Страница:
Фрэнк был разочарован, но не удивился. Он давно знал, что Леверн уже успела восстановить Челси против него.
– Как насчет денег, Фрэнк? – спросил Брайан. – Старая карга заявляет, будто не она, а ты виноват в том, что девочка не желает тебя знать.
– Дай ей, но вычти из основной суммы опекунского фонда и напомни, что она обкрадывает внучку, лишая ее состояния.
Но Брайан Дилени был не из тех адвокатов, которые легко сдаются.
– Слушай, я не считаю, что ты должен смиренно ждать милости от этих баб, Фрэнк. У тебя есть право видеть собственного ребенка, и, кроме того, ты располагаешь решением суда, – раздраженно напомнил Он.
– Ты забываешь о пропуске законного срока, приятель, о просрочке! Если не используешь своего права, значит, теряешь его. А я не настаивал на том, чтобы видеть Челси – прошло слишком много лет. Любой судья начнет серьезно сомневаться относительно искренности моих чувств к ней.
– Слушай, Фрэнк, давай все расставим по местам. Ты не пытался встретиться с Челси из-за того, что Леверн угрожала обличить тебя, рассказав о каком-то дурацком проступке в колледже. Это единственная причина, по которой ты не мог сблизиться с дочерью. Кроме того, кто мог поверить этой ерунде?
– Брайан, я знаю, ты желаешь мне добра, но я отвечаю за жену и двоих детей, не говоря уж о моей дружбе с Айвеном Горски.
– Но она не в первый раз тянет из тебя деньги, неужели не видишь? – вышел из себя Брайан.
– Пусть это тебя не тревожит. У меня было столько стычек с Леверн, что хватит на целую жизнь.
Положив трубку, Фрэнк задумчиво уставился в окно.
– Айвен по-прежнему скрывает, что он гомосексуалист, – сказал он жене, – и никогда не признается из-за семьи. Но это его дело. Семья очень дорога Айвену. Только его сестра знает и готова защищать Айвена до последнего. Никогда не прощу себя за то, что назвал его имя Банни и хранил эти письма там, где Леверн смогла их найти.
Энн понимающе кивнула:
– Айвен такой милый человек, но не очень сильный, как физически, так и психологически.
– Знаю, потому и избегаю быть в центре внимания прессы. Не будь я для Леверн золотой жилой, она наверняка выложила бы все просто так, назло, чтобы порадоваться.
Немного помолчав, Фрэнк тихо добавил:
– Поэтому в прошлом году отказался выставить свою кандидатуру в Конгресс, когда представители партии просили меня об этом. Знаешь ведь, Леверн всегда ненавидела меня, и я боялся навлечь огонь на семью.
Он сжал руку Энн.
– Ладно, будь что будет, дорогая, но спасибо, что попыталась изменить судьбу.
Расставшись с женой, Фрэнк направился в кабинет, открыв ящик письменного стола, вынул газетную вырезку – снимок Челси, стоявшей за инвалидным креслом матери во время пресс-конференции, в который раз всмотрелся в лицо девочки. Из всех троих детей одна лишь Челси походила на него – сходство было необычайным!
«Бедная малышка, – подумал Фрэнк. – Должно быть, Леверн ненавидит тебя за это».
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
– Как насчет денег, Фрэнк? – спросил Брайан. – Старая карга заявляет, будто не она, а ты виноват в том, что девочка не желает тебя знать.
– Дай ей, но вычти из основной суммы опекунского фонда и напомни, что она обкрадывает внучку, лишая ее состояния.
Но Брайан Дилени был не из тех адвокатов, которые легко сдаются.
– Слушай, я не считаю, что ты должен смиренно ждать милости от этих баб, Фрэнк. У тебя есть право видеть собственного ребенка, и, кроме того, ты располагаешь решением суда, – раздраженно напомнил Он.
– Ты забываешь о пропуске законного срока, приятель, о просрочке! Если не используешь своего права, значит, теряешь его. А я не настаивал на том, чтобы видеть Челси – прошло слишком много лет. Любой судья начнет серьезно сомневаться относительно искренности моих чувств к ней.
– Слушай, Фрэнк, давай все расставим по местам. Ты не пытался встретиться с Челси из-за того, что Леверн угрожала обличить тебя, рассказав о каком-то дурацком проступке в колледже. Это единственная причина, по которой ты не мог сблизиться с дочерью. Кроме того, кто мог поверить этой ерунде?
– Брайан, я знаю, ты желаешь мне добра, но я отвечаю за жену и двоих детей, не говоря уж о моей дружбе с Айвеном Горски.
– Но она не в первый раз тянет из тебя деньги, неужели не видишь? – вышел из себя Брайан.
– Пусть это тебя не тревожит. У меня было столько стычек с Леверн, что хватит на целую жизнь.
Положив трубку, Фрэнк задумчиво уставился в окно.
– Айвен по-прежнему скрывает, что он гомосексуалист, – сказал он жене, – и никогда не признается из-за семьи. Но это его дело. Семья очень дорога Айвену. Только его сестра знает и готова защищать Айвена до последнего. Никогда не прощу себя за то, что назвал его имя Банни и хранил эти письма там, где Леверн смогла их найти.
Энн понимающе кивнула:
– Айвен такой милый человек, но не очень сильный, как физически, так и психологически.
– Знаю, потому и избегаю быть в центре внимания прессы. Не будь я для Леверн золотой жилой, она наверняка выложила бы все просто так, назло, чтобы порадоваться.
Немного помолчав, Фрэнк тихо добавил:
– Поэтому в прошлом году отказался выставить свою кандидатуру в Конгресс, когда представители партии просили меня об этом. Знаешь ведь, Леверн всегда ненавидела меня, и я боялся навлечь огонь на семью.
Он сжал руку Энн.
– Ладно, будь что будет, дорогая, но спасибо, что попыталась изменить судьбу.
Расставшись с женой, Фрэнк направился в кабинет, открыв ящик письменного стола, вынул газетную вырезку – снимок Челси, стоявшей за инвалидным креслом матери во время пресс-конференции, в который раз всмотрелся в лицо девочки. Из всех троих детей одна лишь Челси походила на него – сходство было необычайным!
«Бедная малышка, – подумал Фрэнк. – Должно быть, Леверн ненавидит тебя за это».
ГЛАВА 13
После нескольких дней жизни в гостиничном бунгало Леверн получила деньги от Фрэнка и сняла меблированный домик в равнинной части Беверли-Хиллз, к северу от бульвара Санта Моники, на Крисчент Драйв, небольшой, не очень роскошный, но в приличном районе. Кроме того, скромный образ жизни теперь соответствовал новому имиджу Банни – амплуа «серьезной» актрисы. Представители страховой компании подозревали поджог и отказывались верить в потерю драгоценностей. Среди пепла не было найдено никаких остатков украшений, и стало очевидно, что убытки, если и будут возмещены, то нескоро.
Челси впервые в жизни стала посещать обычную среднюю школу, но как всегда легко освоилась. В отличие от некоторых детей, считающих себя центром вселенной, Челси всегда была на вторых ролях и знала это. Банни была звездой, бабушка повторяла это снова и снова, а в семье есть место лишь одной звезде. Челси никогда не требовала повышенного внимания к себе, выросла неиспорченным, чутким ребенком, вполне довольным собственной жизнью, но самое главное, – на девочку всегда и во всем можно было положиться. В любой другой семье ее считали бы сокровищем, но Леверн и Банни попросту принимали все, как должное.
Рик Уэнер наконец прислал сценарий – сюжет оказался блестящим, а роль Камиллы – одной из самых выигрышных за всю сценическую карьеру Банни; кроме того, Хилда Маркс выполнила обещание относительно финансирования и проката. Она убедила администрацию студии «Коламбиа пикчерз», что фильм Рика Уэнера не только получит премию Академии Киноискусства, но и принесет большую прибыль в других частях света, что, естественно, покроет все расходы. Обладающая несравненным умением убеждать и репутацией искательницы талантов, Хилда добилась своего. Кроме того, чем несбыточнее мечта, тем яростнее стремятся к ней главы голливудских студий. Все думают лишь о том, как сделать рекордный прыжок и приземлиться на горе из золота.
Рик настаивал, чтобы картина снималась в Лондоне, где были созданы все его фильмы и где жило большинство членов съемочной группы, с которой он обычно работал. Банни и Леверн были предупреждены, что может пройти несколько месяцев, прежде чем они возвратятся в Калифорнию, поскольку Рик Уэнер отказывался заключать себя в рамки графика, а при монтаже часто переснимал непонравившиеся сцены. Это обходилось дорого, и не приносило прибылей, но Уэнер провозглашал, что искусство не создается по плану!
Челси была в таком возрасте, когда важнее всего на свете – друзья. Узнав, что вскоре придется отправиться на другой конец земного шара, где она не встретит ни одного знакомого лица, девочка внезапно взбунтовалась. Леверн не только не сочувствовала внучке, но и была крайне возмущена таким непривычным сопротивлением.
– Нет, ты не можешь остаться здесь! – категорично заявила она. – Твоя мать хочет, чтобы ты была с ней. Не хватало еще, чтобы Банни волновалась из-за тебя, когда у нее и без этого много важных дел. Неужели не понимаешь, как много значит для всех нас успех этой картины?!
Но Челси не собиралась отступать, как прежде.
– Пожалуйста, ба, это такой прекрасный дом. Не могла бы я жить здесь с экономкой? Честное слово, все будет в порядке! – умоляла девочка.
Леверн окончательно разозлилась – не похоже на Челси вести себя так нагло!
– Какое бесстыдство! – взорвалась она. – Да кем ты себя воображаешь? Мне не по карману содержать дом и экономку только ради тебя! Немедленно иди укладывай вещи! Меня тошнит от твоего нытья!
Челси никогда не умела спорить, потому что от рождения была наделена проклятым свойством становиться на точку зрения оппонента. И сейчас она должна была признать, что содержать дом и служанку для одного ребенка – абсолютно немыслимая роскошь. Друзья посоветовали ей закатить оглушительную истерику, но поскольку Челси никогда не делала этого, то не знала с чего начать.
Поэтому она потащилась в спальню и бросилась в кресло, с ужасом размышляя об ожидавших впереди тоскливых месяцах. Она окажется в чужой стране. Мама и бабушка будут заняты, а друзей у Челси нет… Какая мрачная перспектива!!
Подняв трубку собственного телефона – роскошь, дозволенную бабушкой, потому что та не любила, когда ее линия занята, – Челси позвонила лучшей подруге Таре Линн, дочери телевизионного актера.
– Что случилось, Челси? Ты больна?
– Проиграла битву, Тара. Бабушка сказала, что мама будет волноваться, если я останусь одна с экономкой, и не сыграет так, как надо.
Челси прекрасно понимала, что никому нельзя говорить о нехватке денег.
– Чушь! – вознегодовала Тара. – А школа? Неужели им наплевать на то, что хочешь ты?
Неожиданно Челси почувствовала необходимость защитить семью.
– Просто карьера мамы важнее всего – ведь именно она зарабатывает деньги.
– Да-да, конечно, и мой отец тоже, но он же не заставляет нас разъезжать с ним. Мама, брат и я всегда остаемся дома, рядом с друзьями. Он считает, что нам необходимо жить нормальной жизнью, – возразила Тара Линн.
– Ты – совсем другое дело. У тебя есть и мать, и отец.
– А где твой? Может, ты смогла бы остаться с ним?
– Ушел, когда мне было два года, – хмыкнула Челси. – Он, скорее всего забыл, что я вообще существую.
– Ну и гад! Слушай, у меня идея! Что, если я попрошу маму позволить тебе остаться у нас? В моей комнате двуспальная кровать! Можно даже сделать вид, что мы сестры!
– Вот было бы здорово! – тоскливо протянула Челси. Сегодня же за ужином спрошу маму и папу!
Челси не позволяла себе питать слишком большие надежды, боясь, что родители Тары вряд ли согласятся принять в дом незнакомую девушку, да еще неизвестно на какое время. Но если все-таки они выполнят просьбу дочери, бабушка не сможет попрекнуть Челси деньгами.
Тара позвонила вечером.
– Привет! Предки сказали, что будут счастливы иметь такую гостью, как дочь Банни Томас. Папа говорит, твоя мать – легенда экрана.
– О, Тара, потрясающе! Сейчас расскажу маме и перезвоню, – пообещала Челси и, повесив трубку, помчалась в спальню Банни, где Леверн делала дочери массаж. Неискушенная в искусстве убеждения и обходных маневров, Челси не дала себе труда выждать и поговорить отдельно с каждой из женщин и вместо этого попросту выпалила великую новость.
Леверн даже не подняла голову и, не замечая трогательной надежды в блестящих глазах девочки, отрезала:
– Ни за что! Прекрати приставать ко мне! Твоя мать просто не может позволить себе волноваться только потому, что ты живешь на другом конце света!
Челси в отчаянии подбежала к матери. Вряд ли она вмешается, но Банни была последней соломинкой.
– Мама… Пожалуйста… Я не хочу в Англию. Я там никого не знаю. Они подумают, у меня смешной выговор… пожалуйста…
Не потрудившись даже взглянуть на расстроенную девочку, Банни немедленно приняла сторону матери.
– Бабушке лучше знать, дорогая. Кроме того, тебе полезно посмотреть, как живут в других странах, завести новых друзей.
С самого детства Банни проводила целые дни на съемочной площадке «Таурус», в компании других детей – актеров и не имела ни малейшего представления о том, что Челси хочет жить как обыкновенные люди.
Без единого слова мольбы Челси отправилась к себе и, позвонив Таре, вежливо поблагодарила за приглашение, от которого вынуждена отказаться. На следующий день она не пожелала идти в школу, сославшись на головную боль и жжение в горле. Леверн, боясь, что девочка может заболеть и задержать отъезд, разрешила ей последние несколько дней оставаться дома. Именно этого и добивалась Челси. Ей была невыносима сама мысль о прощании со школой и друзьями, которые так много значили для нее все это время.
Челси впервые в жизни стала посещать обычную среднюю школу, но как всегда легко освоилась. В отличие от некоторых детей, считающих себя центром вселенной, Челси всегда была на вторых ролях и знала это. Банни была звездой, бабушка повторяла это снова и снова, а в семье есть место лишь одной звезде. Челси никогда не требовала повышенного внимания к себе, выросла неиспорченным, чутким ребенком, вполне довольным собственной жизнью, но самое главное, – на девочку всегда и во всем можно было положиться. В любой другой семье ее считали бы сокровищем, но Леверн и Банни попросту принимали все, как должное.
Рик Уэнер наконец прислал сценарий – сюжет оказался блестящим, а роль Камиллы – одной из самых выигрышных за всю сценическую карьеру Банни; кроме того, Хилда Маркс выполнила обещание относительно финансирования и проката. Она убедила администрацию студии «Коламбиа пикчерз», что фильм Рика Уэнера не только получит премию Академии Киноискусства, но и принесет большую прибыль в других частях света, что, естественно, покроет все расходы. Обладающая несравненным умением убеждать и репутацией искательницы талантов, Хилда добилась своего. Кроме того, чем несбыточнее мечта, тем яростнее стремятся к ней главы голливудских студий. Все думают лишь о том, как сделать рекордный прыжок и приземлиться на горе из золота.
Рик настаивал, чтобы картина снималась в Лондоне, где были созданы все его фильмы и где жило большинство членов съемочной группы, с которой он обычно работал. Банни и Леверн были предупреждены, что может пройти несколько месяцев, прежде чем они возвратятся в Калифорнию, поскольку Рик Уэнер отказывался заключать себя в рамки графика, а при монтаже часто переснимал непонравившиеся сцены. Это обходилось дорого, и не приносило прибылей, но Уэнер провозглашал, что искусство не создается по плану!
Челси была в таком возрасте, когда важнее всего на свете – друзья. Узнав, что вскоре придется отправиться на другой конец земного шара, где она не встретит ни одного знакомого лица, девочка внезапно взбунтовалась. Леверн не только не сочувствовала внучке, но и была крайне возмущена таким непривычным сопротивлением.
– Нет, ты не можешь остаться здесь! – категорично заявила она. – Твоя мать хочет, чтобы ты была с ней. Не хватало еще, чтобы Банни волновалась из-за тебя, когда у нее и без этого много важных дел. Неужели не понимаешь, как много значит для всех нас успех этой картины?!
Но Челси не собиралась отступать, как прежде.
– Пожалуйста, ба, это такой прекрасный дом. Не могла бы я жить здесь с экономкой? Честное слово, все будет в порядке! – умоляла девочка.
Леверн окончательно разозлилась – не похоже на Челси вести себя так нагло!
– Какое бесстыдство! – взорвалась она. – Да кем ты себя воображаешь? Мне не по карману содержать дом и экономку только ради тебя! Немедленно иди укладывай вещи! Меня тошнит от твоего нытья!
Челси никогда не умела спорить, потому что от рождения была наделена проклятым свойством становиться на точку зрения оппонента. И сейчас она должна была признать, что содержать дом и служанку для одного ребенка – абсолютно немыслимая роскошь. Друзья посоветовали ей закатить оглушительную истерику, но поскольку Челси никогда не делала этого, то не знала с чего начать.
Поэтому она потащилась в спальню и бросилась в кресло, с ужасом размышляя об ожидавших впереди тоскливых месяцах. Она окажется в чужой стране. Мама и бабушка будут заняты, а друзей у Челси нет… Какая мрачная перспектива!!
Подняв трубку собственного телефона – роскошь, дозволенную бабушкой, потому что та не любила, когда ее линия занята, – Челси позвонила лучшей подруге Таре Линн, дочери телевизионного актера.
– Что случилось, Челси? Ты больна?
– Проиграла битву, Тара. Бабушка сказала, что мама будет волноваться, если я останусь одна с экономкой, и не сыграет так, как надо.
Челси прекрасно понимала, что никому нельзя говорить о нехватке денег.
– Чушь! – вознегодовала Тара. – А школа? Неужели им наплевать на то, что хочешь ты?
Неожиданно Челси почувствовала необходимость защитить семью.
– Просто карьера мамы важнее всего – ведь именно она зарабатывает деньги.
– Да-да, конечно, и мой отец тоже, но он же не заставляет нас разъезжать с ним. Мама, брат и я всегда остаемся дома, рядом с друзьями. Он считает, что нам необходимо жить нормальной жизнью, – возразила Тара Линн.
– Ты – совсем другое дело. У тебя есть и мать, и отец.
– А где твой? Может, ты смогла бы остаться с ним?
– Ушел, когда мне было два года, – хмыкнула Челси. – Он, скорее всего забыл, что я вообще существую.
– Ну и гад! Слушай, у меня идея! Что, если я попрошу маму позволить тебе остаться у нас? В моей комнате двуспальная кровать! Можно даже сделать вид, что мы сестры!
– Вот было бы здорово! – тоскливо протянула Челси. Сегодня же за ужином спрошу маму и папу!
Челси не позволяла себе питать слишком большие надежды, боясь, что родители Тары вряд ли согласятся принять в дом незнакомую девушку, да еще неизвестно на какое время. Но если все-таки они выполнят просьбу дочери, бабушка не сможет попрекнуть Челси деньгами.
Тара позвонила вечером.
– Привет! Предки сказали, что будут счастливы иметь такую гостью, как дочь Банни Томас. Папа говорит, твоя мать – легенда экрана.
– О, Тара, потрясающе! Сейчас расскажу маме и перезвоню, – пообещала Челси и, повесив трубку, помчалась в спальню Банни, где Леверн делала дочери массаж. Неискушенная в искусстве убеждения и обходных маневров, Челси не дала себе труда выждать и поговорить отдельно с каждой из женщин и вместо этого попросту выпалила великую новость.
Леверн даже не подняла голову и, не замечая трогательной надежды в блестящих глазах девочки, отрезала:
– Ни за что! Прекрати приставать ко мне! Твоя мать просто не может позволить себе волноваться только потому, что ты живешь на другом конце света!
Челси в отчаянии подбежала к матери. Вряд ли она вмешается, но Банни была последней соломинкой.
– Мама… Пожалуйста… Я не хочу в Англию. Я там никого не знаю. Они подумают, у меня смешной выговор… пожалуйста…
Не потрудившись даже взглянуть на расстроенную девочку, Банни немедленно приняла сторону матери.
– Бабушке лучше знать, дорогая. Кроме того, тебе полезно посмотреть, как живут в других странах, завести новых друзей.
С самого детства Банни проводила целые дни на съемочной площадке «Таурус», в компании других детей – актеров и не имела ни малейшего представления о том, что Челси хочет жить как обыкновенные люди.
Без единого слова мольбы Челси отправилась к себе и, позвонив Таре, вежливо поблагодарила за приглашение, от которого вынуждена отказаться. На следующий день она не пожелала идти в школу, сославшись на головную боль и жжение в горле. Леверн, боясь, что девочка может заболеть и задержать отъезд, разрешила ей последние несколько дней оставаться дома. Именно этого и добивалась Челси. Ей была невыносима сама мысль о прощании со школой и друзьями, которые так много значили для нее все это время.
ГЛАВА 14
Работа с Риком Уэнером оказалась самым трудным и мучительным испытанием в жизни Банни. Никогда за всю карьеру режиссер не требовал и не ожидал столь многого как от актрисы, так и от личности. Каждый вечер она возвращалась в снятую в Уэст-Энде квартиру, буквально падая с ног от усталости. Ей едва хватало сил съесть что-нибудь и свалиться в постель. Она была настолько истощена эмоционально и физически, что худела с каждым днем, и на свет появилась прежняя изящная Банни. Актриса, похожая на игривую, пухлую девчонку, исчезла, превратившись в женщину необыкновенной красоты и грации.
Леверн со смесью гордости и тревоги наблюдала за этим преображением. Рик позволял съемочной бригаде смотреть отснятый за день материал и, хотя запрещал актерам появляться в просмотровом зале, на этот раз отступил от правил и разрешил Леверн присутствовать на ежевечерних показах. Она была заворожена игрой дочери: зная, что Банни – знаменитость, во многом способствуя ее карьере, мать до сих пор не понимала по-настоящему степени ее актерских возможностей и теперь чувствовала, чем это грозит ей самой. Именно Леверн создала Банни – звезду! Как же получилось, что она недооценила всей глубины таланта дочери, в то время как Хилде Маркс и Рику Уэнеру, чужим людям, сразу все стало ясно!
В довершении всего, Леверн не пускали на съемочную площадку. Рик Уэнер запретил вход всем, кроме членов небольшой, но высокопрофессиональной съемочной бригады. Впервые за всю сценическую карьеру Банни, Леверн обнаружила, что почти совсем отстранена от процесса создания фильма. Банни, до сих пор не разлучавшаяся с матерью, поняла, как той больно, и попыталась загладить обиду. Первые несколько недель актриса, возвращаясь домой, подробно рассказывала о дневных событиях. Но по мере того как она все глубже вживалась в характер героини, работа требовала большей и большей отдачи, высасывая силы и энергию, и Банни пришлось сдаться.
– Прости, мама, просто не могу пересказывать каждую деталь. Я слишком устала, – молила Банни. – Рик заставляет меня объяснять каждое движение, слово, улыбку. Он говорит, я должна знать, почему делаю так, а не иначе, и поверь, – мне слишком тяжело повторять все это еще раз.
– Ты слишком много работаешь, дорогая. Хочешь, я поговорю с ним? – сочувственно предложила Леверн, в надежде, что дочь поможет ей ближе сойтись с Уэнером. Однако Банни встрепенулась:
– Ни за что, мама! Рик придет в бешенство! Разозлится и на тебя, и на меня. Он считает, что эта роль в «Зимней песне» – просто поворотный пункт в моей карьере, и я ему верю! Пожалуйста, я очень расстроюсь, если ты что-нибудь скажешь ему! – объявила Банни со всей силой убеждения, на которую была способна. Но, заметив выражение решимости на лице матери, прибегла к обычному в разговоре с ней капризному тону: – Кроме того, если ты расстроишь Рика, он не позволит тебе смотреть отснятые кадры, а я не хочу, чтобы это, случилось.
Угроза возымела действие, но Банни смягчила удар небольшой лестью:
– Как по-твоему, хорошо у меня выходит? Ты ведь знаешь, я могу доверять только твоему суждению!
Банни коснулась руки матери, очаровательно улыбнулась, и та позволила себя убедить. Привыкшая всю жизнь управлять людьми, прирожденная интриганка, она сама не была чужда чисто человеческих слабостей. Кроме того, она сообразила, что съемки не будут продолжаться вечно, а когда закончатся, Банни вновь окажется в ее власти.
Как-то вечером, несколько недель спустя, Лондон окутал туман, непривычно густой даже для этого города. В двух шагах ничего не было видно, и хотя Леверн обещала свозить Челси в театр, все же решила не рисковать. После представления очень трудно будет поймать такси, особенно при такой плохой видимости, и, когда Леверн спросила внучку, не лучше ли остаться дома, та, как всегда, согласилась. От внимания Леверн, целиком занятой Банни, ускользнуло, как сильно ушла в себя девочка за последнее время. Почти все время она проводила дома, читала или рисовала за письменным столом. Леверн не имела представления о том, что делает внучка, да и не пыталась узнать, и, чувствуя отсутствие всякого интереса к себе, Челси никогда не предлагала бабушке посмотреть рисунки.
Обычно Банни приезжала домой к восьми, но на этот раз Леверн позвонил ассистент режиссера и предупредил, что не стоит ждать Банни к ужину, поскольку съемки затягиваются, и Рик заказал еду из ближайшего ресторана.
Такое случалось и раньше, поэтому Леверн была всего лишь слегка раздражена. Весь день она ждала момента, когда приедет усталая дочь, чтобы сделать ей массаж, напоить горячей водой с лимонным соком и уложить в постель.
Леверн уселась в большое мягкое кресло у окна, выходящего на улицу, откуда можно было увидеть свет фар «роллс-ройса», в котором обычно приезжала дочь, открыла новый роман Кэтрин Энн Портер «Корабль дураков» и начала читать.
Прошел час, второй, третий… и Леверн поняла, что, перечитывает каждую страницу несколько раз, не понимая смысла.
Наконец она бросила книгу на маленький старинный столик, стоявший около кресла, и встала. Как смеет этот человек так изводить ее дочь! Она направилась к телефону, позвонила на съемочную площадку, но ответа не было. Прекрасно! Значит, съемки закончены, и Банни едет домой.
Леверн поставила чайник на огонь и направилась в комнату Банни, желая убедиться, что горничная расстелила постель, повесила на спинку чистую ночную сорочку и поставила тапочки. В спальне было прохладно, поэтому Леверн включила газовый обогреватель. Все так чисто, удобно, уютно… правда, Банни наверняка не заметит – устанет настолько, что попросит помочь раздеть ее и снять грим. Леверн проверила, стоят ли на столике специальный кольдкрем Банни, вяжущий лосьон и увлажнители и достаточно ли бумажных салфеток в коробке.
Вернувшись на кухню, она уменьшила пламя под чайником, потом, только лишь потому, что нервничала и не могла найти себе места, отправилась в конец коридора, посмотреть, спит ли Челси. В комнате было тихо и темно. Девочка свернулась калачиком под большим пуховым одеялом.
Леверн снова оказалась в гостиной, села и взяла книгу, хотя читать не могла! Главное, чтобы Банни не заподозрила, насколько расстроило мать ее опоздание, потому что в последнее время Леверн чувствовала, с какой неприязнью встречает дочь всю ее помощь и заботы!
Леверн смогла делать вид, что поглощена своим занятием, не более получаса, пока нетерпеливое возбуждение вновь не подняло ее на ноги. Женщина нервно заметалась по комнате. Где же она, черт возьми?! Снова выглянув из окна, Леверн заметила, что туман поднялся достаточно высоко и можно увидеть мостовую. Если Банни выехала как раз в то время, когда она звонила на студию, то к этому часу должна уже быть дома, если… не дай Бог, не произошло несчастного случая. Только что пришедшая в голову мысль быстро обретала реальные формы. Да-да, должно быть, все именно так, Банни лежит где-то раненая, истекая кровью, и молит о помощи. О Господи, что же делать? Ноги Леверн подкосились, голова шла кругом от сознания, что необходимо что-то предпринять. Но что? Ради Бога, что?!
Леверн, не задумываясь, побежала по коридору в спальню внучки. Нужно поговорить с кем-то, она просто не может вынести это ужасное бремя в одиночку!
Как только Леверн вошла и включила свет, Челси немедленно проснулась и села.
– Что случилось, бабушка?
– Банни нет дома, а уже почти полночь, – выпалила Леверн в возбуждении, переходя почти на визг. – Я звонила на студию почти час назад, но там никого не было.
Леверн рухнула на кровать.
Челси нагнулась, обняла худые костлявые плечи, пытаясь утешить бабушку. – Не нужно сразу думать худшее, ба! Существуют тысячи причин, почему мамы нет дома. Не думай о самом плохом!
Но Леверн ничего не желала слушать.
– О чем ты говоришь? Где же она может быть? Челси, мудрая и сообразительная не по годам, была к тому же гораздо более наблюдательной, чем предполагали родные, но сейчас колебалась, стоит ли выкладывать свои соображения, потому что не любила показывать, как много понимает на самом деле. А вдруг бабушка поймет, что Челси давно уже не наивный глупенький ребенок?!
– Готова побиться об заклад, что мама с Риком пошла куда-нибудь поужинать, – осторожно предположила она, пытаясь говорить с детской непосредственностью и в то же время достаточно серьезно.
– Глупости, Челси! Ей давно нужно быть в постели, чтобы набраться сил для завтрашнего дня! Камера сразу выявит усталость на лице! – бросила Леверн, полностью отвергая догадку внучки.
Челси ничего не ответила. Как могут взрослые быть такими тупыми? Неужели бабушка не видит, что мать совершенно очарована Риком Уэнером? Челси так часто видела мать в состоянии безумной влюбленности, что на этот раз не могла ошибиться.
– Сейчас позвоню Рику и спрошу, может, он что-то знает! – решила Леверн, вставая.
– Не надо… – начала Челси, видя, что бабка решительно направилась к двери.
«О Боже, – подумала она, откидываясь на подушки, – что сейчас будет?!»
Леверн со смесью гордости и тревоги наблюдала за этим преображением. Рик позволял съемочной бригаде смотреть отснятый за день материал и, хотя запрещал актерам появляться в просмотровом зале, на этот раз отступил от правил и разрешил Леверн присутствовать на ежевечерних показах. Она была заворожена игрой дочери: зная, что Банни – знаменитость, во многом способствуя ее карьере, мать до сих пор не понимала по-настоящему степени ее актерских возможностей и теперь чувствовала, чем это грозит ей самой. Именно Леверн создала Банни – звезду! Как же получилось, что она недооценила всей глубины таланта дочери, в то время как Хилде Маркс и Рику Уэнеру, чужим людям, сразу все стало ясно!
В довершении всего, Леверн не пускали на съемочную площадку. Рик Уэнер запретил вход всем, кроме членов небольшой, но высокопрофессиональной съемочной бригады. Впервые за всю сценическую карьеру Банни, Леверн обнаружила, что почти совсем отстранена от процесса создания фильма. Банни, до сих пор не разлучавшаяся с матерью, поняла, как той больно, и попыталась загладить обиду. Первые несколько недель актриса, возвращаясь домой, подробно рассказывала о дневных событиях. Но по мере того как она все глубже вживалась в характер героини, работа требовала большей и большей отдачи, высасывая силы и энергию, и Банни пришлось сдаться.
– Прости, мама, просто не могу пересказывать каждую деталь. Я слишком устала, – молила Банни. – Рик заставляет меня объяснять каждое движение, слово, улыбку. Он говорит, я должна знать, почему делаю так, а не иначе, и поверь, – мне слишком тяжело повторять все это еще раз.
– Ты слишком много работаешь, дорогая. Хочешь, я поговорю с ним? – сочувственно предложила Леверн, в надежде, что дочь поможет ей ближе сойтись с Уэнером. Однако Банни встрепенулась:
– Ни за что, мама! Рик придет в бешенство! Разозлится и на тебя, и на меня. Он считает, что эта роль в «Зимней песне» – просто поворотный пункт в моей карьере, и я ему верю! Пожалуйста, я очень расстроюсь, если ты что-нибудь скажешь ему! – объявила Банни со всей силой убеждения, на которую была способна. Но, заметив выражение решимости на лице матери, прибегла к обычному в разговоре с ней капризному тону: – Кроме того, если ты расстроишь Рика, он не позволит тебе смотреть отснятые кадры, а я не хочу, чтобы это, случилось.
Угроза возымела действие, но Банни смягчила удар небольшой лестью:
– Как по-твоему, хорошо у меня выходит? Ты ведь знаешь, я могу доверять только твоему суждению!
Банни коснулась руки матери, очаровательно улыбнулась, и та позволила себя убедить. Привыкшая всю жизнь управлять людьми, прирожденная интриганка, она сама не была чужда чисто человеческих слабостей. Кроме того, она сообразила, что съемки не будут продолжаться вечно, а когда закончатся, Банни вновь окажется в ее власти.
Как-то вечером, несколько недель спустя, Лондон окутал туман, непривычно густой даже для этого города. В двух шагах ничего не было видно, и хотя Леверн обещала свозить Челси в театр, все же решила не рисковать. После представления очень трудно будет поймать такси, особенно при такой плохой видимости, и, когда Леверн спросила внучку, не лучше ли остаться дома, та, как всегда, согласилась. От внимания Леверн, целиком занятой Банни, ускользнуло, как сильно ушла в себя девочка за последнее время. Почти все время она проводила дома, читала или рисовала за письменным столом. Леверн не имела представления о том, что делает внучка, да и не пыталась узнать, и, чувствуя отсутствие всякого интереса к себе, Челси никогда не предлагала бабушке посмотреть рисунки.
Обычно Банни приезжала домой к восьми, но на этот раз Леверн позвонил ассистент режиссера и предупредил, что не стоит ждать Банни к ужину, поскольку съемки затягиваются, и Рик заказал еду из ближайшего ресторана.
Такое случалось и раньше, поэтому Леверн была всего лишь слегка раздражена. Весь день она ждала момента, когда приедет усталая дочь, чтобы сделать ей массаж, напоить горячей водой с лимонным соком и уложить в постель.
Леверн уселась в большое мягкое кресло у окна, выходящего на улицу, откуда можно было увидеть свет фар «роллс-ройса», в котором обычно приезжала дочь, открыла новый роман Кэтрин Энн Портер «Корабль дураков» и начала читать.
Прошел час, второй, третий… и Леверн поняла, что, перечитывает каждую страницу несколько раз, не понимая смысла.
Наконец она бросила книгу на маленький старинный столик, стоявший около кресла, и встала. Как смеет этот человек так изводить ее дочь! Она направилась к телефону, позвонила на съемочную площадку, но ответа не было. Прекрасно! Значит, съемки закончены, и Банни едет домой.
Леверн поставила чайник на огонь и направилась в комнату Банни, желая убедиться, что горничная расстелила постель, повесила на спинку чистую ночную сорочку и поставила тапочки. В спальне было прохладно, поэтому Леверн включила газовый обогреватель. Все так чисто, удобно, уютно… правда, Банни наверняка не заметит – устанет настолько, что попросит помочь раздеть ее и снять грим. Леверн проверила, стоят ли на столике специальный кольдкрем Банни, вяжущий лосьон и увлажнители и достаточно ли бумажных салфеток в коробке.
Вернувшись на кухню, она уменьшила пламя под чайником, потом, только лишь потому, что нервничала и не могла найти себе места, отправилась в конец коридора, посмотреть, спит ли Челси. В комнате было тихо и темно. Девочка свернулась калачиком под большим пуховым одеялом.
Леверн снова оказалась в гостиной, села и взяла книгу, хотя читать не могла! Главное, чтобы Банни не заподозрила, насколько расстроило мать ее опоздание, потому что в последнее время Леверн чувствовала, с какой неприязнью встречает дочь всю ее помощь и заботы!
Леверн смогла делать вид, что поглощена своим занятием, не более получаса, пока нетерпеливое возбуждение вновь не подняло ее на ноги. Женщина нервно заметалась по комнате. Где же она, черт возьми?! Снова выглянув из окна, Леверн заметила, что туман поднялся достаточно высоко и можно увидеть мостовую. Если Банни выехала как раз в то время, когда она звонила на студию, то к этому часу должна уже быть дома, если… не дай Бог, не произошло несчастного случая. Только что пришедшая в голову мысль быстро обретала реальные формы. Да-да, должно быть, все именно так, Банни лежит где-то раненая, истекая кровью, и молит о помощи. О Господи, что же делать? Ноги Леверн подкосились, голова шла кругом от сознания, что необходимо что-то предпринять. Но что? Ради Бога, что?!
Леверн, не задумываясь, побежала по коридору в спальню внучки. Нужно поговорить с кем-то, она просто не может вынести это ужасное бремя в одиночку!
Как только Леверн вошла и включила свет, Челси немедленно проснулась и села.
– Что случилось, бабушка?
– Банни нет дома, а уже почти полночь, – выпалила Леверн в возбуждении, переходя почти на визг. – Я звонила на студию почти час назад, но там никого не было.
Леверн рухнула на кровать.
Челси нагнулась, обняла худые костлявые плечи, пытаясь утешить бабушку. – Не нужно сразу думать худшее, ба! Существуют тысячи причин, почему мамы нет дома. Не думай о самом плохом!
Но Леверн ничего не желала слушать.
– О чем ты говоришь? Где же она может быть? Челси, мудрая и сообразительная не по годам, была к тому же гораздо более наблюдательной, чем предполагали родные, но сейчас колебалась, стоит ли выкладывать свои соображения, потому что не любила показывать, как много понимает на самом деле. А вдруг бабушка поймет, что Челси давно уже не наивный глупенький ребенок?!
– Готова побиться об заклад, что мама с Риком пошла куда-нибудь поужинать, – осторожно предположила она, пытаясь говорить с детской непосредственностью и в то же время достаточно серьезно.
– Глупости, Челси! Ей давно нужно быть в постели, чтобы набраться сил для завтрашнего дня! Камера сразу выявит усталость на лице! – бросила Леверн, полностью отвергая догадку внучки.
Челси ничего не ответила. Как могут взрослые быть такими тупыми? Неужели бабушка не видит, что мать совершенно очарована Риком Уэнером? Челси так часто видела мать в состоянии безумной влюбленности, что на этот раз не могла ошибиться.
– Сейчас позвоню Рику и спрошу, может, он что-то знает! – решила Леверн, вставая.
– Не надо… – начала Челси, видя, что бабка решительно направилась к двери.
«О Боже, – подумала она, откидываясь на подушки, – что сейчас будет?!»
ГЛАВА 15
Рик протянул трубку Банни, но та отпрянула и энергично затрясла головой, не в силах заставить себя поговорить с матерью. Не сейчас. Не сегодня. Не в момент столь возвышенной близости. Нет-нет, она не позволит занудным требованиям матери вернуться домой испортить эту прекрасную ночь любви! Но главное, не собирается поддаваться бессмысленным угрызениям совести и чувствовать себя безответственной негодяйкой! Только не в такую минуту!
Рик не пожелал помочь ей скрыться. Он считал, что в подобных неприятных ситуациях хуже всего уклоняться от прямого ответа, и не испытывал к склонности Банни убегать от собственных проблем ничего, кроме презрения.
– Ну же, дорогая, тебе все равно рано или поздно придется ей сказать. Лучше уж сейчас. Нельзя ведь всю жизнь избегать щекотливых положений. Объясни, что собираешься остаться со мной; и делу конец. Ты уже большая девочка, дорогая, не веди себя как ребенок!
Сообразив, что под двойным натиском Рика и матери ей не устоять, Банни сморщила носик и потянулась к телефону, не обращая внимания на соскользнувшую простыню, открывшую большие полные груди. Рик уставился на ярко-розовые соски, резко контрастирующие с белизной кожи, и, когда Банни глубоко вздохнула, не смог противиться искушению – слегка провести кончиками пальцев по нежным холмикам. Он поразился, увидев, как мгновенно затвердели соски, поднявшись еще быстрее, чем его собственная мужская плоть.
– Привет, мама, – пробормотала она, глядя в глаза Рика и нарочито медленно откидываясь на подушку.
– Банни, могла хотя бы иметь совесть позвонить! Ты же знаешь, я с ума схожу!
– Прости, мама, но мы работали допоздна, – ответила Банни, задохнувшись. Рик откинул простыню и, осторожно проведя пальцем по животу до треугольника рыжеватых волос, слегка дернул за завиток, пока она не раздвинула ноги.
– Дорогая, думаю, ты делаешь ошибку, связываясь с Риком, – начала Леверн. – Тебе известно, какая у него репутация во всем, что касается женщин. Последние несколько месяцев тебе пришлось ужасно тяжело, но ты не должна позволять ему использовать…
Тихий невольный стон вырвался из горла Банни – палец Рика мягко скользнул внутрь. Леверн не могла не слышать дочь и с интуитивной безошибочностью, рожденной многими годами близости с дочерью, поняла, что происходит – для этого даже не нужно было наблюдать сцену, происходившую в спальне Рика. Но с прагматизмом человека, долгие годы жившего бок о бок со звездой, поняла, что у соперника – все преимущества. Мать никоим образом не могла сравниться с молодым привлекательным мужчиной, обратившим внимание на дочь. Нужно отступить с честью, не потеряв лица, и найти более выгодную боевую позицию, с которой можно будет сражаться за контроль над Банни. Леверн понизила голос и заговорила как можно ласковее:
– Детка, пожалуйста, помни, ты должна хорошенько отдыхать. От объектива ничего не скроешь. Усталый вид, измученное лицо, каждая морщинка навеки останутся на пленке. Попроси Рика отпустить тебя завтра пораньше, чтобы я смогла помассировать тебе спину после ванны. Позвони, если сможешь освободиться, днем. Спокойной ночи.
Хотя ласки Рика с каждой минутой становились все смелее и откровеннее, и тело Банни с готовностью отвечало на них, она не собиралась кончать разговор. Именно в тот момент, когда ничего, кроме прикосновений Рика, не имело значения, необходимо было сообщить матери еще одну сокрушающую новость.
– Я не приеду завтра, мама. Рик хочет, чтобы я жила у него, – пробормотала Банни голосом, хриплым от неприкрытой страсти и желания, которые она даже не пыталась скрыть от матери.
Осознав драматическую напряженность момента, Рик сразу же понял состояние Банни и воспользовался им, быстро приподнявшись и скользнув в нее.
Леверн прекрасно знала, что происходит, и была вне себя от ярости. Ее дочь – мерзкая шлюшка! Поделом ей будет, если мать выплеснет сейчас всю ярость и отвращение, швырнет трубку, сложит вещи и оставит ее навсегда – пусть сама уничтожит все и доведет себя до могилы! Но Леверн была слишком умна, чтобы совершать такие необдуманные поступки, давным-давно усвоив, что нельзя управлять другими людьми, не умея сдерживать собственных эмоций.
– Не время принимать поспешные решения, дорогая, – сладким журчащим голоском ответила она. – Мы поговорим об этом, когда останемся вдвоем и когда ты будешь… способна думать более ясно, – продолжала Леверн, надеясь, что ее любвеобильное дитя поняло намек. – Я завтра приеду на студию, мы пообедаем и все обсудим…
– Нет, мама, – охнула Банни, поднимаясь и опускаясь с каждым толчком Рика. – Рик не желает тебя видеть там… говорит… ты отвлекаешь меня… не даешь сосредоточиться.
Банни почти не сознавала, что говорит, мыслями владело только одно стремление – достичь желанного облегчения.
Леверн попыталась возразить:
– Но, солнышко…
Банни, не слушая, продолжала, возбуждаемая невидимым любовником:
– Нет, мама, на этот раз тебе меня не отговорить, – задыхаясь, пролепетала она. – Я пришлю завтра кого-нибудь за вещами… – Голос становился все тише по мере того, как Банни все глубже погружалась в океан страсти, а тело все смелее отвечало на требовательные ласки Рика, двигаясь в такт убыстряющимся толчкам.
Боже, как хорошо, как хорошо снова ощущать глубоко в себе неутомимого любовника. Ничто в жизни не может сравниться с этим чувством.
Банни, забыв о матери, уронила трубку на постель; трубка скользнула по простыне и, никем не замеченная, упала на пол; сейчас для Банни важно было только одно, лишь одно имело значение – эта минута и восхитительно-сильный, возбуждающий, неутомимый мужчина, овладевший ею. Он был единственным человеком, понявшим ее нужды и желания, окунувшимся в источник ее эмоций, научившим Банни вкладывать их в работу и использовать для собственного удовольствия. Наконец, наконец она нашла человека, который мог удовлетворить ее физически, интеллектуально и творчески! Он просто великолепен!
Рик не пожелал помочь ей скрыться. Он считал, что в подобных неприятных ситуациях хуже всего уклоняться от прямого ответа, и не испытывал к склонности Банни убегать от собственных проблем ничего, кроме презрения.
– Ну же, дорогая, тебе все равно рано или поздно придется ей сказать. Лучше уж сейчас. Нельзя ведь всю жизнь избегать щекотливых положений. Объясни, что собираешься остаться со мной; и делу конец. Ты уже большая девочка, дорогая, не веди себя как ребенок!
Сообразив, что под двойным натиском Рика и матери ей не устоять, Банни сморщила носик и потянулась к телефону, не обращая внимания на соскользнувшую простыню, открывшую большие полные груди. Рик уставился на ярко-розовые соски, резко контрастирующие с белизной кожи, и, когда Банни глубоко вздохнула, не смог противиться искушению – слегка провести кончиками пальцев по нежным холмикам. Он поразился, увидев, как мгновенно затвердели соски, поднявшись еще быстрее, чем его собственная мужская плоть.
– Привет, мама, – пробормотала она, глядя в глаза Рика и нарочито медленно откидываясь на подушку.
– Банни, могла хотя бы иметь совесть позвонить! Ты же знаешь, я с ума схожу!
– Прости, мама, но мы работали допоздна, – ответила Банни, задохнувшись. Рик откинул простыню и, осторожно проведя пальцем по животу до треугольника рыжеватых волос, слегка дернул за завиток, пока она не раздвинула ноги.
– Дорогая, думаю, ты делаешь ошибку, связываясь с Риком, – начала Леверн. – Тебе известно, какая у него репутация во всем, что касается женщин. Последние несколько месяцев тебе пришлось ужасно тяжело, но ты не должна позволять ему использовать…
Тихий невольный стон вырвался из горла Банни – палец Рика мягко скользнул внутрь. Леверн не могла не слышать дочь и с интуитивной безошибочностью, рожденной многими годами близости с дочерью, поняла, что происходит – для этого даже не нужно было наблюдать сцену, происходившую в спальне Рика. Но с прагматизмом человека, долгие годы жившего бок о бок со звездой, поняла, что у соперника – все преимущества. Мать никоим образом не могла сравниться с молодым привлекательным мужчиной, обратившим внимание на дочь. Нужно отступить с честью, не потеряв лица, и найти более выгодную боевую позицию, с которой можно будет сражаться за контроль над Банни. Леверн понизила голос и заговорила как можно ласковее:
– Детка, пожалуйста, помни, ты должна хорошенько отдыхать. От объектива ничего не скроешь. Усталый вид, измученное лицо, каждая морщинка навеки останутся на пленке. Попроси Рика отпустить тебя завтра пораньше, чтобы я смогла помассировать тебе спину после ванны. Позвони, если сможешь освободиться, днем. Спокойной ночи.
Хотя ласки Рика с каждой минутой становились все смелее и откровеннее, и тело Банни с готовностью отвечало на них, она не собиралась кончать разговор. Именно в тот момент, когда ничего, кроме прикосновений Рика, не имело значения, необходимо было сообщить матери еще одну сокрушающую новость.
– Я не приеду завтра, мама. Рик хочет, чтобы я жила у него, – пробормотала Банни голосом, хриплым от неприкрытой страсти и желания, которые она даже не пыталась скрыть от матери.
Осознав драматическую напряженность момента, Рик сразу же понял состояние Банни и воспользовался им, быстро приподнявшись и скользнув в нее.
Леверн прекрасно знала, что происходит, и была вне себя от ярости. Ее дочь – мерзкая шлюшка! Поделом ей будет, если мать выплеснет сейчас всю ярость и отвращение, швырнет трубку, сложит вещи и оставит ее навсегда – пусть сама уничтожит все и доведет себя до могилы! Но Леверн была слишком умна, чтобы совершать такие необдуманные поступки, давным-давно усвоив, что нельзя управлять другими людьми, не умея сдерживать собственных эмоций.
– Не время принимать поспешные решения, дорогая, – сладким журчащим голоском ответила она. – Мы поговорим об этом, когда останемся вдвоем и когда ты будешь… способна думать более ясно, – продолжала Леверн, надеясь, что ее любвеобильное дитя поняло намек. – Я завтра приеду на студию, мы пообедаем и все обсудим…
– Нет, мама, – охнула Банни, поднимаясь и опускаясь с каждым толчком Рика. – Рик не желает тебя видеть там… говорит… ты отвлекаешь меня… не даешь сосредоточиться.
Банни почти не сознавала, что говорит, мыслями владело только одно стремление – достичь желанного облегчения.
Леверн попыталась возразить:
– Но, солнышко…
Банни, не слушая, продолжала, возбуждаемая невидимым любовником:
– Нет, мама, на этот раз тебе меня не отговорить, – задыхаясь, пролепетала она. – Я пришлю завтра кого-нибудь за вещами… – Голос становился все тише по мере того, как Банни все глубже погружалась в океан страсти, а тело все смелее отвечало на требовательные ласки Рика, двигаясь в такт убыстряющимся толчкам.
Боже, как хорошо, как хорошо снова ощущать глубоко в себе неутомимого любовника. Ничто в жизни не может сравниться с этим чувством.
Банни, забыв о матери, уронила трубку на постель; трубка скользнула по простыне и, никем не замеченная, упала на пол; сейчас для Банни важно было только одно, лишь одно имело значение – эта минута и восхитительно-сильный, возбуждающий, неутомимый мужчина, овладевший ею. Он был единственным человеком, понявшим ее нужды и желания, окунувшимся в источник ее эмоций, научившим Банни вкладывать их в работу и использовать для собственного удовольствия. Наконец, наконец она нашла человека, который мог удовлетворить ее физически, интеллектуально и творчески! Он просто великолепен!