, как на доске, которую он только что надраил до желтизны, возникла какая-то клякса. Он сердито потёр её шваброй, но клякса отползла в сторону, а за ней по палубе потянулись другие — широкие, быстрые, чёрные. Над мачтами грохнул гром. Солнышкин поднял голову, и прямо на него выплеснулся быстрый тропический ливень. Солнышкин втянул голову и бросился под навес, но ливень кончился. Солнышкин взялся за швабру — ливень ударил ещё сильней. По небу бежали тысячи туч, из каждой лил свой ливень. Над океаном повисли тысячи голубых, прозрачных ливней, и «Даёшь!» весело проходил сквозь них.
   Солнышкин приоткрыл рот. Бурун стал сворачивать шланг. А старый Робинзон подставил под дождь ладони и смотрел, как по ним барабанят капли настоящего тропического дождя.
   Дождь стал плотнее. Тучи сомкнулись. Наступила темнота. Ударила молния.
   — Под навес! — крикнул Бурун.
   Но Робинзон поглядел на край неба и сказал:
   — Смотрите, смотрите!
   Под тучами появилось серое облачко.
   — Летучие рыбы, — сказал Солнышкин, — догоняют Борщика.
   Робинзон, взяв трубу, покачал головой:
   — Нет, нас догоняют птицы. Усталые перелётные птицы. Слышите, как они кричат?
   Издалека действительно долетало еле различимое курлыканье.
   Солнышкин ладонью прикрыл глаза от дождя. Робинзон был прав: вдалеке медленно летела стая. Она то взмывала вверх, то словно проваливалась в воду. Над ней вспыхивали молнии.
   — Ей негде отдохнуть, и она не может нас догнать. Она нас не догонит, — вздохнул Робинзон.
   — Догонит! — решительно сказал Солнышкин и побежал к камбузу.
   К удивлению кока, который снимал с крючков копчёную рыбу, он схватил самый большой нож и одним ударом обрубил леску.
   — Ты что это сделал? — со слезами в голосе закричал Борщик. — Ты что же это сделал?!
   — Тебе всё мало! — сказал Солнышкин. — Всю кухню завалил рыбой и ничего не видишь!
   Пароход потерял крылья. Упала скорость.
   — В чём дело? — высунулся из рубки Моряков.
   — Птицы! — крикнул Солнышкин. — Слышите? Птицы! — В ушах у него всё раздавались птичьи крики.
   — Какие птицы? — Моряков вышел на крыло рубки, проговорил: — Это же аисты! — И скомандовал в машину: — Самый малый!
   В воздухе всё отчётливей слышались тяжёлые удары крыльев.
   Наконец из последних сил, поддерживая друг друга, птицы дотянулись до парохода и рухнули на палубу. Некоторые сели на борт и раскачивались, боясь упасть.
   — На помощь! — крикнул Робинзон. И команда бросилась на помощь.

ДВА ЖЁЛТЫХ БЕРЁЗОВЫХ ЛИСТКА

   За Солнышкиным бежали Моряков и Борщик, Перчиков и Пионерчиков с толстой тетрадью под мышкой.
   — Их нужно укрыть, — сказал Моряков, сбрасывая с плеч тужурку.
   — На камбуз их, всех на камбуз! — предложил Борщик. У него было тепло и сухо.
   — Вот это правильное решение! — раздался над палубой писклявый голос. В лазарете открылось окошко иллюминатора, и высунулась пухлая голова артельщика. — Из них выйдет чудесное жаркое!
   Все на минуту опешили. Старый Робинзон мельком взглянул: не слышат ли этих слов птицы. Но птицы уже спали мёртвым сном. Только вожак на секунду тревожно поднял голову и тут же уронил её на палубу.
   — Что вы сказали? — спросил Моряков.
   — На камбуз, — хихикнул артельщик. — Я даже помогу ощипывать.
   — Ай-яй-яй, молодой человек! — закачал головой Мирон Иваныч.
   Но окно быстро захлопнулось: это Пионерчиков запустил изо всех сил в артельщика своей драгоценной тетрадкой.
   Никто не заметил, как прошёл дождь и снова выглянуло солнце.
   — Интересно, откуда они и куда? — спросил Перчиков. — Посреди океана…
   — Да… — сказал Моряков. — Их где-то прихватил шторм. Позади Япония, Китай… Откуда?
   А Мирон Иваныч, вытирая лысинку, улыбнулся:
   — Смотрите…
   На шее у вожака желтели два маленьких берёзовых листка. ;
   — Из Сибири! — крикнул Солнышкин.
   — Это почему же? Пожалуй, из-под Океанска, — предположил Моряков.
   — А может, с Украины, — вздохнул Борщик и потянулся за листком.
   Но Солнышкин дёрнул его за рукав:
   — Может быть, он взял его себе на память. — И Солнышкин погладил птицу.
   Снова стало так жарко, что от палубы пошёл пар. Чепчик Борщика и мичманка Робинзона задымились, как вулканчики.
   Птицы стали просыпаться. Вожак расправил крылья, прошёлся по палубе, взлетел, и вся стая стала подниматься за ним.
   — Стойте, стойте! — крикнул Борщик и бросился к камбузу. У кока не было, конечно, под рукой свежих лягушек, однако два десятка лучших рыбин он приготовил! Но птицы уже взлетели.
   — Что? Упустили жаркое? — крикнул сверху артельщик.
   Но на него никто не обратил внимания. Все смотрели туда, где, выстраиваясь клином, аисты расправляли крылья.
   На минуту они затерялись в облаке, но, вынырнув, сделали над пароходом круг.
   — Кивают! — крикнул Перчиков.
   — Они кланяются, — удивился Бурун.
   — Какое благородство, — сказал Моряков и помахал рукой.
   В это время что-то маленькое, едва заметное, закружилось над палубой.
   — Смотрите, смотрите! — крикнул Солнышкин, протянул руки, и в ладони ему опустились два жёлтых берёзовых листка.
   Он взмахнул ими, а Моряков посмотрел вслед улетающей стае и сказал:
   — Значит, рядом земля.
   И все услышали, как наверху артельщик с» многозначительной усмешкой повторил:
   — Хе-хе, значит, скоро земля.

АРТЕЛЬЩИК НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ

   Стёпка ходил по лазарету. На столе перед ним лежали недоеденные рыбьи хвостики. А за иллюминатором занимался закат. Он горел, как персидские ковры на жюлькипурской барахолке, и, казалось, даже колыхался и хлопал на ветру.
   — Тысяча рубинов, тысяча алмазов! — Артельщик решил, что время выбираться из лазарета.
   Он тихо приоткрыл дверь и, сделав несколько шагов, носом к носу столкнулся с Робинзоном. Старый инспектор выбивал медвежью шкуру.
   «У, чтоб тебя мурманская селёдка слопала, и откуда ты взялся?!» — вздрогнул артельщик, но улыбнулся и пропел:
   — Разрешите помочь?
   Старик сдвинул фуражку на затылок и кивнул.
   Почему бы не разрешить человеку сделать что-то доброе?
   Артельщик взялся за край шкуры, тряхнул её раза два и уже посматривал, как бы половчее улизнуть, но сзади хлопнула дверь и рядом с ним раздался возмущённый голос Челкашкина:
   — Послушайте, голубчик, разве вас кто-нибудь выпускал? У меня адмиралы не разрешали себе подобных вольностей!
   — Хе-хе, — усмехнулся артельщик. — Извините, но меня просили помочь!
   Он ещё крепче ухватился за шкуру и сдул с неё несколько пылинок.
   — Мирон Иваныч…— Доктор повернулся к инспектору: — Как же так? Ну позвали бы меня!
   Челкашкин приподнял фуражку. Робинзон, наоборот, надвинул свою на брови, с интересом покосился на артельщика и сказал:
   — Прошу прощения!
   Он свернул шкуру и, взяв её под мышку, удалился к себе в каюту.
   — А вы, голубчик, за мной! — сказал Стёпке доктор и поманил его за собой.
   — А я не пойду! — буркнул Стёпка. (Но доктор только усмехнулся и распахнул перед ним дверь.) — Я здоров! — крикнул артельщик. — Я тоже хочу в город.
   — Чтобы вас выволокли на жюлькипурскую свалку, когда вы от голода потеряете сознание, — подмигнул Челкашкин. — Не выйдет! — Погрозив артельщику пальцем, он подтолкнул его в лазарет и щёлкнул ключом.
   Стёпка взвыл от злости. Перед ним на столе торчали рыбьи хвостики, а вдалеке уже загорался огнями тысячи рубинов торговый город Жюлькипур.

ИСТОРИЯ КАПИТАНА МОРЯКОВА

   Солнышкин стоял в гладильной, поплёвывал на шипящий утюг и наглаживал стрелочки на брюках Перчикова. Вот так Перчиков поведёт ногой — и стрелка сверкнёт на солнце. Вот так — и она зашелестит в воздухе. После случайной размолвки Солнышкину очень хотелось сделать для друга что-нибудь приятное. Так вот, пока радист передавал радиограммы, его брюки готовились к завтрашней прогулке по великому торговому городу.
   В стороне, сидя в трусах на столе, старый морской бродяга Альфонсо-Мария-Тереза-Федькин исполнял такие мексиканские песни, от которых, казалось, мчатся по жилам львы и прыгают ягуары.
   А за иллюминатором уже возникал огромный город, подмигивал многочисленными огоньками, и каждый огонёк обещал какое-то занятное дельце. Огоньки вспыхивали и гасли, словно спорили друг с другом и торопились.
   Солнышкин посмотрел в иллюминатор и тоже заторопился.
   — Ого! Великолепно! Сразу видно, что на носу Жюлькипур! — сказал Моряков, наклоняясь, чтобы войти в гладилку. С плеча у него свисали громадные брюки. — Вы слышите шелест?
   Моряков поднял вверх палец. Солнышкин мигнул.
   — Нет? — Моряков удивился. — Так это же Солнышкин идёт по Жюлькипуру! Это же свистит воздух за его брюками. Слышите? Надо слышать, Солнышкин!
   Солнышкин снова плюнул на утюг и весело заработал.
   — А знаете, — торжественно сказал Моряков, — когда-то я первый раз тоже наглаживал брюки у этих самых мест… А вон там… видите здания?..
   На берегу среди высоких пальм светились две башни. На них по очереди вспыхивали и, сталкиваясь, гасли рекламы, будто нокаутировали друг друга, но, воспрянув, опять бросались в драку.
   — Так вот, там, — кивнул Моряков, — у меня случилась забавная история, хотя началась она совершенно обычно.
   Солнышкин хотел попробовать, горяч ли утюг, но забыл и поставил его на штанину.
   — Я был штурманом. Юнец! Моложе Пионерчикова! Вышел в город. Бананы — с луну. Пальмы. Попугаи. Непривычные улицы. И со всех сторон ко мне несутся рикши. Старики, мальчишки — бегом. Только садись! Я им говорю: «Извините, не могу, мы на людях не ездим».
   Солнышкин притих. Он не дышал и поэтому не слышал, какой ароматный дымок распространяется из-под утюга. Морякову же этот дым казался дымом воспоминаний. И он продолжал рассказ:
   — И вдруг вот у того самого здания появляется человек в пробковом шлеме и с ним дама и презрительно говорит: «Юному русскому штурману жаль денег. Я плачу за него!» Представляете? Это мне-то жаль денег! Он с хохотом садится с дамой на мальчонку. То есть, конечно, не на мальчонку, а в его тележку. Но какая разница?
   — Никакой! — возмущённо крикнул Солнышкин, передвинув утюг на другое место.
   — Меня бросило в краску. — Моряков заходил взад-вперёд. — Представляете положение?! Ехать на рикше я никогда себе не позволю, не сесть — тут же обвинят в жадности весь наш флот! Тогда я…— Моряков упёрся головой в потолок. Солнышкин тоже потянулся за капитаном, Федькин опустил на пол гитару. — Тогда я сказал: «Плачу вдвое больше, если этого джентльмена никто не повезёт!»
   — Занятно! — сказал Федькин.
   — Занятно! Если бы вы знали, что тут было! Свист, шум, визг. Но, — Моряков поднял палец, — ни один рикша не тронулся с места! Из банка вызвали такси, но дама желает только на рикше!
   — И что же? — нетерпеливо спросил Солнышкин.
   — Тогда в упряжку любезно бросились два молодых банковских служащих и побежали, стараясь обскакать друг друга.
   — Зарабатывали авторитет! — сказал Федькин.
   — Подхалимы! — крикнул Солнышкин.
   — Ну что вы, зачем же так отзываться об уважаемых людях Жюлькипура?
   — Уважаемых? — с негодованием спросил Солнышкин.
   — Конечно! — усмехнулся Моряков. — Ведь они теперь стали управляющими банков!
   — И что же дальше? — поинтересовался Федькин.
   — Я выложил все деньги тут же! Всю годовую штурманскую получку! И представьте, ни один рикша не позволил взять себе ни копейки.